Герман Чижевский. В дебрях времени -------------------- По изданию 1963 г. OCR: Евгений Никищенко -------------------- Палеонтологическая фантазия Под редакцией кандидата биологических наук Б. А. ТРОФИМОВА "В дебрях времени" -- повесть о путешествии во времени на два миллиарда лет назад, основанная на палеонтологической фантазии. Вместе с героем книги читатель будет свидетелем и участником драматических событий на заре времен. Он познакомится с наиболее интересными представителями исчезнувшей ныне флоры и фауны, увидит динозавров, мастодонтов, встретится с первобытным человеком. РИСУНКИ И ОФОРМЛЕНИЕ АВТОРА "Не может быть лучшей лаборатории для выработки правильного взгляда на место человека в этом сложном мире, чем цветущая лужайка, журчащий ручей или спиральная галактика. Ведь зеленые листья "вскормлены" излучением звезды. Ручей, бегущий через пороги под действием закона всемирного тяготения, размывает породы и разрушает величественные горы древности. Могучие кленовые деревья, которые тихо дремлют на протяжении десятилетий, существуют в той же Вселенной, что и туманность Андромеды с ее миллиардами звезд. Дерево подчиняется тем же законам тяготения, что и звезды в шаровом скоплении. Более того, дерево состоит из тех же самых сложных молекулярных соединений, что и гнездящиеся в его ветвях птицы, живущие в его корнях насекомые и размышляющие над всем этим ученые. Из всего этого следует простой вывод: мы неразрывно связаны со всеми живыми организмами, а за пределами живой природы -- с горными массивами и буйными ветрами..." (Харлоу Шепли "Звезды и люди") ВСТУПЛЕНИЕ Однажды поздней осенью, когда хмурое, непроницаемое небо источало сырость и грусть и сквозь холодную пелену тумана бледным пятном проглядывала луна, я набрался мужества и отправился в путь. Я посетил загадочные страны Времени, страны, где не ступала нога человека. Путешествие заняло не больше месяца. Месяц в привычных условиях -- не такой уж длительный срок. Но там, где я побывал, тридцать дней показались мне длиннее многих лет. Это было рискованным предприятием -- прогулка во времени по местам, из которых можно было и не возвратиться. Но странное чувство руководило мной: я знал, что опасность велика, и все же не мог противостоять жгучему желанию найти и увидеть то, что искали, но не находили, не видели другие. Любезность моего друга, о необычайном опыте которого так обстоятельно и подробно рассказывает Герберт Уэллс, дала мне единственную в своем роде возможность проникнуть за пределы нашего времени и побывать в запретных странах. СНОВА МАШИНА ВРЕМЕНИ Я повстречался с ним на лестничной площадке нового дома в Черемушках, где он командовал грузчиками, таскавшими старую, громоздкую мебель через узкую парадную дверь. Я уже с неделю жил в этом доме и остановился посмотреть на нового соседа. Как раз в это время в дверь со страшным треском и скрежетом протискивали какой-то странный, обмотанный брезентом механизм. -- Осторожнее! -- закричал новый жилец, и в тот же момент створки двери, еще сияющей нетронутой свежей краской, с жалобным визгом снялись со своего места и обрушились на спины рабочих... -- Осторожнее! -- присоединился к нему и я, стараясь перекричать поднявшийся шум. Незнакомец повернулся ко мне. Это был высокий сухопарый старик с характерным гладко выбритым лицом, с глубокими морщинами по сторонам тонкогубого рта. -- Судя по вашему интересу к моим делам, вы -- мой ближайший сосед, -- сказал он. -- Мне не нравится, когда ломают двери в моем доме, -- рассердился я. Он холодно и насмешливо рассмеялся, глядя на меня в упор. Я перевел взгляд на его мащину. Во время возни брезент сполз с 'нее, и что-то странно знакомое почудилось мне в очертаниях никелированной блестящей станины, упершейся в нижнюю ступеньку. -- Машина времени?! -- вырвалось у меня, -- Здесь на каждом шагу сталкиваешься с поклонниками мистера Уэллса, -- недовольно проворчал старик и тоже посмотрел на машину. -- Придется все-таки ее разобрать. Или ее, или этот дом, -- пробормотал он и повернулся ко мне спиной. В совершенной растерянности я спустился с лестницы и, только оказавшись на улице, услышал, как он крикнул мне вслед: "Заходите как-нибудь под вечер!" В этот день я опоздал на заседание ученого совета и боюсь. что мое выступление было несколько сумбурным. Фантастические мысли роем шмелей шумели в моей голове. "Путешествие по времени! -- без конца повторял я. -- Нет, нет, это совершенно невозможно!" Возбуждение не оставляло меня весь день, и это неудивительно, принимая во внимание мою специальность -- палеонтологию. К вечеру третьего дня я не выдержал и пошел к нему. "Он поставил машину, конечно, или в кабинете, или в гостиной", -- думал я, нажимая кнопку звонка. Он открыл мне сам, жестом пригласил в свой кабинет и так же молча указал на кресло. И тогда я напал на него: -- Где ваша книга?! Почему весь мир