о бы. Но он толкнул Змтта. И тот бросился на него, словно тигр. От толчка Змтт не упал, а только присел на корточки, разрушив спиной стопу книг. Из этого положения, не медля ни мгновенья, он прыгнул вперед, пролетел метра полтора и с силой ударил не ожидавшего подобной эскапады старосту головой в грудь. Тот рухнул, стукнувшись затылком о возводимую им стену. Дернулся, застыл. - Очень хорошо. Развяжите меня, Змтт. Слава богу, староста дышал. Вдвоем той же веревкой связали ему руки и ноги. Он начал приходить в себя. - Пойдемте, Змтт, - сказал я. - Сейчас вернемся сюда с людьми, заодно подстережем Глгла. Он должен прийти... Знаете, наверное, Глгла. Информация была для старосты. Прибежит с ведром Глгл, освободит Рхра, и оба вряд ли рискнут остаться в городе. А такой промежуточный исход схватки и будет наилучшим - не начинать же только что созданному Совету с репрессий. На улице спросил Змтта, как он попал в библиотеку. - Вчера видел, как вы пробовали открыть окно. Освободился от песка, пришел сюда, долго плутал по темным лестницам. Вот так. Думаешь, уже понял человека, а потом... Тут я вспомнил то, что некоторое время держал в голове. - Сможете подождать меня минуту? Кинулся наверх в библиотеку. Последний марш лестницы на цыпочках, чтобы Рхр не услышал. Свет из двери. В читальном зале возня. Извиваясь на полу, как червь, связанный староста боком, плечом толкает в глубь зала том в кожаном переплете. На это я и рассчитывал. Если они с Глглом разыскали "комплект", Рхр должен постараться его спрятать. Рхр с пола проводил меня взглядом. - У нас все лентяи. А как сейчас, лентяям лучше. Ничего у тебя не выйдет. Они предпочтут вымирать. Змтт ждал у входа. Побрели потихонечку ко мне, то есть к маляру. Шатало - на голове шишка в добрый огурец. В двух окнах знакомой комнаты тусклый колеблющийся свет. - Наконец-то! - Крдж встал с пола, на котором пятеро вокруг чего-то вроде свечи. - Что случилось? Мы всюду искали. Вьюра не поднимала глаз. Возненавидела меня, что ли? - Продолжаем заседание, - сказал Крдж. - Вам слово. - Пока никаких ответов. - Я с облегчением сел на пол. - Нам бы вопросы сформулировать. Впрочем, сначала я рассказал. Потом смотрели "комплект". Оказалось, переплетенная карта-схема. То, что сначала приняли за страницы, было пронумерованными, сложенными тридцать два раза большими очень тонкими листами. Если разложить - около четырех квадратных километров. Графики, формулы, тексты, чертежи. Решили, что это описание подземной машины. Понять что-либо в листах никто не мог. Затем бесконечный разговор. Чего мы хотим?.. Ясно лишь, от чего хотелось бы избавиться. Первым делом, от диктата через пищу. Отсюда дискуссия повернула к проблемам смысла жизни, раскрытия заложенных в человеке способностей. - Кто мы сейчас?! - восклицал Крдж. - Пенсионеры прошлого, иждивенцы не нами созданной технологии. Каких усилий, какой энергии, духовной и физической, требует от нас процесс поддержания жизни?.. Никаких! Сразу от рожденья - без поступков, без трудов - на пенсию. А за окном было не так, как в мою первую ночь на Иакате. От моря порой доносился шум, в той стороне мелькал свет. Вьюра сказала, что вечером нашелся старик, обучивший молодежь добывать огонь, и на берегу тотчас развели костры из водорослей. (Одна такая палочкой-свечкой освещала комнату.) Трижды снаружи слышали громкий разговор прохожих. С соседней улицы кто-то позвал на помощь - когда добежали, никого не было. Под утро мимо дома прошагало из центра в пустыню около тридцати человек в синих обтягивающих костюмах. Все рослые, крепкие, как на подбор. Крдж сказал, таких никогда здесь не видели. Проходящих окликали, они ушли молча. Другой, не вчерашний город. Когда рассвело и все полулежали, измученные, Кржд вскочил. - Прежде всего познакомиться со своим обществом. Социальный строй, экономика, ресурсы, перспективы. Мы же ничего про себя не знаем. Спал я, положив книгу под голову. Понятно было, что комплект и есть самое ценное, чем владеет сейчас Иаката. Проснувшись, задумался - куда девать. В комнате только голые стены. Ничего в голову не приходило, сунул книгу под куртку. Нашу тихую улицу не узнать. Стоят, ходят иакаты - все повысыпали из домов. Знакомятся, которые прежде не знали друг друга, болтают. Старательно сделанные прически у женщин, у девушек. Женщины особенно похорошели. Не хочешь, залюбуешься. Возле редакции толпа. И как раз народ повалил со второго этажа - заседание СОДа перенесено в сквер. Кто-то берет под руку. Вьюра скороговоркой, негромко: - Сергей, вы нас поймете. Решили пока не вводить вас в президиум. Хотел сказать, что надежно спрячу книгу. Девушка уже смешалась с толпой. В сквере у памятника составили из скамей трибуну. На ней вся редакция. Меня толкнул плечом парень. По-деревенски загорелый. - Видал? - Сунул мне под нос стебель "клубники". На нем не одна, а две ягоды. Раздвинул было