Дмитрий Биленкин. Десант на Меркурий ----------------------------------------------------------------------- Цикл "Полынов", повесть первая. Авт.сб. "Марсианский прибой". OCR & spellcheck by HarryFan, 12 September 2000 ----------------------------------------------------------------------- В ответ на прикосновение Полынов замотал головой спросонья. - Н-е-ет... - Да проснись же, мы у цели, - настойчиво повелел голос. Полынов открыл глаза. Над изголовьем возвышался Бааде. Торжественный, застегнутый на все пуговицы. "Ему бы пошли эполеты, - почему-то решил Полынов, - золотые, огромные эполеты. С вензелями. Очень пошли бы". Вслух он сказал: - Ты будишь так, словно меня ждут великие дела. - А разве высадка пустяк? Не там ищешь ботинок, вот он. Психолог промолчал. Войдя вслед за механиком в рубку, он придирчиво оглядел ее. Все как будто на месте - и огоньки над пультом, и ленивые кривые на экранах. Полынов досадливо щелкнул пальцами. Шумерин ему не нравился. Капитан сидел сгорбившись, как вопросительный знак. Его пальцы с излишней поспешностью сновали по тумблерам анализатора. "Волнуется старик", - подумал психолог. "Старику" не было и сорока лет. Полынов зевнул. Сладко, шумно, так, чтобы на это обратили внимание. И сказал, как бы про себя: - Значит, у меня снова заболит зуб. Шумерин удивленно обернулся. Из-за его плеча выплыл черный овал иллюминатора; в рубку глянула глухая ночь Вселенной. - Что за чушь, какой еще зуб? - Верхний. Справа. Шумерин глядел на психолога, ничего не понимая. С плеч Бааде слетели невидимые эполеты: от неожиданности механик приоткрыл рот. - Больной зуб? - спросил он в замешательстве. - У врача? Космического? Ты шутишь... - А я и не говорю, что у меня больной зуб, - уточнил Полынов. - Но когда включается тормозная установка, какая-то неучтенная вибрация заставляет резонировать нерв. И зуб болит. Паршивое ощущение: историческая минута, чужая планета, а герой-первооткрыватель хватается за щеку, как старуха. - Почему ты не сказал об этом раньше? - возмутился Шумерин. - А кой прок? Инженеры, в лице нашего уважаемого Генриха Станиславовича, месяц ходили бы вокруг двигателей, меня замучили бы анализами, а все могло окончиться тем, что в экипаж назначили бы врача, у которого зуб не резонирует. Бааде расхохотался. Шумерин улыбнулся и посоветовал принять фенатин. "Неплохо, - решил Полынов. - Тлетворный дух Тугаринова изгнан каленой метлой шутки". К психологам в космосе относились с иронией. Прежде всего потому, что редко кто замечал их работу. И не случайно: плох тот психолог, чья деятельность бросается в глаза. В этом были, конечно, свои минусы. Когда человека брали в полет на должность "врача-биолога-психолога", капитанов несравненно больше интересовало, какой он врач и какой биолог. А результат? Помянув "тлетворный дух Тугаринова", Полынов имел в виду вполне конкретный случай. Ситуация была точно такой же: чужая планета, посадка, нервная лихорадка пальцев... Психолог на том корабле был шляпой из шляп: хорошо зная Тугаринова, он тем не менее не удосужился провести профилактику. И в самый ответственный миг Тугаринов взял управление кораблем на себя! При посадке! Тугаринова вовремя оттащили. Но секунда, когда капитан руководил спуском на Венеру, кое-кому стоила седины в волосах. Даже стажеру известно, что человек с его медлительной реакцией, неспешной сообразительностью просто не а силах сам, без участия автоматов посадить корабль на незнакомую планету. Что взяться в такой ситуации за рули, значит прямехонько улечься в гроб, да еще захлопнуть крышку. Конечно, поступок Тугаринова объясним. Трудно, очень трудно покорно лежать в кресле, когда решается: чет или нечет, победа или гибель. Решается автоматикой. Взвоешь! Не один Тугаринов, многие ворчали: "Унизительно, та-та..." А сорвался именно Тугаринов. Недоверие к автоматам? Ха... Не к автоматам, а к людям. Тем, для него безвестным, безымянным людям, которые делали всю эту аппаратуру. Тугаринова испортила былая слава - вот что. Высокомерие и самоуверенность таились в нем, как болезнь; в опасную минуту наступил кризис. И межпланетник погиб. Ему запретили летать, поместили в санаторий "чинить нервы". Эти воспоминания всегда будили в Полынове злость. Нервы! Сколько можно доказывать всем и каждому, что они требуют неизмеримо большей заботы, чем механизмы? И на земле и в космосе. Особенно в космосе. Ладно, пусть тот же Бааде считает психолога кустарем, пусть. Шумерин, конечно, не чета Тугаринову, но на всяким случай он, Полынов, обязан позаботиться, чтобы сейчас капитаном не овладели ненужные мысли. Фокус с зубом уже отвлек его, хорошо, продолжим. - Интересно, - сказал Полынов, - каким окажется Меркурий? - Обыкновенным, - ответил Шумерин, не задумываясь. Его руки отдыхали на подлокотниках кресла. - Мы знаем о Меркурии почти все. АМС-51, АМС-63, я уже сбился со счета, сколько