олок, на перекрещенные темные балки. Один из графинов валялся рядом, разбившийся на мельчайшие осколки. Лицо старика было мраморно-белым, во множестве усеянным маленькими красными точками... Больше никого в кухоньке не было. Только когда за спиной у гасконца затопотали шаги, он осознал, что издал жуткий вопль... Де Вард, опомнившийся первым при виде этого печального зрелища, решительно прошел в кухоньку и, присев на корточки, долго разглядывал лицо покойника. -- Минут десять назад он был здоровехонек... -- потерянным голосом произнес д'Артаньян. -- Я заглядывал на кухню... Де Вард наклонился и, почти прижавшись ноздрями ко рту покойника, долго и сосредоточенно нюхал воздух. -- Ядом пахнет? -- с замиранием сердца спросил д'Артаньян, пытаясь вспомнить что-то чрезвычайно важное. -- Пахнет вином, -- протянул де Вард, не оборачиваясь к нему. -- Rnk|jn вином. Судя по положению тела, он налил себе стакан и выпил, все еще держа графин в одной руке, -- горлышко все еще зажато у него в ладони... Д'Артаньяну стало неуютно и холодно, словно по комнате хлестнул порыв тугого морозного ветра. -- Я вспомнил, -- сказал он, по-прежнему не в силах превозмочь озноб. -- Анна... ее муж умер при точно таких же обстоятельствах, но никто не доказал отравления... -- Как и в нескольких похожих случаях, за последние пять-шесть лет приключившихся в Париже, Руане, Нанси и Орлеане, -- произнес де Вард, медленно выпрямляясь. -- Одни только подозрения... -- Ну да, я помню! -- громыхнул Каюзак, радуясь случаю вставить словечко. -- Мне рассказывал отец Жозеф, кардинал как-то просил его написать по всем этим смертям подробный отчет -- ведь если мы имеем дело с новым, неизвестным способом убийства, то его нужно изучить. Я помню... Всегда эта смерть была кому-то выгодна -- уставшие ждать наследники, ветреная жена и тому подобное, -- и всякий раз лекари оказывались бессильны определить отравление... Отец Жозеф искал хоть какие-то следы, но ничего не добился... -- Позвольте! -- вскричал д'Артаньян. -- Но ведь это Анна прислала мне это вино... Де Вард поднял на него внимательные, холодные глаза: -- Вам это достоверно известно? -- Корзинку принес ее слуга... -- Вы его видели прежде у нее? -- Н-нет... Но я не знаю в лицо всех ее слуг... Собственно, в лицо я знаю одного Лорме... Но он ведь передал письмо, написанное ее собственным почерком! Вот оно! Каюзак и де Вард переглянулись. Граф покачал головой: -- Д'Артаньян, д'Артаньян... Вам, помнится, рассказывали о мастерах подделывать чужую руку, любой почерк... У кардинала в задних комнатах сидит один неприметный человечек... Почему вы решили, что он один на свете, такой вот умелец? Д'Артаньян растерянно и зло ударил себя кулаком по лбу: -- Господи, мне же рассказывал Рошфор... Что же это... -- Яд, -- сказал де Вард кратко. -- Тот самый яд, уже не раз себя проявлявший во Франции... и, вы правы, однажды даже в Англии. Почему вы не рассказали мне сразу про то, как к вам попало вино? Вас же предупреждали об осторожности, а вы едва не погубили нас всех... Нет сомнения, яд во всех бутылках... Д'Артаньян обернулся, заслышав какой-то странный звук. Оказалось, это Планше, стоя в дверях в компании Любека и Эсташа, форменным образом лязгал зубами от страха, бледнея на глазах, как и его собратья. -- С-с-дарь... -- пролепетал он. -- Значит, мы чудом отделались... -- Ты собирался пить мое вино, бездельник? -- прикрикнул д'Артаньян. -- С-самую малость, з-за в-ваше здоровье... Только я собрался пригубить малость, как пришел Нуармон и сказал, что хозяин зовет меня вниз... Оказалось, он то же самое сказал Эсташу с Любеном... -- Чтобы самому без помехи опрокинуть пару стаканчиков, -- убежденно сказал де Вард. -- Грех так говорить, но старый прохвост своей смертью спас наши жизни... -- Но кто? -- вскричал д'Артаньян. -- Кто мог выкинуть с нами такую шутку? -- Право же, задайте вопрос полегче, -- нахмурился де Вард. -- Думаю, господа, нам следует... Он замолчал, увидев новое лицо. В дверях стоял Лорме, седовласый слуга Анны, и смотрел на д'Артаньяна с такой оторопью и страхом, словно видел перед собой нечто диковинное и ужасное, mhj`j не способное находиться в нашем мире. От этого взгляда у гасконца вновь пополз холодок по спине. -- Что стряслось, любезный Лорме? -- громко спросил он, пытаясь наигранной бравадой тона рассеять то страшное напряжение, в котором они все пребывали. -- Вы что, испугались трупа? Если вспомнить, сколько народу вы отправили на тот свет, такая чувствительность поистине... -- Вы живы, сударь? -- произнес Лорме с невыразимым удивлением. -- Вы здоровы и -- на ногах? -- Черт возьми! -- с нешуточной обидой воскликнул гасконец. -- А вы что же, рады были бы видеть меня мертвым или больным? Да что с вами такое, дружище? Лорме медленно произнес, переводя взгляд с одного на другого: -- Примерно час назад к дому миледи Кларик