шавшись, он сможет вернуться домой свежим и готовым любить дальше ту, которую по-прежнему хотелось любить, но уже не очень получалось. А у них тут зверь. -- На всю жизнь запомнил, -- буркнул Лузгин тихонько, Вите на ухо, -- эту вашу историю про "камень надо передвинуть". -- Гы! -- гордо сообщил Витя. -- У Козла потом доска не пролезала, а дяде Юре надо было срочно по-французски перевести, что на бутылке написано. И все в один день. -- Гы! -- повторил Витя еще громче и удовлетвореннее. -- Я к вечеру протрезвел немного, вышел прогуляться, а отец на Крестах с какого-то мотоциклиста пытается шлем содрать, до дома, мол, дойти... -- Не-е, это Юра. Димка-то в шлем вцепивши, а Юра и говорит -- ну чего тебе, жалко, одолжи дружку моему шлем, домой сходить, он без шлема уже не может... Село осталось за спиной. -- Ну что, дедушка, куда живца? -- спросил Муромский. -- А вон, -- сказал отставной егерь Сеня, главный авторитет в охотничьих вопросах, указывая на одиноко стоящую полевую сосну. -- Прямо туда. И не сомневайся, милок. Муромский вздохнул и повел Пирата к сосне. Пес бодро семенил короткими лапами и слегка подпрыгивал. Ему было весело. Пока что. -- И не сомневайся, -- повторил Сеня. Сеню вообще-то звали, как и Муромского, Сергеем. О чем Лузгин, которого Сеня еще годовалого на коленях нянчил, узнал через четверть века, и то случайно. Как говорил отец: "Здесь имена выбирают людей, а не наоборот". Действительно, стал же Мурманский (по паспорту Иванов) -- Муромским, Яшины -- Яшкиными, и называли же одного плотника всю жизнь Козлом. Ничего, уважаемый был человек. Что интересно, вовсе не Козлов по фамилии... Трудно не полюбить такие места. Это Лузгину тоже отец говорил, и с годами сын понял -- да. Не захочешь полюбить -- хотя бы оценишь по достоинству. Здесь человека принимали не каким он хотел казаться, а каким на самом деле был и, возможно, никогда себя не видел. -- Значит, ты, милок, туда иди, -- распоряжался Сеня. -- А ты, милок, вон туда... -- Встаем на номера, -- буркнул кто-то. -- А ты, милок, -- это уже Лузгину, -- давай с Витей. И поперед него не стреляй, ты ж на зверя-то... -- Не ходивши, -- перебил Лузгин. -- Все нормально, дядь Сеня, я буду тих и скромен. Вернулся к околице Муромский, хмурый и подавленный. Издали пару раз обиженно тявкнул Пират. Витя послюнил указательный палец и ткнул им вверх. -- В самый раз ветерок, -- сказал он. -- Ни больше, ни меньше. Бля буду, сюда зверь придет. И мы ему... Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. -- Сожрет Пирата -- голыми руками словлю и яйца на уши намотаю, -- сообщил, ни к кому не обращаясь конкретно, Муромский. -- Это если он кобель, -- ввернул Витя. -- А если сука? -- Тогда п...ду на нос натяну! -- Муромский невесело хохотнул. -- Ну ладно, братка, ни пуха, -- Юра хлопнул Витю по плечу и тяжело утопал вдоль околицы. -- К черту тебя, брательник! Эй, Андрюха, давай за мной. Быстро темнело. Ополчение разошлось по номерам, и Лузгин уже через несколько минут понял, что расположение соседей знает, но самих людей не видит. -- Курить завязывай, милок! -- прикрикнул на кого-то Сеня. -- Начальник, бля, нашелся, -- ответили ему. -- Не ссы, бычкую. Витя сел прямо на землю под ивовым кустом, поставил ружье между колен торчком и сказал: -- А покурить-то совсем не лишне, пока можно еще. Лузгин уселся рядом. Земля, прогревшаяся за день, оказалась приятно теплой, хоть засни тут. Пират снова тявкнул, потом взвыл. Получалось у него вполне отвратительно. -- Никак судьбу чует! -- произнес Витя невнятно, жуя папиросный мундштук. Лузгину тоже решил закурить, осторожно щелкнул зажигалкой и упрятал огонек сигареты в ладонь. Табак показался вкуснее обычного. Сказывался зашишевский воздух. На этом воздухе и курилось по-особому, и пилось, и елось, и еще множество приятных вещей обретало неожиданные свойства, и хотелось всего побольше, желательно сразу. Лузгин однажды в Зашишевье неделю пропьянствовал и выглядел потом как огурчик. А в Москве он после трехдневного загула лежал пластом. Из села Пирату ответила сначала одна псина, вскоре подключилась вторая. -- Всю жизнь интересуюсь, это они переговариваются, или как, -- пробормотал Витя. -- А может, поют? -- Или как. Если, конечно, верить зоологам. -- Видели мы тех зоологов, -- сказал Витя. -- Ну их в жопу. Чистые упыри. Хотя ничего ребята, обходительные, вот только... -- Что -- только? -- Не знаю. Честно, не знаю. Ты с ним говоришь, а он сквозь тебя смотрит. Или они такие и должны быть? -- Выпивал я однажды с зоопарковскими, люди как люди. Веселые. Обещали крокодилом угостить, когда сдохнет. Бедняга долго не протянет, ему какая-то гнида по морде кирпичом навесила, он с тех пор в депрессии. Удивительная скотина -- человек. Ну залезь к крокодилу в вольер и там хоть кувалдой его лупцуй, это будет по-честному. Нет, обязательно