их там побывало. Бааде, севший было за расчеты, поднял голову. - Ты, Михаил, не романтик. Сухарь ты. На встречу с новой планетой, - он важно поднял палец, - надлежит идти как на свидание с Прекрасной Незнакомкой. Иногда трудно было понять: иронизирует Бааде или говорит серьезно. - Правильно, - подзадорил Полынов, - пока не поздно - почитай Блока. Способствует настрою. А то какой в тебе будет азарт, когда ты первым из всех людей вступишь на Меркурий? - К чему мне все это, я не мальчишка... - А солидный капитан-межпланетник, - подхватил Полынов. - Между прочим, я однажды слышал хорошие слова: "Мы стареем потому, что стыдимся молодости". Шумерин что-то пробурчал и протянул руку к киберштурману, давая понять, что ему некогда. - О, это колоссальная мысль! - проронил Бааде, качая головой. - А вы вспомните, - не выдержал Шумерин, - каким нам представлялся Марс! Необыкновенным, таинственным. Прилетели. И ничего особенного. - Вот это да! - Бааде снова оторвался от расчетов. - А епихордизация, например? - Я не о том, поймите. Для ума там много интересного. И на Венере тоже. Я же говорю о чувственном восприятии... Небо, песок, горы... Похоже, все похоже! Словно продолжение Земли. - И ты разочаровался? - психолога заинтересовал разговор. Он открывал в капитане что-то новое. - Разочаровался - не летал бы. Просто я не жду встречи с Прекрасной Незнакомкой, как вы только что выразились. - Правильно, - сказал Бааде. - Правильно! Дважды два - четыре, и никаких гвоздей. Все остальное эмоции, я тоже так считаю. Полынов ничего не сказал. Он вслушивался. Рубку всегда наполнял легкий стрекот - лишнее напоминание о титанической работе, которую ведут спрятанные за панелями и кожухами приборы: тысячи, миллионы всяких там реле, схем и прочих деталей электронной кабалистики. Теперь стрекот чуть усилился. Значит, жди сигнала посадки. Время сделать последний ход. - Знаешь, Михаил, кто ты? Думаешь, скептик? Межпланетный Печорин? Ничего подобного. Ты примитивный мистик, как тот школьник, который твердит перед экзаменом "провалюсь, провалюсь" в надежде, что судьба любит поступать наперекор. Молчание. Шумерин смотрит в обзор. Оттуда глядит надоевший рисунок созвездий. Очень красноречивое молчание. Капитан теребит тумблер бортовой системы климата. - Андрей, у нас, по-моему, еще масса дел, - наконец проговорил он. Вежливый подтекст: "Я занят, ты мне мешаешь". "Все в порядке, - решил психолог. - Теперь он будет переживать. Переживай, переживай, это заставит тебя забыть о своем положении "Ионы во чреве кита". Меркурий уже напоминал о себе. Органы чувств корабля ощущали его близость. Поверхность планеты облизывали импульсы радаров; разглядывали глаза телескопов - пристально, километр за километром; пальцы дистанционных анализаторов, управляя бомбозондами, шарили в атмосфере. Ничего этого люди не видели и не слышали: все представало перед ними в препарированном, дистиллированном образе цифр, знаков, электронных символов. Впрочем, люди могли любоваться серебристым, слегка отуманенным серпиком планеты. Или следить за ускоренным бегом цифр и знаков, чтобы поправить корабль, если нужно. Но этого заведомо не требовалось. Когда до поверхности осталось совсем немного, включилось еще одно реле, ибо пришло время напомнить людям, чтобы они сделали то-то и то-то. Зажглись табло, прозвучал сигнал, и кресла пришли в движение, занимая противоперегрузочное положение. Все захлопотали. Послышалось гудение, оно охватило весь корабль - заработала тормозная установка. Огромный корабль первого класса "Александр Невский" валился вниз: туда, где был невидимый Меркурий. Но как идет первая посадка на чужую планету, люди могли видеть лишь в зеркале осциллографов, в электронных рисунках кривых на нем. - Чертов зуб... - вовремя вспомнил Полынов. Перегрузка росла. Вопреки этому, вопреки растущей тяжести они ощущали падение, от которого холодело в груди. Они падали из космоса, из пустоты, и она казалась теперь самой надежной опорой. Пустота уходила из-под ног, пустота разваливалась, крошилась; сжавшееся тело невольно ждало удара. Он не замедлил последовать. Конечно, смешно было назвать это ударом: просто толчок. Как при внезапной остановке лифта. Но его слишком ждали, и он больно ударил по нервам. Спинки кресел приподнялись и посадили их. Шумерин вытер пот. "Пожалуй, мы так избалуемся, - подумал Полынов. - Летели, летели, томились; сели в кресла, поволновались чуть-чуть; толчок - здрасьте! - Меркурий! Пассажиры могут выйти..." Но выйти они пока не могли. Нельзя было открыть люк, покуда автоматы не проведут разведку по "форме N_7". Замеры радиации, напряженность полей, пробы на присутствие вирусов, невесть что еще, пулеметные очереди цифр и символов в окошке анализатора, прежде чем загорится зеленый огонек и электронный мозг голосом хорошенькой стюардессы объявит: "Выход разрешен. Необходим скафандр