олон рот... По-моему, вы можете говорить с ним откровенно, принц. Во-первых, он жаждет сделаться персоной, а во-вторых, вне всякого сомнения, хорошо представляет, чем для него чревата измена, так что нет нужды брать с него страшные и прочувствованные клятвы, которые люди циничные все равно нарушают без зазрения совести... -- Герцогиня, -- в приступе внезапного озарения произнес д'Артаньян, повернув голову так, что их лица почти соприкасались. -- Я правильно понял произнесенные вами стихи? Вы ведь не зря упомянули, что смерть будет одинаково безжалостна и к Господину, и к Прелату... Сдается мне, охотники не ограничатся одним зверем... Ваши замыслы направлены гораздо дальше. Выше, я бы выразился... -- Вы видите в этом что-то пугающее? -- небрежным тоном, словно случайно положив руку на эфес шпаги, осведомился принц Конде. -- Или категорически для вас неприемлемое? Д'Артаньян ощутил, как напряглась прильнувшая к нему cepvnchm, и понял, что настал кульминационный момент. -- Быть может, я и разочарую вас, господа, -- сказал он, -- но замысел этот мне не кажется ни пугающим, ни неприемлемым, а только лишь крайне выгодным. Брат короля и кузен короля обменялись быстрыми взглядами, после чего Конде медленно убрал руку с эфеса. Гасконец физически ощутил, как ослабло витавшее в воздухе напряжение. -- Я же говорила вам, что он подходит, -- сказала герцогиня. -- Что бы мы делали без вас, Мари... -- усмехнулся герцог Анжуйский. -- Дорогой Арамис, вам, как и многим провинциалам, наверняка приходилось охотиться? -- Конечно. -- И вы разбираетесь в охотничьих собаках? -- Неплохо. -- Вы воспитываете щенков, отбираете лучших... -- Случалось не единожды. Герцог Анжуйский прищурился: -- А случалось ли вам топить еще слепых щенков? Тех, из кого заведомо не могло выйти никакого толку? -- Бывало, -- сказал д'Артаньян. -- Собственно говоря, этим нам и предстоит заняться. Вполне возможно, какой-нибудь чувствительной натуре утопивший хилого щенка собачник покажется варваром и палачом -- но человек понимающий-то знает, что это делается не из склонности к мучительству, а ради улучшения породы... пожалуй что, в интересах самого щенка, в противном случае обреченного на болезни и прозябание... Д'Артаньян подумал мельком, что мнением самих щенков, строго говоря, никто никогда не интересовался. Могло оказаться, что у них имелась своя точка зрения, решительным образом расходившаяся с намерениями владельца псарни. Но он промолчал: как бы там ни было, в словах его собеседника был свой резон -- в доме д'Артаньяна не раз топили слабых и болезненных щенков, из которых не могло вырасти ничего толкового, и эта печальная процедура знакома каждому завзятому собачнику... Принц Конде сказал с мимолетной улыбкой: -- Поскольку нашему другу Анжу неприятно, да и не по- христиански, пожалуй что, обсуждать некоторые вещи, я возьму на себя эту нелегкую обязанность, которую мы должны исполнить для блага Франции... Людовик мне родственник, но приходится повторить вслед за древним мудрецом, что истина в данный момент дороже. Действительность же такова: быть может, во Франции нет второго менее приспособленного для роли короля человека, нежели мой кузен Людовик. Бывали в истории короли-тираны, подобно Людовику Одиннадцатому, бывали короли-развратники вроде Генриха Четвертого, но они при всех их недостатках были подлинными королями. Они прав или, и не так уж плохо. Меж тем мой кузен не способен управлять решительно ничем, даже стойкостью определенных частей тела... Да-да, вы зря улыбаетесь, герцогиня! Это тоже имеет огромное значение. Франции нужен наследник, черт побери! Но мало кто верит, что его в состоянии смастерить кузен Луи. В кого он только такой удался, прах его забери? Довести молодую, очаровательную супругу до того, что она то вынуждена брать уроки любви у нашей очаровательной Мари, то, рискуя многим, тайком пускать к себе английского ветреника, который ее в настоящую минуту и охаживает... Моя чрезмерная откровенность вас не шокирует, любезный Арамис? -- Не сказал бы, -- кратко ответил д'Артаньян, легонько отстраняя под простыней шаловливую ладошку герцогини. -- Отлично... Так вот, хороший охотник всегда знает, какого щенка следует побыстрее утопить, потому что от него не будет rnkjs. А у нас речь идет о королевстве! Наш друг Гастон, -- похлопал он по колену сидевшего в напряженно-горделивой позе брата короля, -- совсем другое дело. Он решителен, смел, обладает всеми необходимыми качествами для человека, достойного занять трон. Да и способность к производству здорового потомства уже доказал не один раз, пусть и, как бы это деликатнее выразиться, неофициально... Самое пикантное, что законы королевства некоторым образом на нашей стороне. Видите ли, Арамис, есть во французских законах такое правило: если король по тем или иным причинам не в состоянии исполнять