орое время внимательно слушал игру, а потом медленно и тихо стал говорить: - Как прекрасно вы играете! Это "Лебедь"? "Лебедь" Сен-Санса... Говорят, лебедь поет перед смертью... Но лебеди живут долго, очень долго и преждевременно умирают только смертельно раненные. Неужели и вы ранены? Кем? Разве стоит он того, чтобы из-за него умирать? - О ком вы говорите? - спросила Эльза, переставая играть и опуская руки на колени. - О нем, о Зауере! Разве это секрет? В Эльзе заговорила гордость женщины. - Господин Штирнер, - сухо сказала она, поднимаясь из-за рояля, - я вас прошу не вмешиваться в мои личные дела! - Да ведь это и мои личные дела, фрейлейн Эльза, ведь вы знаете, что я люблю вас! - Но вы знаете, что я не люблю вас. - В этом, увы, все несчастье.., мое и ваше, да, да, и ваше, хотя вы и не понимаете этого. Как бы все было великолепно, если бы вы любили меня! Если бы вы сами полюбили меня, - многозначительно сказал Штирнер. - А как же иначе можно полюбить? Штирнер не ответил. - Послушайте, Эльза, давайте поговорим серьезно. В этом рационализированном зале негде даже присесть... Пройдемся в зимний сад, прошу вас! Они уселись на той же скамье, на которой только что сидела Эльза. - Вы прошли тяжелую школу и знаете жизнь, - начал Штирнер. - Вы знаете, как трудно красивой, бедной девушке честно заработать кусок хлеба. Теперь вы богаты. Но и богатство имеет свои неприятности. Для мужчины вы становитесь приманкой вдвойне. На красоту очень часто зарятся донжуаны и ловеласы, на богатство - подлецы и проходимцы. Вы не гарантированы теперь, что ваш избранник будет любить вас, а не ваше богатство. Что ожидает вас тогда? С Зауером кончено. Вы одиноки. Посмотрите на вещи трезво. Почему бы мне и не стать вашим мужем? Вы не любите меня. Но, говорят, наиболее счастливые браки те, где сватом бывает не любовь, а разум. Вы можете полюбить меня позже, такие случаи не редки... И потом... У меня огромное дело, грандиозные планы, а ваше отношение ко мне связывает меня, не дает возможности развернуться во всю ширь, отдаться всецело работе... В последний раз говорю вам: решайте! Эльза отрицательно покачала головой. - Нет, нет! - поспешно сказал Штирнер. - Не говорите мне сейчас ничего. Обдумайте все спокойно, взвесьте мое предложение и дайте мне ответ.., сегодня у нас четверг.., в воскресенье вечером, в шесть часов. Это последний срок! Поклонившись, Штирнер вышел. Часы гулко пробили шесть. 11. НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ Наутро Эльза проснулась с давно уже покинувшей ее ясностью мысли. Ей надо было решить - принять ли предложение Штирнера или отказать ему. Почему ей непременно надо было решить это, она не интересовалась. После утреннего завтрака Эльза уселась в своем любимом уголке зимнего сада, перед аквариумом, чтобы принять окончательное решение. Однако ей помешали. Вошел слуга и доложил, что ее ожидает в приемной Оскар Готлиб, который очень просит принять его. "Оскар Готлиб? Откуда он взялся?" - подумала Эльза. Целый рой мимолетных воспоминаний о судебном процессе промелькнул в ее памяти. Эльза спустилась в приемную второго этажа. Навстречу ей с низким поклоном шел старик, в котором она не сразу узнала брата покойного банкира. Оскар Готлиб похудел. Он отпустил окладистую седую бороду вместо небольших бачков. Лицо стало длиннее, щеки впали, а мешки под глазами увеличились. Но перемена коснулась не только внешности. Во всей его позе и жестах чувствовалась какая-то пришибленность и приниженность, глаза беспокойно бегали. - Приношу мои извинения за беспокойство, - сказал он, целуя Эльзе руку, - только крайняя необходимость принуждает меня к этому... - Прошу вас, - указала Эльза на кресло. Они уселись. Оскар Готлиб вздыхал, вертел в руках шляпу и молчал. Несколько овладев собой, он заговорил нетвердым голосом. - Я, право, не знаю, как начать... Прежде всего позвольте уверить вас, что я совершенно примирился с совершившимся фактом... Совершенно... Но самый факт неожиданного лишения наследства поставил меня в необычайно затруднительное положение. Дело в том, что уже после смерти брата и.., после вашего отказа от наследства я совершил.., я заложил свое имение... Что делать? Молодежь так жадна на развлечения... Большой город... Наряды... Столько соблазнов... Да и хозяйство надо было поправить. Обязательство было краткосрочное. Не думал же я, что вы перемените свое решение и все так обернется! Это я говорю не в упрек, а так, в пояснение. И вот теперь, через неделю, имение пойдет с молотка за неуплату долга. И я разорен... Разорен окончательно, на старости лет, с кучей детей на руках... Их у меня пятеро да жена-старуха... - Какова же сумма вашего долга? Оскар Готлиб замялся. - Большая, солидная сумма, по моим средствам конечно. Двести тысяч... Эльза подумала. - Будьте добры подождать, я сейчас дам вам ответ. Готлиб не ожидал, что все устроится так