надо с безопасного расстояния кирпичом! Ты таких деятелей понимаешь, дядь Вить?.. Вот и я не понимаю. Собачье трио выводило рулады. Лузгин снова огляделся и забеспокоился -- совсем ничего не было видно. Где-то справа в темноте скрывался Юра Яшин, слева засел Муромский -- по идее. Впрочем, сейчас полагалось не смотреть, а слушать. -- Давай теперь потихоньку, -- шепнул Витя, будто угадав мысль Лузгина. Прошло около получаса. Несчастный Пират то умолкал, то снова принимался за свое. Лузгин от души пожалел Муромского. Настроение постепенно менялось -- расслабленное ощущение участия в каком-то трагифарсе уступило место знакомой с детства охотничьей настороженности. Вероятно, Лузгин внутренне согласился с правилами игры. И чувствовал себя примерно как на утином перелете -- просто ждал развития событий, без лишнего напряжения, но готовый мгновенно среагировать на появление дичи. Он вспомнил, как это было: отец, совсем еще молодой, сидит на заборе, в драной телогрейке и громадных валенках с галошами, а над головой у него пролетает стая -- отец прямо с забора со страшным грохотом дуплит, и пара уток валится к его ногам... На самом деле "перелет" не всегда удавался. Однажды они битый час гоняли по кустам подранка, швыряя в него пустые гильзы и камни. А подранок оказался на поверку старой опытной уткой, обогнавшей стаю. Он пешком утопал от незадачливых охотников и, оказавшись на безопасном расстоянии, взлетел, громко крякая -- как показалось тогда маленькому Андрею, ехидно. Через минуту появилась стая и вместо того, чтобы начать снижение, прошла высоко-высоко. "Сделали нас, как маленьких, -- сказал отец. -- Понял? Толковая у них организация. Мотай на ус полезный опыт. Ничего, придем завтра. Не у каждой же стаи такой лидер впереди летит". Следующим утром выяснилось, что хищная птица растерзала нескольких домашних утят на пруду у Вити. А вечером, придя на перелет, отец заметил ястреба. "Видишь -- на осине? -- спросил отец. -- Наверняка это он Витиных утят погубил. Сними его". На суку будто мешок сидел. Андрей прицелился и выстрелил. Мешок сдуло. Они подошли к дереву, отец включил фонарь. На земле возился, громко шипя, раненый ястреб. "Добей", -- сказал отец. Ястреб был страшен -- Андрей навсегда запомнил, с какой бешеной ненавистью птица смотрела ему в глаза, когда он опустил ружье, прицеливаясь. Эта ненависть пугала, но она же и подтолкнула скорее все закончить. До той ночи Андрею не приходилось совершать хладнокровного убийства, ему был знаком лишь охотничий азарт. Одно время мальчик сомневался -- как это можно, стрелять по ни в чем не повинным животным -- но первый же "выход на утку" все расставил по местам. Они два часа колупались на плоскодонке вдоль заболоченного берега. И когда утка выскочила прямо из-под носа лодки, стремительно уходя назад -- поди скажи, что птица дура, -- Андрей развернулся и чуть ли не с наслаждением нашпиговал ей задницу дробью. Именно так: дроби сволочи в задницу... Но одно дело противоборство, а совсем другое -- месть. Утята были очень милые, светленькие, доверчивые, забавные. Может, и не этот ястреб убил их. Тем не менее, Андрей снес ему голову выстрелом в упор, и никогда не жалел о содеянном. Много позже, через годы, он понял -- ему в принципе несимпатичны животные-убийцы. Тигры и львы не будили в Лузгине никаких восторженных чувств. Леопарды с гепардами оставляли его равнодушным. Волки раздражали. Фольклорная лисичка-сестричка при ближайшем рассмотрении оказалась довольно противной тварью. Лузгину по жизни нравились еноты и барсуки. Впервые увидев скунса, он вспомнил, что на Западе можно купить это чудо природы с ампутированной железой, и всерьез задумался, не подкопить ли деньжат. Еще Лузгин мог часами смотреть на кенгуру, а над капибарой просто медитировал. Изо всех хищников он почему-то уважал одних крокодилов. -- Андрюха... -- А? -- Лузгин от неожиданности дернулся, и тут же мысленно себя обругал. Надо же так далеко унестись на крыльях воспоминаний -- чтоб их переломало... И где, на охоте! Хотя какая это охота -- пародия одна. -- У тебя часы не светятся? -- спросил Витя. -- Не-а. -- Ладно, справимся, -- Витя накрылся курткой. Чиркнула спичка. -- Полпервого. Долго ждем. Пора бы уже. Давно пора. Это нас кто-то сглазил, бля буду. На-ка... Лузгин протянул руку и получил в ладонь что-то шершавое. -- Корочка сухая, -- объяснил Витя. -- Пожуй. "Народное средство от сглаза на охоте", -- вспомнил Лузгин и послушно сунул корочку в рот. Откровенно говоря, он был не против сглаза. Ему совсем не хотелось, едва выбравшись на волю, угодить в центр непонятных событий. Лузгин резонно предполагал, что он, с его журналистским удостоверением и репутацией "городского", то есть человека ушлого и пронырливого, окажется крайним в любой истории, какая тут приключится. Его непременно о чем-то