к? -- саркастически усмехнулся д'Артаньян. -- И кто же это? -- Сами прекрасно знаете, -- небрежно ответил судья, словно от мухи отмахнулся. -- Но вы не оправдали ожиданий вашего благодетеля, сбежали от него и вновь принялись за старое... А следовало бы вспомнить, что в случае вторичной поимки за то же преступление виновный без особых церемоний приговаривается к смертной казни. Именно так я с вами и намерен поступить. Сколько можно испытывать терпение закона? Изумленный д'Артаньян оторопело переводил взгляд с одного на другого. Все это было настолько диким и невозможным, что не лезло ни в какие ворота... И тут он вспомнил об испытанном средстве, способном смягчить самое черствое сердце любого судейского. -- Прикажите этим медведям меня отпустить, -- сказал он как мог спокойнее. -- Я хочу продемонстрировать вам неоспоримые доказательства своей невиновности... -- А вы будете себя хорошо вести? -- осведомился судья с хитрой улыбкой. -- Куда уж лучше, -- сказал д'Артаньян. Почувствовав, как после знака судьи разжались железные клещи, мертвой хваткой сжимавшие его руки, он потряс локтями, восстанавливая нарушенное кровообращение, потом, стараясь не делать резких движений -- как вел бы себя со злющей пастушьей овчаркой, на которую его стражи чрезвычайно походили, -- достал из кармана туго набитый кошелек, ослабил завязки и продемонстрировал кучку золотых монет внутри. -- Видите, сколько доказательств? -- спросил он. -- Одно к одному, из доброго золота... Его пленители переглянулись. Д'Артаньян мог бы поклясться, что в глазах у них светились непритворное сожаление и алчность, -- но судья, решительно встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, решительно сказал: -- Эти штучки у вас не пройдут, дорогой фехтовальщик и распространитель слухов. Английские судейские чиновники, надо вам знать, неподкупны... Взгляд его по-прежнему был прикован к золоту в туго набитом кошельке, показалось даже, что у него вот-вот потечет слюна на подбородок, как у голодной собаки. Но он, превозмогши себя поистине титаническими усилиями, повторил: -- Английские судебные чиновники, надо вам знать, неподкупны! -- Все, как один! -- тенорком поддержал Марло, с сожалением провожая взглядом исчезнувший в кармане д'Артаньяна кошелек. -- Снизу и доверху, от коронного судьи до последнего служителя! "Но ведь этого не может быть! -- мысленно возопил д'Артаньян. -- Во Франции брали, как миленькие, в Нидерландах брали, не чинясь, а эти... У них же вот-вот глаза выскочат, Марло едва не подавился голодной слюной... Что же тут происходит? Им хочется -- но не берут..." -- Полагаю, вам понятно ваше положение? -- хмуро поинтересовался судья, шумно захлопнув толстенную книгу, отчего взлетело облачко сухой пыли. -- Ваша личность установлена окончательно и бесповоротно, положение ваше печальнее некуда. Вы виновны во вторичном совершении преступления, за которое уже ndm`fd{ были задержаны, что по английским законам влечет смертную казнь без особых разбирательств и церемоний. Собственно говоря, ничто мне не мешает завтра же -- а то и сегодня -- отправить вас в Тайберн, где вам смахнут голову добрым английским топором так легко и быстро, как мальчишка сносит головку одуванчика... -- А то и быстрее, -- угрюмо подхватил Марло. -- А предварительно вас на всякий случай подвесят на дыбу -- вдруг да под давлением неопровержимых обстоятельств сознаетесь еще в каких- нибудь гнусных преступлениях... -- Господа, -- серьезно сказал д'Артаньян. -- Вы, часом, не сошли с ума? Я поименно перечисляю всех, кто может удостоверить мою личность, у вас в столе лежит бумага, опять-таки мою личность полностью удостоверяющая... -- У меня в столе? -- поднял брови судья в наигранном изумлении. -- Марло, что он такое несет? Вы видели, как я брал у него какую бы то ни было бумагу и клал в стол? -- Ничего подобного в жизни не видел, -- поторопился заверить Марло. -- Довольно нам слушать ваши глупости, -- сказал судья категорическим тоном. -- Мы сегодня еще не завтракали из-за вашей милости... Уяснили себе положение? Голову вам оттяпать легче легкого. А посему подумайте как следует в уютной и тихой камере на одного постояльца, вдруг да и надумаете что... Он махнул бородачам, и те, вновь вцепившись д'Артаньяну в локти, поволокли его к двери, как лиса уносит из курятника похищенного петуха... Глава восьмая Старый добрый знакомый Часы д'Артаньяна неопровержимо свидетельствовали, что он провел в камере три часа, и они, вне всяких сомнений, были исправны, но все равно гасконцу казалось, что механизм врет и он прозябает тут целую вечность. Он то присаживался на колченогий табурет, то принимался яростно мерить шагами камеру по всем направлениям, то стучал кулаками в дверь, но что не следовало никакой реакции. Он уже понимал, что влип крепко. Поначалу теплилась успокоительная догадка, что все дело в