тить очень скоро. -- Почему? -- вырвалось у всех троих практически одновременно. -- Потому что эти ваши лакеи все равно не сошли бы за убедительных свидетелей, -- отрезал Ришелье. -- Имеется печальный опыт... Кто поверит словам какого-то жалкого простолюдина, особенно если у него самая подозрительная репутация? Показания лакеев -- это безделица... Если бы обвинения можно было основывать только на этом, все было бы гораздо проще... Именно по этой причине, д'Артаньян, я не могу дать ход рассказу этой вашей девицы, сбежавшей от герцогини. Ну кто поверит какой-то деревенской простушке из Пикардии, утверждающей, что королева Франции занималась с ней непотребными вещами?! Гораздо больший вес имели бы показания, скажем, Мари де Шеврез, но это, как вы понимаете, нереально... Вот если бы удалось застать эту пару с поличным... -- Вот это, монсеньер, мне представляется вполне реальным, -- сказал де Вард. -- При усердных трудах... -- Время покажет, -- серьезно сказал Ришелье. -- Госпожа де Ланнуа, приставленная мною к ее величеству, жаловалась, что королева что-то заподозрила и начинает ее избегать... Так вот, господа. С одной стороны, вы потерпели поражение. С другой же невольно узнали кое-что важное. Теперь мы знаем, что герцог Орлеанский, Мари де Шеврез и Винтер продолжают в самом сердечном согласии плести какие-то интриги. А это уже немало. Это позволяет g`p`mee принять контрмеры, устроить капканы на иных тропках, мимо которых дичь ни за что не пройдет... -- Монсеньер... -- произнес д'Артаньян. -- Да? -- У меня не укладывается в голове... Герцог прекрасно знает, что Винтер и герцогиня хотели от него избавиться, и тем не менее... Ришелье усмехнулся: -- Боюсь, д'Артаньян, вам никогда не стать политиком -- вы не умеете спокойно относиться к таким вещам, как это умеет герцог. Между прочим, нельзя исключать, что он сам готовил их устранение в тот самый миг, когда они планировали его смерть... Политика, д'Артаньян, и не более того... Здесь не бывает ни друзей, ни врагов... Ну хорошо, оставим это. Я пригласил вас, господа, не столько выволочки ради, сколько для того, чтобы дать поручение. И уж его извольте выполнить в точности! Никакие оправдания приниматься не будут. Вы обязаны победить, вам понятно? В таком случае прошу внимания. Завтра утром вы все трое, прихватив с собой должным образом вооруженных слуг, отправитесь в Кале. Там на судне, капитан которого мне всецело предан, вы отплывете в Англию. В Лондон. Миледи Кларик и Рошфор уже выехали туда и, скорее всего, прибудут в Лондон раньше вас, но это не беда. У вас в запасе еще несколько дней, и вы сможете спокойно прожить их в Лондоне, не вмешиваясь ни в какие авантюры... особенно это касается Каюзака. Вы меня поняли, Каюзак? -- Конечно, монсеньер, -- смиренно проговорил великан. -- Проживем спокойно... А потом? -- Потом вам тоже не придется впутываться в авантюры, -- спокойно сказал Ришелье. -- Вам нужно будет, получив от миледи Кларик крохотную вещицу, которую можно спрятать в кулаке, доставить ее в Париж и передать мне в руки. В этой вещице -- судьба королевы... Я объясню подробно. У меня нет от вас в данном случае никаких тайн -- когда человек точно знает, что именно ему предстоит совершить, он прилагает все силы... А вам необходимо знать, ради чего вы рискуете головами... да-да, головами! Через неделю в парижской ратуше городские старшины устраивают бал для королевской четы. Королева обязана будет посетить это празднество. Один из приближенных его величества, -- при этих словах на его губах появилась тонкая улыбка, -- словно бы невзначай сумел навести короля на мысль, что ее величеству ради такого случая непременно следует надеть подарок супруга -- алмазный аксельбант из двенадцати подвесок... -- Но ведь они у Бекингэма! -- воскликнул д'Артаньян, не сдержавшись. -- Именно, -- с улыбкой кивнул Ришелье. -- У Бекингэма. Который непременно наденет это украшение, отправившись на бал, который вскоре будет дан в Лондоне, в королевском дворце Хэмитон-Корт. Нет нужны покушаться на все украшение -- поднимется шум, задуманное провалится... Достаточно будет, если миледи Кларик, улучив момент, срежет с плеча герцога две-три подвески. Этого вполне достаточно. Король их сразу узнает, даже если их будет не двенадцать, а всего две... Теперь понятно, что именно вам предстоит доставить во Францию? -- Безусловно, -- сказал д'Артаньян, и двое других согласно склонили головы. -- Будьте предельно осторожны, господа. Дело может оказаться смертельно опасным. О вашей поездке никто не знает... но окончательно быть уверенным в сохранении полной тайны невозможно. Без сомнения, королева уже встревожена. Она попытается послать к Бекингэму гонцов -- это первое, что придет в голову любому в ее положении. Перехватить этих гонцов всех до одного -- моя забота. А b`x` задача -- привезти подвески. И, повторяю, друзья