вратиться в смутные, отрывочные сновидения и затем в полный, глубокий сон уже без всяких видений. Утром нам снова повезло. Часа через полтора после начала работы, осматривая одну из вершин останца, возле которого ночевали, я вдруг услышал крик Павлика, работавшего у другой скалы неподалеку. Он призывно махал мне рукой. Я поспешил к нему. -- Что нашел? Вместо ответа он присел на корточки и осторожно дотронулся пальцем до обломка камня, торчавшего из песка. Я нагнулся и сразу понял, что это не просто камень, как показалось мне сначала, а обломок плиты, обработанной человеческими руками. Среди трещин проступал какой-то рисунок. Мы начали разгребать песок, и через полчаса вся плита была уже очищена и лежала перед нами. Края ее были неровны, снизу отколот, видимо, солидный кусок. Стоя на коленях в окружении всех сбежавшихся сотрудников, я начал торопливо расшифровывать надпись. Прежде всего бросалось в глаза изображение круглого диска с далеко протянутыми лучами. Они заканчивались маленькими раскрытыми ладошками! Несомненно, это было солнце. Точно так же его изображали на некоторых фресках времен Эхнатона: бог Атон, простирающий над миром свои животворные руки. Какая удача! -- Смотрите, а кто-то пытался отсечь эти лучи, -- прошептал над моим ухом художник. Да, во многих местах были видны отчетливые следы резца или какого-то другого острого инструмента; им пытались, очевидно, соскоблить с камня рисунок. "Сидящая женщина"... Так... "Сын мой"... А имя фараона в картуше явно заменено! Опять женщина, а это птенец перепелки... Мотыга -- это сочетание "мр". Потом сова... А Женя уже протянул мне страничку блокнота со своим переводом: "Сын мой, мститель мой, Рамзес-Усермар, да живет он вечно. Я сияю любовью к тебе. Охраняют руки мои члены твои охраной жизни... Я простираю власть твою (и) ужас перед тобою на страны все, страх перед тобой до пределов столпов небес". "Сын мой, мститель мой..." Где я совсем недавно встречал точно такое выражение? Но надо сперва дочитать до конца. Ниже этой надписи виднелось изображение человека, склонившегося в молитве, а под ним -- вторая надпись. Иероглифы ее немного отличались от верхних, словно бы их высекла другая рука. "Поставил, где повелел великий царь, податель жизни Рамзес-Усермар, жизнь, здоровье, сила, царский посланец, заведующий серебряной и золотой казной, приносящий жертвы богам, тот, которому он доверяет все свои намерения, начальник над хранителями книг в Доме Жизни, Гор сына Бакенамата, по дороге к холмам, в месте..." Низ плиты отколот. Отнеся ее в лагерь, мы уселись вокруг плиты под тентом, словно какие-то идолопоклонники, и начали обсуждать замечательную находку. Имя Рамзеса явно вставлено в обе надписи позже. Но чье имя было в картуше прежде, так старательно выскобленное острым резцом? С другой стороны, судя по изображению солнечного божества, плита была установлена не ранее правления Эхнатона. Значит, она принадлежит как раз к той эпохе, которая меня сейчас больше всего интересует. А если ее установили по приказу... Я, лихорадочно начал листать блокнот. Да, я не ошибся: "Сын мой, мститель мой..." -- точно так же начинается надпись, которую я срисовал в гробнице Хирена! Неужели стертое имя фараона в картуше было Хирен?! "Стоп, -- осадил я себя. -- Это еще надо доказать. Может быть, совершенно случайное повторение какого-то традиционного оборота речи, не больше". -- А кто же обращается в таком случае к Хирену? "Сын мой, мститель мой..."