примитивной ошибке, что д'Артаньяну выпало несчастье быть как две капли воды похожим на некоего бродягу родом из Франции, фехтовальщика и распространителя слухов. Но понемногу он стал понимать, что от этой мысли придется отказаться. Во-первых, судья, несомненно златолюбивый, как царь Мидас, отказался от денег, хотя при этом и претерпел немалые душевные муки. Во-вторых, он походил не на самодура, не желавшего слушать никаких оправданий, а скорее уж на законченного прохвоста, прилежно выполнявшего чьи-то инструкции. И, в-третьих, д'Артаньяна к нему доставили не туповатые городские стражники, в самом деле способные обознаться, а люди милорда Винтера по его собственному категорическому приказу, отданному еще вчера. Все это, вместе взятое, заставляло думать, что д'Артаньян стал жертвой какой-то изощренной интриги. Что история с двойником-бродягой была высосана из пальца, сочинена на скорую руку... но это мало что меняло в его печальном положении. Относиться к угрозам судьи наплевательски никак не следовало -- ему и в самом деле подробно и наглядно доказали, что могут сотворить с ним все, что душеньке угодно. Потому что некому прийти на помощь, никто не заступится, извлечь его отсюда могла бы разве что вооруженная сила, а где ее прикажете bgr|? Вот так положеньице, и алмазные подвески в мешочке на шее жгут грудь, как раскаленные угли... Когда с той стороны двери тягуче заскрипел засов, д'Артаньян, как ни странно, возликовал -- в его смутном положении появилась хоть какая-то определенность... Сначала вошли давешние дикие бородачи и стали перед д'Артаньяном с тем же видом хорошо обученных пастушеских собак, следящих за каждым движением глупой овцы. Потом в распахнутой двери появился милорд Винтер собственной персоной, изящный щеголь, опираясь на украшенную лентами трость с золотым набалдашником. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и непринужденно произнес: -- Боже мой, какая встреча, д'Артаньян! Как вас только угораздило попасть к нашим церберам? Вы молчите, смотрите на меня исподлобья... Отчего? Не двигаясь с места -- он уже оценил в должной степени ловкость и проворство казавшихся неуклюжими бородачей, -- д'Артаньян спокойно сказал: -- Потому что у меня есть сильные подозрения касательно вашей роли во всем происшедшем. Сдается мне, вы к моим невзгодам имеете самое прямое отношение... -- После нашего знакомства я очень быстро понял, что вы умный и проницательный человек, несмотря на ваш юный возраст, -- сказал Винтер. -- Что делает вас особенно опасным и заставляет относиться к вам со всей возможной серьезностью... -- Спасибо за похвалу, -- угрюмо отозвался д'Артаньян. -- Поговорим же о наших делах. Мне совершенно ясно, что вы находитесь здесь по поручению кардинала... Кстати, не при вашем ли участии были украдены два подвеска с плеча герцога, прямо на балу? Или это всецело заслуга моей очаровательной невестки, миледи Кларик? Бьюсь об заклад, Ришелье хочет скомпрометировать вашу королеву... Что ж, неплохо задумано. Я бы сказал, изящно. Чувствуется рука подлинного мастера. Вы, быть может, не поверите, но я отношусь к кардиналу с огромным уважением -- большого и острого ума человек, и служить ему, должно быть, одно удовольствие, не то что нашему Бекингэму, дурачку набитому, если откровенно... Д'Артаньян усмехнулся, глядя через его плечо на двух молчаливых стражей: -- Винтер, вы не боитесь, что эти милые создания кому-нибудь донесут о ваших разговорах? Они, конечно, даже издали выглядят туповато, но кто их знает... Винтер искренне расхохотался, не удостоив бородачей и взгляда: -- Вы плохо знаете Англию, дорогой друг. Эти милые парни -- из лесов Нортумберленда, на самой границе с Шотландией. У них там свое наречие, которого не разумеет ни один утонченный человек. По- английски они, дай бог, понимают одно слово из десяти, а по- французски не смыслят вообще, так что ваше искреннее беспокойство обо мне лишено всяческих оснований... Полноте. Они ничего не разберут из нашего разговора, все равно, по-французски мы будем говорить или по-английски... В некоторых отношениях прямо-таки бесценные ребята, все равно что живая мебель... Исполнительная и надежная. Д'Артаньян, надеюсь, вы понимаете, насколько глубоко влипли? Заступиться за вас некому, никто вас не выручит. Этот костолом и вешатель, судья Эскью, своей собственной волей отправит вас на плаху еще до наступления ночи, и ни одна живая душа этому не воспрепятствует... Печальный конец, правда? Особенно для молодого человека девятнадцати лет, одержимого честолюбивыми стремлениями... Умереть в чужой земле, на плахе, под гогот и улюлюканье лондонской wepmh... Слава богу, у вас есть искренние друзья... -- Уж не на себя ли вы намекаете? -- сумрачно поинтересовался д'Артаньян. -- Совершенно верно. В данной ситуации я -- ваш единственный друг... и единственный человек, который