N..." Они стояли друг против друга, смущенно улыбаясь и решительно не зная, как держать себя в такую минуту. Хорошо, Бааде умудрился выключить киноаппарат, который автоматически срабатывает при посадке и запечатлевает для истории их лица... - Включите-ка звукопеленгатор, - нашелся Полынов. Шумерин пожал плечами (какой может быть звук в столь разреженной атмосфере?), но просьбу выполнил. Звук, однако, был. Космонавты переглянулись. Первый услышанный ими на Меркурии звук донельзя напоминал что-то. - Похоже на шуршание сухих листьев, - определил Полынов. - Вот-вот, - не удержался Шумерин. - Летели на край света послушать шелест осенних листьев. - Согласись, однако, что мы не ожидали этого. Неужели ветер? - Скоро узнаем. Когда ждешь, время обретает тяжесть, от которой болят плечи. Шумерин уже начал переминаться с ноги на ногу. Наконец кибернетическая стюардесса смилостивилась. Она подтвердила, что человека за бортом не поджидает никакая опасность. - Вы - первым, - почему-то переходя на "вы", сказал капитану Полынов. Он стоял у люка и смотрел, как Шумерин с отвычки медленно и неуклюже спускается вниз. Психолог впервые высаживается на планету, где никто еще не бывал. Сбывались детские мечты, но тогда все представлялось, разумеется, не тек. Как именно, помнилось плохо. Кажется, все выглядело лазоревым, сердце сжималось и ликовало от счастья, выше и лучше которого нет. Вероятно, так. Был ли он счастлив теперь? Полынов остерегался ответить: все слишком спокойно и буднично. Немного тревожно, как при взгляде с большой высоты. Ко разочарования ни малейшего; может быть, так оно и выглядит - счастье большого свершения? Шумерин встал на последнюю ступеньку, Ох, как он долго спускался! Оставался один только шаг, последний. Капитану, наконец, удалось принять достойный вид. Он выпрямился, скрестил на груди руки, взглядом измерил расстояние. У Полынова невольно защипало в горле; вот оно! Почва выглядела необычно. Прежде всего нерезкой, словно запотели стекла шлема. Над гладким и серым, похожим на асфальт покровом возвышались как в тумане черные камни. Их удлиняли тени. И так - всюду. Черные камни в оправе асфальта. Естественно, Шумерин прицелился ступить на ровную площадку. Немного поколебался. Высоко занес ногу, откинул голову и шагнул, как на церемониальном марше. И едва не упал, потому что нога ушла в "асфальт" по щиколотку. Взвилось облачко. Бааде и Полынов, не выдержав, расхохотались, чуть более нервно, чем того требовали обстоятельства. - Вот так штука! - присвистнул Шумерин. - Это же пыль! Космонавты сбежали вниз. Да, капитан не ошибся: "асфальт" был густым слоем пыли, сухим туманом, закрывающим выемки почвы. - Ну, это понятно, - сказал Бааде, - почва нагрета до двухсот градусов, сила тяжести невелика. Вот пылинки и исполняют танец броуновского движения. Смотрите, туман течет! Так оно и было. В "облаке", "тумане" (или как его там еще назвать) обозначались вихри. Полынов давно мечтал о мгновении первой встречи с Меркурием. Но сейчас чем далее он вглядывался в пейзаж чужой планеты, тем сильней в нем росли безотчетное раздражение и неприязнь. Огромное солнце опиралось на край Меркурия стеной белого пламени. Такой яркой, что горизонт плавился и прогибался, как под тяжестью. Равнина пылала, подожженная нестерпимым светом. Тени на ней казались кристалликами угля, брошенными в топку. Вверху застыло черно-фиолетовое небо. В космическом холоде медленно шевелились багровые языки протуберанцев. Оттого еще более усиливалось впечатление разверзнутой печи, готовой обрушить на Меркурий жар и пламя. Но в черном небе от Солнца отлетели жемчужные крылья короны; в их взмахе таилась прохлада сумерек. Неистощимый полдень, непроглядная ночь, мягкий вечер - все соседствовало в противоестественном контрасте. Меркурианский воздух придавал всему налет неправдоподобия. Он прихотливо мерцал и светился, пропитывал собой и свет и тень. Как мгла, хоть это и не было мглой. Неосязаемый трепет пространства, дрожание эфира - этому не было точного имени. Все виделось нечетко и зыбко, как сквозь струящуюся пелену, которую так и хотелось сбросить. - Черт, - выругался Полынов, отчаянно мигая. Глаз невольно учащал движение век, чтобы устранить помеху - стереть несуществующую слезу. Остальные чувствовали то же самое - досаду и раздражение. Разум почему-то не хотел принимать того, что видел глаз; это было незнакомым и неприятным ощущением. - Никак не могу понять, что же это такое, - вздохнул, наконец, Шумерин. - Просто мы внутри газосветной трубки, - щурясь сказал Бааде, - или внутри полярного сияния, если так больше нравится. Разреженная атмосфера, близость Солнца и как следствие - высокая ионизация газов. Вот и все. И между прочим... Он обвел взглядом друзей. - ...