как вдруг все сразу и переменилось. А чрез что переменилось -- ни за что не угадать, ежели не знаешь, -- чрез шахматы!" 25. Лc1-e1 h6!! Этот на первый взгляд безобидный ход начисто лишает белых пространства. "Выучился я играть еще в армии -- твердое первое место в полку держал и на чемпионате дивизии ниже серебра не опускался. Апосля дембеля, однако, не тренировался почти: с кем в женской-то тюрьме играть будешь? А тут сел от нечего делать с институтским чемпионом Черкасовым и, не поверишь, выиграл! Удивилися мы оба от той победы -- неужто во мне сила шахматная такая назрела, что я мастеров спорта, как мальчишек, бью? С тех пор другая колея в моей жизни началася. Прежде всего, уверенности мне придобавилось: ежели я вас, ученый народ, в шахматишки деру, так, значит, не такой-то я и лапоть в мозговом смысле! Дальше -- больше: с другими членами институтской сборной сыграл и всех победил... один ты, Иванов, остался. Ну, так ты -- только второй шахматист в нашем славном институте, а первого -- Черкасова -- я ужо уделал. Думаю, трудностей в нашей с тобой игре не предвидится..." 26. g3-g4 Лf5-f3 27. Сg2:f3... "...особливо, ежели ты ладьи будешь направо и налево раздава..." 27. ... Лf2-h2 x "Мат", -- перебил Эрик. "Как это?" -- не понял Костоглодов, тупо глядя на доску. "Так: король под боем, а уйти некуда". В комнате повисла напряженная тишина. "Ты чего?... -- от волнения у Костоглодова прорезался чуть заметный французский акцент. -- Ты лучше переходи, Иванов..." -- он тяжело посмотрел на Эрика. Атмосферное электричество в 452-ой комнате сгустилось до критической точки; было слышно, как Коля Хренов старается не пукнуть от общего напряжения чувств. "Переходить? -- удивился Эрик. -- Ты, если хочешь, переходи, а мне-то зачем? Я же выиграл". Храня на лице зловещее выражение, Костоглодов собрал шахматы и вышел. Обитатели 452-ой, как по команде, оторвали глаза от своих столов и посмотрели на Эрика. "Дурак ты, Иванов", -- с издевкой нарушил тишину средний научный сотрудник Иннокентий Великанов, сверкая запавшими в бородатое лицо ярко-голубыми глазами. "Точно!" -- подтвердил великановский аспирант Карапузов, молодой человек приятной наружности, но без примет. Эрик молча пересел за свой стол и придвинул черновики с вычислениями. Он нашел последнюю страницу, подправил гамму в одной из формул, подумал немного и написал следующее уравнение -- вытекавшее из предыдущего уравнения, но с преобразованной правой частью. За спиной раздавалось неясное бормотание. Придумав, как записать левую часть уравнения в более компактной форме, Эрик стал прикидывать, куда поместить очередную формулу: в центре строчки или ближе к левому краю. "...самоубийца! -- донесся до него приглушенный голос Коли Хренова. -- Тебе-то что до него?" -- "А на позапрошлом субботнике они с этой лахудрой Макароновой не работали не фига, только лясы точили..." -- отозвалась Марина Погосян сексуальным шепотом. Начиная с третьего уравнения, Эрик, как всегда, увлекся и перестал замечать окружавшую его среду. Очнулся он от звонка на политсеминар. Журчавшая позади дружеская беседа иссякла, заменившись шарканьем ног и хлопаньем двери. Эрик дождался заключительного хлопка, прихватил с собой последний лист вычислений и вышел из комнаты. Через три минуты, одновременно со вторым звонком он вошел в Малый Актовый Зал и сел на свободный стул рядом с Лялькой Макароновой. Как всегда в конце рабочего дня, Лялькина прическа пришла в смятение и фонтанировала во все стороны курчавыми коричневыми струями. На сцене, за столом сидел Пьер Костоглодов. "Где Бабошин?" -- тихо спросил Эрик. "Сачкует", -- прошептала Лялька, распространяя слабый запах духов. "Кхе! Кхе! -- залаял Костоглодов. -- Открываю последнее в ентом году заседание политсеминара. В повестке дня три доклада. Сперва Рябинович из биолугикческого сехтору сообщит на тему... -- комсомольской секретарь порылся в бумагах на своем столе, -- 'Великая победа Григория Васильича Романова в 1985-ом году и ее влияние на ход мировой истории'". Рябинович -- гладкий до скользкости молодой человек с выражавшим, что потребуется, лицом -- вскочил с места и проследовал к кафедре. "Давай, Моисей... -- поощрил Костоглодов, откидываясь на спинку стула. -- Десять минут тебе даю на все-про-все". -- "Много лет назад, осенью 1985-го, -- затараторил докладчик, поглядывая в заготовленую бумажку, -- умер доблестный продолжатель дела Ленина, Сталина и Брежнева Константин Устинович Черненко. Смутное время стучалось в двери нашей Родины. Стройные ряды брежневских бойцов поредели, и даже в высшие эшелоны партии проникли ревизионисты и отступники..." -- по лицу Рябиновича пробежала горестная тень. Эрик скосил глаза на лист с вычислениями, лежавший на коленях, и стал решать последнее по счету уравнение в уме. "...