будь ханты-марксистских обезьян. Из газеты РЫН-О.К! Царица базаров г-жа Савская Нонна Михайловна собирается в ближайшее время навестить известного магната теневой экономики, так называемого "царя" - Соломона Яковлевича Фильшина, чтобы набраться от него мудрости, необходимой в текущих операциях. Визит затрудняет лишь то, что местонахождение г-на Фильшина в настоящий момент неизвестно никому, включая ближайших членов семьи. Показания Соломона Яковлевича, известные в юридических кругах под обобщающим термином "притчи", хранятся в сейфах спецхрана МВД и подлежат квалифицированной расшифровке. Эксперты полагают, что это весьма изощренные рецепты по уклонению от налогов, своего рода инструкции для местных филиалов г-на Фильшина. Известный шлягер "Песнь песней" на слова выдающегося олигарха в прошлом году стал хитом отечественной попсы (группа ГОМОСОЦИУМ). Казалось бы в ореоле такой популярности совершенно невозможно "царю Соломону" (кликуха) скрыться от любопытных глаз хоть на секунду. Но вот поди ж ты - как в воду канул...Никакие расследования на этот счет, включая интервью с применением детектора лжи (электроутюга) - результатов не дали. Спусковой крючок Один такой специалист по баллистике (назовем его условно Б., чтобы не раскрывать государственной тайны), от всех наших бедствий решил окончательно бросить якорь в Иллинойском технологическом институте, где он уже не раз бывал после устранения железного занавеса и куда его при каждом случае зазывали. Нельзя сказать, чтобы он был так уж очарован страной равных возможностей (это лишь подростку видится, что там лишь гоняют с пистолетами, да заваливают красоток, на самом деле большинство занято монотонным муравьиным трудом), как раз именно наш разгильдяйский образ жизни был ему более по душе, но жизнь дала понять Б. - специалисты по баллистике нигде в мире больше не нужны, разве что возле озера Мичиган. Б. перебрался туда, благо это оказалось не так сложно для холостяка, и довольно быстро втянулся в деятельность небольшого отдела в этом огромном заведении. Его непосредственный руководитель, некто Моррисон, поначалу внимательно опекал новичка и старался предупредить его возможные промахи; так, когда наш земляк решил было по неопытности поселиться во вполне доступном по деньгам и прилично выглядевшем районе, тот вовремя решительно отговорил Б. Дело в том, что облюбованный Б. district, дотоле вполне приличный, быстро терял репутацию из-за появления там нескольких негритянских семейств. И такое случалось не раз. Из этой опеки в дальнейшем возникло что-то вроде дружбы (понимание дружбы у них и у нас весьма разное). Что касается Б., то ему попросту больше не с кем было общаться - разбросанные там и сям новые иммигранты были ему большей частью незнакомы. Интересно, что и Моррисон был человеком достаточно одиноким, что не редкость в этой вроде бы крайне общительной стране. Когда Б. посещал высящийся неподалеку мегаполис, то вместо ожидаемого расслабления после изнурительной работы, (где собеседником ему был лишь безмолвный экран дисплея), он возвращался домой с чувством, будто только что чудом выскользнул из гигантских стальных внутренностей непостижимого механизма, активно перерабатывающего человеческую массу. Он часто названивал на родину через океан, но там не разделяли его пустяковых переживаний на фоне катастрофических российских проблем. Моррисон таким образом стал отдушиной. Однажды он пригласил своего вконец захандрившего друга Б. на какую-то большую студенческую сходку, где молодые люди, как у нас говорится, могли оттянуться по-настоящему. Должно быть шеф нашего баллистика предполагал, что атмосфера непосредственного юношеского буйства должна как-то встряхнуть нового гражданина, напомнить ему о его оставленной родине, которую Моррисон искренне считал огромным мировым заповедником алкоголизма. Однако Б. не проникся; он безучастно блуждал среди танцующих и шалящих в рамках закона студентов, и лишь только один элемент праздничной программы развлек его ненадолго. Это было громадное сооружение изо всяческой ерунды, начиная от костяшек домино до каких-то черпачков, мутовок, пенальчиков, громоздящееся чуть не до потолка большого зала, да и по полу занимало оно почти всю его площадь. Полгода инициативная группа студентов и аспирантов собирала эту неустойчивую громаду, и вот теперь при большом стечении народа и под телекамерами ее должны были разрушить. Баллистик не уяснял цели действа. - Понимаешь, - объяснял ему Моррисон, - у наших лоботрясов очередное увлечение, строительство таких вот чудищ. Интерес здесь в том, что спусковая костяшка, trigger, вызывает последовательное обрушение всей конструкции. Можно наблюдать как бы рисунок разрушения... Б. поник еще более: он приехал из края, где разрушению не виделось конца. Тем