просто, и стал заранее горячо и униженно благодарить. Эльза прошла через комнату личного секретариата, в которой никого еще не было, хотя в этот час занятия уже начинались. "Странно, - подумала Эльза, - что бы это значило?" - и она вошла в кабинет Карла Готлиба, где теперь постоянно работал Штирнер. Здесь она застала его. - Штирнер, сюда явился Оскар Готлиб... Штирнер поднял брови. - Нашелся? Или воскрес из мертвых? Ну что ж, лучше поздно, чем не вовремя. Что ему надо? - Он просит денег... Его имение продают с молотка. - Сколько? - Он говорит, что имение заложено за двести тысяч. Штирнер поморщился. - Врет! Имение со всем инвентарем не стоит ста тысяч. Песок да кочки... Дадим ему сто тысяч и пусть проваливается! - Послушайте, Штирнер, я все-таки чувствую себя невольной виновницей его несчастий и потом.., он так жалок... Ему не легко было явиться сюда. Дайте ему двести тысяч... Пожалуйста! Штирнер рассмеялся. - Пожалуйста! Это великолепно! Глава банкирского дома почтительнейше просит своего приказчика! Фрейлейн Глюк, все принадлежит вам и ваше слово - закон. Мое дело маленькое: вертеть колесо и исполнять приказания начальства. Он быстро подписал чек на двести тысяч, положил чековую книжку в стол и запер на ключ. - Вот чек. - Благодарю вас. - Опять! Когда вы научитесь быть хозяйкой? Эльза вышла из кабинета и протянула Готлибу бумагу. - Вот чек на двести тысяч... Оскар Готлиб взял чек трясущейся от волнения рукой и стал вновь благодарить и извиняться. - Пожалуйста, не благодарите меня, - смущенно ответила Эльза, - лучше расскажите мне, что с вами случилось. Куда вы пропали после судебного заседания? Они опять уселись. - Болел.., болел, да и очень странной болезнью. Когда я вышел из суда, меня вдруг охватила боязнь людей и стыд... Мне стыдно было показаться им на глаза... Вы знаете, что портреты всех участников судебного процесса печатались во многих газетах. И мне казалось, что каждый встречный, каждый проезжающий извозчик, даже мальчишки указывают на меня пальцами и говорят: "Вот человек, лишенный братом наследства за неблаговидный поступок!" И так как никто не знал, в чем состоит этот неблаговидный поступок, то каждый мог думать, что ему угодно: может быть, я совершал подлоги - делал на векселях подписи брата, а может быть, и покушался отравить его. И я бежал... - Старик вздохнул. - Да, я много пережил горьких минут, фрейлейн... Бежал я совсем недалеко. Меня искали по всему свету, а я жил в этом же самом городе. Я укрылся в надежном месте, у своего старого, одинокого друга. "Если ты выдашь тайну моего пребывания хоть одному человеку, я покончу с собой", - сказал я ему. Но об этом не надо было и говорить, он не выдал бы и так. - Но, простите, - Эльза засмеялась, - вам не было стыдно этого друга? - Нет! И что удивительно, я не знал его адреса, но нашел его квартиру по какому-то непонятному наитию... Так, шел и пришел... Еще не менее удивительно: друг встретил меня так, как будто ожидал этой встречи, хотя мы несколько лет не видались и даже не переписывались с ним; долгое время я не удосуживался разыскать и навестить его. "Вот ты и пришел", - сказал он мне просто. У него я и прожил. И все время я испытывал чувство страха и стыда. Иногда, вечерами, я как будто приходил в себя. И даже подумывал о том, чтобы выйти на другой день подышать свежим воздухом. Но ночью вдруг я чувствовал, что страх и жгучий стыд вновь наполняют меня так, что на голове шевелятся корни волос.., прямо наваждение какое-то! Я плотнее, с головой, укрывался одеялом и лежал притаившись, боясь пошевельнуться. А наутро не выходил в столовую, отговариваясь головной болью. Окна в моей комнате были завешены наглухо. - Как это странно, - задумчиво сказала Эльза. - Я читал газеты и, холодея от страха, следил за поисками. Но, к счастью для меня, они шли по ложному пути. За все время я только один раз смеялся: когда прочитал в газетах, что "меня" нашли где-то в Аргентине, забыл сейчас, в каком городе. Конечно, это оказалось ошибкой. Мой "двойник" был фермером, приехавшим в город по своим делам. Судя по портрету в газете, он действительно похож на меня. - И долго у вас продолжалось это состояние? - Ровно до того самого дня, когда последняя судебная инстанция окончательно и бесповоротно решила дело в вашу пользу. Тогда мне все сразу стало безразлично, и я вернулся домой, где и жил, пока не получил извещения о предстоящих торгах. И я решил, что единственный человек, который может спасти меня... Он не закончил своего рассказал, так как в комнату вошли Зауер и Эмма Фит. Готлиб поднялся и поспешил уйти. Вид Зауера и Эммы поразил Эльзу. Зауер был во фраке, Эмма в белом платье с букетом белых цветов на груди. Лица их сияли. Зауер вел Эмму под руку. - Позвольте вам представить, фрейлейн Глюк, мою жену Эмму Зауер. Поздравьте нас, мы обвенчаны! Эльза побледнела и поднялась. Эмма бросилась целовать