ась вперед, тихонько позвала: -- Ты тут уже? Он медленно выдвинулся из-за шкафа, подняв перед собой руки в классическом стиле привидения. Катенька шарахнулась от неожиданности, но тут же фыркнула, подошла к шкафу и положила на стоявший с ним рядом стол явственно булькнувший сверток. Сверток был довольно объемистым, так что ночное свидание сулило массу приятного во всех смыслах. -- Что нового в Шантарске? -- тихонько спросил он, помогая девушке разворачивать сверток. -- А что там может быть нового? -- дернула она плечиком.-- Работяги опять проспект перекрыли, пришлось объезжать огородами, пока им там лапшу на уши вешали. Говорят, Зайкин Филя снова едет подвигать попой. На центральном рынке по новой азеров лупят. Совершенно ничего нового. -- Тебя никто не засек? -- Если бы засек, сюда б давно уже ломились наши долбаные орангутаны,-- резонно заметила она, ловко разделываясь с упаковками нехитрых закусок.-- Слава богу, собирают вещички, а то никакого уже терпежу -- этот козел по кличке Иоганн мне всю задницу исщипал. Жаловалась Мерзенбургу, только никакого толку, сам попытался мне в плавки залезть, а кому он нужен, совок зачуханный... -- Вещички собирают? Это зачем? -- А у них там, оказывается, что-то вроде пересменки,-- сказала Катенька, с большой сноровкой извлекая пробку из бутылки.-- Новые какие-то нагрянули, на смену. Ни одного знакомого фейса. -- То-то я и смотрю -- суета... -- Ара. Мерзенбург бегает, как ошпаренный, морда отчего-то радостная, так и цветет. Бегал-бегал, уморился, пошел свои симфонии Шаляпина крутить. А те устраиваются. В общем, вроде ничего мальчики, хоть я и не присматривалась особенно... Она что-то еще безмятежно щебетала, накрывая импровизированный достархан. Фройляйн особенным интеллектом никогда не блистала (разве что научилась безошибочно определять, какой штатовский президент какому номиналу на купюре соответствует), но в хозяйственной сметке ей никак нельзя было отказать -- в три минуты сварганила на подстеленной газетке неплохой для этих мест натюрморт, симметрично поставила справа-слева от бутылки стаканчики, каковые тут же и наполнила. Потом, прекрасно ориентируясь в своих функциях, присела с ним рядом, закинула руки за голову и подначивающе потянулась. Впрочем, его и не требовалось особенно подначивать, господа гусары оголодали-с на жестких нарах... Он хлопнул стаканчик, по-гусарски проигнорировав закуску, придвинулся поближе и расстегнул на девушке эсэсовскую рубашку сверху донизу. Грудки открылись на обозрение отнюдь не германские, весьма даже аппетитные. Было дело в Германии, давно тому, когда они с Пашей спьяну заказали немецких шлюх, вопреки предупреждениям бывалых людей. Оказалось, бывалые люди были правы -- товарец прибыл такой, что до сих пор икается. Катенька пыталась что-то там ворковать, но он положил ей руку на затылок и решительно пригнул светловолосую головку к нетерпеливо напрягшемуся инструменту. Девчонка сноровисто принялась за дело -- понятно, конспирации ради без обычных блядских охов-стонов, якобы изображавших неподдельную страсть. Снаружи все еще бродили новоприбывшие, иногда шумно перекликались, что-то непонятное звякнуло так, словно с высоты сбросили связку металлических цепей. Обстановка, конечно, была самая что ни на есть сюрреалистическая. Удачливый и процветающий господин бизнесмен, объездивший полсвета и испробовавший массу дорогостоящих забав, от таиландских эротических игрищ до плавания в полном одиночестве на айсберге у аргентинских берегов, куковал в сибирской глухомани, вставив за щеку рядовой шлюшке посреди кухонного хлама. Но, если копнуть глубже, эта-то здешняя зачуханность и возбуждала после всего испытанного. Как на кондитерской фабрике -- тамошние работяги со стажем на сладкое и смотреть не могут, селедочку им подавай... Кончив дело, она взялась было ластиться и ворковать что-то насчет того, что здесь ей чертовски надоело, и нельзя ли пристроить ее в его фирму секретаршей (хорошо хоть, замуж не просилась, ума хватало), но Вадим положил ее на пол и выдал по полной программе, без особого изыска в позах, однако ж обстоятельно -- ив классической "миссионерской" позе, и перевернувши. Одним словом, за свою сотню зеленых постарался получить по максимуму, после непривычно долгого воздержания буйная плоть никак не желала успокаиваться, так что напоследок произошел еще один сеанс игры на яшмовой флейте. В общем, стороны расстались, довольные итогом встречи в низах, одна стала богаче на сотню баксов, второй изгнал призрак спермотоксикоза. Пробираясь назад по пахнущему древесной гнильцой ходу, он не без злорадства вспомнил обожаемую женушку, имевшую обыкновение приставать с требованием мужской ласки в самые неподходящие моменты. Идеальная ситуация -- и натрахался до одурения, и супруга в жизни не заподозрит, что муж сходил налево... Когда он добрался до своего барака, ни у проволоки, ни у сортира уже не было работяг -- кончили дело и убрались. Только у ворот имело место непонятное оживление, там кто-то, судя по крикам, качал права, орали в три голоса. На веранде, прислонившись к столбу в расслабленной позе торчал Синий и, похоже, с живым интересом к этим воплям прислушивался. -- Что это там? -- спросил Вадим, вытаскивая сигарету -- картонная коробка с "Примой" стояла в кухне, и он прихватил пару пачек, благо никому не придет в голову считать. -- А это наша Маша разоряется,-- охотно сообщил Синий.