ненько попытался вставить слово д'Артаньян. -- А почему Число Зверя нужно непременно делить на два? -- А на сколько еще его прикажете делить? -- несколько обиделся старичок. -- Это же очевидно! Непременно на два! Всякая империя в существовании своем не может превышать числа лет, равного сумме квадратов и кубов числа 12 -- великого и фатального числа Платона. Римляне, ассирийцы и прочие воплощают это число в точности! От основания Рима до разрушения империи обязано было пройти совершенное число лет -- квадрат семи и сумма семидесяти... -- А почему? -- растерянно повторил д'Артаньян. -- Потому что эти числа совершенны, и именно ими, а вовсе не дурацким перечнем событий обязана руководствоваться мировая история! Это же лежит на поверхности! "Сейчас начнет кусаться, -- обреченно подумал д'Артаньян. -- Черт, в какой же стороне дверь, куда бежать?" К его великому облегчению, послышался спокойный голос Рошфора: -- Ага, вы уже мирно беседуете? Любезный господин Скалигер, для вас есть любопытная задачка... -- Нет ничего любопытнее цифр и чисел! -- О том и речь, -- терпеливо сказал Рошфор. -- Вот тут у меня зашифрованные письма, которые... -- Ни слова более! Давайте сюда! Так бы сразу и сказали! Старичок выхватил у него свиток и убежал куда-то в дальний угол. -- Граф, -- шепотом произнес д'Артаньян. -- Куда вы меня привели? Это же сумасшедший! -- Ну разумеется, -- с полнейшим самообладанием ответил Рошфор. -- Законченный безумец. Этого бедолагу зовут Жозеф Скалигер, он гугенот, астролог и математик... и свихнулся на том, что вся мировая история, изволите ли видеть, может быть рассчитана каббалистическими методами на основе каких-то "совершенных чисел" и манипуляций с вычислениями... Ну да вы сами слышали. -- Зачем же мы пришли? Его нужно срочно запереть в смирительный дом... -- Ну что вы, -- с тонкой усмешкой сказал Рошфор. -- Кому мешает один свихнувшийся астролог, если он не опасен для окружающих? Пусть себе забавляется с цифрами и ищет закономерности там, где их нет. Когда умрет, эту груду бумаг слуги продадут в бакалейные лавки -- нельзя же всерьез поверить, что бред этого бедняги что-то значит. Однако... Д'Артаньян, он безумец во всем, кроме вычислений. Каковые, надо отдать ему должное, проделывает с невероятной быстротой. Нет такого шифра, к которому... Из-за груды книг выскочил старичок, ликующе размахивая письмом. -- Вот и все, стоило огород городить! Ну конечно же, метод замещения цифрами букв французского алфавита вкупе с обозначением абзацев особыми знаками! -- У вас получилось что-то осмысленное? -- спросил Рошфор живо. -- А? Понятия не имею, посмотрите сами. Вроде бы что-то такое qjk`d{b`knq|, но мне это уже неинтересно.. Рошфор взял у него бумагу и тихо прочел: -- "Ваше высочество, господин герцог Анжуйский! Спешу сообщить, что переговоры с испанцами..." Пожалуй, это вполне осмысленно! -- Да? -- отозвался старичок без малейшего интереса. -- Ну, вам виднее, а поскольку это не имеет никакого отношения к Великой Системе расчета подлинной истории, я и голову себе не собираюсь забивать этими вашими житейскими глупостями! Не мешайте, мне надо работать... -- Милейший господин Скалигер, -- вкрадчиво сказал Рошфор. -- Я был бы вам весьма признателен, если бы вы подобным образом разделались со всеми шестью письмами... -- А зачем? -- Я дам вам целых пятьдесят пистолей, и вы себе купите много бумаги и чернил, незаменимых для расчетов... для ваших гениальных расчетов! -- Вы, пожалуй, правы, -- неохотно признался старичок. -- Эти проклятые торговцы никак не хотят давать бумагу даром, сколько я им ни растолковывал значение Великой Системы для грядущих поколений... Давайте сюда ваши глупости! Он вырвал у Рошфора свитки и вновь скрылся за грудами книг. Слышно было, как он громко бормочет под нос о ничтожестве житейских мелочей пред лицом великой и стройной хронологии, которая когда-нибудь непременно овладеет умами всего человечества. Глава десятая, в которой д'Артаньяну вновь приходится вспомнить об