м желании уничтожить Минотавра - свой вечный позор. Мы говорили, называя вещи своими именами и не выбирая выражений, так что наш разговор по сути являлся государственной изменой, за которую по закону раздирают лошадьми на площади. Но подслушать нас здесь никто не мог, а доносить друг на друга мы никогда не стали бы. Донос - пошлое оружие слабого. Люди вроде нас с ним, даже став врагами, сражаться будут лишь с помощью сложной и отточенной до бритвенной остроты интриги. Пасифае не удастся уничтожить Минотавра с помощью подкупленных солдат - потому что противостоят ей Минос и Горгий, их отборные войска и мощь дворцовых стен. Тайну Минотавра, кроме богов, от которых, к сожалению, ничего не скроешь, знают лишь три человека на свете - Минос, Горгий и я. Минос все придумал, Горгий - его верный помощник. Ну, и лоскутки тайны известны мелким исполнителям, без этих неизбежных издержек, мелких утечек информации в таком деле не обойтись. Что же касается меня - я раскрыл тайну год назад, после напряженнейшей работы ума, отсеивая из океана сплетен и болтовни крупицы истины, кропотливо отделяя правду от лжи, сопоставляя, анализируя, исследуя неясности и темные места. И отыскав разгадку, стал безгранично уважать Миноса - такие люди безусловно заслуживают уважения, я сам не придумал бы лучше. Правда, и меня следует уважать - за то, что я силой лишь собственного ума разгадал совершенное хитроумнейшим Миносом. Я ушел вскоре, зная, что Валеду не терпится добраться до новой покупки. Старая история - неделю он от нее не отойдет, потом она ему надоест и отправится к танцовщицам. Стремление убраться подальше от городской пылищи привело меня в порт. Там дул свежий ветер, а вот гама было побольше, чем в городе. Носильщики разгружали прибывшие корабли и нагружали отходящие, повсюду шатались пьяные моряки, среди которых было немало пиратов, шмыгали шустрые типы, предлагавшие ошейники для рабов, заморские диковинки, травы, уносящие в мир грез, и молодых рабынь, неизвестно каким образом добытых, а также драгоценности столь же сомнительного происхождения и вообще все что угодно. Портовая полиция зорко наблюдала за этим вавилонским столпотворением, изо всех сил заботясь о своем благополучии. Царских соглядатаев и чужестранных шпионов здесь было, наверное, больше, чем на всем Крите. Я направился в кабачок "Петух и якорь", который держал оборотистый финикиец, шпион Сидона, как доподлинно было известно. Иногда он раздобывал кое-что и для меня. Но и здесь не удалось скрыться от бесполезных знакомых, встречи с которыми не приносят никакой выгоды. Двое гуляк с моей улицы, неисповедимыми путями затесавшиеся в порт, вывалились мне навстречу из низкой закоптелой двери. - Вот у наш провидец! - с пьяной радостью заорал один, преградив мне дорогу. - Рино, дружочек, у тебя, болтают, неприятности? Пойдем зальем! - Погадаешь нам по-соседски! - Расскажешь, что видит во сне высокая царица. Случаем, не быков? - А если быков, как ты это истолкуешь? Вот тебе задачка, платит Минос! Нужно было немедленно уходить, но один из проклятых идиотов вцепился мне в плечо, я вырвался... И не успел. Несколько скромно одетых людей с неприметными лицами взяли нас в кольцо. Мне стало нехорошо. В подобных случаях берут тех, кто болтал, тех, кто слушал, но не забывают и тех, кто на свою беду просто оказался рядом и вовремя не улепетнул. Я попытался с отсутствующим видом проскользнуть меж двух неприметных, но остановился, увидев у своей груди кинжал. Тот, в котором я угадал главного, сказал, наслаждаясь властью: - Не так быстро, земляк, поспешность вредит. О чем вы там болтали, пьяные хари, что там за быки? Пьянчуги протрезвели мгновенно, но от страха лишь мерзко лязгали зубами. - Это ошибка, - сказал я, стараясь выглядеть спокойным. - Я не из их компании, с ними не пил и не слушал, что они там болтают. Я толкую сны. - Чего толчешь? - Он откровенно издевался. - Толкую сны. Паук - к пожару, облако - к драке... - А болтовня - к аресту. Взять! На меня кинулись, напялили на голову пыльный тяжелый мешок, бросили в повозку на голые твердые доски. Швырнули рядом гуляк, и повозка тронулась, невыносимо скрипя. Слышались голоса зевак, оживленно обсуждавших увиденное. Страх не схлынул - даже усилился. Если сегодня там у них дежурит Месу или Хризофрис, еще можно выкрутиться, но если кто-нибудь другой, незнакомый... им хорошо платят за каждого пойманного крамольника, большое количество схваченных считается признаком ревностной службы, и вырваться на свободу практически невозможно. На какое-то мгновение страх сменился почти не свойственной мне злобой - автор оставшегося ненаписанным труда, неопровержимо доказавшего бы, что человек есть скот, сам попал во власть скотов, скручен, как свинья, которую везут из деревни на рынок. Нас долго везли по городу, по галдящим улицам, и этот гвалт, которого я обычно терпеть не мог, казался сейчас сладостными звуками кифары