? Покойный Эхнатон, что ли? -- спросил Павлик. -- Нет, это, пожалуй, уж слишком вольное толкование, -- засмеялся я. -- Обращается к неизвестному нам фараону, в котором мы пока только подозреваем Хирена, конечно, сам бог Атон -- его покровитель, -- сказал Женя Лавровский. -- Но и такое свидетельство очень важно, если плита и в самом деле установлена по приказу Хирена. Тогда она доказывает, что Хирен пытался продолжать реформы Эхнатона и восстановить поруганного, по его мнению, бога Атона, отомстить за него. -- Но все это еще надо доказать, -- добавил я, вставая, -- а значит -- надо искать, искать дальше! Может, хоть отколовшийся кусок найдем. Вдохновленные находкой, мы теперь работали так тщательно, что готовы, казалось, были просеять сквозь собственные пальцы весь песок пустыни. Мы пробовали применить электрическую разведку. Она дает хорошие результаты при поисках старых рвов, могил и просто ям на местах древних поселений, если даже они давно засыпаны и совсем неприметны для глаза. Метод этот довольно прост: в определенных местах в землю вкапывают стальные прутья-электроды и пропускают через них ток. По изменению удельного сопротивления различных участков можно судить, не находятся ли в земле какие-нибудь археологические памятники. Правда, несколько усложняют дело естественные помехи, порождаемые геологической структурой отдельных пластов земли. Нужен определенный навык и опыт, чтобы хорошо разбираться в показаниях приборов. Поэтому мы копались с измерениями довольно долго -- сказывалось все-таки отсутствие Зиночки. Но в конце концов нам удалось обнаружить одну яму, совершенно занесенную песком. Мы раскопали ее, но это оказался заброшенный окоп времен восстания Махди. На дне его валялось несколько позеленевших гильз от английских винтовок. Мы двинулись дальше вдоль предгорий. Вставали на рассвете, наскоро завтракали, потом отправлялись в путь, задерживаясь возле встречного останца. Внимательно осматривали каждую скалу, но ничего особенно примечательного больше обнаружить не удалось. Попались только две надписи времен вездесущего Рамзеса II, то есть более поздней эпохи, чем времена Хирена, да еще изображение страуса, сделанное, видно, тысяч шесть лет назад. Работать удавалось только в утренние часы и под вечер, когда немного спадала жара. А днем мы лежали под тентом, обливаясь потом, и мучительно ждали вечера. Ночами же было так прохладно, что приходилось иногда укрываться вторым шерстяным одеялом. Работа была очень однообразной, и, втянувшись, выполняли мы ее уже с каким-то привычным автоматизмом. Особенно заметно это становилось вечерами, когда каждый сразу и без лишних слов начинал в строго определенном порядке выполнять свою часть работы по разбивке лагеря. Сначала полагалось достать из машины бачки с водой и закопать их в песок, затем проверить засветло все фонари и залить их керосином. И, наконец, все принимались готовить себе постели, пока Ханусси расстилал на песке брезентовую "скатерть" к ужину, о близости которого возвещали своим торжественным гуденьем примусы. После ужина начинался некоторый разнобой в занятиях в зависимости от привычек каждого. Мы с художником тут же укладывались -- иногда с книгами в руках, придвинув к себе поближе фонарь. Остальные еще некоторое время сидели по краям брезента, заменявшего нам "круглый стол", и вели беседы -- чаще всего о том, как хороша наша русская зима и как здорово бы сейчас прокатиться на лыжах где-нибудь в лесу возле станции Опалиха... А потом Женя Лавровский, любивший подольше поспать, пристраивался поближе к свету и начинал авансом бриться, чтобы не тратить утром на это времени и понежиться лишних пятнадцать минут. При этом он то и дело ронял осколок, заменявший нам зеркало, и потом долго с проклятьями шарил по песку, пытаясь его отыскать. А утром лагерь быстро и в таком же строго определенном