остались непредставлены). Лиц служителей правосудия Франц не различал из-за двух ярких светильников, расположенных у боковых стен и направленных ему в лицо, -- он видел лишь три темных силуэта. Приглушенный свет от ламп в черных абажурах на столах следователей и стенографистки не мог разогнать полумрака в задней части комнаты. Как всегда и везде на Втором Ярусе, было очень жарко. -- Объяснять -- не мое дело, господин Следователь. Следователь справа от Франца негодующе хмыкнул, Следователь в центре резким движением поднял голову. -- Но посудите сами, подследственный: ваша версия событий абсолютно невероятна, -- Следователь, сидевший слева, говорил мягким баритоном человека, желающего помочь. -- Если вы хотите, чтобы вам поверили, вы должны представить объяснения. -- Иначе мы будем интерпретировать факты сами, -- зловещим басом добавил Следователь справа. Добрый следователь, злой следователь -- распределение ролей в этом театре теней оригинальностью не отличалось. -- Тогда задавайте вопросы, господин Следователь. Следователи переглянулись, и "Добряк" задал первый вопрос: -- Вы утверждаете, что драка между вами и заключенными... э-э... -- он заглянул в бумаги на своем столе, -- 12-ым и 16-ым началась из-за того, что те хотели изнасиловать новичка -- заключенного 24/21/17/2. -- Да. -- И 24-ый не мог защитить себя, пока за него не вступились вы. -- Да. Добряк умолк, как бы обдумывая услышанное, а в разговор вмешался Следователь, сидевший в центре: -- Так каким же образом беззащитный 24-ый, -- иронически спросил он резким неприятным дискантом, -- превратился в могучего и беспощадного маньяка, чуть не одолевшего вас, победителя его двоих обидчиков? -- Не знаю, -- Франц вспомнил запуганное выражение на лице новичка в начале событий, зловещую ухмылку в середине и ужасную гримасу в конце. -- Нет, не знаю. -- А кстати, почему вы вообще за него вступились? Вы за всех униженных и оскорбленных вступаетесь, как Дон Кихот? -- Этот Следователь, видимо, играл роль "Скептика". Франц промолчал. -- Отвечай на вопрос! -- гаркнул на него "Злыдень" справа. -- Мое отношение к униженным к делу не относится. -- Ах ты, сволочь... -- Господа, господа... -- примирительно перебил Добряк, -- давайте не будем выходить за рамки... -- он пошелестел бумагами на своем столе. -- Продолжим допрос: каким, по-вашему, образом, 24-ый сумел выбраться из запертой камеры и расправиться с охранниками и Наставником? Секунд пять Франц собирался с мыслями... от удара прикладом, полученного при аресте, у него нестерпимо болела голова. -- Я не утверждал, что это он расправился с охранниками и Наставником. -- Ну, полно-те, подследственный, ведь кто-то же расправился, -- произнес Добряк с укоризной, -- так сказать, судя по конечному результату. Причем сами же вы и показали, что 24-ый был еще жив, когда все остальные на этаже (кроме вас, конечно) уже погибли. Так не естественно ли предположить... -- Естественно, господин Следователь, -- согласился Франц, не дожидаясь, пока его припрут к стене, -- и точного ответа на этот вопрос я не знаю, -- (Скептик презрительно хмыкнул). -- Могу лишь предположить, что 24-ый ночевал не в камере, а в изоляторе. Следователи переглянулись. Добряк хотел задать следующий вопрос, но его перебил Скептик: -- Вы упускаете из вида, любезный друг, что изолятор на ночь тоже запирается. -- Это верно, господин Следователь, -- парировал Франц, -- но отношение охраны к изоляторным заключенным совсем другое, чем к заключенным в камере. 24-ый мог застать охранника врасплох. -- Это каким же образом? -- Например, вызвать его под предлогом плохого самочувствия, а потом зарезать. -- Чем? -- Ножом, который вы видели. Лицо Скептика скрывала темнота, но чувствовалось, что он издевательски улыбается. -- То есть, ножом, изъятым у вас с отпечатками ваших пальцев. -- Я уже рассказывал, как это произошло. Добряк сделал какую-то пометку в своем блокноте. -- И откуда же, по-вашему, 24-ый достал нож? -- Скептик не скрывал сарказма. -- А откуда я? -- А вот этого, подследственный, я у вас как раз и не спрашивал... ха-ха-ха! -- Скептик захохотал, будто Франц сказал что-то остроумное. -- Как говорится, на воре шапка горит! Ха-ха-ха!... -- и благодушно пояснил, обернувшись к мужчине и женщине в заднем ряду: -- Заключенные часто изготавливают ножи в механических цехах. Франц промолчал. У него болела голова. -- А откуда вы знаете, что 24-ый был отправлен в изолятор? -- спросил Добряк. -- Я не знаю, я -- предполагаю. -- Поясните. -- Если новичок правдиво рассказал Наставнику о том, что произошло, тот должен был отправить его в изолятор. -- И сделать соответствующую запись в Дневнике Потока, подследственный, -- иронически добавил Скептик. -- Ваша гипотеза остроумна, но может быть с легкостью опровергнута. -- Ну так