Аполлона. Этот путь, будем рассуждать трезво, вполне может стать моим последним путем, и я с грустью подумал, что не успел оставить после себя ничего великого. Те услуги, что я оказывал, проходили незамеченными толпой - так и было задумано, за тайну мне и платили, и платой за обнародование моего авторства был бы топор палача. Те, кто искал моей помощи, сразу же старались забыть меня по исполнении своих желаний. Нет, я ни о чем не жалею, я не стремлюсь к известности и славе. Я сам выбрал себе дорогу и чувствую себя прекрасно, шагая по ней. Совсем другое меня мучает. Я страстно желал бы совершить в своей области нечто такое, что было бы равно подвигам Геракла или деяниям титанов - понятно, противоположное по значению, то есть величайшее зло. Пусть бы об этом никто не знал, лишь бы нечто великое. Но я не успел. Если это моя последняя дорога, окажется, что за тридцать с лишним лет я не создал ничего выдающегося - так, пустяки, на которые способен едва ли не каждый заурядный прохиндей, обладающий кое-какими ловкостью и хитростью. Даже великий труд не написан, пропадет мой бесценный жизненный опыт, стопа писем так и останется в тайнике на десятки лет, пока не начнут ломать мой отнюдь не старый, прочно выстроенный дом. Может быть, самое время вспомнить и о людях с белыми крыльями? Похоже на то. Двадцать лет назад это было, почти день в день. Дедал завершил для Миноса постройку Лабиринта, а Минос вопреки обещанию его, конечно же, не отпустил. Как можно было выпустить человека, знающего все секреты Лабиринта? Но даже хитроумцу Миносу не по силам оказалось задержать такого мастера, как Дедал. Над небом не властны самые могучие цари... Крылья, что Дедал смастерил себе и сыну своему Икару, казалось, сделать нетрудно - всего лишь белые птичьи перья и воск. Ну и руки Дедала, разумеется. Но потом-то ни у кого из толпы подражателей так ничего и не получилось, хотя старались многие, от мала до стара, чуть ли не весь воск на Крите перевели, едва ли не всех гусей ощипали, а позже, решив, будто все оттого, что гуси - птицы нелетающие, стали ловить летающих, но и из этого толку не вышло. Они летели над Кноссом, Дедал и Икар, белокрылые люди в лазурном солнечном небе, - над грязными крышами, над пыльными улицами, над плохими и хорошими людьми. И не было на Крите человека, который не смотрел бы в небо - даже слепые, заразившись общим возбуждением, пытались что-то разобрать. Разве что младенцы не в счет и заключенные в тюрьмах. Даже Валед, крепко выпив, вдруг признался мне в прошлом году, что едва ли не до заката стоял тогда на крыше своего притона, в котором впервые за все время его существования воцарилась тишина. Стих гвалт на базаре, ремесленники побросали инструменты, полицейские отпустили сцапанных с поличным воров, а те побросали поличное и не думали убегать, шлюхи перестали зазывать клиентов, возницы остановили телеги, все замерло в порту, люди смотрели в небо... Мне тогда едва пятнадцать исполнилось. Я не бежал следом за другими мальчишками с нашей улицы - я стоял и думал. Когда-нибудь и я создам нечто великое, вот о чем я тогда думал. С визгом открылись какие-то ворота. Стража весело перекликалась со схватившими нас соглядатаями, их шуточки в наш адрес могли привести в уныние и храбреца... Меня столкнули с повозки, подхватили, не снимая отвратительного мешка, повели куда-то, грубо пихая, но я вдруг перестал обращать внимание на тычки в спину - сердце наполнила надежда... Меня вели вверх. С изначальных времен повелось, что застенки размещают у самой земли, а то и под землей, словно стараясь укрыть от солнечного света и жертв, и палачей. В основе, думаю, лежит доставшееся нам от зверей подсознательное стремление надежно укрыть добычу. Мне пришло в голову, что об этом свойстве людей, безусловно, следует упомянуть в моем труде, представить как еще одно проявление животной сущности человека. Лишний аргумент не помешает. Меня вели вверх, перестали толкать, и не слышно было, чтобы пьянчуг тащили следом. Конвоиры свернули налево, потом направо, снова налево, мы шагали по чему-то мягкому, вернее всего по коврам, звуки наших шагов отнюдь не напоминали гулкий топот ног по голому тюремному полу. Я ощутил стойкий запах дорогих благовоний и, наверное, впервые в жизни прошептал: "Хвала священному петуху, символу бога солнца, хвала священному быку, хвала священному дельфину..." Хватит. Кажется, обошлось... С меня содрали мешок. Я стоял в богато убранной комнате. Небрежно отстранив стоявшего у двери солдата, в комнату вошел скромно одетый человек. Увидев его, я окончательно забыл о темных подземных застенках. Правда, душевного спокойствия у меня не прибавилось, скорее наоборот. Я давно его знал и благоразумно заботился, чтобы наши пути не пересекались, а интересы не сталкивались, - для меня схватка с ним была бы гибелью. Клеон его звали - вольноотпущенник, верный пес Пасифаи, главный поверенный ее