х Парижа открывались кафе, заново отстраивался Рим, а в далекой сытой Америке вообще намечался перманентный рай земной. В эту самую Америку родители Вернера и собрались в отпуск. Им очень хотелось посмотреть страну, большая часть которой осталась такой, как в легендарные старые времена - зелень, синие реки, и даже, говорят, дикие животные. Энди тоже мечтал увидеть какого-нибудь зверя и поездке очень радовался. Вместе с сотней других европейских туристов семья пересекла Ла-Манш, вступив таким образом на американскую территорию, прошла санитарный контроль и погрузилась на лайнер-субмарину, направлявшуюся через Северный полюс в метрополию. Энди стоял в ходовой рубке и благоговейно наблюдал за работой экипажа, когда лодка на крейсерской скорости протаранила неизвестный объект. Пассажирский отсек затопило в несколько секунд, и выйти оттуда никто не успел. Из пятнадцати чудом выбравшихся на поверхность десять человек умерло от переохлаждения. Остальных подобрали спасатели. Через две недели осунувшийся Энди вышел из больницы на улицу Ванкувера, огляделся и понял, что идти ему некуда. Разумеется, у него были какие-то деньги и в кармане лежал билет домой. Но парижская квартира пошла с молотка за неожиданно серьезные долги отца, а страховка оказалась мизерной. Как большинство европейских семей, Вернеры жили в кредит. По возвращении на родину Энди предстоял визит в инспекцию по делам несовершеннолетних и масса других приятных вещей. - Подкормить-то мы тебя найдем чем, - сказал ему главврач. - Но насчет работы - извини. Во-первых, нам местных-то девать некуда. А во-вторых, тебя все равно иммиграционный контроль накроет. Честное слово, ехал бы ты на родину. Пару недель он скитался по городу. Ночами заливался слезами в маленькой комнатке дешевого пансиона, а днем искал способы выжить. Он не мог ехать в Париж. От одной мысли, что он теперь один будет ходить по улицам, где все напоминало счастливые детские прогулки за руку с обожаемыми родителями, ему становилось дурно. А еще он безумно не хотел в приют. Потом кончились деньги, потом его вежливо попросили и из пансиона, и с больничной кухни. Никому он был не нужен во Франции, никому не оказался нужен и в Америке. Ему было пятнадцать лет, и он остался совершенно один. Энди вышел на непривычно зеленый бульвар, присел на скамейку и заплакал. - Что, браток, проблемы? - весело спросили его. - Да пошел ты... - сказал Энди по-русски, не поднимая глаз. - Какой ты невежливый, земляк! - рассмеялся все тот же голос. - И нечего реветь. Moskva slezam ne verit. Энди ошеломленно уставился на собеседника. Перед ним стоял молодой человек лет двадцати пяти с жестким мужественным лицом и неожиданно живыми смешливыми глазами. Одет он был в форму военного астронавта с лейтенантскими нашивками. - Yolkee-palkee! - воскликнул молодой человек, хлопая себя по лбу. - Так я знаю, кто ты! Это ведь ты американскую подлодку утопил! Ну, земляк, ты везунчик! А им, уродам, так и надо! Энди против воли улыбнулся. Было в этом лейтенанте что-то такое, что заставляло ему верить. - Так, - сказал лейтенант, усаживаясь рядом и протягивая руку. - Честь имею, навигатор первого класса лейтенант Uspensky Oleg Igorevich. А ты, дружище... - Andrey Verner, - сказал Энди, одной рукой утирая слезы, а другой пожимая крепкую ладонь. - Я читал в новостях, - кивнул лейтенант. - Считай, я все про тебя знаю. Кроме одного - куда ты теперь собираешься и как вообще дальше... - Понятия не имею, - признался Вернер и с ходу рассказал лейтенанту всю короткую, но содержательную историю своей жизни, завершившуюся столкновением с экранированной от радарного сигнала военной субмариной, дежурная вахта которой прошляпила идущий лодке в борт гражданский лайнер. - Да, - сказал лейтенант, выслушав Энди. - Знаешь, дружище, в чем истинный смысл второго закона термодинамики? Как ни упирайся, а бардака все больше. И чем серьезнее ты упираешься, тем страшнее неразбериха. В космосе, доложу я тебе, все то же самое. Но бывают такие люди - везучие, которых это не касается. Вот ты, например. Сел на скамеечку, и тут же к тебе подошел человек, который может кое-что подправить. Главное, как меня сюда занесло, не представляю. Я обычно другим путем хожу, он короче. Ну ладно, Andrey, пошли. - Куда? - спросил Энди. - Тебе пятнадцать, - сказал лейтенант. - Я верю, что, имея соответствующий инструмент, ты можешь распилить мою башку пополам, и я от этого стану только умнее. Но в клинику тебя сейчас даже санитаром не возьмут. Соображаешь? - А то, - невесело усмехнулся Энди. Уж что-что, а это он уже выяснил. - Значит, тебе нужно как-то перекантоваться несколько лет при халявной кормежке и жилье, - продолжил лейтенант. - Ничего, что я так по-простому, без церемоний? Давай уж реально смотреть на вещи. - Да я понимаю, - кивнул Энди. - В Париже тебе дадут нищенское пособие и загонят в дешевую