свои обязанности -- или сам подпишет соответствующий эдикт, -- то первый принц крови, в данном случае Гастон, может объявить себя Главным Наместником королевства... а отсюда уже недалеко и до коронации. У меня найдутся в парижском парламенте люди, которые подкрепят этот закон целой грудой комментариев и прочих юридических целесообразностей. Все будет законно... -- Значит, существует два заговора? -- спросил д'Артаньян. -- Ну разумеется. Точнее, внутри одного существует еще и второй, о котором знает не в пример меньше людей, -- но вы отныне к ним принадлежите, счастливец! Большая часть вовлеченных в заговор свято верит, что речь идет только о том, чтобы прикончить кардинала в одном из его замков... Вот дурачье! Как будто мы с Гастоном только тем и озабочены, чтобы, обжигая собственные пальцы, таскать каштаны из огня для кучки напыщенных дураков, ненавидящих кардинала, чтобы они потом воспользовались в полной мере плодами победы... Нет уж, мы в первую очередь обязаны думать о собственном преуспевании... и о благе королевства, разумеется, -- поторопился он добавить с ханжеским видом. -- И как это будет выглядеть? -- спросил д'Артаньян с искренним любопытством. -- Довольно просто, -- заверил Конде. -- Сначала убьют кардинала -- и те из заговорщиков, кто не посвящены в потаенное, вроде вашего командира де Тревиля, с помощью имеющихся в их распоряжении средств обеспечат успех этого благого дела, а такжеи умиротворение тех, кто мог бы защитить кардинала или после его смерти повести себя непредсказуемо. Ну, а почти в то же время будет приводиться в исполнение другой план. Мы поднимем верные войска и парижан, займем Бастилию, Арсенал, все городские заставы, арестуем короля и препроводим его в надежное место. Я не исключаю: его величество будет настолько здравомыслящим, что немедленно же подпишет упомянутый эдикт, передающий права Главного Наместника герцогу Анжуйскому. -- Ну, а потом? -- Потом? -- переспросил принц Коиде с крайне примечательным выражением лица, для полного описания которого понадобилось бы, пожалуй, талантливое перо синьора Никколо Макиавелли. -- О, потом нам остается надеяться на божественное провидение и одну из тех случайностей, что изменяют судьбы государства и венценосцев... -- Сдается мне, я слыхивал о таких случайностях, -- усмехнулся д'Артаньян. -- Они -- а то и божественное провидение -- удачно проявили себя в замке Беркли, а также в монастыре Сен-Клу и на улице Ферронри... [В замке Беркли в 1327 г. тюремщики убили свергнутого английского короля Эдуарда II. В монастыре Сен-Клу был убит французский король Генрих III (1589), а на улице Ферронри в Париже -- Генрик IV (1610).] Лицо принца Конде оставалось спокойным и безмятежным: -- Право, дорогой Арамис, я не силен в географии и представления не имею, где такие замки, монастыри и улицы и с какими событиями они связаны... Герцог Анжуйский коротко хохотнул откровенно, косясь на принца Конде, и, не удержавшись, воскликнул: -- Принц, я отношусь к вам с искренним восхищением и уважением! Вы великолепны! -- Честное слово, не пойму, о чем вы, господа, -- ответил принц Конде, выглядевший сейчас олицетворением невинности и добродетели. -- Я решительно не понимаю ни хода ваших мыслей, ни смысла ваших реплик... Когда я говорил о божественном провидении, я имел в виду исключительно то, что король наш Людовик хил, слаб, болезнен, подвержен частым хворям и приступам меланхолии с разлитием желчи, -- а потому я уверен, что долго он не протянет, в особенности если произойдут события, которые его крайне расстроят... Будем уповать на бога, господа, и не более того! Все в руках божиих! -- Черт побери, я вами восхищен, любезный родственник! -- весело сказал герцог Анжуйский. -- Великого ума человек, не правда ли, Арамис? -- О, вы мне льстите, Гастон, -- скромно потупился принц. -- Ну что ж, признаюсь, я неглуп -- и не более того... Что скажете, Арамис? Д'Артаньян произнес: -- Я подумал о завидной судьбе, какая меня ожидает при смене царствования... -- О, на этот счет можете не беспокоиться! -- сказал герцог Анжуйский. -- Будьте уверены, я умею ценить верность... Вы можете высоко взлететь, шевалье, если не обманете наших надежд... -- Постойте, -- спохватился д'Артаньян. -- А какую роль вы отводите ее величеству? -- Но это же ясно, -- сказал принц Конде. -- Роль ее величества, супруги короля... Гастона. Некоторые наблюдения позволяют думать, что ее ветичество Анна Австрийская не будет удручена или испугана такой участью... -- Она быстро почувствует разницу, -- заверил герцог, самодовольно крутя ус. -- Уж я постараюсь... Д'Артаньян подумал, что яснее нельзя и выразиться: даже Сын Франции не имеет права жениться на женщине, будь она хоть королева, при живом муже. Значит, ее величеству предназначено овдоветь крайне быстро после претворения в жизнь задуманного -- в полном