И все же здравый смысл возобладал: с преимуществом в один голос Политбюро выбрало товарища Романова, а не ренегата Горбачева!... -- жужжал Рябинович, -- ...Следующей вехой в борьбе с ревизионистами был арест горбачевского подпевалы Яковлева..." Преобразование Фурье даже не стоило пробовать. "...И в честь великой победы Григория Васильевича каждый год теперь считается 1985-ым!..." -- докладчик закончил выступление, как и полагалось, на торжествующей ноте. Непроизвольно реагируя на изменение шумового фона, Эрик поднял глаза. "Неплохо поработал, Моисей, -- сдержанно похвалил Костоглодов, -- но все же есть кое-какие упущения". Комсомольский секретарь встал и прошелся взад-вперед по сцене. "Во-первых, не упомянул ты про великую борьбу товарища Романова за охрану окружающей среды. Сам знаешь: ежели б не Григорий Васильич -- полноизолирующие костюмы всем нам носить бы пришлось! Во-вторых, поэтический дух у тебя недозвучал -- на одной ярости доклад ты построил. Помни Моисей: ярость супротив идейного врага высоко летит, да быстро падает, -- оттого Партия сейчас упор на поэтику делает. А в-третьих... -- на лице Костоглодова появилось недоуменное выражение, -- ...э-э... забыл, понимаешь, что в-третьих было, -- он почесал в затылке. -- Ну да ладно, потом вспомню". Разрешив мановением руки Рябиновичу идти, секретарь сел за свой стол. "Следующий доклад сделает дорогая наша, -- Костоглодов плотоядно улыбнулся, -- Мариночка Погосян на тему 'Агрессивные планы Соединенных Штатов Океании и Восточноазиатской Народной Республики в отношении Евразийского Союза'". Марина встала и, покачивая бедрами, поплыла на сцену. "Давай, Мариночка! -- подбодрил Костоглодов. -- Не подведи!" Погосян встала за кафедру и улыбнулась: "Империалисты СШО и ревизионисты ВНР всегда точили зубы на Союз Евразийских Коммунистических Республик, -- она обращалась непосредственно к Костоглодову, как бы игнорируя остальную аудиторию. -- Однако планам тем не сбыться ни-ког-да!..." Эрик скосил глаза на листок с формулами... стоит ли пробовать преобразование Лапласа? "...Стонут гордые латиноамериканские народы и горняки Шотландии под пятой североамериканского военно-промышленного комплекса!... -- низкий хрипловатый голос Марины доходил до низа живота. -- Орды океанских диверсантов засылаются каждый год в западно-европейские республики нашего нерушимого Союза!" Нет, преобразованием Лапласа уравнение также не решалось. "...А каким лицемером надо быть, чтобы назвать свое министерство войны Министерством Мира! Только океанские империалисты способны на такое! И при этом выдают себя за поборников социализма!..." -- даже выражение горького сарказма в голосе Погосян приобретало сексуальный оттенок. "Ненавижу ее!" -- прошипела Лялька. "...Да и восточноазиатские ревизионисты ничем не лучше океанских империалистов. Руководствуясь прогнившими догматами Мао Цзе-Дуна, они..." "Ну и глупо", -- прошептал Эрик в розовое Лялькино ухо (ее вьющиеся волосы приятно пощекотали ему нос). "...Стонут японские трудящиеся под гнетом китайского ига. Плачут таиландские женщины, завербованные насильно в публичные дома для восточноазиатской солдатни!..." "Знаю, что глупо, а все равно ненавижу, -- опять зашипела Лялька. -- Как ты только с ней в одной комнате сидишь!" "...А во что они превратили солнечную Австралию?!..." "С Погосян у меня меньше всего проблем", -- усмехнулся Эрик, и Лялька посмотрела на него с явным неудовольствием. "...Клянемся торжественной клятвой ученых-ленинцев, что на священную землю нашей Родины вражеская нога не ступит ни-ког-да!" -- закончила Марина, облизнув ярко-красные губы кончиком языка. "Отлично раскрыла тему! -- восхитился Костоглодов. -- И поэтика на пять с плюсом!" Погосян поплыла на место -- комсомольский секретарь проводил ее неотрывным восторженным взглядом. "Ты на Костоглодова посмотри... какие слюни на нее пускает!" -- не унималась Лялька. "Ты его просто ревнуешь", -- прошептал Эрик, в ответ на что Лялька саданула ему локтем в бок. "Таперича третий доклад, -- Костоглодов стряхнул с себя сексуальное оцепенение. -- Джузеппе Карлуччи из техникческого сехтору сообщит на тему... э-э... 'Зачем нам нужны Советы, ежели у нас есть Партия?'". Расхристанный, косматый Карлуччи вскочил с места и затопал по направлению к кафедре. Эрик опустил глаза на листок с формулами. "Зачием нам нужены Совиетты, есели у нас иесть Пьяртия? -- докладчик выговаривал слова с преувеличенной тщательностью, стараясь свести к минимуму итальянский акцент. -- И зачием Пьяртии нужено Политбюуро, есели у ние иесть Гриугорий Василиевитч?..." Оставалось последнее средство: ввести вязкость в точные уравнения, а потом проследить, во что она переходит в асимптотике. "Вспомнил!!! -- реагируя на три восклицательных знака в возгласе Костоглодова, Эрик поднял глаза. -- Вспомнил, что в-третьих было: нет у Рябиновича галстука! -- Сидевший в первом ряду Рябинович