школу. Потом ты пойдешь на завод и будешь там вправлять мозги роботам, а ночами станешь готовиться в университет. Тебе придется очень туго, но ты пробьешься и получишь стипендию. Еще пять лет впроголодь с жуткими нагрузками, потому что днем ты будешь учиться, а ночами вкалывать санитаром. Учиться ты будешь очень хорошо, чтобы не отняли стипендию, и работать тоже придется до седьмого пота, чтобы не выгнали. И это еще лучший вариант. Это, считай, если тебе по-прежнему будет везти. Но может статься, что ты останешься до конца своих дней на заводе. На гидропонной фабрике какой-нибудь... Как ты думаешь, это достойное место для тебя? - Господин лейтенант, - сказал Энди твердо. - Не надо меня уговаривать. Я и сам понимаю, в каком положении оказался. Куда вы меня зовете? Расскажите - я пойду. Я вам почему-то верю. - Молодец! - сказал лейтенант. - Это ты правильно. Мне нужно верить, у меня профессия такая. Представляешь - говорю я капитану: сэр, отказ ходового процессора. Управляться не могу. А он не верит... Н-да. Так вот, Andrey. Если ты разбираешься в медицинской технике, то вся наша аппаратура для тебя не сложнее молотка. К восемнадцати у тебя будет классная профессия, и как военный ты получишь массу льгот. И, между прочим, сможешь перевестись на медицину запросто. Если захочешь, конечно. Вот и решай. До училища десять минут ходу. - Не знаю, - пробормотал Энди. - Училище... Выше ногу, курсант... - Ха что ты! - рассмеялся лейтенант. - Это же космическое! Там второй принцип термодинамики работает вовсю. И ребята отличные, гарантирую. - Я же по возрасту не подхожу... - робко заметил Энди. - Сделаем, - отмахнулся лейтенант. - А вы что там, преподаете? - Да нет. Подбираю себе экипаж из выпускников. Меня временно на учебную базу загнали. Так сказать, в воспитательных целях. За грубость и нетактичное поведение. Но я это училище знаю неплохо. Поверь, там вполне можно жить. Кормят от пуза, отдельные комнаты, и, я повторяю, очень приличный народ. В общем, смотри. По-моему, это для тебя шанс. - Я хотел бы еще подумать, - сказал Энди. - Три дня. Потом я уеду. У тебя деньги-то есть? Ты, вообще, когда ел последний раз? - Погодите, господин лейтенант, - попросил Энди. Он спрятал лицо в ладони и несколько минут, сопя, просидел неподвижно. Лейтенант спокойно ждал. - Все правильно, - сказал Энди, убирая руки от лица, которое оказалось красным и слегка дергалось. - Все правильно. Я пойду с вами. - Ты быстро соображаешь для своих лет, - заметил лейтенант. Он поднялся, Энди тоже встал. - Попомни мои слова, даром тебе это не пройдет. - То есть? - не понял Энди. - Не быть тебе адмиралом, - объяснил лейтенант. - Впрочем, как и мне. У дверей училища Энди внезапно остановился. - Все нормально, - улыбнулся лейтенант. - Я с тобой. Все будет ОК. - Да нет, - сказал Энди. - Я хотел спросить... Вы мне помочь решили, потому что я тоже русский? - Ничего себе! - улыбка лейтенанта растянулась чуть ли не до ушей. - А кому еще помогать-то на этой вонючей планете? Ладно, не дури, Andrey. Какая разница, кто ты по национальности... Тебе было плохо. Как я мог пройти мимо? - Извините, - пробормотал Энди. - Ерунда, - сказал лейтенант. - Я, наверное, за свою жизнь раз двадцать вот так сидел один-одинешенек и впадал в отчаяние, как ты сегодня... Энди ждал продолжения, но его не последовало. Тогда он не удержался и спросил: - И к вам подходили добрые люди? - Ни-ког-да! - рассмеялся лейтенант не без гордости. Он поставил ногу на ступеньку и хитро подмигнул Энди. - Выше ногу, курсант Вернер, - сказал он. - И выше нос. Путешествие началось. Poyehali! - Poyehali! - откликнулся Энди. За последующие годы Энди впадал в отчаяние не двадцать раз, как лейтенант Успенский, а всю тысячу. Он безумно тосковал по родителям и никак не мог понять, отчего судьба так жестоко обошлась с ним. Но он никогда больше не терял самообладания на людях. Военному астронавту такая роскошь не полагалась. В навигаторы он не прошел из-за слишком высокой нервной возбудимости. На отделение систем управления огнем его тоже не взяли - реакция оказалась не та. Расстроенный Энди сидел на подоконнике и с тоской рассматривал свой билет в Европу, когда к нему подошел старший преподаватель отделения технической поддержки. Он за шиворот снял абитуриента с подоконника и пять минут с ним поговорил. "А откуда ты здесь вообще?" - спросил он. "Меня привел лейтенант Успенский", - ответил Энди. "Да ну! - рассмеялся преподаватель. - Что ж ты сразу не сказал! Узнаю друга Алекса. Его наш ректор до сих пор без дрожи в голосе не вспоминает. Пошли, астронавт. Считай, я тебя зачислил без экзаменов. И если ты через год не будешь лучшим на курсе, я тебе за лень и раздолбайство голову оторву". К четвертому курсу за Энди укрепилась репутация блестящего специалиста. Постепенно он входил во вкус - работа с механизмами и электроникой боевых кораблей оказалась