ее, но, видя смущение Эльзы, остановилась в нерешительности. Эльза поборола волнение, холодно поцеловала Эмму и протянула руку Зауеру. Эмма была слишком счастлива, чтобы заметить эту холодность. Она стала лепетать, сложив по-детски руки на груди: - Этот Отто, - и она бросила лучистый взгляд на мужа, - такой забавный. Вчера мы были с ним в театре, и вдруг он говорит: "Сейчас мы должны с вами обвенчаться. Едем!" - И ты так сразу решилась? - спросила Эльза. Эмма сделала уморительную гримаску, которая говорила: "Кто же отказывается от счастья?" - Все вышло как-то само собой. И мы, не ожидая окончания спектакля, хотя было очень интересно.., шла пьеса.., господи, я уже забыла!., но это все равно какая.., поехали искать пастора. Отто чуть не с кровати поднял его! Такой смешной, заспанный старикашка! Он что-то прочитал, раз-раз и готово! Ты не сердишься на меня, Эльза? - с неожиданной робостью вдруг спросила она. Невольная улыбка проскользнула по лицу Эльзы при виде этой детской наивности. И уже с искренним чувством она обняла свою подругу и поцеловала ее. - Можно ли сердиться на куколку? Ведь ты счастлива? - Ужасно! - ответила Эмма и даже нахмурила брови. Но улыбка сошла с лица Эльзы, когда ее взгляд остановился на Зауере. Он смотрел на Эмму влюбленными глазами. "Нет, этот брак не месть со стороны Зауера, - подумала она, - Зауер действительно любит Эмму... Какое-то наваждение. Наваждение! Кто сказал это слово? Да, Оскар Готлиб.., и он говорил о наваждении. Что же все это значит? Я чувствую, что у меня опять начинают путаться мысли..." - А-а, новобрачные! - голос Штирнера, стоявшего в дверях кабинета, прервал вереницу ее мыслей. "Он уже знает?" - с удивлением подумала Эльза. Ей трудно было еще раз переживать сцену поздравления, в особенности при Штирнере, и она незаметно вышла. - Поздравляю, поздравляю, - весело сказал Штирнер. Зауер самым радушным образом крепко пожал руку Штирнера. Казалось, от прежнего недоброжелательства не осталось следа. - Мы думаем сегодня же вечером выехать в свадебное путешествие, - говорила Эмма, - вы и Эльза не будете против? На лице Штирнера промелькнуло недовольное выражение, но он тотчас любезно улыбнулся Эмме. - Конечно, разумеется, прекрасная куколка! Куда вы думаете ехать? - В Ниццу или в Норвегию, мы еще не решили. Он хочет в Норвегию, а я в Ниццу... - Значит, вы будете совершать свадебное путешествие каждый поодиночке? - смеясь, сказал Штирнер. - В Норвегии сейчас вы отморозите ваш маленький носик! - продолжал он. - Надо беречь ее, Зауер Конечно, вы поедете в Ниццу! - Ну, прощайте, нам надо собираться в дорогу! - И, схватив мужа за руку, она потащила его к выходу. - Скорей, скорей, Отто, ты такой мешок! Я уверена, что мы везде будем опаздывать с тобой на поезд! Зауер жил во флигеле, в небольшом уютной квартире. Молодые вбежали с веселой оживленностью и поспешно стали укладываться, говоря без умолку. - Итак, в Ниццу? - Ну что ж, в Ниццу так в Ниццу. - Господи, все это так скоро, как на пожаре!.. Какой тяжелый чемодан!.. - Можем не ехать... Из него надо выбросить книги... Подай мне несессер... - Не ехать? Да ты с ума сошел! Конечно, мы едем! Но дорожное платье?.. - Мы купим его в дороге. А для начала твое серое прекрасно подойдет. Они уселись на полу перед большим чемоданом и стали выбрасывать книги. Вдруг на минуту они застыли, будто прислушиваясь к какой-то мысли, потом удивленно посмотрели друг на друга. - Что мы сидим, как китайские болванчики, на полу? - наконец спросила Эмма. - Зачем ты вытащил этот чемодан? Тебе нужно ехать по делу? - Я никуда не собираюсь ехать, - ответил Зауер. - Я не знаю, зачем мы вытащили этот чемодан. Может быть, тебе хотелось посмотреть эти книги? - Книги? Эти скучные книги? Какие мы глупые! Мы помешались от счастья! Звонко рассмеявшись, она поднялась, перепрыгнула через чемодан и поцеловала Зауера. Зауер хмурился. Случай с зачем-то выдвинутым чемоданом заставил его призадуматься. - Что ты надулся? Недоволен мною? - и она так плутовски склонила головку, что Зауер вновь стал весел. - Конечно, недоволен, - сказал он, смеясь. - Ты не успела поселиться у меня, а уже вносишь беспорядок! - Честное слово, это не я! Это он сам! - указала она ногой на чемодан. - Куш на место! Куш! Да помоги же, несносный! Эмма и Зауер задвинули чемодан под кровать. О поездке никто из них больше не вспоминал... 