, в ИРП. - А если оно в мешок не лезет? - В мешок никто сам не лезет. Я его туда засовываю. - Я хочу сказать, если оно в мешке не помещается. Если габариты большие. Скажем, медведь? - Я отловил сотни животных, - нахмурился Олле. - И это никого не удивило. А медведя всего одного - и столько разговоров. - Об этом был поставлен фильм... - Видел. Ерунда в том фильме... Практически он и не сопротивлялся, болен был. Трудно было тащить его к площадке, удобной для посадки вертолета. На руках нес. - Спасибо. Следующий участник поисковой группы - Нури Метти. Полагаю, генеральный конструктор Большой вычислительной машины известен всем. Но не все знают, что Нури имеет также диплом воспитателя в дошкольных учреждениях и уже год работает в детском саду при океанском филиале ИРП. Что заставило вас, Нури, участвовать в поисковой группе? - Мы с ребятами отвечали за акклиматизацию. Они считают, что я должен участвовать в поиске. Директор и я разделяем их мнение. - Третий участник - пес Гром. Что вы скажете о нем, Олле? - Мой друг. Улыбнись, Гром. Пес оскалился. Белые клыки на черной морде производили жуткое впечатление, и оператор сменил кадр. Золотой конь гулял на поляне, и ветер развевал его гриву, и длинный хвост касался травы. - Это просто Конь, - сказал за кадром Олле. - Он не может без меня, а я не могу без него. Гром вел их по кромке джунглей там, где джунгли постепенно переходили в саванну. Утром второго дня след исчез, и Олле предложил зайти к знакомому Отшельнику передохнуть и сориентироваться. Перед закатом они подошли к озеру, лежавшему у подножья скалистой горы. - Можно в обход, можно вплавь, - сказал Олле. - Отшельник живет в пещере на той стороне. Вопрос решил Гром. Пес полез купаться и делал это с таким удовольствием, что и остальные не выдержали. На середине озера Олле нырнул и долго любовался необычным зрелищем: в воде мерно перебирал ногами конь без головы, а за ним, привязанный к хвосту, тянулся оранжевый плотик. - Бросай все, - сказал Олле, вынырнув, - и посмотри - конь совсем серебряный. Нури ушел под воду минуты на три. - Между прочим, там, на дне, крокодил лежит, - будничным голосом сказал он, наконец высунув голову из воды. Крокодил действительно всплыл шершавой колодой и долго двигался рядом. - Стар он, - сказал Олле. - Мохом оброс... Ты его не трогай. Это любимый крокодил Отшельника. Геннадием его зовет. Отшельник, опираясь на посох, ждал их на берегу. Длинные волосы его касались плеч, борода свисала до пояса, а чресла были перепоясаны козьей шкурой. Гром вылез из воды, подбежал к Отшельнику и стал отряхиваться. Кончик его хвоста и нос образовали некую воображаемую ось, вокруг которой со страшной скоростью двигалось все остальное. Брызги разлетались во все стороны. - Железный организм, - пробормотал Отшельник. - Это ж надо, выйти из такой тряски без сотрясения мозгов! Уважаю. Когда Олле и Нури, выпустив из плота воздух и перенеся на сухое место рюкзаки, подошли к Отшельнику, тот долго жевал губами, молчал, а потом сердито спросил: - Газельки потроха привезли? - Ни даже говяжьего ливера, - мгновенно среагировал Нури. - Меня смех душит, - грозно сообщил Отшельник. - Но тем не менее я вас приветствую и прошу в пещеру. Он переступил через крокодила и пошел, не оглядываясь. - Только собачку придется оставить. И лошадка пусть себе пасется, ее никто не тронет. У меня здесь тихо, спокойно. Отдохнете и дальше пойдете. Своим путем. Вход в пещеру был закрыт цветастой занавесью. Отшельник откинул ее, и сразу гостей оглушил утробный рык. Под люстрой, свисающей с невидимого в высоте свода, метался и ревел огромный лев. - Чтоб я так жил, Варсонофий! - неожиданно завизжал Отшельник. - Что я тебе, из себя потроха достану? Лев замолчал и ушел в угол. Отшельник, так же внезапно успокоившись, сказал непонятно: - Или я завтра вскрою энзэ, или вся программа полетит к черту. В пещере было уютно и просторно. На ровном полу пушистый ковер, у стены - большой письменный стол, длинный пульт и шкаф, набитый книгами. Рядом - низкая тахта, а в стороне под странным коленчатым сооружением располагалось львиное логово - охапка сухой травы. Нури долго рассматривал удивительную конструкцию - причудливое сочетание рычагов и микрофонов. Самый длинный из рычагов заканчивался тяжелым ботинком. - Для него? - кивнул Нури в сторону льва. - Точно. Спит, скотина, на спине и храпит неестественно. Пришлось соорудить эту штуку. Она срабатывает, когда уровень храпа превышает шестьдесят децибелов... Сейчас я сплю спокойно. - А попросить его выйти вон нельзя? - Увы. Это его пещера. По сути, он мне ее сдает за ящик газельих потрохов в неделю. - Обдираловка, - возмутился Нури. - А Варсонофий считает, что терпит меня чуть не задаром. Олле перебирал книги. В основном это были труды по психологии животных, справочники рационов, записки натуралистов и дрессировщиков. - Ф.А.