паясь в сохранившихся архивах и летописях XV столетия. Было достоверно известно, что польский первопечатник -- не поляк, а немец, приехавший из какого-то германского государства (которых тогда насчитывалось, крохотулек, несметное количество). Было известно, что работал он в Кракове, тогдашней польской столице. Были известны годы, когда это происходило. Не хватало одного -- имени. Сохранившиеся книги не были снабжены, как сказали бы мы теперь, "выходными данными". Нашли неожиданно. И оказалось, что просто-напросто искали не там... В покрытых вековой пылью бумагах Краковского суда обнаружилось относящееся к 1476 году дело, довольно обычное как для того времени, так и для нашего века. Некая Марта из Черной Веси слезно била челом господам королевским судьям, жалуясь на некоего ветреного молодца, каковой ее обольстил, но после рождения дитяти категорически отказался не то что жениться, но дать хотя бы грошик на содержание крошки. И звался этот повеса -- "печатник книг Каспар из Баварии"! Все совпадало. Правда, дальнейшие изыскания так и не определили фамилию означенного Каспара -- более-менее точно удалось установить: либо Гофедер, либо Штраубе. Но главное, имя удалось извлечь из небытия... Мне до сих пор любопытно: как выпутался повеса Каспар из этой истории? Увы, подробностей отыскать пока не удалось... О политике. Недавно российский журнал "Махаон" привел любопытные факты некоего полумистического совпадения фамилий нынешних "демократов" с фамилиями из списка лиц, "кои с 1910 года разыскивались Департаментом полиции как проводившие подрывную работу против Российской империи": несколько Заславских, Иосиф Собчак, Лихачев, К.Ф. Старовойтов, несколько Станкевичей, Д.Р. Басилашвили, два Лаврова, А.Б. Гамсахурдия, А.Н. Калугин, И.Г. Ландсберг. А также -- матрос с "Авроры" Курков... Самостоятельно дополняя этот список однофамильцев, я наткнулся на Александра Политковского, крупного сановника, во времена Николая I ведавшего инвалидными капиталами. (В те времена инвалидами именовались в первую очередь не увечные, а отставные военнослужащие). Капиталы, которые должны были идти на пенсионы и иные выплаты инвалидам, означенный Политковский разворовывал годами, в поразительных масштабах. А казначеем в этом же богоугодном заведении состоял... И.Ф. Рыбкин! В конце концов хищения вскрылись, император разгневался и назначил строжайшее следствие. Политковский как нельзя более кстати принял яд и преставился (а может, помогли, в точности как в анекдоте про безвременно усопшую тещу и мухоморы). Зато на Рыбкине власть предержащие отыгрались сполна -- его погнали на каторгу, в Сибирь, после чего из российской писаной истории он исчез навсегда. Погрузившись в "век золотой Екатерины", нежданнонегаданно удалось обнаружить еще одного Гавриила Попова, одержимого столь же непреодолимой тягой к изящной словесности... В 1792 году Тайная экспедиция (думаю, нет нужды подробно объяснять, что это было за жутковатое учреждение) сграбастала под арест купца Гавриила Попова за его сочинение, в котором он под псевдонимом "Ливитов" писал о равенстве всех людей независимо от сословия, осуждал порабощение человека человеком, то есть крепостное право, выступал против торговли людьми, предупреждал "вельмож" о возможности восстания "ожесточившихся земледельцев". Купца, чтобы впредь не умничал и не писал лишнего, сослали в Спасо-Евфимьевский монастырь. Что по меркам того жестокого времени было форменным актом гуманности. Зато со студентом Невзоровым, примерно в то же самое время оказавшимся в лапах той же милой конторы, церемонились меньше: когда гонористый студент заявил было, что на вопросы отвечать не будет, ему пригрозили, что начнут охаживать поленом по хребту... О "гнилой интеллигенции". Отчего-то этот термин принято считать выдумкой то ли Ленина, то ли Сталина, в общем, большевистским хамством. Однако все обстояло несколько иначе. В 1881 году, после убийства народовольцами Александра II, изрядное количество прекраснодушных русских либералов (издавна страдавших вывихами интеллекта) начало шумную кампанию, призывая нового императора простить и помиловать убийц его отца. Логика была проста, как мычание: узнав, что государь их помиловал, кровавые террористы умилятся, раскаются и во мгновение ока станут мирными ягнятами, занявшись каким-нибудь полезным делом. Свою лепту в эту шизофрению внес и Лев Толстой, всю жизнь критиковавший российских императоров из своего комфортного поместья. Сегодня, обогащенные историческим опытом, мы с полной уверенностью можем сказать, что рассчитывать на превращение террористов вроде Степняка-Кравчинского или Веры Засулич в полезных членов общества было по меньшей мере наивно. Впрочем, Александр III уже тогда понимал, что лучший метод убеждения народовольческой сволочи* -- петля или в крайнем случае солидный тюремный срок (что блестяще подтвердилось на примере Н.