и умолкли за дверью. Король, удовлетворенно улыбнувшись, сказал: -- Вы, кажется, сударь, изволили спьяну обозвать меня в Лондоне слабохарактерным рогоносцем? -- Ваше величество, я был неправ! -- покаянно сказал д'Артаньян. -- Простите, на меня какое-то затмение нашло! Я сейчас и сам вижу, что в вас взыграла кровь благородных предков! Не велите казнить, велите миловать! Это все из-за уиски, невыносимого для всякого истого француза! -- Успокойтесь, успокойтесь, любезный д'Артаньян, -- сказал король, положив ему руку на плечо. -- В конце концов, мы, гасконцы, должны держаться друг за друга, не правда ли? Волк меня заешь, вы мне оказали слишком большую услугу, чтобы я на вас сердился по пустякам! Мало ли что можно наболтать спьяну, особенно после этого смертоубийственного уиски... Оставьте, я не сержусь! -- О, ваше величество, вы так добры... -- растроганно сказал д'Артаньян. -- Право же, спьяну... -- Я обязан вас вознаградить, -- сказал король решительно. -- Wrn скажете о маршальском жезле? Черт побери, вы достойны того, чтобы нынче же стать маршалом Франции! И еще... Я хорошо помню, что гасконцы бедны, как церковные мыши... Ста тысяч пистолей вам хватит? -- Вполне... -- Нет, этого мало, и не спорьте! Меня не зря зовут Людовиком Справедливым. Двести тысяч! Да, это подходящая сумма для вас... И еще я вас делаю кавалером ордена Святого Духа... -- А вы поможете мне жениться на Анне? -- На Анне? -- поднял брови его величество. -- Да ее же вышвырнули отсюда, блудливую кошку! Зачем вам эта шлюха? -- Тысяча извинений, ваше величество, но я имел в виду мою Анну, миледи Кларик, образец чистоты, добродетели и красоты... -- А, ну это другое дело! Мы немедленно пошлем за ней гонцов, и я велю ей выйти за вас замуж немедленно. Кардинал Ришелье вас обвенчает... не правда ли, кардинал? -- С превеликим удовольствием, ваше величество, -- сказал Ришелье, кланяясь. -- Наш отважный д'Артаньян это вполне заслужил... Король, дружески улыбаясь, воскликнул: -- А потом мы все вчетвером отправимся в какой-нибудь кабачок вроде "Головы сарацина" и выпьем там как следует... -- Если мне будет позволено поправить ваше величество, я предложил бы "Сосновую шишку", -- сказал д'Артаньян. -- Туда как раз завезли испанское вино, и колбасы там недурны... -- Ради бога, ради бога! Подождите минуточку, я сейчас повешу вам орден на шею, чтобы вы выглядели еще достойнее... Он повернулся было к секретеру, но вместо этого схватил д'Артаньяна за шиворот и принялся ожесточенно трясти, крича: -- Сударь! Сударь! Сударь! В одно мгновение бесследно исчезли и одна из роскошных зал Лувра, и король с королевой, и кардинал, а вместо этого обнаружился Планше, без особых церемоний трясший д'Артаньяна за ворот и тихо звавший: "Сударь! Сударь!" Однако прошло еще какое-то время, прежде чем гасконец окончательно уяснил, что высший орден Франции и маршальский жезл, равно как и решительная расправа короля с неверной супругой были лишь предрассветным сном, а на самом деле он лежал сейчас на кровати в гостинице "Кабанья голова" -- почти полностью одетый, скинувший только сапоги и камзол. Прежде всего он схватился за шею -- но подвешенный на тонком ремешке мешочек с двумя подвесками был на месте, он только съехал под левый бок из-за того, что ремешок был чересчур длинный... Отчаянно моргая, д'Артаньян всецело вернул себя к реальности, успев еще мимолетно пожалеть о привидевшихся в столь приятном сновидении наградах, коих ему во всамделишной жизни вряд ли дождаться с этаким-то королем, обязанным своим прозвищем не высоким качествам характера, а исключительно знаку зодиака... -- Что-то случилось? -- спросил он озабоченно, видя удрученное лицо Планше, и, не теряя времени, вскочил с постели, принялся на всякий случай -- вдруг придется срочно куда-то бежать? -- натягивать сапоги. -- Да не молчи ты! От одежды Планше на три фута вокруг несло промозглой речной сыростью, а глаза были красные -- похоже, нынче ночью верный слуга вообще не улучил минутки вздремнуть. -- Кажется, дела не особенно хороши, сударь, -- сказал Планше. -- Быть может, даже и плохи... -- Черт побери, это ты от англичан нахватался этих словечек! -- вспылил д'Артаньян, натягивая камзол и через голову надевая перевязь со шпагой. -- Это от них только и слышно: "Боюсь, он умер..." "Предполагаю, дела не особенно хороши..." Брось эти их ухватки и объясни все толково, как подобает французу! -- Слушаюсь, сударь... Так вот, когда вы уплыли, я направился onhqj`r| словоохотливого собеседника, а где его лучше всего искать, как не за выпивкой? Понимаете ли, бал в королевском дворце -- это не только залы, где веселятся господа. Это еще и превеликое множество слуг, как дворцовых, так и тех, что прибыли с господами. А значит, слетелись, как мухи на мед, и торговцы с разной снедью и вином... Вы мне приказали не жалеть денег, и