Север Гансовский. Часть этого мира ----------------------------------------------------------------------- Авт.сб. "Человек, который сделал Балтийское море". OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000 ----------------------------------------------------------------------- Они стояли на лестничной клетке. Лифт шел откуда-то далеко снизу - с пятьдесят пятого, что ли, этажа. Или со сто пятьдесят пятого. Рона сказала: - Посоветуешься. Все-таки такой человек, как он, должен разбираться. Это мы с тобой живем, ничего не знаем. А Кисч может посмотреть и сразу догадаться, что именно между строк скрывается. По-моему, тут ничего плохого, если ты к нему приедешь. Он сам все время приглашает. Заодно поймем, кто же он есть в действительности. - Ну приглашает-то больше из вежливости. - Из вежливости он бы одно письмо написал. Или просто открытки присылал бы к праздникам. А раз он длинные, большие письма пишет, это совсем другое дело. Вот скажи, кому ты и последние годы писал длинные письма? - Ну... в общем... - Никому. - Да, пожалуй. - Ты не будь таким вялым. Если ты вот так приедешь, то либо вообще забудешь его спросить, либо пропустишь самое важное из того, что он скажет. - Да нет, я ничего. - Встряхнись, Лэх. Давай посмотрим эту штуку еще раз. Пока лифта, нету. - Давай. - Ну она же у тебя!.. Лэх вынул из кармана гибкий желтый листочек. Не сообразишь даже, из какого материала сделан. Буквы и строчки сами прыгали в глаза, отчетливые, броские. КОНЦЕРН "УВЕРЕННОСТЬ" БЕЗ ПОТЕРИ ЛИЧНОСТИ, БЕЗ ВРЕДА ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ! ВАШИ ТРУДНОСТИ В ТОМ, что желания не сходятся с возможностями. МЫ БЕРЕМСЯ УСТРАНИТЬ ДИСПРОПОРЦИЮ: во-первых, БЕЗ ЗАБОТ, а во-вторых, ИСПОЛНЕНИЕ ЛЮБЫХ ВАШИХ МЕЧТАНИЙ! В точном соответствии сумме Вам до конца дней гарантируется стабильная удовлетворенность. МЫ ДУМАЕМ, РЕШАЕМ ЗА ВАС. Однако притом у Вас постоянно будет о чем разговаривать с близкими. НИ СЕКУНДЫ СКУКИ! НАБЛЮДАЕТСЯ ЗАКОНОМ, ОДОБРЕНО ПРАВИТЕЛЬСТВОМ - Меня очень устраивает, что будет о чем разговаривать. - Рона взяла листок из рук Лэха. - А то с тех пор как мальчики уехали, у нас с тобой одна тема - телевизионные программы ругать. Но это вечером. А так по целым дням молчим. Будь у нас о чем говорить, мы бы и горя не знали. - Да... Но видишь, тут все противоречиво. С одной стороны, "исполнение любых мечтаний", но тут же "в точном соответствии сумме". Я так понимаю, что заберут деньги, ценные бумаги, все сплюсуют, а потом согласно результату снизят наши желания при помощи мозговой операции либо психотерапией. Только ведь так и можно. Но в то же время тут написано: "без потерн личности". Однако личность как раз и есть желания, мечты, всякое такое. Правда же?.. У них, может быть, не очень хорошо вышло с электродами, вот придумали другое, более радикальное... Эти листки, кстати, сейчас везде: в киосках, на почте по столам, даже в метро на скамейках. - У кого "у них"? - Ну, которые наверху... Потом сама эта сумма. Акции будут падать, деньги тоже дешевеют, из-за инфляции... то есть не "из-за", а сама инфляция, в общем. А тут сказано: "стабильная удовлетворенность". - Нам и нужна стабильность. Мы с тобой сколько потеряли на изменениях курса? Те бумаги, которые держим, постоянно падают в цене. А едва что-нибудь продали, оно взвивается. Это прямо экономический закон - что продаем, обязательно становится дороже, а оставленное постепенно обесценивается. - Никакого закона. Просто покупают те бумаги, которые должны подниматься. Умные люди покупают. - Ладно, пусть. Я только знаю, что, если так и дальше пойдет, мы потеряем все. - Да. Но каким способом концерн будет обеспечивать стабильность, если деньги и бумаги все время меняются в цене? - Вот об этом ты с Кисчем и посоветуешься. - Может быть, сначала все-таки вызвать их агента? - Нет. - Рона покачала головой. - Ты сам прекрасно знаешь, что он нас сразу уговорил бы. Нам с этими агентами не тягаться, они специальные институты кончают. У них на каждое возражение есть умный ответ. Так тебя выставят, что просто от стыда согласишься на любое предложение... Вообще если агента впустили в квартиру, дело сделано. Поэтому я и считаю, что надо проконсультироваться у Кисча - как его мнение. И при этом узнаем, кто же он на самом деле. А то подписывается Сетерой Кисчем, как будто так и надо. Лифт пятнадцатой линии лязгнул и уплыл наверх. Лифт девятой остановился, но в тот же миг откуда-то выскочил человек, бросился внутрь, захлопнулся и укатил. Кабины за решетками так и мелькали. Из-за дверей напротив доносился мотивчик, сбоку - стрекотание какого-то механизма. Поезд воздушной дороги прогрохотал вовне, за стенами, с неба ударила звуковая волна от самолета, пневмопочта выкинула в прозрачный ящик на площадке пачку газет с журналами и целую кипу желтых листков. - Нажми еще раз. И выйдем на балкон. Еще