способен вас отсюда вытащить. Конечно, не задаром... -- Что вы от меня хотите? -- настороженно спросил д'Артаньян. -- А вот это уже деловой разговор... Прежде всего, хочу вас успокоить: я сейчас не выполняю поручения милорда Бекингэма, который знать не знает о вашем аресте. Он-то как раз полагает, что вы успели сбежать из Англии, и я не спешу его разубеждать... -- Почему? Я думал, вы преданно ему служите... Винтер сказал без улыбки: -- Видите ли, д'Артаньян, вы плохо знаете английские реалии. И вряд ли слышали, что Англия -- страна давних, устойчивых традиций. -- Ну почему? Кто-то мне это уже говорил... -- Ах, вот как? Тем лучше, -- сказал Винтер. -- Я, знаете ли, неглуп. Смею думать, неглуп. И хорошо знаю историю нашего туманного острова. Надобно вам знать, д'Артаньян, что в Англии среди множества давних устойчивых традиций существует и такая: подавляющее большинство фаворитов наших королей и королев кончали плохо. Очень плохо, -- он сделал недвусмысленный жест, означающий отрубание головы. -- У вас во Франции в этом отношении всегда обстояло чуточку лучше, ненамного, но все-таки... В Англии же фавориты с завидным постоянством, за редчайшими исключениями, кончали жизнь на плахе -- от Галвестона и Диспенсеров до Эссекса, Норфолка и прочих... Настолько часто, что это стало традицией. И человек здравомыслящий, помнящий историю, поостережется особенно уж крепко связывать свою судьбу с очередным фаворитом, а тем более таким глупым, как Бекингэм. Его слишком многие ненавидят, он алчен, и недалек. Либо король в конце концов отправит его по накатанной поколениями предшественников дорожке, либо его прикончит какой-нибудь осатанелый пуританин -- пуритане к нему питают особенную ненависть, считают исчадием ада, сыном Велиала, дьяволом во плоти. Впрочем, нелюбовь к нему всеобщая. Но наш новоявленный герцог ничего этого не замечает, за что однажды крепко поплатится. И я не хочу, чтобы он потащил и меня за собой. Я -- эгоист, милейший д'Артаньян. Меня в первую оче редь заботит собственная персона, так что применительно к данному случаю вовсе не спешу выдавать вас Бекингэму. Откровенно говоря, меня не особенно и заботит, если история с подвесками выплывет наружу. Ну что мне Анна Австрийская? Почему меня должна волновать ее судьба? Таким образом, в моем лице вы имеете союзника -- при том условии, конечно, что мы договоримся. Я боюсь даже думать о том, что случится, если дело окончится иначе... Я не стану выдавать вас герцогу, потому что после нашего разговора вы будете представлять для меня нешуточную опасность. Боюсь, придется приказать этим славным нортумберлендцам, чтобы без затей придушили вас здесь же, в камере... -- А вы не боитесь последствий? -- спросил д'Артаньян. -- О господи, каких еще последствий? -- беззаботно усмехнулся Винтер. -- Беда ваша в том, д'Артаньян, что момент для вас крайне неудачный. Предположим, кардинал узнает о постигшей вас участи... Ну и что? Дипломатических демаршей следовало бы опасаться только в том случае, если бы отношения меж нашими странами были безоблачными и обе державы панически боялись любого инцидента, способного вызвать обострение отношений, а то и войну... Но все дело в том, что война и так вот-вот разразится. Наши войска уже грузятся на корабли, чтобы вскоре отплыть к Ла-Рошели и на остров Ре. Ваши -- уже выдвигаются к Ла-Рошели. Война вспыхнет со дня на dem|. Среди превеликого множества трупов, которые там нагромоздят, еще один, ваш, станет не чем-то из ряда вон выходящим, а банальнейшей, скучнейшей принадлежностью пейзажа... Время для вас неудачное, согласитесь. Подумайте как следует. И попытайтесь доказать мне, что я неверно все рассчитал... Что же вы молчите? Я прав... -- Возможно, -- процедил д'Артаньян. -- Не будьте образцом пресловутого гасконского упрямства, -- поморщился Винтер. -- Нет никаких "возможно". Я прав. Когда война вот-вот разразится, когда трупы будут громоздиться сотнями и тысячами, какие последствия для меня будет иметь участие в убийстве изобличенного французского шпиона? Да и после войны -- все войны когда-нибудь кончаются, понятно, -- не возникнет особенных вопросов. Таковы уж законы войны -- многое на нее можно списать... -- И что же вы хотите? -- Побуждения мои, оставляя в стороне дискуссионный вопрос о их чистоте, довольно несложны... -- сказал Винтер непринужденно. -- Я не один раз бывал во Франции, неплохо ее знаю. И хорошо знаю, что представляют собою младшие сыновья гасконских родов вроде вас, -- вы бедны, как церковная мышь... О, не обижайтесь! Дело в том, что я, признаться по совести, немногим богаче вас. Разумеется, жалованье мое не в пример выше вашего, я комендант Дувра и занимаю еще несколько видных должностей, которые неплохо оплачиваются, у меня есть две-три выгодных аренды в виде доходов с парочки мест25. Но беда в том, что эти блага всецело