стоящих впереди, чтобы пробиваться к трибуне, но повернулся ко мне. Пальцем тронул куртку, под которой книга, хитро посмотрел. - А это что у тебя?.. Тоже не так просто, да? Полез вперед. Получалось, с комплектом надо что-то делать. А то каждый будет вот так тыкать пальцем. Люди тут с собой ничего не носят, им удивительно. Да и вообще жизнь пошла непредсказуемая. Теперь меня уже волей-неволей втянуло. Неизвестно, где я через час и что со мной будет. А как раз сообразил, что есть место для книги. Такое, куда никто не заберется. Хорошо было идти спорым шагом из города. Узнавая дома, перекрестки, подворотни, приглядывался к ним внимательнее, чем в первый раз. Все разные, все разное. У одного дома окна низкие, широкие, у другого стрельчатые, орнамент, где сохранился, тоже у каждого свой. Все говорило, что город очень стар, относится к местному средневековью, знавшему только ремесленное строительство. Не может быть порождением той цивилизации, что создала подземное устройство. Но сама-то она куда девалась? Открылся простор анлаховых полей. В столовую я в этот день не ходил, опасаясь подвергнуться неожиданной атаке букуна. Хотелось есть. Растения торчали из земли черными крепкими мослаками, откуда росли длинные зеленые ветви с початками. У каждого куста лишь один, но очень толстый корень. Попробовал копать, чтобы узнать его длину. Дошел до песка, погрузился рядом с корнем по пояс, а он еще и не ветвится, толстый, крепкий, как дерево. Уходит на десятки, может быть, метров вниз, собирая там питание с разных уровней. Вероятно, при сборе урожая с такого растения надо только обрубать зеленые побеги. Конечно, это легче, чем всякий год заново готовить почву, сеять. Поэтому крестьяне здесь и могут после обеда загорать, купаться. Початки на кусте были разной спелости и все пресные. Закопал корень, как было. Вдруг возглас: - Эй! В двух шагах между кустами лежит мужчина, молодой, лет двадцати пяти. В синем обтягивающем костюме. Встал, рослый, ловкий. На лице выражение некой ироничной ленцы. Не торопясь, подошел. - Ты куда? - Туда. - Я махнул рукой. - Надо. Он очень откровенно рассматривал меня. Проявление новой для иакатов черты - любопытства. - Тогда сегодня иди. Завтра не пройдешь. - Почему? Он произнес слово, значения которого я не знал. Но дальше стало понятно, что речь идет о чем-то вроде стражи или заставы. Оказывается, все деревни большой группой обошли старейшины - здесь есть такой статуе - и еще какие-то мужчины. Сказали, в городе беспорядки. Явился неизвестно откуда взявшийся человек, предлагает сломать машину. Если так, горожане пойдут разорять поля. Крестьян разбили на отряды, которые завтра преградят выход из города. - Видишь, на полях никого. Сейчас они на море. Обучаются. - Чему? - Драться. - А ты почему не пошел? Ты ведь не горожанин. На это молодой мужчина не ответил, продолжая рассматривать меня. - Тебе далеко? - Далеко. - Не ходи по дороге. Встретят. Вот там тропинка. - Показал на северо-восток. - Ты на нее наткнешься. Кончатся поля, будешь спускаться вниз. Глубоко. Потом наверх. Поднимешься в пустыню, пойдешь на солнце. Приведет к морю. Впечатление было, что он знает о корабле. - Ладно. Спасибо. - Что это у тебя? - Он показал не на книгу, на рукоятку ножа. - Нож. - Покажи. Я подал нож. В отличие от Вьюры мужчина знал, что это такое. Вынул из ножен, осмотрел, попробовал остроту. Отсосал выступившую на пальце большую каплю крови, уважительно покивал. - Хорошая вещь. Дай мне. - Возьми. Он подумал миг. - Провожу. Срезал несколько стеблей анлаха. Пошли прямо по песчаной целине в сторону, противоположную морю. Справа вдали я увидел деревню - с десяток серых низких строений. Кажется, глинобитных, без труб и окон. Потом еще одну и третью. Они мне не попадались, когда шел от корабля по шоссе, потому что стояли далеко от берега. Спустились с мужчиной в большую каменистую впадину, по дну засыпанную нетронутым чистым песком. Мой спутник указал на тропинку впереди. Начиналась она как бы ни от чего, на голом месте. - Туда. Я глянул на него. - А ты откуда шел? Почему нет твоего следа? Он нагнулся, пучком анлаха, пятясь, стал заметать наши следы. - Ночью ветер все сровняет. Ты иди. Раскинувшаяся передо мной пустыня была каменной - "хаммада", как в Сахаре называют такую. Плоская, она заметно поднималась в направлении моего пути. Из-за крутого подъема горизонт все время был рядом, впечатление, что идешь прямо в небо. Вышел на гребень и ахнул. Гигантский амфитеатр. Чаша в десятки километров диаметром и целых два, может быть, глубиной. Желтые, рыжие, красные, кое-где обрывистые стены. Долина, со дна которой до уровня, где я находился, циклопическими столбами стояли разнообразных очертаний скалы. Словно мертвый город великанов. Захватывающее зрелище. Солнце еще не достигло зенита, и то, что дыбилось ко мне снизу, пестрело тенями: синими, фиолетовыми, даже