подъехала карета, и вбежавший в дом человек передал хозяйке записку от вас. Вы писали, что сегодня утром ранены на дуэли, и состояние ваше столь безнадежно, что вы не рассчитываете дожить до вечера, и потому просите ее немедленно приехать, чтобы попрощаться... Записка и сейчас лежит в доме, она написана вашим почерком, сударь... -- И она... -- прошептал д'Артаньян и замолчал, боясь закончить фразу. -- И она уехала с этим человеком, -- безжалостно продолжал Лорме. -- Это произошло, когда меня не было в особняке, -- уж я бы непременно отправился вместе с ней, несмотря на то, что узнал ваш почерк. Уж простите, но я на этом свете верю только богу и хозяйке, а более никому. Но меня не было... Быть может, на это и рассчитывали. -- Он повторил убитым голосом: -- Я никому не верю, и уж, конечно, не стал бы верить этому самому Бонасье... -- Бонасье? -- вскричал д'Артаньян. -- При чем тут Бонасье? -- Слуги рассказали, что этот человек назвался господином Бонасье, вашим квартирным хозяином с улицы Могильщиков. Невысокого роста, пожилой, с проседью, в коричневом камзоле... -- Да, это он! -- воскликнул д'Артаньян. -- Но я же не живу у него... Больше не живу... -- Теперь и я это знаю, сударь. Но никто ведь этого не знал, вы не говорили... -- Я не успел ей рассказать... -- покаянно пробормотал д'Артаньян. Он действительно не успел -- еще и потому, что пришлось бы рассказать, при каких обстоятельствах пришлось столь неожиданно покинуть дом на улице Могильщиков. Д'Артаньян решил как-нибудь попозже, при удобном случае, совершенно мимоходом упомянуть, что давно уже переехал на улицу Феру... -- Но если она не знала, что я сюда переехал, как она могла прислать сюда вино?! -- вскричал он. -- Что бы мне подумать об этом раньше, бедняга Нуармон остался бы жив... -- И тут он опомнился. -- Господи, что же мы стоим? Нужно немедленно что-то делать... Я же не писал никакого письма, какая, к черту, дуэль... Его высокопреосвященство... -- Если вы запамятовали, монсеньер нынче утром выехал в Ла- Рошель, -- сурово сказал де Вард. -- Ах, как удачно наш неведомый враг выбрал момент... Вы умерли бы от яда, а ее тем временем похитили... -- Похитили? -- повторил за ним д'Артаньян. -- Но... -- Вы все еще полагаете, что речь идет о невинном розыгрыше? -- Нет, конечно же, нет... Боже мой, что делать? -- Давайте подумаем, -- протянул де Вард. -- Монсеньера нет в Париже, даже если мы немедленно пошлем к нему гонца, пройдет слишком много времени... Капитан де Кавуа уехал с кардиналом, и отец Жозеф тоже, и Анж... Никого, кто обладал бы правом отдавать приказы h приводить в движение гвардейцев, полицейских и агентов... Рошфор! Если он еще не отправился вслед за монсеньером, как собирался, мы спасены! Я скачу к Рошфору! -- А я возьму за глотку эту каналью Бонасье, -- сказал д'Артаньян решительно, пытаясь одновременно надеть перевязь со шпагой, заткнуть за пояс пистолеты и взять со стула плащ. -- Без сомнения, это он, меня полагали мертвым, так что он не ждет сюрприза... Каюзак, вы со мной? -- А как же, -- прогудел великан. -- Мало ли с чем вы там можете столкнуться... -- Позвольте и мне с вами, господа, -- сказал Лорме. -- Конечно, конечно, -- сказал д'Артаньян, кидаясь к выходу. -- Поспешим! Они добежали до улицы Могильщиков и остановились перед знакомым домом, откуда д'Артаньяну совсем недавно пришлось позорно спасаться бегством через окно, -- вот это самое... -- Лорме, встаньте вон там, чтобы птичка не упорхнула через окно, -- распорядился д'Артаньян. -- Дело нехитрое, окна первого этажа расположены низко... За мной, Каюзак! Они ворвались в дом, отпихнув растерявшуюся служанку, успевшую пролепетать, что хозяин изволит отдыхать. Кинулись в спальню. Достопочтенный галантерейщик и в самом деле возлежал на широкой супружеской постели, с которой у д'Артаньяна были связаны кое-какие воспоминания, от коих стало теперь стыдно. При виде вошедшего гасконца Бонасье так передернулся, что, показалось, его вот-вот хватит удар. Медленно подняв руку, он указал на д'Артаньяна пальцем, бормоча: -- Так не бывает, не бывает... -- Бывает, сударь, -- сказал д'Артаньян, рассчитанно медленно приближаясь к постели с угрожающим видом, слыша за спиной топанье Каюзака, отчего казалось, что это ожила бронзовая статуя и пустилась гулять по Парижу. -- Бывает, мерзавец ты этакий... Тебя наверняка заверили, что я уже мертв и тебе ничто не угрожает? Побледневший Бонасье мелко-мелко закивал. -- Можешь потрогать, негодяй, -- сказал д'Артаньян, пихнув его в бок кулаком. -- Похоже это на прикосновение призрака? Я живехонек -- а вот ты очень быстро будешь если и не мертв, то, по крайней мере, позавидуешь мертвым... -- Я не буду звать палачей, -- угрожающе пробасил Каюзак. -- Я просто возьму в кухне нож, наточу его как следует, если он тупой, и сам лично начну резать тебе ремни из спины... Вид у него