Между прочим, мы превратились в святых. Он протянул руку, и все заметили, что над шлемами горят крохотные лучистые нимбы. Огоньки бежали и по корпусу корабля. - Электризация! - догадался Полынов. - Точно. И знаете, что мы приняли за шорох листьев? Потрескивание этих самых искр. - Могли бы сразу догадаться. - Конечно. - Но какой вид у Меркурия... - Неуютный. - Верно... Они долго переговаривались так, потому что дольше разглядывать Меркурий почему-то не хотелось, а признаться в этом было неловко. Здесь ничего не значили обычные оценки. "Прекрасный", "жуткий" - эти и подобные им слова не годились. То был воистину чужой мир, требующий новых определений. Действовал он все более гнетуще, ибо человеку постоянно хочется ясности, а ее-то здесь и не было. Но они прилетели исследовать, а не любоваться пейзажами и потому не придали первому впечатлению особого значения. У них были программа, задачи и цель. Эмоции не имели к этому ни малейшего отношения, так им казалось. Шумерин хозяйским взглядом окинул площадку. Порядок. Блестит сейсмограф, похожий на канцелярскую кнопку, вколотую в почву; если местности будет грозить землетрясение, то благодаря сейсмографу они узнают о нем заранее. В тени скалы притаились счетчики Черенкова. Ливень космических частиц тоже не застигнет врасплох. Правда, такие же приборы дежурят и на корабле, но инструкция есть инструкция. В ней предусмотрено все. Аккумулятор опыта, тяжелой гирей иногда повисающий на инициативе. Но иначе нельзя, нет, нельзя. Они не беззаботные туристы. Им, как альпинистам, нужна страховка, невидимые помочи в руках у тех, кто послал их вперед. Вся площадка поблескивает усиками, проводами, чашами антенн, оскаленными пастями газозаборников. Стадо умных механизмов. Нет, скорей плантация диковинных растений, взращенных усилиями тысяч умов. На ней зреет урожай информации. Садовник, наконец, может уйти: урожай вырастет без него. Но сколько времени потеряно! Зря или не зря? Если не считать двух-трех приборов, остальные либо дублировали работу корабельных установок (для сопоставления результатов!), либо вновь и вновь уточняли, дополняли, перепроверяли сведения, полученные от автоматических станций, сброшенных ранее. Все это было нужно, необходимо, но они лишились по крайней мере двух экскурсий в глубь планеты. Обидно, по-человечески обидно. И к чему вообще, если вдуматься, сводится их роль первооткрывателей? Надзиратели за умными машинами? Экскурсанты, которые осматривают планету, по ходу дела подтверждая то, что подтверждения не требовало, - данные, полученные от автоматов? Нет, конечно, он не прав. Цифры безгласны и мертвы. Что такое сама по себе "температура плюс сорок градусов по Цельсию", скажем? Пустой звук. Лишь присутствие человека оживляет ее. Сухость губ, рубашка, прилипшая к телу, горячая кровь, стучащая в сердце, и многое, многое другое связывается тогда с нею. Меркурий еще не коснулся души человека, так-то вот. Автоматы открыли его для разума. Но только люди откроют его для чувств. Нельзя любить, ненавидеть абстракцию. Нельзя жить в мире графиков и физических величин, если он не обжит сердцем. Человек должен идти вперед, а не один только разум. Иначе сквозь душу пройдет трещина. Что-то будет жить в прошлом среди идиллии лесов и пашен, а что-то уйдет в будущее, поселится на голой пустыне фактов. Но нельзя расселить ум и чувство по разным квартирам - человеку станет плохо. Им обживать Меркурий. Им открывать его для человека. То, как они это сделают, - от этого зависит, станет ли человечество богаче. Богаче красками, волнением, пониманием природы и себя в природе. Пожалуй, им повезло. Может быть, в ущерб делу. Повезло, что никто пока не догадался: вслед за автоматами должны идти писатели и художники. Верней, ученые-художники. Вроде Леонардо да Винчи или Экзюпери. Они увидят то, что не увидит он, Шумерин. Поймут то, что останется скрытым от всех троих. - Капитан, вездеход подготовлен. Бааде и Полынов приближались к нему, и странно было видеть, как их ноги, погружаясь в тень, исчезают там, как обрубленные, и люди в блестящих скафандрах повисают над пустотой. Прежде чем глаза привыкли и смогли разглядеть в темноте ботинки, Бааде и Полынов уже миновали тень. Теперь солнце оказалось за их спиной, и они мгновенно превратились в бесплотные силуэты. - Зайдите сбоку, - попросил Шумерин, - неприятно разговаривать с дырками в небе. Они засмеялись. Они никак не могли привыкнуть к дикой светотени, уродующей любой предмет. Правда, если вглядываться, скраденные очертания вновь проступали из мрака зеленоватыми пятнами. Но это если вглядываться. - Так в путь, капитан? - спросил Бааде, поворачиваясь боком. - Двигаться, наблюдать, хорошо-то как! - Сначала отдых и сон, - остановил его Полынов. Бааде посмотрел на психолога осуждающе. - Слово врача - закон, - развел руками Шумерин. Бааде заворчал, Полынов сладко - нарочито сладко - зевнул, Шумерин повернулся к ракете, давая понять, что спор закончен. Тут-то Шумерин и