черными в самой глубине. Это вблизи, по горизонтали. А вдаль уходило легким сине-зеленым маревом. Казалось, до ближайшей черной скалы-столба можно рукой дотянуться. Я-то думал, что Иаката совсем старая планета со сглаженной поверхностью. Такие просторы притягивают. Можно смотреть бесконечно. Они возвышают и требуют. Сначала тропинка шла полого вбок, потом круче вниз. - Эй! Еще раз мой новый знакомый. Он спустился легко, как прирожденный горец, протянул нож. - На. Я просто так. Хотел испытать. Если потеряешь тропинку, ищи не под ногами, а впереди. Она мелькнет. Воду внизу можно пить. Что будешь делать, делай быстро. В темноте ты здесь не пройдешь. - А кто ее пробил? - Я. - Для чего? - От скуки. Я мальчишкой три раза убегал. Возвращали. - В пустыню убегал? Зачем? - За смертью. Многие так уходят, когда маленькие. Мы постояли, глядя на панораму перед нами. - Я знаю, кто ты. - Повернулся, стал быстро подниматься, гибкий, со свободными движениями. Из "видящих", конечно. Выходит, и такие среди них есть. Спускаться было нетрудно, но не прогулка. Иногда терял тропинку. Потом она мелькала внизу, и, начав с увиденного места, ее можно было проследить до самых своих башмаков. Порой вела к большим глыбам, между которыми еле протиснешься, порой по каменным осыпям, где жутко неудобно было ставить ногу. В одном месте зашел в тень и здесь только почувствовал, какая же стоит жарища. Снял куртку, преобразовал в вещмешок, сунул туда комплект и брюки, проделся в лямки. Стена, по которой спускаюсь, - геологическая карта. Но для меня почти немая - не знаю многих минералов. Недалекие через пространство воздуха скалы, что поднимались со дна долины, задавали загадку. Эоловый (кажущийся творением рук человеческих, а на самом деле произведение природы) или настоящий город? Иногда по четкости ровного вертикального профиля уверен был - впереди взметнувшееся из глубины строение. Но тропинка подводила ближе, и выяснялось, что тот же отшелушенный дикий камень, древний, неровный, в бороздах и трещинах, изъеденный кислотами, покрытый солью - старания жары и холода, воды и ветра. Теперь тропинка стала ясной. Заторопился. Новый крутой спуск, еще. Неожиданно длинной была эта дорога. Показавшийся небрежно ленивым парень годы, может быть, ей отдал. Внизу стало прохладно. Ветер. Тропинка виляла между ямами-колодцами. Вода держалась в них высоко у края. Ее обилие говорило, что я на самом дне долины. Скалы уходили от меня на высоту - до упора приходилось закидывать голову, чтобы посмотреть на вершины. Солнечный свет не доходил сюда - только в самый полдень. Царство мрака и холода. Через километр тропинка наконец повела наверх, оставляя в стороне эоловый город. Чем дальше от него, тем более он напоминал настоящий мегаполис - средоточие небоскребов. Тем красивее становился, тем легче было думать о нем, как о наполненном борьбой, мечтами, отчаянием, радостью, жизнью. Только чистое небо, прозрачный океан воздуха над уходящим назад виденьем своей хрустальной нетронутостью не соглашались, отрицали. Здесь тропинка, вырубленная в отвесной, порой даже нависающей стене, свидетельствовала о большом упорном труде того, кто сначала просил, потом вернул нож. Вызывала уважение даже своей бесполезностью - понятно было, что, поскольку есть шоссе, здесь, кроме самого создателя, никто не ходит. Не тропу, сам себя он строил. На пологом месте сделалось тепло. Посмотрел наверх - не так уж далеко до обрыва. Удивился, что оттуда выглядывает густая зелень - приятель-то говорил, что пустыня. Скоро тропинка вывела под обрыв, так что до деревьев, торчащих на фоне неба кончиками ветвей, оставалось метров десять. Манило посмотреть, откуда же тут взялась роща. Бросив тропинку, по трещинам, по неровностям начал взбираться. С обрыва толстым ковром свисал дерн, трудным оказалось перевалить через самый край. Одной рукой держась за выступ стены, другой долго шарил в дерне. Комочки сухой земли сыпались на голову, летели в бездну. Под пальцы наконец попала петля одеревеневшего корня. Подтянулся, втащил себя наверх на траву. Мама родная! Версаль, Петергоф и Сан-Суси! Вдоль обрыва в обе стороны ограда из колючей проволоки. А за ней великолепный парк. Словно с картин Ларжильера, с "Версальской серии" Бенуа. Подстриженные лужайки и деревья, боскеты, аллеи, посыпанные красным песком, горбатый мостик через пруд, выглядывающий из зелени угол белого дома с террасой. Казалось, вот-вот из-за трельяжа выйдет надменная дама в кринолине. Оттягивая струны колючки, пролез под оградой, пошел, пригнувшись за стенкой подстриженных кустов. Парк выставлял свои красоты. За первым дворцом-особняком второй, озерцо с каменными ступенями к воде, эспланада, предназначенная, вероятно, для игр, снова каменный особняк с огромными окнами, с балконами. Одетый ровно выкошенной травой холм, на вершине которого балюстрада - оттуда обитатели этого убежища