-- Не выдержал-таки горячий восточный человек Диван-Беги, вдохновился моим примером и решил установить Машку раком. А та в шум и вопли, всю харю Дивану расцарапала, сейчас вертухаям жалится на притеснения... Где же это вы гуляете, мой друг? -- он подошел вплотную и шумно втянул ноздрями воздух.-- Сукой буду, несет от вас алкоголем и бабой... -- Да так, тут это...-- промямлил Вадим. -- Понятно. Объяснил толково... Слушай, а посторонним туда не просочиться? Откуда ты грядешь? --Да нет, в общем. Такая игра...-- отчего-то не хотелось выдавать подземный ход, словно это его обесценивало. -- Понятно,-- повторил Синий не без сожаления.-- Ладно, каждый устраивается, как может, что тут скажешь... Ага, примолкли что-то. Не вернется Машка на нары, чует мое сердце, вот Визирь огорчится... Василюк, действительно, в барак больше не вернулся. Глава четвертая. Сюрприз на всю катушку Он не то что открыл глаза -- прямо-таки вскинулся на нарах, отчаянно моргая, разбуженный невероятной какофонией. Рядом ошалело ворочали головами Браток и Доцент. Грохот происходил от опрокинутого бачка с питьевой водой, по которому что есть мочи лупил верзила в черной форме, надрываясь так, будто хотел сообщить о начале всеобщей ядерной войны. Он колотил по бачку какой-то длинной железякой, потом заорал, надсаживаясь: -- Подъем, козлы! Все на аппель! Продравши, наконец, глаза, Вадим обнаружил, что эсэсовец абсолютно незнакомый -- определенно из новых. От удивления и неожиданности даже не было желания и времени возмутиться как следует. Таких сюрпризов охрана здесь еще не выкидывала. -- Тебе делать не хрен, мудило? -- громко возмутился Браток.-- Охренел? -- Все на улицу! -- орал эсэсовец как ни в чем не бывало.-- До трех считаю! Раз, два... -- Два на ниточке, два на спирохете...-- заворчал Браток. Эсэсовец одним движением выдернул из кобуры огромный револьвер, оскалившись, махнул им в воздухе: -- Три! Ну, предупреждал... Выскочил на веранду, исчез из виду, так что в поле зрения остававшихся в бараке была лишь рука с оружием,-- и один за другим оглушительно захлопали выстрелы. Кто-то завопил истошным голосом -- глаза моментально стало щипать, потом резать, словно в лицо кинули пригоршню песку, дыхание перехватило, градом покатились слезы, Бахнули еще два выстрела, охранник заорал: -- На улицу, мать вашу! Но они уже без команды хлынули наружу -- полуослепшие, сгибаясь, кашляя и отчаянно отфыркиваясь, сталкиваясь в дверях, отпихивая друг друга, босые, кое-кто в одних полосатых штанах. Вадим вдруг получил по спине так, что на миг оборвалось дыхание, шарахнулся в сторону, сквозь заливавшие глаза потоки слез разглядел два силуэта, махавших дубинками с невероятной скоростью. Сзади кто-то заорал благим матом -- по воплю и не определить, кто. В следующую секунду мощный пинок придал ему нешуточное ускорение, и он, ничего не соображая, кинулся в противоположную сторону, чтобы только спастись от хлещущих ударов. Несся босиком, плача, кашляя и отплевываясь, борясь со спазмами рвоты. Тут же и вывернуло -- качественно, наизнанку. Теплая жидкость хлынула на босые ноги, но вскоре, как ни странно, полегчало. Он удержался, не стал тереть глаза руками, и оттого оклемался быстрее остальных. Обнаружил, что стоит на полпути от барака к аппельплацу, метрах в пяти позади перхают, плачут, шатаясь и слепо тыкаясь в стороны, соседи по бараку, одним махом заброшенные, как и он, в какой-то невозможный кошмар. На секунду мелькнула шизофреническая мысль, вызванная, надо полагать, тем, что он до сих пор не очнулся окончательно. Показалось вдруг, что грянула неведомая, фантастическая катастрофа, время лопнуло, как в импортном ужастике, как-то не так его замкнуло, и они все провалились в прошлое, в самый что ни на есть настоящий концлагерь, вокруг орут и хлещут дубинками взаправдашние эсэсовцы... Мысль эта пронзила его столь леденящим ужасом, что тело на миг показалось деревянным, чужим. Но сзади уже набегал верзила с занесенной дубинкой, и Вадим, не пытаясь больше думать и анализировать, метнулся вперед, к аппельплацу. Следом с матами гнали остальных. Мотая головой, стряхивая последние обильные слезы, он все же не на шутку обрадовался, обнаружив, что вокруг все так и осталось прежнее -- знакомый аппельплац, подновленная трибунка, бараки, сосны, проволока... На плацу висела та же жуткая матерщина -- и обитатели двух других мужских бараков, и все женщины уже были тут, точно так же, как давеча Вадим, бестолково шарахались туда-сюда с отупевшими от ужаса лицами, а рослые эсэсовцы равняли строй пинками и взмахами дубинок, слышались противные, глухие удары резиновых палок по живому, и погода, что ужаснее всего, стояла солнечная, прекраснейшая... Происходящее просто-напросто не умещалось во взбудораженном сознании -- а вот думать нормально как раз было и некогда. Казалось, весь .