временем аспирант в смокинге, вдохновитель всей затеи легким, но торжественным движением прикоснулся к триггеру. И дорожка падающих, заваливающихся элементов стремительно побежала по этой ажурной горе, под нарастающий смех и аплодисменты, особенно когда в процесс включался какой-нибудь половник, или клизма - у американцев вообще юмор весьма плоский, без второго слоя. - Смотри! - хохотал Моррисон, - шарик прямо в морду маске! Мгновение спустя все было кончено. Народ с улыбками и бокалами приступил к триумфатору, большинство же потянулось в другие комнаты, где длилось веселье. К уплощившейся бесформенной груде уже деликатно подступали уборщицы, а Б. все продолжал рассматривать останки катастрофы. - Идем, Б., выпьем чего-нибудь! - самоотверженно предложил Моррисон, не терпевший спиртного. И вот тогда баллистик произнес роковую фразу. - Я думаю, - сказал он, - что это была универсальная модель. Иными словами, этот самый триггер, всемирный триггер где-то без сомнения есть. И стоит его тронуть - без намерения даже... И махнул рукой. С нашей точки зрения это была обычная в подпитии игра ума, мрачное советское макетирование обыденности, где любое действие вроде бы способно вызвать крах. За этим предположением вполне мог последовать уморительный анекдот - к сожалению, там не въезжают в наши анекдоты. Б. и сам не придал никакого значения этой своей декларации, он, так сказать, работал на местную публику, воспринимающую выходцев из погибающей страны как случайно уцелевших зомби. А местной публикой на тот момент оказался лишь коллега Моррисон. Нельзя сказать, что Моррисон был такой уж впечатлительный и легковерный субъект, он и сам через несколько мгновений забыл горькую сентенцию своего нового друга, но вот где-то в закоулках памяти, в той самой, сложной и непостижимой области сознания его затаилось это нигилистическое представление - подобно черной нерасшифрованной точке. Время от времени это представление возникало у него - то когда он глядел на свой родной город и вдруг начинал соображать, в каком порядке должны валиться друг на друга многоэтажные конторы, чтоб не осталось ни одной незатронутой, то возле какой-нибудь большой автостоянки, где (так ему виделось), стоит лишь ни с того, ни с сего подкоситься колесам у крайнего автомобиля как волна его падения пробежит по всем бесчисленным сверкающим рядам, пока заасфальтированное поле не станет сплошь покрыто сплющенными жестянками... Словом, невинная гипотеза стала зародышем развивающейся мании. В отличие от холостяка Б., Моррисон имел довольно большую семью (американе по плодовитости уступают разве что лишь нашим бывшим соотечественникам узбекам), и конечно же мог расслабиться и отвлечься под кровом своего десятикомнатного вигвама - но и тут он с тревогой стал ловить себя на совершенно необычных ощущениях: то ему казалось, что стопа тарелок в раковине на кухне вот-вот обрушится (а за ней все остальное), то средний сын начинал свои упражнения на тренажере с таким азартом, что Моррисону казалось иной раз, будто вся округа входит в унисон с его колебаниями, ну а тут, сами понимаета, недалеко и до всеобщей беды. Ко всему, жена его, поглощенная обычной в той среде дамской общественной активностью, нисколько не проникалась его нарастающими фобиями. Следует добавить к этому еще такую накладку - общеамериканский психический комплекс, состоящий во все обостряющемся чувстве ответственности за судьбы мира. Когда-то и нам он был свойствен, однако распад империи сразу освободил нас от этого угнетающего представления. Моррисон был ему подвержен издавна, еще с тех пор, когда решил всерьез заняться баллистикой. В те годы считалось (и справедливо), что та страна, у которой лучшие специалисты по баллистике - та и хозяин положения, она всегда набьет морду стране с плохой баллистикой. Лучшие баллистики, скажем, Б. и Моррисон в то время были поровну распределены между двумя странами. Но, как только освобожденный от ответственности за судьбы мира Б. перебрался в отдел Моррисона - это чувство с удвоенной силой навалилось на американца. Само собой, психический разлад пытались корректировать психоаналитики, коих там пруд пруди - но, хотя под Эдипов комплекс и кишащие во всех углах призраки инцеста можно подогнать что угодно, ухудшение прогрессировало. Фрейд, сочинивший человеческую душу из подглядываний и пещерных желаний, вряд ли мог себе представить расстройство от предвидения мировой катастрофы. Так прошли полтора года. Стоит ли фиксировать внимание на отдельных ступенях этой лестницы, ведущей вниз?.. Теперь Б. изредка навещает Моррисона в клинике на побережье. Внешне его бывший шеф совершенно не изменился, это все тот же благообразный седеющий джентльмен, да и в беседе с ним не видно никаких отклонений, пока не коснется его конька. - Гальку