А. Морозова, после двадцатипятилетней отсидки и в самом деле ставшего полезным членом общества, крупным ученым). Именно он, однажды в сердцах отшвырнув стопу либеральных газет, воскликнул: "Гнилая интеллигенция!" Источник надежный -- одна из фрейлин императорского двора, дочь поэта Федора Тютчева. * Интересно, что к движению народовольцев был причастен один из предков В. Новодворской. Отсюда, надо полагать, и берет начало лютый большевизм Московской Девственницы -- гены, увы... О гримасах юстиции. Бессилие юстиции с ее "сто сорок четвертым последним предупреждением" -- изобретение не нашего времени. В Польше, в буйном XVII веке, суд двадцать восемь раз приговаривал к "баниции", то есть изгнанию за пределы королевства, легендарного пана Ляша, ставшего чуть ли не синонимом шляхетского буйства. Хотите знать, как реагировал этот обормот? Подшил означенными двадцатью восемью приговорами свою бекешу и нагло разгуливал по столице, вслух сетуя, что на подкладке есть еще свободное место, да вот беда, приговоров не хватает... Полиции тогда в стране практически не существовало, и заставить шляхтича подчиниться приговору суда было делом безнадежным. Это и называлось "вольностями дворянскими". Справедливости ради следует отметить, что Ляш выглядел ангелом кротости по сравнению с паном Потоцким, жившим столетие спустя, -- сей магнат, когда суд вынес ему приговор "за бесчинства", ворвался в зал, где творилось правосудие, во главе своей вольницы, велел гайдукам положить судей на пергамент с только что записанным приговором, спустить штаны и высечь. И положили. И высекли. Прямо на приговоре. Тот же пан Потоцкий обожал игру в "ку-ку", заключавшуюся в том, что деревенских баб загоняли на деревья и велели со всем прилежанием кричать "ку-ку!", а Потоцкий и его гости палили по бедолажным "кукушкам" мелкой дробью, норовя попасть пониже спины. Впрочем, как выражались те же Стругацкие, -- не воротите нос, ваши собственные предки были не лучше... по крайней мере, у Потоцкого стреляли мелкой дробью. Зато в домашнем тире российского помещика Струйского господа развлекались тем, что заставляли крепостных мужиков бегать на ограниченном пространстве и стреляли по ним из ружей и пистолетов пулями. Убивая насмерть. Струйский считается яркой достопримечательностью екатерининского времени. У себя в имении он оборудовал типографию, где издавал в роскошнейшем оформлении собственные бездарные стихи, -- Екатерина любила демонстрировать эти книги европейским гостям, словно бы мимоходом упоминая, что эти роскошные фолианты изданы в глухой провинции, что, легко догадаться, символизирует просвещенность ее царствования. О домашнем тире Струйского, понятно, в обществе вслух не говорилось. Как и о его жуткой коллекции орудий пыток, старательно скопированных со средневековых образцов. Была у поэта-типографщика еще одна страстишка... Иногда он устраивал над кем-нибудь из своих крестьян суд по всей форме, а приговор был всегда одинаков: "запытать до смерти". За беднягу тут же принимались палачи, обученные обращению с "коллекцией", и останавливались, лишь когда жертва испускала дух. Доклад императору Александру I о положении дел с крепостными крестьянами, откуда взяты вышеприведенные факты, до сих пор не издан полностью -- даже в наши беспредельные времена следует беречь нервы читателя... Насколько же невинно по сравнению с этим выглядит одна из статей договора меж Русью и Византией, заключенного в Х веке после очередной войны! Византийцы, с одной стороны, соглашались беспрепятственно допускать в Константинополь русских, с другой же потребовали занести на пергамент торжественное обещание русских "впредь не разбойничать на улицах Константинополя и в его окрестностях". Для такого уточнения должны были быть веские причины, основанные, надо полагать, на многочисленных печальных прецедентах... Кстати, о грабежах... Сейчас, когда вновь поднялся страшный шум вокруг "проблемы реституции перемещенных культурных ценностей" (означающей, что Россия должна передать Германии свои законные трофеи в обмен на ядреный шиш с германской стороны), поневоле вспоминается анекдотическая, но невымышленная история, связанная с "церковными вратами": В Новгороде, в соборе святой Софии, до сих пор радуют глаз старинные литые двери, изготовленные в Западной Европе, в веке, кажется, десятом. История их весьма примечательна -- на фоне воплей о реституции... Однажды древние новгородцы собрались в Швецию по совершенно житейским делам -- нужно было немного пограбить шведскую столицу Сигтуну. Такие уж тогда были обычаи: когда обитатели какой-нибудь страны замечали, что немного поиздержались, они со спокойной совестью отправлялись грабить ближних или дальних соседей. Сами ограбленные, подсчитав синяки и убытки, долго не горевали, в свою очередь начиная поглядывать по сторонам