опираются на расположение ко мне Бекингэма. Если он ко мне охладеет или с ним приключится что-то в силу тех самых традиций, я все потеряю, и мне, пожалуй, останется промышлять разбоем на большой дороге или податься в ландскнехты к какому-нибудь германскому князьку -- это в том случае, если меня не отправят на плаху вслед за Бекингэмом или не прикончат ненароком за компанию с ним разъяренные пуритане... Одним словом, мое хрупкое благосостояние висит на волоске, и я достаточно умен и предусмотрителен, чтобы не полагаться всецело на переменчивую фортуну в лице герцога... На этот раз усмехнулся д'Артаньян: -- Вы не намерены ли через мое посредство предложить свои услуги кардиналу Ришелье? -- Я думал об этом, -- серьезно сказал Винтер. -- Но, во-первых, доход с этого предприятия будет не столь уж велик, а во-вторых, всегда есть опасность разоблачения. В некоторых отношениях наши традиционные казни еще похуже ваших. А впрочем, нет особой разницы, разорвут тебя лошадьми или сожгут у тебя перед глазами твои же собственные внутренности, прежде чем повесить... Нет уж, служба кардиналу меня не прельщает, выгода мала, а риск велик... У меня есть не в пример более лакомый кусочек. Наследство моего безвременно скончавшегося брата. -- Ах, вот оно что... Но у него же есть законные наследники -- вдова вашего брата и ее сын... -- В том-то и оно, любезный д'Артаньян, в том-то и оно... -- протянул Винтер, и его лицо стало невероятно жестким. -- Наши английские законы порой вопиюще несправедливы. Ну какое право имеет эта женщина и ее отпрыск на земли, золото и титулы? -- Право жены и сына. -- Глупейшее право, должен вам сказать. Почему это право передается женщине, случайным образом вошедшей в его жизнь, а не тому человеку, который вырос в этих имениях? Человеку, рожденному от тех же славных предков, что и мой брат? Почему владеть всем будут сторонние люди? -- Он говорил словно в горячечном бреду, захлебываясь и торопясь, и не сразу овладел собой. -- Почему, д'Артаньян? Эту глупейшую ситуацию еще не поздно исправить... И вы dnkfm{ мне помочь. -- Я? С какой стати? -- Вы -- ее любовник, и не вздумайте отпираться, -- сказал Винтер. -- Черт побери, а если даже и так, вам-то какое дело? -- воскликнул д'Артаньян. -- Это даже не прелюбодеяние, потому что она вдова. Если это грех, я отвечу перед богом -- но вы-то тут с какого боку, черт вас побери? У вас нет никакого права меня осуждать, и ее тоже... -- Экий вы горячий! -- усмехнулся Винтер. -- Сущий гасконец... Да успокойтесь, я вовсе не собираюсь вас осуждать, она очаровательное создание, и по-мужски я вас вполне понимаю... Кое-какие изменения в его лице о многом сказали д'Артаньяну, и он уверенно воскликнул: -- Вы, конечно же, пытались... Но она вам отказала! -- Ну и что? Естественно, что прежде всего я хотел испробовать самый простой и бескровный метод, никому не причиняющий ущерба... У нас нет законов, запрещающих жениться на вдове покойного брата, -- как и во Франции, насколько мне известно. Вы правы, она меня отвергла... -- Смерть вашего брата, я слышал, была чрезвычайно странной... -- сказал д'Артаньян, пытливо следя за лицом собеседника. Тот форменным образом передернулся: -- Да какое вам дело? Врачи признали его смерть следствием неизвестной заразы. Если это удовлетворило английские власти, то вам и вовсе глупо совать нос в это давнее дело... -- Отчего же давнее? Прошло всего несколько лет... -- Послушайте, д'Артаньян, не уводите разговор в сторону и не старайтесь казаться глупее, чем вы есть! Повторяю, я весьма высокого мнения о вашем уме. Неужели вы ничего не поняли? -- Предпочитаю услышать это из ваших уст. -- О господи, что за церемонии! -- в сердцах сказал Винтер. -- Ну ладно, не будем зря тратить время... Итак, вы ее любовник. Она вам доверяет, она должна быть с вами откровенной, быть может, вы даже знаете, где сейчас ее сын... -- Он вскрикнул и торжествующе выбросил руку. -- Вас выдало лицо! Вы знаете! -- Знал, -- поправил д'Артаньян. -- Сейчас там его уже нет, я говорю чистейшую правду... -- "Там" -- это где? -- быстро спросил Винтер. -- Какая разница, если сейчас его там все равно нет? И гасконец поклялся себе следить за каждым словечком, чтобы ненароком не выболтать лишнее, -- любое неосмотрительное упоминание места, маршрута и намерений могло дать этому подлецу след... -- А где сейчас она? -- Понятия не имею. -- Д'Артаньян, не шутите со мной! В вашем положении это смертельно опасно... Вы правы, давайте говорить без обиняков. Я хочу, чтобы вы помогли мне ее захватить. Вам она доверяет, и этим стоит воспользоваться. -- Честное слово, Винтер, вы с ума сошли, -- ответил д'Артаньян скорее устало, чем сердито. -- Есть предложения, которых дворянину не делают, -- есть, черт возьми! Вы мне предлагаете предать женщину, которую я люблю... -- Какие нежности! Вздор, д'Артаньян, вздор! Вы