только вставало мутное солнце. Ущелья улиц были затянуты красновато-серым маревом копоти. - Так странно. - Лэх оперся на парапет. - Иногда сверху отыщешь какой-нибудь закоулок вдали, и кажется, будто там живут интересно, есть что-то таинственное, сокровенное. А если спуститься, прийти, те же подъезды, магазины, стены. И никакой таинственности, только, может быть, секретность. - Ничего, Лэх, не печалься. "Уверенность" нас выручит. Наверное, это непохоже на богадельню. Да и какая богадельня, если тебе сорок семь, а я на два года моложе? - Понимаешь, я вот сейчас сообразил, в чем разница между "Уверенностью" и другими системами. - Лэх повернулся к Роне. - Когда, например, человек на поводке, то заплатил один раз определенную сумму, и тебе только обеспечивают бодрость. Как ты оставшиеся деньги тратишь или новые зарабатываешь, им все равно. Чем в жизни занимаешься, они и знать не хотят. То ли в конторе, то ли с револьвером пьяного подстерегаешь за углом. Можешь даже быть членом какой-нибудь ультралевой и бомбы приклеивать к дверным ручкам. А "Уверенность" принципиально другое. Все отдай до конца, что у тебя есть, и за это будешь удовлетворен, но так, как они хотят, по их усмотрению. Причем "до конца дней". Вот главные слова. Так что, если мы с тобой согласимся, себе уже не будем принадлежать, это точно. Суверенитета нет. - А когда мы принадлежали? И этот суверенитет - что он дает? Чувствуешь ведь себя человеком, только когда с другим общаешься, вступаешь в отношения. Но дома телевизор, в универмаге самообслуживание, в поликлинике компьютер, на работу принимает машина, и там тоже машину обслуживаешь. Людей кругом - трудно протолкнуться, но все они только прохожие, проезжие. Перед толпой стоишь, как перед глухой стенкой. Когда ты уезжал ребят проведать, я за две недели рта не раскрыла, чтобы слово произнести. Если во мне есть что-нибудь человеческое, его показать-то некому. - Рона вертела в руках желтый листок. - Одним словом, надо решать. А то последнее проживем, и в "Уверенность" не с чем будет идти... Слушай, заметил, какая особенность? Я вот этот листок растягиваю, а буквы остаются такими же, и строчки не изгибаются. Как же они этого добились?.. На, возьми. - Да, удивительно... Вот моя кабина. Дорога пробивала его насквозь, как пуля навылет, - городишко тысяч на пять жителей. Чтобы попасть сюда, Лэх свернул с восьмирядной государственной трассы на четырехрядную - ему пришлось на "переходке" сесть на шоферское сиденье и самому взяться за руль. А оттуда на побитую бетонку вообще без осевой линии. Но даже применительно к этому шоссе городок оказался не конечной, а побочной целью. Бетонка не то чтобы втекала в него и растворялась, а так и гнала себе дальше, выщербленная, корявая. При всем том, а может быть, как раз из-за этого Лэх, едучи, оглядывался по сторонам не без удовольствия. Вместе с восьмирядной трассой позади остался опостылевший, неизменный всюду индустриально-технологический пейзаж: эстакады, перекрещивающиеся в несколько слоев, стальные мачты и дымоводы до горизонта, сплошные каменные ограды на километры, за которыми неизвестность, гигантские устья вентиляционных шахт, корпуса полностью автоматизированных заводов совсем без окон, неправдоподобно огромные чаши газохранилищ, бетонные поля, утыканные антеннами направленной связи. Четырехрядная дорога уже радовала глаз тем, что цивилизация сюда еще не совсем пришла, а только подбиралась. Здесь многое было начато, но не все закончено. Рыжие от мохнатой ржавчины железные трубы и кигоновые плиты с торчащей арматурой еще не сложились в аккуратные конструкции, а по кирпичным пустырям там и здесь росли груды этого, как его... бурьяна, длинные удилища крапивы! И небо, хотя бледно-серое, свободно от воя реактивных. А на бетонке вообще начались чудеса. Заросли голубого цикория по обочинам, посевы пшерузы и майриса, перемежающиеся с простой травой, дерево в отдалении, тишина. От одного десятка километров к другому небосвод становился чище, ярче, синее. Незаметно втек в кабину свежий запах цветов и листьев. Летний запах. В городе ведь особенно-то не замечаешь эти месяцы, эти времена года, только если телевидение и радио начинают уж слишком раздираться об "осенних шляпках", о "весенних галстуках". А тут без рекламы было ясно, что июнь или там июль свободно, неторопливо плывет над рощей, над озером, ярко мелькнувшим вдали. У Лэха даже сердце защемило, когда подумал, что вот поставить бы здесь где-нибудь домик да послать к чертовой бабушке всю технологию вместе с наукой. Там, далеко во Флориде, В зелени домик стоит. Там о своем Майн Риде Прекрасная леди грустит. Песенка детской поры, родившаяся на асфальте, возле кирпичных и бетонных стен. Дурацкая песенка, но Лэх знал, что это, собственно, и было его главной мечтой - лес, поле, сад, лично ему принадлежащее жилище, запас необходимого на