был такой, что в реальности угрозы ни один из присутствующих не сомневался. -- Помилосердствуйте! -- взвыл Бонасье, проворно отползая в дальний угол кровати и прижимаясь к стене. -- Господин д'Артаньян, это все она... Ну неужели вы думаете, что я по собственной воле стал бы мешаться в такие дела? Это все она... -- Ваша жена? -- Ну конечно же... Она сказала, что вы все равно уже мертвы и никто ничего не заподозрит... Что меня бросят в Бастилию, если я не соглашусь... -- Куда ты отвез женщину? -- спросил д'Артаньян, положив руку на пистолет. -- Говори, мерзавец! -- Не знаю... -- Как так может быть? Не смей врать! -- Честное слово, сударь, я не вру! -- захныкал Бонасье. -- Мне велели вылезти из кареты уже возле церкви Сен-Поль, и карета преспокойно поехала дальше... Мне было поручено лишь передать письмо и выманить женщину из дома, завлечь в карету... Дальше, говорили lme, не мое дело... -- Кто был в карете? -- Такая... -- Что здесь происходит? -- послышался холодный, полный презрения голос -- очень, надо сказать, знакомый. Д'Артаньян обернулся. Констанция Бонасье стояла в нескольких шагах от них, с величайшим самообладанием скрестив руки на груди. Ее очаровательное личико было совершенно спокойным, вовсе не выглядело злым или отталкивающим -- ничего похожего на ту растрепанную фурию с кинжалом, от которой д'Артаньян, будем откровенны, с трудом унес ноги. -- Ага, -- произнес гасконец обрадованно. -- Вы-то мне и нужны, сударыня, нам есть о чем поговорить... -- Вы полагаете? -- усмехнулась она. -- Извольте, господа, немедленно покинуть наш дом или я кликну стражу. У гасконца не было ни сил, ни желания препираться с ней -- время слишком дорого... Ничего не ответив, он прошел к окну, распахнул створки и, перевесившись через подоконник, сам заорал что есть мочи: -- Стража! Стража! Ко мне! Район, где они находились, принадлежал к тем, где подобный призыв очень даже быстро находил отклик -- это вам не кварталы Веррери, господа... Буквально через пару минут послышалось топанье, и в спальню вторглись несколько стрелков под командованием сержанта. Остановившись в дверях, они зорко оглядели комнату, пытаясь определить, кто здесь кто. Чтобы побыстрее покончить дело, д'Артаньян шагнул вперед и внушительным тоном сообщил сержанту: -- Как вы, должно быть, видите по нашим плащам, мы с другом -- мушкетеры кардинала. Приказываю вам немедленно арестовать этих людей и отправить их в Бастилию. Шатле для них, пожалуй что, мелковато калибром. Они виновны в похищении знатной дамы... -- Сударыня... -- произнес сержант, сделав в сторону Констанции недвусмысленный жест, общий у полицейских всего мира и означающий: "Добром пойдете, или будет хуже?" К немалому удивлению д'Артаньяна, Констанция оставалась спокойной, словно не понимала, в сколь печальном положении очутилась. Не шелохнувшись, она отчетливо произнесла: -- Сержант, немедленно арестуйте этих разбойников. Они ворвались к нам в дом, переодевшись гвардейцами, напали на моего мужа, хотели ограбить... -- Что за вздор, сержант! -- вскричал д'Артаньян. -- Сержант, вы, по-моему, состоите на такой должности, что обязаны уметь читать... -- произнесла Констанция без тени тревоги. -- Ну, вообще-то... -- пробормотал окончательно сбитый с толку сержант. -- Конечно... -- Отлично, -- Констанция ловко выхватила из-за корсажа свернутую в трубочку бумагу и подала ему. -- Извольте прочитать вслух... Откашлявшись, развернув бумагу, сержант принялся читать: -- "То, что делает предъявитель сего, делается по моему повелению и для блага государства. Анна Австрийская, королева Франции". Вот что... -- У вас вызывает сомнения подлинность этой бумаги? -- холодно спросила Констанция. -- Ни малейших, сударыня... -- А подлинность печати? -- Да опять-таки нет... -- Что же вы стоите? Немедленно арестуйте этих разбойников и отведите их... да хотя бы в Консьержери, это ближе всего. Сдайте их q рук на руки полицейскому комиссару. Ему сообщат, что с ними делать дальше. Вы все поняли? Или хотите, чтобы королеве Франции стало известно, что в Париже есть полицейский сержант, пренебрегающий ее письменными эдиктами? -- Н-нет... -- Взять их! -- Господа, -- убитым голосом промямлил сержант. -- Извольте проследовать. Не заставляйте, стало быть, силу применять... У д'Артаньяна мелькнуло желание выхватить шпагу и силой проложить себе путь. Судя по лицу Каюзака, его посетила та же нехитрая мысль. Однако гасконец рассудил здраво, что в этом случае, оказавшись преследуемыми парижской полицией, они мало чем помогут Анне, а вот драгоценное время потеряют точно, меж тем как это время можно использовать с выгодой... Полицейский комиссар в Консьержери прекрасно его помнит как человека кардинала, он вряд ли поверит в байку о разбойниках... То, что произошло в ратуше, стало известно лишь считанным людям, Ришелье по-прежнему остается первым министром, более