тайных дел. Личность, обладавшая могуществом, стократ превосходившим мое даже во времена моего расцвета. Я не мог понадобиться ему ради пустяка... - Стерегите этого человека, - сказал Клеон, не глядя в мою сторону. - Когда вернусь, скажу, что с ним делать дальше. И скрылся в другой двери. БИНОТРИС, ЧИСЛИТСЯ ПОДМЕТАЛЬЩИКОМ ДОРОЖЕК В ДВОРЦОВОМ САДУ Ну а этот кубок - во здравие священного петуха! За быка я уже пил вроде. Эх, жизнь ты наша, эх, капризы богов, что вы с человеком-то выделываете! Плохо только, что в одиночку пить приходится, собутыльника иметь не разрешают, но, с другой стороны, имея такие деньги, имея такое вино... На кой ляд собутыльники, если разобраться? Ну их. Нет, ну это ж надо! Тетка моя путается с одним царским соглядатаем, а у того брат служил в дворцовой страже, а у того племянница была любимой флейтисткой царя нашего, высокого Миноса. Вот и покатилось от человека к человеку, когда двадцать лет назад захотелось мне получить беспечальную доходную работенку. Нашли такую, порадели за родственничка, ничего не скажешь. Пить вот приходится в одиночку, потому что, если словечко сболтнешь, - крышка. Ну да за такие деньги, с таким вином... Здравие великого Миноса! Отменным все-таки мастером был Дедал. Голосники эти придумал, трубы хитрые, что-то там еще, все в стены поупрятано, я и не интересуюсь. Наворотил умелец - мне самому иногда страшно делается. Кашляну я в эту трубу - рев на весь дворец, а уж если я благим матом заору... Вот вам и рык Минотавра, держите меня, хохотать больно! Двадцать лет блажу чудовищем, а все эти олухи от страха поносом маются... И всего-то десять раз в сутки - по казенным водяным часам. Я в эти часы, каюсь, давно вместо воды вино заливать приноровился - тоже мокрое, так же капает, время не хуже воды отмеряет, и веселей с ним как-то... Вот и вся моя работа. Сто стран обойди, легче не найдешь. Только бы - язык за зубами. Пора, что ли, по моим винным часам? Пора. Последнюю - во здравие Минотавра! Ну, я вам сейчас рявкну - боги уши зажмут. Собутыльника бы мне еще... ПАСИФАЯ, ЦАРИЦА КРИТА Сначала доложили о Горгии, и пришлось его принять. Меня мутит от него, но ничего не поделаешь. Странно даже, что он мне не нравится, - высокий, сильный, загорелый, с красивой проседью, и этот короткий шрам на щеке его не портит. Разве что немного мрачноват, но мрачность я к числу мужских недостатков не отношу. Вполне в моем вкусе. Но между нами стоит Минотавр. Двадцать лет я пытаюсь его уничтожить, и двадцать лет Горгии мне в этом препятствует. Наша взаимная ненависть такая давняя и немеркнущая, что стала привычкой, по-моему... О, конечно, он всего лишь пришел сообщить мне, что на могучем и богатом Крите все обстоит благополучно: ремесленники работают, пахари пашут, жрецы возносят молитвы богам, враги нападать не собираются. Обычный визит вежливости, один из приближенных царя пришел засвидетельствовать почтение царице, как того требуют неписаные дворцовые законы. И я с долей кокетства - я все же не только царица, но и женщина - поддерживаю пустую болтовню. Убила бы своими руками... Он не упомянул ни о вчерашнем отравителе, покушавшемся на жизнь Минотавра, ни о лучнике, выпустившем стрелу в него самого, - к чему? Мы прекрасно понимаем друг друга, он знает, что я знаю, а я знаю, что он знает... Мы с ним привыкли за двадцать лет выражать язвительные реплики посредством вежливых улыбок. Правда, не он один во всем виноват. Он не более чем орудие. Уж если убивать, я начала бы с Миноса. Наверное, я единственная на свете женщина, которой муж так страшно отомстил за случайную измену - чудовищем в Лабиринте, вечным позором господствующей над дворцом каменной громады. И ведь каждый на Крите, да и за его пределами все знает... Что из того, что ни один критянин не смеет произнести это вслух - разорвут лошадьми, а за пределами Крита о Минотавре и его родителях судачат в открытую, - я все равно не слышу... Что мне до того, казалось бы? Но как бы там ни было, а самый страшный мой сон - тысячеголосый шепот в уши: "А мы знаем... Знаем..." И вдобавок сознание того, что ты - мать одного из самых отвратительных чудовищ, каких только знал мир... Как это могло случиться, о священный петух? К чему эта отвратительная выдумка о быке, ведь не было никакого быка, тогда, двадцать один год назад, был Тагари, молодой и красивый начальник конной сотни, и люди Миноса его убили, хотя Минос никогда, ни до этого случая, ни после, не трогал моих любовников. Как это могло случиться, о священный дельфин? Временами подступает острое желание самой взглянуть на Минотавра, посмотреть на страшилище, из-за которого я страдаю двадцать лет. Ненавижу... Неужели нет силы, способной заставить рухнуть серые стены Лабиринта, погребя под собой мой вечный позор? Вошла Ариадна, и я едва успела сделать беззаботное лицо. Моя единственная любовь и отрада, все остальное и все остальные - случай, каприз, мой мимолетный