несколько лет, независимость. Все начала и концы очевидны, не боишься случайностей, зная, что способен одолеть любую беду. Днем работаешь, а вечером тихие радости в семейном кругу, и никакое падение акций тебе не угрожает. Все сам, и посторонние непостижимые силы вроде инфляции против тебя слабы. Но понятно было, что даже концерн "Уверенность" такого не может. Самое большое, на что он способен, - добиться, чтобы квартира на двухсотвосьмидесятом этаже стала ему по душе... И люди в этом краю были другие. У железнодорожного переезда со скромной будочкой Лэх посидел на скамье рядом с женщиной, которая заведовала тут хозяйством. Электротяг первобытной конструкции проволок за собой длинный грузовой состав и угромыхал вдаль. Рельсы остались лежать, пустые, спокойные, как бы существующие сами для себя, казалось, ветка из никуда выходит и ведет в никуда. Здесь была даже кошка. Редкостное животное вскочило на скамейку рядом с Лэхом, требовательно толкнуло его в руку шерстистым лбом, издало негромкий рокочущий звук. Осторожно, опасаясь нарваться на грубость, Лэх спросил женщину, не скучно ли ей тут. Она благодушно посмотрела на него. - А что такое скука? Потом, подумав, объяснила: - У меня же нет телевизора. Понимаете, моя родственница пишет из города. Она каждый вечер надеется на что-нибудь хорошее, и обязательно разочарование. А когда ничего нет, то и не скучаешь. Вдоль насыпи были высажены цветы. Черная кошка забралась к женщине на колени, терлась головой о ее руку. Живут же люди! Правда, на стенке будочки красовался плакат: ДОПУСТИМ, ЧТО в катастрофе погибла ВАША семья, ВЫ потеряли работу, ВАМ изменил друг и неизлечимая болезнь подтачивает ВАС. ВЫ все равно можете быть СОВЕРШЕННО СЧАСТЛИВЫМ! Обратитесь к нам Прочитав это, Лэх кисло усмехнулся. Когда потеряна работа, обращаться, вероятно, поздно. Вернее, не с чем. Еще через час пути он остановил автомобиль, чтобы по цифрам дорожного указателя убедиться, что едет правильно. Вынул из бумажника последнее письмо Сетеры Кисча, сверился. Тут кругом было разлито уже полное благолепие. Звенели кузнечики, разнообразные цветы, не требуя платы, сверкали головками в густой траве, источала безвозмездный аромат кленовая роща. И вообще пейзаж был таким, каким мог быть в начале тысяча восемьсот семидесятых. Лишь странная косая башня у горизонта, на самой границе обзора, несколько портила идиллию, словно гигантский сизый палец указывая из земли в небо, - всю жизнь проживешь и не узнаешь, что такое, зачем она. Да еще здесь же, рядом с указателем, рекламный щит задавал провокационную загадку: А ВАМ НЕ СТЫДНО? Далее шло по нарастающей. На следующем розового цвета плакате значилось: ДУРНОЕ НАСТРОЕНИЕ СЕГОДНЯ ТАКАЯ ЖЕ ДИКОСТЬ, КАК ЗУБНАЯ БОЛЬ И серию заканчивал выполненный броским люминесцентом отчаянный рекламный вопль уже на самом въезде в городок: Разница между ПЛОХИМ НАСТРОЕНИЕМ и ЗУБНОЙ БОЛЬЮ в том, что первое излечивается МГНОВЕННО, НАВСЕГДА. Свяжитесь же с нашим местным агентом! Когда Лэх миновал две улицы и покатил по третьей, ему показалось, что он уже из книг прекрасно знает этот городишко. В таких местах за неимением другого должны гордиться прошлым, и оно действительно есть, как правило. Либо захудалая битва поблизости происходила, либо столетие назад бум, связанный с углем, золотом, нефтью или игорным бизнесом. Зафиксированный в старых романах привычный набор для подобных населенных пунктов включает седобородого старожила, памятник генералу (никто не помнит, с кем он воевал), "историческую улицу", где каждому дому не менее двадцати, а тому, в котором ресторан, целых восемьдесят, массу зелени, чистый воздух. Из этих краев - опять-таки судя по романам - старались убежать в молодости, а стариками часто возвращались доживать. Лэх катил, а городок будто старался оправдать именно такую литературную репутацию. Памятные доски с надписями украшали дома, отдыхала, лежа в кольце чугунной ограды, древняя пороховая пушка, а площадь вокруг была замощена булыжником - камни качались под чутким колесом, словно те больные зубы, вылечить которые труднее, чем настроение. Пешеходов почти не попадалось на тротуарах (тут были тротуары), но с той поры, как Лэх покинул бетонку, он и мобилей не встретил ни одного. Удивление брало, просто не верилось, что в преуспевающем задымленном мире могло сохраниться такое отсталое, незамутненное местечко. Сидевший в покойном кресле возле своего дома седобородый старожил поднял руку, кивнул, приветствуя проезжающего Лэха, и тот остановил машину. Ему пришло в голову, что его неожиданным приездом Кисч может быть поставлен в затруднительное положение. Старик охотно поднялся с кресла. Сразу выяснилось, что с этим почтенным горожанином склероз делал, что хотел. - Вы говорите, поесть?.. У нас каждый... каждый... Черт, забыл, как называется! - Каждый понедельник? - Нет, не то. - Вторник, четверг? - Каждый