Судьба. "Сытый хищник. Очерки по экспериментальной психологии", - прочитал он вслух. - Интересно: сытый хищник... - Об этом потом. Пока прошу откушать, что Бог послал, - пригласил Отшельник. - Сам я питаюсь, естественно, акридами, сиречь кузнечиками. Но для гостей... Для гостей была жареная рыба, вареники с творогом из молока антилопы, на десерт бананы и ананас. Эту превосходную еду гости, а с ними и хозяин запивали соком манго. И вели неспешную беседу. - Варсонофий, - задумчиво сказал Олле. - За что вы его так? - А вы знаете, кто я? - Знаем. Отшельник. - В миру я Франсиск Абелярович Судьба. Я, может, из-за этого и в отшельники пошел. А уж если я Франсиск, то он Варсонофий. И никаких сантиментов. - Там я у вас книжку видел... - Проблема - сытый хищник и голодный. Это, я вам скажу, два разных хищника. Я изучаю условия, когда все сыты. И здесь свои трудности. Возьмем Варсонофия. Сытый он спит. А у спящего - какая психология? Нет никакой. Просыпается он уже голодным, и объект наблюдения исчезает, поскольку меня интересует сытый. Идиотское положение... А вообще здесь рай. Никто никем не закусывает. Все, представляете картину, толстые, довольные, непуганые. - Рай - это хорошо, - сказал Нури. - Но какой смысл изучать сытого хищника? Полезен голодный. Он лекарь стада. Мы знаем, что, гоняясь, скажем, за антилопой, лев поддерживает ее жизненный тонус, способствует тому, чтобы она всегда была в форме. А больных и слабых он съедает. Выживают самые здоровые. И потомство от них здоровое. - Пусть так. Но этот процесс природа рассчитала на тысячелетия, а мы почти всех перебили за каких-то двести лет. Когда в стаде не десятки тысяч голов, а жалкая сотня, то о каком естественном отборе можно говорить? В этих условиях больных мы лечим, а слабых, со слезами, сами съедаем. Хищнику ничего не остается. А ведь и его по-человечески жалко, вот и берем на свое иждивение. Кормим от пуза, и у него появляются этакие паразитические, буржуазные наклонности. Потому и изучаем. - Ну а Варсонофий? - вмешался Олле. - Отучили. Всех отучили. Мы держим в стаде десяток механических зебр и антилоп разных пород. И пару жираф. Я видел, как за зеброй гонялся леопард. Бедняга через полчаса вывалил язык, а механозебра хоть бы что. Два-три таких урока и вдоволь газельих потрохов - и вот вам кроткая кошечка... Ночью Нури так и не мог заснуть. Сначала тихо шебуршал Отшельник и часто выходил из пещеры. Потом снаружи кто-то гремел ящиками, смеялся и переговаривался вполголоса, а когда все утихло, по-дурному захрапел Варсонофий. И каждые пять минут со скрипом срабатывала рычажная система, и ботинок гукался о львиный бок... Олле, привычный к лесным шумам, как лег, так за ночь ни разу не пошевелился. - В гробу я видал такое отшельничество, - сказал за завтраком хмурый Нури. Хозяин накрыл стол у входа в пещеру рядом со штабелем возникших за ночь ящиков. Слышно было, как в своем логове хрустел газельими потрохами Варсонофий. Потроха с виду напоминали галеты и, как объяснил Отшельник, состояли из сложной смеси белков, витаминов, жиров и углеводов. Каковы они на вкус, никто, кроме Грома, не захотел узнать. Пес же ел потроха с явным удовольствием. - Эти снабженцы всегда нарушают график, - пожаловался Отшельник. - Но продукты обычно доставляют ночью. У антилоп гну аллергия к дирижаблю... - Извините, я не хотел... - Что вы, Нури, - Отшельник улыбнулся. - С непривычки здесь действительно немного шумно. Но... вас, наверное, интересует не это? - Вы видели ее? - спросил Олле. - Такую синюю, в белый горошек? - В горошек, - грустно сказал Нури. - Мы потеряли след. - С кадычком между лопаток? - Точно. - С одной ноздрей? - Ага. - Нет, не видел. Но вон в том стаде вчера я заметил приблудную антилопу. Так вот, рога у нее были белые в синий горошек. А когда Варсонофий, в котором, надо сказать, порой просыпаются забытые инстинкты, кинулся к ней; она не убежала. Однако нападать на нее он не стал. Обнюхал и ушел... Согласитесь, для того, кто два года сидит на концентратах, - это странно. Я полагаю, то была она. Наступило минутное молчание. Олле сидел с отсутствующим видом, Нури гладил пса. - Я не могу утверждать наверняка, - нарушил паузу Отшельник, - но что мы знаем о возможностях приспособления животных, тем более инопланетных? - Мы подумаем. - Олле встал. - Гром, след. След. Гром взял след и снова вел их по кромке джунглей, обходя островки кустарников, убегая вперед и опять возвращаясь. Друзья шли налегке, навьючив рюкзаки на спину коню. Они обсуждали сложившуюся ситуацию. Конечно, приспособляемость гракулы к изменяющимся условиям жизни была поразительна. Достаточно вспомнить, что экземпляры, отловленные на марсианских полюсах, имели непроницаемый шерстный покров, но, будучи перенесенными в экваториальную зону, полностью теряли его. Гракула вообще обходилась без воды: видимо, организм мог синтезировать влагу; но она купалась в бассейне