е, лапонька, иди ко мне, ванечка-встанечка. Харкай, харкай, родимый! Урода хочешь слепить? Лепи! Я к вам приползать буду, грызть вас буду. Рвать! зубами этими... без губ! Костями - понял? Тарас оскалился и постучал ногтем по своим длинным белым зубам. Волоча ведро, я подошел к Тарасу. Я помнил заповеданное мне Костей-Константином, волновиком в"--1 среди русалколовов: "Если можешь выдернуть чувака - выдергивай. Не можешь - не рыпайся..." - Тара, - сказал я и тронул его за руку, - Тара, не зли их. Скажи спасибо, что сразу не заплевали. Может, обойдется? Тара. Вычистим все - и уйдем... - Пшел, - Тарас оттолкнул меня и заорал прыгуну,стоявшему перед нами: - че ты боишься? Ты?..Харкнуть хочешь? Да? Не знаешь, как это делается? Гляди! И делай, как я! Тарас набрал полный рот слюны и... Нет, прыгун не стал отвечать тем же. Когтями он вцепился в свое мягкое зеленоватое, ненавистное и омерзительное ему тело и рванул так, как подгулявшие мужики рвут на себе ворот душащей их рубахи. Тело, кожа и плоть разлезлись легко, словно были на молнии-застежке. И мы увидели удары чужого сердца, и пленочные легкие, и стиснутые, уложенные... Тарас заорал и попятился назад: - Нет! Нет! Миленький, не надо! Не надо! Я шутил. Шутил! Горло прыгуна, открытое нам, беззащитно вздрагивало, будто приглашало протянуть руку и прекратить, прервать эту отвратительную, непереносимую для нас жизнь, но не было сил спокойно глядеть на это переплетение уродства подплоти, на эту подкожную жизнь. Прыгун задрал морду, осклабился, нарочно, видимо повторяя оскаленные морды своих убитых товарищей, только что растаявшие в грязи, облепившей его когти. Тарас орал что-то нечленораздельное, его колотила дрожь, он часто приседал, вскакивал, махал руками. - Тара, Тара, - утихомиривал я его, - ну что ты? Это - машина... Ну? Ты у машины работающей открыл капот - так же все подрагивает и такие же точно проводочки, шланги... ну? - Пошел ты, - плачущим голосом сказал Тарас, - я теперь на машины и на двигатели спокойно смотреть не смогу... Он снова попятился, поскользнулся, и я не успел его поддержать, поскольку прыгун с силой подсек Тараса по ногам хвостом. Тарас грянулся оземь. Прыгун упал на него и прижался к нему всем своим разорванным, разверстым телом. Прыгун стоял на всех четырех, широко расставив лапы, с отвисшим огромным животом. Живот чуть колыхался - то поднимался, то опадал. И тогда прыгун с ненавистью залаял, оттолкнулся от пола пещеры всеми четырьмя лапами и запрыгал, словно резиновый мячик. разбрызгивая слизь и жижу. "Летающий крокодил, объевшийся малиновым вареньем", - уныло подумал я и ужаснулся верности сравнения и его неуместности. Прыгун лупил животом о камни с тою же ненавистью, с какой он распахнул перед нами свое тело, будто теперь он хотел убить, выбить из себя омерзительное, страшное, как тогда он хотел это омерзительное разорвать. Прыгун остановился, отдыхая. Теперь он непомерно распух. Он стал огромен. Маленькие его глазки почти исчезли, стали щелочками. Давясь, он распахнул пасть и принялся выталкивать из себя нечто мешающее ему, не дающее продохнуть, вставшее поперек горла. Этим "нечто" оказался перемазанный в зеленой слизи Тарас, брямкнувшийся на пол. - Как заново родился, - прохрипел он. - Тара, - я нагнулся к нему и попытался помочь подняться, - ну их, Тара... Пошли отсюда. Свалим... Я не договорил. Трехлапый легонько поднес мне, и я лег на загаженный пол. "Все, - понял я, глядя в беленый, кое-где с оплывами от струй огнеметов высоченный потолок пещеры, - пр(говор или пригов(р - как хочешь." - Гули, гули, гули, - услышали мы женский голос. Глава восьмая. Наталья Алексеевна и ее квартира Прыгуны зашевелились, отвернулись от нас. - Гули, гули, гули, - по проходу шла Наталья Алексеевна и волокла целую корзину чего-то съестного. Прыгуны дернули в ее сторону. - Она бы еще сказала, - выхрипнул Тарас, - ципа, ципа, ципа. - Тара, - я приподнялся, - у тебя юмор появился, прежде за тобой этого я не примечал. На пользу пошло? - Конец, - грустно сказал Тарас, он так и стоял на четверьках, не пытаясь подняться, - конец мне, Джекки. Помнишь, ты как-то болтанул, что в какой-то инопланетной книжке древней вычитал стихотворение "Как чешутся лопатки! Кажется, у меня прорезаются крылья!"