пропускали!.. Да... И что интересно - пьяные были вусмерть; а с лошади не падали. А я уже забыл, когда последний раз верхом ездил... Все кареты, извозчики, кэбы... Эх... В седло бы, да галопом, бешеным, чтоб ветер в лицо!.. - Ты совсем раскис, - сказал Феликс с порицанием. - А ну, проваливай с моих глаз! Тоже мне, драконоубийца... - Это все пагубное влияние окружающих. Нельзя мне со стариками. А к молодежи ты не пускаешь... - пригорюнился Бальтазар. - Катись отсюда! - не выдержал Феликс, и Бальтазар хитро ухмыльнулся, ткнул его кулаком в бок, вихрем взлетел по лестнице и одним рывком распахнул массивную дверь. - Салют! - махнул он рукой на прощанье, и в движении его не было и следа от пьяной расслабленности. "Вот мерзавец, - одобрительно хмыкнул Феликс. - Никогда не разберешь: то ли вправду пьян, то ли прикидывается..." Спровадив друга подальше от ехидного Огюстена, Феликс решил было спокойно и со вкусом поесть, выпить и отдохнуть от забот, но... Именно теперь, когда, казалось бы, ничто уже не предвещало проблем, и Сигизмунду незачем было переживать по поводу чреватого дебошем столкновения испанца и француза, и студенты могли без помех оказывать должные знаки внимания своим соученицам, а банкету больше не грозила опасность превратиться из добропорядочного празднества в арену потасовки - именно в этот момент случилось нечто настолько ужасное, немыслимое и чудовищное, что это попросту не укладывалось в голове; случилась катастрофа. Спиртное кончилось. Двор обезлюдел за считанные минуты. Подхваченный водоворотом разгневанных таким небрежением к своим нуждам героев, Феликс вдруг очутился в вестибюле и с удивлением принял из рук Алонсо плащ и берет. Кругом бурлила толпа недобравших героев. Исход с банкета напоминал бегство с тонущего корабля, и Сигизмунд, стоя у гардероба, даже не пытался задержать кого-либо из беглецов, понимая тщетность таких попыток. Герои, в кои-то веки посетившие родные пенаты, теперь покидали их с поспешностью в чем-то даже оскорбительной, но если Сигизмунд на кого и обижался - так это на свою недальновидность. - Ай-яй-яй, - бормотал он, перекинув через локоть длинный сюртук верблюжьей шерсти и ища, куда бы прислонить меч. - Как неудобно получилось... Феликс, будь любезен, подержи эту железяку, пока я оденусь. - Что же вы, - с укором и сочувствием произнес Феликс, принимая двуручник. - Надо было послать кого-нибудь за вином... Бочку-другую прикатили бы - и порядок. Им ведь уже все равно было, что пить... - Да-да-да, - кряхтел Сигизмунд, не попадая в рукав сюртука. Феликс ему помог. - Как-то... не подумал. Не рассчитал. Старый стал, голова дырявая... А как все хорошо начиналось... - Ну и ладно. Не переживайте. В следующий раз... - Хороший ты все-таки мальчик, Феликс. Добрый... Только черта с два они тут соберутся в следующий раз. Я их знаю. Герои! Хотя... может, так оно и лучше будет. А то если бы они до утра здесь пили - то Хтон его знает, чем бы это кончилось... Э, да тебя, поди, дома заждались. Привет Агнешке! - Обязательно! - улыбнулся Феликс. Однако, чтобы попасть домой, надо было сначала выбраться из Школы, а это в данный было невозможно по целому ряду причин: во-первых, никто из героев не признавал живой очереди и каждый из них стремился покинуть вестибюль первым, отчего у дверей образовалось столпотворение; во-вторых, экипажей и пролеток у подъезда Школы скопилось столько, что отыскать свою карету мало кому удавалось; и в-третьих, как раз к этому времени в городском парке закончился фестиваль бродячих актеров, и жандармы изгоняли оттуда загулявших зрителей вслед за повозками лицедеев, которые не могли проехать в ворота парка из-за пробки, вызванной скоплением экипажей у крыльца Школы... "Ну уж нет, - подумал Феликс. - Это без меня". Он развернулся и пошел обратно - прочь из галдящего вестибюля, вверх по лестнице, через коридор с догоревшими факелами на стенах, пересекая истоптанную сотней ног арену амфитеатра, а потом опять во двор, мимо каменных львов к опустевшим столам, возле которых переводили дух официанты и флегматично кушал Огюстен, подчищая остатки ростбифа. - А, это ты, - встрепенулся он при виде Феликса и сразу сник, заметив плащ и берет. - Уже уходишь? - Ухожу. - Какой конфуз с вином вышел, а? Сигизмунд, видно, не привык встречать столько гостей... - Это точно. - А теперь ему и привыкать незачем. Больше они сюда не придут. Это ж смертельное оскорбление - уйти с банкета трезвым... - хихикнул Огюстен и неожиданно спросил очень серьезно: - А почему все герои так много пьют? - Не все. - Но почти все! - настоял Огюстен. - Подавляющее большинство. А? - Тебе лучше знать, - сказал Феликс, надевая берет. - Я ведь только варюсь в этом супе. А ты его дегустируешь... Это была редкая удача - в разговоре с Огюстеном оставить последнее слово за собой. Поэтому Феликс не стал дожидаться, пока француз придумает достойный