не менее тонкой и увлекательной, чем нейрохирургия. Корабли тоже были в какой-то степени живыми существами, они нуждались в качественной диагностике, и тут Вернеру не было равных. На пятый курс он перейти не успел - за ним приехал знаменитый капитан Успенский, встречать которого выбежало во двор пол-училища. "Poyehali?" - спросил капитан. "Poyehali!" - ответил Энди. Ему вне очереди вручили нашивки энсина, и Успенский забрал Энди на свой дестроер "Хэн Соло". Два сезона патрулирования в Поясе энсину Вернеру засчитали как дипломную практику. Без малого половина экипажа "Соло" была из таких мальчишек, уже носивших мичманские нашивки, но еще не получивших официального сертификата. Как Успенский протаскивал их всех на борт, Вернер так до конца и не разгадал. Но зато тинэйджерский экипаж, не обремененный излишней привязанностью к жизни ввиду отсутствия детей и жен, буквально творил чудеса. Ордена и медали сыпались на дестроер, как из рога изобилия. Гоняя пиратов и контрабандистов, "Соло" производил маневры, невозможные для судов такого типа, и подолгу ходил с ускорениями, под которыми в других экипажах никто не мог шевельнуть рукой. Потом Энди тонул на "Фон Рее". Потом затыкал собственным телом пробоину на скауте "динАльт". Потом вляпался в большие неприятности на десантнике "Рик Декард", где дважды был контужен и чуть не сгорел. Взрывался на бэттлшипе "Эндрю Виггин". И эта последняя история оказалась концом его славной карьеры. Лейтенант Вернер приобрел дурную репутацию везунчика. Человека, который выпутывается из смертельно опасных ситуаций. И человека, которого эти ситуации, что называется, находят без долгих уговоров. Его никто не хотел брать в экипаж. Даже коммандер Рашен. Во-первых, у Рашена на "Тушканчике" был полный комплект, а во-вторых, у Вернера в результате многочисленных психических травм здорово испортился характер, и он Рашену несколько раз основательно нахамил. Вернера забраковал лично Задница, тогда еще не адмирал. Он просмотрел его дело, покрутил костлявым носом и сказал: "Этого типа списать под благовидным предлогом. Жаль мужика, но он беду притягивает. Бывают такие люди, к сожалению". И Эндрю не прошел очередную медкомиссию, обнаружившую у лейтенанта критический уровень нервной перегрузки. В принципе, комиссия была не так уж далека от истины, и Эндрю это признавал. Он только обиделся, что ему даже капитана не дали на прощание. Так и загремел в космодромную обслугу - тридцатилетний лейтенант с Пурпурным Сердцем и редкостным послужным списком. В какой-то степени это было к лучшему. После катастрофы на "Виггине" Эндрю окончательно возненавидел космос, в котором царит второй принцип термодинамики и, как ты ни упирайся, всегда найдется кретин, готовый ни за что ни про что угробить боевой корабль с тобой на борту. Но с другой стороны, Вернер, спустившись вниз, погрузился в тоскливое и беспросветное одиночество. Эндрю чинил станции наведения, менял женщин, как перчатки, и галлонами пил самогон, который механики добывали из гидравлической жидкости. Так он и просидел на Земле всю страшную вторую марсианскую кампанию - работал, пил, трахался, издевался над старшими по званию, совершал эксцентричные поступки и ходил к психоаналитику. В конце концов руководство базы невзлюбило Вернера до такой степени, что стало подыскивать более или менее легальный способ от него избавиться. И тут очень кстати подоспел "Горбовски", на который требовался специалист экстра-класса. А руки у Вернера не дрожали. Работать он мог. "Горбовски" был экспериментальным прототипом, кораблем принципиально новой системы, на котором собирались обкатать старую, как мир, идею "нуль-Т". Предполагалось, что, сгенерировав вокруг себя некое замысловатое поле, эта штуковина сможет то ли проколоть, то ли искривить пространство, раствориться на границе Солнечной и выскочить незнамо где. Детали работ по "Горбовски" были строго засекречены, но о самой идее буквально орали все сводки новостей, подавая затею как безусловно героическую и эпохальную. Особенно журналисты напирали на фантастическую смелость экипажа, смакуя блестящие эпизоды боевого прошлого испытателей-добровольцев. Некоторых из этих людей Эндрю знал и обоснованно полагал сумасшедшими. А начальство полагало сумасшедшим его, лейтенанта Вернера. И стало подъезжать к Эндрю с настойчивыми советами пойти в испытатели. В ответ Вернер грязно выражался по-русски и делал неприличные жесты. Его вроде бы оставили в покое, но в один прекрасный день, когда Вернер, мучаясь с похмелюги, брел на службу, его нагнали механики и стали громогласно поздравлять. Вернер кинулся к ближайшему терминалу Сети, вывел на монитор блок новостей и опешил. С экрана глядела его угрюмая физиономия, а чей-то голос взахлеб расписывал, какой великий специалист и настоящий герой подал заявление на должность старшего техника "Горбовски". А у ворот базы