? Мы еще ржали над тобой. - Ну, помню, - ответил я, поглядывая на Наталью Алексеевну. Она все сыпала и сыпала корм из корзины прыгунам, и те чинно-благородно, не суетясь и не налезая друг на друга, как голуби или свиньи, хряпали каждый свое, забыв и думать о нас. - Вот, - печально сказал Тарас, - а у меня зад чешется, хвост прорезывается. Этот прыгун меня, кажется, заново родил. Я вспомнил сержантово превращение и испугался. Я прихватил Тараса за плечо и с ужасом убедился, что зеленая слизь, облепившая беднягу, твердеет и костенеет - Брось ты, - пробормотал я, - вставай и пошли. Убирать не будем. Лучше на рапорт отправиться, а потом хоть к русалкам, хоть к паукам... - Это ты брось, - равнодушно сказал Тарас, - брось и руку вымой. Кто его знает: может, заразная. Будешь ходить с лягушачьей лапой - вот смеху-то будет... Наталья Алексеевна тем временем окончила раздавать хряпало и ходила промеж прыгунов, нежно поглаживая их по хребтинам. Прыгуны урчали и посвистывали. На Наталье Алексеевне был обычный черный брючный костюм, только сапоги у нее были сегодня повыше, чем обычно. - Привет, - продолжал гнуть свою линию Тарас, - мне Джарвис рассказывал: "отпетый" или "карантинный" может не только в "вонючие" залететь, из него и жаба может вылепиться... - Перестань, - попытался я успокоить Тараса, - Джарвису-то откуда это знать? Нашел тоже ветерана. Ему Натали выше тройки на анатомии никогда не ставила. Вставай! - я потянул Тараса. - А вот увидишь, - обреченно сказал Тарас, - вот увидишь. Наталья Алексеевна закончила свой обход интеллигентно хряпающих, с наслаждением посвистывающих прыгунов, погладила искалеченного мной трехлапого, чья лапа свисала уже не жалостно, а как-то издевательски-иронически, и направилась мимо нас в сторону кладовки. У отпертой двери кладовки она позамешкалась, потерла стенку, шершавую, шелушащуюся. С громогласным щелком в стене отворился квадратный лючок, а в нем туго свернутой резиновой змеей покоился шланг с металлическим удлиненным наконечником. Я был так потрясен этим зрелищем, а главное - внезапно открывшимся пониманием того, как близко было наше избавление от унизительной, неподъемной работы, что даже не двинулся с места, чтобы помочь хрупкой Наталье Алексеевне разматывать тяжелый длинный шланг. Я застыл наподобие костенеющего в прыгуна Тараса; до слуха моего дотекло бессловесное, но тем более страстное, звучное, слитное пение: это прыгуны, нахряпавшиеся всласть, прижмурив и без того крохотные глазенки, вытянув в одну сторону морды, - запели? завыли? заныли! - мелодично и страстно, не то благодаря Наташу за хорошее угощение, не то скорбя об утраченной молодости, не то радуясь внезапно наступившей, блаженной, теплой, как наспанная подушка, сытости. Наталья Алексеевна оставила шланг змеиться на искорябанном неровном полу пещеры, сама же подошла к нам поближе, нагнулась и, порывшись у самых-самых наших ног с дивным, ванным, домашним звуком выдернула из пола пещеры невидимую нам затычку. Жижа начала засасываться, уходить вглубь, проваливаться в небольшое гулкое отверстие. Затем Наталья Алексеевна пустила воду и для начала окатила нас с Тарасом, а уж вслед за этим принялась смывать следы побоища, учиненного Тарасом. Я затрясся от холода. Тарас же, напротив, бодренько вскочил на ноги и рванул помогать Наталье Алексеевне. Тугая струя холодной воды сшибла, снесла с него уже почти застывшую зеленую коросту, вымыла тело и вымыла душу, смыла из сознания страх превратиться в нечто отвратительное, ужасающее, от чего хочется бежать, а как убежишь от себя, как выпрыгнешь из себя? - что хочется сорвать, сбросить, - а как сорвешь, сбросишь собственное тело? Тарас, мокрый, сиящий, суетился воокруг Натальи Алексеевны . - Наталья Алексеевна, Наталья Алексеевна, - захлебывался он, - дайте я шланг подержу... а? Вам удобней будет, легче? А? Дайте подержу?.. Струя лупила в пол, я видел, как пол пещеры освобождался от слизи, гонимой в отверстие у самых моих ног. Прыгуны тем временем, чуть поодаль, занялись какой-то незатейливой веселой игрой, напоминающей человеческую лапту; только три прыгуна: толстый, трехлапый и тот, что разрывал на себе тело, грустно стояли в стороне от общего тихого и какого-то воспитанного веселья. Они смотрели на останки своих друзей, смываемые Тарасом и Натальей Алексеевной. Наталья Алексеевна направляла струю, а Тарас сзади держал и подбирал шланг. Прыгун, разрывавший на себе тело, вздернул морду вверх и отчаянно залаял. В задранной его, скалящейся морде вновь промелькнуло сходство с неизбывной болью тех, кому Тарас огнем пропарывал брюхо. - Феденька, Феденька, - укоризненно произнесла Наталья Алексеевна, - нельзя же так убиваться... - Как вы их не боитесь? - радостно-льстиво спросил Тарас. Наталья Алексеевна оглядела чисто вымытый пол, блиставший, как только что залитый и тут же застывший каток, положила извергающий воду шланг и пошла к кладовке. Она сунула руку в квадратное отверстие для шланга, пошуровала там немножко, щелкнула чем-то, и шланг, вздрогнув, захлебнулся. Тарас принялся сворачивать его и впихивать в отверстие. Это получалось у него ловко и ладно. "Как бы не простудиться, - подумал я, стуча зубами, - однако с простудой в санчасть не возьмут." Наталья Алексеевна подошла ко мне. - Джек Никольс! - строго