слишком молоды и оттого склонны давать высокие эпитеты очередной постельной победе. В вашей жизни, если не поведете себя дураком, еще будет столько женщин, что вы и представить не можете... И потом, не забывайте, речь идет о вашей голове. Чтобы выйти отсюда живым и невредимым, вам придется заплатить выкуп. Он вам теперь известен. Других вариантов попросту нет. Или вы будете жить, или она. И еще... B{ хоть представляете, насколько велико наследство? Я имею в виду не землю, дома и прочую недвижимость, а деньги. Аккуратные-золотые кружочки. Приблизительно... если перевести в пистоли... Около полутора миллионов пистолей, д'Артаньян! Полтора. Миллиона. Пистолей. Не ливров -- пистолей! Я готов заплатить вам... скажем, пятьдесят тысяч. Полмиллиона ливров. Вам мало? Извольте. Сто тысяч. Сто тысяч пистолей, слышите, вы, гасконский нищеброд? Вы хоть соображаете, каких высот достигнете с такими деньгами во Франции? Станете на равной ноге с вельможами, купите себе полк, провинцию, титул... -- А не обманете? -- криво усмехнулся д'Артаньян. -- Вам придется верить мне на слово, потому что у вас нет выбора, -- серьезно ответил Винтер. -- Я не намерен вас обманывать, прежде всего оттого, что вы можете мне еще когда-нибудь понадобиться. А что сможет связать нас крепче, чем участие в подобном... предприятии? Как видите, я предельно откровенен. Именно так и приобретают себе верных друзей -- делая их соучастниками... Ну? -- Нет. -- Сто пятьдесят тысяч, д'Артаньян! Да за такие деньги вы купите весь ваш Беарн и станете чем-то вроде некоронованного короля! А если вас не устраивает эта бедная горная страна, можете приобрести себе поместье в Англии, да и титул заодно -- в царствование Малютки Карла это просто... Решайтесь же! Больше я не могу вам дать, решительно не могу, хватит с вас и десятой части... -- Пожалуй, вы меня и в самом деле не намерены обманывать, -- медленно произнес д'Артаньян. -- Реши вы не платить, набавляли бы и набавляли мою долю, вплоть до половины... -- Черт возьми, я же говорю, что намерен поступить с вами по совести! -- А с ней? -- Послушайте, д'Артаньян, я же не чудовище... Никто не собирается ее убивать, достаточно будет, если она по всей форме подпишет отказ от... Д'Артаньян усмехнулся: -- И вы хотите меня уверить, что человек, не пожалевший родного брата, пощадит чужую ему женщину? И ее ребенка, пусть даже это ваш племянник? Без тени смущения Винтер сказал: -- Ну и что? Какая вам разница? Здесь нет места оговоркам, уточнениям и прочим юридическим хитростям. Либо вы соглашаетесь, либо нет. А коли уж соглашаетесь, вам, по-моему, не стоит ханжески закатывать глаза, вздыхая о ее участи... -- Дьявол вас побери, вы правы по-своему, -- сказал д'Артаньян. -- Но я-то вовсе не намерен соглашаться... Он ждал вспышки ярости, но на лице Винтера отразилась лишь неимоверная досада: -- Ах, как благородно, как высокопарно... Да поймите вы, болван гасконский, что здесь вы целиком и полностью в моей власти! И с вами сделают все, что угодно. Если вы настолько глупы, что не хотите брать деньги, вас подвергнут пытке. Вот эти дикие ребята или кто-то вроде них. Вы все равно скажете все, что я хочу знать, -- но когда это произойдет, вы будете настолько изломаны, что, даже если вам оставят жизнь, будете жалким калекой... -- А вам не приходилось слышать о людях, которые вытерпели все пытки, да так ничего и не сказали? -- спросил д'Артаньян, напрягшись. -- Это случалось и в моей стране, и в вашей... -- А какая для вас разница? Вы все равно погибнете, но умирать будете долго и мучительно... -- Что делать, -- сказал д'Артаньян. -- Значит, такая мне печальная выпала фортуна... -- Идиот! Где она? -- Вот бы знать... -- сказал д'Артаньян с мечтательной улыбкой. -- У меня осталось еще одно средство, -- сказал Винтер. -- Да не шарахайтесь вы так, я не собираюсь лично сдирать с вас шкуру, для этого всегда найдутся палачи... Давайте поговорим о той миссии, ради которой вы сюда прибыли. Это ведь вы с Анной украли подвески, я совершенно уверен, можно спорить, они и сейчас при вас... -- Он расхохотался, заметив инстинктивное движение д'Артаньяна. -- Бросьте, я же уже объяснил свое отношение к Бекингэму и его невзгодам... На вашу добычу я не посягаю, мне нужна моя... Д'Артаньян, когда вами займутся палачи, им по старой традиции достанется и ваша одежда, и все, что было при вас, в том числе и подвески. Простонародье не знает цены алмазам, они их попросту променяют на пару бутылок... Разве за этим вас послал Ришелье? Чтобы подвески попали к лондонской черни? Вы, помимо прочего, еще и подведете вашего кардинала, если сдохнете в пыточном подвале... -- Интересный поворот дела, -- сказал д'Артаньян. -- Вот только чует мое сердце, что кардинал, безусловно, не одобрит, если его люди ради успеха дела станут расплачиваться жизнями друг друга... Нет, положительно не