уже толпилась пресса. Вернер нехорошо посмотрел на механиков, и ему тут же сунули флягу с бормотухой. Эндрю основательно похмелился, здорово упал духом и потерял над собой контроль. Журналистов от фатальных увечий спасло незыблемое правило - никаких спецкостюмов за воротами базы. Впрочем, наземному персоналу спецкостюмы и не полагались. Но пару челюстей Эндрю все-таки свернул. Драться он не умел и поэтому бил так, чтобы уж наверняка. Затем он разогнал спешивший к месту побоища наряд военной полиции, ворвался в кабинет начальника базы, закатил ему истерику, вышиб зуб, сломал ребро и оттаскал за волосы. И угодил под трибунал. Позже он рассказывал эту историю Рашену и Боровскому, смеясь. Выходило, что ему действительно здорово повезло. Его могли поставить к стенке, могли загнать на урановую каторгу, что в принципе одно и то же. Но то ли Эндрю чего-то недоговаривал, то ли его счастливая звезда именно в эти дни горела особенно ярко. По словам Эндрю, первым и единственным, кто навестил его в камере, оказался капитан Риз, командир того самого "Горбовски". "Пошли с нами, лейтенант, - сказал он. - Тебя же эти сволочи все равно шлепнут. А так хоть какой-то шанс. Хрен ли нам, смертникам?" "Не понял", - сказал Эндрю. "У меня половина экипажа из-под трибунала, - объяснил капитан. - А остальные - е...нутые. Ты что думаешь, хоть один нормальный человек согласится по доброй воле быть первым испытателем нуль-Т-корабля? А с твоими-то руками мы эту хреновину так гениально сломаем, что испытания лет на сто затянутся". Эндрю почесал в затылке. Командир "Горбовски" начинал ему нравиться. "Будем себе болтаться вокруг орбитальной верфи и заниматься саботажем, - продолжал капитан. - Все равно эта нуль-транспортировка - бред. Не верю я в нее. Такой мастер, как ты, считай, для нас спасение". "А если я не смогу?" - усомнился Эндрю. Капитан пожал плечами. "По большому счету - все равно, - сказал он. - Нам так и так идти за Цербер. А за границей Солнечной кто нас заставит делать то, чего мы не хотим? Ты не сомневайся. Они думают, что я настоящий псих и жду не дождусь, как бы рвануть в это самое подпространство. А я всего-навсего обычный алкаш. Трус я и сука. Ходил на десантнике, бросал ребят на поверхность. А однажды нажрался до глюков и своего навигатора, хорошую бабу, взял и удавил. Показалось мне, что не туда рулит. Сел за управление, стал отворачивать и собственным выхлопом три десантных бота спалил. Ну, думаю, молодец, долетался. И тут как осенило меня. Выхожу на связь и начальству сообщаю - так и так, не могу больше воевать с мирным населением, свободу Марсу и все такое прочее. Только что в знак протеста сжег три сотни героических десантников, туда им и дорога, кровавым убийцам. А самого хохот безумный разбирает. Меня - бац! - в психушку на экспертизу. И что ты думаешь - нашли какое-то поражение чего-то там в башке. Допился, судя по всему. Поэтому и не убили. Но три года в палате - это та же могила, разве что светло. Вот с таким командиром ты пойдешь, лейтенант. Командир-то я хороший. Тем более не пью вообще ни капли - вылечили. Ну что, согласен?" Эндрю не глядя подписал какие-то бумаги, согласно которым исполнение смертного приговора откладывалось на неопределенный срок. Под усиленным конвоем его переправили в закрытый тренировочный центр. Он как раз внедрился в компьютер системы охраны и готовил побег, когда за ним приехал флаг-адъютант группы F капитан Мозер с секретным предписанием Адмиралтейства. Приговор скостили до пятнадцати лет условно, звание и награды вернули. Оказалось, что на флагмане группы F произошла безобразная драка, и старший техник капитан Скаччи, весь в слезах и соплях, на коленях стоял перед адмиралом, умоляя не отправлять его вниз. А Рашен обратился в строевую часть Адмиралтейства и спросил, где сейчас лейтенант Вернер. "Да он сидит", - ответили ему. "За что?" - удивился Рашен. "Нападение на старшего по званию. Кажется, съездил по морде командиру базы". "За такое ордена полагается давать, - небрежно сказал Рашен. - Найдите мне его. А я пока с адмиралом флота переговорю и улажу формальности". Теряясь от смешанного чувства стыда и восторга, Эндрю ступил на борт флагманского корабля, не зная, что сказать Рашену и как его благодарить. Эндрю по-прежнему не любил космос. Но он понимал, что единственное его спасение - работа. И как минимум, был в долгу перед адмиралом. Которому он зачем-то остро понадобился. Уже через сутки, проведенные на "Тушканчике", Эндрю буквально расцвел. Ему поставили безумную по сложности задачу. Но зато адмирал не держал на него зла, а вокруг были отличные люди, элита группы F. И прелестная женщина-навигатор, которой Эндрю вроде бы тоже понравился. Жизнь наполнилась смыслом. А то, что Вернер оказался в сердце настоящего антиправительственного заговора, его пока не волновало. Он не верил в то, что противостояние может