дурак... - Старик махнул рукой. - И не это тоже. - Кретин? - Лэх старался помочь. - Каждый желающий - вот оно. Каждый желающий насытиться идет в ресторан. Вон туда. - Что вы говорите?! Разве у вас нет отделения "ЕШЬ НА БЕГУ"? - А на дьявола они нужны... эти, как их... - Лепешки? - Нет! - Таблетки? - Да нет же! Зубы! Зачем зубы, если только глотать концентрат? Зубов у старожила был полон рот и, судя по цвету, своих. Он вызвался проводить Лэха и в ответ на участливое замечание, что забывчивость можно лечить, задрал голову, остановившись. - А я на нее не жалуюсь, на эту... ну... - На память, на судьбу, на жизнь? - На жену не жалуюсь. Она от химических лекарств чуть не померла пятьдесят лет назад. И с тех пор мы ни одной таблетки... А насчет памяти - она у меня отличная. Я, например, вот эти никогда не забываю... ну эти... как они называются. - Слова? - Не слова, а эти... Ну, которые бегают, прыгают, читают. Вообще все делают. - Людей не забываете? - Глаголы! Помню глаголы все до одного. Существительные только иногда вылетают. Ну и плевать! Отсутствие мобилей и неунывающий старик гармонировали с обликом ресторана. Заведение было чуть ли не археологической древности, о чем гордо свидетельствовала медная табличка на стене: "Существуем с 1009". Здоровенные, приятные своей неудобностью стулья с высокой прямой спинкой, темным деревом обшитые стены, электрическая кофемолка - современница Наполеона, неторопливый, приветливый, а не только вежливый официант. Поразительно вкусным оказался дешевый завтрак. Странно было есть вареную картошку, никак не переработанную, совсем непосредственную, огурцы, которые, возможно, были еще не дряблыми, жуешь, а на том кусочке, что во рту, электроны устанавливаются на новых орбитах, формируются молекулы, осуществляются по невообразимо сложной генетической программе, по законам открытой биосистемы процессы роста и образования клеток. Насытившись, Лэх некоторое время посидел, наслаждаясь тишиной. Торопиться было некуда - Сетера Кисч не ждет, даже и малейшего представления не имеет, что через пятнадцать минут старинный знакомый свалится ему на голову. Их переписка началась лет двенадцать назад. Когда-то мальчишками вместе учились, первая для обоих сигарета была общей. Став юношами, разошлись, позабыли друг о друге, как и случается с большинством сошкольников. А потом, через два десятилетия после ученической парты, Лэха разыскало посланное Кисчем письмо. Из довольно-таки тусклого паренька тот расцвел в крупного электронщика и все эти года работал в одной и той же научной организации. Теперь он исправно слал свои фотографии, записи голоса, регулярно сообщал о семейных делах, поездках в разные страны, описывал, как проводит праздники, - яхта на озере, вертолет на загородной даче. И каждое письмо заканчивал просьбой приехать, навестить. ...Розовая улица, улица Тенистая - смотреть на двухэтажные и тем более одноэтажные дома было само по себе удовольствием. Да еще когда все они с окнами, где цветочные горшки. Да еще когда вокруг каждого дома садик. Почти курорт, стопроцентная прибавка к здоровью! Лэх вышел на перекресток. Здесь Тенистая впадала в ту, что была ему нужна, в Сиреневую. Номер тридцать восемь на углу, значит, сороковой с другой стороны. Он пересек маленькую площадь, недоуменно потоптался. Дома под номером сорок не было. Сразу шли пятидесятые. Лэх проследовал дальше, и Сиреневая кончилась, упершись в Липовую Аллею. Без всякой надежды глянул на противоположную сторону, там, конечно же, были нечетные. Чуть-чуть начиная беспокоиться, вернулся к месту, с которого начал, вынул из кармана последнее письмо Кисча, перечитал обратный адрес. Да, материк тот же, страна та, город сходится и улица. Огляделся. Не шевелились былинки, проросшие между камнями мостовой, неподвижно висело в синем небе легкое облачко. И вся улица старинная, без следов перестройки. У дома номер пятьдесят сидел на корточках гражданин в старой шляпе, в запыленном выцветшем комбинезоне. Он положил руки на колени, бездумно уставившись в пространство с таким видом, будто не меняет позы уже несколько лет. Лэх направился к нему. У мужчины рот был такого размера, что копчики его помещались рядом с челюстными выступами у шеи. - Скажите, если не затруднит, где тут номер сорок? Целую минуту вопрос путешествовал в мозгу субъекта, пока наконец не попал в ту область, где совершается осознание. Гражданин в шляпе неторопливо поднял голову, перенес черную прокуренную трубку из одного конца рта в другой. И то был долгий путь. - Сорокового нету. Сгорел. - Как сгорел? Когда? - Еще десять лет назад. - То есть как это - десять лет! Вот у меня письмо от друга, от С.