опровергните, -- согласился Франц. -- Вы нашли Дневник? -- Нашли. -- И что же? Следователи опять переглянулись. Скептик недовольно хмыкнул. -- Вы правы, -- это сказал Добряк. -- 24-ый провел ночь в изоляторе. Секунд десять в комнате раздавался лишь скрип пера стенографистки. Франц видел перед собой три одинаковых силуэта без лиц. -- Есть еще одно обстоятельство, требующее разъяснений, -- Добряк пошуршал бумагами у себя на столе и, найдя нужную, придвинул поближе к настольной лампе. -- Последняя запись в Дневнике свидетельствует о том, что Наставник отправил 12-го и 16-го в карцер на двое суток, -- Следователь многозначительно помолчал (видимо, ожидая, что Франц задаст вопрос). -- Иными словами, те самые заключенные, с которыми вы только что подрались, оказались там же, где и вы. Я искренне советую подумать, имеются ли у вас доказательства того, что они были убиты до своего появления в карцере. -- Наставник не мог отправить их в тот же карцер, -- возразил Франц, -- по Уставу участники драки должны быть разъединены. -- А он отлично знает Устав... -- язвительно похвалил Скептик, -- наверное, отличник по всем теоретическим, -- он раскрыл лежавшую перед ним папку и вытащил оттуда лист бумаги. -- Только вот педагоги ваши так не считают, подследственный: дерзок, систематически проявляет несогласие, материал усваивается поверхностно... -- он повернулся к Добряку. -- Полюбуйтесь, коллега, характеристика на него от преподавателя теории благодарности. Добряк сокрушенно покачал головой. -- Ну да не в характеристиках дело, -- лицемерно продолжил Скептик после многозначительной паузы. -- А дело в том, что, по имеющимся у нас данным, 12-ый и 16-ый ни в какой другой карцер Сектора не поступали, а следовательно, Наставник мог поместить их только в карцер вашего Потока. Тыльной стороной ладони Франц вытер пот со лба и закрыл глаза... свет направленных в лицо ламп резал зрачки, как бритва. -- Это не согласуется с отправкой 24-го в изолятор, господин Следователь, -- сказал он, не поднимая век. -- Если б его обидчики ночевали в карцере, то сам он мог остаться в камере. -- Мне это тоже приходило в голову, -- легко согласился Добряк, -- но ваш Наставник рассудил по-другому. И об этом свидетельствует запись в Дневнике. -- Можно мне посмотреть в Дневник самому? -- Нет, -- встрепенулся Злыдень. -- Ишь чего захотел! -- Ха-ха-ха... -- притворно засмеялся Скептик ненатуральным тонким голосом. -- А вы, оказывается, остряк. -- Господа... господа!... -- в голосе Добряка чувствовалось невыполнимое желание сделать хорошо всем. -- Давайте оставаться в рамках Устава, -- он раскрыл лежавший на краю стола том и, пошелестев страницами, зачитал: -- Глава 11, секция 5, пункт 32: "Подследственный имеет право ознакомиться с копиями всех вещественных доказательств, проходящих по его делу", -- он передал раскрытый том Устава остальным двум следователям. Злобно/саркастически ворча, Злыдень/Скептик покорились. Добряк подозвал стенографистку, и та передала Францу ксерокопию последней страницы Дневника. Увидев ее, Франц рассмеялся. -- Я так и знал: запись сделана другим почерком, господин Следователь, -- он демонстративно обращался к Добряку, игнорируя двух других следователей. -- Сравните ее с предыдущей строчкой, где говорится о переводе 24-го в изолятор. Некоторое время следователи изучали свои копии злополучной страницы. Потом Скептик хмыкнул и поднял голову. -- Скажите, подследственный, а ваш Наставник был действительно хорошим наставником? -- вкрадчиво спросил он. -- Не понимаю вопроса, -- осторожно отвечал Франц. -- Ну, вы обнаружили в его апартаментах бутылку из-под рома... Он что -- пил? -- Не могу сказать, господин Следователь, -- Франц стал понимать, куда тот клонит, но поделать ничего не мог. -- Пьющим я его не видел ни разу. Если хотите, сделайте анализ содержимого его желудка или крови. -- Уже сделали, подследственный, уже сделали! -- Скептик не мог удержать восторга. -- Ваш Наставник был в стельку пьян! А отсюда и изменение почерка, -- он посмотрел вправо и влево на двух других следователей, -- ибо, как доказано графологической наукой, в состоянии опьянения почерк индивидуума меняется! Вновь наступила тишина, прерываемая лишь скрипом стенографисткиной ручки. Скептик удовлетворенно откинулся на стуле, Злыдень угрожающе раскачивался, Добряк удрученно качал головой. -- Вы можете выключить лампы? -- глаза Франца слезились. -- Или, по крайней мере, направить их не в лицо. -- Нет, -- по голосу Злыдня чувствовалось, что он улыбается. -- Почему, господин Следователь? -- По Уставу, господин подследственный, -- издевательский тон Скептика был особенно противен. -- По тому самому Уставу, который вы так хорошо знаете. -- Вы не имеете права видеть наших лиц, -- извиняющимся голосом сказал Добряк. -- И, кроме того, допрос