в поисках слабого соседа, к которому стоило бы наведаться в гости. Словом, такое поведение считалось вполне светским, я бы сказал, комильфотным. Стало уже хрестоматийным упоминание о некоем французском бароне, который построил замок близ Парижа и нахально грабил королевские обозы. Бывали случаи и похлеще: скажем, в августе 1248 г. два немецких рыцаря, Пильгерин и Вейнольт, заявились в гости к своему знакомому, рыцарю и поэту Ульриху фон Лихтенштейну, однако вместо дружеского застолья разграбили драгоценности хозяйки дома, а самого Ульриха уволокли с собой и больше года держали в подвале, пока не получили выкуп... Вернемся к новгородцам. Итак, они прихватили побольше пустых мешков, сели на крутобокие ладьи и поплыли в Швецию. Но где-то на полпути встретились с ладьями эстов (предков древних эстонцев), каковые не без самодовольства сообщили, что новгородцы старались зря и могут поворачивать оглобли -- ибо они, эсты, как раз и плывут из Сигтуны, где грабить уже совершенно нечего, и вообще Сигтуна, откровенно говоря, давно уже догорает... Новгородцы, как любой на их месте, прежестоко оскорбились -- готовились, предвкушали, ладьи конопатили, топоры точили, мешки запасали! -- и, недолго думая, предложили эстам поделиться награбленным. Теперь уже оскорбились эсты, усмотрев в столь наглом требовании извечную тягу русских к халяве. И заявили нечто вроде: в конце-то концов, все добро они честно награбили, трудясь в поте лица. Разграбить и сжечь шведскую столицу -- это вам не на гуслях тренькать у себя в Новгороде, былины про Садко распевая! Если хотите разбогатеть -- плывите дальше и сами кого-нибудь ограбьте, как приличным людям и полагается! Мигранты, мать вашу... "Ах так, чудь белоглазая?! -- взревели новгородцы некормлеными ведмедями. -- Ну, тогда все отымем!" Неизвестно, насколько этот диалог соответствовал истине, зато достоверно известно другое: последовало морское сражение, в результате которого эстов чувствительно потрепали и отобрали у них кучу добра, в том числе и вышеупомянутые врата, которые торжественно установили в Новгороде (в конце-то концов, утешали свою совесть, должно быть, новгородцы, эсты все равно язычники, и церковные двери им ни к чему). По логике отечественных либералов данные двери, надо полагать, следует вернуть Швеции. Реституировать, извините за выражение. Однако есть небольшая загвоздка. Врата эти шведы самым беззастенчивым образом сперли в германских землях, когда подожгли и ограбили то ли Аахен, то ли Бремен. Так кому же прикажете возвращать произведение искусства -- Германии, Швеции или Эстонии? Пожалуй, гораздо проще будет оставить все как есть. Занеся "реституцию" в разряд неприличных слов. А нынешние немцы, требующие вернуть им "награбленное", право же, чрезвычайно напоминают итальянцев, которые в свое время зело сокрушались и ругали наполеоновских грабителей, безжалостно уволокших во Францию четверку бронзовых коней, столетиями украшавших венецианскую площадь святого Марка. При этом итальянцы как-то упускали немаловажную деталь: кони эти некогда украшали Константинополь, откуда их и сперли итальянские рыцари, принимавшие участие в разграблении города в 1206 г... Нечто подобное произошло четыре столетия спустя опять-таки на Балтике, когда шла затяжная морская война меж Ганзейским союзом и его противниками. Известный капер Пауль Бенеке, перехватывавший все корабли, идущие в стороны Англии, захватил два парусника нейтральной Бургундии, не принимавшей участия в сваре. На борту одного из них обнаружился расписной алтарь работы известнейшего мастера того времени Ханса Мемлинга. Городской совет Гданьска, принадлежавшего тогда ганзейским немцам, принял решение установить алтарь в одной из церквей. Протестовал герцог Бургундский, протестовали флорентийцы, которым и предназначался алтарь. Римский папа Сикст XVI отправил в Гданьск личного посланца -- нойон ничего не добился. Давно исчезла Ганза, Гданьск перешел к полякам. Алтарь работы Ханса Мемлинга до сих пор находится в Мариацком костеле, никто за давностью лет и не думает его возвращать. Так что скользкая это тема -- реституция... СЛУЧАЙ И СЛУЧАЙНОСТИ В некоторых последующих главах этой книги будет уделено немало внимания роли случая в истории. Случая, способного направить историю по иному, новому пути, ничуть непохожему на тот, что мы привыкли считать единственно возможным. С одной стороны, занятие это сугубо неблагодарное -- поскольку ничего нельзя проверить точно, любые умозаключения останутся красивой игрой ума. С другой же -- стоит попытаться создать конструкцию, которая все же окажется близка к правде. Тем более, что роль случая в истории -- тема крайне увлекательная. А потому, как водится, умы привлекает давно. Еще и оттого, что настрадались вдоволь под гнетом дубоватой "марксистско-ленинской" историографии, сводящей все, когдалибо на