могущественным, чем сам король... Все быстро вершится. Все обойдется. -- Пойдемте, Каюзак, -- сказал он решительно. -- Господин сержант олицетворяет здесь закон и порядок, а мы с вами как-никак благонамеренные граждане... Каюзак, уже приготбвившийся заехать ближайшему стражнику кулаком по темечку, покосился на него с превеликим изумлением, но, убедившись, что д'Артаньян не шутит, вздохнул и покорился. Вдвоем они вышли на улицу, оглянувшись на Лорме с выразительным пожатием плеч. Д'Артаньян не сомневался, что старый слуга, человек битый и тертый, оповестит де Варда или Рошфора об их аресте даже прежде, чем пленников доведут до Консьержери... Однако получилось иначе. Сержант, вместо того чтобы скомандовать всему отряду "Марш!", почесал в затылке и громко отдал совершенно другой приказ: -- А ну-ка, отправляйтесь на улицу Ла Арп и посмотрите, все ли там спокойно. Есть сведения, что там кто-то собирался устроить дуэль... Живо, живо! Арестованных я доставлю сам, это государственное дело, и чем меньше народу о нем знает, тем лучше. Его подчиненные охотно повиновались -- должно быть, им нисколечко не хотелось впутываться в государственные дела, имевшие скверную привычку оборачиваться крупными неприятностями даже для мелких свидетелей. Когда они исчезли за углом, сержант тихонько сказал: -- Я вас прекрасно помню, господин д'Артаньян. Вы-то меня, конечно, не узнали, где вам упомнить каждого сержанта, но это я вас не так давно отводил в Консьержери, когда вы возле самого Лувра с кем-то дрались на шпагах... И помню, что за люди примчались вас освобождать... -- Вы кардиналист, сударь? -- не теряя времени, спросил д'Артаньян. -- Вот именно. Я, изволите знать, дворянин, хотя и вынужден занимать столь ничтожную должность... В общем, я понимаю, что тут что-то не то... Идите себе с богом, я вас не видел и вы меня не видели... Для комиссара я что-нибудь придумаю, если только вообще придется. Чует мое сердце, что никто так и не придет подавать на вас жалобу... Так что идите себе... -- Сержант! -- воскликнул д'Артаньян. -- Вы обязаны ее арестовать, и немедленно! Честью клянусь, она виновна в похищении женщины, которую кардинал считает одним из своих самых преданными слуг... -- Я верю, сударь, верю... Но -- не просите. Вы же видели, какая у нее бумага... Кардинала сейчас нет в Париже, а я -- человек l`kem|jhi... На мне в случае чего и отыграются... Что мог, я для вас сделал. Но лезть в эти жернова -- увольте. То, что для вас обойдется, для меня боком выйдет. К человеку с такой бумагой я и близко не подойду... Всего вам наилучшего! Он поклонился и решительно направился прочь, прежде чем гасконец успел пустить в ход угрозы или обещание денег. Ясно было, что бесполезно догонять его, хватать за рукав... Оглянувшись, д'Артаньян поманил Лорме и тихонько распорядился: -- Укройся где-нибудь в подходящем месте и наблюдай за домом. Если она попытается уйти, иди за ней... Именно за ней. Сам Бонасье -- мелкая сошка, нам нужна в первую очередь она... А мы попытаемся отыскать кого-нибудь, кто не испугается этой самой бумаги. Пойдемте, Каюзак! Глава тринадцатая Вино Бонасье, жена Рошфора и здравомыслие герцогини де Шеврез -- Я поступил правильно, отправившись к вам за подмогой? -- спросил д'Артаньян. -- В одиночку ничего не добился бы... -- Все правильно, -- сказал ехавший рядом Рошфор. -- Подписанный королевой открытый лист -- вещь серьезная. Особенно для тех, кто понятия не имеет об истинных взаимоотношениях королевской четы, то есть большинства парижан. Попытайся вы с Каюзаком вытащить ее из дома силой, она, несомненно, вновь подняла бы крик, собрала толпу, вам здорово досталось бы... Где же ваш Лорме? -- Его нигде не видно, -- сказал д'Артаньян, оглядываясь. Улица была пуста, если не считать мальчишки, прислонившегося к столбу ворот соседнего дома. Рошфор первым спрыгнул с коня и, не тратя времени, взбежал на крыльцо. За ним последовали д'Артаньян и четверо незнакомых гасконцу людей в обычной одежде -- двоих из них уверенно можно было счесть дворянами, а вот остальные вряд ли заслуживали столь почетного определения, будучи, несомненно, простыми сыщиками. -- Они могли сбежать... -- проговорил д'Артаньян. -- Ваш галантерейщик, в отличие от своей супруги, -- помеха, которая затруднит путь любым беглецам... -- сказал Рошфор, предусмотрительно вынимая из-за пояса пистолет и одним рывком распахивая входную дверь. Они вломились в прихожую, прекрасно знакомую д'Артаньяну. Стояла тишина, обширная комната была пронизана солнечными лучами, в которых ослепительными искорками вспыхивали порой пылинки. Потом из-под лестницы послышался стон. Рошфор поднял пистолет, но тут же опустил оружие -- оттуда показалась голова и плечи человека, с усилием выползавшего к ним, упираясь в пол обеими руками. Узнав Лорме, за которым тянулась кровавая дорожка, д'Артаньян бросился