любуются, вероятно, величественной панорамой долины. Сзади возник негромкий скрежет, я нырнул в кусты. Мужчина в просторном пестром балахоне и коротких штанах катил нагруженную садовым мусором тачку - металлический обод поскрипывал на песке. Пропустил его, сам повернул внутрь парка, в аллею. Пустынно, ни души. Открылся небольшой желтый дворец. На террасе второго этажа стояли, разговаривая, четыре женщины в открытых платьях и шляпах с большими полями. В глубине играли дети, перебрасываясь легким, напоминающим этажерку предметом, который в полете менял направление. Этажерка как раз улетела на лужайку, но никто не стал за ней спускаться. Одна из дам перегнулась через каменные перила, кого-то позвала. Голос ее был мелодичный. Из той части дома, что мне не была видна, вышел мужчина в балахоне, взял этажерку, стал подниматься по лестнице. Слуга. Вдруг я увидел идущих ко мне двух женщин, заметался. Кустарник жидкий, но рядом трельяж. Сунулся туда. То было сооружение из тоненьких жердочек, сплошь увитых растением с большими шершавыми листьями. При каждом моем движении они оглушительно шуршали. Приближаются две девушки. Высокие, прямые, в платьях, обнажающих плечи и почти всю грудь. Одна, в голубом, красавица, со спокойной полуулыбкой как бы прислушивается к своему существованию, нежная, словно цветок, словно часть ухоженной природы странного оазиса в пустыне. Подумалось, что по отношению к такой любовь - преклонение и защита. Другая, в белом платье, энергичная, с гордо откинутой назад головой, с надменным, циничным выражением тоже красивого лица. Обе аристократки, обе плод тысячелетнего, может быть, барства, принадлежащие к совсем другому миру, чем горожане на берегу моря. Белая старается убедить собеседницу. - Скажи ей, чтобы посоветовала отозвать Рхра. Она тебя послушает. Рхр мужлан, выскочка. Тупой и грубый. Все испортит. А с городом надо решать окончательно. Их же десятки тысяч. - Тебе не жаль? - Нет! - воскликнула белая. - Пусть невольные, но враги. Как можно этого не понимать? Я кожей чувствую. И всегда - во все мгновенья жизни. Никого не отпускает эта тяжесть, кроме таких, как ты. Они уходили, оставляя меня в полной растерянности. Уходили, такие разные и при том обе сгармонированные с роскошью этого места. Особенно голубая - сама, как музыка, и погруженная в мелодию этих аллей, подстриженных деревьев, причудливых павильонов. Весь парк - какая-то невероятность. Человеческий мир Иакаты вдруг раздвинулся, из плоского стал рельефным с вершинами и провалами. Прошел-прокрался дальше на юг. Людей мало, только женщины и дети на террасах, на лужайках. Атмосфера покоя, довольства, ощущение гармонии воспитанного, внутренне дисциплинированного человека с ухоженной цивилизованной природой. Но при этом господа и слуги. Парк к югу кончился. Опять колючая проволока, за ней пустые безжизненные желтые каменные холмы. Вернулся на тропинку, сел в тени под уступом. Что это такое? Другая нация, другая культура или, может быть, пришельцы, потомки пришельцев, почему-то обосновавшихся здесь? Ведь человеческий тип тот же. Правда, судя по женщинам, жители оазиса повыше, поизящнее. Впрочем, и среди знакомых иакатов есть высокие - Вьюра, например, Глгл. С открытием усадьбы сам город приобретает другое содержание и значение. То ли он предполагаемая жертва, то ли угроза обитателям здешних особняков. Да как же получилось, что горожане вообще не знают о существовании этой общины? Если б иначе, Вьюра сказала бы, и на заседании СОДа в комнате старика обязательно зашел бы разговор. Не знают. То ли из города никогда не выходят, то ли не могут видеть усадьбу, как не видели острова. Однако она существует. А раз так, получается, что староста и "ясновидящий" Глгл вовсе не злобные одиночки, набросившиеся на чужака, а представители. За ними сила, общественная система. Иными словами, на планете имеются те самые "внутренние дела", вмешиваться в которые строжайше запрещено. Сложное положение. Насчет зеленого оазиса ни единого слова не смею никому в городе. Ни в коем случае не быть благодетелем для горожан - вот чего должен остерегаться. А я уже успел: остров показал, тем самым встав в позу вершителя судеб. Из-за этого, наверное, Вьюра меня и возненавидела... Ну а если городу грозит опасность, что мне делать? Предоставить его самому себе? Тропинка шла теперь вдоль пологого склона, давая возможность поразмышлять. Город, усадьба, машина - как все это связывается? Жители оазиса не эксплуатируют горожан. Это и невозможно, поскольку последние ничего не производят. Но чем тогда живут владельцы дворцов? Теми же хлебцами, что я видел у земледельцев?.. А знают ли крестьяне об усадьбе - это хорошо бы установить... Я и не заметил, как очутился в ущелье. Эоловый город остался позади за стеной камня. Шагалось легко. В мыслях мелькало то, что набралось за мои четыре дня здесь на Иакате. Во-первых, горожане. Одни