этом свете происходившее, к борьбе "классов и производительных сил". Хватит, накушались досыта... Правда, не стоит выплескивать с водой и ребенка. Классы и производительные силы, их борьба и столкновение интересов выдуманы отнюдь не большевиками. Крайности тут возможны с любой стороны: скажем, Станислав Лем с присущей ему гениальностью довел отрицание марксистских догм до абсурда -- в своем двухтомном труде "Философия случая" он провозгласил, что Его Величество Случай лежит в основе всего и вся. По Лему, и искусства, и человеческое общество, и сама эволюция -- продукт слепого случая. "Случай -- поворотный фактор всякого эволюционного процесса, уклад, возникший в результате данного процесса, создает собственные системные законы, не имеющие ничего общего с первоначальным поворотным фактором".* * S. Lеm. Filozofia przypadku. W.L. Krakow, 1988. Правда, спустя несколько лет Лем самокритично признал, что был не вполне прав. Что ж, истина, как ей и полагается, лежит всегда посередине. Есть у нее этакая милая привычка -- всегда лежать посередине... Скажем, распространение протестантского учения в Германии было следствием не "чаяний народных масс", а вполне меркантильных желаний тамошних баронов и герцогов, сделавших из проповедей Лютера простой и недвусмысленный вывод: появилась теоретическая база, которая позволяет как бы и на законном основании отобрать у католической церкви все движимое и недвижимое имущество. И отбирать бросились со всем усердием. Правда, тут же обозначает свое присутствие насмешник-случай. Во многих странах господа дворяне облизывались на церковное имущество. Но не во всех хватило духу претворить мечты в жизнь. И остается открытым вопрос: случайностью или закономерностью было поражение католицизма в Англии? Будь король английский Генрих VIII не столь любвеобилен, не разобидься он на папу римского за отказ освятить очередной королевский брак... Простор для версий открывается необозримый. И поневоле заставляющий вернуться к старому спору о роли личности в истории. Александр Дюма трактовал этот вопрос с исконно галльской легкостью: Европа едва не погрузилась в огонь и кровь оттого, что герцог Икс принял маршала Игрека, сидя на сломанном стуле..." Насчет стула -- явный перебор. Стул здесь выполняет роль той самой коробки из романа Азимова "Конец вечности". Помните? Достаточно путешественнику во времени переставить коробку не на ту полку, чтобы никогда не появились в данной реальности сверхбыстрые космические корабли... И, конечно, классическая бабочка Рэя Брэдбери, о которой помнит всякий любитель фантастики... Пожалуй, это тоже -- доведение до абсурда. Можно было убить Гитлера, можно было убить десяток Гитлеров, но вряд ли это остановило бы грохот подкованных сапог по германской брусчатке. Чересчур сильно была унижена Германия после первой мировой войны, чересчур ограблена, слишком много горючего материала накопилось, чтобы надеяться на мирный исход. Хаос рождает чудовищ -- и чудовище пришло... И наоборот. Порой одна-единственная сильная личность способна справиться с хаосом (конечно, если дело не зашло слишком далеко). Классическим экспериментом на тему "роли личности в истории" можно считать шведские события второй половины XVIII века, точнее -- переворот, совершенный молодым королем Густавом III Адольфом. Сейчас об этом помнят плохо, но в те времена Швеция представляла собой практически полный аналог Польши. Точно так, как в Польше, разгул "вольностей дворянских" достиг немыслимых пределов. Страна стояла на пороге беззастенчивого раздела -- в риксдаге, шведском парламенте, совершенно открыто действовали "прусская", "датская" и "русская" партии, за солидное денежное вознаграждение от соответствующих держав интриговавшие в их пользу. У короля была одна-единственная привилегия: второй, дополнительный голос в парламенте. И только. И все. Крах стоял на пороге. В это время вспыхнули крестьянские восстания, и риксдаг (полностью выражавший интересы дворянства, и только дворянства) перед лицом несомненной угрозы сделал опрометчивый шаг: доверил молодому королю командование армией (каковой привилегии после смерти Карла XII* шведские монархи были лишены)... * Есть интересная, довольно доказательная версия о том, что Карл XII не погиб от шальной пули при осаде неприятельской крепости, а был убит выстрелом из своего же окопа в результате заговора тех, кто хотел покончить с его военными авантюрами, губительно действовавшими на Швецию. Господа дворяне и подозревать не могли, что данные крестьянские восстания подготовлены агентами короля на его же деньги. Ради незатейливой цели: получить в свое распоряжение вооруженную силу. Когда спохватились, было уже поздно: молодой Густав сумел завоевать расположение армии, и в одно прекрасное утро здание парламента окружила гвардия с пушками, нехорошо посверкивали граненые