и пила воду, когда жила в изоляторе. Она могла подолгу сидеть под водой без вреда для себя и с равным удовольствием ела сухой лишайник и... манную кашу. Ночью они расположились на берегу ручья у маленького костра. Варили ужин. Гром убежал в темноту по своим делам, конь дремал неподалеку, по-ночному звенели джунгли. - Нет, Олле, всякая адаптация тоже имеет пределы. Зимняя спячка, анабиоз в неблагоприятных условиях, регенерация утерянных конечностей у некоторых пресмыкающихся и рептилий... Все это никогда не связано с изменением формы организма. Тебе не кажется, что Отшельник разыграл нас? Гракула и антилопа! А может, Варсонофий просто уже забыл, что когда-то кусался? - А рога? - Синие? В горошек? Мутация. - Отшельник не позволит себе шутить подобным образом. Нури... Из темноты в освещенный костром круг в этот момент вступил Волхв. Он был коренаст и склонен к полноте. - Кто вы и откуда? - Из темного леса, вестимо. Мы, волхвы, всегда выходим из темного леса. - Он присел на корточки у костра. - Мне ведомо, что Отшельник не шутит. Он, как и все мы, очень уважает Нури-воспитателя и вас, Олле, одного из последних на планете охотников. - Спасибо, - радушно сказал Олле. - Поужинайте с нами. В лесу, поди, страшно ночью. - Приспособились. Работа у нас такая. Ходим, предсказываем. - По ночам? - Днем тоже. - И что вы предсказываете? - Разное. Всякие события, погоду. Ежели мор или глад, тоже предсказать можем. - Ну, глад нам не угрожает, - помешивая в котелке, сказал Олле. - А вот вам, как провидцу, только один вопрос: чем закончится наш поиск? Волхв расстегнул карман куртки, вытащил очки, протер их, надел на короткий нос, улыбнулся и ответил: - Грядущее скрыто от глаз, но вижу - вы будете довольны результатами. Олле усмехнулся: - Значит, поймаем? - Это уже второй вопрос... А сейчас, извините, меня ждут дела. Я сыт и ужинать не буду. Я ведь к вам мимоходом. Он встал, шагнул из круга и исчез. - Минутку! - крикнул вслед Нури. - Какова достоверность ваших предсказаний? - Айболит считает, что без пяти сто процентов, - донеслось из темноты. - Правда, снабженцы жалуются, что дисперсия велика, но они всегда недовольны. Кстати, Нури, лично вам предсказываю: побывав у Художника, вы догадаетесь, как гракула сбежала из изолятора... Пролетела над костром ночная птица, кто-то тихо прокрался к ручью и долго лакал воду. Потом взошла луна, и стена леса разделилась на детали, потеряла черноту. Олле и Нури хлебали из котелка, и Олле тихо рассказывал: - В этом массиве десять волхвов, кое-кого я знаю. Сатон к ним прислушивается... Видишь ли, здесь творятся странные дела. Это раньше достаточно было организовать среди природы запретную для человека зону - и можно было быть уверенным, что все там пойдет само собой. Будут множиться растения и зверье разных видов, установится естественное равновесие. Так и было, поскольку заказники и заповедники в экологическом смысле оставались частью окружающей природы... Сейчас положение изменилось. Естественность и дремучесть в лесном массиве ИРП? Они наполовину созданы нами в далеко не завершенной попытке реставрации природы. Здесь сейчас все перемешалось - настоящее и синтезированное, природное и привнесенное. Ведь даже почвенный слой частью пришлось создавать заново, даже вот этот ручей, что журчит рядом! Я помню, каких трудов стоило остановить рост стимулированных растений, чтобы они не заглушили тех натуральных, что оставались в массиве до создания Института... Сейчас здесь образуются микрозоны со своими особенностями, своим микроклиматом, новыми видами растений, животными-мутантами и потомками мутантов. Я недавно отловил двухметровую змею, сплошь покрытую колючками. Она бросалась на меня и тихо гавкала. Откуда она взялась? Биологи говорят, что такую никто не делал... Я видел в саванне рогатую ламу, видел нетопыря с птичьим клювом и зеленого лебедя... Волхвы пытаются во всем этом разобраться, оценить - как уживается старое и новое, кто на кого и как влияет. Ведь порой неясно даже, кто кого ест! - И кто они, волхвы? - Не знаю. Знаю только, что люди эти страха не имеют, месяцами не выходят из леса, работают в одиночку. Сатон вообще не любит, когда в зоне ходят группами. Мы, по сути, исключение. Нури проснулся первым. Справа половину неба заслоняла ромашка, а слева сидел пес. Нури зажмурился, ромашка коснулась щеки. Клацнул челюстями пес. Нури встал, осмотрелся. Холмистая зеленая равнина уходила вдаль, овальными зеркалами блестели озера. Маленькие рощи толпились у берегов. Розовые фламинго стояли в воде, разглядывая собственное отражение. Очерченная ночью граница леса исчезла - лес переходил в саванну постепенно. Пробежало небольшое стадо антилоп незнакомой породы. Воздух был прозрачен и свеж. Нури вздохнул, сбросил одежду и побрел вдоль ручья туда, где негромко шумел водопад. Ручей падал с обрыва в небольшую заводь и вновь вытекал из нее по