ответ, коротко кивнул и широким шагом преодолел расстояние, отделяющее его от калитки, ведущей в парк. Калитку Сигизмунд уже запер, но Феликс легко, как в молодости, уперся ногой в переплетение витых чугунных прутьев, ухватился за декоративный шип на верху забора и одним рывком перебросил себя на другую сторону. Приземлился он в общем благополучно, под насмешливые аплодисменты Огюстена, и ничего себе при этом не растянул - даже проклятое колено не подвело, вот только берет упал с головы... Феликс подобрал его, отряхнул и расправил перо, а потом убрал берет в карман. Вечер стоял теплый, и воздух был как парное молоко. Легкий ветерок ощущался едва-едва; он мягко дотрагивался до лица, ворошил волосы и приносил с собой запахи ранней осени - еще держался в воздухе сухой и горький дым утренних костров, пряно пахли шуршащие под ногами листья, тянуло сыростью от вязов, и кружил голову аромат смолистых елей, а на плечи опускалась мягкая, бархатная темнота. Было очень тихо, и где-то в траве трещали сверчки. Феликс помедлил какое-то мгновение, блаженствуя от тишины, спокойствия и свежести ночного воздуха, а затем натянул перчатки, поправил плащ и двинулся вперед. В этот момент его окликнули. 8 - Дядя Феликс! - Подождите минутку! Он обернулся и увидел, как Себастьян и Патрик неуклюже повторяют его бросок через забор. Себастьян зацепился за шип, и Патрик теперь его отцеплял. Опыта лазания по заборам им явно не доставало. "Ничего, - подумал Феликс. - Теперь у них будет время, чтобы научиться грамотно преодолевать это препятствие..." - Вы что здесь делаете? - спросил он, когда новоиспеченные студенты все-таки справились с оградой. - Разве вам не полагается сейчас проходить посвящение в студенты и наводить ужас на хозяев окрестных кабаков? - Да ну! - махнул рукой Патрик. - Мы еще от вчерашнего толком не отошли... - Традиции надо уважать, - поучительно сказал Феликс. - А вас тоже посвящали в студенты? - спросил Себастьян. - Нет. Когда мы с Бальтазаром сюда поступали, никаких традиций еще не было. Да и некому было нас посвящать, мы же были первыми, кто здесь учился... - Кстати, вы отца случайно не видели? - Случайно видел. Он уехал незадолго до конца банкета. Решил устроить тур по питейным заведениям, вспомнить молодость и все такое прочее... - Опять будет шлюх в карете катать... - пробурчал Себастьян. - Это его завидки берут, - с ухмылкой пояснил Патрик. - Он еще вчера карету хотел взять, а Бальтазар не дал... - А ты помалкивай, когда не спрашивают! - рассердился его кузен. - Ну-ну, не ссорьтесь, мальчики... Вы зачем меня догнали? - А можно, мы вас проводим? - Конечно, можно. Только разве вам не скучно со мной, со стариком-то? В вашем возрасте девочек надо выгуливать, а не пожилых героев. - Мы поговорить хотели... - Спросить у вас кое-что, - добавил Себастьян. - А то отец как услышал, что мы заявления в Школу подали - так на все вопросы о героях отвечать перестал. Будто бы мы из-за его рассказов решили героями стать. - А разве нет? - Ну... - задумался Себастьян. - Из-за рассказов тоже, но это же не главное! Мы ведь еще пацаны были, когда он нам о своих подвигах хвастал. А теперь мы уже взрослые, и решение приняли самостоятельно. И я до сих пор не понимаю, почему папа нас отговаривал! - воскликнул он с обидой. - Поймете еще... - с грустью сказал Феликс. - Так о чем вы хотели спросить? - Скажите, дядя Феликс... - начал Патрик, но Феликс его перебил: - Ребята, давайте сразу условимся: раз вы теперь студенты и будущие герои, то о всяких "дядях" и "господах" забудьте. Среди героев это не принято. - Ладно. Феликс, а когда вы учились в Школе, кто здесь преподавал? - Да я всех и не вспомню, - растерялся Феликс. - Сигизмунд, Готлиб, Абнер, Йонас, Бертольд, Юрген... Почти вся старая гвардия. Иштван еще начинал читать, кажется, демонологию - только он погиб скоро, тогда герои часто гибли... А больше никого не помню. Давно это было. А зачем вам? - А Алонсо - ну тот, что в гардеробе, на кресле-каталке - он тоже учил? - М-м-м... Насколько я помню - нет. Он же немногим старше меня, и в те годы еще активно практиковал, а в Столице бывал наездами... Может, и прочитал лекцию-другую. - Но он был герой, да? - Конечно. - А Готлиб - этот тот самый, у которого кабак? - Тот самый. Ребята, к чему вы клоните? - А почему... - Себастьян запнулся. - Почему Алонсо и Готлиб не были на церемонии? Раз они герои... "Вот оно что, - подумал Феликс. - Похоже, Бальтазар им действительно ничего не объяснял". - Они не герои, - мягко сказал Феликс. - Они были ими когда-то... Но теперь они уже не герои. - Как это? - хором спросили оба юноши. Феликс вздохнул. - Вы ведь наверняка слыхали о кодексе героев... Так вот, герой - это тот, кто убивает чудовищ и магов. Но герой не убивает людей. Это правило. Алонсо и Готлиб его нарушили. Всего однажды, но... Теперь они не герои. Это случается... случалось раньше, но