я старался... -- Короче! -- взревел д'Артаньян. -- В общем, сударь, мне быстро удалось выведать, что двух наших соперников, то бишь господина Атоса и Гримо, посадили в один из винных подвалов, к тому времени уже опустевший. Винные подвалы, сударь, строят надежно и запорами снабжают изрядными... Как только я это выяснил, тут же постарался пробраться как можно ближе. И мне удалось -- это все-таки не тюрьма, а обыкновенный подвал, так что я с парочкой новых приятелей поместился совсем близко от входа, и мы все вместе выпивали понемножечку, то есть, с точки зрения стражи, выглядели вполне благонамеренными людьми, занятыми абсолютно житейским делом... -- Короче! -- Короче некуда, сударь, я как раз перехожу к главному... Сидели мы, стало быть, поблизости от лестницы в подвал, выпивали, как приличные люди, -- и вдруг появился некий англичанин, по виду из благородных, и звали его капитан Паддингтон. -- Он что, тебе представился? -- фыркнул д'Артаньян. -- Да нет, конечно, с чего бы вдруг? Просто стражник начал ему докладывать: мол, вы уж простите, капитан Паддингтон, что я вашу милость вызвал с бала, но дело в том, что этот самый схваченный француз, тот, что выглядит дворянином, все время выкрикивает ваше имя и твердит, чтобы мы вам передали слово "Пожар", иначе, дескать, всем вам -- это стражник ему говорит -- головы поотрубают, как пить дать... Капитан этот, как услышал про "Пожар", тут же кинулся в подвал -- и, пары минут не прошло, вышел оттуда с обоими нашими заключенными. Я так понимаю, этот капитан Паддингтон -- из людей герцога Бекингэма, а слово это было у них заранее обговоренным паролем на случай какого недоразумения... -- Клянусь небом, мне и самому так кажется, -- сказал д'Артаньян. -- И что было дальше? -- Этот самый капитан Паддингтон увел Атоса прямехонько во дворец. Прошло совсем немного времени, и все они выскочили оттуда, как сумасшедшие -- герцог Бекингэм, Атос с ним, Паддингтон, еще несколько человек, надо полагать, из свиты герцога. Кинулись на герцогскую барку и отплыли, хотя на реке стояла тьма-тьмущая... Ну, я не растерялся, нашел лодку -- их там множество стояло, наемных -- и велел плыть за баркой, заплатил ему с ходу столько, что он про вопросы забыл... Когда они приплыли в Лондон, пошли во дворец герцога. Там сразу же загорелись огни, началась преизрядная суматоха, со двора вылетел верховой и куда-то помчался сломя голову, да так, что и нечего было думать угнаться за ним на своих двоих. Я еще постоял чуточку напротив дворца и решил, что все равно ничего больше не узнаю, время уж больно раннее, так что лучше поспешить к вам и доложить все... Надеюсь, сударь, я ничего не напортил? -- Ну что ты, наоборот, -- хмуро сказал д'Артаньян. -- Ты выше всяких похвал, Планше... Похоже, для нас в этом городе становится слишком уж горячо. Атос, без сомнения, уже открыл герцогу глаза на мою скромную персону, и тот, спорю на все свое невыплаченное жалованье, уже горько пожалел о своей щедрости по отношению к "Арамису"... Пора бежать, а? -- Осмелюсь добавить, сударь, -- и побыстрее... Сдается мне, герцог не станет церемониться ни с вами, ни со мной, в таких делах не разбирают, кто господин, а кто слуга... -- Золотые слова, Планше, -- сказал д'Артаньян. -- Вульгарно выражаясь, нужно уносить ноги. Благо вещей особенно собирать и не нужно, много ли их у нас... Он ни капельки не паниковал -- просто лихорадочно прикидывал в уме степень грозящей им опасности и пытался предугадать, как будет действовать герцог, уже, несомненно, обнаруживший пропажу двух подвесков. Самое лучшее в таких случаях -- поставить себя на место охотника. Безмозглая дичь сделать это не способна, но мы-то люди... В Лондоне нет ничего похожего на парижскую полицейскую стражу, и это несколько облегчает дело. Здешние городские стражники -- народ ленивый и пожилой, занятый главным образом тем, что толчется на главных городских улицах, притворяясь, что надзирает за порядком там, где его все равно не нарушают. Полицейских сыщиков вроде парижских здесь тоже нет -- и лондонец, которого, к примеру, обокрали, должен заплатить судейским за розыски преступника, иначе никто и пальцем не шевельнет... С другой стороны, у герцога есть свои собственные агенты, сыщики и прочие клевреты -- вроде этого самого капитана Паддингтона или чертова Винтера. Какие действия они предпримут в такой вот ситуации? Да, безусловно, станут рыскать по гостиницам, старательно описывая хозяевам и вообще всем встречным-поперечным д'Артаньяна, -- другого способа просто не существует. Если учесть, что гостиниц в Лондоне превеликое множество, а соглядатаев у герцога вряд ли особенно много -- уж никак не сотни, десятка два-три, в худшем случае четыре-пять, а ведь их всех надо еще собрать вместе, растолковать, кого надо найти... Кажется, хватит времени, чтобы благополучно