спросила она. - Как вы себя чувствуете? Я хотел было ответить: "Спасибо, хреново", но вовремя спохватился и сказал: - Наталья Алексеевна. Вы спасли нас от смерти. Наталья Алексеевна покачала головой: - Прыгуны не убивают безоружных. В крайнем случае, заплевали бы. Наталья Алексеевна нагнулась и заколотила пробку в полу. - Наталья Алексеевна, - завопил все еще не пришедший в себя от восторга вновь обретенной жизни Тарас, - Наталья Алексеевна! Я шланг сложил, как дверцу закрыть? Прыгун прекратил лаять, сглотнул что-то и прямым ходом направлялся к обрадованному Тарасу. Тарас попятился, готовый дать стречка. - Тарас, - так же строго прикрикнула на него Наталья Алексеевна, - ни с места! Забыли уроки? Прыгуны безоружных не убивают, а убегающих бьют ... Тарас застыл. И если есть где-нибудь на планете памятник под названием "В ожидании разноса начальства", то этот памятник должен был бы быть похож на замершего Тараса. - Федя, Федя, Федя, - нежно позвала Наталья Алексеевна , - Феденька... Прыгун поворотил к ней морду. Несмотря на холод, пронизывающий меня, я поразился тому, что бывает иногда и у рептилий осмысленное, почти человеческое выражение... "В чем дело, шеф?"- читалось на морде прыгуна. - Туда, туда, - Наталья Алексеевна замахала рукой в дальний угол пещеры, где уже резвились друзья-приятели прыгуна, - туда, - настойчиво повторяла Наталья. Прыгун мотнул головой резко, решительно, и коротко свистнул. Жест и свсит были недвусмысленны, они могли означать только одно: "Заделаю вон тому мокрому козу-дерезу и пойду играть в лапту". - Федя, - уже с заметной угрозой выговорила Наташа, - нельзя. Не-льзя. Не-льзя. Она четко отделяла "не" от "льзя" - и прыгун понял ее. Он развернулся, поджался, сгруппировался и прыгнул "вревх". Так называется этот сложный затяжной прыжок, совершенно бесполезный, ибо дает возможность спокойно прицелиться в распростертое, распяленное над тобой тело, - но исполненный особой отвратительной красоты. Все так же дрожа, я задрал голову, чтобы проследить длительное парение прыгуна. - Полетели на юг крокодилы, - запел издали вконец обнаглевший Тарас. - Похоже, - засмеялась Наталья, подошла к Тарасу и защелкнула отверстие шлангохранилища. Прыгун мягко приземлился на все четыре лапы, и прочие прыгуны заколотилив пол хвостами, выражая свое восхищение классным "вревхом". - Мальчики, - сказала Наталья Алексеевна, - пойдемте... Вам надо помыться и согреться. Х/б здесь оставьте. Я на склад позвоню. Пришлют. Мы пошли следом за Натальей Алексеевной. Я старался идти быстрее, чтобы согреться. Тарас болтал без умолку, в его тарахтении было что-то не совсем нормальное, что-то пугающее, будто он хотел удостовериться в том, что вот же я, вот! - живой и здоровый: треплюсь, говорю, слова складываю. Я. Я! И звук моего голоса, не лай, не свист, не урчание.. . Наталья Алексеевна остановилась у запертой двери, поискала ключ, открыла дверь. - Заходите. Я увидел мирный, комнатный коридорчик, стены в цветастых обоях, деревянную лестницу, ведущую наверх. - Ох, - задохнулся от восторга Тарас, - я тащусь... Мы вошли в коридорчик, и Наталья Алексеевна затворила дверь. - Ребята, - сказала она, - вы сходите помойтесь, вам обязательно надо вымыться, с мылом, под душем... Струей шланга мало что смоешь, знаете ли... - Что, - заволновался Тарас, - можем запаршиветь? То-то я чувствую... - Чешется? - заинтересованно спросила Наталья Алексеевна. - Ууужасно, - протянул Тарас. - Немедленно под душ, - скомандовала Наталья, и в тоне ее команды слышался испуг. Она чуть не бегом домчала до следующей двери, распахнула ее, щелкнула выключателем. - Быстрей, быстрей, - она замахала рукой, - и воду, воду погорячей. Белье я принесу... Второго приглашения не понадобилось. Мы опрометью кинулись в душ. Должно быть, оба одновременно вспомнили безгубое оскалившееся существо, заросшее уродливыми наростами. Мы втиснулись в душевую. Три аккуратные кабинки, на полу - деревянные решетки, кафель... - Мать честна, - охнул Тарас, - гляди! И мыло есть! Зеленые куски мыла лежали в коробочках из жести, приделанных к душу. Я снял нательную рубашку и кальсоны, бросил их на пол, пустил воду, встал под душ. Я закрыл глаза, я блаженствовал. Очень скоро я услышал покряхтывание Тараса и представил себе: вот я открываю глаза, а передо мной уже не Тарас, а... Я открыл глаза. Тарас мылся в кабинке напротив, с удовольствием отскабливая свое тело. Вокруг него валялось множество маленьких, похожих на коготки кошки, зеленых наростов. - Ты гляди, - он поднял какой покрупнее, - какая гадость на мне произрастала уже! - Дда, - горячая вода обминала, обнимала тело - в нашей карантинной душевой текла только тепленькая водичка, - ты все отскоблил? Я принялся намыливать голову. - Вроде все. Вот на спине