к нему, вытащил на середину прихожей и осторожно перевернул на спину. Камзол на груди слуги намок от крови, на губах вздувались розовые пузыри. Судя по всему, его дважды ударили кинжалом в сердце, но он был еще жив и силился что- то сказать -- такое случается с людьми жестокими и упрямыми, способными на некоторое время оставаться при жизни собственной волей там, где человек более мирный и мягкий давно испустил бы последний вздох... -- Это были не мушкетеры, а англичане, -- внятно выговорил Лорме, и его лицо помаленьку стала заливать бледность. -- Кто? -- громко переспросил д'Артаньян. -- Они не мушкетеры, а англичане. Двоих я в свое время видел с Винтером, третий, несомненно, тоже... -- произнес Лорме. Его голос звучал все тише и тише, при последних словах кровь хлынула из горла, лицо вытянулось, глаза остекленели. Д'Артаньян понял, что это конец, и, опустив отяжелевшее тело на пол, перекрестился. -- Что он имел в виду? -- спросил он растерянно. -- Не знаю, -- жестко ответил Рошфор. -- Живее, осмотрим комнаты! Д'Артаньян вбежал за ним следом в гостиную хозяев. Г-н Бонасье, в незашнурованных башмаках и незастегнутом камзоле, валялся лицом вверх у стола, на котором стояла бутылка вина, -- и его застывшее, запрокинутое лицо, исполненное безмерного удивления, было белым, как мрамор, и сплошь покрыто маленькими красными точками... Подняв глаза на Рошфора, д'Артаньян поразился лицу графа -- на нем читались такое изумление и страх, каких гасконец никак не ожидал увидеть у этого железного человека. -- Боже мой, это невозможно... -- прошептал граф, словно в бреду. -- Но, с другой стороны... -- Что это? -- задал д'Артаньян совершенно бессмысленный вопрос. -- Та самая досадная помеха, о которой я вам говорил, -- сказал Рошфор, словно бы опамятовавшись. -- Помеха, способная повиснуть гирей на ногах у любого энергичного беглеца вроде очаровательной Констанции... А еще это человек, который знал слишком много опасных вещей о ней и о других... -- Но это же!.. -- отчаянно воскликнул гасконец. -- Это не по- человечески, в конце концов! Можно еще понять, когда она подсыпала яд врагам... Но отравить собственного мужа просто потому... -- Вот именно, -- сказал Рошфор с чужим, незнакомым лицом. -- Отравить собственного мужа просто потому... Пойдемте, д'Артаньян. Нам тут больше нечего делать, птичка упорхнула... Вы видели мальчишку? -- У соседских ворот? Ну да... -- Нет в Париже таких вещей, которые могли бы пройти незамеченными для уличного мальчишки, если он присутствует на расстоянии хотя бы пары сотен футов от события... С этими словами Рошфор, сбежав с крыльца, направился прямиком к помянутому представителю парижского беспутного юношества. Тот, не шелохнувшись и не изменив позы, скорчил странную, гримасу -- он ухитрился с незаинтересованным видом таращиться в небо, но в то же время косился на приближавшегося графа: трюк, доступный только парижским уличным сорванцам, способным находиться в трех местах одновременно, не говоря уж о том, чтобы смотреть двумя глазами в разные стороны... Рошфор немедля достал пистоль и поднял его к самым глазам мальчишки, вертя меж пальцами. И выжидательно молчал. -- Пожалуй что, сударь, такие жизненные наблюдения стоят целых двух пистолей... -- протянул мальчишка. -- Держи, -- сказал Рошфор, бросая ему золотой. -- Когда расскажешь все, что видел, получишь еще, слово дворянина. А в том, что ты только что видел здесь что-то интересное, я не сомневаюсь... Мальчишка попробовал монету на зуб, подбросил в воздух и ловко поймал в оттопыренный указательным пальцем карман. Рассудительно вздохнул, как взрослый: -- Слово дворянина -- большое слово... Так вот, сударь, когда отсюда ушли этот вот господин и еще один, -- он кивнул на д'Артаньяна, -- седой слуга, что был с ними, остался и укрылся вон там, за тумбой, стал следить за домом господина Бонасье. Уж не знаю, сколько времени прошло, я не дворянин, чтобы часы носить... Только вскоре подъехали три королевских мушкетера с четвертой knx`d|~ в поводу. -- Мушкетеры? -- переспросил Рошфор. -- Ты не ошибся? -- Синие плащи с крестами и лилиями, где же тут ошибешься? -- резонно сказал сорванец. -- Я же не деревенщина какая-нибудь, а потомственный парижанин... Слуга за ними наблюдал, а они вдруг бросились на него, да так проворно, что он не успел убежать или вырваться. Они ему зажали рот и потащили в дом. А чуть погодя из дома вышли уже четыре мушкетера, только у четвертого лицо было закрыто полями шляпы. Они вскочили в седла и умчались... Вот и все, ваша милость, -- но это, пожалуй что, стоит двух пистолей... -- Твоя правда, -- сказал Рошфор, бросая ему монету. -- Пойдемте, д'Артаньян, больше мы ничего не узнаем... Они вскочили на лошадей и направились в сторону Пале- Кардиналь, а те четверо, что приехали с ними, получив от Рошфора какие-то указания шепотом, разъехались в