попросят. И попробуй откажи. Да он и не собирался отказывать, не мог, только вот планы на лето у него были -- ну совсем другие. Мечталось найти вокруг тишь, гладь, Божью благодать... На другом конце села истошно заорала скотина. -- Ах, сучара... -- выдохнул в сердцах Витя. Вторя скотине, дико взвизгнула женщина. Когда Лузгин в последний раз так бегал, он и вспомнить не мог. Не факт, что ему вообще случалось носиться подобным образом, сломя голову. Мужики шпарили по улице, бухая сапожищами, и сквозь запаленное дыхание там и сям прорывался отборный мат. Против ожиданий, никто не оступился, не влетел в забор, и не выпалил случайно. Лучи фонарей хаотично вырывали из темноты куски пространства. В домах загорались огни, на Крестах кто-то уже колошматил железом по железу, внося в происходящее дополнительный элемент сумятицы. Вокруг надрывались уцелевшие собаки, а далеко, в самом конце улицы, дурным голосом ревела корова, блеяли овцы, тарахтели куры, и все это многоголосье накрывал женский визг. "Орет баба -- значит, живая", -- подумал Лузгин. Ополчение проскочило Кресты. "Рельсой" в Зашишевье служил лемех от старого плуга, и сейчас какой-то парнишка, от силы лет десяти, упоенно лупил по нему монтировкой. -- Домой пошел, мать твою ети! -- рявкнул Витя, и ребенка как ветром сдуло. Лузгин почувствовал, что отстает от толпы, и прибавил ходу. Странно было в свои тридцать с небольшим догонять пенсионеров, траченных крестьянской работой и крепко проспиртованных, однако же... Зато не страшно за их спинами. Похоже, Лузгин всерьез заразился общим настроением, и уже немного опасался неведомого зверя. Впереди бухнул выстрел, потом еще один. -- От-ста-вить! -- проорал Муромский. К прочей живности впридачу заголосила кошка. Вероятно, поймала картечину не самым жизненно важным местом. Пострадавший дом был третий с краю, последний жилой на улице. С заднего двора кто-то опять выпалил, и сквозь шумовую завесу Лузгин отчетливо расслышал характерный звук, который не спутаешь ни с чем -- тресь! -- это пуля вошла в живое дерево. Лузгин перешел на шаг. Все было ясно. Теперь умнее отдышаться, а подробности ночного происшествия ему через несколько минут детально разъяснят. И вообще, развитие событий на ближайшие полчаса-час он мог предсказать со стопроцентной точностью. Вот за домом матерятся, кто-то клянется "убить суку", рвется в погоню и других подбивает. А вот вмешался Сеня и объяснил -- так нельзя. А теперь вступил Муромский и сказал, что этого не допустит. Ага, зверь уволок овцу! Действительно не стоит за ним гнаться сейчас, время упущено, вот если бы сразу, тогда еще да, а теперь уж нет, увольте... Лузгин обогнул дом. -- Андрей, сюда иди, -- сказал Муромский. -- Я тебе обещал следы -- вот, ознакомься. Муромский повел фонарем, Лузгин пригляделся, и сказал вполне искренне: -- Ой, мама... Зуб даю, это не Чубайс. Чем значительно разрядил обстановку. Скотный двор был бревенчатый, с прочными воротами, единственное слабое место -- откидное застекленное окошко, через которое на улицу вышвыривали навоз. Зверь подобрался к окну по навозной куче, выдавил стекло, запрыгнул внутрь, сцапал овцу и ушел с ней. Из оставшихся на дворе животных ни одно не пострадало вообще. От этой информации у Лузгина неприятно засосало под ложечкой. Он вернулся к следам, и во втором приближении отпечатки лап зверя понравились ему еще меньше. С первого взгляда они просто вызвали оторопь. А тут... -- Кто сказал -- росомаха? -- спросил Лузгин. -- Дядь Сень, ты где? Проконсультируй меня, пожалуйста. -- У росомахи вот так, -- показал Сеня. -- И здесь вот так. Хотя это не росомаха никакая. И не мишка. И не волк. -- А кто? -- Зверь, -- емко ответил Сеня. Лузгин впечатал в засохший навоз свой туристский башмак сорок третьего размера. -- Я в этом, конечно, ничего не понимаю, но узковат след для животного, тебе не кажется? И длинноват. -- Оборотень, -- подсказали сзади и хихикнули. Нервно. -- Значит, вот! -- заявил Муромский. -- Сил моих больше нет терпеть. Слушайте предложение. Сейчас все по домам, спать. Эта сволочь овцу сожрет и будет дрыхнуть до вечера. А мы с утра в лес. Отыщем гада, шкуру спустим и чучело набьем. Вопросы? Нет вопросов. Ну, тогда до завтра. Пойду, что ли, Пирата отвяжу. -- Схожу-ка я с тобой, -- вызвался Витя. -- И я, -- сказал Лузгин. Они не спеша шли по улице, курили, и говорить не хотелось, один Муромский бухтел, обещая зверю страшные кары. -- Следы надо будет обязательно сфотографировать, -- сказал Лузгин. -- Завтра щелкнешь самого зверя, -- небрежно бросил Муромский. -- Первая овца легко ему далась, поэтому он далеко от села не убежит. Зверье, оно всегда по пути наименьшего сопротивления идет. Оттачивает успешную технологию. За эту-то слабину мы нашего хитреца и возьмем. -- Ну-ну, -- буркнул Лузгин. Обернулся к Вите. -- Можно у тебя