Кисча. - Лэх в волнении опять вытащил письмо из кармана. - Может быть, вы его знаете? Сетера Кисч, физик. Отправлено в этом месяце, и он указывает адрес. - У вас от самого Кисча письмо? - От самого. Мужчина вынул трубку изо рта, поднялся. Взгляд его стал определенным и жестким. - Ну-ка дайте... Да, рука его. - Он повертел конверт. - И обратный адрес. Осмотрел Лэха с ног до головы. - Вы один приехали? - Один... А что? - С вами охраны нет? - Охраны?.. Со мной?.. - Хорошо. Идите сюда. Следуя за гражданином в шляпе, Лэх ступил на крылечко дома номер пятьдесят. Мужчина открыл ветхую, скрипучую деревянную дверь. За ней оказалась металлическая, полированная, сияющая. Внутри, в квадратном помещении без окон сидел человек в форме, напоминающей армейскую, но не совсем - знаками различия в петлицах служили единицы и нолики. Он читал брошюру. Большеротый сказал: - У него письмо от Кисча. Лично. Приглашение приехать. Человек в форме дочитал до конца страницу, взял письмо, принялся рассматривать. Брошюра называлась "Почему вы не миллиардер?" - У вас есть документы? С отпечатками. Лэх достал свой идентификатор. Человек в форме лениво поднялся, подвел Лэха к стене. Ткнул ногой внизу. Повыше открылось темное узенькое окошко. - Ну, давайте скорее! Взял Лэха за кисть, сунул ее в окошечко. Что-то защекотало Лэху пальцы, он попытался выдернуть руку. Человек в форме, удерживая ее, усмехнулся. - Чего ежишься? Первый раз, что ли? Щекотание кончилось, Лэх вернулся к барьеру. Человек со странными петлицами поднял трубку телефона. - Двенадцатого... Ага, это я. А двенадцатый?.. Вышел заправить зажигалку?.. Никогда его на месте нет. Слушай, тут явился тип с письмом от Кисча... Именно от самого. Написано, чтобы приезжал... И человек тот - я проверил... Подождать? А сколько его ждать - он заправит зажигалку, потом еще обедать пойдет?.. Ну... Ну... Ладно. Положил трубку, повернулся к Лэху. Подумал, повозился с чем-то у себя под столом. В стене открылась дверь. Там стояла кабина лифта. - Пятый уровень. Комната пятьсот сорок или сорок один. Спросите, в общем. Все это, вместе взятое, так ошеломило Лэха, что он автоматически нажал кнопку, опустился и, только выйдя в просторный, наполненный народом зал с голубоватым светящимся потолком, пришел в себя и глухо, растерянно выругался: - Чтоб им провалиться, дьяволам! Чтоб их наконец задавило как-нибудь, прижало и расплющило! Выходило, что старые дома с цветочками, пушка за оградой, ресторан с живыми огурцами - обман, ложь. Маскировка, под которой тот же привычный комплекс, та же военно-промышленная тощища. У Лэха заныло сердце - ведь некуда же деваться, некуда! - но через полминуты он почувствовал металлический вкус во рту и взбодрился. Собственно, иначе и быть не могло, мир надо брать таким, как он есть. - Ладно... Черт с ними, с этими гадами! - С какими? Он вымолвил это в пространство, но смотрел прямо перед собой на девушку в алюминиевых брюках и светлой кофточке, которая как раз приближалась. Получилось, будто он обращается к ней. - Нет, это я так... Не скажете, где тут пятьсот сороковые? Девица указала ему на один из коридоров, что радиально расходились от голубого зала. Он побрел, поглядывая на номера. Ему и в самом деле было бы не ответить, кого он имеет в виду под теми, которых хорошо бы расплющить. Какие-то люди, которые не то чтобы планировали Лэха угнетать, но были к этому причастны. Не именно одного Лэха, естественно, а всех. Те, которые начинают с маленьких уступок несправедливости, злу и, постепенно восходя по социальной лестнице, кончают черт знает чем. ...Пятьсот тридцать пять, восемь... Вот наконец сорок. Постучался. Ответа не последовало. Отворил сам. Тут было что-то вроде прихожей, обставленной дорогой индийской мебелью. Две двери вели куда-то дальше. Постучался наугад. Изнутри отозвались: - Войдите! Голос Кисча, который Лэх хорошо знал по присланным пленкам. Лэх вошел. За кабинетным столом в высоком кресле сидел Сетера Кисч и что-то писал. У него было две головы. Мгновение они смотрели друг на друга, потрясенные. Лэх - в два глаза, Кисч - в четыре. Затем Кисч с легким криком вскочил, щелкнул на стене выключателем. С минуту из темноты доносилась какая-то возня. Голос Кисча, прерывающийся, нетвердый, спросил: - Кто вы? Что это вообще такое? Лэх откашлялся, чувствуя, как пересохло вдруг горло. - Лэх. - Какой Лэх? - Ты же мне писал. Твой школьный друг. - Школьный друг... А-а-а... Опять щелкнул выключатель. Кисч стоял посреди комнаты, бледный, с дрожащими губами. Поправлял прическу. Вторая, дополнительная, как будто бы помоложе, голова исчезла. Правда, свет в комнате был каким-то нереальным - повсюду мерцали зеркала, обмениваясь бликами. - Кто тебя сюда пустил? - Меня? - Ну да! - При мне было твое письмо. Они посмотрели на подпись. Проверили у меня рисунок пальцев. То есть отпечатки. - А как ты вообще попал в этот город? - Но ты же пригласил. Собственно, звал не один раз. Просто настаивал. - О господи! - Кисч вздохнул. - Вот это номер. Я и представить себе не мог, что ты на самом деле