записывается на видеопленку -- нужен яркий свет. -- Зачем же тогда стенографистка, господин Следователь? -- Ну, хватит! -- рявкнул Злыдень, и на этот раз Добряк его урезонивать не стал. -- Если ты сейчас же не заткнешься и не перестанешь дерзить, падаль, ТЕБЕ БУДЕТ ХУДО! -- конец фразы он проорал в полный голос. На мгновение наступила тишина. -- Я вам в последний раз предлагаю изложить ваше объяснение событий, подследственный, -- по голосу Добряка было слышно, что Францева строптивость оскорбила его в лучших чувствах. -- Какой в этом смысл, господин Следователь? Ваши коллеги уверены, что я -- убийца, и мои слова не смогут ничего изменить. -- Согласно Уставу, ваше дело будет прекращено, если вы убедите в своей невиновности хотя бы одного следователя, -- сухо объяснил Добряк. -- Ну что, будете говорить? Прежде, чем ответить, Франц еще раз просчитал оба имевшихся у него варианта: доказательного объяснения он представить не сможет -- что бы он ни сказал, все будет осмеяно и разбито в пух и прах; однако молчание в данной ситуации еще хуже -- версия, по которой он выходит убийцей, останется тогда единственной. Он должен представить выгодную для себя альтернативную версию, объясняющую все факты! -- Ну-у?! -- рявкнул Злыдень. -- Хорошо, -- сказал Франц. -- Слушайте. Он был в поту с головы до ног -- эффект холодного душа, принятого перед допросом, давно испарился. -- Я исхожу из того, что, послав зачинщика драки -- то есть, меня -- в карцер, Наставник оставил 12-го и 16-го в камере, а новичка перевел в изолятор. Вскоре после отбоя 24-ый вызвал охрану и заявил, что задыхается или что у него рези в желудке, или, может быть, почечные колики. В таких случаях охранник -- прежде, чем вызвать доктора, -- осматривает больного сам. Я предполагаю, что у 24-го был нож... -- Откуда? -- перебил Добряк. -- Пронес с Первого Яруса, господин Следователь. -- Это невозможно, подследственный: контроль в приемнике жесткий -- все личные вещи, включая одежду, у заключенных отбирают... да, что я вам объясняю -- вы это лучше меня знаете! -- Контроль везде жесткий, господин Следователь. Когда мы с работы возвращаемся, нас тоже обыскивают. -- Обыскивают или не обыскивают, подследственный, а холодное оружие в цехах изготавливается и в камеры проносится, -- Добряк говорил намного суше, чем раньше. -- Надеюсь, вы не станете отрицать очевидного. -- Не стану, господин Следователь, -- не сдавался Франц, -- да только и вы тогда не отрицайте, что оружие в камере могут иметь только урки. Если б они нашли у меня нож, то этим бы ножом меня тут же и зарезали. -- А как, по-вашему, подследственный, -- вмешался Скептик, -- закон урок дозволяет, чтоб вы им морды били? "Вот ведь сволочь!" -- подумал Франц. -- Драка с 12-ым и 16-ым мне потом дорого бы обошлась... -- Если б они до этого дожили... -- перебил Скептик. -- Ну да ладно, подследственный, давайте для экономии времени по вопросу ножа согласимся не соглашаться: вы считаете, что оружие легче пронести с Первого Яруса, а мы считаем -- что из механических цехов. Не возражаете? -- он посмотрел на двух других следователей, и те закивали. -- Продолжайте. Три черных силуэта неподвижно, как мишени в тире, застыли перед Францем. -- Зарезав охранника, 24-ый завладел его пистолетом, пробрался на главный пост и застрелил второго охранника. -- Каким образом? -- резко спросил Добряк. -- Охранник не подпустил бы к себе заключенного ночью за пределами территории Потока, не подняв тревоги. -- Насколько я понимаю, господин Следователь, если один из охранников уходит по вызову, то второй остается на главном посту у поворота к карцеру. -- Допустим. -- Скорее всего, 24-ый обошел этаж по периметру кругом и подошел к главному посту с востока. Обратите внимание, что от пересечения восточного и северного коридоров до главного поста не более десяти метров; если 24-ый выскочил из-за угла и сразу выстрелил -- охранник среагировать не успевал. С таким сценарием, кстати, согласуется и ориентация трупа: ногами на восток, головой на запад -- пуля, пущенная из восточного коридора, как бы сбила охранника с ног. -- Что ж, убедительно, -- иронически согласился Скептик. -- А теперь давайте рассмотрим альтернативный сценарий: убийца стреляет не из восточного коридора, а из карцерного, -- он наслаждался собственной сообразительностью. -- Причем охранник находится в этот момент слева от входа. Как, по-вашему, будет ориентирован труп? -- В этом случае, труп будет ориентирован примерно так же, но... -- Достаточно, подследственный, -- Скептик с удовлетворением откинулся на стуле. -- Ну уж нет, господин Следователь! -- впервые за весь допрос Франц повысил голос. -- Раз уж вы потребовали от меня объяснений, извольте выслушать все, что я хочу сказать. -- ЧТО?! -- ужасающим басом заревел Злыдень. -- ОПЯТЬ ДЕРЗИТЬ? -- он привстал со стула. -- Господа! Господа! -- вмешался Добряк. -- Подследственный имеет право сказать, все, что сочтет нужным, -- а уж выводы из его слов вы делайте сами. Недовольно ворча, Злыдень опустился обратно на стул. Он жаждал крови, разговоры его не интересовали. -- Карцерный коридор просматривается от главного поста насквозь, -- объяснил Франц, -- а потому незаметно подобраться по нему к охраннику намного труднее, чем по периметру. -- Но все-таки можно, подследственный, -- опять влез Скептик, -- если охранник стоит не в точности напротив входа. -- Например, слева, -- добавил Добряк. -- Что, как мы уже выяснили, объясняет и ориентацию трупа. Продолжайте, подследственный. Комбинезон Франца промок насквозь. -- Ну, может, теоретически я и мог бы пробраться из карцера к главному посту незамеченным, -- он замолчал и секунд пять слушал пульсировавшую в висках боль. -- Но, во-первых, это исключительно маловероятно -- чтобы второй охранник не смотрел в сторону карцера, зная, что его товарищ ушел туда ночью по срочному вызову. А во-вторых, я этого не делал, и доказать обратное никто и никогда не сможет. Он посмотрел по очереди на сидевшие перед ним три черные фигуры. -- Продолжайте, подследственный, -- произнес Добряк ничего не выражавшим голосом. Подавив непрерывно усиливавшееся чувство безысходности, Франц продолжил: -- Потом 24-ый перенес тело первого охранника из изолятора в коридор и спрятал его в стенном шкафу. -- Каким образом в изоляторе не осталось следов крови? -- злобно пробасил Злыдень. -- Если держать труп сидя, прислоненным к стене, то кровь из перерезанного горла будет впитываться в переднюю часть мундира и не попадет на пол. -- Значит, 24-ый попросил охранника сесть на пол и прислониться к стене -- и лишь потом зарезал его? -- усмехнулся Скептик. -- Даже если кровь и брызнула на пол, в изоляторе есть умывальник, и все следы ничего не стоило убрать. -- Я в это не верю, -- это сказал Злыдень. -- Ваше право, господин Следователь, -- сделав паузу в ожидании дальнейших придирок (их не последовало), Франц продолжил: -- Затем 24-ый проник в квартиру Наставника, убил его и завладел автоматической винтовкой. -- Каким образом? Все огнестрельное оружие хранится в запертом сейфе -- чтобы открыть его, нужно знать шифр, -- это сказал Скептик. -- Он мог пригрозить Наставнику и заставить его выдать шифр. -- Этого не могло быть, подследственный: все указывает на то, что преступник убил Наставника сразу же, как проник в его апартаменты. На лице убитого осталось спокойное выражение, а в его крови нет так-называемых "гормонов страха". Франц на мгновение задумался. -- Ну, тогда Наставник, в пьяном виде, мог забыть запереть сейф после того, как выдал оружие охранникам. -- Это тоже маловероятно: охранники-то были трезвы и указали бы ему на просчет. -- Они могли не заметить, господин Следователь. -- Ну, хорошо, продолжайте, -- неожиданно сдался Скептик. Добряк и Злыдень промолчали... победа пришла к Францу подозрительно легко. -- Далее, 24-ый проник (с помощью ключей, взятых у охранников) на территорию Потока и расстрелял всех заключенных, кроме 12-го и 16-го; а последних, угрожая оружием, отвел к карцеру, приказал им лечь на пол и перерезал им глотки. Потом перенес тела в карцер и уложил на кровати -- вся операция не должна была занять более десяти секунд. -- А вы даже не проснулись? -- язвительно поинтересовался Скептик. -- Крепкий сон -- признак чистой совести. -- Проснулся, господин Следователь, но не сразу и, поскольку трупы были укрыты с головой простынями, ничего не заметил. -- Вы поразительно ненаблюдательны, мой друг. Франц промолчал, не желая тратить силы на бесплодные препирательства. -- Я уснул опять. А 24-ый, вернувшись в камеру, обнаружил, что некоторые заключенные не убиты, а только ранены, и дострелял их. Злыдень и Скептик, перебиравшие бумаги на своих столах, подняли головы. Добряк резко спросил: -- Откуда вы знаете? -- Что знаю? -- Что некоторые из заключенных не были убиты наповал? -- Догадался по пороховым отметинам на их телах -- их приканчивали одиночными выстрелами в упор, да и винтовка, когда я ее нашел, была переключена на одиночный бой. Злыдень и Скептик опять опустили головы и зашуршали бумагами. Франц продолжал: -- После этого 24-ый вернулся в карцер, приоткрыл дверь и разбудил меня каким-то звуком, а сам отправился в апартаменты Наставника (он понимал, что рано или поздно я обязательно туда приду). Он спрятался в спальне, намереваясь задушить меня, оттащить труп в изолятор, а потом представить дело так, будто я сам напал на него, но не рассчитал своих сил. Именно для этого он расстрелял все патроны и оставил нож в камере: иначе бы получалось, что я явился в изолятор вооруженным до зубов, и ему б никто не поверил, что он сумел меня