окружающий мир состоит из матерящихся черных фигур, вокруг порхал тяжелый вихрь дубинок, ударявших всякий раз в самый неподходящий момент. Басистый собачий лай, суета, ругань... И вдруг, неким волшебством, все успокоилось, угомонилось, обрело жутковатый порядок. Оказалось, двойные шеренги уже выстроились на плацу, каждый стоял на своем месте, как вбитый в стенку гвоздь, приутих гам, улегся вихрь дубинок -- только там и сям, справа, слева, сзади еще перхали, фыркали, отплевывались. -- Ауф штейн! Ауфштейн, швайне! Наконец, шеренги застыли в предписанной неподвижности. Вадим, не поворачивая головы, стрелял глазами туда-сюда, пытаясь разглядеть все сразу. Картина была новая, небывалая, во всех смыслах неприятная. Мельком он зацепил взглядом смертельно испуганную мордашку супруги, но такие мелочи сейчас не интересовали. Лицом к заключенным, спиной к трибунке вытянулась цепочка эсэсовцев -- не меньше десятка, рукава засучены по локоть, почти сплошь новые морды, не считая Вилли и Ганса-Чубайса, скалившегося шире всех. Исчезли прежние "шмайсеры" -- раздобытые на какой-то киностудии, пригодные исключительно для пальбы холостыми -- черномундирники, приняв позы из ковбойских фильмов, держали напоказ ружья-помповушки, а один красовался с коротким автоматом, новеньким на вид. Исчезли "вальтеры" и "парабеллумы", купленные опять-таки на киностудии,-- из расстегнутых кобур торчали светлые и темные рукоятки газовых "Айсбергов", на запястье у каждого охранника висела длинная черная дубинка. Крайний слева держал на толстом плетеном поводке огромную кавказскую овчарку, ярко-рыжую, прямо-таки чудовищных габаритов, пес хрипел и таращился на шеренгу так, что оказавшемуся в первом ряду Вадиму стало не по себе -- еще более муторно, если это только возможно. Там же, слева, чуть отступив от собаки, служившей своего рода шлагбаумом меж эсэсовцами и этой троицей, стояли Василюк и еще двое -- в прежних полосатых балахонах, но с такими же газовиками на поясе, с дубинками в руках. У каждого из троих на рукаве красовалась широкая белая повязка, где крупными черными буквами изображено непонятное слово "САРО". "Тьфу ты, черт!" -- вдруг сообразил Вадим, ощутив совершенно неуместную в данный момент гордость за свою сообразительность. Это совсем не по-русски, это латинский шрифт. Никакое это не "саро", это "капо". Что ж, логично... Вот только физиономии новоявленных капо категорически не нравились -- выглядели еще недружелюбнее и гнуснее, чем морды незнакомых охранников, отнюдь не лучившиеся любовью к человечеству и гуманизмом... -- Смирна, твари! Равнение на герра коменданта! -- раздался чей-то вопль. Слава богу, хоть комендант остался прежним -- утешение, по правде говоря, дохленькое... Герр штандартенфюрер фон Мейзенбург, показавшийся со стороны ворот, вышагивал вовсе уж величественно, словно за ночь произошли события, вознесшие его на некую недосягаемую высоту. Знакомым стеком он в такт шагам помахивал так, словно вследствие этого нехитрого жеста где-то далеко отсюда решались судьбы государств и зигзаги мировой политики. Слева, отступив на шаг, коменданта неотступно сопровождала фрейлейн Маргарита -- какие бы изменения ни произошли, они не смели со своих мест лагерное начальство. Маргарита не казалась столь сияющей, как ее шеф, но и печальной ее никак нельзя было назвать... Повисло тягостное, удивленное ожидание. Шумно дышала собака, на которую жутко было смотреть. Взобравшись на трибунку, встав на свое привычное место, repp комендант долго молчал, неторопливо водя взглядом по затаившей дыхание шеренге, равномерно постукивая стеком по беленым перильцам. Напряжение нарастало, чуялось явственно. -- Альзо, камераден...-- протянул комендант. Видно было, что он титаническими усилиями сдерживает себя, чтобы не ухмыляться во весь рот.-- Сердце мне подсказывает, что кое-кто из вас пребывает в недоумении, не зная, как объяснить некоторые наши новшества? Верно я угадал, золотые мои, сладкие, хорошие? -- Вот именно,-- громко и мрачно проворчал Браток, стоявший рядом с Вадимом. Комендант, не меняясь в лице, звонко щелкнул пальцами. Мгновенно один из эсэсовцев, стоявших неподвижными куклами, ожил, наклонил дуло ружья. Оглушительный выстрел. В полуметре от босых ступней Братка и Вадима взлетела земля, песок хлестнул по ногам, как плеткой. -- Разговорчики в строю! -- рявкнул комендант.