одной своей старой проказе Примерно через четверть часа д'Артаньян вынужден был признать, что Рошфор вновь оказался прав: выскочивший из бумажного лабиринта безумный старичок сунул им письма, сгреб пистоли и опрометью помчался назад к столу. Хватило одного взгляда, чтобы удостовериться: этот гениальный безумец -- или безумный гений -- вмиг расшифровал послания, не вникая в их смысл. Все планы заговорщиков были теперь, как на ладони -- с точным перечнем имен, обязанностей, замыслов и привлеченных для их реализации сил. Сумасшедший астролог по имени Скалигер так и не узнал, что его усилия помогут спасти короля Франции и его первого министра... Уже на улице д'Артаньян сочувственно вздохнул: -- Бедняга... Скажите мне, Рошфор, правда ли, что, как я слышал, земля круглая, как шар... -- Но она и в самом деле круглая, д'Артаньян, -- сказал Рошфор. -- И представляет собой огромный шар. -- Бросьте шутить! -- воскликнул гасконец. -- На всем пути от Беарна до Парижа я, уж поверьте, не заметил ничего подобного -- земля везде плоская, как доска. Конечно, кое-где попадаются возвышенности и горы, не без того, но я никогда не поверю, что ехал по шару! И потом, будь земля шаром, с нее тут же стекла бы вода, свалились люди с животными... Улыбаясь, Рошфор сказал: -- Даю вам честное слово дворянина, д'Артаньян, что земля -- шар. -- Ну, это другое дело, -- уныло произнес д'Артаньян. -- Коли дворянин что-то подтверждает своим честным словом, этому должно верить... Но я все равно не возьму в толк, как это может быть .. -- Мы об этом поговорим как-нибудь в другой раз, -- сказал Рошфор. -- Сейчас нам обоим пора поспешить, нужно убираться и из }rncn города, и из этой гостеприимной страны. Давайте поделим письма ровно пополам -- на случай, если с кем-то из нас что-то произойдет. Пусть половина бумаг, но попадет к кардиналу. Нужно только поделить их так, чтобы обе половины содержали достаточно улик... Пожалуй что, я отдам вам эту... и эту... а себе возьму... да, и эту... Мы разделимся и отправимся разными дорогами -- я поеду через Западную Фландрию в Лилль, а вам, пожалуй, лучше всего будет скакать в Сен-Кантен через Брабант. Знаете дорогу? -- Да, -- сказал д'Артаньян. -- От Мехельна через Брюссель, а далее большая дорога идет через деревушку... как ее... ужасно смешное название... ага, Ватерлоо! -- Вот именно. Удачи! Он дружески кивнул д'Артаньяну, опустил на лицо капюшон и вмиг скрылся за ближайшим углом, словно растаял. Д'Артаньян, оглядевшись в поисках шпионов, -- он искренне надеялся, что на сей раз это вышло у него не так неуклюже, -- пошел в противоположную сторону. -- Эй, сударь! Уже наученный горьким опытом, гасконец первым делом схватился за шпагу, но по некотором размышлении решил подождать. Окликнувшие его больше походили на стражников, чем на наемных убийц из здешних притонов. Четверо с алебардами перегородили ему дорогу, еще трое выстроились сзади во всю ширину улочки, а восьмым был субъект без алебарды, но со шпагой и каким-то жезлом вроде тех, что во Франции носили некогда королевские сержанты. Все восемь были одеты в одинаковые желтые кафтаны, и перья на шляпах у них одинаково черные... За их спинами мелькнула вдруг знакомая физиономия, вытянутая, бледная и постная. Моментально узнав Гримо, д'Артаньян невольно выдвинул из ножен шпагу на две ладони -- но слуга Атоса уже исчез в ближайшем проулке, а стражники с большим проворством, свидетельствовавшим о недюжинном опыте, склонили алебарды так, что с двух сторон образовался стальной горизонтальный частокол. -- Черт знает что... -- проворчал д'Артаньян, ладонью загнав шпагу обратно в ножны при виде этой многозначительной демонстрации. -- Ухватки у вас, господа мои, в точности как у ваших собратьев в Париже, будто всех вас, полицейских крыс, где-то в одном месте натаскивают... Сударь! -- громче воскликнул он, обращаясь к человеку со шпагой, некоторым образом выделявшемуся на фоне тупых физиономий. -- Отчего вы мне заступили дорогу и что от меня хотите? Не