видят все, другие нет. Феномен не биологический, а из области социальной психологии. Во-вторых, заложенная кирпичом библиотека, спрятанные в подвал настоящие произведения искусства - признак того, что когда-то был запрет на информацию. Затем этот райский уголок, со всех сторон окруженный холмами. Но главное - скрытая под землей машина, что кормит горожан, определяя их образ жизни. Такое устройство может быть обязано своим появлением разным причинам. Как некий экстравагантный излишек мощного научно-технологического потенциала, созданный обществом, которое уже не находит, чем заняться. Правда, больше похоже на утрату веры в человека, на попытку предотвратить катастрофу... Дунул ветер. Из ущелья я ступил в пустыню. Мокрый, с прилипшим к спине вещмешком стою у подножия высокой дюны. Начинаясь возле выхода из ущелья, длинным языком она косо легла до самого блеснувшего впереди моря. Мимо такой я в день прилета не проходил, двигаясь к городу. Значит, корабль должен быть справа. Лезу наверх. К западу "Аварийна" нет. Удивился, потом сообразил, что если, впервые осматриваясь в компании недружелюбных земледельцев, я не увидел на горизонте песчаного вала, то отсюда и корабль не должен просматриваться. На первый взгляд показалось, с обеих сторон безлюдно. Потом справа у моря заметил темную точку. Бегом у самого берега по влажному песку. Точка росла, превратилась в старика, сидящего у воды. Поздоровался, спросил, известно ли ему, что лежит за холмами в каменной пустыне. Мой собеседник стал подниматься. Он был очень стар, ослаб. Я поспешил помочь ему, но не сразу смог утвердить дрожащее высохшее тело в стоячем положении. Выгоревшие и вместе с тем по-детски наивные глаза смотрели на меня со страхом. - За холмами?.. Не знаю. - Нет? - Нет. - Ну и хорошо. Я ему не поверил. Как раз из-за этого испуга. Знает, но боится это признать. Мне уже следовало торопиться, однако нельзя было оставлять его, такого слабого, одного, на ногах. Сказал, что помогу сесть, но старик перехватил мою руку тонкими твердыми пальцами. - Подождите! Я сяду, сяду... Почему вы спросили, не знаю ли я, что там? - Просто так. - Я пытался его усадить, но он сопротивлялся. - Но я-то не знаю. - Понял. - Может быть, кто-то вам сказал, что мне что-то известно? - Никто. - А почему вы спросили именно меня? - Больше некого - пусто же кругом. Поэтому и спросил. Старик огляделся, но не успокоился. Еле-еле удалось его усадить, и я побежал дальше. Получалось, были когда-то здесь на Иакате запретные территории - или даже сейчас есть. Не только приближаться к ним, но даже знать об их существовании считалось преступным. Справа поля, слева море. Длинными полосами лежали выкинутые на песок водоросли. Пахло гниением, солью. Берег постепенно повышался. Чтобы не терять из виду окружающее, я перешел с прочной кромки подсыхающего песка ближе к посевам анлаха. Там по-прежнему не было людей. Видимо, мужчины проходят военное обучение возле города, женщины с детьми остались по домам. Местность опять понизилась, берег стал пляжем. Оглянувшись, я уже не увидел дюны. Потом задело за сердце - что-то важное пропустил. Остановился. Прошел несколько шагов назад. Так и есть. Двойной, "двуствольный", как я его для себя назвал, песчаный мыс. Две полосы параллельно уходят на глубину, узкий канал между ними, и дальше на воде пятно белой пены - признак близко стоящих у поверхности камней. Видел все это раньше - тогда, в первый день, от гнавшихся за мной крестьян сначала именно сюда прибежал. Вот он, заброшенный клин, остановивший моих преследователей. Вон с той стороны женщина тогда несла хлебцы и вон туда пошла звать Рхра. Все, как было. Только без корабля. Несколько секунд стоял, выпучив глаза. Тупо шарил взглядом по кустам анлаха и кочкам на клину, будто лишь слабость зрения не позволяла мне увидеть "Аварийца". Сознание отказывалось признать факт. Здесь я его поставил! Прямо передо мной, где сейчас стою. И нету. Нечто оскорбительное было в том, что так неторжественно узнаю о его отсутствии. Ни прочувствованных речей, ни оркестра. Нет, и только. Растерялся. Потом взял себя в руки. Ну-ка подумай. Взлететь корабль не мог. Без меня исключено. Конечно, на Лепестке хранится копия личного электрохимического кода - "музыка". В аварийных случаях копию используют. Однако для этого кому-то надо связаться с базой, как положено. Не крикнешь ведь туда, ручкой не поманишь через черную космическую бездну. Пять недель на долет сигнала, столько же по меньшей мере до появления спасателей. А я здесь всего около ста шестидесяти часов. Что же могло случиться? Разломали "Аварийна" на куски, взорвали и унесли обломки? Но с местной техникой - той, какую я видел, - его даже не оцарапаешь. Сквозь землю провалился?.. Ближе к истине. Усилиями тех, кто живет в усадьбе, могли выкопать яму рядом с треногой, как-то туда спустить корабль. Бросился на