опустил голову и закрыл лицо руками. -- Нешто не мог по случаю доклада одеть?..." Чувствовавший себя в сравнительной безопасности Карлуччи вдруг выпучил глаза, схватился за расстегнутый ворот рубашки и сразу же отдернул руку. Но поздно: заметив движение, Костоглодов сделал пометку в лежавшем перед ним блокноте. Воцарилось гробовое молчание; на несчастного Карлуччи страшно было смотреть. "Продолжай", -- холодно сказал Костоглодов, и Карлуччи, заикаясь, продолжил. Эрик стал думать о своем. Очнулся он, когда оплеванный и измочаленный Карлуччи брел на свое место. Радуясь, что пропустил экзекуцию, Эрик свернул листок с вычислениями в трубку и приготовился встать. Политсеминар подходил к концу: Костоглодов напомнил следующим по списку докладчикам их темы и дал последние наставления по части теории и практики политического доклада. Потом порылся на столе и извлек какую-то бумажку: "Чуть не забыл, -- с подозрительным выражением на лице сказал он. -- На подшефную овощную базу один человек требуется завтра с 8 утра до 9 вечера". В комнате мгновенно наступила тишина: идти на овощную базу в субботу не хотелось никому. "Предложения?" -- поинтересовался Костоглодов, водя тяжелым взглядом по аудитории. Ответом было молчание. "Я думаю, Иванова пошлем, а то он ужо цельный год не ездил... поди забыл, на что морковка похожа!" По комнате пронесся вздох облегчения, смешанный с жидкими смешками. "Ты меня по комсомольской линии посылаешь, -- негромко спросил Эрик, -- или через совет молодых ученых?" Смешки стихли. "Как же тебя по комсомольской линии пошлешь, ежели ты по возрасту выбыл?" -- снисходительно разъяснил Костоглодов. "Тогда только по согласию завлаба, -- без выражения произнес Эрик. -- Приказ No 395 от 11-го апреля 1985-го года". Лялька взяла его за руку. "395, говоришь? -- на лице Костоглодова вспыхнули красные пятна. -- Опасно играешь, Иванов, не просчитаться бы!" Эрик не отвечал. "Ладно, -- с угрозой сказал секретарь. -- Ежели Иванов без согласия завлаба идти не хочет, а завлаб его, как все мы знаем, в Ленинград на симфозиум уехал, то пойти придется... -- он снова стал водить гипнотическим взглядом по молодым ученым, -- ...Великанову". Костоглодов собрал со стола свои бумажки и вышел. Головы ученых синхронно повернулись в сторону сидевших на отшибе Эрика и Ляльки. Великанов встал и простер в их направлении обвиняющий перст: "Из-за таких, как ты, Иванов, -- голубые глаза его фанатически сверкали, тускло-русые волосы слиплись неопрятными космами, -- в народе крепчает антиголландизм!" Лялька сжала руку Эрика, но тот не заметил. "А из-за таких, как ты, Великанов, в народе крепчает нидерландизм". Крамольное слово рухнуло на пол, как бетонная плита, и все, кроме Ляльки, Эрика и Великанова, опустили глаза. Несколько мгновений двое последних жгли друг друга взорами, потом Лялька потянула Эрика за руку и вывела из комнаты. "Ну, нельзя же так, Эричка... -- сказала она, -- в КПГ ведь заберут!" Кровь била Эрику в виски семипудовыми кувалдами. "А если даже и не заберут, то все равно себе дороже: от стресса в сорок лет инфаркт получишь, -- она остановилась и погладила его по плечу, потом взъерошила волосы. -- У тебя каждый день, как последняя битва!... Уж лучше б ты самбо своим занимался, там пары спускал!" -- Лялькины прикосновения действовали на Эрика успокаивающе. Он с благодарностью посмотрел на нее: "Можно, я у тебя посижу, пока эти свалят?" (До конца рабочего дня оставалось минут десять.) "Конечно, посиди... у меня как раз в комнате никого: Кузьмина больна, а Жорес Сергеич со своей группой в командировке". Они прошли по коридору; Лялька отперла дверь с табличкой 232а, за которой открылась большая комната, загроможденная до потолка приборами. "Твои соседи -- они как, ничего?" -- спросил Эрик, пока они пробирались в Лялькин закут. "Нормальные, -- ответила Лялька. -- Как говорится, общий враг сплачивает, -- она имела в виду членкора Муддинова. -- А как получилось, что ты с этими сидишь? Они ж из другой лаборатории". -- "Черт его знает... Макаров давно обещал к своим пересадить, да все как-то не получается". Лялькин стол стоял за ширмой в дальнем углу комнаты. Эрик сел на стул, расположенный сбоку от стола, и положил измятый лист с вычислениями на колени. "Кофе хочешь?" -- "Кофе или желудин?" -- "Кофе". -- "Хочу". Лялька вытащила из-под стола допотопную электрическую плитку и воткнула в розетку, потом достала из стола коробку с кофе. "Откуда у тебя?" -- "Любовник на прощальное свидание подарил". Эрик заглянул в коробку -- кофе еле-еле покрывал дно. "Проверяешь, давно ли у меня был любовник? -- догадалась Лялька, высыпая в джезву остаток кофе. -- А, может, это не последний подарил, а предпоследний?" -- она вышла за ширму, чтобы набрать воды. "Если б предпоследний, то кофе бы уже кончился". -- "А, может, я любовников меняю, как