я запихивать золотые вещи обратно в мешочки. Появилась Соня с японской пикой для льда, длинной и трехгранной. Довольно быстро ему удалось выковырять смятый, тяжелый кусок свинца, наполовину выползшего из лопнувшей медной оболочки. Не обменявшись ни единым словом, не сговариваясь, они принялись выдвигать ящики старомодного письменного стола на гнутых ножках - будто так и полагалось себя вести согласно правилам хорошего тона. Добыча была, в общем, пустяковой - миллиона три в рублях, несколько стодолларовых бумажек... Вполне возможно, тщательный обыск принес бы гораздо больше - но столом они по некоему неписаному уговору и ограничились. Стерев отпечатки пальцев, вышли на лестницу, стараясь не ускорять шага, прошли вдоль розовых домиков, ступая с размеренной целеустремленностью роботов. Сели в машину, бессмысленно уставились перед собой. Смеркалось. К парку кучками стягивалось молодое поколение, не обращая внимания за старую "копейку". - Ну, и что теперь? - мертвым голосом спросил он. - А ничего, - глядя на него огромными сухими глазами, сказала Соня. - Ничего и не было... Кто нас видел? Или рыдать по нему прикажешь? Гандон подколотый... Кинуть хотел... Прислушавшись к собственным ощущениям, Родион сообразил, что ничего почти не испытывает - ни раскаяния, ни страха, ни тошноты. Мерзковато на душе - вот и все... - Поехали, - глядя перед собой, сказала Соня. - К тебе, на ту квартиру. Мне выпить надо, иначе не удержусь, орать начну на весь город, накатывает отходняк... ...Домой он попал к полуночи, после нескольких часов, проведенных с Соней в "разбойничьей берлоге" нельзя сказать, что верная сообщница раскисла или особенно печалилась - но настроение упало до нуля, ниже нижнего, и она долго просидела на диване, уставясь в остранство, то и дело пригубливая коньячок. Потом немного отошла, дело кончилось слиянием тел на том диване - продолжительно и молча, без единого слова. В конце концов она немного повеселела, они даже обсудили преспокойно свои шансы выскользнуть сухими из воды и сошлись на том, что шансов насчитывается девяносто девять из ста - деформированная пуля брошена в реку, никто их не видел на месте преступления, а круг общения незадачливого подпольного ювелира, по заверениям Сони, велик и необъятен, и милиция в нем увязнет, как в болоте. Единственной эпитафией покойному стало брошенное мельком замечание и (когда она полностью восстановила душевное равновесие): - Не прыгал бы с наганом, остался бы живой... Родион считал, что лучше и придумать невозможно. да он приехал домой, жена и дочь уже спали, и он долго проторчал в прихожей перед высоким зеркалом в узорной раме (ярлычок "куплено Ликой"), старательно пытаясь отыскать на своей усталой физиономии некаинову печать, отличавшую бы его от мирных обывателей но ничего не усмотрел. Самый обычный человек. Произнесенное мысленно слово "убийца" после повторения столько раз стало напоминать бессмысленный набор , причудливый и нелепый. Он не чувствовал себя убийцей, такие дела. Он вынужден был защищаться. Осталось сознание собственной правоты - и прежнего сходства над замороченными людишками из толпы, слишком пугливыми и слабыми, чтобы нарушать закон, не говоря уж о том, чтобы пристрелить врага, дившего на тебя оружие... Пистолет он чистил и смазывал с каким-то новым чувством: как ни крути, до сегодняшнего "Зауэр" был игрушкой, и лишь теперь стал орудием смерти... ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Вендетта по-шантарски Повстречались они, и не узнали друг друга. Поначалу. ...Родион в глубине души не переставал удивляться тому, как быстро и не без некоторого небрежного изящества он стал полноправным хозяином темно-вишневого "Форда-скорпио" - хоть и семи годочков от роду, но вполне ухоженного и способного пробегать до "капиталки" совершенно ненужное шантарскому Робин Гуду количество километров, немногим уступавшее окружности земного шара. Наслушавшись жутких историй об автомобильной мафии, он, договорившись по телефону сдавшим объявление продавцом, поехал на встречу, имея кобуру с "Зауэром" под джинсовой рубашкой навыпуск (Соня с десятью тысячами баксов в сумочке обреталась на квартире Самсона, ожидая звонка), но нашел по указанному адресу не притон с кидалами, а небольшую респектабельную контору, с владельцем каковой у него даже отыскались общие знакомые. Выяснилось, хозяин, ушедший в бизнес с погибельного по нынешним временам поста директора кукольного театра, на новом поприще сделал не в пример более ослепительную карьеру - настолько, что собрался менять заслуженного "Скорпиона" на новенького импозантного "Тельца", то бишь "Тауруса". Немного смущаясь по старой памяти от того, что приходится обсуждать такие вещи вслух, господа бывшие интеллигенты все же довольно быстро договорились, какую сумму проставят в договоре, а какая перейдет из рук в руки, не тревожа компьютеры налогового ведомства. Сошлись