ют наш инкубатор своим рыжим сырьем, станут гнать своих Работников, Солдат, Десятников, Строителей, Красоток, Начальников, Ученых... От злости глаза на лоб лезут! Проехал мимо инкубатора. Там все еще штампуют нашу продукцию Няни в фартушках, однако всех младенцев в картонной таре загружают в трейлеры и увозят куда-то рыжие. Ладно, меня это теперь не касается, мне главное дамбу выстроить. По дороге набрал полный кузов ничейных Работников, большинство с инструментами в руках. Известное дело, им на радость трудиться, делать что-нибудь. Подъезжаю к дамбе - что такое? Стоит ихний рыжий Строитель и с ним бригада Проходчиков, все слепые, как кроты. И толпа Работников ихних. Оказывается, Сам велел поскорее сделать озеро, а дорогу по дамбе пустить сквозь гору по тоннелю. Словом, дела хватит на всех. Вечером застрекотал вертолет, Сам прилетел. Все, как водится, простерлись, кто где стоял. Сам вышел, потоптался по свежей глине. Дал нам знак: хватит, мол, лежать, работайте. Зажглись прожекторы, каждый впрягся в свою тачку, а тут еще Водители привезли две цистерны тюри. Что еще Работнику надо? Повкалывают часиков до одиннадцати в охотку. Мне один Строитель говорил, что когда-то, давным-давно такое называлось "каторга", и все этого боялись, избегали, как могли. Работать никто не хотел, а дела, как всегда, было невпроворот. Тогда Общественники занялись этим. У них конек был - воспитание. Мол, внушить надо, что это праздник труда. Но тоже осечка, не до всех доходило... Разве что теперь вот, в человейниках проблема разрешилась; иногда и сдерживать приходится. Из рецензии ...Известно, таким образом, несколько вполне жизнеспособных областей, население которых образовано было сплошь преступниками в отдаленном (по тем временам) краю, к примеру, на Сахалине, или, того более, в Австралии. Однако же ни там, ни сям не произошло становление власти в ее подлинном, криминальном варианте. Монумент призван увековечить именно такой исторический казус. Скульптор, по всему видать, вдохновлялся прообразом конного памятника, столь популярного в прошлом; но, возможно из-за отсутствия натуры (лошадей в этой приполярной области не держат), замысел его осуществлен был приблизительно, так сказать, инсценирован. Коня, якобы бегущего рысью, изображают два узника, особым образом взявшиеся друг за друга, а на них уже восседает основатель державы - легендарный Ведро (подлинное имя диктатора так и осталось неизвестным). В отличие от заключенных, изображающих коня и образующих различные группы у пьедестала - все они в обычной арестантской робе, - Ведро изваян в костюме, при галстуке. Очевидно, таково было верховное требование. Группы на цоколе и опоясывающий его барельеф отображают быт каторжан и ключевые эпизоды захвата власти Ведром; здесь масса персонажей, от адвентистов до стукачей, от надзирателей до педерастов, все они даны с таким знанием подробностей, что не оставляет сомнения - создатель памятника был из их среды. Монумент высится над округой - безлесой топкой местностью, почти всегда закутанной в морозную дымку. Внешне материал памятника очень напоминает старую бронзу, однако старожилы утверждают, что скульптор использовал в работе исключительно традиционный жеваный ржаной мякиш. Проверить это никто из группы искусствоведов не отважился. Многие находят, что глава государства в такой интерпретации - это типичный пахан, убийца и камерный тиран (так оно, пожалуй, и есть), но, за исключением его, так сказать, верховой позиции, ничто не обличает в Ведре сугубого зверства, напротив - ассоциация с доброжелательным начальником среднего калибра приходит на ум сама собой. Думается, такова была заданная трактовка образа; не угодив ей, скульптор бы многим поплатился. При созерцании этой своеобычной группы из мякиша поневоле вспоминается череда не таких уж давних по времени официальных памятников, где главный персонаж, согласно канону, изваян стоящим в открытом лимузине из полированного черного мрамора, с малахитовым торсом, с лицом и кистями рук из червонного золота - и результаты сравнения нет нужды пояснять. Реклама снадобья (этикетка) Словно легендарные буденновцы, из-за куста вылетающие на трусливого Врангеля; Как Анка-пулеметчица, что целыми шеренгами валит подлую белогвардейскую нечисть; Будто пламенный Павка, своей шашкой косивший врагов направо и налево, ради нашего сегодняшнего счастья: Так действует аэрозоль "Но пасаран!" на вшей, блох и прочих паразитов, расплодившихся на наших согражданах за время перманентного кризиса. Вниманию дам: направленная струйка аэрозоля проникает сквозь любую одежду, вплоть до ватника, так что им можно пользоваться в обществе, не раздеваясь! Элегантный баллончик "Но пасаран!" спроектирован лучшими дизайнерами страны. Настройщик мыслей Клиент хочет одного, поймите. Клиент выходит от психоаналитика с заполненной картой, где указано