оказаться долгим и жестоким. Он думал, это все понарошку и Рашен, как обычно, старается предусмотреть даже невозможное. Эндрю не был глуп. Но он был неисправимый романтик и открытая душа. Как раз таким людям больше всего доверял Рашен. Такие не любили умирать и поэтому старались никогда не совершать ошибок. Еще их не тянуло на подвиги. С героями Рашен боролся всеми доступными способами. Недаром его начальником штаба был известный буквоед, задница и саботажник контр-адмирал Задница, лучшим разведчиком считался отпетый перестраховщик Эбрахам Файн, а за состоянием техники следил зануда Боровский. Отчасти этим объяснялись успехи группы F во второй марсианской кампании. Опираясь на таких, мягко говоря, странных людей, Рашен воевал ювелирно. Задница обеспечивал абсолютную тактическую грамотность операций, Файн ни разу не дал заключения на основе недостаточных данных, а Боровский гнал на верфи любой мало-мальски побитый корабль. В итоге Задница получил орден, у Файна проявилась в легкой форме паранойя, Боровский слег в больницу. Рашен имел кучу неприятностей в Адмиралтействе, но все задачи были выполнены, а все экипажи группы F - целехоньки. И Эндрю Вернер, все боевые подвиги которого были делом чисто вынужденным, такое положение вещей от души приветствовал. Под крылом у Рашена он отогрелся и почувствовал себя человеком, которого в беде не бросят. Взамен он работал как проклятый. А ночами ему снилась блондинка с зелеными глазами и обворожительной улыбкой. Мастер-навигатор Кендалл. Милая Кенди. x x x Вернер после работы забежал в душ и теперь слегка опаздывал. Поэтому он спешил и, выскакивая из-за угла, чуть не сбил с ног весьма представительного господина, одетого в парадную форму военного астронавта - сплошь пуговицы, галуны и прочая бижутерия. - Ты куда так разбежался? - хмуро спросил его флаг-адъютант капитан Мозер. - К бабе, что ли? - Извини, - сказал Вернер и потянулся было поправить сбившийся на сторону аксельбант, но Мозер деликатно вырвался. - А что это у тебя аксель не пришит? Оторвут ведь. - Когда пришит - некрасиво, - авторитетно заявил Мозер, приводя себя в порядок. - И пуговица вот на честном слове болтается... - Тише, ты! Да не дергай! Ну же, Энди! Отпусти! - Да я так... попробовал. Ты вообще откуда взялся такой красивый? - Снизу, - устало объяснил Мозер, приваливаясь к стене. Видно было, что он не особенно спешит и рад возможности почесать языком. - Ну, и как там, внизу? - Ты что, новостей не видел? - Мне по Сети бродить некогда, - заявил Вернер. - Я в основном по центральному стволу летаю. Вот тебя бы туда со всеми твоими... причиндалами. - Ладно, ты, слесарь хренов... Короче говоря, последний опрос показывает - скорее всего на Собрании Акционеров для роспуска военного флота не хватит шести процентов голосов. - Так отлично! - просиял Вернер. - Это же просто здорово! - Здорово-здорово, а ничего не здорово, - неожиданно зло высказался стихами Мозер. - У соседа моего вы...ли борова! Вернер опешил. О существовании такой лихой баварской поговорки он, судя по всему, не слышал. Даром что был немец только по фамилии. - Ты чего?.. - с опаской спросил он. - Да ничего. Видишь, стою, дурака валяю, а дальше идти - боюсь. Мне сейчас твоего папочку в парадку одевать. Бляху ему драить, башмаки чистить и все такое... - Что-то случилось? - посочувствовал Вернер. - В Адмиралтейство, к Дяде Гуннару на пистон? - А то... Слышал, "Рипли" к Церберу послали? - Даже видел. И правильно сделали, что послали. - Я не знаю, правильно или как, только вот денежки на бустер твой обожаемый Рашен хапнул из резервного фонда. Никого не спросясь, без серьезного обоснования. Накарябал записочку для отчета... И какая-то сволочь из штаба Задницы, ясное дело, капнула вниз. А знаешь, что внизу бывает за разбазаривание средств? В лучшем случае припаяют самоуправство. И Рашена теперь - на вздрючку. Ладно, ему не впервой. Только вот если информация выйдет из стен Адмиралтейства и попадет в Сеть... Найдется ведь зараза, раззвонит на всю Солнечную. А Рашен, может, последний вояка, которого на Земле еще с дерьмом не смешали. И плакали твои шесть процентов голосов. Он же эти бабки, считай, украл! А главное, зачем?! - Во-первых, не "твои шесть процентов", а наши, - поправил его Вернер. - Или ты уже не наш, а, крыса штабная? - На себя посмотри, жертва радиации. Таракан реакторный! - А во-вторых, ничего ему не будет, - продолжил Вернер твердо. - Ты же сам знаешь, для чего Файн пошел к Церберу. Наоборот, Рашена хвалить надо. Он же, можно сказать, работает на опережение. Защищает мир от внешней угрозы. - Это, что ли, от чужих? - спросил Мозер с нескрываемой издевкой. - А от кого же еще? - Знаешь, Энди, ты, конечно, мужик что надо, но дурак редкостный. Мой тебе совет - про чужих ни слова. - Погоди... Ты в них что, вообще не веришь? - В чужих никто не верит там, - Мозер ткнул пальцем