перчатки?" Вернувшись, Лялька поставила джезву на плитку, села на стул и улыбнулась. "Как кофейные коробки", -- поправил Эрик, и они рассмеялись. "Как протекает великая война с Иваном Ильичом?" -- спросила Лялька. "Сегодня утром он хотел проверить у меня карманы, -- отвечал Эрик, -- а я ему: только в присутствии замдиректора по режиму". -- "А он что?" -- "А он ничего... ты что, не знаешь, что Волгин раньше одиннадцати не появляется?" Лялька осуждающе поджала губы: "Зря ты, Эрька, на рожон лезешь... разозлишь Волгина -- худо тебе придется!" -- "Они меня не поймают", -- спокойно возразил Эрик. "Ну, тебе видней..." -- по голосу Ляльки было слышно, что она осталась при своем мнении. "Ты чем сейчас в смысле науки занимаешься?" -- сменил тему Эрик. "Чем всегда -- муддевиной, -- кисло ответила Лялька, рефлекторно посмотрев на видеотон на своем столе. -- Проверяю численно последнее муддиновское озарение". -- "Ты ж говорила, Зачепин просил что-то посчитать". -- "Просил". -- "И что?" -- "Пока ничего". Лялька не любила говорить о незаконченной работе. "Зачепин -- человек толковый, с ним можно иметь дело", -- заметил Эрик. "Ты это членмуду объясни -- он же ревнивый, как вожак павианьего стада!" -- "Нет в жизни счастья", -- согласился Эрик, и они сокрушенно покачали головами. Зашипел кофе. Лялька сняла джезву с плитки и достала чашки. "А почему ты Бабошинскую Тоню Варварой называешь?" -- вдруг вспомнил Эрик. "Как почему? -- удивилась Лялька. -- Ты что, 'Айболита' не читал?" -- "Нет", -- сухо ответил Эрик. "Ой, извини! -- спохватилась Лялька. -- Опять я, дура, забыла!" Она повернулась к Эрику спиной, чтобы скрыть смущение и налить кофе. "У нас в детдоме никаких книг не было, кроме сочинений товарищей Романовых, -- сказал Эрик. -- Я только в 9-ом классе начал читать, когда в математическую школу перешел". Лялька пододвинула к нему чашку с кофе. "Это сказка Чуковского про звериного доктора, -- объяснила она. -- А еще у него злая сестра была, по имени Варвара". -- "У Чуковского?" -- удивился Эрик. "У Айболита, -- хмыкнула Лялька и вдруг, заглянув ему в глаза, добавила: -- Прости меня, Эрька, а?" -- "Я на тебя не сержусь, -- он коснулся ее руки. -- Никогда не сержусь". -- "Ты вычисления свои на стол положи, а то закапаешь", -- заботливо сказала Лялька. Некоторое время они с удовольствием пили кофе. "Эрька, а ты своего отца помнишь?" -- вдруг спросила Лялька. Эрик бросил на нее удивленный взгляд... "Нет, -- он помолчал. -- Мне о нем рассказывал мой тренер... они вместе за сборную России выступали". -- "Что именно рассказывал?" Эрик подсунул пальцы под очки и устало помассировал веки. "Да больше ерунду всякую: мол какой отец был замечательный самбист и несгибаемая личность, да какую утрату понес спорт, когда его в Афганистан послали". Лялька негромко рассмеялась: "Твои родители, наверное, были интересной парой: голландка-учительница и спортсмен по фамилии Иванов". Эрик хмыкнул, но ничего не сказал. Некоторое время они с удовольствием пили кофе. "Хорошо с тобой, -- вздохнул Эрик, отставляя пустую чашку, -- однако идти мне пора... эти, поди, уже отвалили". -- "Ты сейчас к Светке?" -- "Ага, -- он встал. -- Так что сегодня нам в разные стороны". -- "Тогда до понедельника". Эрик взял со стола лист с вычислениями и вышел. 68 ступенек по лестнице вверх, 26 шагов по коридору направо. (Плакат "Повысим качество и количество исследований!" немигающе уставился со стены.) Эрик отпер дверь 452-ой комнаты и зажег свет -- за окном уже стемнело. Он сложил черновики с вычислениями аккуратной стопкой в центре стола, а карандаш и резинку сдвинул на правый угол. Потом повесил сумку на плечо, взял авоську с продуктами из холодильника, погасил свет и вышел. В коридорах и на лестнице не было ни души -- рабочий день кончился двадцать минут назад. Спустившись на первый этаж, Эрик подошел к проходной и сунул в окошко пропуск. "Стой! -- раздался недреманный голос Ивана Ильича. -- А ну, покажь сумку!" Тело вахтера, выдвигавшееся из окошка проходной, наводило на мысль о половом члене кобеля. Эрик опустил продукты на пол и раскрыл сумку. "Подождите секундочку, товарищ Иванов", -- неестественно вежливо прошипел вахтер и втянулся обратно в окошко. Было слышно, как он звонит по телефону, а спустя полминуты из коридора, ведущего на административную половину, выкатился замдиректора по режиму Волгин. "Позвольте проверить ваши карманы, товарищ Иванов", -- мягким, но твердым голосом сказал замдиректора. Не вступая в пререкания, Эрик вывернул боковые караманы пиджака (носовой платок), карманы брюк (ничего) и внутренний карман пиджака (бумажник). "Что это?" -- подозрительно спросил Волгин, указывая на бумажник. "Бумажник", -- объяснил Эрик. "Под рубашку засунул... или в брюки! -- кусал губы Иван Ильич, высунувшись из будки по самые бедра. -- Обыскать бы паршивца надо, Сергей