бросает мальчишка! Смотри, Б., он бросает камешки! А вдруг ТОТ бросит... И его всего ведет от ужаса. Поздним вечером Б. возвращается домой по сравнительно свободному шоссе и думает о том, что его одиночество еще более усугубилось. В его районе обосновалась мексиканская семья, но это ему уже безразлично. А тот аттракцион на студенческой вечеринке совершенно изгладился из его памяти. Инструкция в лифте В случае внезапного отключения электроэнергии пассажиры лифта обязаны соблюдать элементарные приличия. Не допускается распитие спиртных напитков, инъекции наркотиков, изнасилование, людоедство и тому подобное антиобщественное поведение. Для отправления естественных надобностей и передачи пищевых продуктов в полу лифта имеется специальное отверстие. Катапультирование только при крайней необходимости. Браки, заключенные в кабине лифта, считаются действительными при наличии по меньшей мере двух свидетелей из числа пассажиров. Напротив того, кончина в лифте не является официальной вплоть до возобновления подачи тока и выгрузки пассажиров на нужном уровне. Потому весь личный состав кабины считается живым, вплоть до прибытия судмедэксперта. Ребенок, родившийся в лифте, автоматически получает гражданство страны, независимо от гражданства роженицы. Нежелательно разрушение кабины лифта, а также стенок лифтовой шахты. Это вряд ли кого спасет и только увеличит общий развал коммунального хозяйства. Из протокола допроса. Следователь: В каком возрасте вы были, когда впервые совершили что-то подобное? Допрашиваемый: (задумывается на минутку) Дайте вспомнить... Да, точно - еще во втором классе начальной школы! Такая была девочка-одноклассница, сейчас помнится смутно, но знаю - из простой семьи, с обычным славянским личиком... Как бы это описать... Словом, при взгляде на такую немедленно становится ясно - таким можно довериться во всем, сразу и навсегда. С.: У вас что, уже во втором классе выработалось такое знание людей? Д.: Нет, просто со временем это только подтверждалось... Славное такое, круглое, немного застенчивое личико, очень обаятельный, чистый тип. На Западе из таких выращивают красавиц, у нас - домохозяек. Но я отвлекся... Так вот - эта малышка имела несчастье влюбиться в меня. С.: Как вы узнали? Она что, сказала вам? Д.: Где там - сказала! Просто, такое чувствуется безошибочно и в восемь лет, и в сорок восемь. Теперь я вспоминаю с поздней болью, как трогательно она пыталась это скрыть и как раз от разу приоткрывалась - безо всякой надежды на что-то и вряд ли сама понимая толком, что с ней такое происходит. Да вы сами по себе должны помнить, какой это ужас, какой океан неведения - ребенок в восемь лет. С.: Не припоминаю. Я наверное был не такой. Ну, и что дальше? Д.: Да-а... Так вот, меня это вдруг стало раздражать. Или начали подсмеиваться одноклассники? Не помню... Только я решил все это прекратить одним махом, тем более, что как раз тогда мне приглянулась местная звезда, недоступная отличница с великолепным бантом. Я тоже не понимал, почему меня тянет к этой отличнице. Замедленное взросление, типичное для тех лет. С.: Ну, и что же вы предприняли? Д. (долго молчит): Я... Вы не поверите - я просто отколотил эту девочку, влюбленную в меня. Я побил ее, и довольно жестоко. Все это происходило прилюдно, в кольце сверстников, и с самого начала этой процедуры я понимал, что делаю что-то ужасное. Представьте - сельская школа, класс, комната такая с деревянным столбом посредине, темная группка детей и в центре ее - эта экзекуция! До сих пор оторопь берет... С.: И как реагировала она? Д.: Благородно. Сперва пыталась представить это как шутку, как дурацкое развлечение - насколько хватило ее маленьких сил. Затем расплакалась, голову в руки, на парте. И в этот момент я был настолько растоптан где-то внутри себя, что возникшая вдруг и наказавшая меня учительница была как спасение из этого позора. Видимо тогда впервые возникло понятие вины и греха. С.: Дальше. Д.: А вот дальше - провал, не помню ничего. Но история эта имела свое продолжение. Лет через двадцать-двадцать пять после этого я вдруг случайно наткнулся на свою... как бы сказать получше? Избранницу не подходит... Нет у нас краткого термина для нелюбимых любящих. С.: Отвергнутую? Д.: Тоже неточно. Словом, на нее. И надо сказать, мы тут же друг друга узнали. Я это понял по тому облачку досады, что пробежало по ее лицу - мол, к чему эти ненужные напоминания, - а у меня этот миниатюрный силуэт заурядной женщины с кошелкой мгновенно наложился на тот облик, тут же воскресший в душе, я узнал ее и обрадовался, что она стала именно такой, какой и должна была стать - миловидной, спокойной, усталой, отважно одолевающей каждодневные трудности. Да, еще кажется какой-то ребенок был при ней, но я не обратил внимания. Мы стояли и смотрели