переночевать? -- Спрашиваешь! Веранда свободна, хочешь, насовсем поселись там. Лузгин отлично понимал, что этой ночью можно беззаботно дрыхнуть хоть посреди села на улице, хоть за околицей в кустах. Но... -- Прочувствовал? -- спросил Муромский. -- Да, -- кивнул Лузгин. Привязанный к сосне Пират хозяина встретил неласково. Он его истерически облаял. Лузгин еще подумал: что бы там себе ни воображали господа зоологи, а говорить животные умеют. Во всяком случае, матом ругаться -- точно. ***** Разбудил его солнечный луч. Лузгин перевернулся на другой бок, закрыл глаза, и понял, что спать больше не хочет. Он прекрасно себя чувствовал, хотя вчера, поддавшись на уговоры, прикончил с Витей бутылку тошнотворного самогона, а отдыхал чуть больше четырех часов. В доме ощущалось нешумное деловитое шевеление -- корова уже наверняка подоена, к завтраку будет парное молоко, вкуснейшее, пасут-то на клеверных полях... Словно вторя мыслям Лузгина, на дороге раздался выстрел. Хлесткий, как удар бича. Собственно, это и ударил бич -- не по живому, конечно, а просто для острастки. -- Эй-е-твою-ма-ать!!! -- задорно проорал кто-то. -- Куда-а!!! Тонкая стенка веранды содрогнулась -- мимо протопало массивное животное. -- Давай-давай, -- негромко сказала Витина жена. -- Дуреха ты моя. -- Здорово, Татьяна! Эй-е-твою-ма-ать!!! -- Доброе утро! На, пирожка возьми. -- О-о, благода-арствуем... Куда-а!!! Бац! "Бе-е-е...". -- Со-овсем они седня одуревши... Эй-е-твою-ма-ать! Ска-а-тина-а! Бац! "Хочу здесь жить, -- подумал Лузгин. -- И всегда хотел. Но что-то меня удерживало от этого шага. А сегодня не держит. Может, я взял от Москвы все, что она могла дать мне? И теперь -- свободен? Хм... Допустим, зимой в деревне трудно. Но я не обязан хоронить себя тут. Как пожилые москвичи делают: полгода на даче, полгода в городе. Деньги -- вот проблема. Деньги. Работа. Я далеко не культовая персона в русской журналистике, простой нормальный середнячок, каких много. Стоит такому надолго исчезнуть, читатель о нем забывает, а в редакции находится замена. Хорошо писателям -- сидят и пишут, сидят и пишут... Когда я гляжу на бесконечные ряды книг в магазинах, мне иногда кажется, что наши писатели вообще ничего больше не делают, не едят, не пьют, не занимаются любовью, только пишут и пишут. Круглосуточно. Гонят вал, дают стране текст. Может, писателем заделаться? Мечтал ведь в юности -- вот поработаю журналистом, накоплю опыта, и замахнусь на серьезный роман. Сооружу бестселлер, заработаю деньжищи, все меня будут любить... Увы и ах. Оказалось, что писатель это прежде всего крепкая задница, железная сила воли и умение концентрироваться. А ты, Андрюха, терпеть не можешь сосредотачиваться на одной проблеме. Тебе надо чтобы сегодня одно, завтра другое, послезавтра третье, иначе скучно. Но... Так было, кажется, вчера. А сегодня и ты заметно другой, и на дворе совершенно новый день. Ты молод, здоров, полон сил, в любую секунду можешь освободиться ото всех обязательств -- лишь слово нужно сказать, короткое слово "прощай". И целый мир вокруг. Странный, загадочный, непознанный, манящий. Светлый огромный мир, залитый солнцем. Вперед! А? Не испугаешься? Ну-ну. Думай, Андрей, думай. Еще есть время, брат". За стеной завозился Витя. Лузгин улыбнулся. Хороша была та история, о которой он вчера напоминал. ...Андрею тогда исполнилось лет семнадцать-восемнадцать, и как-то утром он помогал матери по огороду. На крыльце маялся с похмелья отец. Курил, щурился на солнце, потом встал, буркнул что-то вроде "Ну, я тут это..." и исчез, провожаемый неодобрительным взглядом жены и завистливым -- сына. Прошло где-то с полчаса, и вдруг появился Витя. "Андрюха, пошли! -- махнул он рукой. -- Слышь, я Андрюху заберу, а? Нам там с Дмитрием надо камень передвинуть, вдвоем не получается". -- "Конечно", -- сказала мама. Витя почти бегом сорвался с места, Андрей, недоумевая -- не лежало у Вити на дворе никакого камня -- поспешил следом. В сарае-гараже камня тоже не обнаружилось, зато там были пиво с водкой, недокопченная копченая рыба и отец, излучающий во все стороны позитивные эмоции. Андрею щедро плеснули "ерша", и через несколько минут он воспарил как на крыльях. Старшие чинно беседовали, младший благовоспитанно прислушивался, выпивка быстро кончилась. Отец сказал "Ну, я пройдусь", Витя отправился раскидывать навоз по картофельным грядкам. Андрей вышел на улицу и подумал: возвращаться к дому глупо -- что на огороде требовало мужской руки, он сделал, а подвернуться матери, когда она занимается сельским хозяйством, почти наверняка означало быть припаханным. Поэтому Андрей двинулся в центр села. Он настолько хорошо знал тут каждое бревнышко в каждой избе, что никогда не упускал случая посмотреть, как все меняется год от года. Зашишевье всегда было для него объектом пристального исследования. Любил