клин. Кочки как кочки. Раскидистая желтая трава, на которой третьего дня падал, оскользаясь. Крупный черно-металлический песок, травяной мусор коричневыми соринками. И ни единого следа посадки или взлета. Даже прожога, даже вмятин от лап. Позвольте, а как же я сюда попал?! Ангелы божьи перенесли с Лепестка? Потоптался на том месте, где, насколько помнилось, поставил "Аварийна". Отошел. С расстояния шагов в двадцать посмотрел. Рассмеялся. Тургора у травы нет. Упругости. Не стоит, поникла. Все предусмотрели, замаскировали свою работу, а о том, что на жаре без воды трава опустится, не подумали. Много было трудов. Прежде чем рыть глубокую яму, осторожно снимали слой земли с дерном, относили в сторону, чтобы таким же нетронутым после вернуть. А с кочками не получилось. Корни у здешних растений длинные, не выкопаешь. Пообрывали. Сочли, что трава оправится. Вернулся к месту посадки. Теперь и сверху бросалось в глаза, какая трава потревожена, какая не тронута. Четко выделялось место, где закопали корабль. Кругом никого. Сел, посидел. Итак, книга не спрятана, остается пока со мной. Но повезло, что именно сегодня пришел. Через неделю трава окончательно поднялась бы, ищи-свищи тогда... Ну и знакомство с парнем, каменная долина и - самое главное - усадьба. Той же дорогой обратно вниз, в каменную чашу, вглядываясь в эоловые здания-скалы. Ближе ко дну долины остановился - вдруг заколотилось сердце. В полукилометре от тропинки между черными кольями скал ясно видна освещенная клонящимся от зенита солнцем желтая отвесная скала. И там на самом верху, у неба, идеально ровная полоска пятен. Окна и ничто другое! Может быть, все-таки не эоловый, а настоящий город? Но погибший, вернее, тихо скончавшийся тысячелетие назад. Так захотелось оказаться рядом с окном, вступить через подоконник в подробность той минувшей жизни. Но на это часы нужны - только чтобы до стены добраться через завалы и пропасти. А там как взлететь на сотню метров наверх?.. Побежал дальше. В Иакату удалось войти лишь поздним вечером. Застава! Когда знакомым плоскогорьем спустился к полям анлаха, издали увидел вооруженных мотыгами крестьян - по двое ходили в посевах. А слева, ближе к шоссе, от народу черно. "Видящие" организовали охрану полей в несколько линий. Если горожане попробуют прорваться на поля, в нужное место сразу можно бросить подкрепление. Пошел сквозь анлах, согнувшись, потом пополз. Недалеко от города лег в кустах, выжидая момент, чтобы без большой драки проскочить к окраине. Солнце садилось за городской башней. Воздух стал прохладнее, земля была теплой, почти горячей. Широкая полоса тени от ближних домов легла на посевы. Двое крестьян молча прошли мимо, остановились шагах в десяти от меня, глядя в сторону города. Наверху полог неба переходил от зеленого к синему, сиреневому, пурпурному оттенками, цвета которых не выразишь словом. Сама бесконечность таилась в глубине, прозрачности, тонкости этих оттенков - была жажда смотреть и смотреть не отрываясь. Лист анлаха у самого лица заключал в себе сокровенные загадки природы, которых нам никогда до конца не познать. Море слева застывало разноцветными полосами, словно осторожно налитый в гигантскую чашу расплавленный металл. Полная тишина. Мгновение остановилось между прошлым и будущим, почти невыносимыми были красота и величие окружающего. Вдруг забыл, кто я, где нахожусь и зачем. Один из стражей неподалеку громко откашлялся - звук пролетел над полем, как большая быстрая птица. Сказал другому: - Здесь спелые. Завтра можно ломать. Включилось время. Посыпались секунды. Вскочил, помчался к стене домов. Из второй линии заставы трое бросились навстречу. Проскочил. Сзади кинули мотыгу. Мимо. Вдоль границы посевов набегало еще несколько человек, ожила, двинулась толпа у берега. А у меня все рассчитано. Окраина пуста. У сквера шумно и людно. И все молодежь, взрослых только единицы. Доносится пиликанье какого-то инструмента, несколько пар танцуют. Разговоры, споры. У памятника передают друг другу газету. Пристроился к одной группе, дождался своей очереди. На первой странице отчет о сегодняшнем дневном заседании СОДа. Начинается цитатами из выступлений. "Песок наступает на нас со скоростью тридцать три метра в год. Если так дальше, через двести лет города не станет". "Как представитель только что созданной Народной Партии требую для нее места в газете". "Самостоятельность или букун!" Небольшой двухколонник с подписью "Доброволица Тайат", озаглавленный "Давайте вспомним", призывал молодежь активно общаться с пожилыми, выспрашивая их о прошлом, собирать по чердакам и подвалам старые вещи, нести их для консультации в организованную для этого Музейную Комиссию. "Не зная, откуда, - утверждала "доброволица", - не поймем, куда". - Хотите пить? Это сок анлаха. За локоть меня теребил мальчишка с бокалом из толстого стекла. Рядом другой с помятым, но чистым