друг на друга. С.: Встреча та еще. Не особенно, я бы сказал, зрелищная. Д.: Да, но внутренний драматизм возник, вы уж мне поверьте. Ничего не было сказано, да и взаимное созерцание длилось не больше десяти секунд. И скажи я ей в этот момент что-нибудь вроде: "Ба, да ведь мы вместе учились когда-то! Ну, как сложилась с тех пор ваша жизнь? Моя - так, средне... Знаете, когда-то я вас обидел - по детской дури, дети ведь бывают очень жестоки - и с тех пор не могу забыть этого. Снимите камень с души, простите меня". С.: Ну, и кто вам мешал это сделать? Д.: Никто. Замедленная реакция, иначе не назовешь. Спустя секунду она отвернулась и пошла с дочуркой вдоль прилавков. Я смотрел вслед и еще не понимал, что упускаю возможность освободиться от этого жернова, который на моей шее с детских лет. И - главное - я бы и ее освободил! С.: От чего, хотелось бы знать? От давнего мордобоя? Д.: Ну как же! Незаслуженная обида, оскорбление вообще не забываются, а тут еще от кумира, так сказать. Словом, тремя словами, без сомнения, я бы стер этот шрам на ее памяти. А, что там говорить... С.: Ладно, к этому эпизоду больше нечего добавить? Д.: (после долгой паузы) Нет... С.: Тогда дальше. Надеюсь, больше вы не обижали одноклассниц? Д.: Нет, скорей они меня. Я был в отрочестве очень неудачлив в своих привязанностях. Это усиливало ощущение ущербности и незначительности... Хотя, был еще небольшой эпизод. Адвокат (дотоле сидевший безучастно): Какой же? Д.: Однажды, уже на пороге школьного выпуска, мне объяснилась моя сверстница. Тогда еще было принято объясняться, во всяком случае иногда. С.: Ну и? Д.: Я был сконфужен. Никаких таких чувств в свой адрес ни с чьей стороны я не предполагал. Я стоял как болван. А.: Подробнее, пожалуйста. Д.: Деталей, опять же, не помню. Глубокие сумерки, все вокруг заснежено, оттепель... пожалуй, оттепель. Темные впадины глаз, какой-то платок, стоит в шубейке прямо передо мною, слегка покачиваясь, как бы недоумевая - упасть мне в руки, или уйти бесприютно в эту темную оттепель. Я тоже стоял, молча. С.: Она что, была невзрачна? Что-то отвращало? Д.: Вовсе нет. Синеглазая блондинка, может полноватая слегка, но тогда это еще не развилось, вьющиеся волосы, франтиха, насмешливая, веселый нрав. Непонятно, чем я мог ей приглянуться. Но вот, произошло... Минуту постояв, она сказала тускло: "Ладно, забудем", и мы снова пошли рядом по тропке, как ни в чем ни бывало. А.: Словом, вы не воспользовались, говоря грубо, по-мужски. Д.: В этом никакой моей заслуги. Дело в том, что она абсолютно не совпадала с моим внутренним эталоном, смутно и тепло тлевшим в душе. Этот тайный образ был довольно неуклюже скомпилирован из Джейн, подруги Тарзана, революционерки из "Максима", а также некоей девочки Томы, встреченной однажды. Нет, не могла она тягаться с ними тремя. А.: Ну вот, видите! С.: Он же сам говорит, что отказался от нее из-за юношеских глупых стереотипов. Небось попозже не упустил бы своего? Д.: Не знаю... Скорей всего да, не упустил бы. С.: Ладно, дальше. Кто там ваша очередная жертва? Д.: Сейчас... Юля Панченко. А.: Имен можно не называть. Они нам и так известны. Д.: Мне просто приятно его произнести - Юля Панченко. На удивление женственно звучит. И она соответствовала ему полностью - стройная, молчаливая, сокровенная, красивая такой, знаете, устойчивой красотой, которая с возрастом только меняет облик. Мы начали сближаться - не быстро, ведь оба замкнуты. Потом... Потом получилось так, что я долго отсутствовал, был в других краях. И когда вернулся... С.: Юля стала уже чьей-то! Д.: Ничего подобного. Я встретил ее случайно, и будто не было этих лет разлуки; с Юлей ничего не надо было говорить, все понималось и так. Тип Лопухиной, спокойная русская красота в современных одеяниях...Но вот почему я не дал себе влюбиться в нее - до сих пор загадка! С.: Так что, говорите толком, произошел разрыв? Сближение? Д.: Нет, я попросту не пошел с нею на концерт, куда она меня позвала. А после даже не извинился, и помню, как она изумленно на меня смотрела, встретив однажды. Трудно было продолжать после этого. Надеюсь и для нее этот эпизод прошел без особой боли, всего лишь тяжелое недоумение - вот, мол, каким оказался человек. С.: В преступлениях против любви нет пустяков, потому они и караются строже прочих. Бог есть любовь - надеюсь, вы помните основной принцип? Бог есть любовь! Дальше. А.: Вы заметили, уважаемый следователь, что представленные случаи нельзя полностью классифицировать как обоюдную любовь, что рассматривается особо? Д.: Я тоже это знаю, потому рассказываю только легкие, сравнительно, случаи. Имею право не разглашать особо тяжкое? С.: Само собой, только за это вдвойне. Ну-с, поехали дальше. Кто там у нас по списку? Д.: Клара Минчук. Здесь даже и намека на любовь не