мои, -- осторожность, осторожность и еще раз осторожность! В некоторых отношениях ваша миссия даже более опасна, чем военный поход. По крайней мере, на войне имеются четко обозначенные боевые порядки, и вы открыто отвечаете ударом на удар... Здесь же для вас главное -- не победить противника, не ответить на его удар, а доставить подвески в целости и сохранности, не опоздав к назначенному дню, иначе все усилия пойдут прахом. Бекингэм -- некоронованный владыка Англии, если он обо всем узнает и решит вам помешать, он сможет распоряжаться на этом туманном острове, словно сам король... Да и во Франции, на обратном пути, вы можете столкнуться с неожиданностями. Я ничего еще не знаю точно, но предпочитаю заранее предполагать самый худший оборот дела. Если так и произойдет, человек заранее готов к худшему и не потеряет времени даром, а если страхи окажутся преувеличенными -- что ж, тем лучше... Вам все понятно, господа? В таком случае отправляйтесь по домам и собирайтесь в дорогу втайне от всех. Не ввязываться в поединки, даже если вас сбежится оскорблять весь Париж! Ясно вам? Вы с этой минуты не принадлежите себе. Если вопросов все же будет не избежать, придумайте что-нибудь убедительное -- едете к родственникам в провинцию, отправляетесь покупать лошадей, приглашены в гости живущими вдалеке от Парижа друзьями... Хлопоты о наследстве, роман с замужней дамой... Все, что вам на ум взбредет. Лишь бы никому и в голову не пришло, что вы уезжаете по моему поручению, что вы уезжаете в Англию... -- И лицо кардинала вновь стало суровым, а его взгляд по-настоящему ледяным. -- Только победа, господа! Только победа... Глава третья О том, на какие неожиданности можно порой наткнуться, взявшись утешать даму -- Сударь, -- осторожно сказал Планше, принимая от хозяина красный плащ. -- Что-то у вас лицо печальное... Вы, часом, не попали ли в немилость к кардиналу? -- С чего ты взял? -- устало спросил гасконец. -- У нас же, у слуг, тоже есть глаза и уши... Мы-то слышали, как в том доме палили из пистолета... Ясно было, что не получилось у вас что-то, и его высокопреосвященство мог разгневаться... -- Ну, не все так мрачно... -- сказал д'Артаньян и решительно распорядился: -- Планше, собирайся в дорогу. Вычисти мою шпагу, проверь пистолеты и свой мушкет... В общем, все, как в прошлый раз. Мы уезжаем с рассветом. -- Опять в Нидерланды, сударь? -- На сей раз в Англию, -- сказал д'Артаньян, понизив на всякий случай голос чуть ли не до шепота. -- Но не проболтайся смотри... Он невольно окинул комнату быстрым взглядом. Стены здесь были солидные, сложенные из камня, не то что перегородки в доме на улице Вожирар, которые без труда можно проткнуть кинжалом, после чего смотреть и слушать, сколько душеньке угодно. И под дверями никто вроде бы не подслушивает -- его комнату отделяла от коридора небольшая прихожая, куда никто не мог прокрасться незамеченным. Но все же он повторил тихонько: -- Не болтай, смотри у меня! За дело, Планше, за дело... И не забудь сходить в конюшню, посмотреть лошадей -- подковы проверь, спины и все прочее... Живо! Планше вышел, не выказав ни малейших признаков удивления, -- за время службы у гасконца, пусть и не особенно долгое, он уже успел привыкнуть к самым неожиданным поворотам судьбы и meopedqj`gsel{l сюрпризам... И почти сразу же в дверь осторожно, почтительно постучали. Вошла служанка и, теребя фартук по свойственной простолюдинкам привычке, сообщила: -- Хозяйка просит вашу милость пожаловать для важного разговора прямо сейчас, если можете... -- Хозяйка? -- поднял брови д'Артаньян. -- А что ей нужно? -- Не знаю, ваша милость, мы люди маленькие... Просила пожаловать, говорит, вы ее обяжете до чрезвычайности... -- Она оглянулась и доверительно прошептала, подобно многим своим товаркам, питая явную слабость к блестящим гвардейцам независимо от того, к какой роте они принадлежали: -- Хозяйка, я вам скажу по секрету, сама не своя, чего-то стряслось у нее, плачет и плачет... Хозяин три дня как уехал неизвестно куда, и она насквозь расстроенная... Д'Артаньян задумчиво почесал в затылке. После известных событий красотка Констанция демонстративно его игнорировала -- в тех редких случаях, когда им удавалось столкнуться лицом к лицу, проскальзывала мимо с задранным носиком и выражением явной неприязни. Любопытно, что же так резко переменилось в одночасье? Как бы там ни было, следует принять приглашение. Во-первых, до ужаса любопытно, что ей теперь понадобилось, а во-вторых, если он не пойдет, еще решит, чего доброго, что он испугался или совесть у него нечиста... -- Передай, что я сейчас поднимусь, -- сказал он без колебаний. Служанка, игриво вильнув взглядом и явно разочарованная тем, что не последовало ни расхожих комплиментов, ни заигрываний, вышла. Чуточку подумав, д'Артаньян все же не стал снимать шпагу -- неловко, конечно, идти вооруженным даже не к хозяину, а к хозяйке дома, но береженого бог бережет. Он успел уже убедиться, что его враги в средствах не церемонятся... За окнами уже смеркалось, и на крутой лестнице было темновато, но убийцы там, безусловно, не смогли бы укрыться незаметно. Да и в хозяйской гостиной им просто-напросто негде было бы спрятаться -- д'Артаньян моментально в этом убедился, окинув комнату сторожким взглядом. Констанция порывисто подалась ему навстречу: -- Как хорошо, что вы все-таки пришли! Благодарю вас... -- Гвардеец на призыв очаровательной женщины всегда откликнется, -- сказал д'Артаньян выжидательно, не сводя с нее глаз. -- Но вы ведь, наверное, думаете, что я -- ваш враг... -- Помилуйте, Констанция, с чего вы взяли? -- пожал он плечами. У нее был печальный и растерянный вид, в огромных прекрасных глазах стояли слезы, одежда в некотором беспорядке -- корсаж зашнурован небрежно, обрамлявшие вырез платья кружева помяты, манжеты не застегнуты. Она определенно пребывала в самых расстроенных чувствах, но даже в таком состоянии была, надо признать, чертовски соблазнительна, так что гасконец, и до того взиравший на нее отнюдь не равнодушно, и на этот раз откровенно залюбовался. Потом, правда, вспомнил обо всех странностях, связанных с этой красавицей. И довольно холодно спросил: -- Что у вас случилось? -- Посмотрите, нас не подслушивают? "Многообещающее начало", -- подумал д'Артаньян, но сговорчиво подкрался к двери на цыпочках и, прислушавшись, решительно мотнул головой: -- Нет, не похоже. Она ушла. -- Ну да, я ее отпустила, но с герцогиней никогда неизвестно, у нее повсюду шпионы... "Еще лучше, -- подумал гасконец, заинтригованный. -- Как выразился бы монсеньер, интрига приобретает интерес..." И спросил с самым простодушным видом: -- Любопытно бы знать, какую герцогиню вы имеете в виду? Их в Париже преизрядное количество... -- А вы не догадываетесь? -- Откуда? -- пожал он плечами. -- Мы, гасконцы, простодушны и наивны, как дети малые, нам самые простые вещи растолковывать приходится по три раза... Констанция с упреком глянула на него сквозь слезы, так жалобно и беспомощно, что д'Артаньян ощутил легкий укол совести. -- Вы надо мной насмехаетесь, правда? Как-никак это была слабая женщина, ничем пока что не навредившая ни ему, ни его друзьям. Внешность, конечно, обманчива, а женское коварство общеизвестно -- но совершенно непонятно пока, в чем тут коварство... -- У меня и в мыслях не было ничего подобного, Констанция, -- сказал он мягко. -- Ну тогда вы, значит, мне не доверяете... Это и понятно. Кто я такая, чтобы заслужить ваше доверие? Интриганка и подручная заговорщиков... Она была такой несчастной, что любой мужчина охотно бы взялся ее пожалеть. -- Как вам сказать... -- произнес д'Артаньян, взвешивая каждое слово. -- По совести говоря, у меня язык не повернется обвинять вас в соучастии в каком-либо заговоре. Тот единственный заговор, в котором вы на моих глазах принимали самое деятельное участие, касался, помнится, отнюдь не политики... Она вскинула заплаканные глаза: -- Ну да, конечно... Это же были вы... Мне потом сказали... Ах, если бы вы знали, как она на вас зла! -- Герцогиня де Шеврез или королева? -- небрежно уточнил гасконец. -- Герцогиня, конечно... Вы разбили в прах все ее надежды. Она жаждет вам отомстить... И, боюсь, мне тоже... -- А вам-то за что? -- серьезно спросил д'Артаньян. -- Вы же ни в чем не виноваты... -- Шевалье, садитесь, я вас прошу, и поговорим откровенно... Дайте слово, что сохраните наш разговор в тайне... -- Охотно, -- сказал д'Артаньян. -- Если только, -- добавил он предусмотрительно, -- если только речь не пойдет о каком-нибудь политическом заговоре... -- О, что вы! Речь идет исключительно о моей участи. Я всерьез опасаюсь, что она решила от меня избавиться... -- Наша очаровательная Мари? -- с большим знанием вопроса спросил д'Артаньян. -- Кто же еще... -- Почему вы так думаете? Констанция попыталась ему улыбнуться: -- Мне неловко говорить с мужчиной об иных вещах... -- Но вы же сами меня позвали, -- сказал гасконец, заинтригованный еще более и, кроме того, рассчитывавший выведать что-то полезное для кардинала. -- Констанция, я ведь служу кардиналу, а значит, в некотором смысле, тоже чуть ли не духовное лицо... Можете мне довериться, слово дворянина. "Браво, д'Артаньян, браво! -- мысленно похвалил он себя. -- Если меж ней и герцогиней и в самом деле возникли трения -- а все к тому подводит, -- то, быть может, мы сможем рассчитаться за поражение на улице Вожирар... Только бы не вспугнуть ее и вызвать на откровенность..." -- Во всем, что касается лично вас, Констанция, я обещаю не только свято хранить тайну, но и помочь при необходимости, чем только смогу, -- сказал он насколько мог убедительнее и мягче. -- Вы молоды и очаровательны, если вас запутали в чем-то