разные стороны. Граф казался всецело погруженным в собственные мысли -- настолько, что он направил коня прямо на уличную тумбу, и д'Артаньян, вскрикнув, предупредил его об опасности. -- Бог мой, -- сказал он удивленно. -- Что с вами такое, Рошфор? -- Вы еще слишком молоды, д'Артаньян, и не знаете, что это такое, когда оживают призраки прошлого... Вот что. Не было ли у нее большого перстня? Очень большого, старинного, великоватого для женского пальца, с огромным красным карбункулом? Перстень сделан из золота так, что напоминает две звериные лапы, охватывающие карбункул? -- Вы его удивительно точно описываете, -- сказал д'Артаньян. -- А не показалось ли вам, что ее волосы не всегда были темными? На этот раз д'Артаньян размышлял значительно дольше, вызывая в памяти знакомое лицо. -- Вы знаете, пожалуй... -- сказал он неуверенно. -- Иногда мне казалось, что ее волосы у корней гораздо светлее... -- Словно их настоящий цвет не темный, а скорее русый или золотистый? -- Вполне возможно. Когда волосы у нее были гладко зачесаны назад, именно такое впечатление создавалось... Черт возьми, Рошфор! Неужели вы ее знаете? -- Боюсь, что да... -- А при каких... -- Простите, д'Артаньян, но об этом мы поговорим чуть позже... Без сомнения, четвертым мушкетером была именно Констанция. Она хорошо ездит верхом, наша Камилла... -- Рошфор, да что с вами? Какая Камилла? Констанция! -- У человека, дорогой мой д'Артаньян, может быть много имен... Ну да, конечно... Имея в кармане подписанный королевой открытый лист, лучше всего выступать в облике королевских мушкетеров... Умно, умно... -- Нужно снарядить за ними погоню! -- вскричал д'Артаньян. -- За кем? -- горько усмехнулся Рошфор. -- Прикажете хватать на улицах поголовно все "синие плащи"? Нам не об этом нужно думать. Мы обязаны понять, куда они скрылись. Потому что именно там, вне всякого сомнения, держат и Анну. Никто не собирается ее убивать -- ее именно похитили, значит, она им для чего-то нужна... -- Значит, вот что имел в виду Лорме? -- догадался д'Артаньян. -- "Это были не мушкетеры, а англичане..." Люди Винтера! -- Несомненно. -- Но он хочет ее убить... -- Он в первую очередь хочет знать, где сейчас его племянник. Законный наследник имений, титулов и денег. А это знаем только Анна и я. -- Этот скот... -- д'Артаньян дрогнул, но решился договорить до конца: -- Этот скот вполне способен пытать и ее, как собирался пытать меня. -- Боюсь, от него этого можно ожидать... -- Черт возьми! Почему же мы едем шагом? Нужно лететь сломя голову... -- Куда? -- мягко спросил Рошфор. -- Д'Артаньян, я прекрасно представляю, что происходит у вас в душе... но постарайтесь быть хладнокровнее. Мы ничем ей не поможем и ни на что не повлияем, если начнем суетиться, кричать, бессмысленно гнать коней... Вы ее любите... а я ее друг, так что ваши чувства мне вполне понятны. Но помочь ей мы можем только одним -- если рассудочно, спокойно и трезво начнем искать. Начнем угадывать мысли и ходы противника. Это только кажется, что перед нашими врагами открыты все пути, -- на деле не так-то просто похитить человека и надежно укрыть его. Такое укрытие нужно подготовить. Для этого нужно привлечь доверенных лиц и иметь надежные места -- а это уже позволяет более- менее определить направление поисков. Все, кого можно поднять на ноги, уже подняты. И рыщут, не жалея ни сил, ни ног... Вскоре д'Артаньян убедился в справедливости его слов, собственными глазами увидев, какая суета царит в Пале-Кардиналь: то и дело кто-то вскачь уносился со двора, а кто-то приехал с докладом (большей частью эти доклады, увы, заключались в том, что "ничего нового узнать не удалось")... Когда они устроились в одной из задних комнат, Рошфор велел подать вина -- и выпил залпом чуть ли не целую бутылку прежде, чем гасконец справился с половиной стакана. Понимая, что это неспроста, д'Артаньян осторожно сказал: -- Значит, вы ее знали... -- Ну еще бы, -- сказал Рошфор, глядя на него совершенно трезвыми глазами. -- Я был на ней женат, знаете ли. Собственно говоря, она и сейчас моя жена -- поскольку к моменту заключения нашего брака была вдовой... -- Боже мой! Так эта женщина... -- Это женщина -- графиня де Рошфор. И в то же время супруга галантерейщика Бонасье... впрочем, уже вдова. Вы знаете, что я родом из Пикардии? -- Да, Анна мне говорила... -- Вот только она вам, ручаться можно, не рассказывала, почему я десять лет не возвращался в свои имения... Хотя бы потому, что не знала. Есть вещи, которые приходится держать в себе всю жизнь... или, по крайней мере, долгие годы... Понимаете ли, д'Артаньян, мне тогда было столько же, сколько сейчас вам. Родители мои умерли, но они были богаты, и я стал единственным наследником довольно обширных земель. Юнец вроде вас, восторженный, пылкий и жаждавший любви. Естественно, очень быстро должен был появиться предмет для обожания. Я