соответствии с правилами, царящими в среде толковых охотников. -- Итак, вы согласны, шевалье? -- спросил принц Конде нетерпеливо. -- А разве в моем положении принято раздумывать? -- пожал плечами д'Артаньян. -- Располагайте мною, господа! -- Прекрасно, -- сказал Конде и положил на стол тяжелый, приятно звякнувший кошелек. -- Здесь триста пистолей. Вот подорожная на имя шевалье де Лэга. Рекомендательное письмо к стат- хаудеру Нидерландов Морицу Оранскому [Статхаудеры -- правители Нидерландов после освобождения страны от испанского владычества] -- поскольку вам предстоит ехать в Нидерланды... о, не в том смысле, какой под этим понимает наша очаровательная Мари, а в самом прямом. Письмо -- на тот случай, если у вас возникнут какие-нибудь хлопоты... Вы мне предстаете молодым дворянином-гугенотом, вынужденным бежать из страны из-за религиозных преследований. За все время, что существуют независимые Нидерланды, они ни разу еще не выдавали Франции протестантов, как ни настаивали порой наши посланники. Надеюсь, вы, с вашим живым умом, сможете при нужде прикинуться записным гугенотом. Чтобы не запутаться, проще всего объявить себя приверженцем какой-нибудь секты -- их у протестантов столько, что сам черт ногу сломит. Главное, много и вычурно ругать римского папу и католическую церковь вкупе с инквизицией... Итак, вы поедете в Нидерланды, в город Зюдердам. Остановитесь в гостинице "Зваарте Зваан". Запомните хорошенько, а если вылетит из памяти, помните хотя бы, что по-фламандски это означает "Черный лебедь". On-фламандски вы, конечно, не говорите... -- Только по-испански. -- Что ж, и это может оказаться полезным в наших делах... Ничего, многие в Нидерландах знают французский, тем более что вам там предстоит встретиться как раз с нашими соотечественниками... Мы отправили в Зюдердам графа де Шале, маркиза Талейран-Перигор. Ему предстояло провести кое-какие переговоры с испанцами -- вы, должно быть, понимаете, что нам очень поможет поддержка брата ее величества, испанского короля... Испанцы дают золото, а если понадобится, то и войско. Ничего не поделаешь, иногда без подобных альянсов не обойтись, это политика, милейший Арамис, постарайтесь смотреть на такие вещи с пониманием. Только глупая чернь именует подобные соглашения ужасными терминами вроде "предательства". Мы, люди политические, должны обладать более широким кругозором... Де Шале или кто-то из его людей найдут вас сами. Они скажут вам: "Мадрид и Зюдердам". Вы ответите: "Флери и Париж". Вам покажут в точности такую монету, а вы предъявите свою... Он положил на столик рядом с пухлым кошельком и свернутой в трубочку бумагой большую золотую монету -- старинный испанский мараведис. Присмотревшись, д'Артаньян увидел, что один ее край особенным образом вырезан зубчиками, а в самой монете проделаны чем-то тонким и острым, вроде кончика стилета, три дыры. -- Шале расскажет вам об итогах переговоров и передаст письма, -- продолжал принц Конде. -- Вы, не медля после этого ни минуты, пуститесь в путь и привезете их Мари. Ну, а потом... Как старый любитель каламбуров, могу сказать, что у нашего Луи не будет никакого "потом" -- в отличие от всех здесь присутствующих... Удачи, шевалье, и да хранит вас господь всемогущий! Оба нежданных гостя поднялись и тихо, как призраки, покинули комнату. Едва за ними затворилась дверь, герцогиня вскочила, подбежала к ней и долго прислушивалась. Вернувшись в постель, облегченно вздохнула: -- Нет, ушли. Не стали подслушивать отнюдь не из избытка благородства, а исключительно потому, что слишком для этого глупы... -- А что, они могли услышать что-то интересное? -- Вот именно, Арамис... -- Герцогиня прильнула к нему, а д'Артаньян, слава богу, немного отдохнувший, приготовился к долгому и пылкому поединку, но Мари де Шеврез, сама отстранив его руку, зашептала на ухо с крайне серьезным видом: -- Надеюсь, вы не питаете к этим господам, что только что ушли, любви? И не испытываете к ним преданности? -- Это что, какое-то коварное испытание? -- тоже шепотом отозвался д'Артаньян. -- Арамис, я считала вас умнее... Это не испытание, а некоторые уточнения к планам, в которые вас только что посвятили. Ну подумайте сами: если внутри некоего заговора может существовать второй, в который немногие посвящены, почему бы внутри второго не сложиться третьему, о котором знает еще меньше людей? -- Ах, вот оно что... Я начинаю понимать... -- И что же вы поняли? -- По-моему, эти господа не взяли в расчет, что у королевы может быть свое собственное мнение на все происходящее... -- Арамис, вы прелесть, -- сказала герцогиня, щурясь. -- Если Гастон и Конде не намерены таскать каштаны из огня для толпы не посвященных в главное сообщников, то почему это должна делать для них наша милая Анна? Здесь есть одна пикантная подробность: Гастону еще только предстоит сделаться королем или