-- На первый раз прощается, но в следующий раз лицо, нарушающее молчание в строю, получит дробью по ногам, а то и по яйцам. Господа, убедительно вас прошу не доводить до греха... Так вот, друзья мои, я с величайшим прискорбием вынужден констатировать... есть среди вас, подонки блядские, такие тупые индивидуумы, которым напрочь непонятно слово "констатировать"? Разрешаю сделать шаг вперед и громко сознаться в своем невежестве... Он замолк и ждал с ухмылочкой. Реакции не последовало. Даже если и нашелся один-другой, не особенно разбиравшийся в длинных ученых словах, выйти вперед они не рискнули. Трудно было сказать, чем это обернется. -- Я с величайшим удовлетворением, друзья мои отвратные, вынужден к-о-н-с-т-а-т-и-р-о-в-а-т-ь, что моя манера выражаться не содержит непонятных вам слов,-- продолжал герр комендант.-- Что ж, не все потеряно... Итак. Возвращаясь к началу, я с величайшим прискорбием вынужден констатировать, что жизнь нашего лагеря, я не побоюсь этого слова, концлагеря, в последнее время нельзя назвать иначе, кроме как бардаком и неподдельным разложением. Посмотрите на себя, пидарасы! Окиньте внутренним взором ваши зажиревшие организмы! Да вы же тут благоденствуете, как у тещи на блинах, мать вашу раком! Жрете за столом, как белые люди, загораете, валяете дурака, творите, что хотите, по последним данным разведки, даже суете друг другу в рот половые органы, электронными игрушками балуетесь... Никакой дисциплины и порядка. А это в корне недопустимо. Поскольку вы, обращаю ваше внимание, все же находитесь в концлагере, а не в какой-нибудь Анталье. Одним словом, вынужден кратко резюмировать: господа, вам звиздец! Есть кто-то, кому придется объяснять значение слова "резюмировать"? Стояло молчание. -- Доступно выражаясь, я решил провести некоторые изменения внутреннего распорядка,-- возвестил комендант.-- Концлагерь должен быть концлагерем, а не домом отдыха. Эта нехитрая мысль, питаю надежды, сможет проникнуть в ваши новорусские мозги. А если кто-то и не проникнется, эти славные ребята моментально объяснят, только скажите... Желающие есть? Не было желающих. И не было желания обращаться к "славным ребятам" за какими то ни было разъяснениями, даже самыми безобидными. -- Начнем, благословясь,-- выждав, сказал комендант.-- Во-первых, пора кончать с этими глупостями, которые именуются "работами". Если кого-то посадили, он должен сидеть. Поэтому с нынешнего дня выход за пределы лагеря отменяется. А поскольку я не верю в вашу дисциплинированность и всерьез подозреваю, что кто-то попробует покинуть лагерь самостоятельно и без спроса, спешу предупредить: к проволоке вчера ночью в ударные сроки был подведен ток. И тот, кто начнет к данной проволоке прикасаться своими грязными лапами... Шарфюрер, продемонстрируйте! Эсэсовец, повинуясь кивку коменданта, вытащил из-за голенища сапога тонкий железный прут, ухмыляясь, помахал им перед лицами стоявших в первой шеренге и направился к проволоке -- аппельплац располагался метрах в тридцати от нее, так что шагать пришлось недолго. Метров с пяти охранник швырнул прут. Короткий неприятный электрический треск, синяя змеистая вспышка. Кто-то охнул. Вернувшись на свое место, эсэсовец с простецкой ухмылкой -- что, съели? -- развел руками: мол, мое дело, ребята, подневольное... -- Упаси боже, я вам вовсе не запрещаю лезть к проволоке,-- с широкой улыбкой уточнил комендант.-- Наоборот, всякий, кому в голову придет такое желание, может его немедленно претворить в жизнь, не опасаясь репрессий. Могу только приветствовать подобное намерение. Урок остальным будет наглядный и убедительный. Есть желающие? Что ж вы так, рванье... Во-вторых. С нынешнего дня отменяются трапезы за столами -- тут вам не кабак "Золото Шантары", дорогие мои, хар-рошие! Что вам кинет от ворот ваша добрейшая кормилица-поилица фрау Эльза, то и будете жрать, только делить, спешу предупредить, придется самим -- не будет же вам изощряться повариха... Уяснили? В-третьих. Поскольку, как только что неоднократно говорилось, в концлагере более, чем где бы то ни было, необходим строжайший внутренний порядок, я принял решение назначить этих славных малых вашими капо.-- Он широким жестом указал на троицу с белыми повязками.-- Все распоряжения капо выполняются беспрекословно, с неизбежным громким выкриком: "Точно так, герр капо!" Какое бы то ни было хамство в адрес капо, не говоря уж о злостном невыполнении приказов или сопротивлении законным требованиям, будет незамедлительно караться по выбору самого герра капо -- заключением в карцер,-- он махнул стеком в сторону сортира, накрытого огромным кубом из металлической сетки и оттого напоминавшего чудовищную мышеловку,-- либо незамедлительным и качественным мордобоем со стороны охраны, либо общением с нашим обаятельным Тузиком\-- взмах стека в сторону кавказца.-- Особо подчеркиваю: медицинская помощь нарушителям данных правил оказываться не будет. Опять-таки спешу напомнить: я жажду, чтобы кто-то из вас постарался побыстрее нарушить правила обращения с господами капо, что даст повод всем остальным убедиться в серьезности моих намерений. Понятно, на печальном примере нарушителя. В-четвертых. Поскольку у нас тут не парк культуры и отдыха, бесцельные шлянья по территории лагеря запрещаю. В бараки друг к другу не заходить, вообще не шляться без дела, тот, кому приспичит в сортир, обязан двигаться к нему по прямой, которая есть, если вы не знали, кратчайшее расстояние меж двумя точками, при этом громко и непрерывно возглашая: "Номер такой-то следует на оправку!". Каковые правила соблюдать и на обратном пути. По нарушителям, кроме обычных наказаний, кои я вам подробно обрисовал, будет открываться огонь с вышки -- смотря по вашему поведению...-- он широко улыбнулся.-- А в остальном -- полнейшая свобода. Что вы там будете делать в бараках, меня не касается. Лишь бы только не нарушали вышеперечисленные правила. Хоть на голове ходите, хоть трахайте друг друга, хоть жрите друг друга. Ясно? Ну, кто посмеет сказать, что я вам не отец родной? Найдется столь неблагодарная скотина? Нет? Я душевно тронут. Возможно, вы не столь уж и пропащие скоты, какими мне, признаться, упорно представляетесь. Вижу на некоторых мордах мучительные раздумья, а на иных -- нечто, напоминающее недоверие. Вот последнее мне категорически не нравится. Повторяю, мне хочется, чтобы все присутствующие вдолбили в свои тупые мозги: это все всерьез. Хватит, повыстебывались! -- впервые он сорвался на визг.-- Попыжились, повыделывались, покрасовались, хозяева жизни, мать вашу хреном по голове? -- Он даже стиснул перила, но быстро успокоился и продолжал почти нормальным тоном: -- Все всерьез. Были -- новые русские, а стали в одночасье -- новое дерьмо. И я с вами сделаю, что мне только взбредет в голову, если будете выделываться поперек моих правил! -- Он повысил голос так, что на очаровательном личике Маргариты мелькнула недовольная гримаска.-- Отошла малина! Отошла лафа! Вы теперь никто и звать вас никак! Сомневается которая-то гнида? Шарфюрер, продемонстрируйте наглядный пример номер два, будьте так любезны! Давешний эсэсовец, тот, что подходил к проволоке, круто развернулся на каблуках и принял от коменданта пестрый пакет -- по виду один из тех, откуда обычно доставали хлеб с ливерной колбасой. Что-то там лежало, но на сей раз определенно не пайки -- пакет выглядел довольно легким. В следующую минуту стало ясно, для чего у подножия трибунки лежит железный лист, которого еще вчера не было. Черномундирник старательно принялся высыпать на него содержимое пакета -- мелькнули несколько паспортов в разномастных обложках, кучка запаянных в пластик водительских удостоверений, еще какие-то корочки разной величины и разных цветов -- темно-красные, бордовые, синие. Туда же сыпались какие-то печатные бланки, вовсе уж непонятные бумаги, яркие импортные кошельки для ключей и связки ключей на колечках с брелоками, бумажники, квитанции, еще какая-то мелочь. Не спеша, с расстановкой полил кучу бензином из некрашеной канистры, наклонился, поднес высокий огонек хорошей зипповской зажигалки и отпрыгнул. Взметнулось бледноватое пламя. Лично Вадима это ничуть не касалось, он никаких документов в конторе не оставлял, но все равно неприятно передернуло -- все это и впрямь перестало смахивать на шутку, даже трижды идиотскую... -- Каз-злы! -- взревел Браток, видимо, углядев в полыхающей, коробящейся куче нечто ему принадлежавшее, кинулся туда, задев локтем Вадима... Ему дали пробежать ровно половину расстояния до набиравшего силу пламени. Охранник с длинной неприятной рожей шагнул вперед без малейшего замешательства, как-то очень уж ловко крутнул в руках "Моссберг" с покрытым камуфляжными разводами прикладом -- и приклад впечатался в физиономию бегущего, послышался столь мерзкий чмокающий стук, что по телу пошла волна отвратительной дрожи. Вадим ощутил, как под ложечкой у него самого что-то противно екнуло, да так, что слышно, наверное, было всем остальным. Потом загремели выстрелы -- это второй палил по людям, кинувшимся к костру вслед за Братком, стрелял только он один, остальные остались в прежних позах. Крики, оханье, люди падают, катаются по земле, крови не видно, но крики не утихают... Что-то больно ожгло ногу ниже колена. Вадим, не смея шелохнуться, скосил глаза -- рядом с грязной босой ступней лежал черный, слегка деформированный шарик размером чуть поменьше теннисного. Резинка от кого-то срикошетила, резиновыми пулями лупит, гад... Потом перед сломавшимся строем вновь взлетели невысокие фонтаны земли -- это другие палили дробью. Как ни удивительно, порядок восстановился чуть ли не мгновенно, выровнялась двойная шеренга, только те, кого задели резинки, корчились и охали в голос перед застывшими -- руки по швам -- кацетниками да Браток стоял на коленях, зажав руками физиономию, охая и покачиваясь. -- Ахтунг, хефтлинги! -- заорал, надсаживаясь, комендант.