порядке свертывался, мы садились в машину и двигались дальше, а горячий песок уже через несколько часов заметал наш след. Но скоро этот размеренный порядок походной жизни нарушился... ГЛАВА VI. ВСТРЕЧА В ПУСТЫНЕ В этот день, также не принесший никаких открытий, мы остановились на ночлег раньше обычного, когда солнце стояло еще довольно высоко. Причина была довольно прозаической, но совершенно неотложной: все мы порядком пообросли, скитаясь по пустыне, и нельзя было дольше откладывать генеральную стрижку. До ближайшего парикмахера -- километров триста, но мы захватили с собой машинку и теперь решили заняться самообслуживанием. Особого парикмахерского опыта ни у кого из нас не было, так что "сеанс всеобщей взаимной стрижки", как окрестил его Женя, протекал весьма забавно, конечно, для зрителей. Но как только один из зрителей становился очередной жертвой, улыбка на его устах быстро застывала и сменялась весьма недвусмысленной гримасой боли. Но остальных это только еще больше веселило. Мы все увлеклись этим зрелищем, и я -- как раз внутренне сосредоточившийся, готовясь перейти из рядов зрителей на пыточное место очередной жертвы, -- не сразу заметил, что наш проводник подает мне какие-то знаки, поднимаясь на цыпочки за спинами веселящихся зевак. Я протолкался к нему. -- Следует ждать гостей, йа устаз [Устаз -- учитель, профессор (арабск.).], -- тихо проговорил он. -- Откуда? -- Там идет машина, очень быстро идет. -- Азиз ткнул пальцем куда-то на юго-восток. Мы отошли с ним в сторонку, и я начал всматриваться в даль, но ничего не увидел и вопросительно посмотрел на него. -- Идет машина, такая же маленькая, как наши, -- повторил он. -- Скоро будет здесь. Кто бы мог ехать оттуда, из самой глубины этих пустынных и диких предгорий? Никакой дороги к берегам Красного моря, насколько мне известно, тут не проходило. Но я привык доверять поразительной остроте зрения нашего Азиза. Пришлось ускоренно сворачивать стрижку. Скоро послышалось негромкое урчание мотора. К нашему лагерю лихо подскочил совершенно седой от пыли "додж" с поднятым рваным тентом и резко затормозил. Внутри него кто-то явственно выругался по-английски, потом дверца открылась и перед нами предстал Лесли Вудсток, потирая ушибленный лоб. В руке он держал пробковый тропический шлем и тут же приветственно замахал им. Меня он даже обнял и несколько раз похлопал по спине, как старого знакомого, -- при этом по густому запаху я понял, что выпил он сегодня уже достаточно и никаких бутылок показывать ему за ужином больше не следует. -- Хотя вы и удалились в пустыню, мы всетаки разыскали вас, -- игриво сказал Вудсток, почему-то грозя мне пальцем. -- Мир тесен, дорогой коллега, мир тесен! -- Вы это так говорите, словно мы прятались от вас, -- засмеялся я. -- Но ведь вы отлично знали, что мы собирались свернуть раскопки в поселке и отправиться на разведку. Так что найти нас было легко, если у вас возникло такое желание. -- О, не подумайте, пожалуйста, что мы зачем-то преследуем вас в этой паршивой пустыне, -- перебил он меня. -- У нас тоже небольшая разведка... -- Но, кажется, вы продвинулись дальше нас. Вы уже возвращаетесь? Наверное, сразу задавать такие назойливые вопросы было не очень вежливо, но я не мог удержаться. При виде этого человека во мне опять всколыхнулась какая-то безотчетная тревога. И мне очень хотелось узнать, что же они искали там, в горах? Но он нарочно не спешил ответить, намеренно пропустив мой вопрос мимо ушей. Вудсток отступил в сторону, повернулся -- я уже ожидал, что из-за его спины, как и в первый раз, появится долговязая фигура молчаливого Афанасопуло. Но теперь передо мной предстал маленький и