чайником. Видимо, двое как раз обследовали чердак - начало самостоятельной деятельности. Взял бокал, но тут же сунул обратно. Невдалеке шла девушка, какая-то отдаленная от царящего вокруг оживления. Поглядывала по сторонам. Догнал. - Вьюра... Посмотрела на меня. - Идемте. В городе полно видящих. Пошагали. От сквера повернули в узкую пустынную улицу. Солнце уже село. Сделалось темно. - Книга пропала. Я как раз придумала, куда спрятать. А ее унесли. Взломали пол в вашей комнате... Вы, наверное, под пол спрятали, когда уходили? - Вот она. - Хлопнул себя по груди. - Какое счастье! - Она протянула руки, как будто собираясь взять меня за плечи, но опустила. - Тогда сейчас будем прятать. Идемте ко мне. Заторопились. Она скороговоркой рассказывала: - На Совете страшные споры. Уже четыре партии претендуют на руководство, завтра будет десять. Народная Партия и Крестьянское Благополучие грозятся создать свое правительство. - Резко повернула направо в переулок. - Все серьезное заваливают криком. Это видящие или те, кто от них. - Быстро вошли в какой-то двор, вышли через другие ворота. - Правда, начинаем обрастать соратниками. Пришла женщина-экскурсовод из музея, готова помогать. Ее зовут Оте... Разные люди что-то приносят, предлагают. Снова повороты - налево, направо. Подумал, что возвращаемся к скверу. Но в новом дворе девушка остановилась. - Вот мы пришли. Это я оглядывалась, путала дорогу, потому что следят. Не я им, конечно, нужна. За вами охотятся. Вы еще не все знаете. Того старика, у которого мы вас вчера ждали, уже нет. Убили... Подождите меня минуту. Мать с отцом уже легли. Наверху в четырехугольнике неба мерцали звезды. Прогулялся уснувшим двором, зашел в черноту подворотни. Итак, моего старика уже нет на свете. Первая жертва перемен. Выходит, были и есть подвижники на Иакате. Из поколения в поколение шло. Была великая цивилизация - запасник музея и машина свидетельствуют, потом тяжелейший кризис. В ту эпоху голодные ни о чем другом, кроме еды, не думали. А кто-то все-таки гасил пожары в библиотеках, что-то старался запомнить, умирая, сообщал сыну, дочери. Так, как старику его дед про книгу-комплект. И пронесли сквозь безнадежные столетья. Когда думаешь о таком, мурашки по спине. С чем-то большим, светлым девушка появилась в дверях. - Вот. - Что это? - Пожарный костюм. Одна женщина нашла у себя, принесла в редакцию. И веревка. - Зачем? Оглянулась на темные окна. - Давайте отойдем вот сюда. Пусть родители вас увидят. Сказала, что буду не одна. Но они все равно смотрят, проверяют. Пожилые, беспокоятся за меня. Я им еще не все рассказываю... По-моему, в таком костюме можно пробиться сквозь звук. - В машину? - Да. И там спрятать книгу. - Подала мне сверток. - Видите, какой толстый материал. Идемте... Наши сейчас на острове. Змтт тоже с ними. Организуют охрану жуговой рощи. Прошлой ночью там кто-то срубил почти треть деревьев. Шли переулками. Я рассказывал о своих приключениях. Кончил. После молчанья она сказала: - Выходит, что человек, который направил вас на тропинку, хотел, чтобы усадьба была обнаружена. - Может быть. Скорее всего так. На знакомой мне улице у здания с колоннами длинная шумная очередь. Окна главного корпуса освобождены от кирпичей, из библиотеки столбы света. Внутри флигелей мелькают фигуры. Понял, что убирают "Попечителя", вешают картины из запасника. Настоящий будет музей. Вьюра хотела идти к подземному коридору кратчайшим путем. Я предложил спуститься мимо башни на затоптанный пляж, пройти подальше вправо и уже оттуда к зданию в пустыне. Чтобы от города не было следов. Вода в море была такой теплой, что даже не чувствовалась. Через полкилометра поднялись на берег, пошли невысокими барханами. Из моего свертка выпал какой-то пакет, скатился по склону. Прыгнул вниз, подобрал. Поднялся - девушка лежит на песке. - Что с вами, Вьюра? - Ничего. - Ясный голос. - Вам плохо? - Хорошо. Через решетку ворот в кирпичной стене я осмотрел двор. Давние мои следы заметены, после как будто никто не приходил. Повернулся к девушке. Она ничком у моих ног. Тут меня наконец осенило. Она-то с самого острова без сна. Я сегодня и вчера отсыпался, а у нее газета, СОД. Сказал, чтобы полежала, пока обойду стену кругом. - Ладно. Пошел. Сзади шаги. - Да вы лежите. - Ладно. Пошагал, она за мной. И все-таки меня остановило. Даже костюм не помог. В белом зале показалось, что страшный рев не снаружи идет, а во мне самом рождается, накапливает ярость в клетках тела, грозя их все взорвать. Руки-ноги не мои, хочется из себя выскочить. Упал на бок, так перекатился до самой двери, рванул за ручку, вскочил, бросился внутрь. Шатнуло. Падаю... Очнулся. Вьюра, спокойная, рядом, расстегивает на мне костюм. Ощущение, будто нас обволакивает прозрачная, мягкая среда - не воздух, но нечто, позволяющее дышать. Потом осознал - тишина. Дверь в зал осталась открытой. Это и