встретил ее. -- Констанцию? -- шепотом спросил д'Артаньян. Рошфор горько усмехнулся: -- Тогда она звалась своим настоящим именем -- Камилла де Бейль. Она недавно появилась в наших местах, поселилась в скромном домике с человеком, которого все считали ее братом. На деле, как потом выяснилось, это был сообщник и очередной любовник. Но в ту пору такие подозрения никому и в голову не могли прийти. Честное слово, она казалась олицетворением невинности и добродетели. Она так мило краснела, заслышав самые безобидные шутки, несущие лишь едва уловимый намек, тень фривольности... -- Он смотрел затуманенным взглядом куда-то сквозь д'Артаньяна, в невозвратное прошлое: -- Быть может, моя юношеская неопытность и ни при чем. Она могла очаровать и гораздо более опытного человека. Ах, какой чистой и okemhrek|mni она тогда была... Шестнадцатилетняя девушка в белом платье, на опушке зеленого летнего леса, ясные синие глаза, воплощенная невинность во взоре и походке, белое платье на фоне сочной зелени... Короче говоря, я влюбился. И, как честный человек, предложил руку и сердце. Она приняла и то, и другое -- это я так считал тогда, не зная, что ее интересует в первую очередь рука, а до моего сердца ей и дела нет... Она стала графиней де Рошфор -- и, надо отдать ей должное, прекрасно справлялась с этой ролью. Я до сих пор не вполне понимаю, почему она была так нетерпелива и уже через полгода после нашей свадьбы задумала... -- Неужели... -- с замиранием сердца прошептал д'Артаньян. -- Ну да, убить меня, -- самым будничным тоном закончил за него Рошфор. -- Точнее говоря, подсыпать яд в вино. Уже через полгода... Быть может, она побоялась, что я, несмотря на всю свою неопытность, рано или поздно поставлю ее в ситуацию, когда ее плечи окажутся полностью открытыми... -- Боже! Значит, уже тогда... -- Уже тогда, -- кивнул Рошфор. -- То ли она опасалась, что я увижу клеймо, то ли ей попросту надоела жизнь в глуши, пусть и в роскоши, и ей не терпелось стать очаровательной молодой вдовой, полновластной хозяйкой имений. Скорее всего, она рассчитывала перебраться в Париж, где для нее открылось бы широкое поле деятельности... В нашей провинции ей было скучно после Венеции... -- Венеции? Ну да, конечно... А как же... -- Давайте не будем забегать вперед, -- усмехнулся Рошфор. -- Расскажу все по порядку. Она подсыпала яд в вино, которое мне должны были, как обычно, принести в библиотеку. Была у меня, надо вам сказать, привычка -- посидеть в библиотеке с бутылкой хорошего вина и книгой кого-нибудь из старых испанских поэтов. Я получил некоторое образование, а испанских поэтов всегда любил... То есть, это потом стало ясно, что она подсыпала яд в вино, позже, когда было время все обдумать... Был у меня слуга -- старый, преданный, верный и надежный. С одним-единственным грешком за душой -- любил старик выпить когда следовало и не следовало. Он около года был в отлучке по делам нашей семьи, так что Камилла его совершенно не знала и об этой его страстишке представления не имела. Он вернулся в поместье всего за два дня до того дня... Короче говоря, он, принеся вино в библиотеку, позволил себе, как явствует из всего последующего, маленький глоточек... Этого вполне хватило. А она... Она была где-то поблизости. И вбежала в библиотеку, едва заслышав стук падающего тела, в полной уверенности, что это я там лежу мертвый. Я вошел следом. Гийом выглядел в точности так, как те двое несчастных, которых вы видели сами -- Нуармон и Бонасье. Совершенно спокойное лицо, разве что удивленное, бледное, как смерть, -- и эта россыпь алых точек... -- Но как же вы заподозрили... -- Дорогой мой д'Артаньян, вся соль в том, что я-то как раз ничего и не заподозрил! -- печально сказал Рошфор. -- Ну кому бы могло прийти в голову?! Это у нее не выдержали нервы. Не забывайте, ей тогда было шестнадцать с половиной лет, она растерялась, заметалась, потеряла голову и действовала уже наобум... Знаете, сохрани она хладнокровие, вполне могла бы довести замысел до конца, скажем, незамедлительно предложив мне ради успокоения нервов выпить стакан вина из того самого графина -- и я растянулся бы рядом с Гийомом, ни один лекарь не доискался бы до истины... Либо она могла повторить задумку потом. Но у нее, повторяю, не выдержали нервы. Одна стена в библиотеке была сплошь увешана разнообразнейшим оружием... Она схватила пистолет и выпалила в меня. Отсюда и шрам, -- он мимолетно коснулся старого рубца на виске. -- Выстрел был сделан почти в упор, но мне повезло. Пистолет -- не jhmf`k, которым без достаточного навыка может нанести смертельный удар и ребенок. Чтобы надежно убить из пистолета, нужно практиковаться в стрельбе... А этого навыка у нее как раз и не было. Пуля сорвала кожу и оглушила, я рухнул без чувств. И она поняла, что нужно спасаться. Не мешкая, надела мой охотничий костюм, вывела лучшего