направление реконструкции внутреннего мира, карта эта - плод целой серии наблюдений и бесед, стоит она немалых трудов и денег, особенно если производилась ретроспектива генеалогического древа. И, ясно, клиент хочет за свои денежки максимум удовольствия - он хочет иметь комфортабельный, приличный, надежный внутренний мир, хочет, наконец-то, заполучить уютное гнездышко, чудесный интерьер для своей души. Клиент всегда прав. И вот, представьте, сидит он перед вами и весь светится от предвкушения обещанной благодати, что сейчас на него снизойдет, войдет в него и пребудет там без особых изменений не менее пяти лет (гарантийный срок)! А внутри у клиента - сплошной пепел и пыль, да какие-то побрякушки из жести, и все это оплетено немыслимой брехней о себе и окружающем, которую клиент успел наработать за время сознательной жизни. И с таким материалом извольте работать!.. По мне, иной раз уж лучше выгребать натуральное говно - из него, по крайней мере, никто не подумает лепить дворцы. А он выйдет отсюда как новая копеечка. И тут невежды представляют дело так, будто мы продуваем память, заполненную трухой, корректируем брехню в соответствии с реальным положением дел, оттесняем, что нужно, в бессознательное, приближаем "идеал-Я" к типу, свойственному клиенту - и порядок. Если б так, мы бы растеряли всю клиентуру, а прошедшие такой курс скорее всего быстро свихнулись. Когда я только начал практиковать, ко мне заявился грузный фельдфебель в отставке, лет пятидесяти с лишком. Аппарат его внутреннего видения был превосходен и по разрешающей способности не уступал орлиному глазу. Орлы, как известно, видят в десять раз лучше нашего, с высоты нескольких километров могут обозревать до мельчайших подробностей ландшафты потрясающей красоты. В этих ландшафтах, надо сказать, их интересует лишь пожива. Так вот, моего фельдфебеля интересовало только то, что имело отношение к военному делу. Это был образцовый служака. Я погружал его в состояние транса и вместе с ним созерцал невыразимо конкретные предметы солдатской амуниции. Оружие в собранном и разобранном виде, смазанное и вычищенное. Перед нами проплывали абзацы уставов, составленные будто из словаря в пятнадцать слов, и, тем не менее, не расшифровываемые здравым смыслом. Кстати, у многих вера заменяет здравый смысл. Однажды он пришел ко мне подвыпивши, в прекрасном настроении. Я начал сеанс, и немедленно он развернул передо мной самое красочное зрелище, на какое способен был его мозг. То был парад. В центре находился Маршал; в бронированном открытом лимузине, по периферии сознания - стройные колонны войск, все студенистое вещество его мозга чуть ли не содрогалось от многоголосого "ура", бушевавшего под сводами черепа. Маршал пискляво выкрикнул команду и поехал дальше по отведенной ему извилине, а я оставил фельдфебеля в этом блаженном состоянии, отошел к окну и задумался. Дело в том, что клиент до недавнего времени был вполне благополучен. Интроверт по натуре, он предрасположен был к порядку, воплощение какового видел в армии. Недавно он опрометчиво сблизился с компанией ветеранов-выпивох, а где выпивохи - там и философы, а где философы, там и пацифисты. Пацифисты задурили голову бедняге фельдфебелю, и он усомнился на миг в прочности своего "Я", сердцевину и оболочку которого сформировала военная служба. Усомнившаяся часть его души выглядела, как пустая казарма. Я понял, что стоит мне хоть пальцем тронуть эти миражи цвета хаки, и мой фельдфебель станет вещью, негодной к употреблению. Его внутренний строй превосходно гармонировал со структурой армии; сомнение в ее необходимости было для него тем же, чем для многих католиков поры Реформации было отрицание верховной роли папы, не меньше. И я сделал то, что и полагалось сделать, вы меня поймете. Я стимулировал сомневающуюся часть души, возродил ее, наполнил пустую казарму молодыми здоровенными солдатами, назубок заучившими устав. Я предъявил клиенту потенциального супостата, дающего единственный смысл существованию военной машины во всем ее ужасающем величии. К супостату я незаметно пристегнул и могущих еще встретиться пацифистов... Мой фельдфебель ушел вполне удовлетворенный. Внутри него пиликали, ухали, громыхали походные марши. Есть мнение, что особую пикантность нашему делу придает возможность заглядывания, так сказать, на внутренний экран, озвучивания мыслей (насколько их можно иной раз озвучивать, да и вообще отождествить с чем-то, имеющим смысл). Думают, будто мы, как завороженные, прильнув к чему-то вроде объектива, высматриваем сокровеннейшие тайники памяти, совести, и т.