грязном, лучше всего попросить совета у надежного человека и просить о помощи... -- Я только этого и хочу! -- Вот и прекрасно, -- сказал д'Артаньян, чувствуя себя хитрейшим дипломатом школы Ришелье. -- Расскажите же без ложной стыдливости. Констанция, прикусив губу, рассеянно вертела на пальце перстень с большим карбункулом17, по виду старинный и дорогой. Столь ценную вещь простая галантерейщица могла получить исключительно в подарок и никак иначе. Красивым девушкам, сколь бы низкого происхождения они ни были, мужчины часто и охотно делают и более дорогие подарки... -- Мне стыдно, правда... -- проговорила она неуверенно, бросая на гасконца из-под опущенных ресниц быстрые взгляды, то растерянные, то лукавые. -- Вы так молоды и красивы, вы мне всегда нравились... Кто бы мог подумать, что придется перед вами исповедаться... -- Служба кардинала -- это служба духовного лица, как ни крути, -- пустил д'Артаньян в ход уловку, уже однажды приведшую к успеху. -- Ну что же, если иначе нельзя... Вы позволите, я не буду зажигать лампу? В полумраке, когда ваше лицо видно плохо, мне гораздо легче... -- Ради бога, как вам будет удобнее... -- Вы вряд ли меня поймете... -- Я попытаюсь, -- заверил д'Артаньян. -- Вам трудно будет меня понять... Дело даже не в том, что вы -- мужчина. Вы -- дворянин, человек благородный, наделенный немалыми правами и привилегиями уже в силу самого происхождения. Вы просто не в состоянии представить, как тяжело быть простолюдинкой... -- Констанция, право же, я лишен предрассудков, -- сказал д'Артаньян мягко. -- Все люди, независимо от происхождения, одинаково чувствуют и радость, и боль... -- Спасибо, вы чуткий человек... Но все равно вам трудно понять. Простолюдинке вдвойне тяжело, если она красива... Боже мой, как я, дуреха, была счастлива, когда получила работу во дворце! В гардеробе самой королевы! Это было, как в сказке, честное слово. Только очень быстро выяснилось, что на сказку это ничуть не похоже. Чуть ли не каждый знатный и титулованный господин обращается с тобой, как с вещью, которую может использовать по своему усмотрению и первой прихоти в любой момент, как стол или стул... -- Она тихонько всхлипнула. -- Когда меня в первый раз прямо в Лувре, в укромном уголке, затащил на кушетку человек, которого я не могу вам назвать, мне казалось, что жизнь кончена, что осталось после всего этого броситься вниз головой в Сену... Но не получилось, знаете ли. Не хватило духа, да и грешно кончать с собой... Потом были другие. И все бы ничего, люди смиряются и с худшим, но... Я однажды оказалась не просто в постели, а в спальне королевы Франции... Избавьте меня от подробностей, это настолько стыдно и грязно, что я ничего больше не скажу... И герцогиня... Однажды она вызвала меня к себе на улицу Вожирар и затащила в постель настолько бесцеремонно, что я до утра потом проплакала... Самое грустное, что им это понравилось, обеим понравилось, что я так и не смогла привыкнуть, что меня нужно брать чуть ли не силой... А ведь я -- обыкновенная женщина, сударь. То, с чем смиряются веселые девицы, меня не прельщает. Я хотела бы иметь друга... вроде вас... но это совсем другое дело, правда? Когда ты замужем за старым и бессильным чурбаном... -- Пожалуй, вы совершенно правы, Констанция, -- сказал d'Артаньян, приятно польщенный кое-какими ее фразами. -- Это совсем другое дело, вполне житейское... -- Вот видите, вы понимаете... А они превратили меня в шлюху, вынужденную обслуживать всех, кому этого только захочется. И все бы ничего, бывает и хуже, но... Надо вам знать, что королева и герцогиня де Шеврез находятся... -- В весьма своеобразных отношениях, -- закончил за нее д'Артаньян. -- Я знаю. -- Вот и прекрасно, вы меня избавляете от грязных подробностей... Случилось то, что частенько случается -- правда, в другом составе действующих лиц. Королева со временем стала предпочитать мое... общество и совершенно охладела к герцогине. А значит, герцогиня стала понемногу утрачивать влияние на нее... -- Черт побери! -- воскликнул гасконец. -- Насколько я знаю милую Мари, она должна вас возненавидеть! -- Так и случилось, шевалье, -- печально подтвердила Констанция. -- Именно так и случилось... В конце концов она уже не смогла эту ненависть скрывать, особенно после того, как провалился заговор и она не заняла того положения, на какое рассчитывала... Позавчера мы поссорились, и она в лицо мне заявила, что непременно сживет со света за то, что я оттеснила ее от королевы, как она выразилась. Она судит всех по себе и полагает, что я делала это нарочно, чтобы самой стать фавориткой и занять ее место... -- Типичный для герцогини ход мыслей, -- сказал д'Артаньян задумчиво. -- Ну да, что мне вам объяснять, вы сами уже успели ее хорошенько изучить и представляете, чего от нее ждать... Как по- вашему, я напрасно паникую или мне грозит вполне