полный человек в пестрой рубашке навыпуск и оранжевых шортах. Круглое добродушное лицо его было покрыто крупными каплями пота. -- Позвольте вам представить еще одного коллегу, -- учтиво сказал Вудсток. -- Профессор Меро из Музея человека в Париже. Француз схватил мою руку и долго жал и тряс ее, приговаривая: -- Очень рад... коллега-русский... Прошу извинить, проклятая жара... И проклятая полнота тоже... Что делать, люблю французскую кухню... И восточную тоже... Он, наконец, отпустил мою руку, выхватил из кармана платок и начал вытирать багровое лицо. "Везет мне на чудаков!" -- подумал я и невольно, видимо, выдал свои мысли, тут же спросив: -- И господин Афанасопуло с вами? -- Нет, папа Афанасопуло не любит экзотических прогулок, -- засмеялся Вудсток. -- Он остался дома. Это нам, героям и мученикам науки, не сидится на месте. Но он просил меня передать вам тысячу наилучших пожеланий... Голубые глазки его все время оставались серьезны и даже печальны, и я не понимал толком, издевается ли он надо мной или просто у него такая манера разговаривать. Решив ни о чем пока больше не спрашивать, я пригласил гостей поужинать с нами, заранее извинившись, что не сможем их как следует угостить. -- У нас все попросту, по-походному. И к тому же, к сожалению, "сухой закон". -- Похвально, похвально! Вы большие пуритане, чем мы, англичане, -- проговорил Вудсток и, подмигнув мне, вытащил из кармана плоскую серебряную фляжку. -- Вас не буду неволить: понимаю, начальник экспедиции должен подавать пример. Профессор жалуется на почки. Но мне, вечному страннику и мученику науки, надеюсь, можно? Я пожал плечами и ничего не ответил. Вудсток и не ждал моего разрешения. Усевшись по-восточному на поджатые ноги прямо на песок у брезентовой скатерти, он уже, запрокинув голову, сделал первый солидный глоток из своей фляги. Приходилось, видно, принимать его таким, каким он был. Он снова почти не закусывал, только прихлебывал из фляжки и пил кофе чашку за чашкой. Профессор Меро съел салат, но от ужина отказался, многозначительно похлопав себя по кругленькому животу. Кажется, настало время перейти к расспросам. Я начал задавать профессору вопросы, и он отвечал на них очень охотно. Рассказал, что его отряд работает на раскопках возле Акша -- это выше по течению, у вторых порогов. Средств им отпущено маловато, так что они объединились в совместную экспедицию с аргентинскими археологами. -- О боже, даже аргентинцы теперь увлеклись египтологией! -- насмешливо вставил Вудсток и снова прихлебнул из своей фляжки. -- Главным объектом исследований, -- продолжал, покосившись на него, профессор Меро, -- служит небольшой храм, построенный Рамзесом Вторым. В нем сохранился любопытный рельеф на стене, изображающий двух пленных африканцев перед фараоном, и надписи -- довольно полный знаете ли, перечень племен, покоренных воинами Рамзеса... -- Этот храм, кажется, намечено перенести на новое место? -- поинтересовался Павлик. -- Да. Мы как раз готовим соответствующую документацию. Но, боже мой, как это скучно! -- А в пустыне вам что-нибудь интересное посчастливилось найти? -- спросил я. Француз пожал плечами: -- О, это была поездка из чистого любопытства. Мне давно хотелось посмотреть своими глазами те места, где некогда брели караваны с золотом для великого Рамзеса. Ведь здесь пролегала тропа к рудникам, не так ли? И вот благодаря любезности мосье Вудстока я получил такую возможность, -- он вежливо наклонил голову в сторону своего спутника, но тут же не без горечи добавил: -- Однако мы промчались по пустыне с поистине космической скоростью, я даже не успел заметить никаких древних памятников. Вудсток засмеялся и