кошелек ли? -- Вовсе даже наоборот, сударь, -- ответил человек со шпагой. -- Мы не разбойники, а служители закона. Я -- Ван Бекелар, бальи второго ранга, начальник полицейских агентов Зюдердама, а это -- алебардисты из городской милиции. Вам придется пойти с нами в ратушу, и без глупостей, иначе... -- Я иностранец! -- сказал д'Артаньян. -- Я знаю. Вас-то нам и нужно... Извольте, сударь, смирнехонько шагать в середине строя! Я не стану забирать у вас шпагу, к чему эти церемонии, но и вы уж не вздумайте дурить... Передние довольно слаженно повернулись на месте, так что д'Артаньян видел лишь их спины, а задние придвинулись, держа алебарды так, что их острия посверкивали в опасной близости от гасконца. Сопротивляться или бежать не было никакой возможности. -- Ладно, я покоряюсь силе, -- сказал он, двинувшись вслед за стражниками. -- Посмотрим, каковы у вас тюрьмы... -- Мы пока что в ратушу, сударь. Но оттуда и до тюрьмы недалеко, -- обнадежил бальи. Д'Артаньян шел, не испытывая особенного беспокойства. Еще в Париже Рошфор ему кое-что рассказывал о нравах здешней полиции, не lemee продажной, чем в Париже, а то и поболее. Старший бальи, глава всех служителей закона, принадлежал обычно к одной из местных богатых фамилий, выкладывал за свое тепленькое местечко кругленькую сумму -- и, как легко догадаться, с надеждой быстро эти денежки вернуть. Пачкать руки, занимаясь самолично грязными делишками, он не желал и обычно передавал свои полномочия этому самому бальи второго ранга -- сплошь и рядом личности сомнительной, со столь скверной репутацией, что перед ним закрывались двери домов всех мало-мальски добропорядочных буржуа. Мало того, у жителей Нидерландов имела хождение уже не раз слышанная д'Артаньяном поговорка: "Продажен, как бальи". Такое положение дел позволяло человеку предприимчивому враз обернуть ситуацию в свою пользу -- как-никак у д'Артаньяна было при себе множество самых убедительных аргументов круглой формы, отчеканенных из испанского золота... В ратуше его, предварительно отобрав-таки шпагу, незамедлительно провели в комнату, где за пустым, не оскверненным ни единой казенной бумажкой столом восседал рослый толстяк в богатой одежде, с физиономией спесивой и недоброжелательной. Стражники остались за дверью, но Ван Бекелар последовал за ним и встал обок стола с таким видом, словно подозревал д'Артаньяна в намерении вцепиться зубами в глотку сановника за столом. Тот, сверля д'Артаньяна неприязненным взглядом маленьких глазок, сказал: -- Я -- Ван дер Маркен, бальи города Зюдердама. А вы кто такой? -- Я? -- с простодушной улыбкой переспросил д'Артаньян. -- Я -- шевалье де Лэг из Парижа, путешествую по своим делам... -- И у вас есть документы? -- Да, конечно... -- сказал д'Артаньян. -- Впрочем, нет... Они остались у моего слуги, одному богу ведомо, где этот болван сейчас шляется... -- Где вы остановились? Не стоило, пожалуй что, наводить их на "Зваарте Зваан" -- там уже мог побывать Атос или кто-то из заговорщиков. Д'Артаньян сокрушенно сказал: -- Не помню названия... Простите великодушно, но вашего языка я не знаю и не помню, как это название звучит... Запамятовал. Такая большая гостиница, в три этажа, с вывеской и трактиром внизу... -- Очень точное описание, -- фыркнул бальи. -- У нас в городе, знаете ли, много гостиниц в три этажа и с трактиром внизу... Значит, у вас нет бумаг, а названия гостиницы вы не помните... А знаете что? У нас, в Нидерландах, есть масса приспособлений, позволяющих освежить память даже самым рассеянным. У нас есть дыба, раскаленное железо, кнут, стол для растягивания... что там еще, Ван Бекелар? -- Воронки, чтобы лить воду в глотку ведрами, -- с неприятной улыбкой добавил тот. -- Тиски для пальцев рук и ног... Наши судейские различают пять степеней пытки, но могу вас заверить, незнакомец, что уже первая не содержит ничего приятного... А слышали ли вы о наших казнях? Мы нимало не отстаем от остальной Европы, вы не в каком-нибудь захолустье, а во вполне передовой