12. В ШЕСТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА - Не забудьте, Эльза, что завтра воскресенье. В шесть часов вечера я получу ваш ответ. А сейчас я уезжаю из города по срочному делу. Вернусь ночью или утром. Всего хорошего! Штирнер вышел из зимнего сада. Эльза осталась одна. Но она думала не об ответе Штирнеру: мысли ее были направлены в другую сторону. Она не могла оправиться от удара, который причинил ей Зауер своей неожиданной женитьбой на Эмме Фит. Она чувствовала себя одинокой, как никогда. Золотые рыбки медленно двигались в аквариуме, блестя на поворотах и плавно помахивая мягкими хвостиками. Эльза завидовала им. Эти рыбки жили в неволе, в стеклянном ящике, как и она. Но у них было свое маленькое игривое общество, и они не знали мучительных сомнений. Она себя чувствовала более несчастной, чем в самые тяжелые дни своей трудовой жизни. Что дало ей богатство? Судебный процесс, в котором была какая-то тайна, и богатство отделили ее от шумной толпы простых людей, которые живут, как им нравится, гуляют по улицам, ходят в кинематограф. Каждый ее выезд обращал внимание, тысячи любопытных взглядов встречали ее. И она отказалась от выездов. Не было удовольствия, которого она не могла бы себе разрешить, и вместе с тем она была лишена их всех. Только прозрачная стена из стекла отделяла ее от широкого мира, переливающегося всеми красками, но эта стена была непреодолима для нее. С тоской в голосе она шептала: - Какая я несчастная, какая я несчастная! Вот, как вчера, как третьего дня, как много дней тому назад, пробили часы, гулко отдаваясь в пустынных комнатах. Где-то внизу прорычал автомобиль. Это отъехал Штирнер... Штирнер! Завтра ему нужно дать ответ. Она чувствовала - это последний срок. - Почему нужной Время шло. И странно: после отъезда Штирнера мысли ее все больше прояснялись. Будто какая-то пелена спадала с глаз. Оскар Готлиб, его болезнь, похожая на "какое-то наваждение", любовь Зауера к Эмме, странная и неожиданная, как наваждение... Вся цепь нелогичных, нелепых, противоречивых поступков окружавших ее людей с того самого момента, как погиб Карл Готлиб, - разве не похоже все это на "наваждение"? Вот слово, которое дает ключ к тайне! Но откуда оно, это наваждение? Кто устоял против него? Штирнер! Он один. Штирнер!.. А что, если он и есть причина всего этого? Его странный разговор в лодке, его намеки на какое-то могучее орудие, при помощи которого он может покорить мир. Неужели это не пустая болтовня? Неужели он обладает этим средством и играет людьми, как кошка с полупридушенными мышами? Но откуда у него эта сила? В чем она? Кто он, кудесник, новый Калиостро? Свенгали?.. Эльзе вдруг сделалось так холодно, что она задрожала. Штирнер представился ей коршуном, который носится над птицей в степи. И эта птица - она. Не уйти, нет, никуда не уйти от этого человека. Он не упустит ее из цепких когтей. Эльза поднялась, тяжело дыша, и вновь опустилась на диван. Ее охватил ужас. - Нет, нет, нет! - вдруг вскрикнула она так, что птицы в испуге вспорхнули с веток. В зале эхо отчетливо повторило ее слова. И странно, это неожиданное эхо как-то ободрило ее, как будто кто-то подкрепил ее, как будто невидимый друг вторил ей: "Конечно, нет!" Нельзя сдаваться без борьбы, нельзя сделаться безвольной игрушкой другого, отдать себя нелюбимому человеку. Она вошла в зал, чтобы успокоиться. "Что делать? Что делать?" - подумала она, блуждая по залу. Случайно одна картина бросилась ей в глаза. Какой-то всадник бедуин на арабской лошади мчится по пустыне, в развевающемся белом плаще с капюшоном, спасаясь от нагонявших его преследователей. "Вот как надо встречать смертельную опасность! Быть может, он погиб, но он боролся до конца... Бежать! Бежать во что бы то ни стало!" Эльза подошла к роялю и села на табурет. Перед ней вдруг пронеслась недавняя сцена, когда Штирнер стоял и слушал ее музыку. Никогда еще его длинное, бледное лицо с иронической улыбкой не возбуждало в ней такого содрогания и отвращения. "Бежать немедленно! Но как! У нее нет даже денег!" - Миллиардерша! - с горечью прошептала она. - Миллиардерша - нищая!.. - Вчера еще она подарила Готлибу двести тысяч, но для себя она никогда не брала денег у Штирнера. Что-то, быть может гордость, удерживало ее. Да и для чего ей нужны были деньги? Она почти никогда не выезжала в город. Если же и делала какие-либо покупки, то ей доставляли их на дом, и Штирнер расплачивался. Она вспомнила вдруг, что у нее в сумочке должны были остаться деньги от последней получки жалованья. Она быстро пошла в свою комнату и лихорадочно раскрыла сумку. Деньги на месте. Их не много, но выехать хватит А дальше? В каждом городе любой банк открыл бы ей неограниченный кредит, но вексель отошлют для оплаты в ее банк, и тогда Штирнер узнает, куда она уехала. Эльза задумалась. - Ах, все равно! Лучше быть нищей, чем покориться тому, что ожидает ее здесь... И она наскоро оделась и спустилась во второй этаж. У входной двери лежал пятнистый дог. Он ласково помахал хвостом, увидя ее. Эльза погладила его и хотела сдвинуть с места, но дог не трогался. Она сделала попытку обойти его и открыть дверь. Дог вдруг вскочил, встал на дыбы, положил ей передние лапы на плечи и угрожающе зарычал, отодвигая ее назад. Она была испугана этой неожиданной выходкой собаки и отступила. - Буцефал! Что с тобой? - ласково сказала она. Собака завиляла хвостом, но