выключило звук, так что девушка, увидев меня упавшего, свободно пробежала коридор и зал. Пять дверей перед нами. Спросил Вьюру, нет ли у нее с собой какой-нибудь маленькой вещицы. Дала карандашик. Подбросили его вертящимся к потолку, упал, указывая заточенным концом на вторую дверь слева. Новый коридор ветвился. Всякий раз бросали карандаш, чтобы только случайность определила, куда дальше идти. Как только останавливались, девушка садилась спиной к стене, сразу засыпала. Едва лишь я делал шаг вперед, в ней что-то включалось, вставала, шла за мной. Понятно было, что пока мы только в управляющей части системы. Огромной, которая включает машинные цеха, трубопроводы и резервуары, атомные котлы, преобразующие неорганическую материю в органику - подземный город, в десятки, пожалуй, раз, превышающий тот, что над нами. Поля анлаха - лишь маленькая добавка к тому, что машина сама создает. Коридоры и коридоры. Открылся большой зал. Там несколькими рядами что-то вроде стендов со стеклянными крышками. Как в музее выставка мелких предметов искусства. Только стеклянные столешницы не на ножках, а на тумбах с ящиками. Однако под стеклом ни камней, ни древних браслетов. Затейливо вырезанные гладкие из синеватого металла пластины по десятку в каждом. Открыл прозрачную крышку, взял одну. Тотчас все другие перестроились на матовой поверхности. Вглубь и вширь зала покатился шелест - на всех столах по-разному перемещались пластины. Положил свою обратно. Опять шелест. Всюду восстановился прежний порядок. С помощью подброшенного карандаша выбрал ряд и стол. Выдвинул у боковой тумбы ящик. Думал, чертежи, оказалось, что там ноты. Во всяком случае, что-то напоминающее запись музыкального произведения. Век будешь тут сидеть и не поймешь. Сунул под ноты книгу, задвинул ящик. Вьюра спала, положив голову на колени, спиной к тумбе. Расстелил у стены зала пожарный костюм, перенес девушку туда. В полусне, не открывая глаз, она сказала: - Пожалуйста, не трогайте меня. Я сама. В тетрадочке девушки схема нашего пути в этот зал была уже сложной. Перерисовал ее еще на два листка, чтобы отдать в Совет. Лег неподалеку от Вьюры. Не спалось. Из кусочков стал складывать предполагаемое прошлое Иакаты. Видимо, в некий исторический момент на планете свершилось отделение производителей и потребителей от тех, кто распределяет. Не так, чтобы от завода и с поля через скромную координирующую систему непосредственно туда, где нуждаются, а сначала все целиком в распоряжение центрального аппарата. Углы треугольника расходились все дальше. Распределяющие - они же естественным путем стали управляющими - образовали особую касту, которая постепенно приобрела полную власть над ресурсами Иакаты. Но при этом сами стали деградировать. Свободные от контроля снизу, теряя связь с производством и понимание реальной обстановки на планете, они стали озабочиваться только увеличением собственных привилегий. Сверху к производителям шел поток поспешных, необоснованных решений, губивших, может быть, целые континенты - бурной деятельностью аппарат власти пытался оправдать в глазах народа свою необходимость. (Черное пятно ночи на средней широте северного полушария - один из неудачных глобальных экспериментов регулировки климата.) Внизу исполнители, потерявшие веру в чиновников, понимающие, что от них самих ничего не зависит, уже кое-как, спустя рукава, осуществляли даже и редкие разумные планы. В экономике, науке, искусстве прекратилось нормальное состязание способностей - бездарный, вялый представитель наследственной правящей элиты имел все преимущества перед талантливым и смелым выходцем из народной массы, который как-то мог бы поправить то либо иное дело. От десятилетия к десятилетию снижался уровень народного благосостояния. Чтобы лишить управляемых возможности сравнивать гнетущее настоящее с привлекательным прошлым, сжигались архивы, уничтожались библиотеки, музеи. Правдивая вертикальная и горизонтальная информация исчезла. Верхи сами не хотели узнавать ничего тревожащего, адресованные низам через средства связи сообщения ограничивались бессмысленным и лживым восхвалением существующего порядка. Иакат, не принадлежавший к избранным, к номенклатуре, уже ничего не знал о мире, в котором живет, - хоть о ближних, хоть о дальних его пределах. Он шел по улице и представления не имел о том, чем заняты сотрудники учреждения в доме без вывески, куда посторонних не пускают, что изготовляет завод за высокими глухими стенами. Он выходил на окраину, и никто не мог сказать ему, насколько далеко от города простираются поля анлаха, как много с них собирают, как урожай расходуется. Строжайшую секретность во всем управленцы рассматривали как один из устоев своей власти. (Отсюда испуг старика, которого я расспрашивал на берегу.) К пустопорожним ритуалам свелись общественная жизнь и общественная деятельность. Упали изобретательность