вздор... - Почему ты бледна? - спросила я, целуя ее. - Плохо спала? - Я гуляла по южной галерее, - сказал она со вздохом. - На той, откуда виден Лабиринт. Потом убежала - этот рев... Еще я слышала разговор, и мне страшно... - Что может испугать царевну в ее собственном дворце? - Правда ли, что он мой брат? Мне не хватило воздуха, комната завертелась в бешеном танце, но вместо ярких ковров вокруг меня кружились серые стены Лабиринта. Лишь боги да верные люди знают, сколько я приложила усилий, чтобы уберечь ее от слухов и сплетен, и вот... - Кто тебе это сказал, глупышка? - спросила я с веселым смехом и веселым лицом. - Им ничего не будет? - Кто же наказывает за глупую болтовню? - Стражники у южных ворот говорили между собой. Они не видели меня. - Глупости, успокойся, - сказала я, обняла ее и прижала к себе, чтобы она не видела моего лица. - Люди любят распускать самые нелепые слухи о власть имущих - это от зависти. По их мнению, вся грязь и жестокость мира собраны во дворцах. Ну, неужели ты способна поверить, что твоя мать... - Прости, - шепнула она. - Я наговорила глупостей. - Я не сержусь. - Я действительно не могла сердиться на нее даже в эту минуту. - Лучше скажи - что с тобой происходит? Нянюшки жалуются - ты стала рассеянной и странной, то грустишь без причины, то неизвестно от чего смеешься. - Мне просто скучно. Говорят, когда-то во дворце было гораздо веселее. Я легонько отстранила ее и заглянула в глаза. Пожалуй, она уже выросла, а я и не заметила. Забыла, что сама в семнадцать лет не считала себя девчонкой и уже успела узнать в одной уединенной комнатке, что бывает, если мужчине позволить абсолютно все. Если посмотреть на нее мужскими глазами - она красива, готова стать женщиной и чувствует это. Но я не хотела бы, чтобы началось у нее, как у меня, - маленькая комнатка и самоуверенный смазливый офицер. Естественное желание матери - чтобы дочь не повторила ее ошибок, пусть даже мать и не собирается в своих ошибках каяться. Но где я ей найду подходящего жениха, если из-за проклятого Минотавра молодые люди из знатных критских семей давно не появляются во дворце? О чужестранцах и говорить нечего... - Не грусти, - сказала я. - Скоро во дворце вновь станет весело, будет много юношей, ты полюбишь самого лучшего и красивого, и мы сыграем такую свадьбу, что позавидует весь мир... А сейчас иди к своим девушкам, у меня важные дела. И прикажи Клеону явиться ко мне, он ждет за дверью. Еще одна сторона дела, подумала я, глядя ей вслед. Я должна уничтожить Минотавра и ради счастья Ариадны, а найдет она счастье лишь тогда, когда дворец вновь станет веселым, когда Лабиринт перестанет отпугивать людей. Я борюсь за счастье Ариадны. Ради нее я должна выиграть затянувшуюся на двадцать лет войну. - Убрать стражу южных ворот в подземелье, - сказала я, прежде чем Клеон успел открыть рот. - И передушить всех немедленно. Что с нашим делом? - Яд был отличный, - сказал он хмуро. - Мог бы свалить и быка, но... - Человека с яблоком схватили, а твой стрелок промахнулся, - закончила я за него. - Горгий был так любезен, что лично сообщил мне об этом... Ты отправил деньги в Фест и Амнис? - Нет. И не собираюсь. Я остолбенела от изумления. Впервые он признавался, что палец о палец не ударил для исполнения моего приказа. - И не собираешься? Он посмотрел мне в глаза открыто и дерзко: - И не собираюсь. Это бессмысленно, царица. Даже если мы подкупим гарнизоны не двух, а десяти городов, им не занять дворец и не взять Лабиринта. Хотя бы потому, что в этих гарнизонах полным-полно обленившихся бездельников, почти разучившихся держать меч, а дворцовые войска Кносса, охрана Миноса и стража Горгия - лучшие солдаты Крита. Пароли, тайны укреплений, секретные планы на случай каких-либо неожиданностей - этого не могу узнать ни я, ни даже ты. Ты можешь победить, лишь если тебе помогут Минос или Горгий. - Но они же никогда... - Я сказал все, что хотел сказать. - Клеон... - И я с ужасом услышала в своем голосе беспомощность. - Неужели даже ты ничего не можешь сделать? - Да. - В его голосе была та же беспомощность, а еще - грусть и безнадежная усталость. - Увы, царица, я ничего не могу. Не знаю, что придумать. Со мной такое впервые, а уж ты-то меня знаешь. - Ты верный слуга, - сказала я. - Я была довольна тобой до сих пор, но ты ведь сам понимаешь, насколько важно для меня, чтобы сгинуло это чудище. Я порой грозила тебе плахой - исключительно из вспыльчивости, по злости. А сейчас говорю совершенно спокойно - если ты не найдешь выхода, мои палачи превзойдут самих себя... Что ты молчишь? Страшно? - Страшно, - сказал он. - Очень. И я видела, что это действительно так. Больше других смерти и пыток страшатся сами палачи. - Тогда сделай что-нибудь, - сказала я. - Сделал, - сказал он. - Я нашел тебе человека. - Кто это? - Толкователь снов. В его распоряжении была шайка из двадцати человек. Устраняли чьих-то соперников в