улизнуть, оповестить Каюзака, если он еще не встал, разбудить, вместе с ним добраться до порта, где в трактире "Золотая лань" остановился де Вард, сесть на корабль, благо разрешение герцога в кармане и вряд ли Бекингэм спохватится его отменить... С этими бодрыми мыслями д'Артаньян застегнул последние пуговицы, сунул за пояс два своих пистолета и оглянулся на Планше: -- Что ты там копаешься? Пошли... Дверь распахнулась, вошел де Вард, мрачнее тучи, и с порога заявил: -- Д'Артаньян, измена! -- Что такое? -- воскликнул гасконец, невольно хватаясь за шпагу. Следом вошел хозяин, великан Брэдбери, с лицом хмурым и озабоченным, он без усилий, одной рукой волок за собой тщедушного человечка, насмерть перепуганного и одетого, как слуга, -- волок с таким ожесточением и усердием, что подошвы полузадушенного коротышки частенько не имели соприкосновения с полом. Оглядевшись, он выбрал самый дальний угол, откуда трудненько было бы выбраться, поставил в него пленника, выразительно покачал перед его носом громадным кулаком и внушительно что-то произнес по-английски. Д'Артаньян, от расстройства чувств начавший было помаленьку понимать здешний язык, сразу догадался, что это было приказание смирнехонько стоять на месте во избежание еще больших неприятностей, -- предупреждение, к коему следовало относиться серьезно, учитывая комплекцию трактирщика, едва ли не царапавшего макушкой потолок (а потолки тут были не такие уж низенькие). -- Мне, право, жаль, сэр Дэртэньен, -- прогудел хозяин удрученно. -- Но воля ваша, а моей вины тут нет. Тут ведь не простым воровством попахивает, а этому ни один расторопный хозяин гостиницы не в состоянии помешать... -- О чем вы? -- растерянно спросил д'Артаньян. Брэдбери, отвернувшись, погрозил кулаком трепетавшему в углу qsazejrs: -- Это, изволите ли знать, мой непутевый слуга. Вечно с ним какие-то неприятности -- то пару монет в карман по нечаянности смахнет, то приворует по мелочи, то нахамит господам постояльцам... Давно бы, по совести, следовало его вышвырнуть за дверь, да все руки не доходили. Вот доброта моя меня и подвела... Его, паршивца, выдал Дэйр -- вот где образец слуги, расторопный, почтительный, верный, грошика не прикарманит... Ваш друг, сэр Каюзак, проснулся поутру и заказал бутылку вина по своему обыкновению... Так вот, Дэйр прибежал ко мне и сказал, что собственными глазами видел, как этот чертов мошенник зашел под лестницу и принялся в откупоренную бутылку какой-то белый порошок сыпать... А потом, как ни в чем не бывало, взболтал бутылку, чтобы, надо полагать, растворилось побыстрее, и понес ее в номер сэру Каюзаку... Эй, погодите, ничего страшного... Но д'Артаньян был уже в коридоре. В три прыжка он достиг двери той комнаты, где разместился Каюзак, толкнул ее и вбежал, терзаемый ужасными предчувствиями. Однако сразу же убедился: дела обстоят гораздо лучше, чем ему поначалу представлялось. Зрелище, представившееся его глазам, напоминало скорее старую гасконскую сказку о зачарованном дворце, все обитатели которого стараниями на что-то прогневавшейся злой феи погрузились в беспробудный сон, застигший их средь бела дня за самыми обычными занятиями, кто где был... Эсташ, полностью одетый, сидел в уголке, привалившись спиной к стене и разбросав ноги, с зажатой в кулаке бутылкой. Он храпел оглушительно, переливчато, рыча и клокоча, но, как ни старался, не мог превзойти хозяина: Каюзак сидел за столом, уронив голову на руки, перевернув локтем стакан, и испускал такие рулады, взревывая, присвистывая и ужасно сопя, что казалось, будто столешница вот-вот треснет. Судя по всему, в бутылку подсыпали не яд, а снотворное. Хозяин выпил большую часть, по доброте души позволив слуге разделаться с остатками, -- и оба моментально свалились с ног, одурманенные... Зелье, должно быть, сильнодействующее... Вернувшись через пару минут к себе в комнату, он пожал плечами в ответ на вопросительный взгляд де Варда: -- Все то же самое, что вы наверняка уже видели, граф, -- они оба усыплены, причем ничего ценного из комнаты не взято, я проверял. Кошельки в карманах, кольца на пальцах, пистолеты на столе... И все остальное на месте. Хозяин пробасил: -- Слышал я про подобные фокусы воришек -- как-никак потомственный лондонец и потомственный содержатель постоялого двора с трактиром. Вот только воры снотворное подсыпают на ночь глядя, чтобы потом без помех порыться в вещах, -- а чтобы наоборот, ранним утречком... Никак не воровская повадка. Да и нет у меня воров, я за этим строжайшим образом слежу, в старые времена покалечили мои молодцы парочку, с тех пор стороной и обходят... Рубите мне голову, сэр Дэртэньен, но это совсем другое. Это уж какие-то ваши барские забавы -- интриги, заговоры и чем там вы, благородные господа, еще балуетесь на досуге... Это вы за собой приволокли, и я, вот уж честное слово, ни при чем. Вины