было, просто взаимная симпатия. И это несмотря на то, что Клара Минчук была поразительно красива. Она как-бы вышла вперед из окружения хорошеньких сверстниц и определила собой: вот отныне к такому образцу должны по мере сил приближаться женщины нового поколения. Я не берусь ее описать, все будет бледно. Потому и знакомство наше проходило совершенно безоблачно - я и думать не мог, что Клара посмотрит как-то на меня в этом аспекте, а ей из омута тяжких страстей, непрестанно вихрившихся возле нее, повидимому было просто отрадно иметь хоть одного приятеля, не разевающего алчную пасть. Однажды, помнится, мы встретились на каком-то бутафорском многотысячном действе, что время от времени устраивали власти - какого-то диктатора долой, какому-то негру свободу! - отделились от многофлажного шествия в уютный скверик и долго трепались в свое удовольствие. В отличие от закомплексованных красавиц Клара оказалась чудесным собеседником, как бы лучащимся навстречу. Было великим наслаждением просто находиться в ауре этой красоты. Даже подумалось в какой-то миг - а может? А.: Не вижу состава преступления. Ведь у вас не было (углубляется в досье), ни романа, ни связи? Д.: Спустя много лет мы с женой остановились у придорожного магазинчика и зашли посмотреть. Что-то потребовалось. А может просто из интереса. За прилавком, за весами стояла она, Клара - обрюзгшая продавщица-алкоголичка в засаленном белом халате и отпускала какую-то дрянь - камсу, что-ли? - черпая ее рукой в эластиковой перчатке прямо из бадьи. Мы взглянули друг на друга - это было не то длительное рассматривание и узнавание, как в первом случае, а мгновенный и грозный разряд. Она будто сказала: Ну и как? - затем опять перевела взгляд на стрелку весов. Я тут же вышел наружу и сел в машину. Будто током ударило. Мне стало не по себе. Что-то непоправимо хрустнуло в мироздании, раз над красотой можно так надругаться. Что-то вроде святотавства произошло на моих глазах, и я никак не мог этому помешать. А.: Верно. Тут я не вижу никакой вины. Д.: Вина конечно же есть, но неявная. Жизнь ослепительных красавиц редко бывает безоблачной даже в стране клерков, а что уж говорить о нашей. Можно представить, в какие тиски, в какие жернова попадала Клара, меняя мужей, дома, семьи, кочуя от Риги до Владивостока, сползая по слабости характера (а красоте не всегда сопутствует сильный характер и ясный ум), с уровня на уровень, пока я не застал ее у этого прилавка.Что-то я должен был предпринять, что-то человеческое, но вот - что? Жена вышла и, усевшись за руль, спросила: Там что, была Клара Минчук? Мне показалось - она... И не было в ее голосе никакого женского торжества, а только лишь горечь. С.: Раз уж вы сами упомянули жену... Д.: Ни в коем случае. Мы уже оговорили это - имею право молчать. Скажу лишь, что мои полные, разделенные любови, все до единой были мною преданы и завершались в муках и унижениях. Так что спрашивайте лишь насчет связей. Полулюбовей, что ли - ведь ими, вроде бы, довольствуется большинство. С.: Говорите только о себе, так лучше... Хорошо. Лара. Лариса Ф. Д.: (отворачивается) Не хочу... Ну ладно, но только очень коротко, без предыстории - мы расстались, и я уехал. Мы были как бы обручены. А.: Кто такая эта Лариса? Не нахожу в досье... А-а, вот. Д.: Уральская горожанка, миниатюрная, слегка монголоидна - черные волосы, узкие глаза при белой коже. Смешливая, переменчивая, серьезная когда надо. Самоотверженная. Я ее выставил спустя полгода, когда она приехала. С.: Почему? У вас завелась другая? Д.: Я ей так и сказал, чтоб было хоть какое-то объяснение. На самом деле никого у меня не было на тот момент. И я боялся, что опять к ней привяжусь, это было легко. С.: Тогда почему вы ее... сдали, так сказать? Почему вы их всех сдавали, ваших прекрасных женщин - вон их сколько в списке! Прямо-таки комплекс Иуды какой-то... А.: Коллега, прошу без давления и личных оценок. Д.: Я скажу. Вот почему - (так мне кажется теперь), - мы в молодости иной раз бываем просто поведены на "свободе" и прочих ложных фетишах. Не знаю приманки более обманчивой... Еще был такой - "самореализация". В моем случае оба эти фетиша как-то совпали и раздавили миниатюрную раскосую Ларису Ф. С.: Ну да! Они давили, а вы просто стояли рядом. Д.: Да, я стоял рядом у стенки вагона, перекрестил ее, когда поезд тронулся. Потом приятель из столицы сообщил, что она тяжко переживала. А.: А вы? Д.: Я как раз нет. Быстро забылось, пошла веселая пора, девушки ненадолго. А саднить это стало куда позже. Оказывается, то место в душе, где ты поселил кого-то, так вот, оно не может быть занято другой женщиной, оно просто пустует - сколько бы ты там ни страдал по поводу другой, - и когда сердце успокаивается, вдруг видишь этот милый пустой оттиск. С.: У вас, я вижу, до фига этих