не предавалось огласке. Нет, их не выгнали, они ушли сами. Нельзя быть героем, если твои руки в крови людей. И неважно, кого и зачем ты убил. Герой должен спасать людей. В этом смысл его существования. - Спасать людей... - повторил Патрик. - Всех? Даже подонков? - Да, всех, - жестко, с нажимом сказал Феликс. - Даже подонков. Чтобы ими потом могли заняться жандармы. Это как клятва Гиппократа: врач должен лечить, а не судить. В этом мире слишком много слуг Зла - магов и чудовищ, чтобы у героев оставалось время решать, кто из людей подонок, а кто - нет. Это не наша работа. Мы не жандармы и не палачи. Мы герои. - И мы должны бороться со Злом, - закончил Себастьян. - Именно так. - А что есть - Зло? - Ох, мальчики, вы что-то рановато! - рассмеялся Феликс, снимая повисшее напряжение. - Обычно студенты начинают задумываться о природе Зла и смысле бытия где-то на третьем курсе. Сигизмунд даже подумывал ввести соответствующую дисциплину... Что-то вроде "этико-философского практикума". Я его отговорил: не хотелось приучать студентов к пустословию. - Нет, а все-таки? - не сдавался Себастьян. - Как определить Зло? Как его узнать? Я же не могу бороться с тем, чего не знаю в лицо. Ну вот чудовища - они Зло, да? Они убивают людей, и потому - Зло. Но и волки убивают людей. И львы, и тигры, и змеи... Нельзя же записать всех хищников в исчадья Хтона! Так почему химера - это монстр, а лев - это царь зверей? Почему вампир - который, в сущности, не виноват, что он вампир - является слугой Хтона, а разбойник с большой дороги - нет? И у того, и другого есть свои мотивы убивать... Значит, желание пить кровь - это от Хтона, а желание обогатиться - от человека? Но родись тот же самый разбойник в зажиточной семье, и ему не пришлось бы идти грабить... Выходит, и разбойник не виноват, просто так получилось. Разбойниками становятся от бедности, вампирами - от магии... "Это, наверное, возрастное, - подумал Феликс, пряча улыбку. - Как любит выражаться Огюстен, "гормональный дисбаланс или юношеские соки будоражат разум". Надо признать, что Огюстен при всей своей склочности далеко не дурак... А мне, похоже, предстоит еще одна лекция. Вот народ пошел - одному про историю героев расскажи, другому - про иерархию, третьему вынь да положь природу Зла и дагерротип Хтона в анфас и профиль... Нет покоя старому усталому герою!" - Можешь не утруждать себя дальнейшими умопостроениями, - сказал он, прерывая Себастьяна на полуслове. - В конце своей логической цепочки ты неминуемо придешь к выводу, что Зла не существует. - Но в чем же тогда дело? - А дело в том, - произнес Феликс, - что цепочка-то - логическая. А логика вообще далека от понятий Добра и Зла. У логики другая система ценностей. Логикой можно проверять рациональность того или иного поступка, его целесообразность, адекватность - но ни в коем случае не этическую оправданность! Потому что логикой можно оправдать все, что угодно. Так уж она устроена. С точки зрения логики, детей бедняков надо убивать в младенчестве, дабы не вырастали разбойниками... Да, такой поступок можно назвать целесообразным и логичным; но добрым?! А все потому, что логика оценивает только мотив и результат поступка; сам же поступок как таковой мало ее заботит. Логика претендует на объективность, а этика всегда субъективна и относительна; и нельзя постичь природу Зла логикой - как нельзя различать запахи при помощи зрения... И вот что интересно: никто не берется оценивать эстетическую ценность... ну, скажем, скульптуры, исходя из логических критериев: ее высоты, массы, стоимости мрамора и труда скульптора. Все соглашаются, что логика и эстетика суть разные понятия. А этику то и дело подменяют логикой... - Так всех нас в трусов превращает мысль... - процитировал юноша и спросил: - Но почему? Почему это происходит? - Почему?.. - Феликс прищурился и сказал: - Когда человек видит Зло, то перед ним встает очень простой и безжалостный в своей простоте выбор: бороться со Злом или покориться ему; третьего не дано. И чтобы избежать этого выбора, люди очень долго упражнялись в умении Зла не видеть. Ведь куда как проще заниматься интеллектуальным онанизмом, чем взять в руки меч! Были даже написаны целые тома, посвященные апологетике Зла. Там подробно, на примерах из жизни доказывалось, что человек бессилен перед обстоятельствами, и что Хтон есть всего лишь метафора, а Зло - философская абстракция, и никто на самом деле ни в чем не виноват; просто так получилось! Да вот незадача: можно сколько угодно отрицать существование Зла - оно от этого никуда не денется. Оно всегда с нами, рядом, буквально под боком... Надо только дать себе труд его увидеть. - Увидеть можно и черную кошку в темной комнате... - сказал Патрик, до сих пор хранивший молчание. - Да, - кивнул Феликс. - Ты абсолютно прав. Именно поэтому мы не сражаемся с бандитами и оставляем их жандармам. Людская душа - потемки, и иногда трудно понять, кто больший подлец - вор, укравший кошелек, или жандарм, готовый избить за это вора до смерти... - Тут Патрик почему-то насупился и машинально потер костяшки пальцев. - Если искать Хтона в каждом человеке, то рано или поздно он поселится в тебе самом. Герои же занимаются тем, что попроще... - При этих словах Себастьян заулыбался. - ...