спросил меня: -- А вам, надеюсь, повезло больше? -- Кое-что нашли. Я попросил Павлика принести папку с эстампажами надписей и рисунков, скопированных с останцев. Француз начал их с интересом рассматривать. Вудсток лениво заглядывал через его плечо. Я подсел к ним поближе и пояснял каждый рисунок. Как вдруг Вудсток негромко спросил меня: -- Ну, а гробницы Хирена вам не удалось отыскать? Я посмотрел на него и пожал плечами. Но он продолжал испытующе смотреть мне в глаза и чуть насмешливо улыбаться. Под этим взглядом я почувствовал себя неловко: он словно не верил мне и приписывал какие-то тайные коварные намерения. Это начинало меня злить, и я ответил ему, может быть, несколько резковато: -- Нет. А вы что: рыскаете по пустыне с космической скоростью, именно чтобы отыскать ее? -- Гробница Хирена -- достаточно лакомый кусочек, ради него стоит отправиться даже в пекло, но не стоит из-за него ссориться, -- сказал он и опять засмеялся. А потом встал и неожиданно добавил: -- Одну минуточку, я сейчас что-то принесу... Нетвердой походкой он пошел к своей машине, долго копался в ней, браня за что-то шофера, а потом вернулся к нам, держа в одной руке бутылку виски, а в другой -- банджо. -- Давайте выпьем, коллега, -- проговорил он, тяжело опускаясь на песок. -- Ну, хотя бы за упокой души этого хитреца Хирена и за удачу того гробокопателя-счастливца, который отыщет, наконец, его могилу. Не хотите? -- Я уже сказал: "сухой закон" у нас в экспедиции соблюдается строго. Меро поспешно встал и начал прощаться. -- Мы же еще увидимся утром, -- сказал я ему, но задерживать гостей не стал. И так уже мы засиделись, а завтра мне не хотелось терять ни минуты рабочего времени. Ведь скоро придется возвращаться в селение, а потом -- в Москву на время летней жары. А что ценного мы нашли? Когда я подал руку Вудстоку, он неожиданно взял меня за локоть и потянул в сторону. Мы отошли шагов на десять от лагеря, и тут, оглянувшись по сторонам, он вдруг тихо сказал мне: -- Давайте работать вместе, а? -- Что вы имеете в виду? -- Давайте вместе искать эту проклятую гробницу... Пополам. Пожав плечами, я начал было снова объяснять, что поиски гробницы Хирена вовсе не входят в утвержденный план наших работ, но он нетерпеливо перебил меня: -- Не считайте меня уж таким дураком. Я прекрасно знаю, что вас интересует именно гробница Хирена. Все остальное -- для отвода глаз... -- Если вы в самом деле так думаете... -- начал я. Но Вудсток не дал договорить, снова цепко ухватив меня за руку. -- Я вношу в долю любопытные документы, найденные моим отцом в Тель-аль-Амарне, -- зашептал он, обдавая меня перегаром. -- Мы сделаем все тихо, снимем золотые сливки, а потом уже будем делить славу. Хотя, -- добавил он с громким смешком, -- славу я уступлю вам целиком. Это было сказано так просто и деловито, что я даже не сразу нашелся, что ответить на столь чудовищное предложение. -- Вы что: предлагаете мне ограбить еще неоткрытую гробницу Хирена?! -- наконец выпалил я. Лицо его, белевшее в свете звезд, передернулось, как от пощечины. -- С вами трудно говорить, вы очень грубы, -- сказал он. -- Я просто предлагаю вам сохранить самые ценные вещи для музеев Америки и Европы. Мы имеем широкие связи, так что вы можете не опасаться, все будет обставлено вполне официально. Или продать находки в частные коллекции. Очень богатые и могущественные люди теперь увлекаются искусством. Они дадут хорошую цену... -- Это что -- те же самые "меценаты", которые скупают картины Гойи и Рафаэля, выкраденные из музеев? Но он продолжал как ни в чем не бывало, словно стал вдруг совершенно глухим: -- А египтяне просто заберут все у вас, ограничившись