он это место. К тому моменту он провел в селе верных шесть лет чистого времени. Даже первые в жизни деньги заработал не абы как, а крестьянским трудом, ворочая лопатой зерно на элеваторе. И еще -- про Зашишевье он мог определенно сказать, что здесь никто и никогда не пожелает ему дурного и не захочет причинить вред. Свернув с Крестов налево, он успел пройти метров сто, когда прямо на него выскочил из дома тот самый Козел. -- А ну, заходи! -- позвал Козел. -- Помоги нам с батей. У нас там, вишь ты, доска не пролезает. Андрей не подумал удивиться, просто взял и зашел. Доски не было. Зато отец на газете чистил селедку. Бутылку прикончили в три захода. Потравили байки, посмеялись. Отец сказал "Ну, пойду взгляну, как там у меня дома". Однако, выйдя на улицу, тепло попрощался с сыном и бодро зашагал в диаметрально противоположном направлении. Андрей, чувствуя себя необычайно хорошо, правда уже слегка неустойчиво, решил вернуться, залезть на чердак и раскопать в грудах старых журналов что-нибудь интересное. С каковыми благими намерениями он проделал обратный путь до Крестов. Там дорогу ему преградил Витя при поддержке брата Юры. -- Андрюха, ты по-французски читаешь? -- вопросил Юра сурово. -- Вот честное слово, два года учу этот язык, и до сих пор ни в зуб ногой. Полсотни слов знаю, конечно... -- Нам перевести надо что на бутылке написано. Пойдем. -- Спасибо, -- сказал Андрей, -- но с меня на сегодня хватит! Братья засмеялись, как показалось Андрею -- с уважением. -- Ну, передумаешь -- заходи... -- Андрей, милок! -- раздалось сзади. Он обернулся. Из окна соседнего дома торчала встрепанная голова Сени. -- Баллон-то газовый! -- напомнил Сеня. Тут Андрей не ожидал подвоха. Действительно, нужно было забрать баллон с газом. Килограммов сорок или пятьдесят, нести от силы метров триста, если огородами. Даже с учетом некоторого заплетания в ногах для молодого парня не проблема. Сеня ему такой отравы налил, что Андрей от одного запаха чуть не упал. Но отказать хорошему человеку не было сил. "Кажется, я впервые в жизни буду пить технический спирт, -- пронеслось в голове. -- Впрочем, Сеня-то ничего, хлещет эту мерзость и не жалуется. Глядишь, тоже выживу". Ощущая себя не то самоубийцей, не то настоящим индейцем, а в общем и целом полным идиотом, Андрей опрокинул прозрачную жидкость в рот. -- Что... Это... Было?.. -- прохрипел он, отдышавшись. -- Как -- что?! -- почти возмутился хозяин. -- Самогон!!! После граненого стакана Сениного пойла Андрей баллона не почувствовал вовсе. Просто уложил красный цилиндр на плечо и, небрежно придерживая его одной рукой, пошел узкими тропками, ловко открывая и закрывая за собой калитки, прыгая через канавы... Своего участка он достиг поразительно быстро, а баллон, не переводя дух, загрузил на место и подключил. После чего сказал "Мам, я прилягу" и вырубился. Отца он нашел уже в темноте на Крестах -- при большом стечении народа, под дикий хохот, Дмитрий Лузгин клянчил у проезжего мотоциклиста шлем. Домой сходить... На веранду осторожно выглянул Витя. -- Ага, проснувши! Вставай, умывайся, пайка уже на столе. "Пайка" оказалась вчерашней картошкой с тушенкой в большой сковороде и селедкой на районной газетке. Поверх раздела объявлений. Лузгин нацепил на вилку кусок осклизлой рыбы и прочел: Н_Е_Ж_Е_Л_А_Т_Е_Л_Ь_Н_А_Я Б_Е_Р_Е_М_Е_Н_Н_О_С_Т_Ь Б_Ы_С_Т_Р_О К_А_Ч_Е_С_Т_В_Е_Н_Н_О Н_Е_Д_О_Р_О_Г_О -- Бля! -- только и сказал он. Опохмеляться Лузгин отказался наотрез. Заявил -- и так хорошо. Ему действительно было хорошо. Зашишевский воздух прекрасно лечил похмельный синдром, точнее, не давал синдрому разгуляться в теле. -- А я выпью, -- решил Витя. -- Мало ли как дела пойдут, верно? Лузгин смысла фразы не понял, но на всякий случай кивнул. ***** Народ собрался, естественно, на Крестах. Лузгин вспомнил, как много лет назад, совсем еще мальчишкой, провожал отсюда местных на волка. Тогда поддатая орава укатила в прицепленной к трактору ржавой телеге со страшно перекошенными колесами. Добыли они волка или нет, память не сохранила. Кажется, не добыли. Может, не особенно и хотели? Сейчас мужики оказались практически трезвы. По некоторым заметно было, что они усилием воли заставили себя обойтись без дежурного утреннего стакана. Выглядело ополчение мрачно-деловито, с тем неуловимым оттенком холодной отрешенности, какой можно прочесть на лицах мужчин, готовых к убийству. Кажется, после ночного происшествия тут восприняли зверя окончательно всерьез, как равного себе противника, и шли на него тоже нешуточно. Сеня привел Найду, свою гончую -- старую криволапую псину, некогда гладкошерстную, а теперь просто в лишаях и проплешинах. С заплывшими гноем скучными глазками. Поверить в то, что эта развалина способна идти по следу, да еще давно простывшему, мог лишь тот, кто знал Найду в деле. Лузгин -- знал. Но