п., так оно, пожалуй, и есть, кроме объектива, конечно. Мы попросту отождествляем свое сознание и сознание клиента, пользуясь особой, весьма сложной методикой. К этому полагается иметь некоторые врожденные качества (в старину таких называли ясновидящими, затем эта отрасль знания бурно развилась). Так вот, шаря по закоулкам сознания и подсознания, с грустью отмечаешь их досадную похожесть, подобие, будто это приемники с одинаковой схемой, только по-разному сломанные; то есть весь тот треп о неповторимости личности развеивается после первых же сеансов. Наш клиент, как правило, конформист, и его глубоко запрятанные порок и позор будто отштампованы на одном и том же прессе, из скверного цветного пластика, что тут же трескается, расползается, теряет форму, сохраняя, однако же, невредимым остов. Мысленный прототип клиента возобновляет раз от разу минувшие ситуации, порою и вовсе давние - и тут ему в подмогу появляется самоцензура, вытеснение, направленное искажение, словом, весь иммунный механизм психики работает на создание позлащенного собственного образа; так сказать, индивидуальный соцреализм для внутреннего употребления. Ясно, при создании этого идолища, без придумки не обойтись, клиенту приходится прибегнуть к помощи фантазии. Участок фантазии у большинства в зачаточном состоянии, он то и дело отказывает, осекается, а когда вдруг начинает работать по назначению - выдает совершенно неправдоподобную продукцию. Отличительное качество хорошей фантазии, даже самой вычурной правдоподобие, знайте это. И клиенты, даже самые легковерные, поражаются, видя в своих обжитых апартаментах невероятных чудовищ. Тут уж недалеко до сдвига. Они обращаются к нам; могу сказать по секрету - квалифицированный специалист первым делом намертво блокирует область фантазии, оставляя лишь самые утилитарные функции. К примеру, клиент, увидев в окне тучу, может захватить с собой зонт; на большее простому человеку фантазии не полагается. Если б вы знали, сколько неприятностей бывает из-за неверных предположений! Небось, думаете: толкует со мной, а сам уже высмотрел всю мою срамоту, переворошил всего, как вор. Нет, дражайший, на это к вечеру уже недостает желания и сил. Даже говорить о работе затруднительно. А публика видит лишь плюсы нашего умения, о нас рассказывают небылицы, забывая об естественных трудностях нашего опасного занятия, опасного потому, что, ежедневно вливая собственное сознание в чужое, подгоняя его до малых деталей, ты часто утрачиваешь самость, ощущение себя самого. Твоя душа, будто ртуть, способна немедленно перелиться в любую подставленную оболочку, и, кто знает, сможет ли возвратиться в собственное вместилище. Ведь бывают случаи, правда исключительно редкие, когда клиент вдруг раскрывает свой мир, словно цветущий благоуханный луг, и ты, опытный, циничный даже психохирург, мнешься в смущении, боясь нарушить эту чистоту, боясь, что твоя усталая амеба (так называем мы наше орудие проникновения), не захочет возвращаться оттуда, как, скажем, никому не пришло бы в голову уйти из страны детства. Не знаю, как другие, а я в таких случаях говорю озадаченной девушке - только у юных девушек бывают эти солнечные луга, говорю ей "спасибо" и направляю в кассу, где ей вернут взнос. Она еще придет ко мне, и неважно, что возникнет на месте безмятежного цветенья, бурелом, или грядки жирного чернозема, такого уже не видать. И вот постепенно из этих десятков тысяч снов наяву, кошмаров, эротики, иллюзорного насилия и бутафорской самоотверженности, скрытого страха и психического допинга, из драм и фарсов, неслышно разыгрывающихся в черепных коробках - передо мной, будто на недодержанной пленке в слабом проявителе оконтуривается сущность человека вообще, и я близок к тому, чтобы объяснить ее на основе обширнейших наблюдений, в строго научных параметрах. На это уйдет весь остаток моей жизни, и жаль мне лишь одного, представьте, одного лишь, что я так и не узнаю, кем был я сам. Тайна метрологии Когда спускаешься в московское метро, не всегда возможно из-за суеты и толкотни проникнуться как следует тем иррациональным пафосом, которым прямо-таки пропитаны станции и переходы первой очереди строительства; при этом не так уж и важна чрезмерная изукрашенность циклопических подземелий, обвешанность скульптурой и мозаикой, как общая, отчетливо шизофреническая система связей, имеющая, при всем том, структуру паутины; радиальная ловчая сеть, упрятанная из каких-то соображений глубоко под землю. Каганович, неутомимый гомункулус той воспаленной поры, вполне явил, овеществил свой бесовской параноический потенциал в вековой промозглости московского плывуна. Можно даже представить, восстановить по содеянному, как разряды безумных прикидок, то и дело вспыхивавшие в кипучем разуме сатрапа, тут же подхватывались одержимыми ордами и с ходу осуществлялись, в чугуне, мраморе и позолоте, среди исконного мрака земных недр. Местечковый уроженец, обуянный энергией, в другие времена успешно сфокусированной на коммерции, и не подозревал, конечно, что в своем апофеозе вполне приблизился к возможностям повелителя тьмы, возводившего за ночь