знает о вашем замечательном эксперименте только со слов Герберта Уэллса? Неужели нет даже рукописи, дневников?! Вы лишаете науку и человечество исключительно ценных наблюдений и обобщений. И потом -- трудящееся человечество мыслит будущее бесклассовым и счастливым... Кажется, я продолжал бы долго, но он мягко прервал меня: -- Все это правильно. Но в конце прошлого века я имел основания опасаться, что мир пойдет по другому пути. И я хотел предупредить людей о грозящей опасности вырождения... -- Вы хотели предупредить? -- перебил его я. -- А ваше путешествие в будущее? Ведь вы как будто видели то, что ожидает наших потомков?! -- Нет. -- Ну конечно! -- воскликнул я. -- То, что описано Уэллсом, вы видеть не могли. Но ведь вы путешествовали? -- Нет, я не рисковал. Рассказал же я обо всем этом только из добрых побуждений. Мистер Уэллс настаивал, чтобы этот обман не был раскрыт. Так было бы поучительней для наших современников. -- Значит, весь мир свыше полувека пребывал в заблуждении?.. -- Вероятно, так. Но Машина времени существует, она не вымысел. И вы можете ее посмотреть. -- Невероятное признание!.. -- пробормотал я растерянно. -- И вы позволите объявить о нем?! -- Сделайте милость. Мир идет к коммунизму, и нет смысла пугать людей мрачными сказками. Теперь человечество на верном пути и не нуждается в моих мемуарах. Придя в себя и поразмыслив, я сказал: -- Герберт Уэллс оказал хорошую услугу человечеству, подарив ему свой прекрасный роман "Машина времени". Помимо чисто литературных достоинств, этот роман заставляет задуматься об отдаленном будущем человеческого рода. Только невежды и люди, не видящие дальше сегодняшнего дня, могут не оценить призыва Уэллса к бдительности! Мнимый Путешественник по времени повернул ко мне свое худое, бледное лицо. -- Я до сих пор не знаю, кто вы, -- сказал он и добавил: -- Я имею в виду вашу профессию. Я ответил. Тогда он прямо сказал: -- Догадываюсь, что вы неспроста зашли ко мне. Вам нужна моя машина? -- Если быть искренним, -- нетвердо проговорил я, -- то да. Мы оба замолчали. Взгляд его серых глаз остановился на мне не то выжидательно, не то сочувственно, но с холодком. Он несколько мгновений пристально рассматривал меня. Я смущенно сказал: -- Вероятно, это слишком смело с моей стороны -- и невежливо... Но он вновь перебил меня: -- Отчего же?.. Я вас, кажется, понимаю. Вы хотите исследовать время? -- В его голосе зазвучали теплые нотки. -- Ваше смущение служит вам оправданием. Но вы извините мои колебания. Вы понимаете, конечно, какую огромную ответственность за вашу жизнь я должен взять на себя. Вы, может быть, думаете, что я дорожу машиной? Нет. Мне в моем возрасте она ни к чему. Ею должны воспользоваться молодые. Она для них. Но путешествие на ней опасно. Вы, разумеется, понимаете почему? -- Он испытующе поглядел на меня. (Не слишком уверенно я кивнул.) Он продолжал: -- Вы можете не вернуться. Никогда не вернуться в наше время!.. Если случится что-нибудь с вами или с машиной, вы затеряетесь в прошлом или будущем, как иголка в стоге сена. Я перевел взгляд с его лица на окно. Спускались сумерки, мир погружался в тишину, и я вдруг всем существом ощутил ужас при мысли о возможности бесследно исчезнуть в пучине прошлого... За окном в отдалении милиционер настойчиво втолковывал мальчугану лет четырех, что не следует пугать голубей. Мальчуган, видимо, не соглашался с ним. Они неторопливо прошествовали через огороженный участок и скрылись за молодыми липами, провожаемые дружным хлопаньем голубиных крыльев. "Вот таким может остаться последнее воспоминание о моем времени!" -- подумал я. Ровный бесстрастный голос произнес: -- Вам придется изучить ее механизм. -- А? -- спохватился я. -- Да, да, конечно. Все это так неожиданно. Я так рад!.. Ваша любезность... -- Допустим. Но вы, по-видимому, намеревались отправиться в путешествие немедленно? Разочарую вас. Как шофера в клубе, я буду вас обучать управлять ею. Будет и стажировка. На это уйдет неделей четыре-пять. Затем я прочту вам свой собственный, единственный в своем роде курс "Ориентация во времени". Без этих специальных навыков вы не сможете определить время, в котором вы окажетесь. Вы будете метаться в безднах прошлого, потеряете ориентировку и вряд ли сумеете вернуться в наш век. Только на бумаге все выглядит просто, будто примитивная культура всегда предшествует более развитой цивилизации. Я говорю об этом на тот случай, если в пути у вас откажет "индикатор времени". Он укажет вам "местонахождение" во времени -- до минуты! Риск, разумеется, велик, но и соблазн не мал. Так что готовьтесь к турне по времени! -- добавил он в заключение и поднялся. Мой визит к этому интересному человеку занял не меньше часа. С той поры я все свободные вечера проводил у нового соседа, прилежно усваивая премудрости путешествия по времени, Разумеется, я решил посетить далекое