реальная опасность? -- Вернее всего будет последнее, -- сказал гасконец. -- Вот видите! Теперь, смею думать, вы понимаете мое положение! Королева ни за что меня не отпустит от своей персоны... но чем дальше, тем больше злится герцогиня. Если уж она вслух поклялась со мной рассчитаться... -- Дело серьезное, -- заключил д'Артаньян. -- Вам нужна помощь... -- Боже! -- порывисто воскликнула Констанция -- Значит, я в вас не ошиблась! Вы мне поможете! "Неплохо, -- подумал д'Артаньян холодно и отстраненно. -- Сначала ко мне перебежала эта пикардийская простушка, теперь в сетях оказалась рыба посолиднее. Пусть она и простая галантерейщица, но кое в чем может оказаться просто бесценной помощницей для кардинала. Это именно то, о чем он говорил -- застать врасплох! Нет уж, на сей раз я не буду ничего предпринимать самостоятельно. Расскажу обо всем произошедшем монсеньеру, а уж он со свойственным ему искусством сможет придумать ход..." -- Вы поможете мне? -- Конечно, -- сказал д'Артаньян. -- И не только я. Видите ли, есть люди, не в пример могущественнее меня, которые с превеликой охотой примут в вас участие. Скажу вам больше: эти люди способны защитить и укрыть вас даже от гнева королевы, не говоря уж о герцогине де Шеврез... -- Я, кажется, понимаю. Это... -- Тс-с! -- приложил палец к ее губам д'Артаньян, накрепко усвоивший иные кардинальские поучения. -- Никаких имен! Даже у стен могут быть уши! Ваши слуги... -- Я их всех отпустила до утра. -- А ваш муж... Он, кажется, уехал? -- Да, его не будет в Париже еще самое малое неделю, мы одни во всем доме, если не считать вашего слуги... -- Ну, он малый надежный, -- сказал д'Артаньян уверенно. -- И все же избегайте имен. Достаточно знать, что я вам непременно помогу... Вот черт! Завтра утром мне придется уехать... -- Надолго? -- На несколько дней, -- самым естественным тоном сказал д'Артаньян. -- В Нанте умер мой двоюродный дядюшка, и мне нужно уладить дела с наследством. Небольшое наследство, признаться, но для гвардейца, живущего исключительно на жалованье, и это лакомый кусочек... -- Значит, вы не сможете мне помочь? -- Ну что вы, Констанция, я же дал слово! Завтра утром, перед тем, как пуститься в дорогу, я непременно поговорю о вас с... с одним серьезным человеком. И после этого все ваши беды и треволнения закончатся, слово дворянина и гвардейца кардинала! -- Боже мой, шевалье д'Артаньян, вы и не понимаете, какой камень сняли у меня с души... И очаровательная Констанция бросилась ему на шею, бессвязно шепча на ухо какие-то слова благодарности, плача и смеясь одновременно. Гордый очередной победой над известным противником -- пожалуй, он отплатил за улицу Вожирар быстрее, чем рассчитывал! -- гасконец даже не сделал попытки разомкнуть обвившие его шею две изящных ручки, усердно внушая себе, что он это делает не из каких- то там низменных причин, а исключительно для пользы дела, ради того, чтобы не спугнуть чрезмерной холодностью перебежчика из вражеского стана, способного оказать воистину неоценимые услуги. Изящные ручки обвивали его шею, прерывистый шепот щекотал ухо, прядь пушистых волос упала на щеку... Д'Артаньян добросовестно попытался утешить молодую очаровательную женщину, перенесшую столько невзгод и тягот. Он и сам, честное слово дворянина, совершенно не заметил, как так получилось, что в один прекрасный момент его собственные руки, оказалось, действуют сами по себе, будто наделенные разумом и желаниями, -- правая, вот те на, уже давненько обнимала тонкую талию обворожительной Констанции, а левая, ну надо же, не только с большой сноровкой расшнуровала корсаж, но и успела, выражаясь военным языком, провести самую энергичную и тщательную разведку местности, изучая те возвышенности, которых были лишены эти чертовы Нидерланды -- те Нидерланды, что относятся к чисто географическим понятиям. Констанция нимало ему не препятствовала, наоборот, прильнула к его губам, и надолго. А оторвавшись, жарко прошептала: -- Вот это совсем другое дело... Это то, чего я сама очень хочу... Отнесите меня в спальню, милый Шарль... Мало найдется дворян, способных не выполнить тотчас столь ясный и недвусмысленный приказ, если он исходит от очаровательной молодой женщины, не питающей монашеской строгости нравов. Таковы уж прихотливые зигзаги мужской логики, особенно когда речь идет о молодых пылких гасконцах с буйной фантазией. Какая-то частичка сознания напоминала д'Артаньяну, что он влюблен в другую и всерьез, но, заглушая этот слабый голосок, уверенно прозвучал извечный мужской пароль: "ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ ДЕЛО!", поддержанный могучим девизом на невидимом знамени: "ОДНО ДРУГОМУ НЕ ПОМЕХА!" А вскоре, когда он опустил красавицу на широкую, основательную супружескую кровать, стало и вовсе некогда прислушиваться к слабеющему голоску совести, заглушенному более сильными