одобрит... -- Послушайте, -- тихо спросил Винтер с выражением отчаянного недоумения на лице. -- Ну неужели вы не понимаете, что выхода у вас нет? Что с вами не шутят? Что это всерьез -- пытки и безвестная смерть? -- Все я понимаю, -- сказал д'Артаньян. -- Но мы, гасконцы, своеобразный народ. Оттого, что росли и воспитывались -- если это можно назвать воспитанием -- в том самом бедном горном краю, о котором вы упомянули с таким пренебрежением... Знаете, как выражалась матушка великого моего земляка Генриха Наваррского, Жанна д'Альбре, о воспитании сына? "В самых диких и суровых местах, босоногим и свободным от всяких условностей". Словно обо мне сказано -- да и большей части гасконцев тоже... Нам, дорогой Винтер, некоторые вещи лучше не предлагать. И мы, знаете ли, верим в то, что справедливость на земле все же существует. Есть над нами над всеми высшая сила, право... И если она хочет моей погибели, я погибну. А если у нее на мой счет другие планы, ничего у вас не выйдет. Вот, скажем, прямо сейчас кусок потолка отвалится и проломит вам башку со всеми ее гнусными мыслями, опомниться не успеете... Винтер инстинктивно глянул на потолок, устыдился этого своего движения и, силясь вернуть себе уверенность суровостью тона, вскричал с побагровевшим лицом: -- У меня нет времени обхаживать вас, как капризную девку! -- Каин, где брат твой, Авель? -- спросил д'Артаньян, глядя ему в лицо. Он вовсе не собирался погибать безропотно, как баран на бойне: даже если окажется, что высшие силы от него все же отвернулись, следует из гасконского упрямства прихватить с собой на тот свет как можно больше попутчиков, чтобы не так скучно было ждать решения своей судьбы у врат небесных, чтобы было с кем словом перемолвиться, а то и сыграть в триктрак, если только это возможно в чертогах горних... Ну а если потусторонняя дорога поведет в другом направлении, то там тем более можно будет и в картишки перекинуться, и по стаканчику смолы пропустить в самой подходящей для этого компании... Он уже прикинул, как выхватит шпагу у Винтера и постарается прорваться в коридор, испробовав на этом вот, слева, удар Жарнака26. Далеко уйти, конечно, не дадут, здание наверняка, как все подобные места, набито стражниками, но это означает лишь, что шпаге будет где разгуляться и будут свеженькие покойнички... -- Да я вас... -- взревел лорд Винтер, уже не владея собой. Дверь распахнулась с таким грохотом, что шарахнулись даже невозмутимые обитатели северных лесов. Внутрь проскочил Марло -- бледный как смерть, трясущийся -- и, бросившись к Винтеру, стал что- то шептать ему на ухо с самым испуганным видом. -- И ничего нельзя сделать? -- прорычал Винтер. Марло взвизгнул: -- В конце-то концов, мы так не договаривались! Из-за вас никто не будет класть головы, чихал я на ваши поганые деньги, коли дело так вот оборачивается... -- Но я, по крайней мере, могу сам!.. -- вскричал Винтер. И, выхватив шпагу, бросился на д'Артаньяна, которому нечем было защищаться и некуда бежать. Но произошло непредвиденное: Марло крикнул что-то на совершенно непонятном наречии, и оба лесных бородача проворно заслонили гасконца широченными спинами. Они были, как крепостная стена, и шутки с ними определенно плохи. Д'Артаньян уже не видел Винтера, слышал лишь его исполненный бессильной злости вскрик: -- Я с вами еще рассчитаюсь, гасконец чертов! Вслед за чем, судя по топоту, Винтер опрометью кинулся прочь из камеры. Что-то определенно пошло наперекос, вопреки всем расчетам Винтера и его наемных сообщников... Бородачи раздвинулись, и Марло кинулся к д'Артаньяну. Все его лицо тряслось, как кисель в миске. Он плаксиво запричитал: -- Сударь, умоляю вас! Мы же ни при чем, решительно ни при чем! Кто мог противиться правой руке всесильного фаворита? Еще ничего не понимая, но видя столь решительную перемену в отношении к себе, д'Артаньян перевел дух и даже подбоченился. Тем временем в камере появился судья Эскью -- иной, неузнаваемый. Вид его был самым подобострастным, руки тряслись, зубы постукивали от страха, а мантия, и без того убогая, была разукрашена свежими пятнами, на первый взгляд, происходившими от метко пущенных яиц... -- Господин де Касьельмор... д'Артаньян... -- протянул он елейнейшим тоном, тщетно пытаясь изобразить на лице дружескую улыбку. -- Право же, произошла прискорбная ошибка, от которых никто не свободен в нашей многогрешной и печальной работе... Вот ваше подорожное свидетельство, нисколько не помялось, ни единого пятнышка... -- Значит, я свободен? -- не теряя времени, спросил д'Артаньян уже надменно. -- Как ветер, дорогой вы мой! Как солнечный свет! -- Судью трясло и корежило, как висельника на веревке. -- Это прискорбнейшее недоразумение разрешилось окончательно... Пройдите в канцелярию, умоляю вас! Иначе они там все разнесут... -- Извольте, судья Эскро, -- сказал гасконец холодно и направился