каменистому ложу. Нури прыгнул с разбегу и купался, пока не надоело. Потом вылез из воды, пошел к лагерю и увидел Дровосека. Дровосек сидел на округлом валуне, подперев голову, и размышлял. Топор лежал рядом, какая-то зверушка суетилась на рюкзаке, заглядывая внутрь. Нури остановился неподалеку, не желая мешать человеку в его раздумьях. Желтый кленовый лист спланировал и угнездился на влажном плече Нури. Над головой тонко, с переливами, засвистела невидимая в листве пичуга и умолкла, словно вся израсходовалась на трель. Дровосек размышлял. Неслышно ступая, подошли Олле и пес, стали рядом, замерли. На паутинке спустилась с ветки гусеница и стала раскачиваться у самого носа пса. Гром вытаращил глаза, следя за ней, но не шелохнулся. Дровосек размышлял. - Отвергла Амалья баронову руку! - не выдержал наконец Олле. - Святые дриады! Мы уже минут десять глядим на вас, неподвижного, и не можем понять причину столь мучительных раздумий. Гром хапнул гусеницу и тут же выплюнул. - Знаю, - сказал Дровосек, не подняв головы. - Вас здесь трое. Конь еще на водопое. Здравствуйте. - Здравствуйте и вы. Но все же... - Рубить или не рубить, вот в чем вопрос! С одной стороны - надо рубить, ибо этот вяз имеет дупло. С другой - дупло можно запломбировать, и вяз еще лет двадцать простоит. Но с третьей... - Как, есть еще и третья? - Но с третьей, - Дровосек вздохнул, - в дупле совиное гнездо. Если я его заделаю, куда денется сова со своими двумя совятами? И в результате кто-то будет лишен радости видеть живую сову при лунном свете... У меня блекнет волос, когда я подумаю, что это может с кем-то случиться. Все трое тяжко задумались, а потом Нури спросил: - Вы связывались с центром? - Еще бы! Сатон передал задачу на большую машину. - И что? - Ах, Нури, машина ответила, что мне на месте виднее. Поскольку вы, вот именно вы, забыли заложить в программу задачу о сове. У вас, видите ли, там общие тезисы: общение с млекопитающими, общение с пернатыми. В одной куче и сова, и попугаи-неразлучники... Нури смутился: замечание было справедливым. Олле, у которого золотой конь, и Отшельник, который провожал их через озеро верхом на Геннадии, такой ошибки не допустили бы. Конечно, возьмись Нури теперь, через год работы с детьми, составлять программу по разделу "радость" - она была бы гораздо полнее... Но что все-таки делать с дуплом? - Знаете, я, пожалуй, пойду. - Дровосек стряхнул зверушку с рюкзака. - Оставлю все как есть. Птенцы подрастут, тогда и дупло заделаю... А если вы ненароком увидите Айболита, передайте, что тот заяц, которому он недавно грыжу вправил, чувствует себя отлично. - Интересно, - сказал Нури, когда Дровосек скрылся в чаще. - За все время мы не встретили ни одного по-настоящему серьезного человека. Это ж надо - "волос блекнет"! Олле засмеялся: - И не встретим! Сатон имеет неограниченные права в подборе кадров, и он берет к себе только мастеров. А мастеру не нужно поддерживать авторитет, как спадающие штаны, - двумя руками. Руки у него всегда свободны, и он делает свое дело весело и с любовью. Все хорошее на земле создано мастерами, щедрыми сердцем и чуждыми зависти... И знаешь, что Сатон считает первым признаком мастера? Умение восхищаться чужим делом. Настоящий мастер, даже в том редчайшем случае, когда он имеет административную власть, не станет мешать чужой работе, не станет занудой. Через два часа пути они развернули карту. Причудливые, без какой-либо закономерности, извивы отмечали пройденный за четыре дня путь. Впрочем, закономерность была: линия ни разу не вошла в массив глубже, чем на километр. - Она избегает джунглей, - заметил Олле. - И ни разу не вышла за пределы территории, хотя привыкла к пескам и, казалось бы, должна забраться подальше в пустыню. Тут в часе ходьбы лечебница. Может, Айболит что-нибудь знает. Зайдем? - Зайдем, но я весь в сомнениях. Мне кажется, что мы не приблизились к ней ни на шаг. Гром ведет так, будто гракула только что прошла здесь, наша средняя скорость - семь километров в час, а мы ни разу не видели ее даже издали. Между тем резвостью она не отличается и поспать любит. - Днем раньше, днем позже - какая разница? Никуда она от нас не денется. - Нам бы орнитоплан... - Нет, - сказал Олле. - Это было бы нечестно. У нее и без того мало шансов, нас ведь четверо, а она одна. Лечебница - комплекс легких строений с примыкающими к ним вольерами - разместилась в роще на склоне зеленого холма. Здания связывали протоптанные в траве извилистые тропинки. Как и всюду, здесь было много воды: огибала холм небольшая тихая речушка, а невдалеке виднелось заросшее тростником и кувшинками озеро. Было безлюдно, и было бы тихо, если бы не медведь. Он выл и то катался по траве, то подбегал на задних лапах к дубу и драл кору, оставляя длинные царапины. Попытавшись залезть на дерево, медведь свалился и остался лежать с закрытыми глазами брюхом кверху. От поясницы