хотя бы Главным Наместником... Между тем моя милая подруга Анна -- уже королева. И если с ее незадачливым муженьком и в самом деле произойдет трагическая случайность, к чему ей делить власть с Гастоном? Есть fe совсем свежий пример: королева-мать Мария Медичи после смерти Генриха Четвертого правила Францией семь лет безраздельно и единолично. И потеряла власть исключительно оттого, что достигший совершеннолетия Людовик с помощью верных дворян распорядился убить ее фаворита... Но нашей Анне повезло не в пример больше -- у нее пока что нет не только подрастающего сына, но и вообще ребенка... Она может править долгие, долгие годы... Вам объяснять, кто будет стоять рядом с ее троном? -- Ну что вы, Мари... -- усмехнулся д'Артаньян. -- Я даже знаю, кто будет скрашивать ее одиночество в постели... -- Вы мне льстите, Арамис. Это для нее был лишь эпизод, вызванный неестественным целомудрием... Мужчин она любит больше, чем женщин, хотя при возникшем желании не делает меж ними особой разницы... Отсюда вытекает дальнейший план действий: ну, например, подсунуть ей вас. Я же говорила, что не ревнива, -- при чем тут ревность, если ставки так велики? Только подумайте: если мы вдвоем будем преданно служить ее величеству и днем, и ночью, мы станем силой, с которой никто уже не справится... Как считаете? -- Мари, у вас государственный ум, -- искренне сказал д'Артаньян. -- Рада, что вы это наконец заметили, шевалье... Я все продумала. Вдвоем вы возведем вокруг королевы неприступную линию обороны, благодаря которой появление новых фаворитов -- или фавориток -- будет решительно невозможно. Мы, черт побери, будем править королевством! -- А герцог и Конде? -- Ну не думаете же вы, что они добровольно согласятся уступить нам столь почетную роль? -- с невинной улыбкой произнесла герцогиня. -- Просто-напросто нужно постараться, чтобы после убийства кардинала и... и настигшего Людовика божественного провидения тот самый случай, изменяющий судьбы держав и династий, быстренько настиг и двух наших соратников по заговору... Я уже предприняла кое-какие шаги на этот счет. У меня найдутся надежные люди. Но и вы, со своей стороны, должны будете принять в этом участие. Чем больше шпаг, тем лучше... Или вам их жаль? -- Говоря откровенно, ничуточки, -- сказал д'Артаньян. -- Знаете, я тоже неплохой охотник, и с собаками возился никак не меньше Сына Франции... Всего-навсего в ведре с водой окажется не один щенок, а три... -- Я вами очарована, милый мой! -- воскликнула герцогиня, звонко расцеловав его. -- Давненько не встречала энергичных молодых людей, понимающих меня с полуслова... Все дело в том, что вы из провинции -- столичные отпрыски знатных семей подернуты жирком, а людям вроде вас приходится карабкаться с самого низа... -- Она грациозно вскочила с постели, подошла к окну и посмотрела на посветлевший краешек неба. -- Быстрее одевайтесь, Арамис, скоро рассвет, а вам еще предстоит сопровождать этого английского потаскуна... -- Вот кстати, -- сказал д'Артаньян, встав и принявшись разыскивать свои штаны. -- А ему вы какое место отводите? Ведь как только королева останется молодой очаровательной вдовой, он примчится... -- Арамис, -- с мягким укором сказала герцогиня. -- Неужели вы думаете, что я не приняла во внимание эту безделицу? Конечно же, примчится. Но в том-то и соль, что в Лувр ему придется пробираться столь же тайным образом -- ну, а в следующий раз с ним может произойти одна из тех трагических случайностей, на которые так богаты ночные парижские улицы... Или вы любите англичан? -- Терпеть их не могу, -- сказал д'Артаньян чистую правду. -- Француз я, в конце концов, или нет? Глава четвертая Королева Франции щедра на подарки, но ее любовник ей мало уступает Одевшись полностью, д'Артаньян озаботился надвинуть шляпу как можно ниже, так, чтобы скрывала лицо, -- в коридорах уже самую чуточку посветлело, и Констанция могла его наконец узнать с самыми роковыми для гасконца последствиями. Хорошо еще, что ни она, ни герцогиня не стали их провожать в обратный путь, -- герцогиня могла заговорить с д'Артаньяном, пришлось бы отвечать, и голос опять-таки мог показаться Констанции знакомым... Обе дамы проводили трех одетых в мушкетерские плащи мужчин той же длинной и запутанной дорогой по коридорам и лестницам Лувра до охранявшейся караулом калитки. Там компания разделилась -- дамы остались во дворце, а мужчины, беспрепятственно выпущенные мушкетерским караулом, пошли той же дорогой, какой пришли. Небо над островерхими крышами уже заметно приобрело темно- синий оттенок, сменивший ночную тьму. Вот-вот должен был зарозоветь восточный краешек неба, стояла покойная тишина, только временами нарушавшаяся шагами гуляк, возвращавшихся домой после веселой ночи. Д'Артаньян украдкой наблюдал за герцогом Бекингэмом -- того явственно распирала не только радость, но и