на том, что налоговая полиция и без их денежек с голоду не подохнет, а потому в документах "Форд" предстал совершеннейшим инвалидом, грудой ржавого железа, неведомо каким чудом еще способной самостоятельно двигаться, да и то не во всяком направлении, а потому и оцененной в пятнадцать миллионов рублями. Правда, экс-кукольник, мужичок контактный и компанейский, до самого последнего момента опасался неожиданностей точно так же, как и Родион, и прихватил с собой неразговорчивого детинушку, отрекомендованного менеджером по связям с прессой (по некоему странному совпадению последний, подобно Родиону, носил джинсовую рубашку навыпуск, и временами под ней явственно обозначалась немаленькая выпуклость). Обошлось. Одарили друг друга туманно-уголовно-дипломатическими намеками на возможные неприятности, ждущие того из партнеров, кто вздумает сжульничать. Выбрали нотариуса, кинув жребий - чтобы не нарваться на "подставку". Кинули жребий вторично - на банк, в котором будут проверять доллары. И занялись делом. Когда после всех перипетий деньги перешли из рук в руки до последней бумажки, а хмурые стриженые молодцы так и не появились, высокие договаривающиеся стороны, обменявшись понимающими взглядами, облегченно вздохнули, расплылись в улыбке и почувствовали себя крайне неловко из-за всего, что за эти три часа один успел подумать о другом (и наоборот). Теперь, оставив позади треволнения, каждый из них понимал, что судьба свела его с милейшим и честнейшим человеком. Кукольник простер любезность до того, что в течение сорока пяти минут устроил Родиону оформление в ГАИ (по знакомству это обошлось в мизернейшую сумму). Одним словом, все хорошо, что хорошо кончается. В пятнадцать часов сорок пять минут по шантарскому времени, на четыре часика опережавшему столичное согласно вращению Земли, господин Родион Петрович Раскатников ехал себе не спеша по проспекту Мира (бывшему проспекту Сталина), опустив стекло до упора, небрежно положив локоть на дверцу, пребывая в самом прекрасном расположении духа. Хотелось, чтобы его жизнерадостную физиономию за рулем американской тачки видело побольше народу. Он понимал, что желание этаким вот образом самоутвердиться выглядит чуточку детским, но ничего не мог с собой поделать. От верной Сони удалось отделаться сравнительно легко. Вполне возможно, она подозревала, что ей сказали не все, но без всяких дискуссий согласилась вернуться в "разбойничью пещеру". Родион видел, что ей немного муторно и грустно: как ни храбрилась, а вчерашнее печальное событие царапнуло душу сильнее, чем пыталась показать. Сам он, вот удивительно, не испытывал не то что угрызений совести - ни малейших эмоций. Видимо, дело еще и в том, что для него убитый им человек был совершенно чужим, увиденным впервые, и потому представал в памяти чуть ли не зыбким, бестелесным персонажем полузабытого сна. И был кругом виноват - Родион пришел к нему с честной сделкой, вовсе не хотел такого вот финала... Главное, не осталось никаких следов и зацепок - комок свинца в покореженной медной оболочке давно уже покоился на дне Шантары километрах в двадцати от города, никто не видел их выходящими из квартиры, так что нет нужды заботиться об изощренном алиби. Он читал где-то, что чаще всего у невиновного и не бывает алиби... Добросовестно попытался вызвать у себя хотя бы бледную тень эмоций - волнения, переживания, душевный дискомфорт... Черта с два, ничего не получалось. Поразмыслив, он пришел к выводу, что нет никаких оснований считать себя монстром - в конце концов, ему пришлось защищать свою и Сонину жизнь от сбрендившего нахала, не способного честно вести дела. И не более того. Как говорил герой известного мультфильма - прости, любимая, так получилось... Светило солнце, вокруг не было уже ни снега, ни серой грязи. Как ни рискованно загадывать наперед (шантарская погода порой выкидывала и не такие кунштюки, причудливо метаясь меж жарой и заморозками), есть подозрения, что теплынь установилась... От избытка чувств он притормозил, погудел собравшейся переходить дорогу девчонке - на первый взгляд, забывшей надеть юбку под коротенькую коричневую кожанку. Девчонка привычно ощетинилась, но увидев за рулем не черномазого джигита, а вполне славянскую физиономию, вполне дружелюбно показала язык и прошествовала по "зебре" с видом добропорядочной недотроги, так ни разу и не оглянувшись. Свернув направо, он проехал еще немного и остановился возле очередной шантарской достопримечательности - белоснежного театра оперы и балета, украшенного по фасаду замысловатейшими фигурами из кованого железа, изображавшими то ли стилизованных муз, то ли предъявленные в четырех измерениях творческие искания главного дирижера (тональность фа-мажор плюс похмельные вопли соседа за тонкой стенкой). Как и многие другие памятники архитектуры, театр сей был обязан своим появлением на свет женской прелести и мужской страсти. Во