стране! У нас привязывают к стулу и обезглавливают ударом сабли, сжигают живьем, закапывают опять-таки живьем, топят в бочке... Ну, и вешают, конечно, как же без этого... Вы не могли не видеть виселицы, через какие бы ворота ни въехали в Зюдердам, -- они у нас возле каждых ворот стоят... -- Да, я обратил внимание, -- кивнул д'Артаньян. -- Там еще болтались какие-то бедолаги, так что свободных крюков вроде бы не было... -- Ничего, -- пообещал младший бальи. -- Для вашей милости, так h быть, мы крюк освободим... Хотите познакомиться с магистром высоких дел? -- Это еще кто? -- В других странах этого господина вульгарно именуют палачом. Но вы в Нидерландах, незнакомец, здесь население тяготеет к высокому решительно во всем... У нас -- магистр высоких дел. Этот господин славно умеет выкалывать глаза, брать щеки клещами, протыкать язык раскаленным железом, клейма класть... Оба они старались произвести грознейшее впечатление. Но д'Артаньян, хотя и очутился в прескверной ситуации, падать духом отнюдь не торопился. "Комедианты, -- подумал он с оттенком презрения. -- Шуты гороховые. Видывал я такие ухватки! Я, господа мои, чуть ли не все парижские тюрьмы посетил, за исключением разве что Бастилии, меня и почище пугали. Незнакомы вы с парижскими полицейскими комиссарами, вот где людоеды! А вы по сравнению с ними -- щенки писючие!" -- Господа, -- сказал он вслух. -- Я слыхивал о пресловутом нидерландском гостеприимстве, но такого, право, все же не ожидал... Бога ради объясните, отчего вы намерены ко мне применить все эти премилые выдумки? -- Потому что вы -- испанский шпион, -- сурово сказал старший бальи. -- Я? -- изумился без наигрыша д'Артаньян. -- Вот уж навет, клянусь... Он хотел было поклясться чем-то католическим, но вовремя вспомнил, что в протестантской стране это не только не поможет, но еще более укрепит их в подозрениях. -- Я -- испанский шпион? -- продолжал он, от души рассмеявшись. -- Да кто вам сказал такую глупость?! -- У нас верные сведения, -- многозначительно произнес старший бальи. -- Советую вам сознаться самому, не доводя до печального знакомства с магистром высоких дел. Это, безусловно, смягчит вашу участь и сделает нас с вами добрыми друзьями... Мы умеем ценить искреннее раскаяние совсем еще молодого человека, которого запутали в свои сети какие-нибудь злокозненные иезуиты... "Пой, соловей, пой! -- подумал д'Артаньян. -- Эти полицейские штучки мне насквозь знакомы, их на мне такие прохвосты пробовали, что не чета вам! Одно и то же, даже скучно..." -- Господа, -- сказал он решительно. -- Вы тут давеча упоминали, что ничем не отличаетесь от всей Европы и даже кое в чем ее превосходите. Что вы -- передовая страна... Черт возьми, но ведь в приличных странах так с путешественниками не поступают! Если я чей- то там шпион, приведите свидетелей, которые меня уличат, или предъявите какие-нибудь убедительные доказательства... Он зорко следил за выражением лиц этой парочки -- и подметил, что в быстром взгляде, коим они обменялись, определенно присутствовала некая растерянность, отчего душа д'Артаньяна мгновенно возликовала: есть такая уверенность, что нет у них ни надежных свидетелей, ни весомых улик! Общими фразами пугают пока что... -- Так в чем же мое преступление, господа, объясните? -- воскликнул д'Артаньян, решив, что сейчас самая пора перейти в наступление. -- Кто и в чем меня уличает? Что я сделал? Укрепления изучал? Пушки в арсенале считал? Секреты выведывал? Совращал какого-нибудь доброго протестанта перейти в лоно этой поганой римской церкви? При последних его словах оба вновь переглянулись, но уже с совершенно другим выражением лиц. Развивая успех, д'Артаньян продолжал уверенно: -- Или у вас все-таки есть свидетели, уличающие меня в одном hg этих гнусных преступлений, а то и всех сразу? Приведите хоть одного, вдруг я при его виде дрогну и раскаюсь? Молчите? -- Подождите, -- неуверенно сказал старший бальи. -- Вы так верно сказали о римской церкви... Надо ли понимать, сударь, так, что