прошлое. Ведь я -- палеонтолог, а палеонтология -- наука о жизни, исчезнувшей задолго до появления человека, о животных и растениях, изображение которых можно видеть теперь только в музеях и на страницах специальных книг. Располагая чудесной машиной, я имел перед зоологами, биологами, ботаниками и собратьями-палеонтологами то завидное преимущество, что мне незачем было скитаться по бездорожью с рюкзаком, присматриваясь к обрывам по берегам рек и оврагов, и ползать на головокружительной высоте, прижимаясь к шершавым скалам, только для того, чтобы найти выпавший из бездны времени невзрачный обломок, Я должен был только раскрыть пошире глаза и смотреть вокруг на то, чего еще никто не видел. Я мог надеяться открыть тайну возникновения живого из неживого, тайну красной соленой крови, тайну первого стремительного прыжка и истошного вопля настигнутой жертвы. Я мог надеяться, увидеть первый взмах крыла, усаженного перьями, и первое молоко, жирной густой струйкой стекающее на маленький розовый язычок подслеповатого, беспомощного существа, которое, спустя сотню миллионов лет, преобразилось в человека. Я был полон самых радостных надежд и смутных, но осязаемых опасений... Наступил день моего отъезда. Проводив меня в кабинет, где стояла машина. Мнимый Путешественник по времени наскоро повторил последние полезные советы. Он настойчиво заклинал меня не оставлять механизм надолго без присмотра и, конечно, не удаляться от него. -- Не забыли взять фотоаппарат? -- спохватился он, когда я уселся на жесткое сиденье машины. -- Об этом я позаботился прежде всего, -- ответил я и указал на кожаные футляры, лежавшие поверх флягой термосов. Два "Ленинграда", "Старт" и семь сменных объективов. -- Отлично, вы не останетесь без доказательств, как Челленджер у Конан-Дойля, -- улыбнулся он. -- В добрый путь! Он кивнул мне, потом повернулся и тихо притворил за собой дверь гостиной. Я услышал, как в замочной скважине повернулся ключ, помедлил и, решившись наконец, обеими руками потянул на себя рычаг... СРЕДИ УМЕРШИХ МИРОВ Не знаю почему, но инстинктивно я зажмурился. Мысли вдруг сразу разбежались, как трусливые кролики при виде коршуна. Странная пустота возникла в голове. Появилось отвратительное ощущение падения в пропасть. Тело утратило вес, и к горлу подступила тошнота. Когда я открыл глаза, все пространство вокруг было исчерчено быстро сменявшимися темными и серыми полосами. Судя по стрелкам на индикаторах, мгновение назад машина молнией пронеслась через царствование египетского фараона Рамзеса II, а три секунды спустя я уже углубился в середину палеолита. Остановись машина в этот момент -- и мне открылись бы становища первобытных людей возле зияющих пещер во всем их диком своеобразии. Но я не задерживался, торопясь начать захватывающий обзор истории мира с того момента, когда наша Земля, новорожденная планета, едва начала остывать и покрываться непрочной корочкой затвердевшей магмы. Я собирался опуститься на самое дно океана Времени... Машина стремительно разгонялась, стрелки индикаторов двигались все быстрее. Сначала я ликовал, но потом мне стало как-то не по себе. Прошло около часа, индикаторы показывали, что все возможные стадии жизни на планете уже закончились или, правильнее сказать, еще не успели возникнуть, а машина с непрерывно возраставшей скоростью продолжала падать в бездонную пропасть миллионов, сотен миллионов, миллиардов лет. Я лежал, откинувшись, в кресле, затянутый ремнями, и в оцепенении глядел перед собой. Серое мерцающее пространство вокруг гудело на высокой ноте, словно я находился возле мачты с проводами высокого напряжения. Странная мысль поразила и оглушила меня: сейчас я был единственным живым существом на всей планете, а может быть, и в ближайшей части Вселенной! Холодок ужаса подступил к сердцу, еще немного -- и меня захлестнет волна безудержного, истерического страха... Назад! Назад!! Я потянулся к рукояти управления и, собрав остаток сил, одним толчком отодвинул ее от себя. Инерция у Машины времени оказалась огромной. При максимальном торможении она стремглав пронесла меня в седое первозданное прошлое еще на десятки миллионов лет! Затем на краткий миг стрелки на индикаторах остановились и снова завертелись, но в обратную сторону. Машина отпрянула назад. Я уменьшил скорость до минимума, лишь немного опережая естественное течение времени. Вокруг потемнело, и я почувствовал все усиливающийся жар. Стало нестерпимо душно. Я начал задыхаться, словно попал в раскаленную печь. Темнота сгущалась. И вдруг на меня обрушились потоки горячей воды. Я успел сообразить, что через секунду сварюсь заживо, и, хватая обжигающий воздух раскрытым ртом, рванул рычаг. Мокрый, задыхающийся, ошеломленный тем, что произошло, я тем не менее сообразил: это была уже не космическая фаза в истории планеты. Формирование Земли закончилось, начиналось геологическое