приедешь. Даже не думал о таком. - Зачем же ты звал тогда? - Если тебе при случайной встрече сказали "Очень рад познакомиться", ты же не принимаешь этого буквально. Не думаешь, что человек, который раньше о тебе и слыхом не слыхал, действительно вне себя от восторга. - Да, конечно. - Лэху уже было понятно, что его миссия окончится ничем. - Ошибся. - Ты бы еще спросил, зачем я вообще начал переписку. Посиди вот так под землей безвыходно почти полтора десятка лет, не только друга детства вспомнишь. - Но ты писал, все время разные там коллоквиумы, съезды. - Мало ли что я писал. Куда мне ехать в таком виде? - В таком виде?.. Значит, у тебя все-таки... - Лэху даже неудобно было выговорить. - Значит, у тебя не одна голова? - Не одна. Сейчас не видно, потому что специальное освещение... Потом ведь отсюда не выпускают, все засекречено. Случайность, что ты прорвался. - Боже мой! - Лэха объяло ужасом. Вот она, наука сегодняшнего дня. - Понимаешь, я и представить себе даже не мог, что ты сидишь вот так под землей. Но все равно, конечно, наивно, что я взял и прямо приехал. Не написал сначала, что собираюсь. - Ничего. Что уж теперь. - Ты извини. - Ничего. Садись. Они сели. Лэх осмотрелся. Комната была большая и сильно заставленная. Кроме многочисленных зеркал, шкафы, диваны, шведская стенка, турник. Тут еще были рояль, зеленая школьная доска на штативе, полка мини-книг, телевизор, слесарно-токарный станок, прозрачная загородка для игры в теннис и прыжков, мольберт с палитрой и кистями. Чувствовалось, хозяин проводит здесь почти все или все свое время. Кисч побарабанил пальцами по столу. - Вот и хозяйство. За той дверью еще зимний садик и бассейн. Тут, в общем, вся жизнь... А как ты? - Так все... - Лэх замялся. - В целом, как я тебе писал. С деньгами постепенно становится туговато. Живем... Мобилей себе каждый год не меняю, необходимое пока есть. - Что Рона? Не очень скучает с тех пор, как сыновья на учебе? - Привыкла. Помолчали, молчание сразу стало тягостным. Желтый листок концерна "Уверенность" стал перед мысленным взором Лэха. Что делать, если уж такой человек, как Кисч, стал почти заключенным, им с Роной и думать нечего о самостоятельности. Чувствуя, что надо о чем-то говорить, он откашлялся. - Как это тебя с головами? Или по собственному желанию? - Ну что ты, кто пожелает? Мы тут занимались регенерацией органов. Сам-то я не биолог, электронщик, но работать пришлось с биоплазмой. Сделали такой электронный скальпель, и как-то я себя поранил - у нас же дикая свистопляска с разными облучениями. Короче говоря, выросла еще одна голова. Сначала смотрели как на эксперимент, можно было еще повернуть по-другому. А потом вдруг сразу стало поздно. - Почему? Кисч промолчал. - А когда тебе приходится думать, - начал Лэх, - то есть когда думаешь - в две головы, что ли? Одновременно? Как на рояле в две руки? Вернее, в четыре. - Зачем же в две... - Хозяин внезапно прервал себя. Его руки взметнулись к переключателю на стене, потом он неловко с отразившимся на лице усилием опустил их. - Перестань! Ну перестань же! - Руки еще раз поднялись и опустились. - Извини, Лэх, это не тебе... Так о чем мы? Нет, естественно, я не в две головы. Каждый сам по себе. - Кто "каждый"? - Лэх чувствовал, что холодеет. - Это все же твоя голова? - Не совсем. Голова, строго говоря, не может быть "твоей", "моей". Только "своей". - Как? Вот у меня, например, моя голова. - Нет. Ведь не имеется же такого тебя, который существовал бы отдельно от этой головы. Поэтому неправильно о своей голове говорить со стороны - вот эта, мол, моя. - Не понял. - А что тут понимать? Помимо головы, личности нет. Но зато там, где имеется голова, мозг, там налицо и сознание... Ты хоть отдаленно представляешь себе, что такое твое собственное "я", личность? - Ну мозг. - Насчет личности Лэху как раз хотелось выяснить. - Мозг, потому что тело-то можно менять, если надо. - Не вполне верно. Мозг - только вместилище для "я". Если он пуст, личности нет. А содержанием является современность, сгусток символов внешнего мира. Сначала, при рождении ребенка, мозг - tabula rasa, которую мы с тобой в школе проходили. Чистая доска, незаполненная структура. Затем через органы чувств туда начинает попадать информация о мире. Не сама внешняя среда, а сведения в виде сигналов на электрохимическом уровне. Таких, которые оставляют знаки в нервных клетках. Знаки постепенно складываются в понятия, те формируются в образы, ассоциации, мысли. Другими словами, "я" - это то, что органы чувств видели, слышали, ощущали и что потом в мозгу переработалось особым для каждого образом. - И все? - А что тебе еще надо? - Никакой тайны? Божественной искры, которую нужно беречь?.. Получается, что все люди, которые ходят, что-то делают, не более как сгущения той же действительности? Но только в символах? - Тайна в самом механизме жизни, в сути