заведения тут нет ни малейшей, это вам всякий скажет, если рассудить по совести... -- А он что говорит? -- кивнул д'Артаньян на смирнехонько стоявшего в углу виновника переполоха. -- Что он говорить может? -- Хозяин показал проштрафившемуся слуге здоровенный кулак, и тот затрясся мелкой дрожью. -- Будто подошел к нему вчера вечером неприметный субъект, судя по виду -- hg простых, дал порошок и посулил деньги за то, чтобы этот прохвост, если сэр Каюзак чего спросят утром, подсыпал этот самый порошок в заказанное, будь то вино или прохладительное питье. Поначалу этот олух упирался, как ни заверял его незнакомец, что там не яд, а безобидное сонное снадобье, -- но тот стал набавлять и набавлять денежку, пока мошенник не соблазнился... -- Вчера вечером? -- переспросил д'Артаньян. -- Вчера вечером, сэр Дэртэньен, по крайней мере, мошенник в этом клянется и божится, вчера вечером, когда еще не тушили огни... "Вчера вечером, -- повторил про себя д'Артаньян еще раз. -- Когда не тушили огни... В это время я был даже не во дворце Хемптон- Корт, подплывал к нему на лодке, и Атос еще не успел туда добраться, и ни одна живая душа не знала о моем присутствии там, не говоря уж о том, чтобы подозревать в фальшивом Арамисе посланца кардинала. В таком случае, дело решительно запутывается. Ничегошеньки не понимаю. Да и потом, случись все не вечером, а утром, какой смысл подсыпать снотворное моему спутнику, когда проще было тут же схватить обоих? Опасались нешуточной силушки Каюзака? Но тогда достаточно было послать побольше дюжих молодцов, от десятка рослых англичан и Каюзак бы не отбился голыми руками... Ничего не понимаю. К чему и зачем? Полное впечатление, что эта выходка не имеет ничего общего с главной интригой..." Хозяин сказал с некоторой удрученностью: -- Мне, право же, неловко, сэр Дэртэньен... Но, повторяю, заведение тут ни при чем, это явно ваши дела... -- Я вас ни в чем и не обвиняю, любезный Брэдбери, -- сказал д'Артаньян чистую правду. -- Мы все равно собирались уезжать этим утром... Сделайте такое одолжение, заберите отсюда этого прохвоста и приготовьте нам счет... -- Значит, этот скот вам больше не нужен? -- Ни для каких надобностей, -- твердо сказал д'Артаньян. Он понимал, что любые допросы были бы бессмысленны, они ничего не дадут: снотворное передавала и деньгами соблазняла наверняка какая-нибудь мелкая сошка, которую бессмысленно разыскивать по остывшему следу. Вряд ли тот, кто замышляет серьезные интриги, отдает приказы и платит деньги, сам отправится на подобное дело -- к чему, если есть нижестоящие, наемники, мелкая шушера? Брэдбери, сграбастав виновного могучей десницей за шиворот, поволок его из комнаты, что-то вполголоса говоря по-английски, -- судя по его ожесточенному лицу и закатившимся глазам подлеца слуги, тому было обещано множество самых неприятных вещей, и, зная хозяина, не стоит сомневаться, что угрозы будут немедленно приведены в исполнение, пересчитают мерзавцу ребра где-нибудь на заднем дворе... -- Собственно говоря, д'Артаньян, я намеревался ожидать вас на судне или в "Золотой лани", -- тихо сказал де Вард. -- Но что-то словно бы толкнуло... Я сначала заглянул к Каюзаку и увидел уже известное вам зрелище. Полагал, с вами то же самое... -- Бог миловал... или на мой счет у нашего неизвестного врага какие-то другие планы, -- сказал д'Артаньян озабоченно. -- За кораблем не следят? -- Я уверен, что нет. И в "Золотой лани" безопасно -- уж за это- то можно ручаться... -- Как, кстати, называется корабль? -- "Лесная роза". Шкипера зовут Джеймисон, он человек вполне надежный -- пока платишь ему исправно... -- Хорошо, я запомню, -- сказал д'Артаньян. -- Отправляйтесь туда, граф, а я расплачусь по счету, осмотрюсь тут немножко, нет ли поблизости каких-нибудь подозрительных типов, потом найму onbngjs, чтобы доставить Каюзака со слугой... Планше успел вам сказать про то, что случилось во дворце? -- Нет. Хозяин понимает по-французски... -- Атос приплыл в Хэмптон-Корт вчера ночью, -- сказал д'Артаньян, опуская все ненужные сейчас подробности. -- С каким-то письмом -- определенно ее величество в панике послала его за подвесками... Боюсь, они уже знают, кто я на самом деле... -- Пора уносить ноги, -- с напряженной улыбкой покрутил головой де Вард. -- Самое время... -- Спешите на судно, черт возьми! Кивнув, де Вард скрылся в коридоре. -- Ну, ты уложил вещи? -- повернулся д'Артаньян к Планше. -- Отлично, оставайся пока здесь, а я пойду поищу повозку. Никто ничего не заподозрит -- мало ли дворян напиваются до такой степени, что их приходится везти куда-то, как дрова? Когда хозяин принесет счет, расплатись и добавь что-нибудь за беспокойство, чтобы он не чувствовал себя обиженным всем, что творилось вокруг нас. Если расстанемся друзьями, он вряд ли станет откровенничать с кем-то, кто явится по наши