себе под ноги. - Согласись, в таком контексте уже не важно, что по этому поводу думаю я. Стоит Рашену только заикнуться о своих идеях, и он всему флоту кинет серьезную подлянку. Тебе сказать, как ведущие психиатры внизу трактуют активные действия по розыску чужих? Или сам в курсе? - Болезненная тревожность, - мрачно кивнул Вернер, опуская глаза. - Хотя нет, активные действия - это уже симптом мании преследования. Вот дерьмо! - Они, конечно, тормозят, - сказал Мозер, - но я их понимаю. У Совета Директоров сейчас есть четкая задача - развалить флот и высвободить деньги. Вот они ее и выполняют. А если чужие прилетят и врежут, это будет уже совсем другой разговор. И другая политика. - Интересно, какую он придумал отмазку, - пробормотал Вернер, имея в виду Рашена, который в Адмиралтействе о чужих, разумеется, не заикнется. Понять это было обидно. - Придумает что-нибудь. Он же русский все-таки. Хитрожопый. - Как дам в лоб! - пообещал Вернер. - Не посмотрю, что целый капитан. - Ой-ой-ой! - рассмеялся Мозер. - Напугал. Главное, не расстраивайся. Ты же к бабе шел? Вот и думай о хорошем. А то еще не встанет... - Фу! - брезгливо сморщился Вернер. - Что за слова... Будто и не астронавт вовсе. Говоришь, словно всю жизнь внизу ползал. Стыдно. - На себя посмотри, - всерьез обиделся Мозер. - Тоже мне, понимаешь, орденоносный герой, весь в шрамах и без пиписки... - А ты ведь боишься, - неожиданно спокойно заметил Вернер. - Ты же наверняка присмотрел себе местечко в наземных службах. Дал на лапу кому следует... Распустят нас или нет, тебе в любом случае еще лет на десять жирный кусок гарантирован. Интересно, с какой рожей ты подпишешь распоряжение о сдаче "Тушканчика" на слом... Что, угадал? - Да пош-шел ты! - почти крикнул Мозер. Обвинение было довольно серьезным. В случае роспуска флота его наземные службы автоматически превращались в контору по инвентаризации всего, что от флота осталось, затем - эксплуатации того, что еще могло летать под коммерческим флагом, а потом и утилизации оного. Неписаный кодекс чести не позволял летному составу участвовать в таких мероприятиях. Считалось, что это предательство. - А если Рашена вниз спишут, - продолжал зловеще Вернер, - то ведь и твои акции здорово упадут, правда? Это ты сейчас крутой, ходишь адъютантом при самом лихом адмирале. А так ведь - ноль без палочки. И внизу тоже никому не будешь нужен. - Знаешь, это ведь я тебе в лоб звездану, - прошипел Мозер. - Тоже не посмотрю, что ты всего лейтенант. Не пожалею нищую сиротинушку, психически травмированную да условно освобожденную... - Попробуй, - сказал Вернер. - Только учти, что я не хотел тебя обидеть. Я просто констатировал факты. И знаешь... Мне тебя жаль. Мозер неожиданно сник. Ударить Вернера он, конечно, не рискнул бы. А в перепалке у него шансов выиграть не было, потому что Вернер угадал все правильно. - Злой ты стал, - только и сказал Мозер. - И что-то очень уж нос задрал. Ты сейчас тоже у Рашена в фаворе. Но были времена, когда ты вел себя по-другому. Попомни мое слово, он тебя снова выжмет, как тряпку, и выбросит. Чисто русская модель поведения, я эти штучки знаю. Сегодня ты ему нужен, а завтра... И вообще, Энди, не забывай, где я тебя видел и как плачевно ты в этот момент выглядел. - Я же не герой, - мирно сказал Вернер. - Я так... просто астронавт. Повернулся и ушел. Мозер дернулся было с намерением сказать вслед какую-нибудь гадость, но передумал. На любое его обидное слово Эндрю уже сто раз мог предложить Мозеру, допустим, нырнуть в Юпитер. Или посидеть в тюрьме. Но ведь не предложил. - Дурак ты, - сказал Мозер уныло. В тюрьме, куда Мозер за ним приехал, Эндрю выглядел далеко не плачевно. Был в этом человеке какой-то удивительный несгибаемый стержень. В любой кризисной ситуации Вернер быстро соображал, компетентно действовал и никогда не терял головы. На взгляд Мозера, он был отличный профессионал и настоящий герой. А то, что в обыденной жизни Вернер оказался рохлей и сейчас таскал позорные для своего возраста лейтенантские нашивки, Мозера не удивляло. По его мнению, это как раз была характерная примета героя. Флаг-адъютант Мозер по-черному завидовал своему однокашнику, которого другой герой - Успенский - прямо с четвертого курса забрал в космос. Мозер тяжело вздохнул, сунул руки в карманы и отправился по своим абсолютно не героическим делам. В этом и заключалась разница между успешным и состоятельным Мозером и ободранным неудачником Вернером. Эндрю на каждом шагу подстерегала возможность блестяще проявить себя. Да, это было опасно для жизни, но как же красиво выглядело! И планка Сердца на рабочей куртке Вернера всегда будет волновать девичьи сердца. А все нашивки и галуны Мозера говорили только о респектабельности и добропорядочности, но никак не об умении выживать и спасать других, которое так ценят женщины. Конечно, Мозер тоже неоднократно