времена развитого социализма первый секретарь Шантарского обкома тов. Федянко, пребывая за пару тысяч километров от своего удельного княжества, встретил очаровательную балерину, с ходу добился своего, но не остыл, а наоборот, воспылал еще сильнее. Прелестная Одиллия (а может, и Одетта, такие мелочи давно забылись) ничего не имела против долгого романа, но категорически отказывалась переезжать в город, где не могла бы порхать по сцене. Федянко, хоть и партократ, был мужиком деятельным - и потому, не долго думая, в каких-то две недели добился от Москвы немаленьких средств на возведение очередного очага культуры. Очаг возвели "под ключ" с невероятнейшей быстротой, опровергавшей любые вопли вражьих радиоголосов о неспособности коммунистических вождей к созидательному труду. Его торжественное открытие уже без всяких стараний со стороны тов. Федянко привлекло внимание средств массовой информации - как ни крути, а подобных дворцов в Сибири насчитывалось не так уж много. Балетная дива, прекрасно понимая, что будет тут примой, кокетливо улыбалась в объективы, тов. Федянко веско цедил правильные слова о скором превращении Сибири в край высокой культуры, полдюжины импортных прогрессивных журналистов лениво черкали в блокнотах, прикидывая, какими яствами их нынче накормят от пуза. Кадры подобрали быстро, беззастенчиво переманивая со всех концов страны приличными зарплатами и квартирами (для размещения творческого народа пришлось быстренько воздвигнуть неподалеку от театра красивую девятиэтажку). Одна беда: консервативные шантарцы в театр хаживали плохо, что на оперу, что на балет, порой девочек из кордебалета или оперных статистов на сцене бывало поболее, чем зрителей в огромном зале, терявшихся на его полутемных просторах, словно горсть горошин в пустом товарном вагоне. Забрел как-то приобщиться к культуре классик Мустафьев - но, облопавшись в антракте коньячку, все второе действие аккомпанировал маленьким лебедям и прочей фауне ядреным храпом. Прима нажаловалась покровителю, и тот, не раздумывая, использовал все свои столичные связи, чтобы Мустафьев не получил к круглой дате Героя Социалистического Труда. Удостоившись вместо Золотой Звезды вульгарного Трудового Красного Знамени, Мустафьев прежестоко обиделся на родную партию и впоследствии, с началом перестройки, как-то автоматически проскочил в пострадавшие от Советской власти (но перед тем, как прогреметь матерущим антикоммунистом, успел еще выклянчить вожделенную звездочку у Горби). Попутно пострадал и поэт-прихлебатель Равиль Солнышкин, которого иногда первый секретарь прихватывал с собой на "ближнюю дачку", где милостиво дозволял похлебать водочки от пуза и попользоваться официантками поплоше. Честно отрабатывая барские милости, Солнышкин от большого ума сравнил тов. Федянко с королем Людвигом Баварским, как известно, построившим для выступлений своей пассии Лолы Монтес огромаднейший театр. Сравнение первому секретарю сначала понравилось несказанно (он и в самом деле чудил в шантарской вотчине с королевским размахом и замысловатостью), но потом, к своему ужасу, он узнал от дочки-студентки, что Людвиг Баварский был полным и законченным шизофреником, и, обидевшись, больше Солнышкина к господскому столу не допускал... Все эти воспоминания лениво проплывали у Родиона в голове, пока он от нечего делать обозревал прилегающую площадь. Ирина, всегда пунктуальная, сегодня куда-то запропастилась. Вдобавок на то место, где она должна была стоять, приперлась молодая особа самого плебейского облика - куцая джинсовая юбчонка с четырьмя симметричными разрезами, черная китайская майка, якобы от Версаче, дешевые узорчатые колготки и устрашающих габаритов бижутерия из ядовито-алой пластмассы. То ли проститутка без сутенера, то ли приехавшая искать счастья в губернский град дочка пьющего комбайнера из дальнего села, спрятавшая глаза за огромными черными очками. Фигурка, правда, была отличная. От нечего делать Родион довольно долго созерцал ее с вяловатым сексуальным интересом - а она нетерпеливо прохаживалась, то и дело зыркая на часы. В какой-то миг он вдруг опознал Ирину в этой дешевой биксе. Присмотревшись, понял, что ему не почудилось. Посигналил. Она отвернулась - забавно совместились плебейский облик и гордая стать новоявленной дворянки, словно вспомнив что-то, обернулась к машине. И быстро направилась к ней знакомой походкой. Плюхнувшись на сиденье, быстро поцеловала в щеку, вернула точеным плечиком: - Хорошо ты замаскировался, я и не узнала сначала... - Взаимно, - сказал Родион. - Значит, богатые будем, а? Потянулся снять с нее очки, но она отстранилась, мотнула головой: - Поехали. Куда-нибудь за город, в безлюдье. У меня три часа... уже два пятьдесят четыре. - Ну, это масса времени... - беззаботно пожал он плечами, отъезжая от кромки тротуара. - Я бы не сказала... Уйму дел надо перелопатить, - нетерпеливо потеребила