-- Буду считать до трех. Кто немедленно не заткнется, брошу к херам на проволоку! Айн... цвай... драй... Упала мертвая тишина, даже Браток унялся, только огромная рыжая псина жутко рычала и рвалась с поводка, недовольная, что ей ни в кого не дали вцепиться. Бензин на железном листе почти выгорел, там поднимались многочисленные дымки, удушливо вонявшие горелой синтетикой, шипели и пузырились кусочки пластика, налетевший ветерок разбрасывал черные хлопья пепла вперемешку с кусками недогоревшей бумаги. "Это же уже не игра,-- беззвучно взвыл Вадим,-- разве может быть такая игра? Разве можно играть в такие игры с господами, хозяевами жизни, теми, кто платил деньги за услугу?" От страха и непонятности происходящего пересохло во рту. Все творившееся вокруг было столь же диким и невозможным, как если бы взбесился собственный "Мерседес" или хлебо-печка "Панас", если бы начал тебя шантажировать и грозить побоями ксерокс на фирме... И тем не менее это был не сон. Это была реальность, все творилось наяву. Послышался надрывный женский всхлип. -- Ну-ну? -- оживился комендант.-- Кто там просится на проволочку? Воцарилось гробовое молчание. -- Послышалось,-- сговорчиво протянул комендант.-- Акустический обман слуха... А вы что тут валяетесь, господа хорошие? Ну-ка в строй, живенько, ножками-ножками, тут нянек нету... Ох вы, мои хорошие, какие вы нынче дисциплинированные, я из вас еще, смотришь, людей и сделаю... Ахтунг! Господа капо! В темпе гоните свою скотину получать пайку, а потом -- по пещерам, милые, по пещерам! Первый барак, арш! Оживившийся Василюк браво выкрикнул: -- Цу бефель, repp комендант! -- чуть ли не бегом преодолел отделявшее его от соседей по бараку расстояние, остановился в трех шагах и прямо-таки пропел, поигрывая дубинкой: -- На-аправоо! На месте шагом арш! Они сделали поворот направо -- без всякой слаженности, как бог на душу положил. Вадим одной рукой поддерживал под могучий локоть Братка-- тот все еще пошатывался, чуть ли не вся левая половина лица набухала опухолью, кровянившей несколькими глубокими царапинами. -- Хальт! -- рявкнул комендант.-- Герр капо, прошу обратить особое внимание на занятия строевой подготовкой. Это, по-вашему, есть "направо"? Верблюды беременные, а не образцово-показательные заключенные! Сегодня еще сойдет, но после обеда начинайте-ка их гонять по-настоящему... -- Цу бефель, герр комендант! -- Гоните за пайкой! -- Яволь, герр комендант! Ша-агом арш! -- и после минутного замешательства Василюка осенило: -- Ногу держать! Должно быть, в армии он не служил отроду и потому понятия не имел, как следует командовать, чтобы шеренга шагала в ногу, но его правильно поняли, от отчаяния, должно быть, и кое-как пытались исполнять требуемое. Под ржанье двинувшегося следом охранника дошагали до ворот. Остановились по команде. -- Вольно! -- скомандовал новоявленный капо. Вадим прекрасно разглядел, что лицо чернявого интеллигента пылает неподдельным энтузиазмом и, можно даже сказать, восторгом. Не похоже было, чтобы этот испытывал страх или отчаяние. "Может, там, в большом мире, какой-нибудь переворот? -- от безнадежности пришла Вадиму в голову устрашающая догадка.-- Взяли власть какие-нибудь красные, встали-таки проклятьем заклейменные, объявили вновь классовую борьбу, и началось? Грабят награбленное и восстанавливают, изволите ли видеть, справедливость? Должно же быть хоть какое-то объяснение? Другого вроде бы и нет... Но ведь вчера вечером все еще было нормально? Правда, со вчерашнего вечера столько воды утекло". -- Попались, засранцы? -- вывел его из тягостного раздумья бодрый вопль тетки Эльзы. Она стояла по ту сторону проволоки, благоразумно отступив от нее не менее чем на метр, передвинулась, встала напротив отверстия в воротах, куда только и просунуть буханку хлеба -- или кошке протиснуться. Уперев руки в жирные бока, разглядывала "полосатиков" с жадным наслаждением. На поясе у нее обнаружилась расстегнутая кобура с наганом -- полное впечатление, настоящим. -- Приплыли, соколы сраные? -- тянула она, прямо-таки слюни пуская от удовольствия.