неудержимое желание похвастаться одержанной победой перед спутниками. Все мужчины в этом отношении одинаковы, кроме разве что евнухов. К тому же д'Артаньян, сам отнюдь не безгрешный, великодушно признавал за герцогом, даром что англичанином, право на похвальбу: не каждому выпадает провести бурную ночь с молодой, очаровательной королевой, наградив сумрачное чело монарха двумя украшениями, которые обычно видны всему свету, исключая того, кто их носит... Кроме того, д'Артаньяна крайне интриговало и другое: он давно уже заметил, что герцог скрывает под мушкетерским плащом небольшой ящичек из полированного дерева с наведенным золотом французским королевским гербом на крышке. То же любопытство, несомненно, испытывал и третий их спутник, мимолетный любовник Констанции, -- он то и дело бросал на ящичек самые недвусмысленные взгляды, но, как человек от герцога зависимый, опасался задать неделикатный вопрос. Д'Артаньян, находившийся в лучшем положении, в конце концов не выдержал: -- Милорд... Бекингэм живо повернулся к нему: -- Вы меня узнали? -- Кто же в Париже не узнает самого изящного кавалера Англии? -- сказал д'Артаньян, решив, что в интересах дела можно даже сделать комплимент не кому-нибудь, а проклятому англичанину. Комплимент этот упал на подготовленную почву: Бекингэм остановился (они как раз шли по Новому мосту) и с превеликой готовностью поддержал разговор: -- Быть может, вы, шевалье, знаете и суть моего визита в Лувр? -- Ну разумеется, милорд, -- сказал д'Артаньян с легким поклоном. -- Примите мои искренние поздравления. Французы, черт побери, умеют должным образом ценить отвагу влюбленных и одержанные ими победы! Вы же, как ни прискорбно это признать, одним махом обошли всех повес нашего королевства -- ваших достижений нам уже не превзойти. Это, конечно, немного прискорбно, но, как я уже говорил, мы умеем ценить славные победы! Лесть всегда оказывала отравляющее действие и на людей cnp`gdn умнее Бекингэма -- что уж говорить о герцоге, который прямо- таки расцвел, наgыжился самым глупым образом и величественно произнес, стоя у перил и гордо взирая на озаренные восходящим солнцем парижские крыши: -- Благодарю вас, шевалье. Что скрывать, победа во всех отношениях славная, тут вы угодили в самую точку, любезный... -- Арамис, -- подсказал его спутник, давно уже прислушивавшийся к голосу д'Артаньяна с неусыпным вниманием. -- Вот именно, Арамис. По-моему, я имею право гордиться? -- Безусловно, -- поклонился д'Артаньян. -- Вы спрашиваете, что это за ящичек? -- не выдержал герцог, хотя д'Артаньян ничегошеньки не спросил. -- Ваша королева -- восхитительная во всех отношениях женщина. Ей угодно было преподнести мне в качестве залога любви эту безделицу... Он высвободил ящичек из-под плаща и поднял крышку. В лучах восходящего солнца засверкали радужным сиянием великолепные алмазные подвески, прикрепленные к шелковым лентам, связанным узлом и украшенным золотой бахромой. Это новомодное женское украшение, носившееся на плече, так и называлось по-немецки, откуда пошла мода: Achsel-Band [Плечевая лента (нем.)], а по- французски -- аксельбант. -- Великолепные камни! -- воскликнул рослый англичанин, беззастенчиво заглядывая через плечо д'Артаньяна, -- и последний с ним мысленно согласился. -- Без сомнения, -- самодовольно произнес Бекингэм. -- Украшение это подарил ее величеству августейший супруг, но повелительница моего сердца нашла этим алмазам лучшее применение... Не правда ли, они прекрасны вдвойне -- еще и оттого, что являются залогом любви королевы Франции к ее верному рыцарю... -- Безусловно, милорд, -- поддакнул англичанин. И вдруг воскликнул, глядя на д'Артаньяна, шляпа которого нечаянно сбилась на затылок -- Так это вы -- Арамис? -- Я, -- скромно сказал д'Артаньян, видя, что узнан. -- Черт возьми, как я вам благодарен! -- Вы знакомы? -- изумился герцог. -- О да! Шевалье Арамис оказал мне неоценимую услугу, он, без преувеличения, спас мне жизнь... -- Какие пустяки, -- сказал д'Артаньян. -- Кучка трусливых мерзавцев, для которых было достаточно одного вида обнаженной шпаги... -- И тем не менее! Я ваш должник, шевалье! Лорд Винтер, барон Шеффилд не бросает слов на ветер... Но, господа, пойдемте, умоляю вас! Уже совсем светло, а вы, милорд, когда все в особняке проснутся, должны лежать в постели, словно и не уходили никуда... Поспешим же! -- Вы правы, -- с большим неудовольствием сказал Бекингэм, которому определенно хотелось стоять на мосту, упиваться своим триумфом и сыпать напыщенными фразами. -- Высшие соображения требуют... Он с видимой неохотой опустил крышку ларца, спрятал его под плащ, и все трое пошли дальше. Д'Артаньяну привиделась некая грустная ирония судьбы в том, что они и по пути в Лувр, и возвращаясь оттуда, пересекали площадь Дофина... [Улица и площадь Дофина были проложены в 1607 г при постройке Нового моста и названы в честь наследника престола, будущего Людовика XIII] Оказавшись на том месте, где д'Артаньян первый раз увидел их ночью в сопровождении ветреной Констанции Бонасье, герцог Бекингэм решительно сказал: -- Думаю, здесь мы и расстанемся, шевалье. Благодарю вас за то, что сегодняшней ночью вы были для меня ангелом-хранителем... -- Не стоит благодарности, -- сказал д'Артаньян с внезапно проснувшейся в нем гасконской гордостью. -- В таком предприятии, как ваше, я всегда готов сопутствовать даже... Он чуть не ляпнул "англичанину", но вовремя спохватился, торопливо закончив: -- ...