Федорович!" -- "Прикажете снять штаны?" -- без выражения спросил Эрик. Наступила кульминация этого эпизода жизни: Эрик ждал, замдиректора думал, Иван Ильич мучился в неизвестности. "Не надо", -- Волгин повернулся и пошел обратно в свой кабинет. Дернувшись, как марионетка, вахтер втянулся в будку. Окошко со стуком захлопнулось. Эрик одел шубу, надвинул на лицо респиратор и вышел на улицу. Ветер стих, нежно-зеленые хлопья снега медленно планировали сквозь неподвижный воздух. По пустынному тротуару ездили снегоуборочные машины. Эрик торопливо зашел в цветочный магазин и купил букет гвоздик (минус два подарочных талона). У расположенного по соседству винного стояла толпа -- мужики хаотично толкались и обильно выражались нецензурными словами. Пронзительно визжали несколько затесавшихся в очередь растрепанных женщин. Свет редко разбросанных фонарей придавал пейзажу импрессионистический оттенок. Башня Лефортовской тюрьмы царила над городом черным зловещим столбом. Вдруг Эрик почувствовал спиной укол чьего-то взгляда... толстяк в солнечных очках, очевидно, опять тащился позади. Абсурдные происшествия сегодняшнего дня -- от нелепого утреннего письма до ненужной конфронтации с Волгиным -- мгновенной вереницей пронеслись у Эрика в памяти; под ложечкой возникло и стало усиливаться муторное ощущение сгущающихся над головой туч. Не оборачиваясь, он резко свернул в удачно подвернувшуюся подворотню, бегом пересек темный заснеженный двор и втиснулся в узкую щель между двумя гаражами. Потекли медленные секунды. Ничего не происходило. Выждав три минуты, Эрик выбрался из щели и торопливо направился к метро. Толстяка в солнечных очках нигде видно не было. Эрик спустился на платформу и, оберегая цветы растопыренными локтями, втиснулся в поезд в сторону Беляево. Обязательная Вечерняя Программа уже закончилась, телевизоры под потолком вагона смотрели на пассажиров мутными серыми экранами. Эрик достал из кармана "Коммунистический Спорт" и, удерживая букет зубами, развернул газету в поисках репортажа с турнира по мини-футболу в Киеве. Слева от него женщина в белой шубе читала последнюю страницу "Утренней Правды", справа от него мужчина в черной шубе читал первую страницу "Вечерней Правды". Новые Черемушки. Как и следовало ожидать, Пиренеймаш обыграл СКА Брюссель. Беляево. Эрик вышел из вагона -- лестница, подземный переход, лестница. Оказавшись на поверхности, он обошел людское море, колыхавшееся вокруг автобусных остановок, и поплелся по пешеходной тропинке сквозь примыкавший к метро микрорайон. Светкин дом ничем не отличался от своих соседей, кроме номера: белая коробка в 6 подъездов на 15 этажей. Эрик вошел в четвертый подъезд, поднялся на девятый этаж и позвонил -- дверь немедленно распахнулась. "Заходи", -- одетая в шелковый пеньюар Светка высокомерно отступила в сторону, оставляя между створкой двери и своим бюстом достаточно пространства, чтобы протиснуться боком. "Как ты провел день?" -- она подставила щеку для поцелуя. "Хорошо, -- поцеловал Эрик. -- На". -- "Ах, это очень мило с твоей стороны". Светка величаво приняла гвоздики и посторонилась. Эрик протиснулся мимо бюста к вешалке, снял шубу и заменил уличные ботинки домашними тапочками. Светка встала в дверях кухни и сделала королевский жест рукой: "Продукты положи в холодильник". Окутанный изысканным ароматом духов, Эрик протиснулся на кухню. "Шампанское -- на стол". Эрик послушно протиснулся в гостиную. Стол был уже накрыт: фарфор, хрусталь, серебро, белизна салфеток. "Раскупорь шампанское, дорогой, -- приказала Светка. -- Я уже подаю жюльен". -- "Слушаюсь", -- ответил Эрик. Хлопнула пробка, он наполнил бокалы. Разложив еду по тарелкам, Светка села напротив. "Салфетка", -- напомнила она, и Эрик расстелил накрахмаленную до картонной жесткости салфетку у себя на коленях. "За нас", -- Светка интимно подалась вперед (следя, однако, чтобы бюст не опрокинул посуду на столе) и подняла бокал. "За нас", -- согласился Эрик. Он выпил до дна и зачерпнул серебряной ложечкой из серебряного стаканчика дымящийся жюльен. "Попробуй рыбный салат, -- с нехарактерной материнской интонацией вырвалось у Светки, но она тут же спохватилась: -- Я надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо". -- "Хорошо, -- подтвердил Эрик. -- А как ты?" -- "Спасибо, я тоже хорошо", -- сдержанно кивнула Светка. Сдавливаемый стальными обручами этикета, ужин шел своим чередом. После второго бокала шампанского светкины щеки раскраснелись, а глаза заблестели. Бюст вздымался и опадал под шелковым пеньюаром. Светка расставила чашки и подала чай с конфетами. "Остался ли ты удовлетворен, милый?" -- спросила она про ужин, но намекая на что-то еще. "Не вполне, любимая, -- галантно отвечал Эрик. -- И потому с нетерпением жду десерт". -- "Ха-ха-ха, -- засмеялась Светка низким грудным голосом. -- Я пойду, включу