-- Шо-то вы такие понурые, как будто с утра толком и не просрались... Что приуныли? Не нравится? Ворота были хлипкие, одно название,-- два квадрата из тонких плах, крест-накрест пересеченных досками еще поуже и потоньше, а все пустое место меж ними хоть и оплетено колючкой, но она, конечно же, не соединена с оградой. И еще не особенно внушительный железный засов снаружи. Если дружно напереть всем скопом... Судя по сузившимся глазам Синего, его посетила та же мысль. Судя по тому, как он слегка ссутулился, пришел к тому же выводу, что и Вадим,-- бессмысленно. Охрана успеет подбежать и расстрелять из десятка стволов... стоп, это что же выходит? Я совершенно серьезно допускаю, что охрана будет стрелять на поражение? Любопытно, а что другое в этой ситуации прикажете допускать, если в окружающем мире вдруг все шизофренически, жутко перевернулось с ног на голову? По ту сторону валялась немаленькая куча досок и тут же сколоченные квадратом толстые брусья -- ага, на скорую руку мастерят нечто вроде караулки, вон и ящик с гвоздями, пила, молотки... Что же -- всерьез? И надолго? Господи, да что же тут творится? -- Лови, быдла! -- тетка Эльза ловко пропихнула внутрь буханку хлеба, глухо шлепнувшуюся наземь.-- А больше, извиняйте покорно, вам на завтрак ничего и не полагается, не графья, перебьетесь. Ладно, знайте мою доброту... Рядом с буханкой плюхнулись две консервные банки с яркими импортными этикетками -- ананасный компот и сосиски. Обе банки наглухо запечатаны. -- А ключ? -- машинально подал кто-то голос. -- Клю-уч? -- осклабилась тетка Эльза.-- Может, тебе еще и шампанское прикажешь? С какавой? Не хотите, не берите. Другие подхватят... Ну, что стали? Шагайте! Синий первым вышел из строя, подобрал буханку, аккуратно сдув землю, рассовал по карманам банки. Поодаль кто-то громко заорал, привлекая внимание капо и охранника,-- это появился еще один незнакомый эсэсовец, подталкивавший прикладом в спину взлохмаченного и злющего Эмиля. "Ну да, он же в карцере куковал,-- подумал Вадим.-- Я и забыл..." Под глазом у старого приятеля наливался немаленький синяк, руки у него были связаны, а лицо еще более ошарашенное, чем у остальных, уже получивших кое-какую ясность. Его втолкнули в ворота, так и не развязав рук, заставили встать в строй, и Василюк заорал: -- Налево! Кр-ругом! Шагом марш! Они двинулись к бараку, старательно пытаясь шагать в ногу. Навстречу столь же неуклюже маршировала другая бригада -- две шеренги разминулись, отчего-то старательно избегая встречаться взглядами. -- Слушай, что тут творится? -- шепотом спросил Эмиль, морщась,-- видимо, запястья стянули веревкой на совесть. -- Понятия не имею,-- не поворачивая головы, таким же шепотом отозвался Вадим.-- Кто-то умом подвинулся... Ты радио, часом, не слушал? Может, революция? Переворот? -- Какое радио? Утром вломились двое, абсолютно незнакомые, начали излагать новые правила. Я поинтересовался, не рехнулись ли ребятишки, тут и началось... Одного я успел обидеть качественно, но и меня со знанием дела вырубили... -- Разговорчики! -- взвизгнул Василюк, взмахнул дубинкой, но промахнулся.-- Шагом марш! -- Стоять! -- послышался сзади совершенно противоположный по смыслу приказ. Их вприпрыжку догнал эсэсовец, придерживая правой болтавшееся на плече дулом вниз ружье. Мгновенно выдернул за шиворот из строя Столоначальника, бросил Василюку, как своему: -- Приказано -- на допрос. Гони козлов в стойло. И погнал Столоначальника к воротам, подталкивая кулаком в поясницу. Третья бригада и женская половина заключенных в полном составе еще стояли навытяжку перед трибункой, но герр комендант уже не обращал на них ни малейшего внимания, о чем-то, полу отвернувшись, беседовал с Маргаритой. Вадим так и не понял -- то ли в самом деле перехватил полный ужаса взгляд Ники, то ли примерещилось и она смотрела в другую сторону. Глава пятая. Вопросов больше, чем ответов Вернувшись в барак, обессиленно плюхнулись на нары и полезли за сигаретами. Новоявленный капо прохаживался от двери до окна и обратно, украдкой зыркая на столь неожиданно вверенных его попечению узников. Особенно часто его взгляд задерживался на Синем и Визире -- взгляд, надо сказать, ничего приятного не обещавший. Не нужно быть титаном мысли, чтобы сообразить: неожиданно взлетевшего на вершины власти чернявого педика прямо-таки распирало от желания пустить эту власть в ход немедленно, но он еще не освоился со своим новым положением, и фантазия работала скверно... Лежать Вадим не смог -- только теперь стала ощущаться тупая боль в спине. Остальные, обнаружилось, тоже украшены кое-где синяками, морщатся при резких движениях, на Братка вообще жутко смотреть, опухоль достигла предела. -- Не лезь лапами, не лезь,-- сказал ему Синий.-- Растревожишь только. -- Еще и зубы ломит, бля... -- Перетерпи. -- Бля буду, скулу сломал... -- Ничего подобного. У меня глаз наметанный, знаешь ли. Дней несколько походишь в уродском виде, а через недельку опухоль сойдет... -- Если только в чьем-то распоряжении имеется пресловутая неделька...-- бросил в пространство Василюк, постукивая себя дубинкой по ладони. -- Нет, ну это черт знает что,-- громко заявил Борман.