одолеть. -- И он не испугался оставить нож? -- недоверчиво спросил Добряк. -- Ведь вы могли прихватить его с собой, и тогда б он не имел ни одного шанса. -- Добряк посмотрел на остальных двух следователей, и те согласно закивали головами. -- 24-ый демонстративно оставил на рукоятке ножа отпечатки своих пальцев -- он понимал, что, увидев их, я ножа не коснусь. Он, видимо, собирался стереть отпечатки уже после того, как убьет меня; он даже мог принести нож в изолятор, коснуться рукоятки моей ладонью и унести обратно -- что подтверждало бы его версию событий. Видимо, 24-ый был уверен, что справится со мной голыми руками... и, кстати, справился бы, если б мне под руку не подвернулся тот камень. Скептик поднял голову. -- Я должен предупредить вас, мой друг, -- с лицемерной заботливостью сказал он, -- что следов крови 24-го на камне не обнаружено -- только кровь вашего Наставника. Ну и, конечно, отпечатки ваших пальцев. -- Уж не хотите ли вы сказать, что я убил Наставника этим камнем, господин Следователь? -- Конечно же нет, подследственный, -- снисходительно улыбнулся Скептик. -- Я отлично знаю, что он был застрелен. -- Так в чем же тогда дело? -- на этот раз Франц решил настаивать на своем. -- Я ведь объяснил, каким образом кровь Наставника оказалась на камне. -- Я лишь хочу обратить ваше внимание, подследственный, -- сказал Скептик с напускным сожалением, -- что даже самые незначительные детали вашего рассказа не подтверждаются вещественными доказательствами. Отвечать на это Франц не стал. Силуэты следователей, будто вырезанные из черной бумаги, застыли перед ним. Наконец Добряк шевельнулся и спросил: -- В своем рассказе, подследственный, вы сконцентрировались на описании действий 24-го... -- Гипотетических действий 24-го, -- поправил Скептик. -- Хорошо, гипотетических, -- Добряк откашлялся. -- Однако почти не уделили внимания его мотивам. Иными словами: зачем 24-ый все это сделал? Франц опустил голову... Он давно ждал этого вопроса, однако удовлетворительного ответа не имел. -- Когда 24-ый на меня напал, он был совершенно безумен... -- А до этого? -- перебил Скептик. -- Показался ли он вам безумным накануне событий, когда только появился в камере? -- В камере я его видел около трех минут, -- парировал Франц. -- За такое время диагностировать шизофрению не смог бы даже опытный психиатр. -- Однако ж в кабинете вашего бывшего Наставника вы диагностировали ее и за более короткое время, -- ехидно прокомментировал Скептик. -- 24-ый в это время меня душил -- это помогает, -- в тон ему ответил Франц. Скептик лишь презрительно хмыкнул. -- Думаю, что 24-ый убил охранников, Наставника и остальных заключенных в припадке безумия, вызванном шоком от перехода с Первого Яруса на Второй и нападением на него урок. А потом решил свалить вину на меня. Если бы он меня задушил, то его версия выглядела бы единственно возможной. Она даже сейчас выглядит возможной, -- Франц сделал паузу, -- но, все же, не единственной, -- он помолчал секунду, а потом повторил, делая ударение на каждом слоге: -- Не е-дин-ствен-ной. -- Я принял бы этот аргумент, подследственный, -- печально сказал Добряк, -- если б версия ваша не базировалась на столь невероятном поведении 24-го. Это превращение из запуганной жертвы в маньяка-убийцу... А зачем он засунул труп первого охранника в стенной шкаф? Или, посудите сами, разве может убийца-шизофреник действовать с таким тонким расчетом, какой 24-ый проявил, как вы утверждаете, в вопросе ножа? -- Шизофреник -- это не обязательно идиот, господин Следователь, -- возразил Франц, но Добряк лишь сокрушенно покачал головой. -- А доказательства? Можете ли вы подкрепить вашу версию хоть одним вещественным доказательством? Франц на мгновение задумался. -- 24-ый мог оставить отпечатки своих пальцев в карцере или апартаментах Наставника. -- Никаких отпечатков, кроме ваших, не обнаружено. -- Тогда проверьте группы крови в лужах на полу возле карцера, господин Следователь, -- они должны соответствовать крови 12-го и 16-го -- а значит, те были убиты в коридоре, а не карцере. -- А что, это идея... -- заинтересовался Добряк и стал рыться в бумагах на столе. -- Точно! -- он повернулся к остальным двум следователям: -- Смотрите протокол номер 14: образцы 17а и 17б содержат кровь второй группы -- то есть, той же, что и у заключенных 12/21/17/2 и 16/21/17/2 -- смотрите образцы 24 и 25 в протоколах номер 18 и 19, соответственно, -- он повернулся к Францу. -- Что ж, это несколько меняет дело... -- Нисколько не меняет, коллега, -- вмешался Скептик, -- ибо, если вы проверите по протоколу номер 2 образец 1, то убедитесь, что вторую группу крови имел также и зарезанный охранник... чей труп, кстати, находился в двух шагах от тех луж крови в карцерном коридоре. Некоторое время Добряк изучал злополучный