дворцы. Скорее всего, он думал, что всего лишь пробудил энергию масс. Долгое время после этого преисподнего конвульсивного триумфа, от которого за версту разило вытаращенным безумием, среди черни ходила легенда о подземных дворцах. В самом деле, если попробовать вообразить дворец зла, какое-то парадное преддверие ада, то ничего лучше и придумать нельзя, тем более с сонмами грешников, увлекаемыми на эскалаторах в самое пекло, где в закрытом для нас пока что раззолоченном нефе давно уже затаился вселенский паук. Исповедь ветерана Друзья мои, полвека прошло с тех пор как мы, три юных гена встретились в только что оплодотворенной яйцеклетке, в крохотном эмбриончике. Как молоды, как неопытны были мы тогда! Что делать, с чего начать?.. Помнится, все были немного растеряны. И тут Первый встал и с горящими глазами, пылко жестикулируя (как сейчас помню его вдохновенный облик), произнес небольшую речь. Помню ее дословно, как сейчас: Мы, - сказал он, - начинаем огромное сложное дело - создание нового человека. Велика ответственность, что ложится на нас, но велика и честь. Так давайте же приложим все силы, чтобы человек наш стал самым лучшим, самым благородным, самым даровитым в мире. За работу, друзья! И работа закипела. Начинали, как говорится, с пустого места. Все приходилось делать заново: не было ни системы кровообращения, ни пищеварения, ни органов дыхания, ни мозга, ни сердца. Пол - и тот был под вопросом. Но в тот момент было не до того. Материалы! Белки! Гемоглобин, глюкоза! Со всем перебои, везде трудности... Недосыпали, надоедали, все на посту, постоянно в напряжении. И наш зародыш рос потихоньку, развивался, и вот стало уже возможно различить его контуры - руки, ноги, торс. Помню, как горячи были наши споры о поле будущего человека. Третий радел о женщине, я колебался, а первый и слышать не хотел ни о ком, кроме мужчины. И он таки победил, составив нужную комбинацию хромосом. Рос наш парень, мужал на глазах. Мы заведовали все более сложным хозяйством. Все модернизировалось, усложнялось. Особенно туго стало после родов - ни о какой помощи извне уже не приходилось думать. Ставка исключительно на собственные силы. И тут пошло... Непрекращающиеся интервенции микробов - организуем антитела, службу иммунитета. Неправильный обмен веществ - налаживаем регулирование. Малокровие - бросаем все силы на кровообразование... В этой повседневной кутерьме и хлопотах мы незаметно отдалились друг от друга. Я возглавил отдел службы печени, Первый, это и понятно, занял почетное место в коре головного мозга, а третий получил скромный, но ответственный участок - сфинктер мочеиспускательного канала. Мы стали общаться реже. У нас появились много помощников - молодые гены, нейроны, лейкоциты - с такими горы можно своротить. Шли годы, богатырь наш взрослел. И теперь, друзья мои, на пороге пятидесятилетнего юбилея, я все чаще задумывались - где же мы допустили ошибку? Ведь набор хромосом был великолепный. Наследственность - превосходная. Все системы, все службы работали нормально, на совесть. Нельзя грешить и на нас, генов - мол, в чем-то недосмотрели, допустили брак, а там поехало. Ничего подобного, все хотели как лучше. Как же получился у нас этот ожирелый недоумок? Как могли мы, державшие все задатки в руках, вырастить такого огромного, вульгарного обывателя? Этого скучного хама, что пользуется своим прекрасно сконструированным мозгом лишь для того, чтобы думать о жратве, о выпивке, бабах и деньгах! Или составляет хитроумные комбинации, чтобы обжулить кого-нибудь. И Первый, наш светоч, участвует в этом. Иной раз мне хочется, чтобы там, наверху, поскорей разразился инсульт. Я вижу, как апатия, безразличие охватывают моих коллег по пищеварительному тракту. Всюду царят упадок и разложение. Где тот былой энтузиазм поры начала? Работают без огонька, спустя рукава, перерождаются, жиреют, думают лишь о собственном благополучии, забыв, что от состояния всего организма зависит судьба каждой отдельной клетки. И такое везде. Третьему, пожалуй, проще всех - знай открывай да закрывай сфинктер, эта однообразная, отупляющая работа помогает как-то отвлечься, забыться. Хотя и там нарастают неполадки, простатит, то-се. Третий, между нами говоря, звезд с неба никогда не хватал, это честный исполнительный труженик. Я думаю, что и он в глубине души страдает от нашей неудачи, возможно, корит себя... Хотя - за что? А я? С тех пор, как вырезали желчный пузырь, работы заметно поубавилось, и я по свободе все думаю, думаю. Такие возможности, такие многообещающие предпосылки... Ночи провожу без сна. Этот алкоголик не бережет ничего, что создавалось с таким трудом, печень вконец разрушена, цирроз. Я с грустью вспоминаю, как тщательно выращивали мы каждую клеточку, чтобы получить лучшую в мире печень - и она была такой, могу поклясться. Единственная надежда на нашу