телевизор". Она вышла из гостиной, и через секунду до Эрика донесся честный баритон заслуженного артиста Арнольда Выменева в роли замполита Правдюка. Эрик глянул на часы: до начала информационной програмы "Пространство" оставалось две минуты -- он допил большими глотками чай, поставил чашку на стол и пошел в спальню. Светка лежала на двуспальной кровати напротив телевизора -- пеньюар был уже расстегнут, но еще не распахнут. Эрик присел на кружевное покрывало. По экрану проплыли последние титры очередной серии телефильма "Девушка с улицы Рипербан", и возникла заставка телестудии "Останкино": часы с секундной стрелкой, подползающей к числу 12. Три, два, один... зазвучала проникновенная музыка на фоне доброго лица Романова-старшего. "Здравствуйте товарищи, -- сказала лощеная дикторша с деревянными, как у Буратино, волосами. -- Мы начинаем передачу репортажем из реанимационного оделения Кремлевской больни..." -- "Иди ко мне!" -- хрипло вскричала Светка, распахивая пеньюар, и с нечеловеческой силой дернула Эрика за руку. "...А теперь -- новости из геронтологического отделения Кремле... Любимый мой, можно я тебя поцелую?... А теперь -- краткий обзор почечной недостаточности Второ... Я хочу тебя, любимый, возьми меня скорей... А теперь наш спецкор в Киеве Якив Дилдо... глубже, глубже, ГЛУБЖЕ!... Передаю слово нашему спортивному коммента... А-А-А!!!..." "И, в заключение, погода на завтра. Кислотность снега 0.4%, диоксин в Москве-реке -- 2 условные единицы. Нервно-паралитическая компонента воздуха варьируется от 0.02% внутри Садового Кольца до 0.01% -- в районе Измайловского Парка. Аммиак -- 1%. Концентрация летучих цианидов в воздухе северо-западных районов уменьшилась до безопасного уровня. В окрестностях Бульварного Кольца замечены мутантные крысы: жителям рекомендуется одевать по вечерам крысозащитную обувь и иметь при себе сыворотку, -- дикторша испустила прощальную улыбку. -- Желаю вам хорошо отдохнуть, дорогие товарищи". "Эринька, миленький, ну почему ты на мне не женишься?" По телевизору начиналась передача о доярках из афинской области. Светкин пеньюар, кружевное покрывало с кровати и Эрикова одежда были разбросаны по полу спальни. Опустив руку на пол, Эрик нашел пульт дистанционного управления и выключил телевизор. "Эринька, ну чем я тебе не хороша?... Может, тебе не нравится, как я готовлю?" -- "Нравится". Они лежали нагишом на измятой постели, Светкина голова покоилась у Эрика на плече. "И как я в постели люблю, тебе тоже нравится... я же чувствую!" -- "Нравится". Вдоль левой стены спальни шли выровненные в линию книжные полки с выровненными в линию книгами. У правой стены высился платяной шкаф с зеркалом в полный рост на одной из дверец. "И порядок у меня в квартире -- ни пылинки не найдешь... что, не правда?" -- "Правда". -- "А сама квартира -- двухкомнатная, в хорошем микрорайоне. Весной после дождя без респиратора гулять можно". Эрик осторожно высвободил руку из-под светкиной головы и перевернулся на живот. "И работа у меня престижная... не говоря уж о том, что зарабатываю хорошо, -- Светка привстала на локте и склонилась над ним, придавив бюстом. -- Ты говорил, что только из-за моих статей 'Литературку' выписываешь!" -- "Пойду-ка я приму душ", -- Эрик осторожно высвободился... Когда он вернулся, его возлюбленная лежала на спине, закрыв лицо ладонями (что означало безутешное отчаяние). Эрик подобрал с пола пульт дистанционного управления и включил телевизор; потом присел на край кровати и коснулся кончиками пальцев светкиного живота. Вздрогнув, как от удара электрического тока, Светка отняла ладони от лица: "Если ты думаешь, что я буду обижать твоего Кота, то я не буду". Эрик молча потянул ее за руку -- не сопротивляясь, она встала с постели. "Если мы поженимся, я разрешу тебе ночевать на твоей квартире одну ночь в неделю". Он подвел и поставил ее перед зеркалом (телевизор вещал об успехах молочного дела в колхозе "Красная Эллада"). "Две ночи, если хочешь! -- Светка торопилась, понимая, что через несколько секунд уже не сможет говорить о постороннем. -- Три ночи!... Что ты со мной делаешь?! Эрька!... Эринька... Любимый..." "...