протокол No 2, а потом поднял голову и с подчеркнутым сожалением произнес: -- Мой коллега прав, подследственный, совпадение групп крови ничего не доказывает. -- Тогда сделайте анализ ДНК, -- предложил Франц. -- Какой анализ? -- удивился Добряк и, судя по голосу, вполне искренне. -- Что такое ДНК?... -- Вы никогда не слыхали об анализе дезоксирибонуклеиновых кислот? -- Нет, -- в голосе Следователя послышалось раздражение. -- Такой анализ мне не известен. Есть ли у вас реалистические предложения? -- Франц пожал плечами, и Добряк повернулся к Скептику и Злыдню. -- Вопросы? -- Ты зачем при аресте в стенку стрелял, гад? -- с бешенством в голосе поинтересовался Злыдень. -- Убить никого уже не мог, так решил имущество попортить? -- Я не знал, кто там ходит, -- индифферентно отвечал Франц. -- Хотел отпугнуть. Он на мгновение зажмурился, защищая глаза от режущего света ламп. -- Еще вопросы? -- спросил Добряк. Вопросов не последовало. -- Выступления? Скептик поднял руку. -- У меня есть выступление. Он встал на ноги и прошелся взад-вперед поперек комнаты. (Силуэт его иногда перекрывался с силуэтами остальных следователей -- однако, ходил ли Скептик перед столами или позади них, Франц разобрать не мог. Картина перед ним была двумерна, как экран.) -- Ход событий представляется мне несколько другим, чем в рассказе уважаемого подследственного, -- приложив руку к сердцу, Скептик отвесил Францу издевательский поклон. -- А именно, отправив признавшегося зачинщика драки в карцер, Наставник допрашивает потерпевших, однако толку добиться не может: запуганный 24-ый мямлит что-то невразумительное и опасливо косится на урок, а те несут какую-то чушь о неспровоцированном нападении на них маньяка 23-го. Не выяснив ничего, однако понимая, что за безопасность 12-го и 16-го опасаться не следует, раздраженный Наставник на всякий случай отсылает новичка в изолятор и уходит к себе. Он делает соответствующую запись в Дневнике Потока, затем достает бутылку рома и начинает пить -- за каковым занятием его посещает, наконец, здравая мысль: как так получилось, что обычный "мужик" затеял драку с двумя урками? Логичного объяснения этому нет, и, прикончив бутылку, Наставник идет в изолятор, чтобы допросить 24-го с пристрастием. На этот раз -- вдали от обидчиков -- новичок рассказывает правду. Разъяренный сверх всякой меры (его обманули!), наш доблестный воспитатель несется в камеру, вызывает охранников и спьяну отправляет 12-го и 16-го в тот же самый карцер -- про 23-го он к тому времени уже забыл! После чего с сознанием выполненного долга возвращается к себе, неверной рукой делает еще одну запись в Дневнике и засыпает в кресле -- так сказать, на боевом посту. Однако вернемся к судьбе двух урок. Охранники ничего не знают о подоплеке событий и, ничтоже сумняшеся, исполняют данное им приказание: 12-ый и 16-ый оказываются в карцере. На верхней полке кто-то спит, однако опасение разбудить спящего ниже достоинства урок. Кляня в полный голос проклятого 23-го, они обещают прирезать его при первой же возможности: "Вот этим самым ножом!" -- говорит один из них и похлопывает себя по карману комбинезона. "И отвечать потом за убийство?" -- пугается другой. "Ты что, вчера родился? -- удивляется первый. -- Перережем ему вены и подержим минуты две, а когда подохнет, -- вложим нож ему руку, всего-то и делов! Пройдет как самоубийство". Они ложатся спать. Скептик откашлялся. -- Я не ручаюсь, коллеги, за мелкие детали диалога между 12-ым и 16-ым, однако уверен, что общий ход их мыслей я передал правильно. Между тем, тот самый 23-ий, которого урки только что приговорили к смерти, проснулся от громких голосов и слышал их угрозы. Вывод один: если он хочет жить -- нужно действовать, иначе ему не пережить подъема. Как только в карцере загорится свет, 12-ый и 16-ый увидят его и зарежут до прихода охранников. Единственный шанс -- это опередить их. Выждав, пока урки уснут, 23-ий спускается вниз, обыскивает их комбинезоны, находит нож и перерезает им глотки. Скептик на мгновение замолчал, а потом добавил тошнотворным тоном показного беспристрастия: -- Я готов признать, что 23-ий имел все права защищать свою жизнь. И он картинно указал на Франца широким жестом руки. -- Однако дальнейшие действия подследственного не укладываются ни в какие моральные нормы, -- в голосе Скептика сквозила безмерная печаль. -- Я думаю, что он действовал в приступе помешательства и действительно не помнит своих поступков (а не делает вид, как я предполагал вначале). Им овладел инстинкт убийства, а мозг превратился в придаток к инстинкту... в компьютер, рассчитывающий на десять ходов вперед -- быстро, безжалостно и с идеальной точностью. Укрыв тела 12-го и 16-го с головой простынями, 23-ий вызывает охранника под предлогом приступа "душиловки". Тот