время. Я побывал где-то между космической эрой и архейской, когда возникли первые живые существа. В то далекое время ужасающей силы горячие ливни непрерывно проливались на раскаленные кристаллические скалы безжизненной планеты и, шипя и взрываясь, обращались в пар. Сотни миллионов лет поверхность Земли не видела Солнце. Чудовищные, в десятки километров толщиной одеяла туч, низко нависавшие над голой буро-черной пустыней, скрывали звездное небо, обращенные в пар реки, моря и океаны. Лишь дрожащие ветви молний, полыхавшие от горизонта до горизонта, под неумолчный грохот освещали сиреневым и фиолетовым пламенем остывающий мир. Но понемногу земная кора остывала, в толщах туч появились просветы. Становилось светлее. Как пуст и страшен был этот мир, мир резких контрастов, встававший в красно-бурых и желто-черных т.онах! Ливни кипящими потоками стекали с голых утесов, и земля мгновенно поглощала их. Выжженные теснины сжимали реки. Глыбы скал были иссечены трещинами, обнажавшими рудные жилы, затоплены лавами. Груды камня, похожие на кучи мертвых костей, громоздились у подножий острых хребтов. По всему лицу планеты зловещими опухолями вздымались кратеры вулканов. Багровые от зарева извержений ночи сменялись днями, желтыми от сернистого дыма. Но наступила архейская эра -- два миллиарда лет до нашего времени, когда первобытные моря во впадинах Земли перестали кипеть и испаряться. Пройдет еще немного времени, и они станут теплыми, как вода в ванне. И вот тогда в них начнутся чудесные превращения. Жизнь возникла именно в воде, потому что без нее невозможно представить себе живой организм. Все химические процессы и обмен веществ мыслимы только в организме, насыщенном водой. Но каким образом возникла жизнь? В те невообразимо давние времена океаны представляли собой густые "рассолы", растворы всевозможных солей, щелочей и металлов. Эти вещества не могли не вступать в реакции друг с другом. Образовывались все более сложные и все более стойкие молекулы, некоторые их виды обладали свойствами присоединять к себе из окружающего "рассола" новые вещества. Так начались сложнейшие химические процессы превращения неживого вещества в простейшие живые организмы. Эти процессы продолжались сотни миллионов лет, и вот непрозрачной белесой мутью поплыли по течению рои крохотных полупрозрачных существ. Воды были насыщены этой "живой пылью", и понадобился бы электронный микроскоп, чтобы разглядеть каждую отдельную "пылинку". Живые "пылинки" гибли массами, течение увлекало их в места, где вода кипела над жерлом подводного вулкана, или во мрак неведомых глубин, где под чудовищным давлением и в вечной темноте эти искорки жизни быстро погибали. Но гигантские молекулы возникали невероятно быстро: погибших сменяли мириады новых. Возможно, они были похожи на нынешние вирусы. Но они могли расти. Они увеличивались в размерах и усложнялись. Причем усложнение это шло разными путями. Некоторые виды микроорганизмов, достигнув определенной стадии развития, как будто на ней и останавливались. А другие продолжали изменяться. Менялась их структура, менялись способы обмена с окружающей средой. Менялась и сама среда. Из недр океанов росли континенты. Горные массивы проваливались бесследно под собственной тяжестью. Становилось то прохладнее, то теплее, воды океанов становились то более пресными, то более солеными. Природа словно ставила над жизнью эксперименты. Она необыкновенно точно отбирала существа с признаками, имевшими будущее, и развивала их, она же безжалостно "выпалывала" и уничтожала существа с признаками, которые не давали преимуществ или тормозили развитие в суровой борьбе за существование. Так развивался мир простейших существ. Слизистые комочки становились крупнее. Они "научились"' делиться и передавать прогрессивные признаки по наследству. Взаимодействуя с окружающей средой, они все более усложнялись, отдельные их группы все резче отличались друг от друга по способу существования. Одни из них приобрели способность создавать свои крохотные тельца из углерода атмосферы с помощью солнечной энергии. Их пищей были простые неорганические соединения. Они стали простейшими растениями -- сине-зелеными водорослями. Другие, давшие начало животному миру, продолжали строить свои ткани из органических веществ, которые они тоже получали из окружающей среды. Естественный отбор делал их все сложнее и обособленнее. Это из них постепенно сложилось все то разнообразие живого, которое теперь изумляет нас. Никто никогда не наблюдал, как белковые тела преодолели бездонную пропасть, отделяющую их от первых организмов с клеточным строением. Чтобы преодолеть ее, понадобились сотни миллионов лет, а еще немного спустя появились и многоклеточные существа. Это было чрезвычайно важным событием в истории жизни. Дело в том, что одноклеточный организм лишен возможности гибко и быстро прогрессировать. Одиночная