объемистую дешевенькую сумку. - Откуда у тебя такой экипаж? - Заработал вот. - А хвостов следом не тянется из-за твоей... работы? - Бог миловал. - Я серьезно. - И я, - сказал Родион. - Убедился на собственном опыте, что новичкам всегда везет. Теперь главное - не зарваться и спрыгнуть вовремя с поезда... - Прекрасно, что ты это понимаешь... - ее голос моментально утратил появившуюся было настороженность. - Глупо будет, если провалишься потом на какой-то мелочи... - Не занимаюсь я, ты знаешь, мелочами, - сказал он гордо. - Хочется верить... Миновав длиннющий мост, он продолжал ехать прямо - к зеленевшим впереди сопкам, чьи склоны,словно коростой, были покрыты россыпью дешевеньких дачек. В плане губернский град Шантарск больше всего напоминал длиннющий меч - километров тридцати в длину, но чуть ли не вдесятеро меньше в ширину. Уже через четверть часа мощная машина оставила позади дома и асфальт, запетляла по широкой немощеной дороге среди сосен. - Давай сначала разделаемся с житейскими мелочами, - сказала Ирина чуть напряженно. - Собрали мне кое-что о твоей благоверной, не столь уж трудно оказалось. - И что? - жадно спросил Родион. - Да ничего интересного. Есть любовник. Материалов у меня с собой нет, потом скажу, куда тебе поехать... Давай о вещах посерьезнее, хорошо? Ее голос был напряженным, временами чуть срывался. Ирина наконец-то сняла массивные дешевенькие очки, глаза казались бездонными - синяя пропасть, озаренная изнутри далекими непонятными зарницами, то ли мирными закатами, то ли отсветом отдаленных пожаров. Глядя на нее, Родион лишний раз преисполнился мужского самодовольства - и оттого, что такая женщина стала его любовницей, и оттого еще, что ничуть не потерял головы, не угодил под каблук. - Скованная ты какая-то... - протянул он. - Да неужели? - отозвалась она с ноткой язвительности. - Знаешь ли, впервые приходится планировать не просто убийство, а безвременную кончину собственного мужа. Нечто новое. Весьма даже непривычное, я бы сказала. Столько лет прожили, еще с Советской власти... но не жалко, ничуть. Непривычно просто. Родик... - Она помолчала. - Совершенно уверен, что сможешь... - Я вчера застрелил человека, - неожиданно для себя сознался он, глядя ей в глаза. Синяя пропасть осталась столь же бездонной. - Правда? - спросила она спокойно. И ответила сама себе: - Правда, с таким лицом не врут... Как все вышло? - Буднично. Он с большой долей вероятности охотно застрелил бы меня сам. А потому и угрызений совести нет. Ни малейших. Это тебе не безвинному прохожему в спину пальнуть... - Я не это хотела сказать... скверно сформулировала, видимо. Тебя будут искать? - Искать-то будут, - сказал он тихо. - Но, я тебе ручаюсь, следов и зацепок не осталось. Не переживай, я смогу. Все будет нормально. - Ох, как хочется верить... - впервые за все время их знакомства в Иринином голосе слышалась растерянность, женская слабость. - Посмотри фотографии и хорошенько запомни эту рожу. - Вполне благообразный дяденька. - Ага, - рассмеялась она с горькой иронией. - Вроде гестаповского Мюллера. Заверяю тебя, интеллекта и хитрости не меньше, чем было у Мюллера. Он у муженька заведует службой безопасности. И частенько отирается на Кутеванова. Допускаю даже, что там могут оказаться его люди, замаскированные под мирных клерков. Ты это обязательно должен учесть. И в случае чего, коли придется столкнуться лицом к лицу - вали без колебаний. Если он тебя засечет за работой, считай, провалимся оба. Отыщет. Нет, снимки ты мне верни... Запомнил? - Накрепко. - Молодец... Фотографии сделаны неделю назад, узнаешь легко... - Она вытащила из сумки два тяжелых на вид пакета. - Ты как-то говорил, что служил в армии и бывал на сборах? Значит, сможешь снять смазку? - Конечно, - сказал он. Вытащил из одного пакета толстый цилиндрический глушитель и три обоймы. - Патронов хватит? - озабоченно и насквозь буднично спросила Ирина, словно отправляла его в магазин за постным маслом и пересчитывала деньги. - Мне объяснили, нужно пристрелять... - Ну, на это дело и обоймы хватит. Мне с ним не Столетнюю войну мыкать... - обронил Родион со знанием дела. Подстелив на колени носовой платок, осторожно достал из шуршащей промасленной бумаги тяжелый "ТТ", покрытый густым слоем смазки. Советского производства, вариант "красно-коричневый". К сподвижникам товарища Зюганова этот термин не имел ровным счетом никакого отношения, просто отечественные "ТТ" выпускались в трех вариантах окраски: красно-коричневый, серо-черный и сине-голубой. А на последних сборах, четыре года назад (тогда уже накатила волна заказных убийств), крепенько выпивший с Родионом прапорщик объяснил, за что так любят господа киллеры Тульский Токарева - дело даже не в надежности, пистолет "ТТ" практически невозможно отследить, в отличие от "Макарки". Учета в свое время не велось, неизвестно, сколько всего их выпущено, сколько до сих