даже злейшему врагу... -- Но мы ведь с вами не враги? "Интересные дела! -- воскликнул мысленно д'Артаньян. -- Англичанин ты или нет?" Но, обретя за последнее время кое-какое понятие о дипломатическом искусстве, он сказал непринужденно: -- О, разумеется, мы с вами друзья, милорд! -- Когда бы вы ни вступили на английскую землю, вы всегда найдете во мне друга и покровителя, -- напыщенно произнес Бекингэм. -- Не сомневаюсь, милорд, -- ответил д'Артаньян и повернулся было, чтобы уйти. Бекингэм задержал его: -- Минуточку, шевалье! В знак истинной дружбы примите эту безделицу. Быть может, такой пустяк не вполне вас достоин, но у меня нет под рукой ничего другого... Примите, не погнушайтесь! Он снял с пальца перстень с большим алмазом и подал его д'Артаньяну. Гасконец, поблагодарив должным образом, надел его на средний палец правой руки. Еще один поклон -- и англичане исчезли в том же проулке, откуда появились ночью. Д'Артаньян остался один. Первым делом он поднес к глазам руку с неожиданным подарком -- и изумился. За время парижской жизни он приобрел кое-какие познания в драгоценных камнях и сейчас без труда определил, что столь нежданно доставшийся ему великолепный алмаз стоит не менее тысячи пистолей. Для бедного гасконского дворянина это был сущий клад. Даже боязно было чуточку расхаживать по Парижу с таким сокровищем на пальце, пусть и светлым днем... "Разрази меня гром! -- растерянно подумал д'Артаньян. -- То ли его светлость герцог -- законченный позер, то ли он так богат, что не знает цены деньгам и самоцветам. Подумать только: камень в тысячу пистолей для него -- "пустячок" и "безделица"! А впрочем, надо сказать, что для англичанина он вполне приличный человек, умеет быть благодарным не только на словах. Черт побери, одного этого камешка было бы достаточно, чтобы восстановить пришедшее в упадок восточное крыло Артаньяна да еще прикупить те земли, что когда-то продали терзаемые безденежьем Кастельморы, -- пахотный клин и луга за речкой Обербуа..." Он еще долго стоял, любуясь переливами рассветных солнечных лучей в безукоризненных гранях алмаза, игрой крохотных радуг. Прошло довольно много времени, прежде чем он вернулся к унылой, скучной, опасной и томительной реальности... -- Черт меня побери со всеми потрохами! -- воскликнул он, словно бы окончательно проснувшись. -- Но что же мне теперь делать? Ведь нужно же что-то делать, и немедленно! Слишком тяжела была ответственность, нежданно-негаданно свалившаяся на плечи юного провинциального дворянина. Быть может, вовсе и не было преувеличением сказать, что судьба короля и Франции вдруг оказались в руках скромного гасконского юнца, -- и эта невидимая ноша так пригибала к земле, что колени его задрожали. -- Что же делать? -- повторил он в полнейшей растерянности. -- Ну и угораздило же! Они ведь не шутят, они... они все это будут претворять в жизнь, и очень скоро! Он внезапно ощутил себя маленьким ребенком, потерявшимся в огромном городе, беззащитным, слабым... Вся бравада улетучилась моментально. Собравшись устроить веселую проказу, он неожиданно оказался среди матерых заговорщиков, от чьих слов и решений за доброе лье несло большой кровью... -- Ну уж нет, черт возьми! -- воскликнул он, ударив кулаком о ладонь. -- Мы еще посмотрим, господа, чья возьмет! Надо срочно посоветоваться... Один ум хорошо, а два лучше... Круто повернувшись, он со всех ног, не разбирая дороги, побежал в обратную сторону, проскочил Новый мост, не замечая шарахавшихся от него удивленных прохожих, чудом не угодив под колеса повозки, и, оказавшись на улице Арбр-Сек, припустил в сторону особняка капитана де Кавуа -- точности ради нужно сказать, что он спешил найти мудрый совет и поддержку отнюдь не у капитана... Глава пятая Д'Артаньяна принимают за другого, но сути дела это не меняет Внезапно чья-то сильная рука форменным образом рванула назад, остановив безумный бег, и кто-то возмущенно вскрикнул: -- Господин Торопыга, вы что, глаза забываете дома, когда летите сломя голову?! Вы мне разорвали... вот черт! Что ж, это еще лучше, клянусь всем моим невыплаченным жалованьем! Опомнившись, д' Артаньян поднял глаза на человека, которому на бегу разорвал плащ рукоятью шпаги, -- и узнал Арамиса. Мушкетер с сердитой радостью