приходит, освещает больного светом карманного фонаря и осматривает его, как это положено по Уставу, с дистанции два метра. Он знает нравы буйных карцерных заключенных и все время держит оружие наготове -- соответственно, и 23-ий не пытается напасть на него. Не обнаружив ничего серьезного, охранник уходит. Подследственный ждет минут сорок и звонит опять -- на этот раз охранник начинает колебаться: может, все-таки, вызвать доктора? Пистолет он убирает в кобуру: если 23-ий и пытается сделать что-то предосудительное, то это симуляция, а не нападение на охрану. Кончик носа у 23-го, однако, здорового розового цвета, и охранник уходит обратно на свой пост. Еще через час подследственный вызывает его в третий раз: "Ну, если у этого симулянта опять розовый нос -- морду разобью!" -- раздраженно думает охранник и, не доставая пистолета, входит в карцер. Однако на сей раз "симулянт" не лежит в койке, а стоит сбоку от дверного проема с ножом в руке -- один взмах, и горло охранника рассечено точным ударом. Шатаясь и прикрывая ужасную рану руками, несчастный выбегает обратно в коридор и пытается закричать, однако из перерезанного дыхательного горла вырывается только хрип. 23-ий настигает его, хватает сзади за волосы и, отогнув голову назад, наносит второй удар. Охранник проходит на заплетающихся ногах еще несколько метров и падает на пол -- он мертв. 23-ий быстро достает из его кобуры пистолет и прячет тело в подвернувшийся поблизости стенной шкаф (чтобы убрать из пределов видимости второго охранника) -- а потом возвращается бегом в карцер. Отдышавшись и успокоившись (если это слово применимо к параноику), подследственный крадется с пистолетом в руке к главному посту. К счастью для себя он остается незамеченным до самого последнего момента (внимание второго охранника поглощено порнографическим журналом) и получает возможность выстрелить с близкого расстояния. Затем 23-ий разбивает вдребезги телефонный аппарат -- из чувства разрушения? или чтобы никто не мог поднять тревогу? Я думаю, что ответить на этот вопрос не сможет сейчас и он сам. Дальнейшие события некоторое время развиваются по сценарию, описанному подследственным, однако главным действующим лицом является не трусливый и туповатый 24-ый, а он сам. Сначала -- визит к господину Наставнику: взлом, убийство. Сейф, конечно же, заперт, но шифр 23-ий обнаруживает на первой странице записной книжки покойного (ох, уж эти наставники... говорено ж сотни раз: держите комбинацию к сейфу в памяти!). 23-ий оставляет записную книжку (со своими отпечатками пальцев) на столе, вооружается автоматом и навещает своих друзей-сокамерников. Выстрелы, фонтаны крови, крики ужаса музыкой льются в безумную душу убийцы. Вскоре, однако, 23-ий обнаруживает, что в камере нет новичка... где может быть этот несчастный?... Ну конечно же -- в изоляторе. Последнего свидетеля произошедшего необходимо уничтожить, и 23-ий направляется туда, даже не пополнив запаса патронов. Он полностью уверен в своих силах: у него есть нож, и вообще -- чего бояться жалкого толстяка? Вот тут-то и произошла осечка: 24-ый слышит, как кто-то, пробуя разные ключи, возится с замком, и чует неладное. Он встает сбоку от двери, а когда подследственный входит, -- новичок отталкивает его в сторону и выбегает в коридор. Погоня, однако, длилась недолго: где уж грузному 24-му убежать от поджарого подследственного... Увидав, что его догоняют, новичок сворачивает в поисках защиты на территорию Потока, но безо всякой для себя пользы... и через несколько секунд он безжалостно зарезан. Зачем подследственный пошел после этого на квартиру Наставника и запасся там патронами, я вам сказать не могу -- оказывать сопротивление аресту он, вроде бы, не собирался. Да и очередь, которую он выпустил из автомата, была явно нацелена в стену. Скептик сел, удовлетворенно откинулся на спинку стула и после точно рассчитанной паузы великодушным голосом добавил: -- При определении меры наказания, я буду настойчиво просить трибунал принять во внимание факт несопротивления аресту: он характеризует подследственного с самой положительной стороны! Стало тихо. Франц почувствовал, что все взгляды сфокусировались на нем, и непроизвольно откашлялся. -- Ваша версия, господин Следователь, содержит с десяток мелких несоответствий и натяжек, -- он старался говорить ровным и нехриплым голосом. -- К примеру, почему 24-ый, спасаясь от меня, пробежал мимо апартаментов Наставника и ринулся на территорию Потока? Ведь защиту разумно искать у представителя власти, а не у других заключенных... Скептик вскинулся, но Франц продолжал, не давая ему вставить слово: -- Или: зачем я, по-вашему, запихал труп зарезанного охранника в стенной шкаф? Ведь если б я хотел убрать его из коридора, то не проще ли было оттащить тело в карцер и свалить там на