милых оттисков. Д.: Не так уж много, но хотелось бы поменьше. Мне кажется, что у меня всегда было какое-то реле запаздывания в совести - и это помогало переступать через них. А теперь, когда ясно, что можно было и не переступать, что не было никакой необходимости... Я что, тяну время? А.: Да нет, ничего, это наша работа. С.: Вообще-то да, тянете. Тем более, что там все придется повторить, так что наш разговор - чистая проформа. Д.: (набираясь духа) Если бы это могло что-нибудь исправить, ну хоть какой-то пустяк! Ведь нет же? Нет? Им-то хотя бы станет легче? А.: Понимаете, преступления против любви караются так потому, что они особенно бесчеловечны. Убийство и то более постижимо, там чаще всего никто никого не любит. А вот когда убивают любовь... Д.: Да-да, я понимаю. Теперь понимаю. С.: (некоторое время смотрит на Д.) Что ж, тогда пойдемте... Все вместе они выходят в бесконечно длинный коридор, по которому движется к выходу множество людей. Письмо в Интернете Электронный адрес (........................................................................) Дорогая миссис Шиллер! Вы спрашиваете, как мы проводим наши уик-энды. Этот вопрос интересует не только Вас, но также и многих наших. Дело в том, что некоторые абсолютно не помнят, как и где они провели уик-энд. Прежде чем описать Вам особенности национального уик-энда, не мешает уточнить само понятие. Русское выражение "уик-энд" возникло из того звука, которым обычно сопровождается икота, особенно частая в субботы и воскресенья. Обычно икающий говорит "энд" после ика, который кажется ему последним. Ваши простодушные соотечественники переводят такое созвучие как "конец недели". Итак, с самого начала. Обычно мы просыпаемся, и те из нас, кому это удалось, тут же принимают стакана полтора-два водки. Мера это профилактическая, и она часто предотвращает последующие развлечения уик-энда, о которых речь впереди. Здесь, на Украине с этой целью используется также "горилка" - напиток, производимый гориллами местной породы, издавна славящимися своим искусством. Немного выждав, пока этот нектар впитается организмом, мы берем автомат или двустволку и выходим на улицу. Здесь нас уже поджидают колоритные цыгане с медведями, плясками и балалайками; заодно они предлагают нам широкий выбор наркотиков. При советской деспотии этот талантливый народ вынужден был перебиваться мелким воровством и ворожбой, теперь же его расцвет ничто не ограничивает. Как Вы знаете, страна наша крайне отсталая и автомобилей практически нет. Мы вынуждены ездить на собаках (верхом), и это даже представляет определенные удобства: бесхозных собак развелось видимо-невидимо, и ничего не стоит, выйдя из подъезда, оседлать первую попавшуюся. После этого говоришь ей адрес, и умное животное галопом мчится в нужном направлении. Бывают и казусы. Иной раз, подъехавши к дверям корейского ресторана, седок тут же отдает повару-корейцу свое транспортное средство, чтобы тот приготовил чего на свой вкус. Вы скажете, что это негуманно, а что делать - зарплату не платят месяцами, экономика в упадке... Передвигаясь таким образом, нужно всегда быть начеку. Дело в том, что от помойки к помойке кочуют свирепые стаи одичавших вконец таежных медведей и степных волков. Вот тут-то и пригождается двустволка! Многие сцены из ваших ковбойских фильмов, как говорится, не канают в долю: трудно представить, скажем, Клинта Иствуда верхом на таксе, отстреливающегося на всем скаку от этой наседающей со всех сторон клыкастой братии. В эту зимнюю пору у нас в ходу традиционные развлечения: к примеру, мы активно лепим снежных баб (и не только снежных), бросаемся снежками, которые стараемся вылепить в форме лимонок, а некоторые шутники так маскируют и настоящие лимонки. То-то смеху бывает! Культивируются также и массовые кулачные бои, в которых активное участие принимают женщины. У них появляется легальная возможность набить морду мужчинам, досаждавшим им в течение недели. Однако, древнее украинское развлечение, которое называется "гонения на евреев" (вспомните обоих Тарасов, Бульбу и Шевченко), от года к году приходит в упадок. Дело в том, что почти все наши евреи переехали к вам, и теперь, чтобы устроить такую потеху, нужно выбираться в какой-нибудь заповедник, где еще сохранились два-три семейства... Вянет казацкая удаль! Иногда, когда уже совсем невмоготу, когда все запасы "горилки" исчерпаны, мы достаем из запасников боевые красные знамена и выходим на улицы, скандируя: Кучма! Кучма! Не довольно ль вертеться, кружиться, Не пора ли мужчиною стать? Нашего президента, чтоб Вы знали, называют Кучма, что это значит - никто не имеет понятия. Но он не обижается. Так вот, народ наш крайне раздосадован, что бывшая полтавчанка Манька Ливинская устроила весь этот фейерверк в ваших краях, а не здесь, где