хочу представить вам мать семерых детей, победительницу соцсоревнования, члена партии с 1985-го года... А! А! А! А!... члена ЦК КПЕС, доярку-рекордсменку Афродиту Константиновну Панакакис... А-А-А-А-А!!!..." "И в заключение нашей передачи, Краснознаменный Хор Бактериологических Войск исполнит любимую песню Афродиты Константиновны 'Серая шинель'. Ты с любовью сшитая, пулями пробитая, С гордостью носимая в бурю и в метель. С пожелтевшим воротом, сколько стоишь? Дорого! Гордая! Солдатская! Серая! Шинель!" "Ты уже уходишь, дорогой?" -- Светка подобрала с пола пеньюар. "Да, -- Эрик сидел на кровати, надевая брюки, -- а то скоро закроется метро". Усеянные бараньими спинами, на экране телевизора мелькали широкие панорамы греческих гор; оптимистическая, но с грустинкой, музыка подчеркивала любовь греков к своей Малой Родине. "Ты можешь остаться ночевать", -- безо всякой надежды предложила Светка. "Кота нужно покормить". Эрик прошел на кухню и достал из холодильника авоську с продуктами. "Тебе сыр, колбаса или кальмары нужны?" -- "Нет, дорогой". -- "Спинка минтая?" -- Светка слабо улыбнулась, показывая, что оценила шутку. Эрик одел шубу, зашнуровал ботинки и аккуратно поставил тапочки во встроенный шкаф. "Пока", -- поцеловав Светку в щеку, он взял авоську с продуктами, надвинул на лицо респиратор и вышел. Снег продолжал падать крупными хлопьями. Царило полное безветрие. Авоська тянула руку к центру Земли. Серые громады домов, сдавливавшие тропинку справа и слева, угрожающе глядели черными окнами. Ботинки утопали в трясине нерасчищенного снега. Толстяка в солнечных очках нигде видно не было... да и не мудренo: что можно увидеть сквозь солнечные очки в такую темень? Эрик усмехнулся -- надо же, какая ерунда лезет в голову! Далеко впереди светились тусклые огни Профсоюзной улицы. В подземном переходе гуляли сквозняки. Протащившись по бесконечному коридору, Эрик вошел в метро. Пожилая служительница в грязном форменном респираторе спала в своей будке -- седые волосы неопрятно свисали на ее лицо из-под фуражки. На платформе не было ни души. Пришел поезд. Эрик вошел в вагон, устало опустился на сиденье, снял респиратор и поставил авоську с продуктами между ног. У него болела голова, от кислого шампанского начиналась изжога. По телевизору заканчивалась полуобязательная программа "Для тех, кто не спит". В дальнем конце вагона спал какой-то человек. Эрик достал из кармана "Коммунистический Спорт" и стал дочитывать репортаж о мини-футболе. Новые Черемушки. Программа "Для тех, кто не спит" закончилась. Телевизоры погасли до утра. Профсоюзная. Спящий человек в дальнем конце вагона громко застонал, но не проснулся. Академическая. В вагон вошли парень с девушкой. Эрик покончил с мини-футболом и перешел к фигурному катанию. Ленинский Проспект, Шаболовская. Парень с девушкой вышли. Спящий человек застонал еще раз. Эрик посмотрел на него внимательней: старик с измученным, бледным лицом в черном пальто; на коленях -- потертый кожаный портфель. Октябрьская. Эрик дочитал отчет о чемпионате по фигурному катанию, сложил газету и сунул в карман. Старик открыл глаза, встал и, покачиваясь, подошел к двери. Новокузнецкая. Эрик подобрал с пола авоську с продуктами, вышел из вагона и направился к переходу на Горьковско-Замоскворецкую линию. Старик в черном пальто сначала тащился впереди него, потом отстал -- однако оказался в том же вагоне, что и Эрик (поезд пришел не сразу). Они сели друг напротив друга. В дальнем конце вагона подгулявшая компания из четырех молодых людей пела хором чудную песню, начинавшуюся словами "За то, что только раз в году бывает май..." Старик откинулся на сиденье и закрыл глаза. Эрик развернул "Коммунистический Спорт". "...Но только не меня, прошу, не меня!" -- нестройно выводили молодые люди. Горьковская. Подгулявшая компания вышла, в вагоне остались только Эрик и старик в черном пальто. Двери закрылись, поезд тронулся, старик громко застонал. Эрик оторвался от газеты. Старик застонал еще раз и, не раскрывая глаз, схватился за сердце. "Могу ли я вам чем-нибудь помочь?" -- громко спросил Эрик, но ответа не получил. Он встал, нерешительно подошел к старику и коснулся его плеча: "Могу ли я чем-нибудь помочь?" Старик открыл глаза: "Спасибо, молодой человек". -- "Спасибо, да -- или спасибо, нет? -- не понял Эрик. -- Вам на какой станции сходить?" -- "На Маяковской, -- старик тяжело дышал. -- Я был бы благодарен, если б вы помогли мне дойти до дома". -- "Конечно, -- согласился Эрик. -- Где именно вы живете?" Поезд тормозил, подъезжая к Маяковской. "Недалеко от метро... не волнуйтесь, это не займет много времени". -- "Я волнуюсь не о своем времени, а о ваших силах, -- поддерживая старика под локоть, Эрик помог ему встать. -- Может быть, вызвать неотложку?" -- "Может быть... -- старик снова схватился за сердце. -- Давайте, сначала поднимемся по эскалатору". Они вышли из вагона. Старик побледнел до бумажной белизны и тяжело дышал. "Хотите, я понесу ваш портфель?" -- предложил Эрик. На платформе не было ни души. Мрамор и металл блистали немыслимой, посреди остальной грязи мира, чистотой. "Зачем?! -- вдруг встрепенулся старик, вырывая руку. -- Зачем вам мой портфель!?" -- "Я думал, вам тяжело нести, -- Эрик удивленно отступил в сторону. -- Но если хотите, несите сами". -- "Извините, -- старик опомнился и вновь хватился за сердце. -- Извините, пожалуйста". -- "Я не обиделся, -- Эрик подхватил его под локоть. -- Осторожно..." Они встали на эскалатор, старик сел на ступеньку. "Я вызову неотложку из телефона-автомата