смену, на гены, созревающие в этом ублюдке, провалилась; он может плодить лишь даунов. Мы потерпели страшную катастрофу, неизвестно в какой день - то ли когда он впервые напился, то ли когда начал бесконтрольно врать, а может, когда связался со своей первой женой, с ее непобедимым укладом наседки-хищницы. Мы оказались бессильны против его окружения. Сделанное нами изнутри представлялось безупречным, снаружи, однако, оказалось страшно уязвимым. Почему? Ведь иммунитет, спорт, общая здоровая конституция... Нам остается лишь медленно перерождаться в жировую ткань и погибать в этом тучном, заживо разлагающемся организме. В чем же наша вина, что просмотрели мы, чего недоучли?.. Некролог С нормальными чувствами сообщаем о случившейся на днях своевременной и достаточно заслуженной кончине магистра Пиотровского А.Г. Как известно, магистр подвизался на поприще псевдонаучного ответвления фундаментальной академической дисциплины, именуемой популярно "стогастика" и занимающейся, в основном, вопросами нематематических преобразований. В сферу стогастики, таким образом, входят идеальные объекты, в принципе неформализуемые и не обладающие явным количественным выражением. Магистр Пиотровский, имея дело с умозрительными сущностями, такими как "совесть", или же "абсолют", весь свой немалый, надо признать, потенциал сосредоточил на прохождении заведомо тупикового пути, а именно: определении объема, так сказать, и формы этих сугубых условностей, представлении таковых в наглядном виде, скажем, на экране дисплея, и вообще рассматривал последние как оперативный материал. В представлениях покойного магистра гипотетическая область воображения занимает чуть ли не главенствующее место, обнимая собою целый космос, а часто и далее. Основной принцип его, не раз опровергнутый ведущими стогастами страны, звучит так: все сущее - воображено, следовательно, воображенное, химера есть все то, что мы привыкли полагать твердой реальностью. Пиотровский утверждает (заблуждаясь, разумеется), что мир был воображен однажды верховным существом и населен субъекто-объектами этой вселенской фантазии (это мы с вами!), способными, в свою очередь, на автономное воображение, т.е. на создание иллюзии внутри иллюзии. Выражение "искра Божья", по магистру следует толковать буквально, как вторичную частицу изначального творения. Гроб с останками покойного будет помещен в боеголовку ракеты и выстрелен в пространство. Ураган Джино Перед этим Шкляр помнит немногое - вечереющая улица, по которой спешили они с женой, обремененные какой-то ношей, покупками, снедью, вроде помидор, а почему спешили - рядом совсем, за флагштоком горсовета громоздилась туча, темная до трупной фиолетовости, и оттуда рокотала, близилась немолчная канонада грома, но - без молний, что необычно. И еще помнил, жена еще воскликнула, оглянувшись - о, ураган! И после этого впечатления Шкляра недостоверны. В частности, откуда взялась столешница, в которую он вцепился смаху, в момент проваливания - ведь сперва показалось, что они ухнули в какую-то шахту под брусчаткой и камнем летят ко дну, в кромешной тьме, в куче хлама и обломков - когда вдруг его на какой-то миг вытолкнуло из этой шахтной черноты, и в ошеломленном сознании запечатлелись громады сизых туч, а в просветах - кварталы уходящего вниз, убывающего, уменьшающегося города. И снова - совершенно однородная, непроницаемая толща тумана, и в ней как-то захребетно это ощутилось - кружило его, закручивало по гигантской дуге, так, что дух спирало и не было сил даже заорать. Шкляр перевалился набок на своей столешнице (она дрожала и гудела от напора воздуха, словно бубен), и, вцепившись в ее края, будто распятый, несся в этой тьме, среди адских завихрений, то швырявших в неисповедимые низины, то опять взметавших его вверх, подобно камню из пращи. К тому моменту до Шкляра дошло, что их захватил вихрь, смерч, они попали в смерч. Меж тем постепенно светлело и развиднялось вокруг, и тут лишь выяснилось, каким бешеным движением был Шкляр окружен и заверчен. И удивительно в этот момент - ужас и чувство неминучей гибели сразу как-то улетучилось. - Покой, - сказал он сам себе, хотя все вокруг, повторяю, неистовствовало. Облачные массы, скручиваясь в жгуты, завивались вверх, где в зените редкие облачка, сбившись в кучку, вертелись грациозно, мирно, словно пенка в кофейной чашке. Но вот, вылетев на периферию, они (Шкляр и столешница), оказались под темно-синим чистым небесным куполом, высоко над облачным морем. "Сейчас замерзну насквозь, за считанные секунды, - подумал он, - и оземь грохнется мертвая ледяная глыба. Самый, вроде, безболезненный переход в тот мир (это Шкляр соображал насчет замерзнуть), но никогда не думалось, что так... своеобычно, что ли". Но холода не ощущалось, чувствовалась чуть ли не жара, как из духовки, этот смерч, видать, захватил гигантские объемы