только погляди: ничего не торчит? Тарас повернулся ко мне спиной. Из самого хребта, из позвонков вырастал, загибался здоровенный зеленый рог. Мыло стекало у меня с волос и ело глаза; я подошел к Тарасу и сказал: - Торчит. - А... То-то я чувствую, чешется, падла; ты его мыльцем потри и пошатай... Я стал намыливать рог. Он был мягок на ощупь и проминался под моими руками. Я покачал рог - он подался, словно молочный зуб. Тарас закусил губу: - У, блин, садистюга, садирует. Рви его, быстро! Я с силой рванул. Тарас заорал. Я вздрогнул: вместе с наростом я оторвал большой кусок кожи и видел теперь сочащуюся кровью плоть Тараса. Впрочем, рана зарастала довольно быстро. Уже поняв, в чем дело, я стоял наготове с мылом, и едва лишь на поверхности кожи стали появляться зеленые пупырышки, чешуйки, я кинулся затирать их мылом. Тарас вопил. Я прекратил мыльные процедуры, когда кожа стала гладкой, белой. - Падла, - отдувался Тарас, - массажист экстракласс... - Спасибо надо сказать, - я вернулся под свой душ и с наслаждением вытянул руки вверх, - гляди, я какого панта у тебя оторвал. Тарас поднял с пола зеленый рог. - Фиу, - присвистнул он, - вот это забодай меня козел, ну это спасибо... Я с собой возьму. - Уу, - я смывал мыло, теребил волосы пальцами, - над кроватью повесь. Трофей... Тарас бросил рог на пол. Некоторое время мы блаженствовали молча. Наконец Тарас сказал: - А Наташка на тебя глаз положила. Я молчал. - Слышь? - Слышу, - недовольно сказал я. Дверь в душевую приоткрылась, и мы услышали голос Натальи Алексеевны: - Мальчики, я вам белье положила на стулья. Когда кончите мыться, поднимитесь наверх по лестнице и направо. Моя первая дверь. - Наталья Алексеевна - позвал Тарас, - что вы говорите, мы не слышим из-за шума воды... Подождите, сейчас подойдем... Он подмигнул мне, и я громко сказал: - Наталья Алексеевна, спасибо большое. Я все услышал. Все передам Тарасу. - А что такое, - Наталья Алексеевна открыла дверь пошире, - у Тараса что-то со слухом? - Нет, - в сердцах сказал я, - у него с головой, по-моему, нелады. Не заходите, - повторил я, - не надо, - и, посмотрев на Тараса, добавил: - Мы стесняемся. Наталья Алексеевна прикрыла дверь. ...Мы оделись и вышли в коридор. Одна из дверей приоткрылась, и оттуда донеслось: - Вы Наташины гости? Тарас кашлянул: - Ну, не совсем... Тотчас заскрипела лестница, и мы услышали: - Мальчики, вы готовы? Оделись? - Ташенька! - из-за двери раздался елейный голосок - такой, что даже Тараса скривило. - Это к тебе пришли? - Закрой дверь, Зоинька, - с металлом в голосе отвечала Наталья Алексеевна, - и не вмешивайся не в свои дела... Дверь захлопнулась. Тарас стал одеваться. - Наталья Алексеевна, - крикнул он наверх, - мы сейчас, сейчас. Лестница заскрипела. Наталья Алексеевна ушла. - Слышь, - заговорил он, - Жека, давай договоримся: ты, черт с тобой, обламывай Ташеньку, а я к Зоиньке пойду. Годится? - Слушай, - я тебе так скажу: я не воспитатель и не сержант, делай ты, что хочешь! Иди ты хоть к прыгунам, хоть к царевнам, если такой эротоман. Тарас махнул кулаком, и я увернулся. - Тара, - я поднялся со стула, - ты очень уж нервный. Я ведь тоже могу. Да? - А чего ты стебаешься? Врото... Врото... Как ты сказал? - Научный термин, - я отступал по натертому коридорному паркету мимо дверей - одна, две, три... - коридор был невелик, здесь жили семьями, и даже в преддверии драки сердце радостно сжималось у меня от милой скученности этого уюта... - Научный термин, - повторил я, - обозначает человека, который думает только об одном - о женщине. - А, - Тарас разжал кулак, - ну это другое дело. Это точно! Как меня в карантин запихнули, так я только об этом и думаю... А как мы наверху жили! Какие у нас с Джарвисом телки были! Мы одну в ванне из шампанского купали... Уу... Не то, что эта - моль белая. Тьфу! - Тарас плюнул и ткнул пальцем вверх. - Нет, у Зоиньки голосок ничего... ничего себе... - Первая дверь направо, - сказал я, - так тут две двери. Одна и другая - напротив. - Постучимся в обе, - махнул рукой Тарас, - ох, и обслуги у них! Я подошел к одной из дверей и постучал. Из-за двери раздалось грубое: - Занят. А дежурит - Стас. Он мусорку не вынес. - Извините, - сказал я и подошел к двери напротив. - Все бабы , - заметил Тарас, - шкуры. Кроме мамы. Моей. - И моей, - сказал я насмешливо. - Хорошо, - согласился Тарас, - и твоей. - И Джарвиса. На сей раз Тарасов кулак врезался в дверь. - Мальчики, - раздалось за дверью, - кто же так стучится? Вы же дверь с петель сорвете. Сейчас открою. .. Наталья Алексеевна некоторое время возилась с замком. Тарас, потряхивая ушибленной рукой, выстонал сквозь зубы: - Ты Джарвиса не трогай. - Господи, - вздохнул я, - да кто его трогает? Тоже мне братство по оружию, телок они вместе в портвейне