и ниже он был выбрит, и над ним роились пчелы. Олле, отмахиваясь от пчел, сел на траву рядом. - Все маешься? - сказал он. Медведь открыл один глаз, увидел Олле и затряс головой. - Думаешь, померещилось? Это я самый и есть. - У-у-у! - застонал медведь, хватаясь за поясницу. Весь он был перемазан медом, на спине налипла трава, а по голой серой коже ползали пчелы. В вольере, втянув голову в плечи, стоял на одной ноге грустный аист и рассматривал их сквозь сетку. Нури пчел не любил. Он снял с коня рюкзаки, улегся неподалеку, достал яблоко, надкусил, и тут же с дерева спустилась обезьяна. Она подошла, держа перед собой загипсованную руку. Нури вздохнул, отдал яблоко. Обезьяна взяла его здоровой рукой, села рядом, задумалась о чем-то. Подошел конь, широко расставил ноги, наморщил лоб и уставился на обезьяну. - Будем ждать, - сказал Олле. - Кто-нибудь придет, явится или прибежит. Нури расслабился, давая отдых ногам. Потянулись светлые минуты полного покоя, какого Нури, сколько себя помнил, никогда не знал. Ему было знакомо озарение, состояние пронзительной ясности, когда неразрешимая, казалось бы, задача решалась одним взлетом мысли. Но не созерцание - непривычное ощущение, когда видишь себя со стороны и ползут расплывчатые мысли о себе самом, вчерашнем и завтрашнем. И почудилось Нури, что он ушел от кибернетики потому, что исчерпал себя, испугался, что ничего больше сделать в ней не сможет. Но тогда он не имеет права и работать с детьми, ибо воспитателем может быть только тот, кто в расцвете творческих сил... - Ты что? - Олле склонился над ним. - Устал? - Так, - Нури смущенно улыбнулся. - Чертовщина всякая в голову лезет. На поляну неподалеку неожиданно выбежал пятнистый олень. За ним со шприцем в руке гнался Айболит. Олень был мокрый и тяжело дышал. Айболит в белой накрахмаленной куртке с золотыми пуговицами и красными крестиками на рукавах, напротив, был свеж и румян. В два прыжка он догнал оленя, на бегу всадил ему под лопатку шприц, сделал инъекцию, остановился и взглянул на часы. - Семь и восемь, - довольным голосом сказал он. - Средняя скорость стометровки на километровой дистанции. Мировой рекорд. В сандалиях на длинных ногах и в шортах, он был невероятно подвижен. Усы у доктора торчали чуть не на ширину плеч, выгоревшие брови то низко опускались на глаза, то взлетали до самых волос, стриженных ежиком. Он был рад видеть всех - и Нури, и Олле. Его порадовал конь золотой с белой гривой и Гром с холодным носом, что говорило о телесном и душевном здоровье достойного пса... - Ы-ы! - взвыл медведь. - Завтра попробую змеиный яд. - Доктор ухватил медведя за холку, поставил на четвереньки. - Застарелый радикулит. - А яд зачем? - не понял Нури. - Радикулит! Но заметьте, когда Олле принес его, он и встать не мог... Они пошли по тропинке к главному корпусу, который от других отличался мачтой с поднятым на ней белым флагом, украшенным красным крестом. На перилах дощатого крыльца сидел сердитый орел. Доктор вынул из кармана термометр и, проходя мимо, сунул орлу под крыло. Орел медленно повернул голову и вдруг подмигнул. Нури вздрогнул: - Что это с ним? - Пустяки. Неврастения в легкой форме. - Скажи на милость, с чего бы это? - Стервятник! Поставьте себя на его место... - М-да, - сказал Олле, - в наше время быть стервятником - надо иметь мужество. Лечебница внутри была прекрасно оборудована. Стояли рентгеновские аппараты, приборы для анализов и лечения электричеством. Айболит на ходу давал пояснения, перебегая от одного пульта к другому. - Нет, я здесь, вообще-то, не один, это только сейчас работы мало. Посмотрели бы вы, что весной творится! Брачные игры. Сплошной травматизм. Расшибают лбы до крови, ходят искусанные и ободранные, не успеваем повязки накладывать... Он тихо растворил дверь небольшой комнаты. Там было пусто, только вдоль стены рядком сидели волки. Числом пять. Все в намордниках. - Мои язвенники. Волки даже не шевельнулись. Они разглядывали плакат - схематическое изображение распятого волка с красными точками по телу. На плакате надпись: "Схема лечения язвы желудка у волка методом иглоукалывания". - Наглядный результат разгильдяйства, - с горечью сказал Айболит. - Грубейшая ошибка диетологов. Составили рацион без учета кислотности волчьего желудка, и вот любуйтесь. Он закрыл дверь, повел друзей дальше. - Я гляжу, у вас весьма разнообразные методы, - сказал Нури. - Электрофорез, пчелиный яд, иглоукалывание, антибиотики. А как же это, помните? Он всем по порядку дает шоколадки и ставит, и ставит им градусники... - Вы о моем пра-пра-прадеде? Чуковский верно написал: он был великим лекарем. На его капитальном труде "Лечение всяких болезней градусником" воспитывались поколения врачей. И не только ветеринаров. - Айболит перестал бегать, скрестил на груди руки. - Однако времена меняются. Шоколадка и сейчас не вредит, и градусника я не отвергаю. При