души... Он нахлобучил шляпу и вышел. Спустился на первый этаж, огляделся в поисках какого-нибудь слуги, чтобы поручить ему нанять повозку, -- как назло, ни одного не наблюдалось поблизости, обширная прихожая или "holl", как выражаются англичане, была пуста. Внезапно раздались тяжелые шаги, которые д'Артаньян, сам служивший в войсках, опознал безошибочно. Отчего-то так повелось, что шаги солдат звучат особенно гулко и тяжело, хотя весом они ничем не отличаются от прочих людей, да и сапоги у них точно такие же. А вот поди ж ты -- отчего-то поступь солдат всегда громоподобна... Восемь человек в красных камзолах и блестящих стальных шлемах, разомкнувшись, страшно топоча, охватили его плотным кольцом. Девятый, в таком же камзоле, но не в шлеме, а в шляпе с пером и при шпаге, спросил негромко: -- Это ведь вас зовут д'Артаньян? У гасконца был сильный соблазн ответить, что незнакомец обознался, но он тут же оставил это намерение. Будь он один или на пару с Планше, можно было попытаться незаметно скрыться -- но куда прикажете девать Каюзака с Эсташем, которые так и попадут в лапы врага безмятежно храпящими? -- Это мое имя, -- сказал он спокойно. -- Меня зовут Джон Фельтон, -- сказал молодой человек. -- Я лейтенант королевского флота. Вы арестованы... именем короля. Чуткое ухо д'Артаньяна уловило некоторую паузу меж двумя последними словами и теми, что им предшествовали, но он сохранил свои наблюдения при себе. Лишь спросил почти спокойно: -- В чем дело? -- Я этого не могу знать, -- ответил лейтенант. -- Извольте отдать вашу шпагу и проследовать за мной к судье. "К судье, -- повторил про себя д'Артаньян. -- Не аукнулась ли мне давешняя пьяная болтовня в распивочной? Немало было сказано и о его величестве Карле Первом Стюарте... Неужели пришьют что-то вроде оскорбления величества? Но почему арестовать меня явился лейтенант флота? Стоп, стоп, д'Артаньян! Флот -- это Бекингэм, он еще и военно-морской министр, или, по-здешнему, глава Адмиралтейства... Или я ошибаюсь и мысли мои идут в ложном направлении?" -- Я жду, сударь, -- бесстрастно сказал лейтенант. -- Долго ли мне еще ждать? Д'Артаньян прекрасно понимал, что сопротивляться aeqql{qkemmn: их слишком много для одного, на улице могут оказаться и другие, ничем хорошим дело не кончится, проткнут своими протазанами21 в два счета... -- Возьмите, -- сказал он, протягивая офицеру перевязь со шпагой. Один из моряков, человек, очевидно, недоверчивый и предусмотрительный, вмиг выдернул у д'Артаньяна из-за пояса пистолеты. Он вышел в окружении конвоя во двор, где стояла карета с занавешанными окнами. Офицер показал на нее рукой: -- Прошу вас, сударь... Д'Артаньян со вздохом влез первым. Офицер поместился напротив, и карета тронулась. Глядя на своего спутника, гасконец лихорадочно пытался составить о нем верное впечатление -- быть может, удастся хоть что-то выведать, если сообразить, как к нему подойти... Это был человек лет двадцати пяти -- двадцати шести, лицо у него было бледное, глаза голубые и слегка впалые; рот все время плотно сжат; сильно выступающий подбородок изобличал ту силу воли, которая в простонародном британском типе обычно является скорее упрямством; лоб был едва прикрыт короткими редкими волосами темно- каштанового цвета, как и аккуратно подстриженная борода. Что-то забрезжило в мозгу д'Артаньяна, и появились первые догадки касательно столь неожиданно пленившего его человека... -- Вы дворянин, сударь? -- спросил д'Артаньян и разведки ради, и для того, чтобы определить, какие инструкции даны конвойному. Молодой лейтенант ответил сухо и бесстрастно: -- Разве обязательно быть дворянином, чтобы считаться порядочным человеком? "Итак, ему не запретили беседовать с арестованным, -- определил д'Артаньян. -- Кое-что проясняется -- эта строгая прическа, преувеличенная простота костюма, суровость на лице, его ответ и интонация, с которой произнесены слова... Пуританин22, прах меня побери! Из заядлых!" Чтобы убедиться окончательно, он спросил: -- Вы пуританин, сударь? -- Имею честь им быть, -- ответил лейтенант. -- Вам это не по душе? -- Ну что вы, -- сказал д'Артаньян самым простецким и задушевным тоном, на какой оказался способен. -- Кто я такой, чтобы посягать на свободу совести другого человека? Он видел, что его слова произвели впечатление: во взгляде лейтенанта было явное одобрение. -- Значит, сударь, вы полагаете себя порядочным человеком... -- как бы в раздумье произнес д'Артаньян. -- И тем не менее вы с готовностью выполняете подобные приказы -- я о моем аресте... Вы честный офицер и порядочный человек, это сразу видно... но разве вам не претит подобная ложь? -- Что вы имеете в виду? -- в некотором смятении спросил лейтенант. Д'Артаньян спросил мягко, задушевно: -- Вы можете дать мне слово чести, что я и в самом деле арестован именем короля? Он зорко наблюдал за