нагретого воздуха. Шкляр мчал на своем плотике-доске по направлению к заходящему солнцу, но его все время сносило к центру тайфуна, к пресловутому "глазу бури"; спустя некоторое время Шкляр понял, что описывает гигантскую спираль, радиусом в десятки километров. Розовые закатные громады вспучивались там и сям, творили все новый небесный ландшафт. "Здесь должны водиться ангелы", - подумалось. Он взглянул вниз, в блеклую темень облачности, объявшей все под доскою, уходившей за горизонт, и лишь теперь заметил, сколько разного добра вознеслось в небеса с этим вихрем - прямо таки целые реки и скопления всякого скарба проносились под ним, от цветных полотнищ рваных очертаний до шкафов и диванов, издали, вроде, неповрежденных, но при ближайшем рассмотрении искореженных до неузнаваемости. Масса побитых мелких предметов, неопределимых издалека. И, как венец всего, подобная гигантской летучей мыши, кружила над тучами огромная железная кровля, вместе со всем своим стропильным остовом. Там, похоже, копошились люди. - Эй! Э-э-э-э-э-й! - послышалось Шкляру. Кто мог тут кричать? Он глянул туда-сюда и заметил вдали трепыхавшийся зеленый лоскут, в котором с большим трудом признал жену. Жена? Он начисто забыл о ней с момента катастрофы, и теперь с изумлением, будто заново узнавая, смотрел, как она стремительно приближается к нему по пологой дуге, сноровисто пользуясь распяленным подолом, работая руками (мы, так уж повелось, обречены на какую-то роковую смехотворность в самых невиданных обстоятельствах). - Уф-ф... Она, наконец, ухватилась за край столешницы и подтянулась. Воздушное течение занесло ей ноги вбок, и Шкляр, поймав жену за локоть, с трудом втащил ее наверх. Столешница накренилась; видимо, ее аэродинамика не рассчитана была на двойной вес. Надо же - совершенно забыл о жене! А бедняга, видать, за эти считанные минуты (Шкляр глянул на часы и отметил, что прошло уже никак не меньше двадцати минут) и вовсе сдвинулась - на ее простоватом, обычно вяло-безучастном лице сейчас полыхал красными пятнами экстаз. - Вот это да! Вот так влетели! Шкляр глянул на жену с опаской. - Рита! Что с тобой? Мы сейчас разобьемся, ты это знаешь? - А-а, чепуха... Какая красота, посмотри только! - Рита... а дети? Рита глянула мельком, и Шкляр понял, что это не безумие, а просто, может быть, какая-то конечная стадия просветления, в которой такие вопросы уже не важны. Ветер начал спадать, и они явственно подались вниз. - Вить, как мы жили? - вдруг спокойно спросила жена. От ее недавней экзальтации и следа не осталось. Шкляр немного подумал. - Неважно, - признался он наконец. - Вить, а мы виноваты? - Не знаю... В чем-то, наверное, да. - А что с нами будет? Шкляр снова изумился - что за вопрос, но тут же до него дошел смысл. И все же он попытался увернуться. - Ну... шансов мало. Километров десять, как-никак. - Я не об этом, - со скрытой страстью прервала жена. - С меня хватит тридцати метров. Я о том, что дальше? "Боже, если б я знал", - подумал Шкляр. В облачных просветах под ними сверкнуло. - Внизу море, - сказал он вслух. - Так что же? - не отставала жена. Вдруг резко полоснуло холодом; они явно выходили из круга теплого воздушного выброса. - Ну, откуда мне знать... - Ты всегда был у нас самый... - жена искала слово и не заметила обмолвки "был", - осведомленный. - Вить, для чего все было? - Ах, оставь! Почем я знаю... - Сейчас, наверное, все выяснится, - с надеждой сказала жена. Шкляр же лишь крепче вцепился в кромки снижающейся, почти пикирующей столешницы. Он подумал, что за жизнь свою столько раз оказывался в таких вот страшных и, вместе с тем, унизительных позициях; нынешняя, пожалуй, еще не худшая. Распятый на доске, с безумной женою в изножьи, Шкляр стремительно влетел в пурпурную тучу, горой высившуюся над облачной пустыней. Внутри шел теплый ливень. Шкляр подставил ладонь и оплеснул лицо. - Все будет хорошо, Рита, - сказал он жене, - все самое плохое уже позади. Из протокола опознания ...Неизвестный, по свидетельству фарцовщика Бугаева П.С., имевшего с ним постоянный контакт на почве мелкой перепродажи, рассказал однажды, что еще во время оккупации, будучи в критических обстоятельствах, срочно сжег свою униформу и документы (неясно, советские, или аусвайс, равно как и форма). Для большей надежности, видимо, опасаясь пыток в случае поимки, неизвестный обратился к гипнотизеру, который за небольшую плату (ведро картошки) вытеснил из памяти неизвестного всю его биографию, предшествующую сожжению документов. Таким образом, этот человек с практически чистым сознанием начал новую жизнь безо всякого официального укоренения. Бугаев П.