а именно: магами и чудовищными порождениями магии. А магия - это Зло, и данный факт не подлежит сомнению. Я сейчас открою вам маленький секрет, ребята: в Школе не учат тому, как стать героем. Этому нельзя научить. В Школе отсеивают тех, кто героем быть не способен. - Каким образом? - Чтобы стать героем, надо убить чудовище. И этим выпускным экзаменом проверяется отнюдь не мастерство владения мечом, но готовность рискнуть своей жизнью ради борьбы с философской абстракцией. Ведь люди ведут себя по-разному, столкнувшись, допустим, с вампиром: адепты логики пускаются в рассуждения о том, что пора бы научиться находить мирные пути сосуществования; эстеты восхищаются мрачной романтикой отверженного охотника в ночи; а герои понимают, что вампир - это Зло, и его необходимо уничтожить! И чтобы это понять, героям ни к чему громоздить логические цепочки и доказательства. Это происходит само собой: достаточно тебе один раз взглянуть на ребенка, из которого вампир высосал всю кровь - и понимание природы Зла навсегда останется в твоей памяти. - Но вампиров больше нет... - сказал Себастьян. - Ты в этом уверен? - спросил Феликс, и они надолго замолчали. К этому времени они уже оставили за спиной полутемные боковые тропинки, выйдя на центральную аллею парка, залитую ржавым светом фонарей. Здесь все носило следы только что отгремевшего фестиваля: земля была изрыта колесами повозок, у каждой урны возвышались терриконы мусора, под скамейками поблескивали пустые винные бутылки, а возле деревьев валялись скомканные одеяла и корзинки для пикников... Отсюда уже было рукой подать до площади Героев, и Феликс первым нарушил неловкое молчание: - Вы сейчас куда, ребята? Себастьян, помявшись, ответил: - Да мы, собственно... - ...пока не решили, - договорил Патрик. - А что, есть много вариантов? - заинтересовался Феликс. - Ну, мы можем нагнать однокурсников и вместе с ними загреметь в тюрягу за непристойное поведение... - задумчиво допустил Себастьян. - ...потому что нехорошо отрываться от коллектива, - прокомментировал Патрик и добавил: - Или лучше отправиться домой и лечь баиньки, чтобы отоспаться перед учебой? - А отец припрется под утро с веселой компанией... - Да, ты прав... А не сходить ли нам к мадам Изольде? - мечтательно предложил Патрик. - Там и поспать можно... - В заведении мадам Изольды? Поспать? Ты, должно быть, шутишь... - Тогда нам остается залезть на колокольню ратуши и провести всю ночь в ожесточенных спорах о природе Зла... - Твои насмешки неуместны! - сразу ощетинился Себастьян. - Да ладно тебе, - примирительно сказал Патрик. - Нет, не ладно. Есть вещи, над которыми не шутят! Тебе пора бы научиться воспринимать жизнь всерьез... - Стоп, - сказал Феликс. - Отставить свару. Как человек, умудренный опытом прожитых лет, рекомендую вам остановиться на первом варианте - как самом традиционном и наиболее отвечающем праздничному духу Дня Героя. К тому же, не стоит лишать себя возможности лично познакомиться с префектом жандармерии... А ну-ка, помогите мне, ребята, - сказал он, налегая плечом на створку парковых ворот. Патрик и Себастьян навалились рядом, и массивные ворота неохотно поддались, издав при этом душераздирающий скрип давно не смазанных петель. - Теперь... я понимаю... почему... их не заперли... на ночь! - пропыхтел Патрик, скользя подошвами сапог по земле, - Ф-фух, - выдохнул он, когда ворота наконец-то открылись. - Итак, вы советуете кутузку. А чем она лучше борделя? Помимо традиций и этого... праздничного духа? - Вам может показаться это странным, - сказал Феликс, - но в тюремной камере вы встретите массу удивительно интересных собеседников для диспута о природе Зла... Это шутка, Себастьян, и не надо смотреть на меня с таким обиженным видом. У вас впереди годы лекций настолько занудных, что Мадридский университет покажется чем-то вроде заведения мадам Изольды. И тратить последнюю ночь свободы на философские споры... Словом, настоящие герои так не поступают, - подмигнул он. - Вы еще скажите, что надо брать пример с отца, - криво усмехнулся Себастьян. - Ну, в крайности ударяться не стоит... - рассудительно сказал Феликс и воскликнул: - Эге! Я и не подозревал, что уже так поздно... Во всей громаде оперного театра - как и в ратуше, музее и прочих строениях, окружавших площадь - не было ни единого освещенного окна. Сама площадь была пустынна и безмолвна. Карет поблизости не наблюдалось. - Так-с, - пробормотал Феликс. - А я рассчитывал поймать извозчика... Теперь придется идти пешком. - Ничего себе! Это мили две, а то и больше! Давайте мы вас проводим? - Обойдусь. Валите в кабак. Вас там заждались... - Ага! - осклабился Патрик. - Прям так и вижу: все сидят и без нас не начинают... - Ну, мы пойдем, что ли? - неуверенно спросил Себастьян. - Готлибу от меня поклон... 