мышления. Не знаю, насколько она божественна. Ну а личность - никуда не денешься - внешний мир, переработанный в образы. Правда, у каждого согласно генной специфике. Наследственно. Поэтому Роланд и говорит: "У человека нет природы, у него есть история". То есть ом подразумевает, что "я" - это постепенно, исторически, день за днем развивающийся сгусток образов. - Какой еще Роланд? - Гильемо Роланд, перуанский философ. - Ты и до философии дошел? - Лэх вдруг почувствовал озлобление против Кисча. Сидит тут, устроился, инфляция ему хоть бы что. - Черт знает какой умный стал! А я примерно тем же олухом и живу, что в школе был. Даже не понять, с чего ты стал таким гениальным. Питание, что ли, особое? - Питание тут ни при чем. - А что "при чем"? Ты кончал свой физический, в самом конце плелся. И потом в той первой фирме тебя едва терпели. Хозяин встал, прошелся по комнате, отражаясь во всех зеркалах. На миг появилась и тут же исчезла вторая голова. - Понимаешь, если правду, я, собственно, и не совсем я. Не тот Сетера Кисч, с которым ты в школе сидел. - А кто? - Пмоис. - Пмоис?! - Лэх откинулся назад и едва не упал, потому что у круглого табурета, на котором он сидел, не было спинки. - Ловко! Пересадка мозга, да? - Ага. Не могу сообразить, встречался ты когда-нибудь с ним, то есть со мной, с Пмоисом... Кажется, встречался. По-моему, у этой Лин Лякомб, в ее доме. Я, будучи еще Пмоисом, демонстрировал у них материализацию Бетховена. Работал в концерне "Доступное искусство". - Помню, - сказал Лэх. - Какие молодые мы были тогда! Во все верили. Я, во всяком случае, верил. Кажется, тысяча лет с той поры минула. - Он вздохнул. - Мы вместе с Чисоном приходили на материализацию. Пмоис был, по-моему, такой плечистый мужчина, выдержанный. Значит, с ним я сейчас и толкую? Но в теле Кисча. - Примерно... Видишь ли, Сетера Кисч с грехом пополам окончил физический. То есть четыре курса хорошо, даже блестяще, а на последних скис. Стал ученым, но средним, без полета. Тянул лямку, но в фирме никто не был от него в восторге, и у самого неудовлетворенность. Родители, конечно, виноваты. Помнишь, какая в те годы мода - нет звания бакалавра, значит, неудачник. Но у Кисча-то хватило честности перед собой признать, что не туда попал. А тут мы случайно сошлись. Меня тогда кинуло в портновское дело, работал в одном ателье закройщиком. И как раз является Сетера Кисч, магистр, заказывать себе костюм. Снимаю мерку, он тоже участвует, советует. Да так ловко у него получается - прирожденный портной. Чувствую, человек оживает, когда у пего в руках ножницы или булавка. Что ему просто тоскливо возвращаться в свою исследовательскую лабораторию. А я, с другой стороны, электроникой очень интересовался. Книги читал, схемы собирал. Однако образование только среднее, незаконченное... - Ну-ну, - сказал Лэх, - дальше. - Так или иначе, стали мы с ним раздумывать. Ему переходить из физиков-теоретиков в закройщики вроде бы позорно. Что родственники скажут, друзья? Да и в среде портных тоже будет выглядеть белой вороной. В то же время меня в научно-исследовательский институт никто без диплома не возьмет, будь я даже Фарадей по способностям. В конечном счете решили махнуться мозгами. Он мне о себе все порассказал, я ему свою жизнь обрисовал. И на операционный стол. В электронике у меня отлично пошло: патентов десятки, доктора скоро присвоили. Потом только вот эта история со второй головой. А Сетера Кисч в облике Пмоиса, в бывшем моем, выдвинулся как портной. Премии на Парижском конкурсе, в Сиднее золотая медаль. Собственное дело. Лэх кивнул. - Ну как же! На мне вот брюки-пмойки. Он тоже встал и в волнении прошелся по комнате. - Слушай, раз уж на честность, я тоже не Лэх. - Серьезно? А кто? - Скрунт. Муж Лин Лякомб... Но тут другая история. Вопрос чувства, понимаешь. Лэх, то есть я... то есть нет, правильно, он... Одним словом, Лэх был жутко влюблен в Лякомб, в мою Лип Лякомб. А меня, то есть Скрунта, она чуть до инфаркта не довела. Помнишь, какая была взбалмошная? Все хотела меня усовершенствовать, просто измордовала. То давай за стрелковый спорт принимайся, то рисовать, то изучай химию. И хотя я сначала был очень увлечен, позже замучился и понял, что скоро откидывать копыта. Но при этом знал, что для нее-то развод был бы страшным ударом. А тут подворачивается Лэх, который глаз с нее не сводит. Однажды мы с ним уединились, слово за слово. Он и не раздумывал, весь сразу запылал, как только понял. Разговаривали в оранжерее, он как схватится за пальму-бамбасу, с корнем выворотил. Но была небольшая сложность: у Лэха-то за душой ничего. Договорились, что, как только он станет Скрунтом, мною, сразу переведет на бывшего себя восемьдесят процентов состояния. - И что же? - спросил хозяин, который слушал с чрезвычайным вниманием. - Он тебя обманул, и поэтому ты теперь так скромно живешь? - Ничего