увидел это. Оно надвигалось из темного полушария Меркурия бесшумно и быстро. Серая полоска чего-то. Условный рефлекс опасности сработал тотчас. - Берегитесь! - предостерегающе закричал Шумерин. В полоске не было ничего угрожающего, кроме того, что она приближалась и была неизвестно чем. - К кораблю! - Шумерин зачем-то топнул ногой. И они побежали, но нехотя, то и дело оборачиваясь, ибо все еще не могли принять неожиданность всерьез. Близкий горизонт Меркурия мешал определить расстояние до полоски. Впрочем, это уже не было полоской. То был вал, который рос, ширился и мчался, вставая стеной и смахивая звезды. - Приборы... - вспомнил Бааде, когда они достигли люка. Приборы оставались беззащитными. А ракета, люди? Никогда они не переживали такой растерянности, ибо опасность никогда не была настолько непонятной. Переход от невозмутимого спокойствия к тревоге и к бегству был так стремителен, а перемена настолько неправдоподобной, что разум упорно отказывался в нее поверить. - На гребне - пена... - сказал Полынов. И тут они поняли, на что это похоже. На воду. И это было самым невероятным. По раскаленной равнине катился вал воды, серой, осенней воды с хлопьями пены на гребне... Солнечный свет тонул в ее вогнутой поверхности, местами отражаясь хмурыми бликами. Впрочем, многое дорисовывало воображение. Проклятое мерцание, как назло, было необычайно сильным. - Люк! - закричал Шумерин. "Правильно, - успел подумать Полынов, - приборы - дело десятое". Массивный люк щелчком захлопнулся за ними. Насосы с шумом послали внутрь камеры струи воздуха. Тени, отбрасываемые лампами потолка, быстро теряли космическую черноту, становясь прозрачными, земными. И с той же быстротой к людям возвращалось спокойствие. - В рубку, - сказал Шумерин, когда шум насосов смолк. По дороге в рубку они ждали толчка. Ждали и верили, что он окажется несильным, - корабль был слишком могучим препятствием для вала. Но толчка не было. Никакого. Ни слабого, ни сильного. - Ну, знаете... - сказал Шумерин, когда шторки иллюминаторов раздвинулись. Кругом было пусто. Гладкая равнина в грифельных пятнах теней. Ни малейшего признака промчавшегося вала. Бааде тупо посмотрел на Полынова, тот на капитана. Шумерин пожал плечами. - Чушь какая-то... - Надо разобраться в феномене, - сказал механик. - В двух, - уточнил Полынов. - В том, откуда взялась... гм... жидкость, и в том, куда она делась. Разбираться им было не привыкать. Разбираться было их профессией. И все же начинать разговор никому не хотелось. Слишком глупо все это выглядело. - Итак? - настаивал Шумерин. - По-моему, все просто, - начал Бааде, постепенно обретая уверенность. - С неосвещенной стороны Меркурия на нас ринулся поток жидкости неизвестного состава. Это первый факт. Нам известно, что в темном полушарии есть ледники замерзших газов различного состава и озера у подножья гор. Это факт номер два. Отсюда следует, что в силу каких-то причин там прорвало запруду. Меркурианское наводнение - вот как это называется. - Генрих, да ты поэт простоты! - воскликнул Полынов. - Есть только одна неясность: почему эта жидкость не кипела, выйдя на освещенную равнину? И почему она вдруг исчезла? - Выходит, две неясности, - невозмутимо уточнил Бааде. Заметно было, что он успел все хорошо продумать. - Итак, почему эта проклятая жидкость не кипела в условиях повышенной температуры и низкого давления... Со стороны их разговор производил, вероятно, странное впечатление. Люди, только что пережившие сильное потрясение, спокойно сидят друг против друга и спорят так, будто решают абстрактную, академическую задачу. Без лишних эмоций и лишних слов, совсем как логические машины. Но в космосе это был единственно возможный стиль поведения. Всякая отсебятина влекла за собой потерю времени, иногда невозвратимую. - Отвечу на вопрос, почему она могла не кипеть, - продолжал Бааде. - Во-первых, она кипела. Вы обратили внимание на усиление мерцания? Разумеется, оно было вызвано сильным испарением, другого объяснения я не вижу. Во-вторых, опыты Николаева - Графтена с жидкими газами переменного состава (а нам, подчеркиваю, неизвестен состав жидкости) показывают, что в определенных условиях ряд промежуточных соединений благородных газов играет роль замедлителей испарения. Это лабораторный факт. - Однако внезапное исчезновение... - Не внезапное. Мы были лишены возможности наблюдать поток в течение нескольких минут. Бесспорно, в начале своего движения он имел низкую температуру. Быстрота движения замедлила его прогрев. Но рано или поздно температура массы жидкости должна была достичь критической точки, при которой жидкость быстро и даже мгновенно (зависит как от состава, так и от внешних факторов) превращается в пар. Вот почему не было толчка. - Могучий ум! - Полынов обрадованно хлопнул Бааде по плечу. - Недаром говорят, что математика может объяснить все. - Генрих