9 Хмель выветрился из головы где-то через полчаса, и Феликс понял, что переоценил свои силы. Заодно он понял, что ему уже не двадцать лет, как этим двум жеребчикам, обеспокоенным природой Зла, и не тридцать, как было ему, когда он месяц блуждал в ледяных торосах Белого моря, выслеживая сбежавшую креатуру швейцарского мага, и даже не сорок, как во время памятного перехода через Высокий Вельд - а намного больше: ровно настолько, чтобы возвращение домой превратилось из приятной прогулки в изматывающее испытание воли, нервов и пяток. Да-да, именно пяток! Парадные сапоги, будь они трижды неладны, на деле доказали свою непригодность для дальних пеших походов: они не только натирали пятки, но еще и лишали подвижности стопу, стискивая ногу до колена, и скоро каждый шаг стал отзываться мучительной болью в пятках, щиколотках и икроножных мышцах... Оставалось только стискивать зубы и вспоминать свои легкие, удобные, прочные, разношенные и в то же время - сносу не знающие башмаки, в которых он истоптал половину дорог Ойкумены, и которые Ильза еще в прошлом году выкинула на помойку. Башмаков было жалко до сих пор. Ведь обувь для героя, если вдуматься, поважнее меча будет... "Была, - поправил себя Феликс. - А теперь для меня важнее всего поймать пролетку. Только куда они все подевались?" Невероятно, но факт: Столица Метрополии к ночи будто вымерла. Та самая Столица, построенная на драконьей крови, овеянная легендами и воспетая в песнях, прославленная не только и не столько тем, что на протяжении веков именно она была сосредоточием всей культурной жизни Ойкумены и всего богатства ее, способного затмить сокровищницу Фафнира, а скорее тем, что здесь еще совсем недавно каждый праздник становился поводом для диких и необузданных всенощных кутежей, где вино лилось рекой, цехины швырялись горстями, а жандармы, призванные оберегать ночной покой, встречали рассвет в обнимку с гуляками, будучи пьянее вина... Как захудалый провинциальный городишко еще до полуночи погружается в глубокий сон, так и Столица этой ночью полностью обезлюдела. Еще гудели за ставнями таверн пьяные голоса, и болезненно желтели подернутые тюлевой пеленой окна вторых этажей, где угасали застолья лавочников, но на улицах было темно, пусто и даже жутковато. Газовые фонари, рассерженно шипя, пытались побороть тьму, но все, что им удавалось - так это бросить на тротуары круглые, размытые островки света, чем-то похожие на Огюстенову проплешину; а между этими островками клубился промозглый ночной туман. Он забирался под плащ, холодил поясницу, царапал горло и заставлял поеживаться и мечтать о чашке горячего глинтвейна... Лишь однажды до слуха Феликса донесся отдаленный грохот колес по булыжной мостовой и щелканье кнута, сопровождаемое гортанным покрикиванием кучера. Чуть позже он услышал женский взвизг из подворотни и собрался было вмешаться, но женщина заливисто расхохоталась, а вторил ей испитый мужской баритон, и Феликс передумал. Потом он сам едва не стал объектом нападения со стороны ночных хищников: стайка юнцов вынырнула из темноты, неприятно гогоча и готовясь покуражиться всласть над беззащитным прохожим. Разглядев меч у бедра намечаемой жертвы, юнцы сочли за лучшее нырнуть обратно, и поступили весьма благоразумно: продрогший и обозленный на собственную немочь Феликс церемониться бы с ними не стал, надолго отправив каждого в клинику для малоимущих. Он даже пожалел, что инцидент не состоялся. А в остальном его прогулка протекала без происшествий, если не считать таковым появившуюся хромоту и острые уколы боли в правом колене. Поначалу боль была достаточно незначительной, чтобы ее можно было игнорировать, но когда Феликс добрался до Троллиного моста, проклятое колено начало причинять ему беспокойство. Позади была только половина дороги, а впереди его ожидал подъем по крутым улочкам Верхнего Города, и Феликс решил устроить передышку. На мосту туман сгустился до состояния киселя. Перила от осевшей на них влаги были осклизлыми на ощупь, а над рекой, густой и черной, как смола, курились смахивающие на призраков клочья серой мги. Река катила свои тяжелые от грязи воды неспешно и лениво, с монотонным журчанием разбивая их о каменные быки моста. От быков пахло плесенью. Опершись на перила, Феликс почувствовал себя измочаленным. Банкет утомил его сильнее, чем он ожидал, а беседа с Патриком и Себастьяном разбередила ненужные воспоминания и даже эмоции, которые он привык считать давно перегоревшими. И вообще День Героя выдался слишком длинным и слишком шумным для старого усталого героя; и самое обидное, что этот день еще не кончился. Дома