торговых делах и в любви, поджигали, убивали. Словом, за соответствующую плату могли как нельзя лучше истолковать сон клиента согласно его желаниям. Я приказал полиции перевешать всю шайку - кроме, понятно, самого гадальщика - его нужно было лишь оставить без прежних источников дохода, разрушить надежды на будущее. - И ты считаешь, что какой-то мелкий прохвост может сделать так, что под его дуду запляшет сам Минос? - Можешь сейчас же отправить меня в подземелье до завершения дела, - торжественно сказал Клеон. - Это отнюдь не мелкий прохвост - просто у него не было возможности взяться за крупные дела. Я могущественнее его, но я его боюсь, и хвала священному петуху, что он об этом не знает. Но я-то, я знаю его лучше, чем он сам, - к иным людям следует предусмотрительно приглядываться заранее... Наше счастье и его беда, что он родился в семье гончара, а не поблизости от трона. Это страшный человек. Я не смог найти решения, но он найдет. Я знала, что Клеон, кроме смерти и пыток, не боялся никого и ничего. Сомневаюсь, боялся ли он богов. Вряд ли. И если он в таких выражениях говорил о человеке, человек того стоил. Но прожить после выполнения всего ему порученного такой человек должен не долее минуты - подбирая для себя слуг и исполнителей, знай меру. Пусть они будут коварнее хозяина, пусть будут умнее, но ни в коем случае они не должны быть способными напугать такого человека, как Клеон. Услуги - и смерть. - Здесь все, что мне известно о его делах, - сказал Клеон. - Прочти сначала. - Хорошо, - сказала я. - Как ты считаешь, на время разговора с ним следует поставить за портьеру телохранителя? - Совсем ни к чему, - сказал Клеон. - Такие люди никогда не убивают сами. Случается, что за всю свою подчас очень долгую жизнь они так и не обучаются владеть оружием. И в руках его не подержат - оно им ни к чему. Их оружие - ум. ХАРГОС, ЧИСЛИТСЯ ОТКРЫВАТЕЛЕМ ЗАСОВОВ ГЛАВНОГО ВХОДА ЛАБИРИНТА - Подвинься, Мина, я встану. Что-то еще вина захотелось. Ну да, пью слишком много. Так ведь нельзя иначе. Если пить не буду, с ума сойду и как начну рубить всех подряд... Даже Горгия, понимаешь? Даже его. Даже не смотря на то, что я ему, как отцу, верю. Больше - отец у меня препустой был человек, брехун первостатейный... Одно хорошо - хвала священному петуху, два года никто уже не суется в Лабиринт драться с Минотавром. Но ведь эти восемнадцать лет из памяти не выбросишь? Куда там, и пытаться нечего. Сорок три человека. Ну и что? На войне я втрое больше убил. Но то ведь война - там ты с мечом, а не с кинжалом, и на тебя идут с мечом, и смотрим мы друг другу в глаза, и целимся в грудь, все честно. А здесь? Поганое это дело - превратить солдата в палача. Правда, было мне тогда поменьше двадцати, глуп был, но какая разница? Тогда я ничего не понимал, и сейчас ничего не понимаю - просто верил и верю Горгию, а Горгий клянется священным быком, священным петухом и священным дельфином, что это государственная необходимость. Ну, предположим, плевал я в глубине души на эту самую государственную необходимость, штука эта для меня малопонятная и расплывчатая, мне бы только Горгию верить, потому что никому и ничему больше не верю, такой уж удался. Только б Горгию... Знаешь, Мина, временами страх берет, на таких мыслях себя ловишь - а если и Горгий чего-то не понимает? Нет, не может такого быть - тогда уж все, ничего не останется. Сорок три человека. На моей совести все. Всех я один положил, всех на том самом месте - в коридорчике, у поворота. Очень удобное место. Вступил он в Лабиринт, настроившись на бой с Минотавром, ждет, когда шаги чудища загремят, и отодвигается у него за спиной совершенно бесшумно плита. А из щели - я. Кошкой. С кинжалом. Только первые двое успели крикнуть, побарахтаться. Наловчился я вскоре. Остальные, клянусь священным петухом, понять ничего не успевали. Сорок три... Хорошо все же, что понять они ничего не успевали - и им вроде бы не так обидно, и мне вроде бы полегче на душе. А Минотавр - он где-то там, в глубине, в самом центре, я его и не видел никогда, и пропади он пропадом, мне бы только в Горгии не разувериться... Интересно, те, что еду носят, видели его когда-нибудь? Живет там, в Лабиринте, Минотавр, сомнений нет, но какой он? А ну их всех. Какая у тебя кожа нежная... В сотый раз я тебе, наверное, все это рассказываю. Эх, Мина ты, Мина этакая, и красивая ты, и в постели ладная, но самое в тебе ценное - что глухая ты, как пень. Цены тебе за это нет. Потому я и жив, что ты глухая. Не знаю, что и делать стану, случись что с тобой, - пока найдешь другую глухую да красивую, рехнешься... И что у тебя за привычка такая пальцы мне в волосы запускать? Нет, приятно, спору нет, и пальцы у тебя теплые такие, но ведь вспоминать лишний раз мне про мои волосы... Хорошую мне все же краску достают, ничего не скажешь. Что улыбаешься, проказница ты этакая? Ну да, красивые волосы, черней воронова крыла, как у