все равно не верил. Найда сильно одряхлела за последние годы, как и большинство зашишевских, как и все село. -- Хорошо, что ее зверь не заел, -- сказал Муромский. -- У меня не заешь! -- напыжился Сеня. -- Это ты, дедушка, молодец. Ну, погнали? Найда взяла след с полуоборота. Снюхала прямо с навозной кучи. И уверенно пошла в лес. Лузгин только языком цокнул. -- Я ее сюда ночью приведши, -- объяснил Сеня. -- Пока след теплый. А ей все равно, она слепая, ничего не видит. Будто желая проиллюстрировать, насколько ей все равно, Найда попробовала врезаться в дерево, но за секунду до удара носом сменила курс. Лузгин припомнил: собаки к старости действительно слепнут и ориентируются нюхом. -- Ночью она испугавши была, -- сказал Сеня негромко. -- Ой, милок, испугавши... Но в лес прямо рванувши. Будто и страшно ей, и взять зверя все одно надо. Значит плохой зверь. Сильно плохой, однако. -- Чего это ты как чукча заговорил? -- удивился Лузгин. Сеня в ответ хмыкнул. Лузгин понял: не одна собака "испугавши". Она еще с ночи заразила страхом хозяина. А Сеня в жизни не был трусом. Осторожным, внимательным, осмотрительным -- да, был. Предпочитал не связываться с опасностью попусту. Но, допустим, когда на него однажды решила поохотиться рысь -- видимо, Сеня, низкорослый и худой, показался киске добычей подходящего формата, -- он охотницу переиграл и завалил с блеском, злорадно. Что рассказало поведение Найды опытному народному умельцу, Лузгин воображать не хотел, а спрашивать в лоб постеснялся. Здесь это не было принято. Захотят, сами расскажут. В Зашишевье один Муромский, испорченный городской жизнью, вел себя естественно, раскрепощенно, где-то обходя, а где-то и прямо нарушая местный этикет. С остальными приходилось держать ухо востро, ловить малейшие оттенки речи -- именно в нюансах крылась самая важная информация. Охотники миновали подлесок и углубились в сосновый бор. Найда уверенно тянула хозяина за поводок, Сеня подтормаживал, не давая собаке чересчур разогнаться. -- Дедушка, не пора нам цепью? -- спросил Муромский. -- Да что ты, милок! -- отмахнулся Сеня. -- Километр еще, не меньше. Зверь, он вон там, в завале. Больше некуда ему. -- Это где старый бурелом? -- уточнил Лузгин. -- Ну да, милок, завал. Такие вещи Лузгин привык спрашивать. В Зашишевье элементарный напильник звали то "подпилок", то "распилок", а водку либо "вино", либо "белая". Остальное питье -- "красное". Что важно, не "цветное", а "красное", будь оно хоть белое полусухое. Когда вокруг сплошные лингвистические казусы, неровен час недопоймешь какую-нибудь сущую ерунду -- может выйти глупо. Тут, было дело, Юра помогал Муромскому массандру строить. Вот массандра она, и хоть ты тресни. -- А ручей? -- встрепенулся Муромский. -- Да пересохши тот ручей. -- Не весь. И если зверь по руслу прошел?.. -- На что ему? -- Не знаю, -- сказал Муромский и насупился. -- Я бы прошел. -- Ты ж не зверь! Они не любят. -- Не знаю, -- повторил Муромский. -- Я-то, допустим, точно не зверь. А что за гадость эта сука... Он будто в воду глядел -- и иносказательно, и буквально. За ручьем Найда встала, задрала нос вверх, покрутилась на месте, потом вознамерилась заложить дугу, но Сеня собаку придержал. Следов в русле было не разглядеть, их замыло течением. А ручей тянулся себе и тянулся по лесу. Вовсе он не пересох. Вдалеке маячила линия бурелома. Здесь лет десять назад повалило множество деревьев, и прятаться зверь мог где угодно. -- Разделимся, и в разные стороны по берегу? -- предложил Муромский. -- Авось увидим, где он выходил. Сеня подумал и не очень уверенно сказал: -- Это конечно да. А может, ну его? -- Ты чего, дедушка? -- Предчувствие у меня, -- буркнул Сеня виновато. -- Пошли-ка до села. -- Думаешь, пока мы тут, он -- там?! -- Нет, милок, нет. Только ничего у нас в лесу не получится. В селе надо зверя брать. Ночью. Он придет же, зверь-то. -- Бабы нас убьют! -- бросил издали Витя. -- Это точно, -- поддержал Юра. -- Моя уже того. С утра на кочергу нехорошо смотревши! -- А моя-то! -- пожаловался вчерашний пострадавший. -- Баб и детей сгоним в одну-две избы, выставим охрану, -- заявил Муромский. -- И устроим засидки по дворам, где скотина. Куда-то зверь непременно сунется. Тут мы его и возьмем. Хорошо ты придумал, дедушка. Теперь вопрос, людей-то у нас хватит? Или скотину тоже... Уплотнить? -- Если на совхозный двор? -- предложил Витя. -- Там крыша проваливши, а так ничего. Окна досками заколотим. Пусть зверь через крышу лезет, точно никуда не денется. Электричество я сделаю. Как он запрыгнет, а мы рубильник -- бац! Полная иллюминация. -- Значит когда стадо вернется -- сразу его туда. Ничего, бабы с ведрами прогуляются, не графини. Ну что, потопали на дворе порядок наводить? -- Главное в суматохе не пострелять скотину! -- ляпнул что пришло на ум Лузгин. -- И не говори, Андрюха! Тогда нам точно п...