люди тоже хотят посмеяться, отвлечься от мрачных дум. Кроме того, есть подозрение, что наш неспособен на такие вот уморительные выбрыки. Дошло до того, что идет тайный сбор средств на строительство отечественного Овального кабинета, снабженного зрительскими трибунами тысяч этак на пять мест, там все выяснится. Такое представление, конечно, украсит любой уик-энд. Но все это омрачает одна мысль: а ведь в понедельник опять становиться к Клаве, то-есть к key-board, по-вашему, упираться рогом в монитор. И с этой думой засыпаешь под неустанный вой волков и треск автоматных очередей на улицах... На этом заканчиваем наше письмо. Спите спокойно и Вы, уважаемая миссис Шиллер, если, конечно же, сможете заснуть после таких сведений. С приветом и массой лучших пожеланий коллектив анонимного совместного предприятия (множество неразборчивых подписей) Головоломка Ple-khan-off Call-on-tie Or-Johnny-Kid-the There-Jeans-key Le Nine Loon-are-tzar-ski Mall-or-thaw Through-shоw Boo-khar-in Berry-yah Gore-but-chuff Присмотритесь к этому ряду внешне совершенно бессмысленных односложных цепочек и вы убедитесь, что каждая из них созвучна фамилии какого-либо деятеля, в то или иное время влиявшего на судьбу нашей страны. Задача состоит в том, чтобы из этого небольшого набора символов вывести универсальный лозунг, кратко и энергично формулирующий наше движение в бездну при вдохновенном содействии этих властителей. Правила: слоги не разделяются, могут лишь объединяться в слова; знаки пунктуации любые, полученный текст должен содержать смысл. Из-за несоблюдения этих элементарных правил в начале века наша история пошла под откос. Полонез Огинского (ориентальная версия) Во-от наступил прощанья час, Вербовщики нахлынули, Из милых джунглей вытесняют нас, Чтоб в тесных городах им собирать с утра и до утра Процессоры и прочую нуду - клавиатуры, мониторы и мышей, Винчестеры, видухи, телевизоры, косилки, мотоциклы, кофемолки, фруктотерки, морозилки, крохоборки, унитазы, авторучки, пылесосы, вездеходы Espero, Что с детства ненавистны доупаду вольным индонезам, Ин-до-не-е-езам... (тю-рю-рю, рю-рю!) Что с детства ненавистны были вольным индонезам... Но! (пурум-ба, пумба), Мы! (пурум-ба, пумба), Хрен! (пурум-ба, пумба), С тем! (та-ля-ля-ля), Смиримся! (туру-туру), Вот, тебе, зараза! Вот, эксплуататор! Наш ответ красноречивый вот тебе! Из рук перекрещенных жест тебе покажем! (тю-рю-рю, рюрю!), Вот такенный жест! (турум-ба-па)! (дальше идет известное музыкальное сопровождение, в такт которому свободолюбивые туземцы оскорбительно покачивают правой рукой, положенной на левую, в адрес транснациональных корпораций. После чего возвращаются к сборочному конвейеру). Дальнее эхо Эй, ветераны, откликнитесь! Кто еще помнит позывные радиостанции "Волга", когда-то регулярно теленькавшие над родиной Бетховена и Баха, по всем нашим бесчисленным гарнизонам, стоявшим там! Казалось же - навеки втемящится в память, а вот теперь не могу даже вспомнить, от какой мелодии урвали кусок... "Волга-Волга"? Или же - "Далеко-далеко степь за Волгу ушла"? Так вот, в один такой давний летний вечер прошлись в очередной раз над немецкой землей, над закатными соснами и черепичными кровлями казарм эти самые позывные, и в полках скомандовали отбой. А здесь, в дежурке медсанбата на втором этаже штабного здания старлей Чиж снял повязку со стершейся надписью "Дежурный по части" и убрал ее в ящик стола. Сказал помдежу: - Схожу домой на полчасика, если чего - скажешь: "На территории". Помдеж, младший сержант видел сверху через открытое окно, как Чиж, тоненький, щеголеватый прошел в ворота мимо козырнувшего патрульного, закурил на ходу и неспешно двинул в сторону офицерских коттеджей. В медсанбате все знали его хорошенькую жену, и то, что старлей время от времени устраивает ей внезапные проверки. Дзинькнуло и Эдита Пьеха запела басом из динамика на Доме Офицеров: "Если я тебя придумала..." Было светло и безлюдно, как обычно бывает в позднее время в июне, лишь вдоль по шоссе, сразу за забором части, проносились время от времени автомобили. Помдеж сидел, уперев локти в стол, и от нечего делать разбирал надписи на столешнице. Чего тут только не было: слева в углу темнела выполненная шариковой ручкой свиная физиономия в офицерской фуражке, посредине виднелась схематическая женская фигура с большими грудями, неподалеку изображен был демобилизованный с чемоданом. Демобилизованный был вырисован особенно любовно, с подробностями. Но основное место занимали надписи: До Приказа полгода! Чунарев, Ялта. А мне служить, как медному. Днепродзержинск, Иван Малый. Галка, ты меня ждешь? Борис. Хлопцы, служба пройдет! Краснодар, Скоробогатов. Были имена из Баку и Архангельска, из Питера и Коломны. Kaunas, написал скромно какой-то литвин латинскими литерами. Многие