С. показал, что неизвестный никогда и не стремится к получению какого-то другого удостоверения личности, или же узаконенного места жительства, он избрал бродячий образ жизни, поскольку был для этого достаточно умел и экипирован. Необычность этого бомжа, по его собственному признанию, была в том, что после акта сожжения бумаг у него будто оборвался внутренний временной фактор; возраст его как-бы стабилизировался. Свидетель Бугаев сам признает, что неизвестному на вид всегда было лет 45; свидетель познакомился с ним, занявшись спекуляцией в сравнительно молодом возрасте, затем, в результате естественного взросления Бугаева, они как бы стали ровесниками, а спустя некоторое время свидетель ощутил себя уже значительно старше неизвестного. Занятый всегдашними проблемами перепродажи, Бугаев не обращал особого внимания на такие качества коллеги, хотя тот время от времени похвалялся своим здоровьем. Вскрытие тела показало своеобычную особенность его организма, а именно - древовидное строение конечностей и туловища, с четкой кольцевой структурой ствола, если можно применить такой термин. Число годовых колец в поясничном срезе 90-92, что примерно должно соответствовать возрасту неизвестного, если принять его версию. Существенное следствие: такого рода органические особенности ставят под сомнение первоначальный вывод медэксперта - летальный исход вследствие переохлаждения (замерзание) на неотапливаемом чердаке. Возможно, это была просто стадия зимней окоченелости, каковую ежегодно проходят все деревья нашей климатической полосы. Вывод: Установление личности неизвестного крайне желательно, ибо упомянутый ключевой факт его биографии (сожжение документов) может получить полярное истолкование: либо мы имеем дело с героем, участником подполья, либо же, наоборот, с предателем, заметавшим следы. В каждом случае ему полагается соответствующее захоронение. Рекламка Человек, всегда готовый к худшему - это не обязательно боевик, выходящий на звонок в прихожую с автоматом наизготовку; не тот, кто запасся рыцарскими доспехами, или импортным противогазом; не тот, который предусмотрительно застолбил себе местечко на трех-четырех кладбищах города, а тот, кто вживил себе в тело капсулу-пеленгатор! Капсула-пеленгатор, испуская строго индивидуальный регулярный сигнал, позволяет нашим службам держать клиента под контролем практически постоянно. Возможные похитители не способны экранировать капсулу (так она сконструирована), пеленг будет идти даже после сожжения тела, спустя сотни лет... Язык животных Язык животных... Кто этим не интересовался? Попугаи, дельфины, макаки, собаки, воробьи, кузнечики, ластоногие, скрытощележаберные, корытообразные, яйцекрадущие, двоякоживущие - все они, оказывается, без умолку общаются между собой - по-своему. Аспирант Невалящий с детства фанатически увлекся этим, а затем увлечение приняло такой тяжкий характер, что ему пришлось закончить биофак (специальный курс зоолингвистики) и защитить диссертацию. К концу обучения молодой ученый стал так здорово понимать живые существа, что иной раз воспринимал достаточно свободно даже речь растений. Надо отметить, что здесь в ходу такая теория - чем ближе к человеку существо, тем больше оно от него набирается. Комнатная герань, к примеру, знает тридцать-сорок слов из лексикона домохозяйки, георгин с парковой клумбы - и того больше, но там есть и матерщина, а вот колхозный огурец слышит обычно лишь два слова: "Будь здоров!", и то, когда им уже закусывают. Мечтой Невалящего было попасть в нетронутый край лопухов, допетровский, так сказать, где сохранился еще древний диалект растений, свободный от всяких современных включений. Хотелось нетронутой, подлинной глубинки. Чего-чего, а это добро у нас в дефиците никогда не значилось, можно подобрать на любой вкус. Нашлось такое сельцо со старинным названием Укромина, в каковом не видели приезжего со времен, пожалуй, Александра Македонского. Да и то - ежели б всемирный диктатор во главе своих армий появился здесь однажды и окинул взором бесконечные гряды лысоватых холмиков, поросших кое-где невзрачным кустарником - нетрудно представить его реакцию. - М-да... - сказал бы полководец неопределенно и махнул войскам: заворачивай, мол, бойцы, в Мессопотамию, тут завоевывать нечего. Край этот отродясь слыл неперспективным, то есть. Но кандидат Невалящий вовсе не разделял мнение Македонского; он пришел в восторг от мохнатого диалекта простецких елок и растрепанных берез. Ночевал он в палатке и дни напролет бродил по окрестностям Укромины со своим портативным магнитофоном, подсаживаясь то к тому, то к иному кустику, записывая и собеседуя, он опомнился лишь, когда его съестные припасы подошли к финишу. Надо отметить, что Укромина была полностью покинута жителями ввиду всесторонней ее неперспективности, лишь на отшибе в двух избушках размещалась небольшая метеостанция, регулярно сообщавшая в центр о погоде в этой забытой местности. Невалящий доел последнюю банку ставриды, и взоры его обратились туда. "Небось, тоже люди, помогут", решил он оптимистически. В самом деле, на