купали... Дверь распахнулась. На пороге стояла Наталья Алексеевна, одетая просто и мило. За ее спиной был виден накрытый стол. В центре стола лежал шмат буженины, запеченной в тесте. Он громоздился аппетитно пахнущей бугристой горой. Он коричневел хрусткой даже на вид корочкой, а вокруг него была разложена зелень. Рядом стояла миска мелко нарубленной редиски с луком, залитой сметаной. Из черной латки показывала свой бок утка, набитая печеными яблоками. Гора свежайшего хлеба и - графинчик водки, запотевший, чуть подтекающий по стенкам. - Проходите же, - позвала Наталья Алексеевна, - проходите... Что же вы стоите? Мы вошли в комнату. Наталья закрыла за нами дверь и заперла ее на ключ. - Гы, - засмеялся Тарас, - соседи жрать сбегутся... - Да нет, - улыбнулась Наталья Алексеевна, - соседи у меня другое едят. Мы сели. Тарас, не обинуясь, сразу налил себе полную рюмку всклянь, протянул графин мне. Я помотал головой. Наталья Алексеевна уселась тоже, подвинула стул поближе к столу. - Вы сами будете накладывать? Я поглядел на голую смуглую шею Натальи Алексеевны, на полуоткрытую грудь и тихо сказал: - Вам очень идет... это платье... Тарас меж тем лихо взрезывал буженину, почти не встряхивая стол, так что водка в рюмке была неколебима. - Сами, - чуть не пропел он, - самисамисами, Наталья Алексеевна, а я домашнее задание не выполнил и уже, как видно, не выполню. Я ни... черта не разобрался, где там у этой лягвы что расположено. Тарас бухнул себе на тарелку кусок сочащейся буженины с вдавленными в мягкое мясо белыми чесночинками, зачерпнул салат. - Двойку поставлю, - улыбнулась Наталья Алексеевна, рассматривая скатерть. Она держала бахрому скатерти на ладонях и перебирала ее чуть-чуть, едва-едва тонкими длинными пальцами. - Наталья Алексеевна, - Тарас поднял рюмку, - Наталья Алексеевна, - Тарас протянул дурашливо-обиженно, - ну не ставьте, а, двойки не ставьте! А то что получится? От прыгунов спасли, а двойку поставили? Наталья Алексеевна засмеялась. И я поразился, услышав ее смех. Это был клекочущий, захлебывающийся, астматический какой-то "хихикс", нимало не соответствующий облику этой милой печальной женщины в платье с белыми отворотами, с глубоким вырезом, с ниткою бус на смуглой обнаженной шее. - Вот это, Тарас Спиридонович, - сказала наконец она, отсмеявшись, - и есть жизнь, ее непреходящая сложность: спасти от прыгунов и поставить двойку за незнание анатомии царевен. А вы как бы хотели? Наталья Алексеевна плеснула себе и протянула графин мне. - Нет, нет, - я чуть приподнялся, - нет.Я... нет... Я... ну не надо... И вообще. - Как хотите. - Наталья Алексеевна, - провозгласил Тарас, - я пью за то, чтобы вы нас завтра не спросили. Алаверды. Он ахнул рюмку в отверстый рот. Шумно вздохнул и некоторое время посидел молча, похлопал глазами. - Это не водка, - сказал он наконец, - это - расплавленное солнце. Наталья Алексеевна, вы - ангел. Наталья Алексеевна медленно высосала рюмку, утерлась платочком и сказала: - А я пью за то, чтобы вы хорошо знали анатомию драконов и их соотчичей. Обязательно, обязательно вас завтра спрошу. Она шутливо постучала пальцем по краю стола. - Ну, Наталья Алексеевна, - Тарас широко, но аккуратно махнул рукой, будто отсекая ненужное, лишнее, - не будем о грустном. Позвольте, я за вами поухаживаю. - Да уж поухаживайте, - с чуть заметной насмешкой проговорила Наталья Алексеевна. Я во все глаза глядел на Тараса. Куда делся матерщинник и хам, не умеющий связать двух слов и не знающий элементарных правил общежития? передо мной сидел чуть раскрасневшийся, чуть-чуть пьяный ресторанный завсегдатай, ловелас, ухажер. - Вы уж извините, - Тарас ловко накладывал в тарелку Натальи салат, - я тут отстал, одичал, забыл, как у людей... Пришел и первым делом - хлоп... Мясца? Птички? - Буженины... - Да, да... Вот, вот... Водочки? - Ни в коем случае. И вам не советую. - Двойку поставите? Тарас протянул Наталье тарелку, налил ей водки на донышко, себе налил снова полную, установил графин на прежнее место. - А что вы не едите? - обратилась ко мне Наталья Алексеевна и чуть тронула пальцами мою руку. - Вы стесняетесь? Ешьте. Давайте я вам салатику положу? - Да нет, - я смутился, - нет, что вы... "Мэлори, - вспомнил я, - Мэлори, Мэлори". _______________________________________________________________ - Сейчас - спать! Через шесть часов бужу - и марш в карантин! Вы, - она указала на Тараса, - спите в одной комнате, вы - в другой, - она указала на меня. - А вы, - нежно поинтересовался Тарас, - в третьей? Наталья Алексеевна подошла к занавеске и приподняла ее. Мы увидели тесную кухоньку с древним водогреем, раковиной, старым сервантом, длинным сундуком, на котором была постлана войлочная подкладка... В стене рядом с умывальником было две