пор лежит на складах в заводской смазке... - Обоймы хватит, - задумчиво повторил он, взвешивая пистолет на ладони. - Пятьдесят второй год, ага... Конечно, лучше бы высадить обойм с пяток, но тут уж - чем богаты... - Мне сказали, у него нет предохранителя, - торопливо добавила Ирина. - Ага, - столь же рассеянно отозвался Родион. - Собственно, с какой стороны смотреть... Курок у него на предохранительный взвод ставится. Как же его привинтить... Ага. - Руке тяжело будет? - Не особенно, - он прицелился сквозь лобовое стекло в ближайшую сосну. - Перетерплю. - Ты знаешь, как надо стрелять? - На спуск нажимать. - Я не об этом... - положительно, она волновалась не на шутку. - Обязательно следует сделать контрольный выстрел в голову. Это почерк профессионалов, понимаешь? Главный наш расчет как раз на то, что это будут считать делом заезжего профессионала, давно покинувшего город. И непременно брось его там. Опять-таки согласно правилам. Родион, примериваясь, еще раз навел пистолет с привинченным глушителем на безвинную сосну. Вокруг щебетали лесные птахи, Ирина напряженно застыла на соседнем сиденье, наблюдая воображаемую траекторию полета пули столь сосредоточенно, словно под прицелом уже стоял ненавистный муженек. "Выйдет, - с веселой злостью подумал Родион. - Все получится. Надоела такая жизнь..." Старательно завернул все в промасленную бумагу, вернув сверткам прежние очертания, вылез из машины и спрятал все в багажник, в приспособленную канистру. Когда сел на свое место, хлопнув дверцей, Ирина уже возилась с какими-то пластиковыми флаконами и коробочками. - Взрывчатка? - спросил он весело. - Грим... Великолепные вещи. Сколько мне пришлось труда положить, чтобы быстренько раздобыть это все - мои проблемы... Сначала подумала про парик, но решила, это будет надежнее. - Она встряхнула белый флакон, напоминавший очертаниями усеченный с одного конца эллипс. - Краска для волос, тот самый, приснопамятный "радикальный черный цвет". Только судьба Кисы Воробьянинова тебе не грозит, можешь не беспокоиться, не на Малой Арнаутской произведено и бутилировано... Там есть инструкция на русском, разбейся. Волосы и борода будут выглядеть, словно у стопроцентного кавказца. Это, кстати, может повернуть следствие на совершенно ложную дорожку, благо у моего сокровища есть контакты с "грачами"... - А как мне отмываться потом? - фыркнул он. - Не забегай вперед, - без улыбки сказала Ирина. - Все предусмотрено, красочка для киноактеров и тому подобной братии. Я с одним флаконом поэкспериментировала на своем блондинистом парике, он у меня из натуральных волос, так что могу говорить с полным знанием дела, полтора часа в ванной проторчала... В общем, красочка чертовски стойкая к любым внешним воздействиям, можно даже стоять под дождем. Но ежели развести чайную ложку уксусной кислоты - концентрированной, я имею в виду - литрах в трех воды, смесь эта краску смывает моментально, словно пыль с рояля. И никаких пятен на одежде не остается. Умеют на Западе работать с выдумкой. Можно прихватить в сумке пару пластиковых сосудов с минералкой, заранее намешав туда уксуса, - и быстренько ополоснуть шевелюру где-нибудь в туалете... Этажом ниже или выше. Смоешь краску, бросишь куртку - надо еще продумать, как оденешься, - и преспокойно уйдешь. Мало ли какие дела у тебя там могли быть... - Я это уже продумал, - перебил он. - На четвертом этаже принимают объявления в "бегущую строку" семнадцатого канала, сначала зайду туда и, как приличный человек, отдам объявленьице насчет своей "копейки" - по дешевке, считай задаром, никто и не заподозрит, от такой рухляди нынче за гроши отделываются... - Молодец, - серьезно кивнула она. - Пойдем дальше. Вот тут, в коробке, опять-таки театральные причиндалы. Смотри. Эти пластиночки накладываются на десны под верхнюю и нижнюю губу. Эти штуки вставляются в ноздри, дыханию, кстати, ничуть не препятствуя, - а вот лицо меняется чуть ли не до полной неузнаваемости, я и это на себе проверила. Что ты ухмыляешься? - Начинаю верить, что ты и впрямь хочешь, чтобы я ушел неопознанным. - А что, были сомнения? - глаза сузились, взгляд на секунду обжег холодом. Родиону стало немного неловко. - Да понимаешь, все эти боевики... - пробормотал он. - Сплошь и рядом бедолагу-киллера либо выдают полиции на месте работы, либо, стоит ему пуститься наутек, появляется кто-то с пушкой наперевес и пулю в лоб всаживает... Ирина сощурилась: - Хорошо же ты обо мне думаешь... - Извини. - Да ладно... - и улыбнулась дразняще-порочно: - Милый, суженый мой, ряженый, я, конечно, женщина испорченная, но не до такой же степени... И успокою я тебя, уж не посетуй, циничным образом. Нерационально это - посылать за тобой еще одного убийцу. Все равно останется свидетель, то бишь он. А самой его потом пристреливать - это уже из области голливудских фантазий. К тебе я уже присмотрелась и как-то уверена... Прежде