метеостанции хозяйничала молодой метеоролог Анастасия; увидев ее, аспирант на миг позабыл о цели своего визита. Возможно, и Македонский тоже изменил бы свое решение, хотя, как утверждали многие метеорологи, ничего особенного в Анастасии и не было; но, опять же, каждый из них не прочь был провести вдвоем с ней зимовку где-нибудь на Новой земле. Причина, по которой возле девицы не кишели коллеги по профессии, выяснилась позднее, пока же Невалящий бессознательно отметил этот факт. Он осмотрел просторный двор, где квохтали куры, бегал цепной пес, принайтовленный к длинному тросу, хрупала траву корова на огороженном лужку - а посреди этого благосостояния улыбалась ему очаровательная Анастасия. Конечно же, она накормила голодного аспиранта, естественно, что они вспомнили студенческие годы, само собой выяснилось, что они из одного города, и вполне понятно, что рядом с метеостанцией аспирант Невалящий обнаружил множество говорящих растений, но - удивительное дело - говорили они ему только об Анастасии. Да, теперь, беря интервью у обшарпанной осинки, Невалящий следил одним глазом, как Анастасия грациозно, словно Диана, заполевавшая борова, возится с воздушным шаром-зондом, как она, обворожительно щурясь, заносит в журнал показания самописцев, как опрятно выметает двор, или задает корм птичью. Ничего подобного, оказывается, аспирант не видел в жизни. К концу недели, что прожил аспирант возле метеостанции, он почти утратил дар общения с "зеленым другом", как популярно называют у нас растительность, зато в голове его созревало и крепло определенное решение, выражалось оно в форме летучих мыслей, похожих на белоснежные облачка-барашки. Шли они обычно чередой и выглядели так: ...А почему бы нет... сходство интересов и характеров... оба как-то в науке... должна оценить мой уникальный дар... прелесть, просто-таки... И много подобных облачков. Откуда бралась такая уверенность аспиранта? Очевидно, его преследовало распространенное убеждение, заблуждение скорей, насчет того, что женщин неотвратимо влечет какое-то уникальное качество избранника, расцениваемое ими как талант. В среду Невалящий, оставив без внимания тянувшуюся к нему всеми листочками и что-то лепетавшую крапиву, решительно приступил к обольстительной вещунье погоды. - Анастасия! Девушка потупилась, предвидя неизбежное. И в этот миг - словно конница в классических фильмах - на авансцену, то есть на середину двора, выскочил персонаж, странный, но чем-то обычный для нашего северного Нечерноморья, этакий мужчинка при бороде, в выгоревшей синтетической куртке, в отечественных джинсах, заправленных в сапоги. Не обращая внимания на приветственные возгласы Анастасии и радостное поскуливание пса, он молча бросился на ученого, вмиг догадавшегося обо всем, - и сжал его в объятиях. - Невалящий! Тот самый? Аспирант, еще не оправившись от пережитого испуга, кивнул утвердительно. Мужик радостно захохотал. - Это ж надо! Только по газетам и знал. А мне в райцентре говорят Невалящий в Укромине! Я все бросил - и домой. Словно вихрь сдул все облачка Невалящего, и самым лучшим, думалось ему, было бы сейчас сразу откланяться и уйти, но - где там! Пришедший, Борис Густопсоев, да, был он мужем прелестного метеоролога и хозяином изобильного подворья, уже соображал скромное застолье. Анастасия летала по двору, из погреба в клеть, на кухню, бросая на Густопсоева обожающие взоры. Угрюмая скука ни с того, ни с сего окатила молодого ученого. "К растениям, к растениям!" - только это спасительное желание брезжило над растоптанными мечтами, и потому аспирант почти не вслушивался в увлеченную речь Густопсоева. Тот как раз ухнул первую стопку. - Э... это ж... прямо-таки сенсация будет. Ваше мнение нужно позарез... Знание языка насекомых. Аттракцион "Дерзанье"! Невалящий отодвинул тарелку и вяло поинтересовался: - Что ж это за аттракцион? - Цирковой! - чуть не хором выпалила чета. - Впервые в мире. Дрессированные скарабеи! - Чего? Скарабеи? Навозные жуки? - Ну да, так их по-простому, - Густопсоев объяснял, сметая рукавами закуску. - Знаете, что меня вдохновило - шарики! Они же шарики катают из говна, инстинкт такой. Отсюда и замысел - фосфоресцирующие шарики, две команды скарабеев - одни черные, как есть, других я покрашу серебрянкой. Уловили идею? Вытаращенное лицо одержимого было прямо перед Невалящим, борода почти касалась его носа. "И что в нем нашла Анастасия?" - опять возник мучительный вопрос. Алкоголь не брал аспиранта. - Признаться, не уловил... - Борьба света и тьмы! - Густопсоев торжествующе откинулся на табурете. - Светлые - добро, черные - зло. Отнимают друг у друга светящийся шарик - символ мечты... Анастасия внимала самозабвенно. - ...в самый напряженный момент - барабаны трещат! - я и Настя, в костюмах космонавтов, подхватываем шарик и летим под куполом цирка. Контакт миров! Дерзание! Ничего п