при новой попытке Эльзы зарычала на нее еще более грозно. Штирнер оставил верных сторожей! Позвать на помощь? Она не хотела подымать шума. Вдруг у нее мелькнула мысль. Она быстро прошла в кабинет Готлиба. Дверь оказалась открытой. Сесть в кресло, стоявшее на площадке лифта, нажать кнопку - дело одной минуты. Она спустилась в отделение банка, радуясь удаче. "Я перехитрила вас, Штирнер!" Сторожа с удивлением посмотрели на ее необычное появление, но почтительно пропустили. Она боялась, что им дан приказ от Штирнера не выпускать никого. С сильно бьющимся сердцем переступила Эльза порог дома, ставшего ей ненавистным, вдохнула полной грудью весенний воздух и замешалась в уличной толпе. Какое счастье! Она была свободна. Завернув за угол, она наняла таксомотор и приказала ехать на ближайший вокзал. Только бы скорее подальше отсюда!.. На вокзале она удивила носильщика, спросившего, куда ей взять билет. - Все равно... Сколько можно проехать вот на эти деньги... Эльза сделала неосторожность: удивив носильщика, она оставила след в памяти этого человека и тем самым давала нить для розыска, - но она была как в лихорадке и не обдумывала своих слов. Ее нервное напряжение улеглось только после того, как паровоз прогудел последний раз и вагон плавно качнулся. До последней минуты она боялась погони Штирнера, хотя и знала, что его нет в городе. Когда промелькнули предместья города и открылись поля, она готова была плакать от радости. Вечернее солнце золотило здания ферм. Стада паслись, медленно бродя по изумрудно-зеленой весенней траве. Все приводило ее в восторг. Она, не отрываясь, смотрела в окно и весело напевала: "Я вольная птица, хочу я летать..." О будущем она не думала. Она упивалась свободой. Только когда зашло солнце, ландшафт затянули сумерки и в вагоне зажгли свет, она задумалась... - Э, хуже не будет! - она быстро разделась и, утомленная пережитыми волнениями, крепко уснула. Она не помнила, долго ли спала. Но вдруг проснулась, как от толчка, и с недоумением оглянулась вокруг. Вагон... Как попала она в вагон? В душе быстро нарастало смятение и какое-то еще не оформившееся чувство. Это чувство росло, крепло, прояснялось... Назад! Она немедленно, сейчас же должна вернуться. Назад! Штирнер! Милый Штирнер! Он ждет ее! И перед нею предстало печальное, бесконечно дорогое лицо, каким она видела его, когда играла на рояле. Она быстро оделась и вышла в коридор. Заспанные пассажиры с полотенцами в руках направлялись умываться. Был ранний час утра. - Проводник, скажите, скоро остановка? Толстый проводник с возмутительной медлительностью вынул большие серебряные часы, не спеша открыл крышку и, подумав, ответил: - Через двенадцать минут, фрейлейн. Эльза топнула каблуком. - Возмутительно! Как долго ждать! А обратный поезд когда пойдет? - Встречный пойдет в одно время. Эльза от нетерпения кусала губы. Когда поезд наконец подошел к станции, она почти на ходу выбежала из него и вошла в вагон встречного поезда, идущего назад. Она не имела билета, и контролер составил протокол, но Эльза даже не заметила этого, механически отвечая на все вопросы. Когда она назвала свою фамилию, контролер с почтительностью и любопытством посмотрел на нее. Эльза от нетерпения не находила места. Она вышла из купе, ходила от окна к окну и привлекала внимание пассажиров своим странным видом и беспокойными движениями. Она готова была плакать от досады, что скорый поезд идет так медленно. - Скоро мы приедем? - спрашивала она ежеминутно, и пассажиры, которым надоело отвечать на ее вопросы, стали сторониться ее. Тогда она пошла в свое купе, легла ничком на диван и, сжав виски до боли, как в бреду, твердила: - Людвиг! Людвиг! Людвиг!.. Когда же я увижу тебя? Наконец поезд остановился. Эльза, толкая пассажиров, пронеслась по дебаркадеру и по залу, выбежала из вокзала и прыгнула в автомобиль. - Банк Эльзы Глюк! Скорей, скорей, скорей! Как можно скорей!.. Штирнер стоял среди кабинета, ожидая Эльзу. С растрепанными волосами ворвалась она в кабинет, бросилась к нему и с рыданием крепко обняла его. - Людвиг, милый, наконец-то!.. На лице Штирнера отражались счастье и печаль. - Моя!.. - тихо произнес он, целуя Эльзу в закрытые глаза. Часы пробили шесть. ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1. БИРЖЕВАЯ ПАНИКА Коммерческий мир переживал панику. Начиная с мая, биржа вступила в полосу жесточайших потрясений. За месяц было зарегистрировано более двух тысяч конкурсов. В июне число их поднялось до пяти. Пока гибли мелкие предприятия, финансовые газеты пытались ослабить впечатление надвигающейся катастрофы и успокаивали общественное мнение тем, что кризис лишь очистит экономическую жизнь страны от "несолидных и лишних предприятий, выросших на почве валютной спекуляции". Но в июне жертвою кризиса сделалось несколько старейших и крупнейших предприятий. Этот удар тяжело отразился на промышленности и на массе мелких держателей акций. И газеты уже не скрывали тревоги. Надвигалась настоящая катастрофа, тем более страшная, что само возникновение кризиса не поддавалось обычным объяснениям "экономической конъюнктуры". Как будто новая, неведомая болезнь страшной эпидемией прокатилась по финансовым предприятиям, захватывая все новые жертвы. В начале июля во всей стране осталось только три крупнейших банка, которые устояли: Мюнстерберга, Шумахера и Эльзы Глюк. Первые два понесли уже потерю до тридцати процентов своего капитала. Банк Эльзы Глюк не только не понес потерь, но почти утроил свой капитал. Последняя борьба за существование должна была произойти между этими тремя финансовыми колоссами. Банк Эльзы Глюк имел капитал, превышающий капиталы Мюнстерберга и Шумахера, взятые в отдельности. Но при объединении этих банков против банка Эльзы Глюк перевес мог оказаться на стороне двух против одного. Правда, могла быть и иная комбинация: войти в соглашение или даже слить капиталы, выговорив себе известные права, с банком Эльзы Глюк. И Мюнстерберг и хитрый Шумахер, каждый в отдельности, тайком друг от друга, делали эту попытку, подсылая верных людей к Штирнеру "позондировать почву". Но этот "злой гений", как называли Штирнера в биржевых кругах, не шел ни на какие соглашения. Он был оскорбительно насмешлив, беспощаден и неумолим к своим соперникам. Необычайное счастье в биржевой игре, безошибочное предугадывание биржевых курсов, совершенно непонятное влияние на окружающих делали Штирнера страшным. Банкиры и биржевые маклеры рассказывали друг другу пониженным голосом, как бы боясь, что их подслушает неведомый враг, о многочисленных случаях странной гибели банкиров, обращавшихся лично к Штирнеру. О чем говорил с ними Штирнер, они никому не рассказывали. Но, побывав у него, эти банкиры будто лишались рассудка и всего своего опыта, совершали нелепые сделки, которые лишь ускоряли их разорение, а их капиталы переливались в подземные кладовые банка Эльзы Глюк. Несколько этих разорившихся людей покончили жизнь самоубийством. Поэтому Мюнстерберг и Шумахер и решили действовать через целую цепь посредников, опасаясь личного свидания. Когда переговоры со Штирнером не привели ни к чему, для Шумахера и Мюнстерберга стало ясным, что только слияние этих двух банков, враждовавших между собою более полустолетия, даст возможность если не победить, то продолжать упорную борьбу со "злым гением". Борьбу эту им казалось вести тем легче, что они обладали большинством акций крупнейших торгово-промышленных предприятий страны: каменноугольные шахты, производство анилиновых красок, автомобильные и радиозаводы, электрическое освещение, городские железные дороги, судостроительные заводы... Акции этих предприятий находились в руках миллионов мелких держателей - небогатых фермеров, канцелярских служащих, пароходных коков и даже мальчиков, поднимающих лифты. Все они связали судьбу своих небольших сбережений с судьбой банков Мюнстерберга и Шумахера. За банкирами было широкое "общественное мнение". Утром пятнадцатого июля Зауер, преданнейший и усерднейший помощник Штирнера, вошел в кабинет с очередным докладом. Зауер крепко пожал протянутую Штирнером руку. - Здравствуйте, Зауер! Как здоровье вашей куколки? - Благодарю вас. Мой испуг оказался напрасным. Вчера был врач. - И что же он нашел у фрау Зауер? Зауер со счастливым и несколько смущенным лицом ответил: - Она готовится стать матерью... - Вот как? Поздравляю! Передайте ей мой привет. А на бирже что творится? Есть новости? - Есть, и крупная новость. Мюнстерберг и Шумахер создают единый фронт против нас. Они подали заявление об образовании акционерного общества, и, как говорят в биржевых кругах, правительство пойдет им навстречу. - Я знал это. Зауер сделал удивленное лицо. Штирнер усмехнулся. - Что же им остается делать? - ответил Штирнер. - Звери всегда сбиваются в кучу для защиты от более крупного врага. А правительство? Оно само хочет иметь прослойку между государственным банком и мною. Потому что если треснут толстый Мюнстерберг и худой Шумахер, то в государстве останутся только две финансовые силы, только две, Зауер: я, то есть банк моей жены, и Государственный банк. И еще не известно, кто кого победит. Даже Зауер, привыкший к головокружительным успехам своего друга, был удивлен. - Не слишком ли высоко залетаете, Штирнер? - Друг мой, мы живем в мире неустойчивого равновесия. Для нас только два пути: или вверх, или вниз. При остановке катящееся колесо должно упасть набок. Как реагирует биржа на предстоящее слияние банков? - За один день бумаги Мюнстерберга и Шумахера поднялись на пятьдесят пунктов, - ответил Зауер. - Бросьте наших маклеров скупать эти бумаги. - Вы играете на Мюнстерберга и Шумахера? - Я играю на Глюк. Неужели вы не понимаете еще моей игры? Накручивайте, Зауер, накручивайте. Чем они будут выше, тем лучше. Мне надоело