сидящим напротив человеком и с радостью отметил, что оказался прав в своих первых впечатлениях: молодой офицер замялся, смущенно опустил глаза, поерзал на сиденье. Этот Фельтон был слишком совестлив, чтобы врать... -- Так как же, сударь? -- продолжал д'Артаньян наступательно. -- Ваш вид, уж простите, сразу выдает в вас терзания честного человека, вынужденного исполнять бесчестный приказ... Я понимаю ваше положение, я сам военный... Вы вынуждены так поступать... но это же mhgjn, сударь! Прикрываться именем короля... Моряк вскинул на него глаза и воскликнул с нешуточной болью в голосе: -- Сударь, вы правы, я вынужден! У меня нет выбора, поймите же! Когда приказывает твой командир, следует повиноваться... -- Даже когда речь идет о чем-то бесчестном? -- горестно вздохнул д'Артаньян. "Ах, как мне жаль, что плохо знаю Библию! -- подумал он. -- Уж я бы тебя тогда запутал не на шутку, пуританский ты чурбан!" -- Сударь, -- сказал офицер примирительно. -- Быть может, это и не повлечет для вас никаких тяжких последствий... Если вы честный человек и ни в чем не виноваты, речь, быть может, идет о простом недоразумении... Мало ли зачем вас велено доставить к судье -- вдруг он попросту хочет расспросить вас о чем-то? "Он не знает решительно никаких подробностей, -- отметил д'Артаньян. -- Простой исполнитель приказов..." -- Быть может, вы были свидетелем какого-то преступления? -- с надеждой спросил лейтенант. -- Вы производите впечатление порядочного человека... -- Более того -- я им и являюсь, -- сказал д'Артаньян с видом оскорбленной гордости. -- Или вы полагаете иначе? -- О, я не знаю вас, сударь... -- А того, кто отдает вам подобные приказы? Молодой человек опустил голову: -- Это другое дело... Лорд Винтер -- мой командир, я подчиняюсь ему по службе как коменданту Дувра... "Дувр, -- с нарастающей тревогой подумал д'Артаньян. -- Их самая могучая крепость на побережье... и военный порт. Итак, он из Дувра, приказ ему отдал не кто иной, как лорд Винтер, и он везет меня прямиком к судье... Черт, но ведь дело еще более запутывается! Судья-то тут при чем? Ясно, что Бекингэм на меня чертовски зол и мечтает вернуть эти два подвеска, но к чему впутывать в это деликатное дело судью? Что-то тут не сходится, волк меня заешь, решительно не сходится! Полное впечатление, что я имею дело с двумя разными интригами!" -- Вы уверены, что вам приказали доставить меня к судье? -- спросил он осторожно. -- Я, сударь, трезв сегодня, -- сухо ответил уязвленный офицер. -- И всегда исполняю данные мне приказы в точности. Лорд Винтер велел доставить вас к судье, а больше мне ничего не известно... -- Я понимаю... -- Вы не держите на меня зла? -- спросил молодой пуританин. "Ну где там, -- подумал д'Артаньян. -- Сейчас я брошусь тебе на шею и осыплю заверениями в братской к тебе любви, олух царя небесного! Я же образец христианской кротости, когда меня арестовывают, меня это только умиляет... Древком пики бы еще перетянули по хребту, и тогда я вообще почувствовал бы себя, как в раю... Ну и болван! Интересно, кто в моем положении не затаит на тебя зла?!" -- Давайте обдумаем все спокойно, -- сказал д'Артаньян самым миролюбивым тоном. -- Итак, лорд Винтер дал вам сегодня утром приказ доставить меня к судье... -- Вчера вечером, простите. Приказ был отдан мне вчера вечером, с тем, чтобы я привел его в исполнение нынче поутру, -- пояснил лейтенант не то чтобы особенно дружелюбно, но, по крайней мере, с откровенностью прямодушного человека, проявлявшего ровно столько непреклонности, сколько требует приказ. "Ничего не понимаю, -- подумал д'Артаньян. -- Вчера... Все было задумано и стало претворяться в жизнь вчера. Когда еще ни одна живая душа не знала, что я поплыву в Хэмптон-Корт... Или все же где- rn во Франции свила гнездо измена и кто-то из особо доверенных лиц кардинала оказался двурушником? Но почему в таком случае меня не схватили сразу по прибытии в Лондон? Почему не схватили во дворце с самыми недвусмысленными уликами в кармане? Винтер, Винтер! Он один опаснее сотни Бекингэмов..." Он попытался рассмотреть хоть что-нибудь за пределами медленно тащившейся кареты, за которой, судя по долетавшему топоту и постукиванию о мостовую древков протазанов, старательно шагали моряки, но занавески были задернуты плотно. Приходилось составлять себе мнение о происходившем вокруг исключительно по уличному шуму -- д'Артаньян уже имел некоторое представление о Лондоне. Похоже, карета все еще двигалась по оживленным улицам в самом центре города -- д'Артаньян не понимал ни слова из доносившегося гомона, но этот шум в точности напоминал парижскую суету... Стук колес отозвался гулким и кратким эхом -- кажется, карета проехала под низкой и широкой аркой. И остановилась. "Это не их знаменитый Тауэр, -- подумал д'Артаньян. -- Тауэр на другом берегу, а мы, ручаться можно, не