вы -- протестант? Д'Артаньян саркастически рассмеялся: -- А кто же я, по-вашему?! Мерзкий католик? -- Вовремя вспомнив, что в качестве доказательства ему могут устроить экзамен по каким-нибудь гугенотским тонкостям, в которых он не разбирался нисколечко, гасконец спешно добавил: -- К великому моему сожалению, протестант я по молодости лет нерадивый, ни одной молитвы толком не помню, не разбираюсь, откровенно говоря, в богословских хитросплетениях, но на то богословы есть... Главное-то -- я убежденнейший протестант, и точка! Да я... я... У него вдруг -- как всегда бывало с д'Артаньяном в минуты нешуточной опасности -- родился в голове великолепный план. Точнее, пришли на ум воспоминания об устроенной в Менге проказе. Не колеблясь, д'Артаньян размашистыми шагами прошел к ближайшему окну, повернулся в профиль и, постояв так некоторое время безмолвно, громко спросил: -- Вам не кажется, что я похож на своего отца? -- Ну... -- растерянно промолвил старший бальи. -- Всякий похож на своего отца -- и я, и Ван Бекелар, как говорят... -- Тут все дело в том, какой отец, -- грустно признался д'Артаньян. -- Неужели не замечаете? Странно, мне многие говорили... Тут все дело в том, какой отец, господа! Я -- сын великого государя Генриха Четвертого! Присмотритесь хорошенько. Охотно допускаю, что вы не видели его вживую, но монеты-то с его незабываемым профилем не могли не видеть! Присмотритесь ко мне как следует, говорю я вам! И застыл, горделиво выпрямившись, так что бьющее в окно солнце освещало его профиль во всей красе. Старший бальи что-то быстро проговорил младшему по-голландски -- для д'Артаньяна, не владевшего здешним языком, это звучало как нечто похожее на "бре-ке-ке-кекс". -- Бре-ке-ке-кекс... -- произнес младший и сломя голову выбежал из комнаты. Он почти сразу же вернулся, неся что-то перед собой в сжатом кулаке. Передал этот предмет начальнику -- д'Артаньян уголком глаза рассмотрел монету. Держа ее перед собой двумя пальцами вытянутой руки, старший бальи принялся сосредоточенно водить головой вправо-влево, глядя то на монету, то на д' Артаньяна, с гордым видом скрестившего руки на груди. Вскоре оба вновь затянули свое "бре-ке-ке-кекс". Не разбирая ни слова, но чуя в интонациях удивление, растерянность, ошеломление -- и даже, о радость, некоторое почтение! -- д'Артаньян победительно улыбнулся. И громко произнес, не глядя на них: -- Вы убедились, господа мои? Странно, что не заметили раньше столь очевидного сходства... -- Это так неожиданно... -- произнес старший бальи. -- Да уж, я думаю, -- сказал д'Артаньян, возвращаясь к столу и бесцеремонно усаживаясь в одно из кресел. -- Вы тоже можете сесть, господа, давайте без церемоний... Как вы, должно быть, прекрасно понимаете, я -- незаконный сын. Истина требует уточнить, что подобных сыновей у моего великого отца было, как вам, должно быть, известно, превеликое множество... но разве это, черт побери, что- либо меняет? Коли в моих жилах течет та же кровь великого короля, что и у раззаконнейших сыновей! Не законный, но родной! Батюшка lem любил по-настоящему, я помню его ласковые руки и орлиный взор... -- Значит, вы изволите быть протестантом? -- осторожно спросил старший бальи, уже совершенно переменившись в лице, -- он явно не представлял себе, как держаться со столь неожиданным визитером и что в таком случае следует предпринять. -- Ну конечно, я же говорил, -- сказал д'Артаньян уверенно. -- Я вырос в... в Лимузене, в старинной и знатной гугенотской семье, мы, бывало, за стол не садились, не оплевав предварительно портрет римского папы... Зарываться, конечно, не следовало -- в глазах обоих его пленителен еще присутствовало некоторое сомнение. Эти двое -- не чета простодушному трактирщику из Менга, полиция везде одинакова, и глупцы там попадаются крайне редко. Что бы придумать такое, чтобы уж совершенно поразить их воображение? Ага! -- Во время своих путешествий я частенько встречался с самозванцами самого разного пошиба, господа, -- признался