ц! -- хохотнул Витя. -- Я лучше грохну свою корову и съем, чем зверь ее утащит, -- сказал Муромский. -- Все, решили. Возражения? Нет возражений. Пошли. Возвращались они, нервно перешучиваясь. И поминутно оглядываясь. ***** "Совхозный двор" оказался длинным коровником из белого кирпича. С отсутствующей крышей. Внутри было разломано все. В полу зияли громадные дыры. Отличная натура для кино про светлую жизнь русской деревни после ядерной войны. -- Нормально, -- сказал Муромский с удовлетворением в голосе. -- Стойла в общем есть, цепи кое-где тоже. Коров зафиксируем, овец вон в тот угол загоним... -- А зверь возьмет, и по курам пойдет, -- предположил Лузгин. -- Вот смеху-то будет! -- Птицу -- в те дома, где бабы с детишками. Пометить надо будет, а то потом не рассортируем. Не боись, Андрюха, справимся. Некуда деваться, иначе нас не сегодня-завтра бабы прикончат. Баба, она пострашнее зверя будет! -- Знаю, -- кивнул Лузгин. -- Натравить бы их друг на друга! -- выдал идею Витя. Ополченцы хором расхохотались. -- Пол бы поправить... -- вздохнул Муромский, ковыряя сапогом гнилые доски. -- Ноги переломаем. Ладно, сойдет. Вить, как у тебя с проводами? И лампочки еще нужны, тут же ни одной не осталось. -- Не боись, все найдем. Мужики быстро поделили обязанности и разошлись за материалами и инструментом. Лузгина забрал с собой Витя, таскать провода. -- Думаешь, зверь придет к коровнику? -- спросил Лузгин. -- Конечно, -- без тени сомнения ответил Витя. -- Позже вчерашнего, но явится. Он сначала возле домов покрутится. Унюхает, что там одни люди, и двинет в обход села выяснять, куда скотина девши. Аккурат к совхозному двору выйдет. Мы еще окна забьем со щелями, чтобы запах шел. Это если у зверя нюх слабый, хуже собачьего. С хорошим-то нюхом он мимо села прямо ко двору пойдет, как по ниточке... -- Дядя Витя, тебе не кажется, что такого странного зверя убивать нельзя? -- забросил удочку Лузгин. -- А лучше бы поймать? -- Как тебе сказать, Андрюха... Нельзя-то оно, может, и нельзя. А придется. Что мы его, прикладами замесим? Он, сука, быстрый, резкий, прыгучий. Разве сетью? А порвет? Это еще откуда он запрыгнет. Не бегать же за ним по всему двору с бреднем! Сам подумай. Тут ни петли ни капканы не поставишь. Только стрелять его. Витя поразмыслил и добавил: -- Да и страшно такую пакость ловить. Ты-то не боишься? -- Очень боюсь, -- честно признался Лузгин, и почувствовал, как от самих этих слов побежали мурашки по спине. -- Ну, вот и грохнем. -- Если удастся поймать, Зашишевье на всю Россию прославится. А может, и на весь мир, -- сказал Лузгин, превозмогая накативший страх. -- А нам оно надо? -- Реклама вещь полезная. -- Андрюха, ты что, не понял -- мы тут не живем, а доживаем. Ко мне Серега, дружок-то твой, в последний раз пять лет назад приезжавши. Сын родной, мать его ети! Все письма шлет, да звонит иногда. Мол занят, а то с билетами проблема. Никому мы не нужны, и никогда уже не понадобимся. Реклама! Нам бы кладбище побольше, да на помин винца. Скоро как начнем один другого хоронить... Тьфу. Совсем ты меня расстроил. Пошли в сарай, я там кой-чего заначил... К вечеру добрая половина ополчения распространяла вокруг себя мощный сивушный дух. Забивая выхлопы остальных мужиков, от которых пахло слабее. Тем не менее, и в селе, и в коровнике все было налажено как договаривались. Женщины, конечно, поматерили своих благоверных от души, но в положение вошли. Скотину никто не спрашивал. Кур переловили и надписали зеленкой, какая чья. Радовались приключению одни дети, сплошь чьи-то внуки, угодившие в Зашишевье на лето отдохнуть. -- Какого черта детей-то к родителям не отослали? -- спросил Лузгин у Муромского. -- Трудно позвонить и сказать, что тут опасно? Приехали бы, забрали. Да ты и сам при машине, мог бы отвезти. Муромский почесал в затылке и выдал оценку ситуации, лишний раз напомнившую Лузгину, где он находится. -- Знаешь, -- сказал Муромский, -- в общем-то ничего чересчур опасного. Ну, зверь. А что, волки лучше? Конечно, если сегодня не получится, тогда может быть... Ты не паникуй. Водочки хочешь? Немножко? Чисто для успокоения нервной системы? -- Я уже. И как раз от этого забеспокоился. -- Значит, неправильную дозу принял. Добавь. -- Или убавь, -- подсказал Витя, прислушивавшийся к разговору. -- Серега, он тут идею толкнул, что зверя поймать надо. Реклама нам будет, говорит. Муромский с живейшим интересом посмотрел на Лузгина. -- Ты, Андрей, не обижайся, но вы, журналисты, все е...