имел возможность красиво выступить. Но на совсем другом поприще - штабном, - которое здесь, наверху, считали делом особым, предназначенным для людей умных и дальновидных, только вот, увы, неспособных держать перегрузку и мгновенно принимать решения. Единственным в группе F "штабным", по-настоящему уважаемым боевыми офицерами, был контр-адмирал Задница, который в молодые годы отмочил такой подвиг, что не смог больше водить корабли. А флаг-адъютант Мозер с детства бредил космосом и очень хотел совершить где-нибудь в Пространстве настоящий героический поступок. Можно даже с травмой, физической, а лучше еще и с психической, что уж совсем круто. Прийти на выручку, спасти коллег, разнести врага в мелкие клочья, уползти домой на разбитом отражателе и, ступив на твердую землю, с облегчением сказать: "Я сделал все, что мог". Но вот как раз сделать все, что в его силах, прожить отрезок жизни на пределе возможного и вернуться из смертельного боя живым Мозер оказался не способен. И до сих пор страдал по этому поводу комплексом неполноценности. А по пьяни даже горько расстраивался. Хотя, по большому счету, не был ни в чем виноват. Молодую смелость флаг-адъютанта хватил столбняк пятнадцать лет назад. Мозер, тогда еще лейтенант, ждал на орбитальной базе погрузки на скаут "динАльт", куда был приписан вторым навигатором. И увидел заходящий на стыковку легендарный круизер "Лок фон Рей", совершивший фантастическое погружение в Юпитер. Мозер знал нескольких ребят с "Фон Рея", в том числе Эндрю Вернера, и поспешил к шлюзу, благо его офицерское звание позволяло ходить везде и совать нос в чужие дела. А из шлюза выплывали бесчувственные тела в запечатанных спецкостюмах, смотанные между собой электрическим шнуром, чтобы ветром не сносило. Второе, третье... Когда Мозер досчитал до пятидесяти, ему стало плохо. А когда вслед за телами вышли на своих ногах, с трудом цепляясь подошвами за магнитный пол, десять относительно здоровых астронавтов, Мозер не рискнул подойти к ним. Впереди шел капитан Успенский, еще не подозревающий о том, что месяцем позже он навсегда получит свое знаменитое имя "Рашен". Впрочем, скажи это Успенскому тогда, он бы и ухом не повел. Капитан был вообще никакой, если не сказать жестче. А следом показался Вернер, и в глазах его сквозило плохо скрываемое безумие. Мозер отступил на шаг, потом еще, а потом не выдержал и удрал. Он не бежал с флота, вовсе нет, только что-то он в этом проклятом шлюзе навсегда потерял. То ли молодость, то ли готовность рисковать и жертвовать собой. То ли, как он безуспешно уверял себя позднее, глупость. Для очистки совести Мозер дважды сходил на "динАльте" к Марсу и один раз к Венере, но судьба почему-то берегла кораблик от серьезных неприятностей. Может, потому, что командовал на нем Эбрахам Файн. Но Мозер почувствовал, что вероятность катастрофы накапливается, и подал рапорт на переподготовку. Не успел он год проучиться на штабного аналитика, как "динАльт" схлопотал в Поясе сквозную пробоину. Спасла мечущийся в дыму и огне экипаж только находчивость техника, который оказался возле самой дырки и хладнокровно заткнул ее кулаком. Узнав об этой истории, Мозер напился вдрызг и навсегда успокоился. Он сделал нормальную карьеру в штабе Задницы, участвовал в планировании ряда удачных операций, считался толковым разработчиком и приятным в общении человеком. Потом Эссекс рекомендовал его во флаг-адъютанты. Рашену нельзя было врать, и на вопрос, отчего Мозер пошел в штабные, он выложил адмиралу историю про шлюз. Адмирал ему посочувствовал и сказал: "Ладно, принимай дела". Сначала Мозер был от счастья на седьмом небе, работал не за страх, а за совесть и, сам того не замечая, приобрел блестящую репутацию. В Адмиралтействе на толкового и исполнительного Мозера нарадоваться не могли. Но потом картину стала портить его излишняя близость к строптивому русскому. Будучи передаточным звеном между командиром группы F и адмиралом флота, Мозер постоянно ходил по лезвию, рискуя подставиться и с той, и с другой стороны. А когда на твоего начальника стараются оказать давление через тебя самого... В последние дни ситуация усугубилась. И сейчас, двигаясь к адмиралу с дурными новостями, Мозер нарочно замедлял шаг. Он все прикидывал, когда именно умнее попросить Рашена о переводе вниз и как эту просьбу изложить. А драпать было самое время. Потому что история с отправкой "Рипли" на Цербер пахнет дурно и Рашену того и гляди оторвут его чересчур умную русскую башку. x x x На двери каюты старшего навигатора Кендалл была красным фломастером нарисована конфетка. Рисунок явно делался в одно движение, на ходу, но яркая линия, небрежно брошенная на белый пластик, выдавала недюжинный талант. Вернер задумчиво ткнул пальцем кнопку вызова, и дверь тут же распахнулась. - А у нас на "Тушканчике" маньяк, - сказал Эндрю, невольно провожая глазами уплывающую в