двери, обшарпанные, скверно окрашенные. Наталья Алексеевна отомкнула одну из них. - Прошу! - сказала она Тарасу. Тарас заглянул в дверь и присвистнул. - Не, Наталья Алексеевна, так не годится. Здесь жить нельзя. Это - не для жизни, это - для разврата. - Иди, - засмеялась Наталья Алексеевна, - и не вздумай шарить по стенам... санузел здесь же... Упаси тебя боже в коридор вышмыгнуть и по квартирам шастать. - Что так? - невинно спросил Тарас, нагло глядя на Наталью Алексеевну. - Не-льзя, - четко, вразбивку, как прыгуну в пещере, сказала Наталья Алексеевна. - Иэх! - Тарас махнул рукой и вошел в комнату. Наталья Алексеевна закрыла за ним дверь. - А мне туда? - я показал на соседнюю дверь. - Как хочешь, - тихо сказала Наталья Алексеевна, и я поразился ее просящему виноватому взгляду. Я смешался. Дотронулся до второй двери. Пальцы мои ощупывали засохшую потрескавшуюся краску. Наталья Алексеевна улыбнулась: - Тебе не нравится здесь? Рукой она провела по горлу. - Нет, почему, очень нравится... Очень, очень нравится... Наталья Алексеевна, все так же виновато, отстегнула верхнюю пуговицу на платье. - Жека, - тихо сказала она. - Что мне сделать еще, чтобы ты меня понял? Жека, я ведь из-за тебя к прыгунам пошла - черта ли мне в этом... - она поморщилась, - хаме... Она быстрее и быстрее расстегивала платье. И тут мы услышали резкий, хлюпающий звук. - Вот гад, - засмеялась Наталья Алексеевна, - выполз в коридор... Ну, туда ему и дорога... Наталья Алексеевна засмеялась все тем же клекочущим смехом. Мне стало не по себе. - Может, крикнуть его? Выйти в коридор? - лепетнул я. - Пошел он, - разозлилась Наталья Алексеевна, - нужно слушать старших. Чему быть - тому не миновать. Он еще в пещере нарывался. Она сбросила платье на пол. - Жека, - она положила руку мне на плечо, - ты что? Жекочка? У тебя что, еще никого не было? - Почему не было, - сказал я и притянул к себе Наталью Алексеевну, - была. "Мэлори, Мэлори, Мэлори", - заколотило в висках. Я поцеловал Наталью. - Жека, - она прижалась ко мне, - Жека... Хороший мой, милый... Не нужны тебе отпетые... Ты там погибнешь, слышишь, погибнешь. Я устрою тебя. Будешь преподавать. Слышишь? У меня есть возможность... Я гладил ее по спине, обнимал, удивляясь тому, как быстро женщина становится голой. Вдруг раздался оглушительный вопль. Я отшатнулся от Натальи. - Вот сволочь, - просто сказала она, - я же его предупреждала. Не шастай по коридору. - Ну, ему, - тупо произнес я, - наверно, обидно стало... Мне можно, а ему... Вопль повторился. Наталья надела платье на голое тело, застегивая пуговицы, поинтересовалась: - Ты что, готов был поделиться с товарищем? - Нет, - я покраснел, - что вы? Как вы могли? Нет... Я другое хотел сказать... - Ааа, - орал, надрывался внизу Тарас, - ааа, не хочу... - Ну пойдем, - сказала Наталья Алексеевна, - полюбуемся. Она подошла к сундуку, достала из-под войлочной подкладки хлыст. Мы вышли в коридор. Спустились по деревянной лестнице вниз. Я вздрогнул и едва не бросился бежать обратно. Все двери были распахнуты, и коридор был полон жильцами - уродливыми рептилиями, неудавшимися драконами, драконами-недоделками. Над распростертым, перемазанным бледноватой прозрачной слизью Тарасом нависало жабообразное, огромноротое, похожее на глазастую квашню существо. Тарас вопил. И было отчего: сладостно постанывая, существо поливало его своей слюной... - Зоинька, - прикрикнула Наталья, - на место. У меня - хлыстик. - Поздно, Ташенька, - нежно проворковало существо, - я его уже обработала. - Обсмердила как надо, - пророкотал кряжистый, с раздувающимся горлом варан. Глаза у Зоиньки затянулись сладострастной поволокой, схожей со слюной, лившейся у Зоиньки изо рта. - Стас, - позвала Наталья. - Ты-то что смотришь? - А Стас, - сказал варан, и я узнал голос, раздавшийся из-за двери с час тому назад, - вообще оборзел. Мусорку не вынес. "Стас, - вспомнил я сержанта, - "борец"... Да это же ее бывший..." Среди рептилий началось неясное движение. Двери хлопали. Жильцы расходились по комнатам. Я увидел Стаса, двуногого ящера с рыжей проплешиной на боку. Он деловито расталкивал обитателей Натальиного дома, и они покорно расходились по комнатам. Один варан заартачился. - Ну ты, - сказал он, - тварь бессловесная. Еще пихается. Стас ощерился и зарычал. Варан отскочил в сторону. - Вот именно, - кивнула Наталья. Стас с силой ударил лапой по хребту варана, тот взвизгнул и пустился бежать со всех лап вверх по лестнице; сверху он крикнул: "Тварюга. Гад. Гадина", - и хлопнул дверью. Стас посмотрел наверх и только лапой махнул. Потом он уставился на меня, и мне стало не по себе от этого взгляда. Сколько раз мы виделись с ним в спортзале, и я уже умел преодолевать отвращение, когда видел его, или когда боролся с ним, умелым и сильным, но отвратительным...