его ждали полтора десятка гостей Йозефа - не друзей, а "нужных людей", для которых Феликс был чем-то вроде грифона в зоопарке - диковинка, достопримечательность, реликвия ушедших времен; редкий зверь, случайно перенесенный в мир, не имеющий с ним ничего общего... Возвращаться не хотелось. Не хотелось садиться за стол, пить во здравие и на брудершафт, рассказывать о подвигах... Не хотелось, и все тут. Лучше стоять на мосту и смотреть на воду, ожидая, когда утихнет боль в ногах, и дыхание перестанет вырываться из груди с простуженным сипом, чтобы превратиться в облачко пара, и пройдет покалывание под ребрами, и сердце вернется к нормальному ритму... И это все - из-за одной мили пешком! Уму непостижимо... "Ничего-ничего, - успокаивал себя Феликс. - Это даже полезно. В терапевтических целях. Дабы не отрываться от реальности. Одна прогулка пешком, и тяга к совершению подвигов сменяется желанием погреть кости у камина... Чертов Огюстен! Все, больше никакой ностальгии по прошлому. Отныне и впредь я буду возвращаться только домой - к повседневной скуке, ценить которую дано только героям. Осталось только доковылять до этого самого дома и вынести полтора десятка потных рукопожатий, фамильярных похлопываний по плечу и пьяных слюнявых поцелуев... Тоже ведь подвиг, в каком-то смысле!" Однако было еще кое-что, что препятствовало возвращению в скучную и размеренную жизнь. Маленькая заноза в памяти, засевшая там после разговора с Сигизмундом. Отодвинутая на задний план миротворческими заботами Феликса на банкете, сейчас она напомнила о себе, пробудив смутное предчувствие где-то в области груди. Феликс извлек портмоне и достал из потайного кармашка полученный от Сигизмунда ключ к фолианту. Точный дубликат этого ключа сейчас лежал под развалинами замка Каринхале... Стало быть, ключ не только открывает книгу. "Я мог бы и сам догадаться, - подумал он. - "Сувенир из Нюрнберга"... Старый ты перестраховщик, Сигизмунд. Ну на кой оно мне?" Он покачал ключ на ладони, и ему вдруг очень сильно захотелось швырнуть его в реку. Феликс даже представил себе тихий всплеск, с которым маленький серебряный ключик упадет в воду, унося с собой все то, чему полагалось оставаться в прошлом. А следом за ключом можно отправить и саму книгу... Он грустно усмехнулся, понимая, что никогда этого не сделает, и спрятал ключ в портмоне. "К Хтону все предчувствия! - решил он. - Самое большее, что мне может угрожать - это проснуться завтра от ломоты в суставах и гложущей боли в костях, потому что нельзя так долго стоять на сырости и холоде. Надо возвращаться!" Как он преодолел оставшуюся часть пути, ему даже не хотелось вспоминать. Восхождение на Брокенберг стоило ему меньших усилий - правда, и совершил он его, будучи вдвое моложе, но сейчас каждый шаг стал для него пыткой. Одно было хорошо - боль в стертых до крови пятках сделала эфемерными все попытки разыгравшейся интуиции напомнить о себе. Интуиция - штука хитрая, для героя она как палка о двух концах: если ей следовать, то героем лучше вовсе не становиться, а если пренебрегать, то недолго им пробудешь... Но в настоящий момент, когда Феликсу ничего не угрожало и угрожать не могло, интуиция явно работала вхолостую, и Феликс решил не обращать на нее внимания. Истрепанное годами интенсивного использования шестое чувство могло как притупиться, так и обостриться сверх меры; вполне возможно, что причиной дурных предчувствий было отвращение Феликса к поджидающим его "нужным людям". И уже у самой двери, когда Феликс взялся за дверной молоток, его вдруг опять скрутило, как перед банкетом, только на сей раз это была не физическая, а скорее душевная слабость: еще не страх, а приближение страха, чувство опасности, неясной, смутной угрозы... Феликс приложил голову к холодному кольцу и стал ждать, пока это пройдет. Прошло быстро; он суеверно покосился на молоток и открыл дверь своими ключами. Проскользнуть незаметно через прихожую ему не удалось, да он и не очень-то рассчитывал - там как раз кого-то провожали, и Йозеф, даже не подав гостье манто, бросился навстречу отцу. - Ну где ты ходишь?! - воскликнул он с упреком. - Почему так долго? - Быстрее не мог... Йозеф был чем-то взволнован и оттого излишне суетлив; у Феликса екнуло сердце. - Что-то случилось? - спросил он. - Ничего не случилось. Просто я так рад, что ты его пригласил! - Кого? - не понял Феликс. - Господина Нестора, конечно! Почему ты никогда не говорил мне, что вы знакомы?  