выдвинул стройную гипотезу, - сказал Шумерин. - И у нас есть объективный свидетель, который может подтвердить ее или опровергнуть. - Кто? - Газоанализатор. Полынов тотчас встал. - Пойду посмотрю. - Можно запросить корабельный, - сказал Шумерин. - Нет, Полынов прав, - остановил его Бааде. - Корабельный расположен слишком высоко. - Я быстро, - сказал Полынов. Капитан и механик, припав к иллюминатору, смотрели, как Полынов спрыгнул вниз, как он подошел к газоанализатору, как возился с кассетами и как его рука машинально потянулась к затылку. - Он нашел что-то интересное, - сказал Бааде. - Да, - согласился Шумерин. Полынов вернулся. - Ну? - хором спросили оба. Утвердительный кивок был ответом. - Состав? - потребовал Шумерин. - Сложная смесь из соединений гелия с азотом, неоном и водородом. Мне жалко было портить пленку, вот запись на бумаге. Бааде перехватил листок. - Николаев и Графтен будут довольны, - сказал он, пряча его в карман. - Прости за нескромный вопрос, - сказал Шумерин. - Почему ты полез в потылицу? - Что? - не понял Полынов. - Ты вроде бы хотел почесать в затылке. - Да? Меня удивил состав жидкости. Нейтральные газы не так-то легко образуют соединения, тем более такие. - Нет, все-таки биологи неисправимый народ, - расхохотался Бааде. - Сильная радиация увеличивает реакционную способность вещества. - Ах, так! Ну, тогда все в порядке. Какие будут распоряжения, капитан? - Как и намечали, - ответил Шумерин, - отдых, сон, потом разведка. - Согласен, - сказал Полынов. - Только... - Что? - Сначала мне нужно проверить здоровье всех. - Андрюша, ты никогда не был педантом и рабом инструкций, - удивился Бааде. - Капитан, я настаиваю. - Тебе видней, - пожал плечами Шумерин. - Хотя я не вижу необходимости, но... Ты опасаешься чего-нибудь? - Нет, я ничего не боюсь. Но в ушах у меня все еще звенит твой крик: "Берегитесь!" - Теперь я тоже настаиваю на проверке, - сказал Шумерин. - Экипаж начинает нервничать. - Кто согласен остаться? - спросил Шумерин. Он заранее предвидел, что добровольца не будет, и готовил себя к неприятной обязанности сказать одному из друзей: "Останешься ты". Но вопреки ожиданию согласился Полынов. Бааде посмотрел на него с изумлением. - Люблю самопожертвование. - Кому-то надо остаться, - отвернулся Полынов. - Лучше мне. Для биолога на Меркурии нет работы. - А уж мы постараемся, чтобы ее и для врача не было! - пообещал механик. Лязгая гусеницами, вездеход съехал по наклонному пандусу. Рядом с ракетой он казался скорлупкой - эта махина с атомным сердцем, похожая на старинный танк. Шумерин и Бааде сели. Полынов помахал им вслед. Взмах руки метнулся по почве черной молнией тени. И когда вездеход скрылся, психолог внезапно почувствовал себя маленьким и беззащитным, как ребенок в пустой и темной комнате. Он заторопился к люку. Вездеход мерно покачивало. Он шел прямо к солнцу, и стена белого пламени постепенно приподнималась над горизонтом, пока не повисла слепящим сгустком. Однообразный пейзаж - серый покров пыли, обожженные бока глыб, мозаика светотени - менялся. Казалось, они ехали прямо в огонь, и он развертывал перед ними слепящий ковер. Иногда это походило на скольжение по зеркалу, яркому, отражающему свет зеркалу. Даже светофильтры не могли его притушить. Зеленоватое свечение неба померкло вовсе. Теперь по контрасту оно было совершенно черным, и звездная пыль в нем выглядела как отблески. Солнце все поднималось навстречу. Оно, будто чудовищный огненный краб, карабкалось к зениту. Тени исчезли. Все стало гладким, отполированным. Люди молчали. Не хотелось говорить, трудно было говорить. Свет жгучими молниями врывался в сознание даже сквозь закрытые веки. Они проехали мимо необычайной гряды: длинные прозрачные кристаллы кварца, как пики, были устремлены к солнцу. И камень стремился принять на себя как можно меньше света... Появление кристаллов ненадолго оживило путешественников. - Свет и смерть, здесь они разнозначны, - сказал Шумерин. - Самое горячее место на всех планетах, - добавил Бааде. И разговор оборвался. Вероятно, Полынов мог бы лучше понять их состояние, чем они сами. Но психолог отсутствовал. Казалось, вездеход был надежной оболочкой. Он защищал от жары, радиации, неумеренности света, от всех превратностей. Должен был защищать. И все же, несмотря на прохладу кабины, по лицу тек пот. Где-то в броне машины был неуловимый изъян, невидимая брешь, сквозь которую Меркурий воздействовал на людей не так, как это было рассчитано. Не считаясь с преградами, светофильтрами и прочими хитроумными заслонками, он незаметно отнял у них ощущение времени. Даже в космосе, а уж на Земле тем более, они чувствовали наполненность времени. Десять минут, час - эти слова всегда что-то говорили уму. Сейчас ничего. Уже и такие понятия, как "меньше", "больше", теряли здесь смысл. Меньше чего? Больше чего? Как можно было ответить на эти