клетка занята одновременно самыми различными делами: она заботится о питании, выполняет все сложные функции пищеварения, дышит (как амеба), двигается, заботится о защите и о многих других делах. Освободить себя хотя бы от одной из этих функций она не может, это было бы для нее гибельным. На выполнение же всех этих функций уходит вся энергия клетки. У нее как бы не остается сил на то, чтобы, кроме того, еще расти и усложняться. Вот почему все высшие животные и растения -- многоклеточные. В сложных многоклеточных организмах различные группы клеток выполняют разные функции. Одни служат для дыхания, другие перерабатывают питательные продукты в вещества, удобные для усвоения, третий разносят питательные соки всем клеткам. Все функции в живом организме поделены между большими группами клеток, и каждая группа занята каким-либо одним или несколькими делами "по специальности". Древние многоклеточные организмы тоже пошли по разным путям развития. Некоторые осели на дно и прикрепились к нему, навсегда потеряв возможность передвигаться. Другие приобрели сцасвбйоств двигаться произвольно. Так появились, с одной стороны, водоросли, губки, а с другой -- медузы и сифонофоры, кораллы, мшанки: Их появление относится к очень отдаленным временам, и тем не менее они почти не изменились до наших дней. После этого жизнь развивалась в водах морей и океанов еще около шестисот миллионов лет. И сейчас животных, обитающих в воде, гораздо больше, чем на суше. Мы знаем, что жизнь в морях неизмеримо богаче и разнообразнее. В наше время в океанах и морях живет свыше ста пятидесяти тысяч видов животных и примерно десять тысяч видов водорослей. Ими пройден грандиозный путь эволюционного развития. Великими событиями была насыщена история жизни на заре времен с момента появления первых живых пылинок. Вот основные: возникновение многоклеточных организмов, появление и расцвет беспозвоночных и водорослей и возникновение позвоночных животных. ПОДВОДНЫЕ ДЖУНГЛИ СИЛУРА Указатель геологического времени засвидетельствовал, что машина вырвалась в силурийский период, и я поспешно схватился за рычаг управления. Едва сквозь серую пелену "межвременного" пространства проступили яркие пятна нормального мира, как машина очутилась по щиток индикаторов в теплой спокойной воде. Я расстегнул ремни и вскарабкался на сиденье с ногами. Убедившись, что машина стоит прочно, я выпрямился во весь рост и огляделся. Видимо, машина угодила на мелководье силурийского моря. Глубина здесь была невелика, всего около метра. Яркое солнце насквозь пронизывало толщу воды, песчаное дно усеивали светлые пляшущие зайчики. Мне была видна каждая песчинка. Вокруг машины копошились десятки и сотни странных животных, напоминающих теперешних мечехвостов, мокриц и раков. Я без труда узнал в них трилобитов -- их тела отчетливо делились на три части, чем они и заслужили свое название (трилобит -- значит трехдольчатый). Они были разного цвета, некоторые окрашены очень пестро. Величина их тоже была разной, я видел Мальков с пшеничное зерно и настоящих исполинов длиной в метр. Трилобиты были одеты в панцирь, но он покрывал мягкие части животного не сплошным щитом, а отдельными сегментами. Трилобит мог свободно свернуться кольцом, как это делают в минуту опасности мокрицы. Видимо, на этом заливе трилобиты чувствовали себя особенно привольно. Они энергично двигались во всех направлениях, ползали по песку и проплывали над дном. Некоторые копошились в ямках, вырытых в песке и иле. У трилобитов было множество плавательных ножек, выступающих по бокам панциря наподобие весел у галеры, одинаково годных и для плавания и для разгребания песка. Трилобиты питались гниющими остатками животных и растений, поэтому их называют мусорщиками палеозоя. Насмотревшись на трилобитов, я обратил внимание на морских ежей, напоминавших дыни, яблоки и тыквы. Даже слепящие блестки солнца не мешали различить причудливый дырчатый орнамент, покрывавший их филигранные панцири. Между ежами, как страшные медузы-горгоны, высились офиуры. Они имели вид толстого приземистого ствола с пятью отростками, которые бесконечно ветвились, устилая дно красными, бурыми и черными шевелящимися нитями. Тут же копошились голотурии, цистоидеи, морские яблоки -- известковые "фрукты" подводного сада. Невдалеке плавали граптолиты. Они напоминали большие слизистые шары, качавшиеся на поверхности. Большой сверкающий мешок лежал на нескольких маленьких, вокруг которых, как розовая бахрома, свешивались иссеченные прорезями перья. Покой и довольство царили на мелководье. Трилобиты звучно терлись друг о друга жесткими панцирями. Большой проворный трилобит нежно-розового цвета, торопливо взмахивая ногами-веслами, настойчиво преследовал своего более мелкого собрата, и оба скрылись в карминных зарослях мшанок и ленточных водорослей. Внезапно из этих зарослей пурпурной молнией вырвалась