охотиться на мелкую дичь, и я хочу кончить всю эту биржевую возню одним ударом. Подписав бумаги, Штирнер отпустил Зауера, но потом, что-то вспомнив, окликнул его. - Послушайте, Зауер, узнайте домашние адреса министра торговли и промышленности и министра финансов. - Их адреса вы можете найти вот в этом справочнике. - Ах, да... Благодарю вас. Как вы думаете, Зауер, не удалось бы нам пригласить их ко мне под каким-нибудь предлогом? - Не думаю. - Они не удостоят этой чести Людвига Штирнера? Посмотрим, что будет через месяц-два, а пока обойдемся и без этого визита. Дайте мне, пожалуйста, план города. Зауер подал. - Благодарю вас. Вы свободны, Зауер, Штирнер разложил большой план на столе, положил компас и повернул план так, чтобы север на нем точно соответствовал стрелке компаса. Затем он тщательно отметил точками на плане места, где жили министры, и банк Эльзы Глюк, соединил эти точки линиями и записал в блокнот углы. - Так... Ну-с, господа министры, если гора не идет к Магомету... Не договорив, он прошел в свою комнату, смежную с кабинетом, и заперся на ключ. Минут через десять в кабинет вошла Эльза и уселась в глубокое кресло у письменного стола. Щелкнул замок, и Штирнер вышел из своей комнаты. Эльза быстро поднялась и пошла к нему навстречу, протягивая руки. Штирнер поцеловал обе руки. - Ты хотел меня видеть, Людвиг? Он взял ее под руку и повел. - Да, мой друг, я кончил свою утреннюю работу и хочу позавтракать с тобою в зимнем саду. Эльза была обрадована. - Ты так мало со мной видишься, Людвиг. - Что делать, дорогая, у нас идут бои... Знаешь ли ты, что твое состояние утроилось, а через несколько дней в твоих руках будут капиталы всех частных банков страны? Они уселись за большим столом, накрытым для завтрака. Штирнер налил в бокалы вина. - Ты будешь королевой биржи. Он отпил глоток. - Да и биржи никакой не будет. Вся биржа будет здесь. Если бы ты уже не была моею женой, с каким удовольствием многие принцы крови предложили бы тебе руку и сердце! И если во всем этом богатстве, во всем твоем могуществе немножко виноват и я, то признайся, что Штирнер не такой уж пустой болтун! - Я этого никогда не говорила! - горячо возразила Эльза. - Да? Тем лучше. Они чокнулись. - Людвиг, я была бы более счастлива, если бы ты утроил не мое состояние, а время, которое ты уделяешь мне. Если бы ты знал, как я томлюсь в одиночестве. Я только и живу ожиданием, когда увижу тебя. - Еще немного терпения, моя дорогая! Я скручу по рукам наших последних соперников, брошу их к твоим ногам, как военную добычу, и тогда... Вошел Зауер и почтительно поклонился Эльзе. Она ответила ему любезным кивком головы. - Простите, пожалуйста, что я беспокою вас. В гостиной вас, Штирнер, ждет какой-то господин, говорит, что явился по неотложному делу. Я сильно подозреваю, что это агент Шумахера. Он лично желает переговорить с вами. Штирнер вышел. - Ну как Эмма? - спросила Эльза. - Благодарю вас... Все хорошо... - А что я вам говорила? Ведь я была права! Напрасно волновались. У Эммы будет ребенок!.. Подумать только. Ей самой в куклы еще играть. Я непременно зайду к ней сегодня... - Она будет очень рада вас видеть. Штирнер вернулся. - Вы не ошиблись, Зауер. Старая лиса Шумахер готов в последнюю минуту предать своего союзника, если только я приму его к себе на правах компаньона... И запугивает и сулит всякие выгоды - словом, пускает весь арсенал своей спекулятивной мудрости. - Что же вы ответили? - Я сказал: передайте господину Шумахеру, что мне ни компаньоны, ни гувернантки не нужны. Садитесь, Зауер, с нами завтракать. Они весело болтали, как люди, связанные искренней дружбой и взаимным уважением. От прежних бурь не осталось и следа. 2. ПОБЕЖДАЕТ СИЛЬНЕЙШИЙ В тот день, когда правительство должно было утвердить новое акционерное общество, объединявшее банки Мюнстерберга и Шумахера, Штирнер вызвал к себе Зауера рано утром и отдал приказ: - Продайте все акции Мюнстерберга и Шумахера, спустите все до последней бумаги. - Но они поднялись за одну ночь на двадцать шесть пунктов. Получены достоверные сведения, что утверждение акционерного общества обеспечено. Мне кажется... - Не беспокойтесь ни о чем и выполните точно мой приказ. Поезжайте сейчас же на биржу сами и сообщите мне обо всем по телефону. Зауер пожал плечами и уехал. А через час уже звонил телефон. - Акции берут нарасхват. Они идут в гору. - Отлично, Зауер. В котором часу заседание правительства? - В два часа дня. - Успеете за это время продать все акции? - Для этого достаточно часа. - Тем лучше. Телефонируйте мне через час. Не прошло получаса, как Зауер сообщил: - Акции проданы все до единой. На бирже творится что-то невероятное. Толпа запруживает всю площадь перед биржей. Уличное движение приостановлено. С большим трудом проезжают трамваи, автомобили не могут... - Это мне неинтересно. Как наши акции? - Увы, понижаются. - Великолепно. Выждите, когда