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕНЬ ТОЛПЫ *  1 Приход декабря ознаменовался обильными и никогда доселе в Столице не виданными снегопадами. Снег обычно шел ночью: уже к вечеру с неба начинали сыпать мелкие колючие снежинки, а когда совсем темнело, в свете фонарей кружились и танцевали лохматые белые хлопья. После полуночи снег валил уже непрерывно, укутывая Город пуховым одеялом, и к утру все вокруг сияло белизной в ярких лучах холодного зимнего солнца: на покатых крышах домов (карнизы которых были украшены бахромой крошечных сосулек) лежали огромные белые шапки, черные ветви деревьев гнулись к земле под весом пушистых гребешков, а на улицах было не пройти и не проехать из-за рыхлых, иссиня-белых сугробов, покрытых весело похрустывающей корочкой наста. Ступив на такой вот обманчиво твердый ледок, можно было провалиться в снег по пояс; колеса карет в сугробах увязали напрочь, и все надежды горожан возлагались на злых, как черти, дворников с их большими фанерными лопатами и Цех кузнецов, который грозился в спешном порядке наладить производство саней для муниципального транспорта. Впрочем, если взрослому населению Столицы небывалые причуды зимы принесли одни только хлопоты, то ликованию детворы не было предела. Георгиевский спуск, став совершенно непреодолимым для карет и лошадей, мигом превратился в излюбленное место малолетних виртуозов лыж и салазок, а более пологие улицы Города за один день украсились кривобокими фигурами снеговиков, застывших, словно часовые, у ворот почти каждого дома. В городском парке из снега были воздвигнуты два бастиона, где с утра и до вечера кипели потешные сражения, а рядом с полем боя самодеятельные художники, испросив дозволения бургомистра, устроили выставку ледяных скульптур. По какой-то странной причине, все без исключения фигуры изображали магических тварей, и чем безобразнее была тварь на самом деле, тем удивительнее и чарующее выглядела она, будучи вырублена из глыбы сверкающего прозрачного льда. Достаточно заметить, что самым красивым обитателем ледяного зверинца был признан тролль восьми футов роста, ставший любимцем всех детей и ласково прозванный Клыкачом. Побывав на выставке вместе с Агнешкой и своими глазами увидев, как малышня обожает своего Клыкача, Феликс решил, что в мире что-то серьезно перевернулось: раньше тролли любили детей, но никак не наоборот! Причем тяга троллей к людскому молодняку всегда носила исключительно гастрономический характер, и именно эта склонность к каннибализму вкупе с угрожающим видом монстра вызывала у ребятни большее восхищение, нежели скрупулезная работа скульптора... Как бы то ни было, но ледяной зверинец оставался самым популярным аттракционом в заснеженной Столице вплоть до того дня, когда погода испортилась. С северо-запада подул холодный порывистый ветер, небо затянуло седыми космами; сделалась метель, и Город утонул в снежной круговерти. Не стало ни дня, ни ночи - круглые сутки за окнами была серая каша. Загудело, завыло в трубах, подняло в воздух и развеяло в прах лежалые сугробы, хлестнуло по крышам и ставням черной крупой, и закачались, заскрипели деревья, рухнули неприступные снежные бастионы, попадали и разлетелись на мелкие кусочки ледяные монстры, и забушевала в ухоженных некогда парковых аллеях настоящая лесная пурга. Три дня Город находился во власти стихии. Три дня никто и носу не высовывал на улицу. Закрылись лавки и трактиры, разошелся по домам магистрат, замкнулись двери цеховых мастерских, приостановилась учеба в Школе и гимназиях, и даже фабричные трубы перестали дымить! Буран захватил Столицу врасплох, посрамив все прогнозы, и безраздельно властвовал в ней на протяжении трех суток, гоняя по узким улочкам тучи сухого снега и сшибаясь на площадях пружинными спиралями вихрей. На четвертый день все стихло: ударил мороз. Не тот легкий, игривый, щиплющий нос холодок, которым забавлялась зима до метели - а настоящий, лютый, трескучий мороз упал на Столицу, и впервые на памяти старожилов река покрылась толстым слоем темного, с алебастровыми прожилками, льда. Выглянуло в прорехи облаков стылое солнце, подернулся молочной дымкой Сивардов Яр, а оттуда туман пополз на Нижний Город, и воздух стал звонким и хрупким, и немыслимо было любое движение во всей этой звонкости и хрупкости, и даже дышать было боязно, ибо на вкус новый, стеклянной прозрачности воздух оказался колючим и обжигающим. А пока горожане приходили в себя после трехдневного неистовства метели, мороз крепчал с каждой минутой, и уже к вечеру его игольчатые лапы обхватили Столицу всю, целиком, от роскошных особняков Старого Квартала и до убогих заводских бараков на окраине Нижнего Города. За одну ночь иней на окнах превратился в ажурные узорчатые барельефы голубоватого льда; гибкие ветви плакучих ив во дворе Школы оделись в хрустальные футлярчики; припорошенные снегом черепичные крыши обледенели и оскалились острыми клыками мутно-сизых сталактитов... Утром стало ясно, что зима пришла в Город всерьез и надолго. Тут же выяснилось, что не зря - и ох как не зря! - последние пару лет в Городе раскапывали то одну, то другую улицу, и укладывали в канавы толстые кишки труб, обмотанных каким-то мочалом, а потом еще и уродовали городской пейзаж приземистыми коробчатыми домиками из красного кирпича, увенчанными