багинеты, дымились фитили, а третье сословие, моментально смекнувшее, что к чему, шумно выражало одобрение столь радикальным реформам. Реформы, в самом деле, последовали радикальные. Дворянству основательно прищемили хвост и навели в стране порядок. Планы по разделу Швеции так и остались нереализованными и потраченные на это денежки -- рубли, кроны и талеры -- пропали зря. Королю Густаву так и не простили столь крутых реформ -- в 1792 г. граф Анкерстром выстрелил в него на дворцовом балу, нанеся смертельную рану, но возврата к прежним вольностям шведское дворянство так и не дождалось, процесс оказался необратимым. Ну, а окажись на месте Густава более вялая и нерешительная личность? Швеция могла исчезнуть с географической карты, как в том же XVIII в. исчезла Польша, где сильного человека не нашлось... Разумеется, в умозрительных гипотезах на тему "параллельной истории" следует придерживаться строгой логики, а не произвольных фантазий. Любители творчества английского юмориста Джером Джерома должны помнить те строчки из "Троих в одной лодке", где Джером (гораздо раньше многих фантастов) пытается создать "альтернативную историю". Герои попадают в городок, где некогда под нажимом баронов король Иоанн (тот самый незадачливый "принц Джон" из романа "Айвенго") подписал Великую хартию вольностей. И один из них, фантазер и мечтатель, невольно начинает размышлять: а возможен ли был другой исход? "...он бросает быстрый взгляд на своих французских наемников, выстроенных сзади, и на угрюмое войско баронов, окружившее его. Может быть, еще не поздно? Один сильный, неожиданный удар по рядом стоящему всаднику, один призыв к его французским войскам, отчаянный натиск на готовые к отпору ряды впереди -- и эти мятежные бароны еще пожалеют о том дне, когда они посмели расстроить его планы! Более смелая рука могла бы изменить ход игры даже в таком положении. Будь на его месте Ричард, чаша свободы, чего доброго, была бы выбита из рук Англии, и она еще сотню лет не узнала бы, какова эта свобода на вкус!" Ситуация смоделирована великолепно -- и наверняка послужила образцом доя многих писателей, интересовавшихся альтернативной историей. Здесь допущен, увы, один-единственный логический изъян... Король Ричард Львиное Сердце просто-напросто и не смог бы оказаться на месте жалкого и ничтожного Иоанна, навсегда припечатанного в английской истории кличкой Безземельный. Слабый, нерешительный, чуть ли не самый ничтожный среди британских королей, Иоанн как раз и позволил загнать себя в столь унизительную ловушку. Но не Ричард. Человек, который однажды после взятия одной из сарацинских крепостей приказал распороть животы нескольким сотням пленников*, чтобы проверить, не проглотили ли они драгоценности, развесил бы баронов по деревьям и воротам при первом же намеке на непокорность... Какие, к черту, вольности?! * Некоторые историки оценивают число жертв этой резни в три тысячи. Иногда случайности проявляют себя в истории столь замысловато и неожиданно, что требуют какого-то иного имени -- быть может, следует дополнить Историю неким подразделом, которому лично я не в силах подобрать названия... Открытие Америки и завоевание Америки -- разные вещи. Вполне возможно, завоевание и не последовало бы столь быстро вслед за открытием, не будь в Испании столь многочисленных деклассированных элементов, оставшихся не у дел после окончания многовековой войны с маврами. Вся эта разномастная орда умела лишь воевать, ничего другого не знала и не хотела -- а потому как нельзя более кстати оказалась под рукой. Вместо того чтобы тратить массу денег и времени, ликвидируя и рассаживая по королевским тюрьмам буйную вольницу, ее отправили за океан, где она вдребезги разнесла индейские государства и обеспечила поток золота в метрополию. Увязни Кастилия и Леон в Реконкисте еще лет на полсотни -- история обеих Америк могла бы стать совершенно другой. Примером тому -- Франция, у которой так и не нашлось избыточных людских ресурсов, которые можно было бы перебросить в Америку. А потому своих заокеанских владений французская корона лишилась так жалко и бездарно, как пьяница теряет на улице кошелек... Наверное, навсегда останется нерешенным вопрос: какую роль в крахе Бориса Годунова, далеко не самого худшего русского царя, сыграли обрушившиеся на Россию природные катаклизмы 1601-1602 года? Вполне возможно, не случись этих стихийных бедствий (к которым мы вернемся в одной из последующих глав), династия Годуновых могла и не прерваться -- а это, в свою очередь, влекло несомненное изменение истории... Кстати, о климате и природе. Много язвительных слов было написано о "нечистоплотности" западных европейцев, отроду не ведавших такого удовольствия, как русская банька, вообще мывшихся едва ли не раз в жизни. В общем, насмешки эти вполне справедливы -- Западная Европа и в самом деле не грешила регулярным