Странная, покорная ненависть читалась сейчас в его взгляде . - Аа, - вскрикнул в последний раз облитый жабьей слюной человек. Инстинктивно я схватился за руку Натальи Алексеевны. Стас зашипел. Наталья мягко высвободила руку. Зоинька всосала свисавшую прозрачной бахромой слюну в свой широкогубый рот. Вместо Тараса перед нами стояло шестиногое клешнятое желеобразное существо, напоминающее полурасплавленного, но живого краба. Из невидящих буркал существа текли слезы. Клешни чуть подрагивали. - Зоинька, - попросила Наталья, - ушла бы ты вообще, ладно? Она не успела договорить, потому что Тарас подпрыгнул и клешнями вцепился в подрагивающий горловой мешок Зоиньки. - Тарас, - крикнула Наталья Алексеевна, - нельзя! Брось! Нельзя... Она резко жахнула по телу Тараса хлыстом . Тарас жалобно заверещал, брямкнулся на пол и боком-боком отбежал к другой двери. Стас отвернулся и пошел прочь по коридору. В его походке вдруг увиделось нечто медвежковато-человеческое. Пришибленное. Зоинька, на горловом мешке которой багровели два глубоких шрама, пискнула что-то испуганное, передними лапами схватилась за горло и ускакала в свою комнату. Тарас трясся от рыданий, его темные, невидящие крабьи буркалы светлели, точно промывались слезами - и в них я начинал замечать неясные, искаженные, точно в зеркале "Комнаты смеха", отражения - мое и Натальино. Наталья подошла к Тарасу, погладила по вздрагивающему желе его тела. - Ну, ну, ну, мальчик, хороший, добрый, отдохни, отдохни... Тарас всхлипнул, пошевелил клешнями и пообещал: - Заклюю, заплюю, закусаю... - Ничего, ничего, - принялась уговаривать его Наталья Алексеевна, - зато теперь ты - бессмертнее всех бессмертных. Тебя никто не сможет ни расплескать, ни раздавить - вмиг соединишься, слепишься еще прочнее, чем прежде. - Это хорошо, - вздохнул краб, - сержанту горло перерву, тебя обмажу так, как меня обмазали... - И зря, - нежно вымолвила Наталья , - зря... Иммунитет. Лучше - примирись со своим нынешним состоянием. Найди в нем свои приятные стороны. Ты - жив, а это - главное. Разве не так? Любая жизнь лучше холодного, безразличного, мгновенного и вечного небытия. Верно, Джекки? - Тара, - совершенно по-идиотски сказал я, - ты... ты не расстраивайся, я тебя навещать буду... Тарас харкнул. Я еле успел отскочить. Белый комок слюны трассирующей пулей пролетел по коридору и шлепнулся со странным шмякающим звуком на пол. - Эй, - закричал сверху, с лестничной площадки варан, - новенький! Еще плюнешь - и дежурный - ты! Мы не поглядим, что у тебя - трагедия. У нас у всех тут... Тряпку в клешню - и вперед. __ _____________________________________________________________ - Я пойду? - тихо спросил я. - Погодите, - вздохнула Наталья , - я вам не советую топать пещерой. Выведу на улицу, сядете на троллейбус - он прямо напротив двери останавливается - и проедете одну остановку. Там увидите: "казармы" - так остановка и называется. - А если... - начал было я. - Что если? - переспросила Наталья. - Ну, столкнетесь с кем-нибудь из начальства - под козырек, учить вас? Скажете: от Натальи. Препарат отвозили! Ну, не от Натальи, от Натальи Алексеевны. У вас талоны есть? - Нет... Ннет. - Ну, пойдемте: талоны дам, на улицу выведу. Мы поднялись по лестнице, скрипучей, деревянной, уютной домашней лестнице, похожей на дачное бездельное детство. В коридоре на крашеном полу лежала чуть выпуклая студенистая лужа слизи с неровными краями. Я аккуратно обогнул лужу, и очень правильно сделал, ибо из самой ее глубины, колебля поверхность, раздалось: - Наталья Алексеевна, вы когда-нибудь прекратите это блядство? Попрут ведь из учительниц - ей-ей, попрут! Раздавшиеся слова вочеловечили лужу. С первыми звуками я увидел то, чего прежде не замечал. Легкий полурастворившийся, полурастаявший очерк лица во вздрагивающем в такт словам студне, расплеснутом на крашеном полу. Еле намеченные глаза, в коих зыбко, дрожливо отражались прозрачными абрикосами Наталья и я, рот, чуть двигающий почти расплывшимися губами, исчезающими в полупрозрачной массе того, что оказалось живым говорящим телом. Странно, но это лицо показалось мне даже красивым. - Лера, - Наталья Алексеевна отпирала дверь, - ты что? полиция нравов? Попрут и попрут. Твоя какая печаль? - Тебя жалко, - и я увидел вздох Леры. - Главное, Лера, - Наталья стояла у открытой двери, поигрывая ключом, - своя фатерка, своя квартирка, свой уголок. А там - будь ты хоть царевной, хоть борцом, хоть прыгуном, хоть дразнильщиком - была бы своя раковина, дом, приросший к телу, куда можно спрятаться от гнусности мира, ну и от собственной гнусности. Джекки, входи. Чего уставился? Лера у нас - такой... - Ну, - Лера задвигался, пополз по коридору, и странным было это перемещение студня с отпечатанным в