молодого. Я и говорю - хорошую мне краску достают. И не подумаешь, и не заметишь, что я, Мина, еще десять лет назад, в тридцать, седой стал. Работы тогда было - невпроворот. В последние годы только и полегчало. Перестали к нам ездить молодые сорвиголовы, хвала священному петуху. Что это там, не за мной? Да нет, снова кто-то спьяну дверь перепутал. Вот я и говорю, Мина, - в тридцать лет седой стал... РИНО С ОСТРОВА КРИТ, ТОЛКОВАТЕЛЬ СНОВ Клеон вернулся довольно быстро, жестом отпустил стражу, жестом приказал мне следовать за ним, и мы пошли по широкому дворцовому коридору - я уже был абсолютно уверен, что нахожусь во дворце Миноса. Поворот. И галерея, с которой мне открылся вид на Лабиринт - огромное серое здание с длинными, как века, и запутанными, как судьбы, коридорами. Разумеется, коридоров я никогда не видел, но, как и очень многие на Крите, кое-что знал о них - строившие Лабиринт каменщики любят почесать языки в кабаках. Плана Лабиринта никто из них, разумеется, знать не мог, план существовал лишь в высокомудрой голове Дедала, так что Миносу болтовня каменщиков не опасна, вовсе даже наоборот - ему выгодно, чтобы строители, всячески привирая и преувеличивая, расписывали ужас и величие Лабиринта. Не зря каждый из бывших каменщиков получает щедрое пожизненное пособие. Клеон пропустил меня в комнату и бесшумно прикрыл дверь за моей спиной. Очевидно, комната эта служила для разного рода неофициальных и любовных встреч. Роскоши в ней не было, но не было и скромной простоты. Над всей обстановкой царило огромное ложе - здешний трон, надо понимать. Пасифаю я узнал сразу. Ей сорок с лишним, но больше тридцати не дашь. Фигура, лицо и волосы Цирцеи, ну а что касается души - пугливым и робким туда лучше не заглядывать. Очаровательная стерва. Личной стражи у нее пятьдесят человек, и, как рассказывал мне имевший кое-какие связи в Кноссе знакомый, ни один из них этой комнаты не миновал. Но это - третьестепенные подробности. - Приветствую тебя, - сказала она. - И я тебя приветствую, светлая госпожа, - сказал я, поклонившись с несколько неопределенной вежливостью - просто как высокородной. Я ведь, согласно правилам игры, не мог знать, кто она такая, а на людях владыки Крита появляются нечасто. - Госпожа, соблаговоли объяснить, откуда такая напасть на честного обывателя? Схватили, потащили, слова не дали сказать, да вдобавок - по загривку... Обыватель - опора трона, не следовало бы так хамски с ним обращаться. Я увидел в ее глазах интерес и любопытство. - Успокойся, это не арест. Ведь ты толкователь? - Да, - сказал я, сохраняя на лице испуганно-восхищенное выражение. - Клянусь священным петухом. Я - Рино с острова Крит, по воле богов толкую сны, беру недорого, есть рекомендации и хвалебные отзывы от влиятельных лиц. Они у меня дома, прикажешь послать? - Не нужно, я верю. Объясни, почему ты постоянно подчеркиваешь свое критское происхождение? Говорят, у тебя и на вывеске так написано. Я не помню, чтобы так делал еще кто-нибудь. - Это своего рода дополнительная рекомендация, - сказал я. - Конечно, я гадаю и иноземцам, если они ко мне обращаются, не делаю различий - работа такая. Но большинство моей клиентуры составляют критяне, и они должны знать, что свои заботы несут к земляку, что их выслушает и им поможет соотечественник, а не жалкий заезжий шарлатан, который и говорит-то с отвратным акцентом. Я патриот, светлая госпожа; чем и горжусь. - Я так и думала - что-то в этом роде... Ты не удивился, когда тебя вместо тюрьмы доставили во дворец? - Ты считаешь, что я более достоин тюрьмы? - спросил я невинно. - Как знать, как знать, - небрежно отмахнулась она. - Так ты не удивлен? - Я разучился удивляться жизни, в ней так много странного, - сказал я. - Я не хочу показаться нескромным, но не понадобятся ли мои услуги? - Ты угадал. По ряду причин к тебе не могли обратиться открыто. - Кому же я нужен? - Я царица Крита. - О! - сказал я и взглянул еще испуганнее и восхищеннее. - Госпожа моя высокая... Женщина остается женщиной и в глубине души всегда млеет, когда на нее смотрят глазами вожделеющего самца. В особенности такая, как эта. Так что я поумерил испуг и откровенно стал раздевать ее глазами - пусть считает меня более понятным, следующим все тем же стереотипам. Не помешает. Конечно, не следует и переигрывать, она должна увидеть во мне не просто рядового ловкого интригана: если она посчитает, что я не оправдал ее надежд, живым отсюда не выбраться. - Ты можешь сесть. - Не смею, - сказал я, - испытываю верноподданнический трепет, высокая госпожа. Она сдвинула брови, но в голосе, кроме гнева, был все тот же интерес: - Ты надо мной насмехаешься? - Я бы никогда не посмел. Просто я не стесняюсь сказать вслух то, что твои царедворцы выражают раболепно согнутыми спинами и преданными взглядами. Суть одна, не правда ли? Только они не умеют пресмыкаться с чувством собственного достоинства, а я умею. Вот и