мытьем лица и тела. Однако причины тому лежат не в области морали и нравов, а связаны со вполне конкретными природными условиями... Своим многовековым банным традициям Русь обязана, как легко догадаться, превеликому обилию лесов, сиречь -- неограниченному потоку дров. Самое естественное дело на Руси -- пойти в лес и невозбранно нарубить дровишек, сколько сможешь унести (были, правда, ограничения на порубку, но уж на баньку-то дрова всегда находились). В Западной Европе обстояло иначе. Письменные источники средневековья свидетельствуют, что мылись там столь же часто и охотно, как на Руси -- до определенного времени. Примерно к концу XV века, однако, густые некогда европейские леса были чуть ли не сведены под корень, и наступила первая, пожалуй, в писаной европейской истории экологическая катастрофа. Уже тогда пришлось поневоле понять: если уничтожение лесов будет продолжаться теми же темпами, Европа будет напоминать сарацинские пустыни. Тут-то и берет начало драконовское законодательство, направленное на охрану лесов, -- вплоть до того, что у виновного в самовольной порубке вытягивали кишки и прибивали их гвоздем к дереву... Дрова стали нешуточной роскошью. Простой дворянин (не говоря уж о третьем сословии) уже не мог позволить себе такой роскоши, как теплая ванна, ставшей привилегией особо зажиточных аристократов. Угля тогда еще не добывали в значительных количествах. С тех времен и начинается "грязный" период истории Западной Европы. О регулярном мытье приходится забыть, дрова для кухонь стоят приличных денег, кропотливо подбирается каждая щепочка, как раз в те годы низшие классы вынуждены перейти на еду, не требующую приготовления на огне: солонина, хлеб с луком, всевозможные похлебки"затирухи". Жареное, вареное и печеное превращается в деликатес для благородных. Будь тамошние зимы похолоднее, Западная Европа, без преувеличений, могла вымерзнуть. Конечно, это не "случай", это должно называться как-то иначе, но ситуация не связана ни с политикой, ни с религией, ни с классовой борьбой... К слову, эта "классовая борьба" иногда претерпевала под пером правоверных советских историков удивительные метаморфозы. Еще с двадцатых годов нашего грешного века было принято, описывая восстание Уота Тайлера 1380 г., отмечать "участие в крестьянском восстании пролетариата Лондона". К сожалению, в действительности мифический "лондонский пролетариат" (проще говоря, городские ремесленники) был движим не в пример более шкурными интересами. Дело в том, что в Лондоне тогда осело изрядное количество фламандских ремесленников, составивших нешуточную конкуренцию коренным мастерам. И вот, едва только в Лондон заявилась мужицкая вольница, городские ремесленники использовали короткий период полного безвластия для решения сугубо внутренних проблем -- они быстренько, в хорошем темпе, перебили и перетопили в Темзе ненавистных фламандских конкурентов, после чего весь их бунтарский дух волшебным образом испарился, и они вновь стали лояльнейшими подданными британской короны, в доказательство чего стали отлавливать на улицах отставших от своих отрядов тайлеровских крестьян и с той же сноровкой бить по голове... Еще о случайностях. Некоторые английские историки вполне серьезно считают, что в занятии английского престола династией Йорков в 1485 году огромную роль сыграла примитивнейшая случайность, связанная с незнанием геральдики... Как многие, возможно, помнят хотя бы из приключенческих романов, в конце XV столетия в Англии боролись за престол Йорки и Ланкастеры, именуемые еще Алой и Белой розами. И у тех, и у других имелись определенные права на королевскую корону, а потому решить дело можно было одним-единственным способом -- войной, поскольку уступить никто не хотел. Сорок лет две ветви королевского дома Плантагенетов заядло истребляли друг друга, а заодно и тех, кто подворачивался под горячую руку... В пасхальное воскресенье 14 апреля 1471 года войска йоркского короля Эдварда IV неподалеку от Лондона, под Барнетом, стали сближаться с армией графа Варвика, одного из наиболее ярких и талантливых полководцев ланкастерцев. На равнине стоял туман, осторожный Варвик выслал разведку -- последующие события недвусмысленно доказывают, что разведчики графа разбирались в геральдике примерно так, как нынешний интеллигент советского розлива -- в логике и иностранных языках. Дело в том, что среди множества геральдических эмблем того времени имелось две, во многом схожих. Так называемое "Солнце величия" (солнце с изогнутыми лучиками, чье количество колебалось от двенадцати до шестнадцати) и "эстуаль" (звезда с шестью лучами). Человек темный мог и перепутать... Они и перепутали. Под знаменем с "солнцем величия" наступал король Эдвард. Под знаменем с "эстуалью" приближался верный союзник Варвика, Де Вер, граф Оксфордский. Именно знамя последнего и приняли за