вопросы в мире, где ничто не менялось и ничего не происходило, где солнце всегда стояло на месте, свет никогда не ослабевал, а любая точка пространства неизменно оставалась неподвижной! Как можно осознать течение времени, находясь, - как бы быстро ни шел вездеход - в центре ровного круга, строго очерченного чернотой неба? Кроме того, сильные закаленные люди чувствовали себя беспомощными. Что значило их могущество там, где даже камень боится света? Это понимание шло не от ума и не от воображения. Так, должно быть, чувствовал себя первобытный человек, привыкший держаться деревьев, кустарников, спасительных укрытий и оказавшийся посреди пустыни, где спрятаться негде, какая бы опасность ни грозила. Однако Бааде не поворачивал руля, а Шумерин не возражал против бездумного бега в огонь. Жадное, почти гипнотическое стремление видеть, видеть - а что будет дальше, соединенное с прострацией безвременья, отуманивало, словно наркоз. Оцепенение странно сочеталось с острым сознанием собственной беззащитности, но это лишь подстегивало. Молчаливое единоборство осторожности с упрямством, чей корень лежит в самой сущности человека: в гордости существа, идущего вперед и вперед через все препятствия, вопреки всем препятствиям, ради цели, скорей инстинктивно заложенной, чем намеченной рассудком. И вездеход, а в нем застывший у руля Бааде, застывший рядом Шумерин летели вперед, втягиваясь все дальше в сверкающую бесконечность. - Генрих, Миша, куда вы так далеко? Встревоженный голос Полынова в динамике точно разбудил их от сна. Они задвигались, Шумерин глянул на счетчик спидометра и выругался. - Ничего, Андрей, сейчас поворачиваем, все в порядке! - прокричал он в микрофон. - Хорошо, - слова почти тонули в треске помех. - А то я слежу за пеленгом и никак не возьму в толк, почему вы лезете в пекло против расчетного маршрута. Шумерин хотел ответить, что это вышло невольно, но сдержался. Психологу лишь дай повод - вцепится. - Нет, нет, Андрей, все в порядке. Просто очень интересно. Потом расскажу. Он выключил связь. - В другой раз, - строго сказал он Бааде, - не разрешу выезда, если не будут поставлены автоматические тормоза. Прошли положенное число километров - все, стоп. Впредь до распоряжения. А то вот оно как получается... Я было думал, только с аквалангистами случается такое... опьянение. - Знаешь, - ответил Бааде, круто разворачивая машину, - я человек трезвого склада. Все эти эмоции у меня вот где, - он сжал кулак. - Но сейчас мне вспомнилось... - Что? - Как я мальчишкой в деревне ходил на лыжах. Заберемся далеко-далеко, снег слепит, кругом голо, пусто, холодно, и местность уже незнакомая, и дома ждут, беспокоятся, в все тянет еще... Ну еще десять шагов, еще сто... Глупо, боязно, ненужно, а идешь. И жутко и ах как славно. Почему так? - Спроси у Полынова. Он специалист и с радостью покопается в твоих переживаниях. - Наших, Миша, наших! Теперь обрубленная тень вездехода бежала впереди них. Словно привязанная к колесам яма, словно черный провал без дна и стенок. - Она действует мне на нервы, - наконец пожаловался Бааде. - И еще это противное мерцание... Когда тень удлинилась, он вынужден был сдаться. Влево, вправо, опять налево, опять направо - так начался бег от тени. Внезапно - механик даже притормозил - небосвод колыхнулся, как занавес, пошел складками. Звезды дрогнули, сбиваясь в кучи. Сгущения налились белесым светом, и, точно под его тяжестью, складки вдруг лопнули, бросив вниз жидкие ручьи сияния. Перемена свершилась за несколько секунд. - Полярное сияние? - спросил Шумерин. - Похоже. - Бааде бросил взгляд на шкалы приборов. - Так оно и есть. - На Земле оно, пожалуй, эффектней. - Точно. Бааде отвалился на спинку кресла и прикрыл глаза ладонью. - Что с тобой? - встревожился Шумерин. - Ерунда. Надо им дать отдохнуть от этой мельтешни... А ты пока любуйся. - Было бы чем... Он ждал игры красок, багровых сполохов, праздничного хоровода, но с неба по-прежнему лился молочный свет, холодный и ровный, как свечение газосветной трубки. От него на душе становилось неуютно и холодно, как ненастным утром, глядящим в окно неприбранной комнаты. "И никуда ты не уйдешь от земли, - подумалось Шумерину, - от ее воспоминаний, окрашивающих все и вся". Сияние потихоньку меркло. - Трогай, что ли, - вздохнул Шумерин. И снова начался бег через жару, под черным небом, единоборство с тенью, сухостью губ, дрожанием света. Однообразие нагоняло сон, тем более что взгляду было утомительно бороться с призрачным движением воздуха, искажающим перспективу подобно неровному стеклу. Напрасно Шумерин стыдил себя: "Я же на Меркурии, все, что я вижу здесь, - впервые..." Физиология брала свое. ...