к выходу, чувствуя себя так, словно сбросил с плеч тяжеленный груз. Судья вприпрыжку бежал впереди, чтобы д'Артаньян, не дай бог, не сбился с пути в запутанных бесконечных коридорах, преданно заглядывал в лицо и тараторил без умолку -- что он сам, если разобраться, на дух не переносит чертова Бекингэма, но просит войти в его положение, пожалеть маленького человечка, вынужденного вечно обретаться меж молотом и наковальней... В канцелярии было не протолкнуться от крайне возбужденного народа. Люди ничего пока еще не разнесли и никого не убили, но по их виду нельзя было сомневаться, что они к этому готовы, и достаточно лишь сигнала. Впереди всех, опираясь на толстую трость, помещался пожилой осанистый господин, одетый с пуританской скромностью, а рядом с ним д'Артаньян, к своей радости, увидел молодого дворянина по имени Оливер Кромвель, встретившего его ободряющей улыбкой. Господин с тростью, воздев ее, словно маршальский жезл, разразился длиннейшей тирадой, из которой д'Артаньян не понял ни слова, но поскольку адресована она была судье Эскью, а тот, выслушав, принялся что-то жалко лепетать, о смысле можно было догадаться. Уж, безусловно, осанистый господин, суровый и несговорчивый на вид, посвятил свою речь не восхвалениям добродетелей судьи... -- Пойдемте отсюда быстрее, -- сказал Кромвель, ухватив д'Артаньяна за рукав. -- Не ровен час, нагрянут драгуны... Он потащил д'Артаньяна какими-то боковыми короткими переходами, и быстрее, чем можно было прочитать "Отче наш", они оказались в том самом дворике, где бушевали те, кто не поместился в канцелярии, метко швыряясь по окнам импровизированными снарядами вроде яиц, репы и камней, вопя и размахивая руками. Протиснувшись через толпу, они оказались на улице, где к д'Артаньяну сразу же бросился Планше, чуть ли не плача от счастья: -- Сударь, вы живы! Я боялся, они вас убили... -- Планше, Планше... -- сказал д'Артаньян, приосаниваясь. -- Пора бы тебе уяснить, что у твоего господина душа гвоздями прибита к телу. Рад вас видеть, Каюзак, с вами, похоже, все в порядке... Великан и в самом деле стоял тут же, рядом с де Бардом, и вид у него был столь плачевный, словно он накануне осушил бочку доброго бургундского -- весь красный и мятый, до сих пор осоловело моргавший глазами. -- Господа, не стоит терять времени, -- решительно сказал Кромвель. -- Если в толпе еще нет соглядатаев Винтера и Бекингэма, они в самом скором времени появятся, а с ними могут быть и солдаты... Вон туда, в переулок... Не раздумывая, они кинулись за провожатым по каким-то кривым и узким закоулочкам, мимо мусорных куч, сломанных тележных колес, шумных пьяниц... -- Черт возьми, как вам удалось меня вытащить? -- спросил д'Артаньян на ходу. -- Благодарите вашего слугу, -- ответил Кромвель, не оборачиваясь. -- Он, как я убедился, верный и толковый малый... -- Да, это за ним водится, -- сказал д'Артаньян. -- Планше... -- Все очень просто, сударь, -- сказал сияющий Планше. -- Я уже достаточно тут пообтесался, чтобы знать: если хочешь в Лондоне найти управу на Бекингэма, беги к господам из парламента... Всегда помогут. Брэдбери помог мне отыскать господина Кромвеля, я ему все рассказал... -- А я, не мешкая, кинулся к своему родственнику, достопочтенному члену парламента Джону Хэмдену, -- добавил Кромвель. -- Вы его только что видели... -- Тот осанистый господин с тростью? -- Он самый. Помните, я вам рассказывал, как мы с ним собирались уплыть в Америку? Когда он узнал, что клевреты Бекингэма схватили ради каких-то своих гнусных интриг молодого французского путешественника, он вспылил и поклялся, что вставит фитиль герцогу, даже если ради этого придется поднять на ноги весь Лондон. Впрочем, такие крайности не понадобились -- мы взяли с собой всех, кто подвернулся под руку, а потом к нам примкнули все охочие до зрелищ и беспорядков. Сэр Джон припер судью к стене и подверг сомнению законность вашего ареста -- он превеликий знаток законов... Судья, как вы сами только что убедились, перетрусил и свел все к недоразумению, поскольку испугался, что толпа подожжет здание, а его самого повесит на воротах. Лондонцы любят бунтовать, с этой славной традицией еще ни один король не справился... Планше, семенивший рядом, рассказывал взахлеб: -- А потом хозяин какими-то нюхательными солями и литьем на cnknbs холодной воды ухитрился поднять-таки на ноги господина Каюзака и мы все, поблагодарив его и щедро с ним расплатившись, покинули "Кабанью голову", оставаться там далее было бы неосмотрительно... Кромвель, приостановившись, твердо сказал: -- Дэртэньен, не уделите ли мне пару минут наедине? -- Охотно... -- Я чувствую, что все это произошло неспроста, и вы не простые путешественники... Я не задаю вам вопросов, дворяне должны доверять друг другу... но я -- англичанин и люблю мою страну, пусть даже ею правит такое ничтожество, как