продолжал: -- Право же, лучше! Я думал, это попросту какой-то нахал из нашей же роты, новичок, не знающий меня в лицо... Куда это вы так несетесь? Извольте объясниться, и немедленно! Почему на вас плащ нашей роты? Как вы вообще посмели нарядиться королевским мушкетером, ищейка вы кардинальская! Только теперь д'Артаньян спохватился, что не снял навязанное герцогиней де Шеврез маскарадное одеяние, синий плащ королевских мушкетеров, -- да так и несся в нем по Парижу. Кровь бросилась ему в лицо при последних словах Арамиса, и он надменно ответил, выпрямившись и скрестив руки на груди: -- Если вы намеревались меня оскорбить, то жестоко ошиблись. Подобные эпитеты свидетельствуют лишь о вашей глупости. -- Неужели? -- с интересом спросил Арамис, приняв вид человека, которому больше некуда спешить. -- Не будете ли так любезны повторить? Д'Артаньян открыл было рот... и прикусил язык. Он никак не мог сейчас драться -- когда в его руках, быть может, была жизнь короля и кардинала, когда ставкой в игре была корона Франции, над которой неожиданно сгустилась мрачная тень... -- Соблаговолите назначить время и место, -- сказал он нетерпеливо. -- Любые секунданты, любые условия, меня устроит все. Но сейчас я спешу по чрезвычайно важному... Арамис, со злым огоньком в глазах, бесцеремонно прервал: -- Вас что, необходимо оскорбить действием, трус вы гасконский? Быть может, вы и тогда не будете драться? Только теперь д'Артаньян в полной мере осознал, в каком положении находился Атос тогда, в Менге. Собрав всю силу воли, он попытался взять себя в руки, но ничего из этого не вышло -- рука сама метнулась к эфесу шпаги, и собственный голос он слышал словно бы со стороны: -- Кого это вы назвали трусом? -- Вас, милейший. Вы не только трус, но и полишинель. Кто вам позволил напяливать плащ столь славной роты, которого вы недостойны? Да вы невероятный нахал! -- Быть может, -- ответил д'Артаньян сквозь зубы. -- Вот только не вам, господин недопеченный аббатик, учить меня хорошим манерам. -- Как знать... Возле них -- на значительном отдалении, понятно -- уже qnahp`khq| парижские зеваки, обладавшие прямо-таки мистическим чутьем на подобные зрелища и способные безошибочным нюхом определить за безобидным вроде бы разговором прелюдию к поединку... -- Ну так что же? -- осведомился Арамис. -- Угодно вам проследовать со мною... ну, скажем, на пустырь за Люксембургским дворцом? -- Черт побери, нет! -- сказал д'Артаньян и, не колеблясь более, обнажил шпагу. -- Я спешу по невероятно важному делу, и у меня нет времени на шутов вроде вас, несостоявшихся священников, вообразивших себя бретерами... Либо деритесь прямо здесь, либо проваливайте к чертовой матери, а я вас прогоню уколами в зад! -- Здесь? -- спросил Арамис, невольно оглядываясь. В самом деле, место было выбрано не только многолюдное, но и опасное для обоих участников дуэли -- справа была церковь Сен- Жермен Локсерруа, а справа, совсем близко, Лувр. Даже не особенно приходилось напрягать взгляд, чтобы рассмотреть кариатиды западного крыла королевского дворца, а также швейцарских гвардейцев у одного из входов... -- Говорю вам, у меня совершенно нет времени! -- воскликнул д'Артаньян. -- Или соблаговолите назначить время и место, чтобы мы встретились чуть попозже, или катитесь к черту! -- Здесь может быть умысел... -- Прах вас побери, не я вас остановил, а вы меня, болван! -- прямо-таки взревел д'Артаньян. -- Мне и навязывать условия! Ну? Ладно, ладно, проваливайте отсюда, аббатик, у меня нет времени, и я, чего доброго, постараюсь вас убить моментально... -- Посмотрим, как это у вас получится! -- вскричал побледневший Арамис и тоже выхватил шпагу. -- Ну, извольте! Клинки скрестились, последовало несколько выпадов. -- Люди добрые, лопни мои глаза, это же Бутвиль! -- заорал кто- то из растущей толпы зевак. -- Точно вам говорю, это сам знаменитый Бутвиль! Кто еще способен драться возле Лувра?! Слышавший это краем уха д'Артаньян был несказанно обрадован репликой случайного зеваки -- немалая честь быть принятым за легендарного Франсуа де Монморанси, сеньора де Бутвиля, непревзойденного забияку, обожавшего устраивать дуэли в самом центре Парижа в знак особого презрения к строгим эдиктам короля и кардинала-министра! Пожалуй, даже Бутвиль до сих пор не завязывал поединка в паре шагов от Лувра... Но некогда было тешить самолюбие -- рассерженный Арамис напирал не на шутку... Д'Артаньян, отпрыгнув назад и вынудив противника повернуться лицом к солнцу, а значит, оказаться в заведомо невыгодном положении, налетел, как вихрь. Он превзошел самого себя, казалось, что в руке у него сверкает молниями Зевса целая дюжина шпаг, -- вот только гасконцу было не до столь высокопарных сравнений, да и о Зевсе он имел самое смутное представление все от того же недостатка образования. Он просто стремился покончить дело как можно