снабжали свои подписи подробными датами. Помдеж, хоть и питал к знакомой до последней кляксы столешнице вполне понятное отвращение, все же прикидывал, где бы и ему оставить свой автограф, и смущало его вовсе не отсутствие места, а то что комбат Власенко время от времени приказывал выскабливать стол добела, улавливая (и совершенно справедливо) в свиной морде известное сходство. Итак, младший сержант уже снял колпачок с ручки и еще раз испытующе окинул исписанную плоскость, что вроде бы навеки запечатлилась (а ведь все выветрилось из памяти, все!), но тут снизу от ворот просигналил патрульный. Помдеж выглянул. Рядом с патрульным, все еще давившим на кнопку звонка, стоял офицер из медчасти соседнего автобата, а за воротами виднелась грузная, округлых очертаний воинская санитарная машина с красным крестом в белом круге на боку. - Давай, сержант, вызывай дежурного врача. Тело привезли. И офицер уселся на скамеечке перед входом. Помдеж показал патрульному, мол, открывай ворота, сам же позвонил в хирургическое отделение, где должен был находиться дежурный врач. Машина из автобата заехала и остановилась тут же, напротив приемного отделения. Решил еще послать кого-нибудь из наряда за Чижом, мало ли что, не каждый день мертвых привозят. Тем временем офицер из автобата рассказывал появившемуся старшине, фельдшеру приемного отделения как было дело: -...уже отстрелялись все взвода, построились домой. Старшина ему говорит: давай на столбик, сними табличку. - Какую табличку? - Не знаешь, медицина? Обычная табличка "Идут стрельбы", чтоб больше никакое подразделение не совалось в сектор, пока не отстреляются. Ну, он полез на этот столбик, снял табличку и тут же свалился. Прямо в грудь, в сердце! Нарочно так не попадешь... - Да как же?.. - Вот так. Три стрельбища палят в эту гору Эйх, вроде бы друг друга не перекрывают, а тут шальная чья-то и пришлась с той стороны горы. И стрелок скорей всего никудышный, раз вот так пальнул в воздух... - Никудышный, а попал. - То-то ж. Где бы в мишень... Подошел дежурный врач капитан Абдуллаев; офицер из автобата отрапортовал и стал в сторонке. Два автобатовских солдатика с натугой вытащили из задней двери машины носилки с телом, накрытым простыней, и скрылись в приемном со своей ношей. Следом прошли фельдшер и Абдуллаев. В проеме все еще открытых ворот показался старлей Чиж, озабоченно глянул на чужую машину. - Помдеж, что тут у нас происходит? Узнал в чем дело и явно отлегло - не тревога, не марш, не визит дивизионного, чисто врачебная процедура. Не стал и докладывать комбату - вдруг только что заснул. Завтра доложим. Был весь еще полон этим незапланированным соитием со своей красавицей, и не хотелось нарушать гармонию мира какими-то случайными смертями. Нет, она верная ему, Людмила-девонька, это она бесится от безделья, а переедем в Союз - тут же угомонится. Пьеха все еще пела из Дома офицеров, целый концерт Пьехи шел в записи. Где-то есть город, тихий как сон, С крыш до заборов в снега занесен... Звякнул телефон, трубку взял Чиж и коротко переговорил. Затем сказал сержанту: - Особисты интересуются. - Так тут же никто не виноват! Чистая случайность. - Служба у них такая - все выяснять. Проведут экспертизу стрелкового оружия, скорей всего... А дело, конечно, заводить не станут. Вообще никому ничего, разве что начальнику полигона - взыскание. Придержат звездочку на полгода...Ну ладно, сходи развейся ненадолго, я тут возле телефона пободрствую. Помдеж спустился вниз, пересек асфальтовую подъездную аллею и вошел в приемное отделение. Навстречу шел Абдуллаев с офицером из автобата. -...и вскрытия не надо, какое вскрытие! И так все ясно. - Да нет, полагается, - возражал Абдуллаев. Оба вышли. Помдеж заглянул в открытую дверь кабинета: на столе горбом громоздилось тело, прикрытое простыней, лишь босые ступни торчали врозь из-под покрова. На полу валялась окровавленная гимнастерка. В углу у раковины фельдшер мыл руки. - Хочешь взглянуть? - спросил он у помдежа. Они были в приятельских отношениях. - Да нет, зачем? Вместе вышли из приемного под сосны, высившиеся там и сям на всем участке медсанбата. Погожий вечер стоял. Уже почти стемнело, лишь на шоссе изредка проносились фары. .................................................................................................................. Сколько же пробежало с того вечера? Ни "Волги", ни Группы Советских войск в Германии, ни самого Союза! И будто и не осталось следа тех миллионов военных, что когда-то чеканили шаг на бывших гитлеровских плацах. Все кануло. Куда, вообще, все исчезает, ведь где-то же есть это место? Где-то есть город, тихий как сон... Бухгалтер Семиоков тоже немало претерпел за смутное время и так же бедствовал и терзался душой, особенно в пору смены царств - и это несмотря на