нем человечьим лицом, - если что стрясется, милости прошу к нашему шалашу! - А я и так у вашего шалаша! - засмеялась Наталья . - Наташа, Наташа, мудрый и давний друг мой, - Лера завздыхал пуще обычного, - славная, несчастная Наташа с хлыстом-хлыстиком, зачем говорить неправду? Для самой себя - неправду? Ты же не у нашего шалаша - и ты это прекрасно знаешь! Ты в будке надсмотрщиков - с хлыстом-хлыстиком в руках. И в зеркало на тебя глядит не ненавистная, отвратительная медуза, а человеческое лицо, твое лицо, Наташа, которое хочется целовать... - Джекки, - резко обратилась ко мне Наталья , - ну что ты застыл? Заходи! Хватит. Наслушался под завязку. Что, интересно? - Интересно, - не подумав, брякнул я. Студенистое тело Леры задрожало в такт его серебристому ч(дному и чудн(му для такого полурасплывшегося лужеобразного существа смеху. Наталья Алексеевна сперва открыла рот от удивления, а потом рассмеялась сама. Ее хриплое булькающее клокотание совпало с серебряным колокольцем смеха Леры. - Лера, - отсмеявшись, отклокотав, сказала она, - правда, Джекки - прелесть? Лера попрыгал на месте, отплеснув от своего тела пару-другую жидких капель, зашипев, те исчезли, полопались на стенах коридора. Я понял, что это Лера кивнул. - Да, - подтвердил он, - хороший парень. Не жилец. - Я его хочу в учителя определить. - Ты его лучше сразу лабораторным реактивом опрыскай...Такие и в учителях долго не ходят. Ейн-цвей - и пополз, попрыгал, поскакал в квартирку - или тренажеры обучать, или в лаборатории препаратом работать. Лера подполз к двери, пихнул ее - и я увидел, как студенистая масса его тела мускулисто напружинилась, натянулась, стала литой, упругой, зеркальной - не лужа слизи, но застывший кусок водопада, сохранивший силу всего потока, но еще не израсходовавший ее. - Так что делать? - поинтересовалась Наталья . - Не соваться, - Лера, обдрябнув лужей, переполз через порог, - гибель для таких - лучшее. Пускай его лучше на другой планете размозжит, чем здесь в подземелье, в болоте... Лера захлопнул дверь. - Аа, - я почесал в затылке, - как же он дверь открывает? - Лера? - Наталья, видимо, задумалась над словами Леры. - ну как... Ползет по двери, виснет на ручке, вытягивается до пола макарониной и дергает... Малоаппетитное зрелище. Глава девятая. Снова - человек со стеком. Кинематограф. В кафе тихохонько наигрывала музыка, фырчала кофеварка, продавщица в белом халате морщилась, управляясь с чашками, с капающей через сито, набитое мелко намолотым кофе, жидкостью. В очереди тихо переговаривались. - Плохо идет, - оправдываясь, сказала продавщица. - Совсем не фурычит? - посочувствовал кто-то из очереди. У меня захолонуло в груди. Да, здесь был мой дом. Я будто воротился туда, откуда уехал давным-давно, в очередь за кофейком и пирожным. Я снова - в городе, в Херрбурге, в кофеюшне на углу улицы Террористов и Венского. Продавщица оторвалась на миг от кофейного аппарата, увидела меня и заулыбалась. Мне стало не по себе. Продавщица улыбалась не мне, а форме "отпетых". Очередь как-то подалась, съежилась. Я не скажу, что встала по стойке "смирно" - кто-то, напротив, заговорил нарочито громко и беззаботно, дескать, что мы? "отпетых" не видели? Подумаешь... Женщина, стоящая у самого прилавка, позвала меня: - Солдатик, иди, становись сюда... - Да я... - начал было я. - Иди, иди, - настаивала женщина, - не бойся. Тебе спешить надо. Я встал перед женщиной. - У меня сын такой вот, как ты, - рассказывала женщина, - в "отпетых". Я медленно заливался краской. - Я еще не в "отпетых", - сказал я, - я в карантине. - Стой, стой, - успокаивала меня женщина, - сейчас в карантине, а потом... Бедненькие... Бери пирожные - полакомься. Я разозлился. Мне захотелось сказать женщине какую-нибудь резкость про "бедненьких", про их жестокость, тупость, захотелось спросить у женщины: как же ваш сынуля в "отпетые" загремел? ведь поди не доброволец? палку кому кинул или ларек взял? Как же вы сыночку-то своего так воспитнули, что из него бедненький с огнеметом вылепился? Но я ничего не сказал, ничего не спросил, тихо встал в очередь. Мне было не по себе. Я вернулся домой, а меня приняли за кого-то другого. - Девушка, - попросил я и протянул ей талоны, - мне маленький двойной и эклер. - Да ладно, - девушка улыбнулась, бери свои талоны, угощу, так и быть... Я встал у самого дальнего столика, отпил кофе, откусил пирожное и поперхнулся. Прямо передо мной стоял человек со стеком. Я не знал, как поступать в этом случае. Отдавать честь в магазинах, кафе, кондитерских было не принято, потому что "отпетым" не разрешалось посещать эти заведения. Я проглотил кусок пирожного и лепетнул "здравствуйте". Человек со стеком был в гражданском, стек лежал на столе, перечеркивал окружность стола рядом с чашкой ко