противниками -- молодостью, бесшабашностью, легкомыслием и воспоминанием о том, что любимая женщина не спешит ответить на его чувства. В подобном положении оказывались тысячи мужчин с начала времен -- и наш гасконец не нашел в себе сил стать исключением. Она была хороша, пылка и покорна всем его желаниям -- и в полумраке спальни, освещенной лишь бледной полосочкой лунного qber`, разыгрались сцены, способные, пожалуй, удручить почтенного г-на Бонасье, несмотря на высказанное им самим неосмотрительное желание смириться с наличием у молодой жены любовника, чем если бы она и далее участвовала в политических заговорах. Подобные пожелания высказываются лишь для красного словца, а на деле ввергают говорящего в уныние... Однако то, о чем галантерейщик не знал, повредить его самочувствию, безусловно, не могло. И молодые люди со всем нерастраченным пылом долго предавались, быть может, и предосудительным, но, безусловно, естественным забавам, осуждаемым церковью и общественным мнением далеко не так яростно, как некоторые другие, свойственные, как выяснилось, и титулованным особам, и даже коронованным... В прекрасной Констанции д'Артаньян нашел столь великолепную любовницу, что при одной мысли о завтрашнем расставании и путешествии на туманный остров к извечным врагам Франции становилось тягостно и уныло. И потому он продолжал атаки, пока этому не воспротивилась человеческая природа. Они лежали, обнявшись, обессиленные и довольные, -- и, весь во власти приятной усталости, гасконец подумал-таки трезво, что он, пожалуй, заслужит благодарность кардинала за столь неожиданную победу над коварным противником. Кое-какие подробности его высокопреосвященству нет нужды сообщать: монсеньер как-никак -- духовное лицо, и следует соблюдать по отношению к нему определенные условности, исключительно из благовоспитанности... -- Хотите вина, Шарль? -- спросила Констанция, проворно зажигая лампу в изголовье постели. -- Честное слово, не хочется что-то, -- сказал д'Артаньян, решив таким образом хотя бы в малости соблюсти воздержание. -- Куда вы, останьтесь... Однако Констанция выскользнула из постели и, одернув тончайший батистовый пеньюар, совсем было направилась в дальний угол спальни, к столику, где стояла пара бутылок... "С каких это пор в спальню приносят вино заранее, еще не зная, пригодится ли оно?" -- трезво подумал д'Артаньян, но тут же забыл об этом, всецело поглощенный достойным внимания зрелищем: стройная молодая красавица в тончайшем пеньюаре, озаренная ярким светом лампы, падавшим на нее так, что батист просвечивал, как прозрачнейшее богемское стекло... Он проворно протянул руку и ухватил край пеньюара. -- Шарль, оставьте! Я все же налью вам стакан вина... В свете лампы сгустком крови сверкнул крупный карбункул на ее тонком пальце. Она попыталась высвободиться, но гасконец не пускал: ощутив прилив сил, он твердо намеревался, оставив вино на потом, повторить кое-что из случившегося недавно... Молодая женщина рванулась всерьез. Гасконец держал тонкую ткань крепко. Послышался тихий треск, батист разорвался и сполз с ее плеч, открыв пленительное зрелище... Пленительное?! -- Боже милостивый! -- вскричал д'Артаньян, замерев на постели в совершеннейшем оцепенении, пораженный в самое сердце. На ее круглом белоснежном плече гасконец с невыразимым ужасом увидел позорную отметину, без сомнения, наложенную рукой палача, -- чуть стертое, но вполне отчетливо видимое клеймо, крылатого льва. Клеймо, безусловно, было не французским -- во Франции преступниц метят цветком лилии, -- но это ничего не меняло... Констанция обернулась к нему уже не как женщина -- она сейчас напоминала раненую пантеру. В каком-то невероятно ясном озарении ума гасконец вдруг подумал, что никогда не видел ее плеч прежде, -- d`fe тогда, в Лувре, когда она лежала в объятиях англичанина, не позволила ему обнажить плечи... -- Ах ты, мерзавец! -- прошипела она голосом, мало напоминавшим человеческий. -- Надо ж тебе было... Во мгновение ока подняв крышку стоявшей рядом с лампой шкатулки, она выхватила оттуда стилет с длинным тонким лезвием и, переступив через окончательно свалившийся пеньюар, бросилась на постель к д'Артаньяну -- обнаженная, с исказившимся гримасой нечеловеческой злобы лицом, с оскаленными зубами и горящими глазами. Как ни был храбр гасконец, даже для него это оказалось чересчур -- он шарахнулся к стене, словно спасаясь от разъяренного зверя, каким, впрочем, красавица Констанция сейчас и казалась, растеряв все человеческое... Неизвестно, чем бы все кончилось, но дрожащая рука д'Артаньяна нащупала эфес шпаги -- перевязь висела на спинке кресла. Ощутив под пальцами знакомый предмет, он обрел толику уверенности -- и проворно выхватил клинок из ножен, не сомневаясь, что речь сейчас идет о жизни и смерти. -- Я не виновата, -- сказала Констанция быстрым, горячечным