анутые. Это я не про тебя лично, а вообще. -- Да я понимаю, -- Лузгин вздохнул. -- Мне просто в какой-то момент показалось... -- Не перекрестился? Обязательно крестись если чего кажется. Идея твоя прекрасная, но совершенно невыполнимая. Я сам об этом думал. Не выйдет. Вот, смотри... -- Да мне уже дядь Вить объяснил. -- Ну, и замечательно, -- Муромский закурил, сплюнул под ноги, поправил ружье на плече, и вдруг сказал: -- А было бы здорово поймать зверя. Ай, как здорово! Он ведь, э-э... Особенный. Мы бы с него настригли шерсти. Я даже не в смысле денег. Просто чтобы места наши прославить. Чтобы знали о нас. И вообще, сначала поймаем, а там уже поглядим. Вить, а Вить! Где подельник-то твой ошивается? Ведущий браконьер всего на свете? -- Ерема? Бухой небось лежит в Филино. -- Жалко. У него сетей два километра, и оба который год без дела валяются. А свои-то ты не дашь сети, верно? Лузгину стало тесно -- это народ сгруппировался вокруг Муромского и Вити. -- Крыши-то практически нет над двором, -- говорил Муромский. -- Так, огрызки по краям. Но их хватит, чтобы закрепить сеть. Пустим в три слоя, ее тогда и бык не разорвет. Закроем сверху весь двор. По краю продернем трос. Зверь через стену прыгнет и собственным весом уже частично застегнется. Хвост от троса надо кинуть через балку, и когда зверь в кошеле окажется, протянуть со всей силы. Четверо с тросом бегом наружу через ворота, чтобы зверь на ноги не встал а остальные его -- прикладами и чем попало. Отпи...дим душевно, к балке подтянем, горловину кошеля перехватим, самого зверя проволокой спеленаем, а дальше разберемся... Времени светлого в обрез хватит все устроить. Значит, решать надо быстро. Что скажете, мужики? -- Насчет отпи...дить -- это я за! -- сообщил вчерашний пострадавший, имени которого Лузгин так и не вспомнил. -- Получится, а, дедушка? -- Да как сказать, милок... Если быстро трос потянуть, вроде должно. Стены высокие. Главное дело чтобы зверь сеть не углядел. По ручью-то пройти у него мозги хватило. -- Будем надеяться, что голодному мозговать некогда. Ну чего, народ, голосуем, или все уже "за"? -- Экий ты быстрый! -- возмутился Витя. -- Я сети-то вам еще не дал. -- А ты не дашь?! -- Дам конечно. Только ты сначала меня спроси. -- Витя, дай нам сеть! Пожалуйста! -- Да хрен с ней, берите! Впервые за последние сутки Лузгин услышал в Зашишевье настоящий смех. ***** С сетями управились до темноты. По идее не должны были успеть, но вот очень захотели -- и смогли. Мало того, что соорудили вполне работоспособную на вид ловушку, так даже испытали ее! Один из мужиков, употребив стакан допинга, бросился с крыши в сеть и был успешно пойман, отделавшись пустяковыми ушибами, а попутно заработав второй стакан и ласковое прозвище "Каскадер". Правда, скотину перепугали -- беготней и оглушительным матом в процессе теста, -- но коровы быстро успокоились, а за ними и овцы кое-как притихли. С испытательным прыжком здорово угадали -- Лузгин сразу заметил, как переменилось в настрое ополчение. К мужикам пришла спокойная уверенность, которой не хватало раньше. Они придумали, как поймать страшного опасного зверя. А если ты кого в состоянии поймать, значит, не столь уж он страшен и опасен. Ловушку вновь натянули, уже до того сноровисто, будто всегда с ней работали. У Лузгина эта сосредоточенная деловитая спешка наложилась на предыдущие жизненные наблюдения, и он утвердился в печальном выводе: Россия умеет все на свете кроме одного -- у нее не получается остро хотеть. Он не выдержал и сказал Вите -- эх, если бы в этой стране все с такой охотой трудились... -- На всех зверей не напасешься, -- отмахнулся Витя. -- А за бабки слабо? -- За бабки скучно. Мы народ морально-нравственный, нам идею подавай. Ты, что ли, за одни бабки работаешь? -- Могу еще за бухло. -- Да не п...ди! -- натурально обиделся Витя. -- Я же тебя с детства знавши. Понял? То-то! -- Ладно, я пошутил, -- признался Лузгин. -- Хотя... -- Кабель там продерни! -- скомандовал Витя. -- Ага, есть. Теперь сюда бухту тащи. Помаленьку трави... И чего "хотя"? Смотрю я, херово тебе, парень. К Маринке-то вернуться думаешь, или уже того, насовсем? -- На самом деле мне хорошо, -- сказал Лузгин, медленно вытягивая из бухты тяжелый черный провод. -- Потом, наверное, будет херово, а сейчас хорошо. Вернуться... Она уверена, что да. А я пока ни в чем не уверен. Жить хочу. Просто жить. Успеть нечто особенное сделать, пока силы есть. Без оглядки на то, что обо мне думают, и чего от меня хотят. Кажется, именно это называется кризис среднего возраста. Черт побери, у родителей он наступал в сорок, а то и позже. А у моего поколения гораздо больше возможностей чего-то достичь, реализоваться, вот мы и начинаем фигней мучиться в тридцать с небольшим. Красиво, радостно мучиться. Ходил на встречу сокурсников, все жалуются, до чего им плохо. Сплошь начальники, хозяева, попадаются известные люди, настоящие знаменитости -- и всем нехорошо. Потом один в меня пальцем ткнул -- а вот у этого, говорит, вообще нет кризиса среднего возраста. Ка-ак я начал тельняшку рвать -- мол у кого нет кризиса?! Да у меня такой кризис, прямо такой кризис, хоть ложи