наверху". -- "Вызывайте, молодой человек..." Эрик протянул руку, чтобы помочь старику надеть респиратор -- в воздухе начинало пахнуть аммиаком. "Подождите! -- старик был бледен, как смерть, и тяжело дышал. -- Подождите!" -- повторил он, раздувая щеки. По мере того, как они поднимались, воздух становился холоднее и душнее. "Надо надеть респиратор", -- настаивал Эрик. "Подождите... -- в третий раз попросил старик. -- У вас хорошее лицо, молодой человек". -- "Извините?..." -- переспросил Эрик. "Как вас зовут?" -- "Эрик". -- "У меня к вам просьба..." -- начал старик и опять умолк. Мотор эскалатора издавал ровное гудение. У Эрика начало жечь в горле. "Вы не можете говорить в респираторе?" -- "У меня нет встроенного микрофона". Жжение в горле быстро усиливалось. "Я не хочу показаться невежливым, -- сказал Эрик, -- но, пожалуйста, говорите быстрее!" Несколько долгих мгновений старик тяжело дышал, то ли не решаясь, то ли не в силах говорить, потом достал из внутреннего кармана измятый конверт и протянул Эрику. "Что это?" -- "Адрес". -- "Зачем?" -- "Отнести портфель". Эрик сунул конверт в карман шубы. "Завтра до полудня, -- старик поморгал слезящимися глазами. -- Это очень важно!" Эрик надел на него респиратор, потом надвинул на лицо свой. Эскалатор кончился. Неся в левой руке авоську с продуктами и портфель, а правой поддерживая старика, Эрик дотащился до телефона-автомата, расположенного на площадке перед турникетами. "Что случилось?" -- служительница выскочила из своей будки. "Вызовите неотложку!" -- как только Эрик прислонил старика к стене, тот сполз вниз и сел на пол. Служительница сорвала трубку с ближайшего телефона и набрала 03. "Не беспокойтесь, неотложка скоро приедет, -- громко сказал Эрик. -- В это время суток у них почти нет вызовов", -- микрофон искажал голос, делая его невыразительным. Старик ответил безмолвным взглядом слезящихся глаз. "Неотложка? -- закричала в трубку служительница. -- Человеку плохо в метро Маяковская! -- она несколько секунд молчала, потом снова закричала: -- Откуда я знаю его имя?!... На площадке около турникетов! -- она повесила трубку. -- Сейчас приедут". -- "Спасибо", -- ответил Эрик. Старик в черном пальто сдавленно застонал, повалился набок и скорчился на грязном полу. Эрик снял свою шапку и подсунул ему под голову. "Я позову милиционера, -- сказала служительница. -- Здесь неподалеку есть круглосуточный пост". -- "Зачем?" -- спросил Эрик. "Э-э... не знаю", -- призналась служительница. Старик закрыл глаза, воздух со свистом входил и выходил из фильтра его дешевого респиратора. Прошло пятнадцать томительных минут. Старик лежал с закрытыми глазами и изредка стонал, служительница суетилась ("Хотите, я еще раз позвоню в неотложку?" -- "Может, все-таки, позвать милиционера?" -- "Вот так и моя покойная мама неотложки не дождалась!"). Наконец сверху от выхода к Залу Чайковского раздались голоса -- Эрик и служительница синхронно подняли головы. По лестнице сбегали два парня с раздвижными носилками и молодая женщина с фонендоскопом на шее; из-под черных тужурок у всех троих высовывались белые халаты. "Это -- больной?" -- спросила женщина. "Да", -- подтвердила служительница. Санитары расставили носилки и быстро, как бревно, переложили старика -- Эрик едва успел выхватить свою шапку. "Скорее", -- приказала женщина, и парни без усилия побежали вверх по лестнице. "Куда вы его? -- спросил Эрик. -- В какую больницу?" -- "Где место будет, -- отвечала докторша. -- А вы кто -- знакомый, родственник?" -- "Нет". -- "Тогда чего беспокоитесь?" -- она повернулась и, прыгая через ступеньку, побежала вслед за санитарами. Служительница с сожалением посмотрела вслед... приключение года закончилось неинтересно. Эрик подобрал с пола авоську с продуктами и стариков портфель: "До свиданья", -- сказал он. "А я вас знаю, -- служительница подошла поближе. -- Вы всегда по пятницам поздно возвращаетесь". -- "Правильно... -- удивился Эрик. -- А вы наблюдательная!" -- "А вот портфеля у вас обычно нет... только сумка через плечо и иногда авоська", -- служительница указала пальцем сначала на портфель, потом на сумку и, наконец, на авоську. "И это правильно, -- согласился Эрик. -- Ну, пока, до следующей пятницы!" -- "Я вас и в другие дни замечаю -- иногда утром, иногда вечером", -- служительница с гордостью поправила на лице дерюжный форменный респиратор. "Удивительно! -- согласился Эрик. -- Бывает же такое! Ну, я пойду". -- "Сидишь тут, сидишь -- скучно становится, вот на пассажиров и смотришь!" -- "Прощайте", -- твердо сказал Эрик и стал подниматься по лестнице, ведущей к кассам Аэрофлота. "Иной раз такие смешные физиономии попадаются -- обхохочешься!" -- закричала вслед служительница. Снегопад продолжался; ни людей, ни машин на улице видно не было. Через три минуты Эрик уже подходил к своему подъезду. Вахтерша