всего потому, что ты не профессионал и одержим простыми человеческими желаниями - устроить свое будущее таким вот предосудительным способом и завязать накрепко. Это даже надежнее, чем побуждения профессионала, - он всегда может найти другой заказ, а тебе шанс выпал единожды в жизни... "Знала б ты..." - подумал он, но вслух ничего не сказал. - Короче говоря, убивать тебя или сдавать властям совершенно нерационально, - с той же улыбочкой закончила Ирина. - Я тебя, часом, не шокировала? - Да нет, - улыбнулся он в ответ столь же жестко. - Все просто и понятно, как инженер, такую постановку вопроса только приветствовать могу... Люблю рационализм. - Вот и прекрасно. Э, нет, не нужно смотреть на меня столь гурманским взглядом - настоящая работа только начинается, мы с примитивной увертюрой разделались, не более того. Авторучка и бумага есть? Ну и плевать, я захватила. Расчеты предстоит проделать прямо-таки инженерные... ...Последующие часа полтора обернулись сущим адом. Половина пухлого Ирининого блокнота оказалась исчирканной корявыми схемами и стрелками: отбирая друг у друга авторучку, они чертили поверх старых рисунков и, торопливо перелистнув страницы, начинали малевать новые, порой легонько ругались, спорили, в горле першило от бесчисленных сигарет, благоразумно прихваченный Родионом полуторалитровый баллон "Фанты" вскоре опустел, потом Ирина принялась экзаменовать его, придирчиво, в диком темпе, при малейшей заминке трагически воздевая бездонные очи к потолку машины, а однажды сгоряча пустила матом почище вокзального бича. Однако настал момент, когда оба, помолчав, переглянулись - и поняли, что обсуждать больше нечего. Все просчитано от и до. "Сокровище" обречено - если все пройдет согласно писаным схемам, вопреки незабвенной поговорке про бумагу и овраги... - Мать твою, - с сердцем сказала Ирина. - Горек хлеб у киллеров, оказывается, кто бы мог подумать, в кино так элегантно и красиво все явлено... - Да уж, - отозвался он устало и сердито. - Дай сигаретку, тошнит уже от них, а остановиться не могу... - Она откинулась на спинку сиденья, сбросила туфли, вытянула ноги, насколько возможно. С закрытыми глазами выпустила дым. - Что странно, Родик, совершенно не чувствую себя моральным уродом... - Аналогично, - усмехнулся он, не сводя взгляда с ее ног. - Спишем все на время и страну, а? - и с намеком прикоснулся коленкой к стройному бедру. Ирина выбросила окурок в окно, потянулась, закинув руки за голову, не открывая глаз, продекламировала отрешенно: - Я наклонюсь над краем бездны, и вдруг пойму, сломясь в тоске, что все на свете - только песня на неизвестном языке... На ее чистое, свежее личико, казавшееся совсем молодым, легла тень, уголки полных губ слегка опустились. Казалось, рядом с ним осталось лишь совершенное тело, а душа упорхнула в неведомые эмпиреи. - Кто это? - спросил он, отчего-то почувствовав недовольство. - Так, один непризнанный гений. Повесился когда-то. Дураки говорили, из-за меня, но на самом деле, ма пароль4, произошло это исключительно из-за водки и полнейшего отсутствия характера. Дела давно минувших дней, предания Совдепии глубокой... - Она открыла глаза. - Родик, ты бы смог меня убить? Ни малейшего намека на шутку в ее голосе не было. И он, подхлестнутый неведомым импульсом, ответил честно: - Не знаю - А что чувствуешь, когда убиваешь человека? - В моем случае? - грустно улыбнулся он. - Удивление. И не более того. Только что был живой человек, наганом под носом махал - и стал труп. Нет, этого не опишешь... - Тот поэт пытался меня однажды убить. Но поскольку у него абсолютно все, кроме стихов, получалось предельно бездарно, получилось сущее безобразие, не страшное ни капельки, смешное... - Она смотрела в неведомые Родиону дали, и он никак не мог понять, печальны или веселы представшие ее взору картинки прошлого. - Смех... - Сколько у нас времени? - грубовато прервал он. - С полчасика, - Ирина открыла сумку, кинула туда блокнот и авторучку. Прильнула к нему, заключив в устойчивое облако дорогих духов, и, прежде чем он успел по-настоящему обнять инфернальную любовницу, прошептала в ухо: - Нет, не здесь... отведи меня в кусты и трахни. Хочется опять побыть девочкой с Киржача, как в беспечальные года... ...