неврастении. Но аиста лечу кордиамином. - А что с птицей? - Расширение сердца. Полагаю, надорвался, когда кому-то двойняшек нес. Доктор вновь обрел подвижность. Он побежал по коридору, увлекая их за собой, выскочил наружу. - Все это текучка и текучка! Я вправляю вывихнутые мослы, зашиваю рваные бока, но это не решает вопроса. Нужны кардинальные меры, нужна профилактика животного травматизма. Вот смотрите! В громадном вольере дружно, без драк, гонялись за курами петухи. Они были в нагрудных панцирях и шлемах с забралами. Видимость из-под забрал была плоха, и петухи порой с лязгом сталкивались. Тогда они замирали на секунду-другую, обменивались ненавидящими взглядами, раскланивались, низко приседая, и снова продолжали беготню. У вольера, склонив набок голову, сидел Гром и восторженно вздрагивал при каждом столкновении дребезжащих пернатых. - Бойцовые петухи, - прокомментировал Айболит. - Хулиганы. Каждый мечтает пустить из соседа кровя. А в доспехах дуэль не имеет успеха. Когда привыкнут жить мирно, будут снова ходить голыми... Но это еще не все. Айболит провел их на детскую площадку - обширный, на десяток гектаров, изолированный глухим забором парк. Здесь обитали животные разных пород - одногодки. ИРП вел широкий эксперимент по изучению поведения животных в условиях, когда изобилие пищи и совместное, с раннего возраста, воспитание исключали побудительные причины для проявления агрессивных инстинктов. Отсюда не хотелось уходить. Лужайки пестрели от звериной детворы. Боролся медвежонок с двумя щенками динго, взрослая шимпанзе кормила молоком из бутылки с соской замурзанного тигренка, а рядом слоненок отгонял веткой мух. Выбежал из зарослей коричневый лосенок, облизал Нури руку и умчался в погоню за жеребенком зебры. За ноги доктора хватался, просился на руки маленький барсук, а за бородатой, с большим выменем козой следовали, как привязанные, лобастые непуганые волчата, - стоило козе остановиться, как волчата тут же присасывались к ней. Бегая по кругу, играли в пятнашки цыпленок страуса и такого же роста сайгак. - Конечно, - вздохнул Айболит, - неудобно сегодня есть того, кого вчера сосал, но... не знаю, что получится. Он высвободил ус из цепких лапок барсучка, похлопал животное по животику и опустил его на землю. - Мы, естественно, не собираемся переделывать саму природу хищника и не предполагаем, что у каждого в квартире будет персональный волк. Но иметь общественного квартального тигра - это вещь! Представьте, утром вы спускаетесь со своего тридцатого этажа и видите: на клумбе сидит он, весь полосатый, и нюхает розу. Ныряете вы в дворовый бассейн, а рядом резвятся два жэковских тюленя... И я вас спрашиваю - что это будет, а? - Зверинец? - Это будет удивительная жизнь. Тигр проводит вас до гаража и даст вам зарядку бодрости на целый день. - Действительно... - только и смог сказать Нури, ошеломленный раскрывшейся перспективой. Из дальнейшей беседы выяснилось, что не далее как вчера гракула более двух часов любовалась обитателями детской площадки. - Она была вот здесь, на заборе. И мне кажется, иногда даже хихикала, - сказал Айболит. - И вы не пытались ее задержать? - Зачем? Ведь, судя по инею под мышками, она была вполне здорова. За следующий день они прошли километров двадцать. Олле явно не спешил. Его, по сути, больше интересовали животные, которых встречали во множестве, чем поиск. На частых привалах он посылал Грома вперед, и тот привычно выгонял на них то антилопу странной окраски, то похожую на маленького медведя росомаху. Тогда Олле щелкал затвором аппарата, и они подолгу любовались голографическими изображениями зверей. - Завтра мы будем у Художника, - устраиваясь на ночлег, объяснил Олле, - а послезавтра, такое у меня предчувствие, мы найдем ее. Думаешь, она от нас убегает? Ничего похожего. Она просто знакомится с Землей и ее обитателями. И все, что она видела, ей понравилось. Художника они вспугнули в полдень. Оставив мольберт и мелькая пятнами камуфляжного костюма, он умчался от них и скрылся в дверях низкого строения у самой кромки леса. - Совпадение, - сказал Олле. - Видно, кто-то заболел. - Ну да, и он кинулся ставить банки? Прибавив ходу, они через минуту-другую уже входили в небольшой, хорошо ухоженный дворик. В дверях дома стоял ослепительный красавец в смокинге и мизинцем разглаживал тонкие усики. - Где Художник? - закричал Нури. - Простите, - красавец поправил пробор. - Не понял? - Художник где? Что с человеком? Почему он так быстро бежал? - Волчьим наметом, - добавил Олле. - По пересеченной местности. Красавец потупился: - Не мог же я встретить вас небритым. - Так это были вы? Не может быть! Красавец заблестел зубами. Его синие глаза ласково светились. - Я прошу прощения, - он смущенно взмахнул пушистыми ресницами, - я не успел сменить запонки. - Не может быть, - тупо повторил Нури. - Увы, действительно не успел... Дело в том, что я