шепотом. -- Надо ж было вам, Шарль... Ничего не поделаешь, придется вам умереть... Никто не должен этого видеть... Она надвигалась с искаженным лицом, выжидая удобный момент для удара, -- но д'Артаньян, очнувшись от наваждения, уже поднял шпагу и, не колеблясь, приставил острие к ее груди. Ее ярость была столь безоглядна, что она в первый момент попыталась добиться своего -- и отодвинулась, лишь когда острие оцарапало ее белоснежную кожу и пониже ключицы выступила алая капелька крови, набухшая так, что стала величиной с карбункул на ее пальце. Констанция не отказалась от своего смертоубийственного замысла -- она просто зорко выжидала подходящего для нападения момента. Губы ее кривились, лицо свело жуткой гримасой, в ярком свете лампы крылатый лев на плече стал еще более четким, хотя с ним, несомненно, долго и упорно пытались разделаться, свести какими-то притираниями... Гасконец понял, что пора самым решительным образом плюнуть на предрассудки и вульгарнейшим образом спасаться бегством -- добраться до нижнего этажа, до своей комнаты, где дверь запирается изнутри, где есть пистолеты и мушкеты, где поддержит верный Планше. Она не лгала в одном: что дом пуст. Пребывай сейчас поблизости какие-то ее сообщники, они непременно прибежали бы на шум -- но никто так и не вломился, и она никого не призывала на помощь... -- Успокойтесь, моя красавица, успокойтесь! -- воскликнул д'Артаньян с обычной своей насмешливостью, делая финты шпагой. -- Иначе я нарисую на ваших щечках по такой же крылатой кошечке -- не столь мастерски, но старательно... -- Чтоб ты сдох! -- крикнула Констанция, стоя на коленях посреди постели и яростно высматривая момент для удара. -- Неудачное пожелание, -- откликнулся д' Артаньян, потихонечку продвигаясь к самому краю постели, опуская с нее одну ногу, потом другую. -- Не в мои юные годы думать о смерти... Интересно, чей это герб, крылатый лев? Что-то такое в голове крутится... Не возьму в толк, где это вас так украсили... Не подскажете, за что? -- Чертов гасконец! -- Удивительно точное определение, -- сказал д'Артаньян, мало- помалу продвигаясь вдоль стены к выходу. -- Ничего не имею против, когда оно звучит из уст врага... Эй, эй, поосторожнее, красотка! Иначе, богом клянусь, проткну, как утку на вертеле! Не было ни времени, ни возможности подбирать одежду -- и он, нагой, как Адам, упорно продвигался к двери. Констанция следовала за ним на некотором расстоянии, как сомнамбула, порой пытаясь резким броском зайти слева или справа, -- но гасконец, чьи чувства обострились от смертельной угрозы, вовремя замечал все эти попытки и пресекал их молниеносными выпадами. -- Напрасно, моя прелесть, -- хрипло выговорил он, поводя клинком. -- В этой забаве тебе ни за что не выиграть. Нет должного навыка, уж прости за откровенность... -- Ты умрешь, скотина! -- Все мы когда-нибудь умрем, -- философски ответил д'Артаньян. -- Но мне, откровенно говоря, будет приятнее, красотка, если первой будешь ты, уж извини на худом слове... Стоять! Я не шучу! Это не тот случай, когда гасконец будет щадить женщину! Стой, говорю, ведьма чертова, проткну ко всем чертям! Констанция неотступно следовала за ним растрепанной фурией, высоко подняв руку с кинжалом. -- Черт возьми... -- бормотал гасконец себе под нос, -- в чем-чем, а уж в геральдике дворянин обязан быть силен, даже такой беарнский неуч, как я... Что-то мне напоминает эта крылатая кошка, определенно... Геннегау... нет, с чего бы? Ага! Венеция! Клянусь спасением души, Венеция! Это венецианский герб! Ее лицо, и без того страшное, исказилось вовсе уж жутко, и гасконец понял, что определил верно. -- Волк меня заешь, красотка, со всеми потрохами! -- воскликнул он, крест-накрест рассекая воздух перед собой свистящими взмахами клинка, чтобы удержать эту фурию от новой атаки. -- Похоже, ты в свое время неплохо провела время в Венеции, и, судя по старому клейму, в самые что ни на есть юные годы! Чем же ты так допекла тамошние власти, что они решили тебя этак вот почествовать? -- Я до тебя непременно доберусь, мерзавец! -- выдохнула Констанция сквозь пену на губах. -- И до твоей девки тоже! -- Попробуй, -- сказал д'Артаньян хладнокровно, спиной вперед вываливаясь в дверь. -- Но предупреждаю, что кончится это для тебя самую малость похуже, чем в Венеции... На лестнице было темно, ее скупо освещал лишь серебристый лунный свет. Упасть -- значило погибнуть, Констанция неотступно следовала за ним, показалось даже, что в полумраке ее глаза светятся, как у волка из гасконских лесов. Осторожно нащупывая босыми подошвами ступеньки, морщась, когда их щербатые края царапали кожу, держась левой рукой за перила, д'Артаньян осторожненько спускался спиной вперед, время от времени вертя головой, чтобы не застали врасплох возможные сообщники. Но он достиг первого этажа, так и не увидев никого третьего, -- положительно, она