вражеский стяг незадачливые разведчики графа Варвика. И доложили соответственно. Раздумывать было некогда, Варвик скомандовал атаку -- и его солдаты со всем усердием врубились в ряды своих же союзников. Какой-то однотипной военной формы тогда не существовало, а в лицо знали друг друга только высшие командиры. Граф Оксфордский, в свою очередь, решил, что подвергся нападению йоркистов, и велел стоять насмерть. Пока союзники истребляли друг друга, их настоящий противник, король Эдвард, быстро разобрался в ситуации и, справедливо сочтя ее подарком судьбы, ударил на обоих. Ланкастерцы понесли страшное поражение, сам Варвик был убит. С той битвы фортуна бесповоротно склонилась на сторону Йорков, противники которых после этого удара оправиться уже не смогли... История не сохранила имен болванов, несведущих в геральдике. И напоследок стоит рассказать об одной интереснейшей случайности, связанной на сей раз с техникой. В одной из советских лабораторий тщетно пытались получить новую разновидность электролита для гальванического покрытия корпусов наручных часов. Было известно, что для успеха необходимо добавить в исходную массу небольшое количество органической субстанции. Одна беда: к тому времени насчитывалось около миллиона подобных субстанций, и, чтобы испробовать их все, не хватило бы жизни человека. Случай не замедлил о себе напомнить. Придя утром на работу, лаборант вынул из электролитической ванны сверкающую, как зеркало, металлическую пластинку -- это было именно то, чего и добивались! Срочно повторили эксперимент в той же ванне. Вторая плитка так же сверкала. Тогда в другой, гораздо большей ванне решили нанести покрытие на большую партию плиток, налив туда электролит того же состава... Полный провал. Плитки оставались неприглядно матовыми. Один и тот же электролит в небольшой лабораторной ванне и в огромной заводской вел себя по-разному. Объяснение подворачивалось одно: в малой ванне, и только в ней, вдруг появился какой-то непонятный компонент... Вскоре выяснилось, что компонентом этим была... слюна. Один из сотрудников, разозленный провалом очередного эксперимента, смачно плюнул в ту самую лабораторную ванну, уходя домой. В его слюне оказались некие микроскопические добавки, сработавшие на успех. "Виновника" заставили от души поплевать в заводскую ванну -- и погруженные туда плитки вскоре покрылись столь же идеальной сверкающей полировкой. Увы, продолжения эта история не получила, и состав слюны остался загадкой. Началась Великая Отечественная, лаборант ушел в ополчение и погиб под Москвой... НЕЗАДАЧЛИВЫЙ КОРОЛЬ ЕЖИ В этой книге читатель не раз встретится со случаями, когда чистейшей воды сказки попадали в историю и оставались в ней на правах реальных событий, а происшедшее на самом деле впоследствии бывало объявлено даже не сказкой -- гнусным вымыслом. Чтобы лучше понять, отчего так происходит, рассмотрим два случая: правду, объявленную вымыслом, и вымысел, неумышленно объявленный правдой... В двадцатых годах прошлого столетия во Франции вышла весьма любопытная книжечка. Ее автор пытался доказать, что Наполеона Бонапарта... никогда не существовало! Что "так называемый Бонапарт" -- на самом деле нечто вроде массовой галлюцинации, отражение старинных народных поверий. Двенадцать маршалов Наполеона (которых на самом деле было вовсе не двенадцать -- А.Б.) объявлялись "преломлением в народном сознании двенадцати знаков зодиака". И так далее, и тому подобное. Читатель, решивший, что речь идет о шутке, о розыгрыше, ошибется. Розыгрышем здесь и не пахло. Книга была написана по заказу восстановленных на французском престоле Бурбонов и издана на их денежки из секретных полицейских фондов. Бурбоны абсолютно серьезно пытались вычеркнуть из истории корсиканского узурпатора, вбить в умы версию о "массовой галлюцинации" -- при том, что еще были живы тысячи людей, видевших Наполеона, говоривших с ним, от простых солдат до коронованных особ. Заодно Бурбоны приказали датировать их указы годами, приходившимися на правление Наполеона, -- опять-таки со всей серьезностью. Все-таки на дворе стоял девятнадцатый век -- и потому столь лихо вымарать из истории Наполеона не удалось. Однако в более ранние времена такие штучки, бывало, и удавались -- с таким успехом, что мы лишь сегодня начинаем продираться к истине... Рассмотрим второй случай -- превращение мифа в "реальную историю", даже не по злому умыслу, а по недоразумению. Дело происходит в Польше (заранее предупреждаю, что история эта вымышлена мною от начала и до конца). Год на дворе... Ну, пусть будет 1889 -- время относительно спокойное, восстания уже отшумели, террористы постреливают, но еще не набрали размаха, в общем, жизнь не так уж плоха, в особенности если один из наших героев, блестящий шляхтич Пшекшицюльский, политикой не интересуется совершенно -- вертопрах, светский фат, завсегдатай