вас ждал завтра. Располагайтесь, прошу. О, какой конь, сколь прекрасны его формы, сколь неотразим взгляд его фиолетовых глаз! Вы позволите, Олле, я коснусь его? - Он поднял ладонь, и конь уткнулся в нее бархатными ноздрями. - Спасибо, милый, я потом нарисую тебя... Это ваш знаменитый пес? Плавная речь Художника прервалась, он пригляделся к собаке. - Мутант, да? - Вы кинолог? - Я анималист. На мутантах собаку съел... Что с ним? Гром ощетинился и присел, обнажились страшные клыки, послышался низкий рык. Олле стремительно обернулся и схватил пса за голову. - Однако у вас реакция! - с восхищением сказал Художник. - Спокойно, Гром. Он не ест собак. Это идиома. - Р-рад, - выдохнул пес. Потом, косясь на Художника, вышел за изгородь. - Я же сказал, мутант! Обычный пес, он что? Он ориентируется на интонацию, жест, на психологический настрой хозяина. А этот, не спорю, хорош, зверовиден, силен, верен, но... псовости не хватает. Как вам объяснить? Ну, самомнения много. А псовость - она исключает самомнение. Давно он у вас разговаривать научился? Олле засмеялся: - Давай, добрый хозяин, показывай свой вернисаж, а то о твоем таланте каждая муха в саванне жужжит. А Гром, к сожалению, говорить не может, не так устроен. Понимает почти все, но слишком буквально. Бревенчатые стены большого помещения с матово светящимся потолком были сплошь увешаны полотнами. На них во всех мыслимых ракурсах были изображены животные. Художник почти не уделял внимания пейзажу - он лишь угадывался, но животные были выписаны тщательно, в почти забытой манере - лессировками. Нури долго стоял у двух картин. На первой был изображен гепард в спокойной позе. Изящный и ленивый, он казался воплощением безразличия, зеленые глаза равнодушно смотрели на Нури и сквозь него. На второй - тот же гепард в беге. Загривок, спина и хвост образуют прямую линию, хотя тело сжато в комок и кажется вдвое короче, чем на первой картине, а задние ноги вскинуты вперед и дальше короткой морды. Пейзажа нет, только какие-то удлиненные пятна, на фоне которых почти физически ощущается стремительность бега-полета. - Нравится? - спросил потерявший многословие Художник. - Очень. Но в нем что-то не то. Зверь, но какой-то не такой. Очаровательный и... не страшный. Художник хмыкнул и промолчал. Гости разглядывали картины и в каждом животном замечали что-то неуловимо ненастоящее. Иногда нарочитость проглядывала в самом облике зверя. Тигр с ласковой мордой, спящая в траве выдра - и на боках у нее маленькие ласты, свисающий с ветки боа имел грустные коровьи глаза, а гигантский муравьед был спереди и сзади совершенно одинаков. Вместе с тем эти несообразности отнюдь не портили впечатления. Более того, они казались вполне естественными. - Это что, фантазия? - Олле остановился возле картины, изображающей бегемота с раскрытой пастью: на резцах его красовались две золотые коронки. - Необходимость. - Художник подровнял белоснежные манжеты. - Полагаю, пора объяснить. Вот вы, Нури... Ваше увлечение - механик-фаунист. А скажите, каких животных вы делали? - Почти всегда чешуйчатых чертей. - А почему не бурундука или, скажем, зайца? Нури задумался, пожал плечами: - Не знаю. Как-то сделал щенка, он у меня пищал, когда наступишь на хвост, и уползал под стол. Потом больше не хотелось. Но чертей я наделал порядочно. Люди рассказывают, они до сих пор обитают в песках на Марсе. - Еще вопрос. Представьте, что этот механический щенок лизал бы вам руку? - Нет! - Нури передернуло. - Это было бы жутко и отвратительно. - Отвратительно... Очень точное определение, - задумчиво сказал Художник. - Это как если бы ребенок играл с куклой, у которой настоящие живые глаза и которая чувствует боль. Нет! Игрушка должна быть игрушкой независимо от того, кто с ней играет - взрослый или ребенок. В этом смысле мои картины имеют сугубо утилитарную цель. Я ищу то единственное, что придает животному образ игрушки, не нарушая ощущения подлинности. Вообще, это область психологии, а я не силен в ней. Знаю только, что мои работы используют профессионалы механики-фаунисты, что люди с большей охотой приобретают зверей, сделанных по моим эскизам, нежели точные копии. Нури словно взвешивал каждое слово Художника. Этот синеглазый красавец, который сокрушался по поводу запонок, - кстати, Нури так и не понял, зачем надо было менять в манжетах великолепные александриты, - был вдохновенным мастером. И если то, что они видели, называлось эскизами, то каковы же законченные работы? Облик Художника, его исполненные непринужденного изящества движения странно гармонировали с удивительными картинами в темных рамках, создавая немного грустное ощущение когда-то виденной и забытой красоты. Интересно, как Олле воспринял этот совершенный жест - протянутую и потом раскрытую руку, в нее ткнулся носом конь, и было видно, что Художник принял это как подарок... Нури покосился на руки Художника, и