стену конфетку. - Здравствуйте, капитан. Извините, я немного запоздал... - Он перевел взгляд на стоящую в дверном проеме девушку и с трудом поборол желание схватиться за сердце, которое вдруг основательно защемило. Он не думал, что соскучился по Иве до такой степени. И вообще, он еще не опомнился от бестолковой перепалки с Мозером. Всю дорогу до каюты Эндрю пытался в мыслях примерить себя на место флаг-адъютанта, а Мозера - на свое. Не вышло. - Здравствуй, - сказала Ива и отступила назад. Судя по ее виду, она тоже пребывала в легком замешательстве. - Ну, что стоишь, заходи. А маньяков у нас полкорабля. - Да нет! - отмахнулся Эндрю. - Вот, посмотрите, что у вас на двери нарисовано. - Мы, кажется, были на "ты", - напомнила Ива, выходя в коридор и закрывая дверь. - Ого! Слушай, это откуда? - Понятия не имею, - Эндрю все-таки поднял руку и потер ноющую грудь. Никогда с ним раньше такого не было. Странное ощущение, как будто всем телом он что-то предчувствовал. Нечто грандиозное и даже пугающее. Ива стояла в шаге от него, совсем близко, и Эндрю с умилением подумал, какая она трогательно маленькая, уютная и домашняя в легком спортивном костюме и босиком. Ему вдруг безумно захотелось положить девушке на плечо сильную уверенную мужскую руку и защитить Иву сразу от всего на свете. Но рука его плохо слушалась. - Н-да-а, - протянула Ива, разглядывая конфетку. - Художник. Бывают ведь талантливые люди... Один росчерк, а сколько экспрессии. Вот бы его, негодяя, поймать! Чтобы в наказание приличную картину для кают-компании написал! - Вы руку не узнаете? - Слушай, Энди, ты меня достал, - сказала Ива, поворачиваясь к нему лицом. - Не "вы", а "ты". - Я больше не буду, - скромно пообещал Эндрю. - Узнаешь руку? Ива еще раз посмотрела на рисунок, покачала головой, открыла дверь и махнула Вернеру - заходи. - У него пристрастие к красному цвету, - объяснил Эндрю, шагая через высокий порог с вакуумным уплотнителем. - Это же его художество в бассейне-то. - Может быть, - кивнула Ива, приказывая двери захлопнуться. - Очень даже может быть... - Элементарная графологическая экспертиза, - не унимался Эндрю. Он был по-прежнему несколько смущен, хотя сердце уже отпустило. - Есть же образцы почерка всего экипажа. Достаточно отсканировать эту конфетку и поставить компьютеру задачу. Наверняка в Сети есть какой-нибудь подходящий софт. Нужно его только найти и скачать наверх. Правда, у нас вспомогательные компьютеры слабенькие, но это ерунда. Ходовому процессору работы будет на пять секунд. - Ах ты, негодник! - рассмеялась Ива. - А еще мастер-техник называется! - Подумаешь, - гордо выпятил грудь Эндрю. - Делов-то. Все равно этот процессор сейчас отдыхает. Никто и не заподозрит, что у него там на уме... И вообще, у меня один приятель из обычного унитаза самогонный аппарат сделал. На скауте. Там все равно им никто не пользуется. Вот как ребята до Цербера долетят... - Тут он осекся и сделал большие глаза. - Я молчу! - усмехнулась Ива. - Расскажи еще что-нибудь. - Да это все неинтересно. У техников своя жизнь, свои байки. У навигаторов, как я понимаю, тоже. Профессиональный фольклор. У нас только что в центральном стволе такой хохот стоял! Но окажись рядом тот же Боровский, он бы решил, что мы с ума посходили. Хотя и отвечает за боевую часть. А в... Ты зачем меня позвала? - Молодец, - похвалила его Ива. - Привыкаешь. Слушай, тут дело такое... Надо же, чуть не забыла! - Я тоже, - неожиданно ляпнул Эндрю. Просто не мог с собой ничего поделать. Взял и сказал. - А ты о чем забыл? - удивилась Ива. Вернер крепко зажмурился и выпалил: - Я уже подумал, что у нас просто свидание! А когда разжмурился, Ива была совсем рядом и смотрела на него снизу вверх, доверчиво и внимательно. - Кто ты, Эндрю? - спросила она, в точности как в прошлый раз. - Или я тебя сейчас поцелую, или умру, - сказал он невпопад. Вот так просто, без привычных заигрываний, что называется, грудью на амбразуру. "Как даст мне по морде сейчас... - пронеслось в голове. - А я перед ней на колени упаду. Все, пропал. Это любовь. Надо же!" Но ласковые руки уже обнимали его за шею, а мягкие нежные губы прижались к его губам. Эндрю осторожно, но крепко обнял Иву и провел кончиком носа по ее щеке. Поцеловал в шею, почти неощутимо, одним дыханием. И заглянул в чуть приоткрытые глаза. И снова поцеловал в губы, страстно, но без напора, без агрессивной мужской жадности, которую знал за собой. С Ивой сейчас был совсем другой Энди Вернер, не тот, которого знали многие женщины там, внизу. Он и сам-то не узнавал себя. - Погоди, - сказала Ива, мягко отстраняя его. Эндрю послушно отодвинулся, но объятий не разжал, только позволил ей чуть увеличить дистанцию. Глаза Ивы по-прежнему были прикрыты, и вырываться она не собиралась. Каким-то шестым чувством Эндрю понял, что ей хорошо в его руках. Она просто хотела что-то сказать. - Я же действит