не лгала, что отпустила слуг... Когда она увидела, что добыча ускользает, взвыла, как безумная. -- Мерзавец! Негодяй! Кардинальский прихвостень! С кем ты вздумал тягаться, гасконский дикарь? Вам все равно не выиграть -- ни вашему чертову Ришелье, ни тебе, ни прочим! -- Ого! -- с ухмылкой воскликнул д'Артаньян, заведя левую руку за спину и нащупывая дверь прихожей. -- Что-то мне начинает казаться, что не в клейме даже дело! Что ты мне наврала, будто раскаялась и хочешь сбежать от своих дружков-подружек! Не подскажешь ли, что задумала? -- Не всегда же тебе будет так везти, негодяй, как сегодня! -- завопила Констанция, швыряя в него случайно оказавшимся на лестнице цветочным горшком. Д'Артаньян вовремя уклонился, и горшок с грохотом разлетелся вдребезги, ударившись о дверь его квартиры. Она чуть ophnrbnphk`q|, и в щелочке показалось удивленное лицо Планше. -- Черт возьми, ты точно что-то замышляла! -- вскричал д'Артаньян. -- Слава Венеции! Да здравствует Венеция! И, не теряя времени, проскочил в дверь, вернее, протиснулся мимо остолбеневшего Планше. Оттолкнув замершего в изумлении слугу, побыстрее задвинул засов. -- Сударь... -- пробормотал заспанный слуга. -- Вы что, поссорились с дамой? Я думал поначалу, когда поднялся тарарам, что это муж некстати вернулся, хотел бежать на помощь, но решил, что встревать как-то негоже, уж с одним-то замшелым галантерейщиком вы справитесь, это не поганец Бриквиль... А тут что-то другое... Послышался глухой удар -- это Констанция, вне себя от ярости, попыталась пробить стилетом внушительные доски толщиной в ладонь, что ей, разумеется, не удалось. Судя по звукам и донесшимся проклятиям, она лишь сломала стилет. Планше покрутил головой: -- Этакого, сударь, я не видел даже у вас на службе... Что вы ей такое сделали, что она головой дверь прошибить пытается? Д'Артаньян, чувствуя ужасную слабость, опустил руку со шпагой и, стоя посреди прихожей голый, словно Адам до грехопадения, устало распорядился: -- Планше, быстро принеси какую-нибудь одежду, пистолеты и мушкет. Придется нам с тобой до утра проторчать тут в карауле. Клянусь богом, нам нельзя глаз сомкнуть! Мало ли чего от нее можно ждать... Она сейчас на все способна... -- Неужели, сударь, это мадам Бонасье? -- Она самая, можешь не сомневаться. Только очень рассерженная, так что узнать мудрено... -- Насилу узнал, право, показалось даже, что сумасшедшая с улицы забежала, а то и ведьма в трубу порхнула... Что там меж вами случилось, сударь, простите на неуместном вопросе? Это ж уму непостижимо... Видывал я у нас в Ниме разозленных баб, но такого... Видывал мегеру с поленом, видывал с граблями и даже с вилами, но все равно далеко им было до мадам Констанции... Что ж такого случиться могло? -- Запомни, друг Планше, -- наставительно сказал д'Артаньян, немного успокоенный тишиной за дверью. -- Вот так вот и выглядит женщина, когда узнаешь ее по-настоящему страшную тайну... Ну, тащи одежду, пистолеты, берись за мушкет... У нас еще осталось анжуйское в погребце? Отлично, прежде всего неси бутылку, а вот стакана не надо, это лишнее... Выхватив у слуги откупоренную бутылку, д'Артаньян поднес горлышко к губам и осушил единым духом. Опустился на стул, все еще намертво зажимая в руке шпагу. Его стала бить крупная дрожь, и одеваться пришлось с помощью Планше. Слуга с бесстрастным видом принес и положил на стол пистолеты, разжег фитиль мушкета и выжидательно уставился на хозяина в ожидании дальнейших распоряжений. -- Вот что, -- сказал гасконец решительно. -- Мы с тобой не успели еще нажить уйму добра, если собрать все мои вещи, получится парочка узлов, не больше. Да еще шпаги со стены... -- Именно так, сударь, а у меня и того меньше, все в один узел войдет... -- Собирай вещи, -- распорядился д'Артаньян. -- Хорошо, что мы на первом этаже сейчас, будем выбираться через окно, благо за квартиру заплачено за месяц вперед и мы свободны от долгов... -- Сударь, вы не шутите? -- И в мыслях нет, -- серьезно сказал д'Артаньян. -- Собирай вещи, выбрасываем узлы в окно и сами уходим тем же путем, уводим лошадей из конюшни... Лучше проторчать до утра на улице, рискуя, что нас примут за воров, чем оставаться под одной крышей с нашей k~aegmni хозяйкой, когда она в столь дурном настроении. -- Но, сударь? -- Ты ее видел? -- Видел... -- Вот то-то. Собирай вещи, проворно! -- Сударь, я за вами готов в огонь и в воду, но объясните, наконец, что случилось... -- У нее клеймо на плече, -- тихо сказал д'Артаньян. -- Нет, не французское -- венецианское. Вид у него такой, словно его наложили довольно давно тому -- и обладательница долго и старательно пыталась его свести всякими притираниями... Сейчас ей лет двадцать шесть... Она должна была натворить что-то серьезное, если ее заклеймили черт-те сколько лет назад... Совсем молоденькой... -- Ваша правда, сударь,