салонов, раутов и гостиных, излишней образованностью, как и подобает ясновельможному пану, "шляхтичу с кости и крови", не обременен. Зато богат и гостеприимен -- опять-таки в полном соответствии с исконной великопольской традицией. Именно в имение пана Пшекшицюльского попадает его новый знакомый, встреченный у графини Н, -- серьезный молодой человек в очках, гость из далекого экзотического Сиама, еще не переименованного в Таиланд. Гость завершает в Европе свое образование, а заодно и пишет книгу -- в его родном Сиаме очень мало знают о столь экзотическом континенте, как Европа... А поскольку молодой ученый (пусть будет Чандранипат, что ли, имя не вполне таиландское, но сойдет...) честолюбив и прилежен, он предпочитает балам и попойкам многочасовые бдения над старыми бумагами. Он честолюбив, он хочет войти в историю как автор первого труда о загадочной Польше, написанного рукой сиамца... -- Все это к вашим услугам, пане Чандранипат! -- широким жестом указывает пан Пшекшицюльский на покрытые паутиной и пылью шкафы с книгами и бумагами, которые не открывал отроду. -- Батюшка мой, знаете ли, интересовался изящной словесностью, а мне все как-то недосуг... Копайтесь, коли охота, пока не надоест! И, повязав модный галстук, со спокойной совестью бросает скучного гостя -- у соседа званый вечер, у второго очаровательная дочка, у третьего великолепные наливки... Гость, о котором, признаться, наш шляхтич скоро и забыл, дни напролет просиживает в библиотеке, с трепетом разворачивая пыльные свитки. Как истый ученый, он упрям в хорошем смысле слова -- а потому польским уже более-менее овладел. И вскоре натыкается на сущее сокровище. Из старой папки с потускневшим ярлыком "Бумаги пятнадцатого века" наш сиамец вытаскивает прелюбопытнейшее письмо. Начертано оно не на пергаменте, а на бумаге -- что ж, это, надо полагать, копия, которую посчитали нужным сделать ввиду несомненной важности документа. И вот наш усидчивый ученый, старательно шевеля губами, вчитывается... "Приветствую, дружище Збышек, желаю всех благ! Письмо твое получил. Сообщаю последние новости, тебе наверняка будет интересно. Король Ежи Третий, и без того слабый умишком, растерял последние мозги, когда до него дошли вести об успехах мятежников. Королева Катажина помогать ему отказалась напрочь, бедняга просто извертелся, пытаясь хоть чтото придумать. Только в его дурную башку ничего умного и не приходит -- а мятеж тем временем разрастается, и наш Тадеуш, будь уверен, показал себя с самой лучшей стороны, рад за него. Встретил здесь князя Михала -- он без особой охоты едет в Колонию нанимать солдат. Даже если у него что-то и получится, королю это поможет, как мертвому припарки... Я ему на это намекнул, после чего мы с князем поссорились напрочь. Вот и все, пожалуй, устал я что-то скрести перышком. До встречи!" Наш прилежный сиамец Чандранипат возвращается в Варшаву с копией сего интереснейшего документа. И, засев за книгу о Польше, старательно повествует о том, как в пятнадцатом столетни от рождества Христова здесь вспыхнул мятеж, и недалекий умом король Ежи, которому отчего-то отказалась помогать даже королева, попал в жуткое положение, явно не в силах справиться с восставшими. Немного смущает неувязка: в списках правивших в пятнадцатом столетии королей никакого Ежи Третьего нет. Должно же быть этому какое-то объяснение? Ага, кажется, дело и прояснилось... Ежи Третьего нет, зато имеется Владислав Третий. Правивший подозрительно короткий срок -- 1434-1444. Всего десять лет. Меж тем его предшественник Владислав Ягелло и правивший после Владислава Третьего Казимир просидели на престоле больше сорока лет каждый. К тому же имеется какой-то странный разрыв: правление Владислава окончилось в 1444-м, а Казимир вступил на трон лишь три года спустя, в 1447-м... Сиамец явственно ощущает холодок какой-то мрачной загадки. Правил короче всех в этом веке... И этот странный трехлетний перерыв... Подлинного ученого такие странности должны насторожить... Вскоре готова парочка великолепных гипотез. Либо Ежи Третий и есть Владислав Третий, либо правление Ежи приходится на эти три "выпавших" из истории года, и потомки предпочитают умалчивать о безумном короле, потерпевшем поражение в борьбе с мятежниками, преданном собственной супругой Катажиной... Впоследствии, уже в родном Сиаме, Чандранипат изложит в своем труде обе эти версии, с добросовестностью истинного ученого отметив, что доказать правдивость какой-либо из них пока не в состоянии. Однако его книга и без того производит впечатление на сиамский ученый мир: признание, лавры, перстень от короля... Все. Легенда зажила самостоятельной жизнью, утвердившись на страницах писаной истории в качестве реальности. Впоследствии, конечно, докопаются до истины, но с тех пор много воды утечет, наш Чандранипат так и умрет в преклонных годах, в б