-- В конце концов, здесь собрались люди, занимающие определенное положение и посты. Василюк одним движением оказался рядом и, уперев конец дубинки повыше бровей Бормана, процедил: -- Как насчет карцера, человек с положением? Говнецо ручками пособирать? Борман молчал, зло посапывая. Физиономия чернявого вдруг прямо-таки осветилась в приливе озарения, он покосился на Синего: коротко, зло, многозначительно. Тот напрягся. На веранде загрохотали уверенные шаги, в дверь просунулся охранник: -- Вова, давай в темпе на инструктаж, комендант всех собирает... Посторонился, пропуская Василюка, с широкой улыбкой записного весельчака воззрился на примолкших узников: -- Ну что, толстые? Звиздец нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь? Х-ха! И удалился, нарочито погромыхивая сапогами, насвистывая нечто бравурное. -- Реформы...-- протянул Синий.-- В стиле эпохи...-- Достал ножик и принялся кроить буханку.-- Как бы там ни было, а поесть треба. Силы нам понадобятся, чует мое исстрадавшееся сердце... -- Банки вскрой,-- попросил Красавчик. -- Не годится. Увидят вскрытые, догадаются, что их чем-то острьм как раз и взрезали... -- Да это уже несущественно,-- пришло вдруг в голову Вадиму.-- Этот пидер знает, что у тебя нож. -- И точно. Ситуация осложняется... Ладно, подай-ка сначала сосиски. В самом деле, моментально вспомнит, гнида... Орлы, у кого-нибудь есть идеи? Не знаю, как насчет вас, но лично я этакое дерьмо на хохломском подносе в жизни не заказывал. Разве что в нашу теплую компанию мазохист затесался... . -- Господи, да кто ж заказывал? -- в сердцах сказал Визирь.-- Подобные выкрутасы происходят исключительно в карцере и сугубо по желанию клиента. (Красавчик смущенно опустил глаза, хотя никто на него особо и не таращился.) А нынешняя фантасмагория задевает абсолютно всех. Или я преувеличиваю, господа? -- Да что уж там... -- Послушайте,-- сказал Вадим.-- Что, если это какой-то переворот? Я вполне серьезно. Грянула, наконец-то, предсказанная антикапиталистическая революция? И обрадованный плебс ринулся мстить? Они же спят и видят, как бы нас раскулачить на старый манер... Что анпиловцы, что гайдаровцы, гайдаровцы даже сильнее -- красным попросту хочется, чтобы вернулись прежние времена, а гайдаровцам еще вдобавок невероятно обидно, что никто их советов не слушает и сладким пирогом не делится. Насмотрелся, учен. Последнюю сессию областной думы помните? Этот поганый доктор Айболит, что предлагал вздуть арендную плату за офисы втрое, как раз не красный, а местный главный гайдаровец... -- Рычков? -- Он, пидарасня очкастая... -- Ну это же несерьезно,-- протянул Визирь.-- Слышал я о нем краем уха. Из медицины его как раз и турнули за то, что забыл салфетку в чьем-то животе. Куда такому податься? Только в думу. -- Господи, дело совершенно не в том! -- огрызнулся Вадим.-- Про салфетку я и сам знаю. И про триппер, которым он санитарку наградил. Не в том дело, Элизбар... Вдруг и правда переворот? -- Вечека, Вечека приласкала Колчака? -- Что тут необычного? Выплеснулось наконец... -- Не знаю, как насчет переворота, но документики они всерьез спалили,-- вмешался Браток.-- Без балды. Я свои корочки сразу опознал. У меня и водительское, и свидетельство на "мерсюк" были зашпандорены в золотые рамки. На водительское пошло двадцать грамм, а на регистрационное аж сорок два... -- И зачем тебе это понадобилось, дите уродливой экономики? -- грустно улыбнулся Доцент. -- Чтоб гаишники охреневали,-- простодушно пояснил Браток.-- Золотыми цепями и гайками нынче никого не удивишь. -- Сам придумал? -- А что я, полный чурбан? Ничего придумать не в состоянии? У меня и талон в золото заделан, только я его дома забыл... Мои корочки горели, зуб даю, а золотишко так и не содрали, видел же... -- Переворот? Ну, не знаю...-- сказал .Доцент.-- Лично мне эта версия кажется фантастикой дурного пошиба. -- В ваших ученых заведениях проблемы не ощущается,-- огрызнулся Вадим. -- Ох... Признаюсь вам, Вадик, я уже давно не в научном учреждении, а самом что ни на есть коммерческом. Отсюда и денежки на предосудительные развлечения. И понимание тех самых проблем. Они стоят, вы правы. И довольно серьезные. Но в вашу внезапную революцию я отчего-то не верю. Не потому, что так легче и не столь страшно, а в силу объективных причин. Не могу поверить в революцию, развернувшуюся таким вот образом. Все-таки не восемнадцатый век, когда в едином порыве кидались с вилами на барский двор и били по голове всех встречных-поперечных. И даже не семнадцатый год. Кстати, в семнадцатом тотальный грабеж начался отнюдь не сразу после взятия Зимнего. Несколько месяцев царили полная неопределенность и анархия. -- А банки? -- Согласен, банки они заняли сразу. Но период некоторой неопределенности все-таки имел место. Масса народа успевала убраться подальше, набив саквояжи золотишком. -- Тогда не было ни компьютеров, ни спутниковых телефонов,-- уперся Вадим. -- По-моему, наличие компьютеров и сотовиков как раз вашу версию и опровергает. Пот