коня -- она отлично ездила верхом, -- прихватила кое- какие драгоценности и деньги. О, сущие пустяки, тысяч на пять пистолей... И скрылась. С тех пор я ее не видел и не имел о ней никаких известий все эти десять лет, но знал, что она жива, потому что за это время то тут, то там находили трупы с белыми лицами и россыпью красных точек... Мне пришлось по выздоровлении уехать оттуда -- сами понимаете, каково бы было жить в тех местах... Я понимаю, никто не злорадствовал бы, мне только сочувствовали бы, но я опасался именно этого сочувствия, а не злорадства, сочувствие было унизительнее насмешек за спиной. -- А этот... ее мнимый брат? -- Откуда же, по-вашему, мне известно про венецианское клеймо на ее плече? -- горько усмехнулся Рошфор. -- Естественно, она и не подумала предупредить его -- к чему терять время на такие пустяки? Речь шла о ее драгоценной жизни... Как только я пришел в себя и смог отдавать приказы, к нему поскакали мои люди. Его приволокли в поместье, схватить его было легче легкого, он ведь оставался у себя в домике, ни о чем не подозревая... Ему хотелось жить -- сами понимаете, я отнюдь не пылал в тот момент христианским смирением и был в тех местах полновластным хозяином, достаточно было одного моего слова, чтобы его вздернули на первом суку... Он был чертовски словоохотлив. И рассказал немало интересного о жизни очаровательной Камиллы в Венеции. Она туда попала четырнадцати лет -- с отцом, поступившим лейтенантом в венецианский флот. Папочка тут же отправился в море, а юная красавица, легкомысленная и жадная до новых впечатлений, принялась познавать жизнь, благо Венеция предоставляет к тому достаточно соблазнов и случаев. Ее мать давно умерла, а старая тетка не могла уследить... История достаточно банальная: сначала любовники любопытства ради, потом для удовольствия, чуть погодя оказывается, что есть и такие, кто не доставляет особенного удовольствия, зато щедр на золото... Иные на этой дорожке превращаются в дешевых шлюх. Другие, обладая достаточным умом и хваткой, наоборот, взлетают высоко. Она была из вторых... Но в конце концов промахнулась. Поставила не на ту карту, как выражаются игроки. Связалась с одним субъектом, довольно молодым и знатным, даже богатым, но кое в чем не отличавшемся от простого "браво". Разница только в том, что он действовал не кинжалом, а ядами. Судя по рассказам "братца", у этого самого Гвидо был самый настоящий талант по части изобретения и применения ядов. Словно во времена Борджиа28, право слово. Отравленный шип на ключе, перчатки, яблоко, которое разрезают на две половинки отравленным ножом так искусно, что отравитель может преспокойно съесть тут же вторую половину, лишенную яда, на глазах у жертвы, которой достается все зелье... Синьор Гвидо пользовался большой популярностью среди тех, кто стремился побыстрее получить наследство от зажившегося родственника, или разделаться с врагом, даже не обнажая шпаги, или отправить на тот свет подгулявшую женушку. Наша пленительная Камилла стала ему не только любовницей, но и помощницей -- эта достойная парочка стоила друг друга, надо полагать. Вдвоем зарабатывали неплохие денежки -- этакая счастливая семейка, хоть и невенчанная... Но иногда такие дела все же выплывают наружу. Нашим голубкам тоже не повезло -- вернее, не повезло в первую очередь Гвидо. Его вина была доказана венецианским судом неопровержимо и aeqonbnpnrmn. Ему отрубили голову, не разводя вокруг этого большого шума, -- как-никак он принадлежал к одной из старых и знатных венецианских фамилий, родственники всеми силами стремились избежать огласки, пытались даже откупить его у правосудия, но обстоятельства дела были таковы, что не помогли ни золото, ни связи. В общем, ему отрубили голову прямо в тюрьме, без огласки... Камилла же отделалась сравнительно легко. Улики против нее были исключительно косвенные, прямых свидетельств не оказалось... И все же ей не удалось выйти на свободу полностью обеленной. Конечно, она усердно разыгрывала из себя невинную жертву случайного совпадения обстоятельств, она это умеет... -- Ну еще бы! -- кивнул д'Артаньян. -- В тот раз, когда она меня чуть-чуть не отравила, она сначала предстала в роли кающейся грешницы, угнетенной судьбой и злыми людьми, и это было сыграно так талантливо, что я поверил... -- Вот то-то... Я хорошо представляю, какое впечатление она произвела на судей -- бедная, невинная овечка... И все же ей не удалось обелиться полностью. Венецианские судьи -- народ решительный. Как она ни старалась, ее все же заклеймили и приговорили к высылке из Венеции навечно. Тут она и познакомилась с этим болваном, что сыграл вскоре роль ее братца, -- он как раз, отслужив в венецианских войсках, возвращался во Францию. Бедолага знал о ней многое, но тем не менее поддался ее чарам, решил, быть может, что она искренне решила остепениться... И они у