В засаде он сидел минут пятьдесят - собственно, засада была предельно комфортабельная, ибо все это время Родион пребывал в своем новообретенном "Скорпионе", покуривал, слушал музыку и лениво разглядывал прохожих. Он терпеть не мог пустого ожидания, но утешал себя тем, что умение терпеливо ждать, если прикинуть вдумчиво и творчески, необходимо гангстеру, как неброский вид шпиону. Неясным оставалось одно: касается ли сия истина гангстеров временных? Он встрепенулся, опознав в вышедшем из подъезда молодом человеке личность с показанной Соней фотографии - времен студенческих, невинных. И ощутил легкое разочарование - хозяин подпольного бардачка ничуть не походил на такового, как две капли воды напоминая юного американского "яппи": модный костюмчик, галстук в горошек, аккуратная прическа, физиономия комсомольского активиста былых времен, платочек в тон галстуку, кожаный кейс... Впрочем, он тут же вспомнил своего любимого Лема - тот эпизод, где к отважному звездопроходцу Ийону Тихому заявляется в гости сотрудничав порнографического журнала, джентльмен самого респектабельного облика, неотличимый от дорогого адвоката из старинной конторы. Поистине, создается впечатление, что писатели ничего и не выдумывают из головы... Родион ожесточенно завертел ручки, опуская стекло, - нашлась-таки ложка дегтя в бочке меда, электрический стеклоподъемник забарахлил... Прилизанный молодой человек уже сунул ключ в замок своей беленькой "девятки", когда Родион, наконец, справился со стеклом, высунул голову и вполне вежливым тоном окликнул: - Простите, можно вас? - Это вы мне? - столь же вежливо откликнулся молодой человек, с наклонением головы указав себе в грудь безымянным пальцем. Глаза у него, правда, на миг стали жесткими, взгляд описал сложную кривую, определенно выискивая вокруг возможный источник опасности. Ну да. Соня рассказывала, что эта разновидность нелегального бизнеса почитается самой презренной, и на таких вот мальчиков наезжают все, кому не лень... Кожаный кейс неуловимым образом перекочевал в левую руку, а правая, чуть согнувшись в локте, блуждала в районе пояса. - Прошу, - Родион с самой простецкой улыбкой распахнул правую переднюю дверцу. - Надо поговорить, я друг Сони Миладовой... Похоже, вьюнош немного успокоился. Заперев машину, подошел к "Форду", сел степенно, неторопливо и глянул с вежливым немым вопросом. Родиона чуточку сбивало столь джентльменское поведение, он предпочел бы классическую разборку, хотя не был ни на одной и плохо представлял, как она должна протекать. На несколько секунд он потерял инициативу. Спохватившись, приступил к исполнению старательно продуманной сцены - достал из бардачка доллары, старательно, неторопливо отсчитал десять сотенных, положил их на огороженную черной пластмассовой решеточкой панель. Вынул "Зауэр", выщелкнул обойму, большим пальцем вытолкнул пару патронов и придавил ими лик президента. Вновь вставив обойму, обозрел получившийся натюрморт и, развернувшись к приятному молодому человеку, спросил: - Как по-вашему, что из этого выберет благоразумный человек? - По-моему, благоразумный человек предпочтет эти неброские бумажки с портретиками, - глядя ему в глаза, ровным голосом ответил собеседник. - Логично, - сказал Родион. - В связи с этим возникает простой и закономерный вопрос: вы себя относите к благоразумным людям? - Безусловно. - В таком случае... - Я вас прекрасно понял, - нейтральным тоном сказал молодой человек. - Мадемуазаль Миладова в известной вам фирме уже не работает. Скажу больше, я уже совершенно запамятовал, кто это вообще такая, не припомню, чтобы мне доводилось знать кого-то с такой фамилией... Вас устраивает? - Вполне, - сказал Родион. - Не позволено ли мне будет осведомиться, как звучит ваше почетное погоняло? Если он рассчитывал посадить Родиона в лужу, зря старался - уже учены-с... - Робин Гуд, - небрежно сказал Родион. - Простите великодушно, не доводилось слышать... - Есть проблемы? - Ну что вы, - сказал молодой человек. - Никакого подтекста моя реплика не содержит. Родион сгреб деньги и небрежно кинул ему на колени. Тот, глянув чуть укоризненно, словно никак не мог одобрить столь плебейское обращение с твердой валютой, аккуратно сложил купюры, бумажку к бумажке. подровнял кончиками пальцев, перегнул пополам и спрятал в бумажник. Склонив голову с безукоризненным пробором, произнес: - Желаю счастья. Родион, словно Вий, вперился в него тяжелым взглядом, который парень, надо отдать ему должное, стоически выдержал. Если реплика и была насмешкой, то голосом или выражением лица она никак не подчеркивалась. - Я могу идти? - Разумеется, - сказал Родион, поборов приступ ярости. - Буду рассчитывать на вашу тактичность и деловую сметку... - Можете не сомневаться. Глядя вслед отъехавшей "девятке", он форменным образом кипел. С одной стороны, все прошло, как по маслу, он быстренько и без всяких хлопот выкупил Соню на волю. С другой... Он всего лишь добился своей цели, и не более того. Победы не вышло, а ему нужна была именно победа, триумф, торжество... Хорошо еще, оставалось дельце, которое должно было обернуться победой и только победой... ...