быстрее и с наибольшей для себя выгодой -- он сейчас не имел права оказаться убитым или раненым... Собственно, они были не в равном положении -- за Арамисом стояли лишь его уязвленная гордость и стремление свести счеты, а вот гасконец ощущал себя ответственным и за других, и, да простятся ему столь пафосные мысли, за Францию... Острие шпаги Арамиса пробило край плаща -- но д'Артаньян, молниеносно уклонившись, уже нанес удар в правую руку противника, на ладонь повыше локтя. Арамис, издав невольный стон, разжал пальцы, и шпага загремела по брусчатке. Быстренько наступив на нее ногой, чтобы поединок, не дай бог, не затянулся, -- вдруг Арамис столь же ловко дерется и левой? -- д'Артаньян приставил противнику острие к груди h быстро спросил: -- Признаете себя побежденным? Ну, не тяните, мне некогда с вами возиться! Признавайте себя побежденным или, клянусь богом... -- Признаю, -- нехотя произнес Арамис, зажимая рану левой ладонью и пошатываясь. -- Ну, то-то, -- удовлетворенно вздохнул д'Артаньян, побыстрее вкладывая свой клинок в ножны. -- Вашу шпагу я, с вашего позволения, и на этот раз прихвачу с собой, поскольку имею на это полное право. Не волнуйтесь, она у меня будет висеть на почетном месте рядом с дюжиной других, из которых половина когда-то принадлежала вам и вашим товарищам по роте... Послушайте, Арамис! Откровенно вам говорю, бросьте вы эту дурную привычку -- драться со мной. Сами видите, ничего хорошего из этого не выходит -- ни тогда, в книжной лавке, ни теперь... -- Вообще-то говорят, что бог любит троицу, -- процедил Арамис, пошатываясь от потери крови, но силясь сохранить вид несгибаемый и стоический. -- Мы еще встретимся. -- Ладно, ладно, как хотите... Ну, мне пора бежать. О вас позаботятся -- тут столпилось столько народу... Вот черт! Д'Артаньян с упавшим сердцем убедился, что бежать поздно, да и некуда -- зеваки брызнули во все стороны, словно вспугнутые воробьи, и вокруг гасконца стало смыкаться кольцо не менее чем из двадцати стражников, низко опустивших алебарды. Д'Артаньяну они показались ордой спятивших поваров, накинувшихся со шпиговальными иглами на заячью тушку. Какой-то миг он лелеял безумную надежду вооруженной рукой пробиться сквозь сомкнувшееся кольцо, но с тяжким вздохом расстался с этой мыслью. У стражников были алебарды немецкого образца, имевшие на навершии длинное широкое острие размером со старинный меч. При первом же взмахе шпагой два десятка этих жутких лезвий моментально бы превратили гасконца в то самое подобие шпигованного зайца. Даже шпага записного храбреца бессильна против такого количества алебард... Благоразумно не приближаясь, держась поодаль, начальник стражи громко распорядился; -- Шевалье, извольте немедленно... -- Ну да, ну да, -- проворчал д'Артаньян. -- Отдать вам шпагу... Что еще может прийти в голову полицейским крючкам? У вас крайне убогая фантазия, господа... Вечно одно и то же. Вот, держите обе. Видя, что сражения не предвидится, стражники уперли алебарды древками в землю. Д'Артаньян проводил грустным взглядом обе шпаги, свою и трофейную, перекочевавшие от начальника стражи к какому-то вовсе уж простоватому детине, рыжему, как Иуда. Что поделать, сопротивление было бессмысленно, достаточно вспомнить о Карле Смелом... [Знаменитый бургундский герцог Карл Смелый (1433 -- 1477) был убит под Нанси в бою со швейцарцами именно ударом алебарды.] Зеваки, ободренные мирным завершением конфликта, вновь сбились в плотную толпу. Кто-то громко объяснял соседям, что это сеньор де Бутвиль, отчаянный бретер, попытался было превзойти самого себя, но, пожалуй что, перегнул палку... Д'Артаньян был так озабочен и расстроен, что даже не попытался громко внести ясность -- хотя при других обстоятельствах непременно указал бы добрым парижанам на их ошибку. -- Пойдемте, шевалье? -- предложил начальник стражи вполне мирно, видя, что пленник не сопротивляется. -- В Шатле или в Консьержери? -- осведомился д'Артаньян с недюжинным знанием вопроса. -- В Консьержери, если ваша милость не возражает. Это гораздо ближе, а вам вряд ли есть разница... Даже наоборот, вам от Консьержери выйдет прямая выгода. От Консьержери гораздо дальше до Cpebqjni площади, чем от Шатле, и когда вас поведут на плаху, полчасика дольше будете любоваться божьим светом... -- Что меня всегда привлекало в парижской полиции, -- сказал д'Артаньян, -- так это ее душевность и доброта... Глава альгвазилов хмыкнул: -- Я-то что, ваша милость, я грубиян известный, вы еще нашего комиссара не видели, вот где добрейшая душа, нежная, как лилия... Покосившись на него, д'Артаньян с сомнением покачал головой: он уже имел некоторый опыт общения с парижскими полицейскими комиссарами и добряков среди них что-то не заметил, как ни вглядывался... Однако вскоре, пройдя под мрачными сводами тюремного замка Консьержери и представ перед комиссаро