Толчок, удар локтем, крик Бааде - сердце быстро заколотилось, как это бывает при резком переходе от полусна к тревоге. - Там, там... - шептал Бааде. - Что там? - зло спросил Шумерин, потирая локоть. Бааде показал. Посреди слепящей равнины стоял концертный рояль. Шумерин замотал головой. Потом достал термос, набрал в ладонь воды и плеснул себе в лицо. Рояль не исчез. Нестерпимо сверкали его лакированные бока, крышка была приподнята, клавиши словно ждали прикосновения пальцев. - Он... появился сразу? - решился, наконец, спросить Шумерин. - Нет, из пятна... Я думал, мне померещилось... - Ну и?.. - Этого не может быть. - Сам знаю! Но кто из нас сошел с ума: мы или Меркурий? - Подъедем ближе... - Только осторожно. Шумерин ждал, что с приближением рояль исчезнет. Но ничего не происходило. Плыл горизонт, перед глазами мельтешило белесое марево, и в нем незыблемо стоял призрак рояля. - Надо выйти, - сказал Бааде. - А ты не боишься? В ответ он услышал хмыканье. Они вышли. Тотчас Шумерина потянуло назад. Черная пропасть неба над головой, огненный камень внизу, а посредине - то, чего быть не могло: концертный рояль. Шумерин прикусил губу и сделал шаг вперед. И тут он отчетливо осознал, что зрение обмануло его. Рояль не был роялем, а лишь казался им. Но Шумерин так и не понял, в чем же фальшь. Он протянул руку, заранее предвидя результат. Рука коснулась пустоты. Шумерин отдернул руку - не выдержали нервы. - Проклятие! - крикнул Бааде. По "роялю" прошло колебание, он дрогнул, подался назад. И исчез. На его месте по-прежнему пульсировал воздух. Они долго молчали, не решаясь посмотреть друг на друга, боясь увидеть в глазах товарища страх. - Надо сказать Полынову, - отважился, наконец, Бааде. Шумерин замотал головой. - Нет, нет... Сейчас он твердо решит, что мы... - А потом? Потом он этого не подумает? - Не знаю. Не знаю... Давай скорей на базу. Вездеход помчался, бешено подпрыгивая на неровностях, чуть не взлетая с гребней и тяжело проваливаясь вниз. Если бы они не так рвались вперед и не были бы так погружены в раздумье - а верней, в сумбур мыслей, - они, верно, заметили бы, что вокруг неладно. Они опомнились, лишь когда ослепительная, даже по контрасту с равниной, полоска стала охватывать машину. Она придвинулась, и уже нельзя было не заметить прозрачных на просвет языков огня. - Ну... - только и смог сказать Шумерин. Быстро и верно действовать можно, когда известно, против чего надо действовать. Но то, что происходило, было выше понимания капитана. Сжималось не просто кольцо опасности: сходился круг непонятного, против которого опыт был бессилен. И Шумерин ждал, тупо глядя перед собой. Просто ждал, что же будет дальше? Бааде было трудней вывести из равновесия. Он выключил двигатель, отдуваясь, вытер пот и с минуту вглядывался прищурясь. - Кажется, мы влипли. Это лава, и она приближается к нам. Не слишком ли много неожиданностей зараз? Шумерин встрепенулся. - Лава? Ты уверен, что это лава? - Я не слепой. Правда, в глазах у меня рябит, но это лаве. Характерные вздутия, языки пламени, вон курится газ... Шумерину вдруг стало легко и радостно. Настолько, что он чуть не рассмеялся. Действительно, лава, просто лава, всего только лава! Предусмотрительный Бааде остановил вездеход на возвышенности, поэтому лава бурлила и лопалась пузырями на безопасном расстоянии. На секунду закралось сомнение; откуда она могла взяться? Нет, нет, чушь, пуганая ворона куста боится. Трещинное излияние, которое не раз наблюдалось на Меркурии. Обыкновенное, нормальное излияние расплавленного базальта. Как хорошо, когда все понятно! Кое-где виднелись такие же островки. Но лава прибывала. Она могла подняться выше. А если и не поднимется, то сколько им придется ждать, пока она затвердеет? Во всяком случае, больше, чем они могли позволить. Ого, надо всерьез подумать, как быть. - У нас есть шансы изжариться, - заметил Бааде, которому пришли те же мысли. - Пустое, - теперь уже спокойно возразил Шумерин. - Вызовем Полынова, он прилетит и снимет нас. Места для реалета достаточно. - Да, если лава не поднимется. - Ты что, не знаешь Полынова? Он умудрится сесть на крышу вездехода. Вызови его. Сквозь хрипы и треск сигналы пробивались с трудом. Видимо, это было следствием все той же электромагнитной бури, которая заставила небо полыхнуть сиянием. Упрямо, с ювелирной точностью Шумерин настраивал волну. Бааде тем временем без особого удовольствия отметил, что лава все-таки поднимается. Ее поверхность кое-где пятнали красные островки остывающей коры, меж ними пробегали голубоватые огоньки. - Красивое зрелище, - пробормотал он. - Что, связаться не удается? Но тут отчетливо, будто Полынов очутился в кабине, послышался вопрос: - Сознавайтесь, черти, почему застряли? Шумерин коротко объяснил. - Понятно, понятно. Сейчас запущу телезонд и немедленно вылечу. Шумерин довольно подмигнул языками огня. - Вот и все. Он откровенно наслаждался ясностью ситуации. Такая опасность, как появление лавы, была ему по душе хотя бы уже потому, что загоняла в дальний угол памяти необъяснимую и