гигантская остроконечная стрела. Она пробуравила воду в двух метрах от машины и с пронзительным скрипом воткнулась заостренным концом в основание крупной губки, равнодушно возвышавшейся в копошащейся гуще трилобитов. Собрав венцом пурпурные щупальца, из раструба узкого трехметрового конуса, увязшего в волокнистой массе губки, медленно высунулся крупный спрут -- ортоцератит. В его больших блестящих глазах то раскрывалась, то смыкалась поперечная щель зрачка. Пытаясь освободить свою раковину, он несколько раз подряд выбросил мощные струи воды, которые могли бы придать ему стремительность и ударную силу артиллерийского снаряда. Но расписанная узорами конусообразная раковина только еще глубже вошла в ткань губки. Тогда спрут пришел в неистовство. Губка и раковина затряслись от бешеных толчков, поднялись и рассеялись тучи песка и ила. Затем спрут внезапно затих. С чувством омерзения я увидел, как его щупальца зашевелились и, вытягиваясь, стали расходиться в стороны, нащупывая опору. У него было не менее десятка щупалец, и каждое было усеяно, как струпьями проказы, толстыми, кровавого цвета присосками. Прошла минута, другая, щупальца напряглись, зарываясь в песок. Неожиданно раковина качнулась и, выскользнув из недр губки, мягко упала на дно. Только теперь я заметил, что волнистый песок вокруг губки покрывают свернувшиеся в маленькие мешковидные шары и многоугольники трилобиты. Некоторые из них лежали неподвижно, будто приклеенные ко дну, другие с видимым трудом передвигали свое неуклюжее тело, заключенное в твердый хитиновый панцирь. Появление на мелководье спрута-ортоцератита вызвало среди трилобитов настоящую панику. Началось истребление. На моих глазах нервно подергивающиеся щупальца ортоцератита быстро опрокидывали на спину одного трилобита за другим. Трилобит снизу беззащитен. Заработал страшный попугаячий клюв спрута, и обломки скорлуп медленно поплыли по едва заметному течению. Трилобиты либо не могли, либо не надеялись спастись бегством. Они сворачивались широким плоским кольцом и замирали, подставляя врагу хитиновую скорлупу, или, поднимая облачка мути, зарывались в ил. Но пиршество спрута продолжалось, клюв с хрустом раздирал тела, пока какой-то новый темный инстинкт или удовлетворенный аппетит не оторвали ортоцератита от обильного стола, и он внезапно унесся вдаль и скрылся в темных расщелинах подводных рифов, в темной массе подводных джунглей, колышущейся у многоцветной поросли кораллов. Но там были не заросли безобидных водорослей, а укрепившиеся на камнях жесткие известковые стебли сидячих спрутов-лилий. Эти, густо сидевшие, гладкие и суставчатые, расширялись сверху наподобие чашечек цветка, из которых частой бахромой подымался букет обманчивых лепестков-щупалец. Вдруг чудовищная малиновая клешня, щелкнув, вцепилась в манжет моих мокрых брюк. Я мгновенно потерял интерес к фауне силура и с силой выдернул ногу, едва не потеряв равновесие. Мой несообразительный противник отпрянул и попятился. С внутренней дрожью и отвращением рассматривал я эту первобытную диковину длиной в три метра, в которой было нечто и от громадного рака, и от скорпиона. Это и был ракоскорпион-птеригот. Весь членистый, вооруженный огромными клешнями, со множеством простых граненых глаз, усыпавших радужными чечевицами выпуклую головогрудь, он поплыл, огибая машину, взмахивая хвостом с роговой шпорой на конце и загребая им воду, как веслом. Только первобытные спруты, "упакованные" в свои толстостенные раковины, могли противостоять его нападению. Только несъедобные известковые губки и кораллы могли не опасаться его. А его соперниками могли быть только другие ракоскорпионы, например стилонур с непомерно длинными и тонкими ходильными ногами и плавательными ножками. К счастью, птеригот почему-то перестал интересоваться мной и уплыл в заросли. А поодаль, в открытом океане, уступами гигантской лестницы громоздились коралловые рифы. Местами они сверкали снежной белизной, которая казалась даже неуместной среди ярко окрашенного растительного и животного мира теплых лагун и солнечного моря, обрамленного глыбами мертвого и живого камня. Белая пена покрывала шестигранные ноздреватые пирамидки, конусы и призмы, возведенные крошечными созданиямистроителями, которые тесно лепили друг к другу свои узорчатые соты. Живые вырастали на мертвых и потом погибали, чтобы, в свою очередь, стать надежным фундаментом для следующих поколений. Я взглянул в сторону берега, подернутого туманной дымкой испарений. Где-то там, в сотне метров от меня, у границы, извечно отделяющей воду от суши, шла молчаливая упорная миллионолетняя борьба за жизнь. Выброшенные на берег водоросли слабыми зелеными стебельками тянулись навстречу ветру и солнцу, ласковому и щедрому, гневному и беспощадному. Эти хилые растеньица были пионерами наземной флоры. Жизнь наступала на сушу. БЕСПОЗВОНОЧНЫЕ И ПОЗВОНОЧНЫЕ Предками трилобитов и всех других силурийских животных, да, по сути, и нашими предками, были родственники медузгребневики. Это были, вероятно, неплохие пловцы, но какая-то неясная причина заставила их сменить способ передвижения. Они перестали плавать и начали ползать по дну. Постепенно тела их сплющились, голова развилась, брюшная и спинная часть стали более четко выражены. Через несколько миллионов, лет они превратились в морских червей. Морские черви ползали быстро. У них увеличивались мышечные волокна, сформировались нервная, пищеварительная и кровеносная системы и многие другие органы. Появились кольчатые черви -- кольчецы, они дали начало членистоногим животным. Придатки по бокам тела превратились в суставчатые ножки, которые обрели способность к сложным движениям. Наметился и развился головной мозг, нервная система намного усложнилась, глаза стали очень совершенными органами. Так постепенно сформировались мокрицеподобные трилобиты, ракоскорпионы и многие другие ракообразные. Затем, миллионы лет спустя, возникли насекомые, многоножки, пауки. Сравнительная анатомия, палеонтология и эмбриология в один голос утверждают, что предками насекомых, многоножек и пауков были различные группы кольчатых червей. Пауки и их родственники произошли от одной группы кольчецов, многоножки и насекомые -- от другой, а раки -- от третьей. Моллюски тоже произошли от кольчецов, но у них выработался иной тип строения, не членистый, а так называемый концентрированный. Все основные классы моллюсков появились более пятисот миллионов лет назад. Но это произошло еще на заре жизни -- в архейскую и протерозойскую эры, а я находился уже в палеозойской эре. Силурийский период принадлежит к палеозойской эре -- эре древней жизни. Она началась пятьсот миллионов лет назад и продолжалась свыше трехсот миллионов лет. На ее протяжении жизнь в разных формах продолжала свое развитие. В обширном мире медуз, морских губок, иглокожих, к которым относятся морские ежи, офиуры, морские лилии, морские звезды, появились более сложно устроенные организмы: трилобиты, ракоскорпионы, неуловимые и могучие "ракеты моря" -- спруты. В конце силурийского периода, около четырехсот миллионов лет назад, появились рыбы. Их происхождение долгое время было загадкой для ученых. От известных уже нам обитателей древнего океана до рыб путь немалый. Их строение слишком различно. Тайна была открыта сравнительно недавно. Стало ясно, что рыбы тоже произошли от морских червеобразных животных. Ближе всего они стояли к миногам и миксинам. Эти древние рыбы имели много общего с живущим в наше время маленьким рыбообразным животным -- ланцетником. Ланцетник и сейчас обитает в теплых южных морях в песчаном грунте. Он очень интересен тем, что совмещает в себе признаки строения как беспозвоночных, так и позвоночных животных. Его длинное, заостренное книзу тело похоже на медицинский ланцет и состоит, как и у червеобразных, из ряда четко выраженных сегментов. С другой стороны, многое в ланцетнике роднит его с низшими хордовыми -- асцидиями, или оболочниками. Как известно, основное отличие хордовых от беспозвоночных состоит в том, что они имеют спинную хрящевую струну, или окостеневший позвоночник. У таких животных головной мозг расположен перед передним концом хорды. Позвоночные, или хордовые, бывают снабжены сложно устроенными органами для дыхания -- жабрами или легкими. Те животные, которые могут быть названы первыми позвоночными, внешне весьма напоминали рыб. Но они были без челюстей и не имели парных плавников. Тело их было заключено в панцирь, сплошным тяжелым щитом покрывавший голову и переднюю часть туловища до хвоста. "Тяжелое вооружение" погубило их, когда появились гораздо более подвижные конкуренты -- хрящевые рыбы. А затем и они утратили былое величие и, если не считать акул и некоторых других рыб, ведущих свое начало из седых глубин времени, отступили перед полчищами прожорливых костистых рыб. Исследователи долгое время не могли определить, в пресной или соленой воде возникли позвоночные. Присутствие в морской воде в большом количестве растворенного кальция и окостенение хрящей в результате отложений кальция словно само собой подводит нас к логическому выводу, что это окостенение могло скорее начаться у рыб, живущих в морской воде. Однако в речной воде тоже растворен кальций, а позвоночник мог развиться в результате активного противодействия текучим водам. Это противодействие требовало значительного мышечного напряжения, и понадобился костный прочный стержень, пронизывающий все тело, к которому могли прикрепляться сильные группы мышц. Известно, что соленость морской воды в те времена была невелика и, очевидно, позволяла рыбам довольно свободно переходить из воды с меньшей соленостью в большую, и наоборот. Так что до сих пор вопрос о возникновении позвоночных окончательно не решен. ПЛАВНИК ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ЛАПУ Как мы уже говорили, растения совершили "подвиг": они вышли из воды и заселили сушу. Это были псилофиты -- странные и слабые растеньица, не выше четверти метра, немного похожие на плауны. Выполнив эту величайшую из задач природы, псилофиты обессилели и потеряли способность к дальнейшим изменениям, и уже другие растения, грубо оттеснив их, предприняли вторичное решительное и прочное завоевание суши. Победители в слепой и свирепой борьбе за существование не оставляют места побежденным. Поэтому низкорослые растеньица со слабыми корнями, впервые принесшие на сушу зеленый цвет, были истреблены и исчезли. Вслед за растениями на сушу поползли первые животные. Это были кольчатые черви, предки дождевых червей, моллюски, древние пауки, многоножки и животные, которые позже превратились в насекомых. В авангарде "наступления" шел, по-видимому, скорпион. Но у него уже были не плавники, а суставчатые ножки, и дышал он в отличие от морских скорпионов не жабрами, а "легкими" -- трахеями. Он был покрыт хитиновым покровом, непроницаемым для иссушающих солнечных лучей, и хитин помог ему остаться на берегу, когда моря начали отступать и заливы пересохли. Не имей скорпион такой надежной защиты, он высох бы от зноя, как это случается с медузами. И здесь, конечно, не обошлось без жертв: несомненно, что бесчисленные поколения скорпионов погибли, не вынеся суровых требований, поставленных перед ними жизнью. Но все-таки погибали не все, а те, что выживали, перестали возвращаться в воду. Многие из первопоселенцев суши словно "законсервировали" себя в первоначальном виде. Пройдут сотни миллионов лет, а пауки все так же останутся пауками и скорпионы останутся скорпионами. В то время происходило много событий. Там и сям на плоских материках застаивалась вода. Появлялись озера, лагуны и бесчисленные лужи. солоноватой воды. Кое-где песчаные валы полностью отрезали их от океана. Зеленоватые полосы засохшей тины выступали по краям водоемов. Вокруг расстилались пески, местами окрашенные красным налетом окиси железа. И надо всем этим тяжелым пышащим шаром медленно катилось по бесцветному небу солнце. В полдень уколы его жгучих стрел становились нестерпимы и от них с сухими щелчками лопались камни. Дрожали марева яад раскаленными песками. Сухие вихри жадными языками слизывали тучи песка и, покрутив, засыпали ими полосы растрескавшейся солончаковой грязи. Тысячи тонн воды громоздились в небе ослепительными белыми башнями и холмами облаков. Водоемы мелели, некоторые пересыхали совсем. Грозовые ливни наполняли их снова. Эти усыхающие солоноватые лужи кишели жизнью. В них копошились черви и плавали трилобиты. А в тех лагунах, которые не потеряли связи с океаном, оцепенело застыли в мягких волнах ила, как в подушках, чудовища в панцирях -- панцирные рыбы. Они пугали всех своим устрашающим видом и размерами. Их головы и туловища были покрыты прочными изогнутыми щитками. Стараясь передвинуться, они взмахивали, как птицы крыльями, своими плавниками. Это движение поднимало муть, ил серым, землистым облаком оседал на голый рыбий хвост. Несмотря на свою внешность, панцирные туши были не опасны. Они лишь могли рыться в иле и засасывать его. Их ленивые тела, до половины забитые в костяной мешок, были лишены внутреннего скелета. Только здесь, на этих скудных илистых пастбищах, панцирные рыбы чувствовали себя в относительной безопасности. Иногда в пору ливней или в жестокие штормы, когда морские валы перекатывались через песчаные барьеры, в тихих затонах появлялись непрошеные гости. Море выбрасывало акул и скатов, удары их могучих несимметричных хвостов поднимали бурю в зацветших полусонных прудах. Или в буйной ярости волны выкидывали на берег исполинские колеса, подернутые радужной рябью. Там, где эта двенадцатиметровая спираль раскручивалась, в воздухе взвивались десятки упругих змей с мускулистыми присосками. Окруженный венцом щупалец, хищно и холодно глядел на мир чудовищный спрут-аммонит. И тогда в водах, тронутых гнилью, принималась за работу смерть. Каждый спасался, как только мог: старались слиться с илом панцирные рыбы, мокрицеподобные трилобиты -- потомки покорителей моря, свертывались в шары, пряча внутрь ножкиплавники. Но проворные челюсти акул и смертоносные щупальца спрутов находили своих жертв всюду. Оседали в вязкую муть обломки опустевших панцирей и скорлуп. Там, где стоячие затоны сменяли море, нашли приют небольшие неказистые рыбки. Их телам недоставало стройности и обтекаемости. Они были похожи на небрежно выточенный брусок, а чешуя их напоминала насечку на напильнике. Эти рыбки были неважными пловцами и предпочитали ползать по дну в мелких укромных местах, цепляясь за тину двумя парами длинных узких плавников. Это были очень странные плавники, меньше всего они годились для плавания: колючие лучи топорщились в них,