вся разница. - Вот как? Все же садись, разговор у нас будет долгий. (Я сел.) Так вот. Ты предсказал Беренике, тетке моего повара, смерть одного ее давнего врага. И он умер. На дороге из Кносса в Аркалохори его убили разбойники. - Намерения богов мне порой открыты, - сказал я. - А разбойники, увы, еще не перевелись и в нашем достославном государстве. - Далее. Зерноторговец Поллий спрашивал у тебя, удастся ли ему обойти своего соперника - предстоял выгодный заказ, и коринфяне колебались, не зная, кому из двоих торговцев отдать предпочтение. - Но достопочтенный Поллий увидел поистине вещий сон, - сказал я. - Да, амбары его соперника сгорели. Все. В одну ночь. - Боги властны и над богатыми зерноторговцами, - сказал я и подумал: "Бедный Каро, как мне будет не хватать тебя". - Кроме этих случаев, ты совершенно правильно истолковал сны почтенного Павсания, золотых дел мастера Гикесия и многих других, не правда ли? Слишком много они обо мне знали, может быть, почти все, а для этого нужно было наблюдать за мной не неделю и не месяц - простым копанием в моем прошлом, проведенном в краткие сроки, такой осведомленности не объяснишь. Примем к сведению и запомним. - Предсказывать будущее нелегко, - сказал я. - Не у каждого есть к тому талант, но коль у кого-то он есть - для этого человека не существует тайн. - Тогда ты можешь истолковать и мой сон? - Как только ты мне о нем расскажешь. Она колебалась, и я прекрасно понимал почему. Рассказывать постороннему человеку о своем позоре даже намеками, рассчитанными на умных людей недомолвками и иносказаниями было для нее тягостно. Как ни нужен я ей, как твердо ни решила она извести Минотавра, не бывает абсолютно порочных женщин. Но и отступить она не могла. Я терпеливо ждал. Ее взгляд рыскал по комнате, задерживаясь на дорогих предметах: тяжелые шторы из золотой парчи, небрежно брошенное на столик ожерелье из крупных рубинов, огромный безвкусный золотой кувшин с вычеканенными сатирами, лапающими нимф, серебряный тартесский светильник, имеющий явное сходство с фаллосом... Знакомая роскошь должна была возвратить уверенность, внушить, что ничего особенного не происходит, - она в своих покоях, госпожа, дающая ничтожному слуге приказ без промедления и на совесть исполнить пустяковое поручение. Только и всего. Никаких тайн, доверенных низкорожденному, никаких тайн, ставящих нас с ней на одну доску. Забыть, что мы с ней совершаем государственную измену, ибо Минотавр - ценнейшее достояние Миноса, а следовательно, и Крита. Но я постараюсь поставить нас на одну доску. - Итак, госпожа? - спросил я. - Меня душит змея, - сказала она. - Вот уже много ночей подряд. Черная, скользкая, она проникает сквозь запертую дверь, обвивается вокруг шеи и душит. И все время смотрит мне в глаза. Все время смотрит... Мне страшно, я просыпаюсь в холодном поту и больше не могу уже заснуть. Что мне хотят сказать этим боги? - Змея - это совесть, - сказал я. - Наша жизнь порой сумбурна и не всегда благонравна, и очень часто, особенно в молодости, мы живем одним днем. Желания подменяют здравый смысл, страсть... (Я посмотрел ей в глаза. Она отвернулась.) Страсть заставляет забыть об осторожности и возможных последствиях. Человек слаб, в молодости легко быть безрассудным и стремиться удовлетворять все свои желания... - Ты это осуждаешь? - Отнюдь. Не вижу ни удовольствия, ни необходимости в том, чтобы клеймить чьи-то пороки. Мое дело - слушать и исцелять души. - Как же исцелить мой недуг? - спросила она, и ей казалось, что она надежно скрыла от меня свое волнение. - Средство есть, - сказал я. - Оно известно с давних времен, и его изобретатель прочно забыт - людская память неблагодарна. Но в конце концов неважно, кто придумал снадобье, если мы им успешно пользуемся которую сотню лет. Автора идеи обычно доискиваются лишь в случае неудачи, естественно, ищут его с топором. Так вот, лучший способ уничтожить тревогу - уничтожить ее источник. Знахари советуют после укуса змеи прижечь ранку каленым железом, но гораздо проще рассечь гадюку мечом до того, как она вонзит зубы. Ты меня поняла? - Да, - сказала она спокойно. - Но почему ты решила обратиться ко мне? К чему вмешивать богов там, где в состоянии справиться смертные? По ее лицу пробежала легкая тень, наверное, она вспомнила своих верных слуг, сгинувших бесследно, бесславно и без пользы, впустую потраченные деньги, яды... Ну и прекрасно. - Иногда смертные бессильны, - сказала она неохотно. - Даже те, что носят царский венец. Так берешься ты излечить мой недуг? Уничтожить змею? - Готов служить, царица, - сказал я. - Потребуется некоторое время - нужно будет в спокойной обстановке побеседовать с богами, рассказать им все подробно и испросить совета. - Надеюсь, боги не задержат ответ? - Боги не любят волокиты, у них много дел и решить нужно все. Однако для успеха гадания... - Сколько? Золотом? - быстро спросила она с презрительной