проехали за это время ни по одному мосту..." -- Прошу вас, -- сказал лейтенант Фельтон, распахивая дверцу. Д'Артаньян, не заставив себя просить дважды, проворно выскочил. Карета стояла во внутреннем дворе какого-то высокого здания самого старинного облика, и, судя по убогому виду стен, окон и дверей, гасконцу вновь предстояло иметь дело с той разновидностью рода человеческого, что именуется судейскими. Даже если бы Фельтон не проговорился, что они едут к судье, д'Артаньян безошибочно бы опознал здание: отчего-то полицейские и судьи обитают в домах, пришедших в совершеннейшее запустение как снаружи, так и внутри. То ли господа судейские, мастера вольного обращения с казенными суммами, кладут в карман и деньги, отведенные на починку, то ли в столь неприглядном виде скрыт злой умысел -- приведенный пред грозные очи представителей закона субъект должен заранее осознать, что отныне его будет окружать самая унылая обстановка... Сомкнувшись, моряки провели д'Артаньяна по извилистым длинным коридорам и препроводили в комнату, показавшуюся гасконцу родной и знакомой донельзя, -- настолько она походила на резиденции полицейских комиссаров, к которым его под конвоем доставляли в Париже (впрочем, те присутственные места, куда он приходил по своему хотению, ничем не отличались). Тот же въедливый и удушливый запах старой бумаги, чернил и сургуча, те же неказистые столы и стулья, даже мантия на восседавшем за столом краснолицем толстяке казалась доставленной прямехонько из Парижа -- столь же потертая и пыльная. Судя по горделивому виду краснолицего, он был здесь главным -- ну прямо-таки королевская осанка, голова надменно задрана, нижняя губа оттопырена почище, чем у Анны Австрийской... Возле стола почтительно стоял еще один носитель мантии, но этот, сразу видно, был на побегушках, худой и плешивый, с неприятным взглядом. После недолгого обмена фразами на непонятном гасконцу английском Фельтон и моряки покинули комнату с видом людей, избавившихся от не самого приятного в их жизни поручения. На смену им явились двое здоровенных, бедно одетых субъектов устрашающего телосложения, более всего похожих даже не на типичных представителей лондонской черни, а на диких лесных людей: неуклюжие, звероватые какие-то, заросшие бородами до глаз вопреки всякой моде. Они поместились по обе стороны д'Артаньяна, стоя к нему лицом и настороженно следя за каждым движением. -- Итак, доставили наконец... -- сказал толстяк на неплохом французском. -- Меня зовут сэр Эскью, и я тут судья... -- В самом деле, сэр Эскро? -- вопросил д'Артаньян с самым невинным видом. Одному богу известно, уловил ли судья издевку или его знание французского не простиралось настолько глубоко23, но он, окинув гасконца неприязненным взглядом, процедил через губу: -- Эскью, я вам сказал... А это вот -- мистер Марло, мой помощник. -- Марлоу? -- с тем же простодушным видом спросил д'Артаньян. Но и эта его проказа24 не произвела никакого действия. Судья, шумно сопя, какое-то время рассматривал его так, словно все уже для себя решил и колебался лишь между четвертованием и повешением. Потом, в свою очередь, спросил: -- Так это вас зовут д'Артаньян? -- Господин судья, я глубоко тронут, -- сказал д'Артаньян почтительно. -- Вы чуть ли не единственный англичанин, который правильно выговаривает мое имя... -- А удостоверить свою личность можете? -- Без всякого труда, -- сказал д'Артаньян, вынимая из кармана свое подорожное свидетельство, выписанное на имя кадета рейтаров Шарля де Кастельмора, путешествующего со слугой Планше по собственной надобности. Пробежав бумагу глазами, судья, не поднимая глаз, спросил с подозрительным видом: -- Отчего же вы пишетесь Кастельмор, а зоветесь д'Артаньян? -- Потому что мое полное имя -- де Батц д'Артаньян де Кастельмор, -- спокойно ответил гасконец. -- У вас, в Англии, подобное именование тоже не редкость... Швырнув бумагу в ящик стола, судья наклонился вперед и, потирая ладони, радостно объявил: -- Ну вот ты нам и попался... -- Простите? -- поднял бровь д'Артаньян. -- Каков прохвост, Марло? -- повернулся судья к помощнику, и тот подхалимски захихикал. -- Притворяется, будто видит нас впервые в жизни... -- А я-то его сразу узнал, сэр Эскью, -- сообщил Марло. -- Хоть он и в другой одежде... Трудненько его не узнать, мошенника... -- А не выбирать ли вам выражения тщательнее, сударь? -- недобро поинтересовался д'Артаньян. -- Иначе... -- Молчать! -- заорал судья, грохнув кулаком по столу. -- А то я тебя, прощелыгу, еще и плетьми прикажу отодрать! Д'Артаньян невольно дернулся в его сторону, но бородатые верзилы, оказавшиеся не столь уж и неуклюжими, проворно сграбастали его за локти так, что суставы затрещали, и вырваться не было никакой возможности. -- У кого ты, прохвост, спер эту бумаженцию, мы потом выясним, -- сказал судья. -- Если только