тот, уловив взгляд, поднял к лицу обе ладони, покрытые ороговевшими мозолями. - Что вы, Нури! Я ведь надеюсь когда-нибудь стать вашим коллегой. Если буду достоин. И... разве можно допустить, чтобы кто-то работал за тебя? И этот дом, и все остальное я сделал сам. - Простите, - вмешался в беседу Олле. - Что это? Почему вдруг голография? Квадратная рама окаймляла объемное изображение поляны в закатном свете и темную стену леса, а над ней, над самыми верхушками деревьев, розовело нечто вроде аэростата, но с короткими толстыми отростками по бокам. - Не успел зарисовать, пришлось заснять... Это гракула, которую вы ищете. Она была здесь вчера. Выкатилась на поляну, имея форму диска. Были сумерки, и она стала накачиваться. Знаете, у нее в подошвах клапаны. Она вытягивает ногу, набирает в нее воздух, а потом сжимает, как гармонь, и перегоняет его внутрь. Она лежала на спине и, работая двумя ногами, порядком накачала себя. Потом она грызла хворост, и у нее в глубине, возле пупка, засветилось что-то похожее на гаснущие в костре угли. И она стала округляться. Пока я бегал за аппаратом, она раздулась и поднялась над лесом. Ветер унес ее от меня. - Вот и все, - сказал Олле. - Тебе ясно? - Вполне, - ответил Нури. - Если она способна нагревать в себе воздух и пользоваться законом Архимеда для передвижения, то уж принять вид матраца... Это я сам вынес ее из изолятора, когда пришел менять матрац! Итог подвел Художник: - Одно предсказание Волхва сбылось, - сказал он. - Дело за вторым. Этот дуб был не из тех, что вытягивались за год-другой, подгоняемые стимуляторами. Покрытый мхом, раскидистый, с толстым неровным стволом, он был естественно стар и громаден. Стоял дуб на отшибе, возвышаясь над рощицей дубков. У подножия его копошились полосатые поросята, и, угнездившись на нижней развилке, их рассматривала гракула. Гром улегся неподалеку, положив голову на вытянутые лапы. Морда его выражала сознание выполненного долга и гармонии с окружающей действительностью. Олле, стоя на спине у коня, объезжал рощицу кругом, непрерывно щелкал затвором аппарата. Нури возился с прибором связи. Сориентировав створки антенны на еле различаемую в невозможной дали иглу башни ИРП, он подозвал Олле. - Рельеф позволяет использовать лазерную связь. Прямая видимость. Вызываю деда. Метрах в трех от земли возникло туманное пятно и оформилось в привычный образ директора ИРП. Сатон сидел в кресле, видимый по пояс. Изображение не имело четких границ. В ИРП над столом директора спроецировалось такое же изображение стоящих рядом Олле и Нури. Сатон поднял голову, дернул себя за бороду. - Мы нашли ее, профессор, - сказал Нури. - Я так и подумал. Как там она? - Висит на дубе. Сменила расцветку. Сейчас она бледно-сиреневая по краям, а серединка в незабудках по зеленому полю. - Ага! И что вы собираетесь предпринять? - Ничего. Вернемся домой. - А она? - Я полагаю, пусть висит, - сказал Олле. - Пусть катается диском, или бегает козой, или плавает моржом. В конце концов, мы убедились, что она на Земле акклиматизировалась. Ей здесь хорошо, и пусть живет Нуриным и прочим ползункам и ходячим на забаву. - Говоришь, по зеленому полю незабудки. Странный вкус! - Сатон откинулся в кресле, усмехнулся и исчез. Они возвращались домой, в ИРП, но еще долго было слышно, как на дубе хихикали уже две гракулы. ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМЫЙ Альдо очень спешил. Он почти бежал в сторону от поселка, от огней, в темноту. Легкие судорожно расширялись, и сердце билось не в груди - во всем теле. Он привычно провел рукой у пояса - там, где крепилась маска, и не нашел ее. На секунду возникла мысль вернуться. Но впереди, совсем рядом, мелькнула отраженным светом чешуя черта, он потянулся к нему и упал. И еще успел подумать, что у ребят вечерний отдых сорван... - Как и раньше, мы формируем группы здесь, на Земле. Они проверяют себя на совместимость, работая в экстремальных условиях, более жестких, чем на Марсе. Год практики на орбитальной станции - это сильная проверка. Лишние отторгаются. Там дружба без лукавства, уважение взаимно, ибо каждый из них - личность. И вдруг это ужасное несчастье, без смысла, без повода. Он вышел из лагеря ночью один, без маски. И погиб. Двадцать лет. Представитель Совета наклонился к Сатону, поймал его взгляд. - Мы посылали экспертов, доктор, и провели осторожную проверку. Психика у всех в абсолютной норме, иначе и быть не могло. Но создается впечатление, скорее - смутное ощущение, что там каждый сам по себе. И в этом смысле Совет считает неблагополучными девять колоний из десяти, действующих на Марсе. У нас нет фактов, но в этих случаях, вы знаете, Совету достаточно и сомнения. Если причина несчастья останется нераскрытой, Совет будет вынужден заменить группы. Это крайняя мера, но мы не можем рисковать. - Альдо. Один из ребят Нури. - Сатон сгорбился, долго молчал. - Отозвать кол