похожего. Лэх порядочный человек. Просто когда я из Скрунта стал Лэхом, даже с теми деньгами у меня ничего не вышло. Успех-то ведь не столько в капитале, сколько в связях. - Инте-рес-но. - Тот, который прежде называл себя Сетерой Кисчем, прогулялся по широкому ковру среди комнаты. Потом стал, глядя в глаза приезжему. - Скажи, а ты в самом деле Скрунт? Все без обмана рассказываешь, до конца? - А что? - Гость покраснел. - То, что когда Пмоис менялся с Сетерой Кисчем, он сам был уже поменянный. Обменявшийся со Скрунтом... Твоего Лэха врачи наверняка предупреждали, что у Скрунта это уж не первая операция. - Да, верно. - Приезжий опустился на табурет. - Но вот узнать бы, где в это время был первоначальный Скрунт. Мы бы во всем разобрались. - В бывшем Пмоисе. Если не дальше! - Проклятье! - Гость взялся за голову. - Ото всего этого тронуться можно. Уже вообще ничего не понимаю. Тогда кто же я, в конце концов? - Кто его знает. - А ты? - Сейчас выясним. Тут все зависит от времени. Если Пмоис в действительности... - Подожди! - Тот, который называл себя Лэхом, уставился в потолок. - Надо идти не отсюда. По-настоящему, изначально я был Сетерой Кисчем, если уж совсем искренне. Это мое первобытное положение. Так что ты про меня рассказывал: швейная мастерская, иголки-нитки. Потом мое сознание переехало в тело Пмоиса... - Ты эти тела пока не путай - кто в чьем теле. А то мы вообще не разберемся. Говори о мозгах. - Ну вот я и говорю. Значит, я, Сетера Кисч, сделался Скрунтом, который, будучи уже поменянным, переехал в тебя... Нет, не так. - Я тебе сказал, двигайся по мозговой линии, не по тельной. Тельная нас только собьет. Даже вообще не надо никуда двигаться. Мозг-то в тебе Сетеры Кисча, да? Ты ведь Кисчем начинал жить? - Еще бы! - Тот, который приехал в качестве Лэха, пожал плечами. - В этом я никогда не сомневался. - Превосходно. Так вот... - Если уж всю правду, это тоже была цель моей поездки - узнать, за кем мое бывшей тело. А то пишет письма Сетера Кисч, мы с женой читаем и думаем, кто же он. - Так вот, - повторил хозяин, - в твоем бывшем теле Лэх. - Ловко! Выходит, что ты - это я? В смысле тела. - А я - это ты. Между прочим, и я переписку начал, чтобы установить, что за тип окопался в прежнем мне. Ну как тебе в моем теле, не жмет? - Ничего, спасибо. Обжился. - Приезжий задумался, покачал головой. - Господи боже мои, до чего докатились! Не знаешь уже, кто ты есть в действительности. Я ведь раз пять перебирался - в Пмоиса, в Скрунта, в тебя, когда ты из себя уже выехал, еще были обмены. Всегда привыкать заново, перестраиваться, людей кругом обманывать. Все ищешь, в ком бы получше. Прыгаем сдуру, как блохи, ничего святого не осталось, заветного, человеческого... Ну теперь-то с меня хватит. Из твоего тела ни ногой. Помолчали. Сквозь стены донесся низкий отдаленный гул. Подвешенная к потолку трапеция качнулась. - Рвут где-то, - сказал хозяин. - Расширяют подземную территорию. Тут у них договор с городом - внизу можно распространяться, а наверх чтобы не показывались. Гость поднял глаза к потолку. - А этот городишко там - настоящая древность? Или макет, выстроено? - Старина настоящая. В домах даже телевизоров нету, проигрывателей не держат. Зато сами собираются вместе по вечерам, танцуют, поют. Днем пусто - кто на железной дороге, кто на мельнице, а позднее на улицах людно. Тут они все коцсервационисты. Не допускают к себе никакой новой технологии, природу берегут. - Да, - сказал гость, - такие дела. - Он еще раз огляделся. - Удобно у тебя здесь, уютно. Скажи, а как же ты выдержал столько лет, не сошел с ума? Тоже на поводке, да? - На поводке? - Ну на привязи, какая разница? Соединен с машиной. Против плохого настроения. - Это что, стимсиверы, что ли, приемопередатчики? - Конечно. Необязательно от плохого настроения. От курения ставят, от пьянства. В определенную точку мозга вводят микропередатчик. Захотел выпить, активность нейронов в этом месте возрастает, сигнал передается на электронно-вычислительную машину, которая в клинике или вообще где угодно. Оттуда обратный сигнал-раздражитель в другую точку мозга, и человеку делается тошно от одного вида налитой рюмки... Даже вот так может быть: муж стал заглядываться на другую, а супруга бежит разыскивать подпольного врача. У того целая организация. Мужа где-нибудь схватили, усыпляют. Электроды заделали, подержали, пока бесследно заживет, заставили под гипнозом про все это забыть, и готово. - Что именно готово? - спросил хозяин. - Все. Будет смотреть только на свою жену... Или, например, бандиты, мафия. Они теперь все стали хирургами. Им заплати, они любому что хочешь введут и свяжут с компьютерной программой, выгодной заказчику. С одним даже так получилось: договорился с шайкой, но его самого поймали, наркоз, гипноз и такую программу, что он потом на них перевел все деньги. - Сплетни. - Почем