Малютка Карл со сворой своих любимчиков... Дэртэньен, вы мне кажетесь благородным человеком. Можете вы дать мне честное слово, что ваша... миссия не направлена против Англии? -- Даю вам честное слово, что она направлена исключительно против Бекингэма, -- сказал д'Артаньян. -- Не могу вам рассказать всего, но он и Франции изрядно насолил. Я и мои друзья, мы хотим устроить господину герцогу крайне неприятный сюрприз... -- Я верю. Вот вам моя рука. Молодые люди пожали друг другу руки и пустились догонять остальных, поджидавших их на ближайшем перекрестке. -- У вашего дяди не будет неприятностей из-за меня? -- озабоченно спросил д'Артаньян. -- Ни малейших, -- твердо ответил Кромвель. -- За него горой встанет парламент, так что беспокоиться не о чем. Сказать по правде, я и сам собираюсь избираться в парламент, коли уж король не выпустил нас с сэром Джоном в Америку. Мы еще покажем этим выскочкам, торгующим Англией оптом и в розницу, -- а там, с божьей помощью, дойдет и до их коронованного покровителя... "Эге-ге, -- подумал д'Артаньян, глядя на жесткое лицо собеседника, выглядевшего сейчас гораздо старше своих лет. -- Чует мое сердце, этот молодой человек далеко пойдет, он упрям, как гасконец, а это кое-что да значит..." -- Как вы собираетесь выбираться из Англии? -- спросил тем временем Кромвель. -- Нас ждет корабль в порту, -- поколебавшись, решился ответить чистую правду д'Артаньян, вполне доверявший своему спасителю. -- Вот только порт наверняка уже кишит шпионами и соглядатаями Бекингэма, -- озабоченно сказал шагавший рядом де Вард. -- Так прорвемся силой, черт возьми! -- загремел Каюзак, потрясая кулачищем. -- После этой штучки со снотворным меня так и тянет проломить парочку голов, а если повезет, то и дюжину... -- Не стоит этого делать, сэр, -- сказал Кромвель с очень серьезным видом. -- Не забывайте, чтобы выйти в открытое море, вам еще долго придется плыть по Темзе... Верховые опередят вас берегом, и в устье реки вас встретят военные суда... -- Что же делать? -- воскликнул д'Артаньян. -- У нас катастрофически нет времени, нам необходимо попасть домой как можно скорее... -- Вы знаете, у меня, кажется, появилась неплохая идея, -- с таинственным видом признался Оливер Кромвель. -- Я дружу с Уиллом Шакспуром, частенько бываю в его театре, и за кулисами тоже... Честное слово, это нешуточный шанс! Идемте быстрее! Глава девятая О некоторых военных хитростях Как ни ломал голову д'Артаньян, он так и в толк не взял, каким же именно образом Уилл Шакспур и его театр помогут скрыться hg Англии -- разве что Шакспур и есть сам король, переодетым выступающий в роли автора театральных пьес и комедианта, и он, внезапно обретя благородство и беспристрастие, урезонит зарвавшегося фаворита. Но мысль эта была насквозь идиотской: случалось, конечно, что короли переодетыми странствовали среди народа, но Шакспур почти что старик, а Карл совсем молод, так что они никак не могут оказаться одним и тем же лицом... С расспросами д'Артаньян к своему проводнику не приставал, хорошо помня гасконскую пословицу: если тебе искренне делают добро, не стоит навязчиво интересоваться подробностями... Достаточно и того, что Оливеру Кромвелю можно верить, он показал себя настоящим другом... Они подошли к театру под названием "Глобус" -- несколько странному зданию примерно двадцатиугольной формы, и Кромвель уверенно распахнул заднюю дверь, выходившую на пыльный пустырь с коновязями. Провел их узенькими темными коридорчиками в комнату, где по углам стояли деревянные мечи, покрашенные так мастерски, что издали казались стальными, вдоль одной из стен висели пестрыми грудами сценические костюмы, а за единственным столом, прислонившись спиной к стене, восседал Уилл Шакспур собственной персоной. Ничуть не удивившись внезапному и многолюдному наплыву гостей, он звучно возгласил: -- Храм искусства приветствует вас, о многохлопотные и суетливые труженики плаща, шпаги и интриги! Забудьте же на миг о своих тайных делах и удостойте компанией ничтожного актеришку! Эта патетика сразу показалась д'Артаньяну странной -- во время их незабываемой вечеринки в "Кабаньей голове" Уилл держался и изъяснялся совершенно по-другому, как всякий нормальный человек, -- но гасконец тут же понял причину необычного тона: перед Шакспуром стояла бутылка, где содержимого оставалось на три пальца, не более, а в воздухе чуткий нос д'Артаньяна моментально уловил запах жуткой жидкости под названием уиски. Выражаясь не сценически, а обыденно, комедиант влил в себя изрядное количество спиритуса. Однако Кромвель вовсе не выглядел разочарованным. Ободряюще кивнув д'Артаньяну, он тихонько пояснил: -- Все в порядке, Дэртэньен. Бывает такое с Уиллом. Каждый раз, когда новая пьеса пройдет с успехом, автор позволяет себе, как он выражается, отмякнуть телом и душою. По-театральному это именуется "премьера".