чрезмерно высокими дымоходами. Такие домики назывались "котельными", а сама новинка сезона (она же - придурь бургомистра, как окрестили этот проект горожане, возмущенные до глубины души видом канав посреди проспекта Свободы) именовалась "паровым отоплением" и, оставшись невостребованной прошлой зимой в силу своей дороговизны и очевидной бесполезности при теплой и сырой погоде, какая обычно и стояла в Городе всю зиму, в этом году с наступлением жесточайших холодов вдруг начала пользоваться небывалым спросом. Однако хороша ложка к обеду, и проводить в дома это самое паровое отопление при такой погоде оказалось решительно невозможно. Ретрограды и снобы, пренебрегшие новинкой прогресса, вынуждены были теперь пополнять запасы угля и дров по мигом вздорожавшим ценам, и оставалось только тихо радоваться, что Сигизмунд еще летом озаботился оснастить здание Школы по последнему слову нагревательной техники. Весь июль и половину августа в Школе гремели кувалды, шкворчала ацетиленовая сварка и воняло карбидом - но зато теперь под каждым подоконником присоседился ребристый калорифер грязно-серого цвета, и буквально в первый же день лютого мороза эти непривычные агрегаты будто по волшебству налились теплом, а затем и вовсе раскалились до такого состояния, что даже руку к ним приложить стало нельзя! Итак, благодаря предусмотрительности Сигизмунда, нынешней зимой в аудиториях Школы было жарко, как в финской бане. Феликс потел и с нетерпением посматривал на осиную талию песочных часов, где кружился водоворот мельчайших жемчужных песчинок. Песку в верхней половине стеклянного сосуда оставалось чуть меньше трети, когда Феликс сказал: - Закругляемся, господа студенты! Господа студенты еще ниже склонились над своими контрольными работами и еще старательнее заскрипели перьями. Феликс вытащил платок, промокнул лоб и обвел взглядом аудиторию. Студентов было десятеро: Сигизмунд всегда придерживался теории, согласно которой знания, получаемые слушателями лекций, обратно пропорциональны числу этих самых слушателей - не подкрепленная ничем, кроме личного опыта Сигизмунда, эта теория позволяла разбить полсотни первокурсников на пять групп и создать таким образом достаточное количество учебных часов. Обратной стороной такого решения была необходимость читать одну лекцию по пять раз кряду, а проведение семинаров вообще превращалось в пытку: на сегодня это была уже третья контрольная, и еще две предстояло провести завтра... Из десяти взопревших (то ли от жары, то ли от усердия) борзописцев один лишь Патрик не проявлял признаков волнения по поводу истекающего вместе с песком времени, отведенного для завершения работы. Причиной спокойствия Патрика было то, что он закончил контрольную четверть часа назад, и теперь упорно таращился в окно, дабы не мешать своему соседу Олафу списывать. Двойное оконное стекло запотело изнутри и замерзло снаружи, утратив всякую прозрачность, а потому Патрика одолевала зевота, которую он отчаянно, но безуспешно старался подавить. "Все-таки жаль, что Сигизмунд и слышать не хочет о вступительных экзаменах в Школу, - подумал Феликс. - Не для отсева, нет: просто если уж и делить студентов на группы, то почему бы не делать этого на основе предварительно полученного ими образования? Ведь бедняга Олаф с трудом читает по слогам, и даже списывать толком не умеет, а для Патрика и Себастьяна с их университетским образованием все эти лекции и семинары - давно пройденный этап... Кстати, а где Себастьян? Что-то он в последнее время редко появляется в Школе. Надо расспросить Патрика, в чем тут дело..." - Все, господа, - сказал Феликс, когда последняя песчинка упала сквозь узкое горлышко. - Попрошу сдать работы. Аудитория дружно вздохнула, и студенты, хлопая крышками парт и переговариваясь между собой, один за другим потянулись к кафедре, на которой вскоре выросла стопка исписанных листков. - А теперь, - сказал Феликс, - раз уж у нас еще остается время до звонка, не устроить ли нам маленький блиц-опрос? Ответом ему был общий стон. - Ну-ну, не надо драматизировать, - усмехнулся Феликс. - Несколько легких вопросов из пройденного материала освежат ваши усталые мозги и придадут заряд бодрости, с которым вы и отправитесь на зимние каникулы. Если не ошибаюсь, в этом семестре я вас больше не увижу? Одно лишь упоминание о грядущих каникулах привело студентов в состояние полнейшей неработоспособности: лица их приобрели мечтательно-рассеянное выражение, глаза затуманились, а всякие насущные проблемы вроде коварного опроса отошли в область чего-то далекого и нереального. Феликс усмехнулся. - Итак, - сказал он, возвращая студентов на бренную землю, - если нет возражений, то мы, пожалуй, приступим... Очнувшаяся от грез студенческая братия начала активно высказывать свои возражения и приводить сокрушительные доводы, из которых следовало, что конец третьей пары является, б