они понизятся еще больше, и тогда начинайте скупать... - Людвиг, ты очень занят? - спросила Эльза, входя в кабинет. - Скупите все, что будут предлагать, - продолжал Штирнер говорить в телефон. - Звоните почаще. - И, обратившись к Эльзе, сказал: - Да, я очень занят, дорогая. Завтракай одна. Сегодня я не отойду от телефона весь день и, вероятно, всю ночь. Эльза сделала недовольный жест. Штирнер положил трубку телефона и подошел к Эльзе. - Что делать, милая, потерпи. Сегодня я даю генеральное сражение. Я должен его выиграть, а завтра ты будешь некоронованной королевой, в твоих руках будут богатства... - Людвиг! - с упреком сказала Эльза. - Ну хорошо, не буду говорить об этом. Как Эмма? Ты была у нее? - Врач сказал, что у нее почки не в порядке - кто бы мог подумать? - и ей опасно иметь ребенка... - Так, так, - рассеянно слушал Штирнер. - Но она говорит, что умрет, но не откажется от ребенка. - Так, великолепно. Опять затрещал звонок. Штирнер вздрогнул и, наскоро поцеловав Эльзу в лоб, сказал ей: - Будь умница, не скучай. Когда все это кончится, мы с тобой поедем на Ривьеру. Алло! Я слушаю. Эльза вздохнула и вышла. - В двенадцать часов? То есть через час? Тем лучше! Как только вы узнаете о решении правительства, непременно сообщите... Бросив трубку, Штирнер в волнении зашагал по кабинету. - Вместо двух правительство решит этот вопрос в двенадцать. Значит, действует! Теперь я верю в успех, как никогда. А если здесь победа, то победа во всем! И Штирнер всесилен! Он закинул голову назад, полузакрыл глаза и застыл на минуту с улыбкой на лице. - Однако не время упиваться властью. Надо собрать все силы для последнего удара. Штирнер пошел в свою комнату и заперся на ключ. Через час он вышел усталый, побледневший, поправил нависшую на лоб прядь волос, опустился в кресло и полузакрыл глаза. Звонок. Штирнер вскочил, как на пружине, и сорвал телефонную трубку. - Алло! Да, да, я... Это вы, Зауер? Но звонил не Зауер, а один из агентов Штирнера, Шпильман. - Ошеломляющая неожиданность! Только что кончилось заседание. Правительство отклонило утверждение устава акционерного общества. Шумахер, бывший на заседании, крикнул в лицо министру: "Предатель". Мюнстерберга хватил удар, и он в бессознательном состоянии отвезен домой. - Штирнер не дослушал. Дрожащей от волнения рукой он опустил телефонную трубку и так громко крикнул на весь кабинет: "Победа!", что проснулся лежавший у его кресла Фальк и, вскочив, с недоумением по-, смотрел на своего хозяина. - Победа, Фальк! - Бросив в угол кабинета платок, Штирнер приказал: - Пиль! Собака в несколько прыжков добежала до платка, схватила его и принесла хозяину. - Вот так все они теперь! Ха-ха-ха!.. - Нервно смеялся Штирнер. Он поднял собаку за передние лапы и поцеловал ее в лоб. - Но их я не буду целовать, Фальк, потому что они глупее тебя и они меня ненавидят. О, тем приятнее заставить их носить поноску! Опять звонок. - Зауер? Да, я уже знаю. Мне сказал Шпильман. Как реагирует биржа? Взрыв бомбы произвел бы меньшее впечатление. Биржа превратилась в сумасшедшей дом. - Акции Мюнстерберга? - Головокружительно падают. Вы гений, Штирнер! - Теперь не до комплиментов. Когда акции крахнувших банков будут котироваться по цене оберточной бумаги, можно будет скупить их... Мы сумеем вернуть им ценность. Но это успеется. Дело сделано, и вы можете уехать, Зауер! - Я не могу выйти. Люди превратились в обезумевшее стадо. Сюда не могут даже пробраться санитары скорой помощи, чтобы унести упавших в обморок и смятых толпой. - Ну что ж, если вы лишены свободы, сообщите мне, что у вас делается. И Зауер сообщил. Фондовые маклеры устроили десятиминутное совещание, на котором решили, что удержать бумаги Мюнстерберга, Шумахера и всех связанных с ними банков нет никакой возможности. Крах совершился. Каждая минута приносила разорение целых состояний. Бумаги ежеминутно переходили из рук в руки. После полуночи нервное напряжение достигло наивысшей точки. Не только площадь перед Тжржей, но и соседняя площадь были запружены автомобилями крупных держателей бумаг. Они сидели в своих лимузинах всю ночь, бледные и утомленные, с блуждающими глазами. Бюллетень за бюллетенем приносили вести о непрестанном понижении курсов. Эти курсы передавались по телефону, но уже в момент отправки телефонограммы не соответствовали действительности. Толпы людей, как во время стихийного бедствия, разбили лагерь на соседнем бульваре и платили за право сидеть на бульварной скамейке больше, чем стоит номер в лучшей гостинице. Под утро два маклера и один банкир впали в буйное помешательство. - Смерть Штирнеру! - кричал маклер. С большим трудом удалось отвезти помешанных в больницу. Только когда забрезжил рассвет, волнение улеглось, как пламя догоревшего пожара. Вчерашние богачи выходили из биржи постаревшими на десять лет, сгорбленными, поседевшими, с дрожащими н