он доверительно. -- И вынес одно твердое убеждение: всякий раз они сводили дело к тому, что вымогали деньги у городских властей. Позвольте вас заверить, что у меня нет и не было подобных намерений -- по которым сразу и изобличают самозванцев. Наоборот, я прибыл сюда, чтобы устроить одно очень серьезное предприятие, о сути которого позвольте уж пока умолчать... но одно могу вам сказать: Нидерланды от этого только разбогатеют. Не желаете ли убедиться? Он с самым небрежным видом вытянул из кармана тяжеленный кошелек, полученный от Винтера, чье содержимое пока что сохранялось в целости, развязал тесемочки и наклонил замшевый мешок над столешницей. Золотой поток хлынул на нее, издавая самый приятный на свете звон. Двойные испанские пистоли громоздились на потемневшей доске стола живописно и крайне внушительно. Пара монет сорвалась со стола, покатилась по полу. Краем глаза д'Артаньян подметил, что младший бальи проворненько придавил их подошвой сапога -- и тут же уставился в потолок с наивно-безразличным видом, словно и не было у него под ногой золотых кругляшей. Старший этого не заметил -- он таращился выпученными глазами на груду золота с тоскливо-жадным выражением голодного кота, отделенного от миски с густыми сливками толстым непреодолимым стеклом... -- А вы говорите -- испанский шпион... -- сказал д'Артаньян прямо- таки покровительственно. -- Ну посудите сами: какой шпион, даже самый важный, будет располагать такими суммами? Позвольте вас отблагодарить за гостеприимство и доброе отношение, любезный господин бальи. Пожалуй, мой венценосный родитель вел бы себя на моем месте вот так... И с этими словами он небрежно зачерпнул золото горстью, сколько в руку влезло (но помня о том, что эти деньги предназначались отцу на расширение хозяйства, постарался все же особо не увлекаться), и с величественным видом, присущим царственным особам, протянул руку через стол. Старший бальи повел себя молодцом -- без малейших колебаний, отнекиваний и ложной скромности он вытянул сложенные ковшиком ладони, принял золото и уставился на него, едва ли не облизываясь. Подчиненный завистливо взирал на него -- но с этим д'Артаньян вовсе не собирался делиться, хватит с него и того, что ногой прикрыл. С самым недвусмысленным видом показывая, что его щедрость не безгранична, он собрал золото в кошелек, тщательно завязал его и отправил в карман. Сказал доверительно: -- Вы знаете, господа, меня форменным образом преследует один иезуит, переодетый простым слугой, строит всякие козни, пытается oncsahr|... Типичная иезуитская рожа: бледная, вытянутая, словно хлебнул полведра уксуса, вид постный и весь какой-то ханжеский, словно его уже записали в святые... -- Он мне сразу показался подозрительным! -- выпалил младший бальи. -- В самом деле, вылитый иезуит... Начальник метнул в его сторону предостерегающий взгляд и, покачивая ладонями с позванивавшим в них золотом, льстиво улыбнулся д'Артаньяну: -- В самом деле, сдается мне, что произошло досадное недоразумение, простите великодушно, ваша милость. "Точно, -- подумал д'Артаньян. -- У них ничего больше нет, кроме нашептываний скотины Гримо, донесшего на мнимого испанского шпиона. Атос и его слуга здесь, конечно же, неофициальным образом, они сами не располагают крепкой заручкой в этом городе... А впрочем, сам Атос вряд ли пошел бы на такой подлый ход, надо отдать ему должное, он известен как человек, всегда следующий правилам чести. Это Гримо постарался..." Старший бальи медоточивым голосом продолжал: -- Я рад слышать, что вы намерены пополнить нидерландскую казну. Вот только это чересчур уж растяжимое понятие -- нидерландская казна, обезличенное, что ли... Здесь, в славном городе Зюдердаме, тоже есть городская казна, и она, признаюсь, не особенно полна... Налоги собираются неаккуратно, расходы превышают воображение, торговля захирела, а мореплавание не приносит прежнего дохода... "Положительно, ему мало, -- моментально догадался д'Артаньян. -- Не очень уж и тонко намекает..."