Скрупулезная разведка на местности, как с некоторым удивлением отметил Родион, уже начала входить у него в привычку. Еще днем он, порыскав вокруг, установил, что из трехэтажного здания, где помещалась "Завтрашняя газета", выйти можно было через одну-единственную дверь. Других попросту не существовало. Вдобавок с трех сторон к зданию (где, кроме редакции, размещалось еще с полдюжины контор) примыкала огороженная высоченным бетонным забором обширная территория автобазы. Вряд ли человек в здравом рассудке, не замешанный в криминале или шпионских играх, стал бы покидать резиденцию честных газетчиков столь замысловатым образом... Улочка была узкая и тишайшая. С одной стороны тянулись бетонные заборы, с другой - ряды хлипких яблонек, пока что лишенных листьев. Прохожих не было, уличные фонари стояли с гигантскими интервалами, и Родион не сомневался, что в сумерках рассмотреть номер его машины невозможно. Он устроился метрах в сорока от входа, скудно освещенного тусклой лампочкой в железной оплетке, и до сих пор не привлек ничьего внимания. Загвоздка была в одном: паршивец по фамилии Киреев мог покинуть редакцию не один. Был и запасной вариант на случай именно такого расклада, но это означало долгую слежку и последующую работу на неизвестной, неосмотреяной территории. Бард криминальной хроники мог отправиться к девке или в кабак, да мало ли что... В общем, Родион не на шутку терзался неизвестностью. Судьба его вознаградила. Громко хлопнула дверь, и под тусклой лампочкой мелькнула красная ветровка, ненавистная физиономия, изученная по фотографиям, правда, получше собственной. Родион выждал немного, забрал с соседнего сиденья газовый револьвер, заряженный дробовыми патрончиками, бесшумно открыл дверцу и на цыпочках побежал в спустившемся мраке. Впереди маячила красная ветровка - красная... красная тряпка... как на быка... Левой рукой он натянул на лицо капюшон-маску. Пора. Остановился, прихватив левой рукой запястье правой, тщательно прицелился пониже спины и, охваченный злобной радостью, плавно потянул спуск. Два выстрела хлопнули на тихой улочке совсем негромко. Шагавший впереди человек дернулся, его словно бы бросило вперед. Родион, не в силах остановиться, выстрелил еще два раза, чтобы избавиться от мерзкого ощущения, будто промахнулся. И оно схлынуло, это ощущение. Осмелившийся столь долго и столь хамски оскорблять его сопляк скорчился, будто собираясь завязать шнурки на ботинках, вскрикнул, охнул протяжно, попытался левой рукой нащупать место, куда неожиданно вонзилась колючая боль. И осел, на грязноватый асфальт. Стоны напоминали щенячий скулеж. Вот это было настоящее торжество, упоительное, яростное:.. Увы, нельзя было им наслаждаться долее. Родион рявкнул: - Говорили тебе, козел, следи за речью! И опрометью кинулся бежать к машине - из-за поворота мелькнул свет фар, автомобиль был еще далеко и ехал неспешно, но следовало побыстрее уносить ноги... ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Вестерн по-шантарски Голова не то чтобы болела - просто над левым виском, поближе ко лбу, что-то мягко пульсировало, вызывая лишенное боли, но слегка беспокоившее из-за своей необычности ощущение, будто черепная кость с равномерными интервалами выгибается наружу и тут же опадает, как воздушный шарик, подсоединенный к велосипедному насосу. Несколько раз Родион даже прикладывал ладонь ко лбу - но кость, разумеется, оставалась неподвижной. Понемногу ощущение то ли пропало, то ли стало привычным и оттого не чувствовалось более, как не чувствует человек бег крови по венам. Видимо, тот удар головой все же не прошел бесследно, и организм реагировал постепенно затухающими безмолвными рапортами. В эту ночь ему приснилось не убийство, как следовало бы ожидать согласно классикам, холодный окровавленный труп не торчал у изголовья, стеная и проклиная душегуба. Сон был длинный и яркий, как улица под солнцем: Родион лежал на белой постели, не в силах пошевелиться, то ли привязанный, то ли в параличе, и все вокруг было белое, куда-то влево уходили от предплечья шланги и провода. Никто так и не вошел, никто ему не объяснил, где он находится и почему. Сон состоял из того, что Родион лежал, не в силах пошевелиться, лежал, не зная, сколько времени прошло и есть ли здесь вообще время, лежал, не способный ни о чем думать. И никак не мог проснуться, хотя напрягался, как мог, пытаясь прорвать невесомую завесу и вернуться в реальность, лежал, лежал, лежал... Утром он почувствовал себя слегка разбитым - не из-за странного ощущения под черепом, а из-за полного отсутствия в дурацком белом сне всякого действия, всяких разговоров и мыслей. Если подумать, это было похуже кошмара с чудищами и ужасами... Когда он появился в кухне. Лика уже была при полном параде - Мадам Деловая Женщина во всем блеске, стоившем немаленьких денег. Она давненько уже завтракала, подражая европейским традициям. Вот и сейчас допивала свой свежевыжатый импортной машинкой апельсиновый сок, левой рукой держа под подбородком салфетку, чтобы второпях не капнуть на платье. Скосила на него подведенный глаз, не поворачивая головы: - Зойку ты отвезешь в школу или я прихвачу? - Я, - сказал он. - Запросто. - Родик, понимаешь, тут такое дело... Дите комплексует слегка. Школа престижная, машины подъезжают сплошь респектабельные, ее