пол? И опять Скептик попытался перебить, но Франц гневно повернулся к нему: -- Дайте мне договорить до конца, господин Следователь! Отшатнувшись, Скептик умолк. Франц несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с мыслями и силами. От того, что он скажет теперь, зависело мнение Добряка -- единственного следователя, которого можно было склонить на свою сторону. -- Я мог бы указать еще несколько таких же несоответствий, но от несоответствий вы всегда отговоритесь, -- Франц вытер пот со лба. -- Однако, помимо мелких натяжек, ваша версия содержит и одно явное противоречие, которое перечеркивает ее правдоподобие целиком. Все три следователя подались вперед, Франц чувствовал тяжесть их взглядов кожей лба. -- Вы нашли отпечатки моих пальцев по всему этажу: на ноже, на винтовке, на записной книжке Наставника, на дверях карцера и жилой камеры, в апартаментах Наставника, на дверцах сейфа и стенного шкафа с трупом зарезанного охранника... Однако в одном месте, где, согласно только что высказанной версии, я должен был оставить их наверняка, -- вы ничего обнаружить не могли. Выдержав паузу, Франц сказал, тщательно выговаривая каждую букву: -- На двери изолятора отпечатков моих пальцев нет. Несколько секунд в комнате продержалась пугающе абсолютная тишина, а затем Добряк рассмеялся с облегчением обретенной определенности. -- Это решает дело, -- сказал он Скептику, и, повернувшись к Францу, добавил: -- но не в вашу пользу, подследственный, -- Франц с удивлением привстал, однако Добряк, не обращая внимания, продолжил: -- В описи изъятых у вас предметов упомянуты... -- он взял со стола какую-то бумажку, -- "...два куска материи, оторванные от одной из простынь в карцере и использованные, видимо, для обматывания ладоней", -- Добряк поднял глаза. -- Для того чтобы сбить следствие с толку, вы просто носили часть времени самодельные перчатки. -- Какие перчатки?! -- оторопел Франц. -- А-а, эти... Да я ж не для того их вовсе оторвал... Я просто... Но его уже никто не слушал. Встав и громко переговариваясь между собой, следователи собирали со своих столов бумаги: "А ничего себе допрос получился, интересный..." -- неожиданно добродушно сказал Злыдень. "Ничего, -- согласился Скептик. -- Это потому, что подследственный попался сообразительный". Стенографистка хлопотливо собрала свои манатки и вышла из комнаты. Франц понял, что проиграл. Ч-черт! Как он мог забыть об этих "перчатках"... -- Что будет дальше? -- хрипло спросил он. -- А вы что, не знаете? -- доброжелательно прогудел Злыдень. -- Для получения личного признания вы передаетесь в Межсекторную Службу Безопасности, -- он махнул рукой в сторону мужчины и женщины, все еще сидевших у задней стены. -- Какого еще личного признания? -- не понял Франц. -- Прямых улик в этом деле нет... так что-то ж надо будет в трибунал представить, -- охотно пояснил Злыдень. -- Обычная процедура... вы разве не проходили на теоретических? -- Что вы, коллега, -- вмешался Добряк, -- "Основы правовых" у нас запланированы лишь на следующий семестр. -- Понятно... -- без особого интереса пробасил Злыдень. Переговариваясь на ходу, следователи вышли из комнаты. Перед тем как исчезнуть в дверном проеме, Добряк щелкнул выключателем на стене, и лампы, направленные Францу в лицо, с громким щелчком потухли. Спектакль театра теней кончился. В комнате воцарился приятный для его израненных глаз полумрак. Мужчина и женщина из Межсекторной Службы Безопасности встали со своих стульев. Франц тоже поднялся на ноги. -- Вам придется пройти с нами, -- тихо сказала женщина. 4. В Межсекторной Службе Безопасности. Часть 1 Первые пять минут после допроса Франц пролежал лицом вниз на цементном полу камеры -- там, где его оставили охранники. Влезть на деревянную лежанку, заменявшую ему кровать, не хватало сил. Пульсирующая головная боль отдавала в каждую клеточку тела, но более всего -- в пальцы правой руки, разбитые в кровь в конце сегодняшнего допроса. Впрочем, пальцы левой руки, разбитые в начале допроса, находились не в лучшем состоянии. В камере было тихо и сумрачно. На стенной полке одиноко полыхали кумачовыми переплетами три тома Устава Штрафных Ситуаций. Расположенный над полкой ночник источал тусклый синеватый свет. Франц встал на колени, потом на корточки, забросил руку на лежанку и медленно втащил себя наверх -- и тут же, подавив спазм тошноты, перекатился со спины на бок. Последние три дня лежать лицом вверх он уже не мог: от бесчисленных ударов резиновой дубинкой кружилась голова. Он закрыл глаза, с содроганием предвкушая, как сейчас с громким щелчком оживет громкоговоритель и до безумия знакомый баритон начнет с театральным завыванием читать монолог Гамлета "Быть или не быть". (Будто услыхав его мысли, с громким щелчком ожил громкоговоритель, и до безумия знакомый