усмешкой, которую уже не считала нужным скрывать, коль я сам спешил навстречу роли платного слуги, презренного наемника. Ну уж нет... - Я никогда не беру денег вперед. - У тебя есть принципы? - Отсутствие принципов - тоже принцип, - сказал я. - Мне нужен корабль с надежной командой. Своего у меня нет. И еще мне нужна возможность отдавать некоторые приказания, которые по своему нынешнему положению я отдавать не могу. - Иными словами, ты просишь Знак? - Вот именно. Она подняла крышку тяжелой шкатулки, и я невольно затаил дыхание - был бы жив мой дражайший родитель, незабвенной памяти болван, вдалбливавший мне в голову, что нет ремесла древнее и почетнее гончарного, видел бы он... Знак - это тяжелый бронзовый медальон. С одной стороны на нем изображен священный бык, с другой - священный петух. И царское имя. Его обладатель может распоряжаться за стенами дворца от имени царского дома, и все, пусть и не отдавая ему царских почестей, должны слушать его, как слушали бы царя. Не более десяти человек на Крите имеют Знак. Сколько раз он грезился мне бессонными ночами, являлся в снах. Она подала мне Знак, я принял его, и на этом состязание в лицемерии, кажется, закончилось. Весьма некстати распахнулась дверь и вошла Ариадна - конечно, сверхуслужливый Клеон просто-напросто побоялся ее задержать. Этим он и плох - у него не хватает смелости идти до конца. Правда, царица вовсе не выглядела рассерженной, говорят, дочку она по-настоящему любит и, скорее всего, за то, что дочь на нее ничуть не похожа. Я не о внешности, если верить на слово знающим людям, Ариадна - живой портрет матери в ее семнадцать лет. - Ты толкователь? - спросила меня Ариадна. Ну конечно - идиот Клеон сболтнул, робко пытаясь ее задержать, что мамочка-де призвала толкователя снов. - Толкователь, - сказал я, глядя в ее до отвращения невинные глаза. - Я хотела бы... - Разве придворные толкователи так неискусны? - Слишком искусны - в лести. Они мне надоели, все мои сны толкуют одинаково - меня ждут радость и счастье. - А ты хочешь, чтобы тебе предсказали беду? - Я просто думаю, что иногда мои сны сулят и нехорошее, но мне об этом не говорят. - Что ты видела сегодня ночью во сне, царевна? - спросил я. - Цветущий луг. - Цветы красные, желтые? - спросил я, сохраняя полнейшую серьезность. - Красные. Было очень тихо, и солнце вставало над лугом. - Нет ничего легче, - сказал я. - Тот, о ком ты думаешь, придет, и все будет так, как ты хочешь. Она слегка покраснела (краснеть при ее-то наследственности!) и добавила: - А потом прилетела какая-то странная птица, и кричала она, как человек, которому больно... - Это - к долгой жизни, - сказал я. - Прости, царевна, но и я оказался неоригинальным. Она, однако, ничуть не выглядела разочарованной, поблагодарила и ушла, такая молодая, такая красивая, такая легковерная. Все они одинаковы в этом возрасте - томление души и тела, мечтают о романтической любви и ужасно удивляются, узнав, что любовь - это всего лишь грубая возня на смятой постели. Тошнит меня от этого слова - любовь. Что ж, я отведу в моей пьесе одну из главных ролей и этой глупой девочке. Все она у меня поймет - чего стоит жизнь, чего стоят любовь и высокие слова. Как миленькая поймет, что жизнь проста и грязна, перестанет тешиться красивыми сказками... - Мне можно удалиться? - спросил я. - Подожди, - сказала Пасифая. - Я хочу тебя предупредить, что... - Что мой единственный залог - моя голова, и я должен приложить все силы к тому, чтобы она осталась на моих плечах, - бесцеремонно перебил я ее вопреки всем правилам обращения к царствующим особам. - Не беспокойся, я не убегу на твоем корабле, я вернусь. И мне удастся заставить Миноса поступить так, как ты хочешь. Наконец-то я ее пронял - до души. Казалось, ее волосы сейчас взовьются, зашипят и заметаются вокруг искаженного яростью лица, как змеи Горгоны. Я был на волосок от смерти, но знал, что этот волосок не оборвется, она переборет себя, вспомнив, что я для нее значу. Так и произошло, она опомнилась, отдернула потянувшуюся к золотому колокольчику руку и тихо сказала, полуотвернувшись: - Ты или великий мудрец, или... - Или, - сказал я. - Для мудреца я чересчур грешен. Но какая тебе разница, кто я, собственно, такой, мудрец или подонок? Тем более что одно другому сплошь и рядом не мешает. Главное - я тот, кто наконец поможет тебе. - Послушай, - сказала она с ноткой суеверного страха. - Случалось, что боги сходили на землю в облике смертных... - О священный петух, - вздохнул я. - Я - не воплощение бога плутней. Правда, я лично знаком с Гермесом, как-никак он мой покровитель, но сам-то я - обыкновенный человек. Что это за глупая манера думать, будто человек не в состоянии превзойти бога в хитрости? Еще как способен! Равным образом, - мне захотелось грубо пошутить со своей сообщницей, и я бесстыже улыбнулся, - равным образом человек способен превзойти бога и в некоторых других отношениях.