будем тратить время... -- А стоит ли, сэр? -- подобострастно посунувшись к его уху, спросил Марло. -- К чему тратить время и силы на такие глупости? -- Вы совершенно правы, Марло, -- сказал судья. -- В самом деле, какая разница, у кого он украл бумагу? Главное, мы-то его прекрасно помним, мошенника... Думал, мы тебя не узнаем? -- Я тебя, голубчик, по гроб жизни не забуду, -- хихикнул Марло. -- И узнаю из тысячи... Мы же тебя предупреждали по всей строгости закона, а ты, стервец, не внял... Д'Артаньяну показалось, что он спит и видит дурной сон, -- но боль в стиснутых лапищами бородачей локтях была самая натуральная, какой во сне никогда не бывает. -- Что здесь происходит? -- спросил он в полнейшей растерянности. -- За кого вы меня принимаете, господа? -- То есть как это за кого? -- с наигранным изумлением sul{k|mskq судья. -- За того, кем ваша милость и является: за бродягу французского происхождения Робера Дебара, уже привлекавшегося однажды к суду не далее как месяц назад... -- Он сделал паузу, глядя на д'Артаньяна с гнусной ухмылкой, потом подтянул к себе толстенную пыльную книгу и раскрыл ее почти посередине. -- Сейчас я вашей милости все объясню... На тот случай, если изволили запамятовать. Надобно вашей милости знать, что двадцать девятого июня тысяча пятьсот семьдесят второго года от Рождества Христова английский парламент принял закон под официальным названием "Закон о наказании бродяг и помощи бедным и калекам", имеющий к таким, как вы, самое что ни на есть прямое отношение... Вам, голубчик, уже исполнилось ведь четырнадцать? -- Да, -- сказал д'Артаньян. -- Отлично, отлично... Читаю: "Любое без исключения лицо или лица старше четырнадцати лет, которые в соответствии с этим законом будут определены как жулики, бродяги или здоровые нищенствующие и схвачены в любой момент после праздника святого апостола Варфоломея, где бы это ни было в королевстве, просящими милостыню или совершая преступления бродяжничества и нарушения настоящего парламентского закона по какой-либо из этих статей..." -- Что за чушь! -- воскликнул д'Артаньян, гордо выпрямившись. -- Я в жизни не просил милостыни! -- А никто вас в этом и не обвиняет! -- елейным голоском произнес Марло. -- Вы, сударь мой, попадаете под категорию не нищих, а бродяг. -- Вот именно, -- сказал судья. -- Читаю: "Все фехтовальщики, укротители медведей, простые актеры интерлюдий и менестрели, не принадлежащие никакому барону или другому благородному лицу высокого ранга; все жонглеры, распространители слухов, лудильщики и мелкие бродячие торговцы, которые действуют, не имея разрешения, по крайней мере, двух мировых судей того графства, где они действовали..." Что, и это не про вашу милость писано? Черт побери, именно про вас! Фехтовальщик, у которого в качестве доказательства изъята шпага! Распространитель слухов, о чем есть свидетельства трех благонамеренных граждан! -- Он хлопнул ладонью по лежавшей перед ним бумажной стопе. -- Все о вас здесь и написано, в лучшем виде, добрым английским языком, добрыми английскими чернилами! Ну что вы на меня так смотрите? Месяц назад мы по доброте душевной подробно вам растолковали механизм действия закона и печальные последствия для бродяг, совершающих аналогичные преступления вторично... Не помните, милый? -- Я в жизни вас не видел, -- сказал д'Артаньян. -- Ни вас, ни вашего Марлоу. Месяц назад я был во Франции, а в Англии я впервые и живу тут всего несколько дней... -- Быть может, вашу личность удостоверит французский посол? -- поинтересовался судья. -- Не имею чести быть с ним знакомым, -- сумрачно отозвался д'Артаньян. Это была полуправда. Французский посол в Англии, герцог де Шеврез, мог оказаться посвященным в некие тайны трудами супруги -- и стал бы в этом случае для д'Артаньяна еще более опасен, нежели Бекингэм и все его клевреты... -- Подождите, -- сказал д'Артаньян. -- В "Кабаньей голове" остался мой слуга, уж он-то удостоверит мою личность! Это может сделать и хозяин "Кабаньей головы" Брэдбери... Судейские переглянулись с крайне недоуменным видом. -- Вы видите, судья, как он закоснел в своих преступлениях, -- елейным тоном произнес Марло. -- Выдумывает каких-то свидетелей... -- Короче говоря, уж не рассчитываете ли вы, любезный, что я буду тратить время, разыскивая вымышленных Брэдбери и каких-то не lemee мифических слуг? -- ухмыльнулся судья. -- Эх, молодо-зелено, законы нарушаем легко, а вот придумать подходящие оправдания ума не хватает... Так вот... Закон предусматривает, что в случае первого задержания лицо одной из помянутых категорий -- то бишь в вашем случае фехтовальщик и распространитель слухов -- считается бродягой и с ним обращаются соответственно, если только какая-нибудь уважаемая личность не согласится взять его к себе на службу на два года... Вам повезло. Нашлась уважаемая личность... -- Вот ка