благодарностью, хотя бы и в письменном виде, на веленевой бумаге. Мне очень хотелось ударить его в этот момент, и я с трудом удержался. -- Как же вы их собираетесь вывозить, эти украденные ценности? Запрятав в кусок глины, как сделали ваши коллеги-грабители с бюстом Нефертити? -- Ну, можно придумать способы и поостроумней. -- Он все еще держал меня за локоть. -- Убирайтесь к черту, пока я не передал вас египетским властям! -- взорвался я, вырываясь из его цепких пальцев. -- Тоже мне, коллега! Теперь я вижу, какой вы археолог. Грабители, укравшие бюст Нефертити, -- вот они, ваши "коллеги". Вам не стыдно перед памятью вашего отца? Или это он дал вам первые уроки ограбления могил? Что вы там бормотали о документах, которые он скрыл от науки? Кажется, теперь он хотел меня ударить, даже вроде бы уже замахнулся. Но, скрипнув зубами, только махнул рукой, выругался и, резко повернувшись, торопливо пошел к своей машине. Не успел я дойти до лагеря, как машина гостей взревела и рванулась с места. Но далеко она не уехала, да и куда они могли мчаться в кромешной тьме? Отъехав от нашего лагеря с полкилометра, как можно было определить по звуку, гости тоже. видимо, остановились на ночлег. Я предпочел бы, чтобы они убрались подальше. Павлик обеспокоенно спросил меня: -- Чего это вы там кричали? Но я только отмахнулся от него и поскорее улегся, хотя знал, что уснуть мне удастся не скоро. Меня душила злоба, и мысли вертелись в голове, как пришпоренные. За кого он меня принял, этот проходимец? Коллега! А я уже думал, подобные типы перевелись. Хотя, впрочем, разве не были такими же "просвещенными грабителями" и некие археологи, позорно укравшие бюст Нефертити, -- недаром этот случай вспомнился мне в разговоре с Вудстоком. Скульптурный портрет жены фараона Эхнатона царицы Нефертити, с поразительным мастерством изваянный из раскрашенного известняка, по праву считают одним из величайших произведений мирового искусства. Она действительно прекрасна -- маленькая головка, слегка откинутая назад под тяжестью царской короны, на тонкой и гибкой, словно стебель цветка, шее. Лицо задумчиво, прямой, точеный нос, продолговатые глаза под тонкими бровями полны затаенной печали. Раскрашена скульптура так естественно, что начинает казаться, будто перед тобой не камень, а живое человеческое лицо, по какому-то волшебству вдруг окаменевшее на века. Ее нашли совершенно случайно при раскопках в Тель-аль-Амарне, на месте давно разрушенного и занесенного песками Ахетатона. По установленному порядку каждый раз в конце работы любой иностранной экспедиции проводится так называемый партаж -- правительственные чиновники проверяют, какие находки археологи собираются вывезти в свои музеи. Естественно, что самые редкие и ценные находки должны остаться в Египте, они ему принадлежат по праву. Но эти археологи, найдя бюст Нефертити, поступили, как самые обычные грабители. Они обмазали статуэтку глиной и скрыли от чиновников, проводивших осмотр. А потом уникальное произведение древнего искусства вдруг появилось во всей своей красе в одном из европейских музеев. Скандал получился всемирный. Я-то думал, будто эта позорная история редкий, вопиющий случай. Конечно, среди рабочих, из года в год нанимающихся на раскопки и в большинстве своем малограмотных, и до сих пор попадаются такие, что не прочь утаить какую-нибудь найденную ценную вещь и потом перепродать ее тайком богатому туристу. Может быть, даже уцелели и отдельные ловкачи, сделавшие разграбление древних могил своей профессией, вроде топ печально знаменитой семьи Абд-аль-Расула. Страсть к наживе живуча. Однако я все-таки не ожидал, что этим позорным промыслом могут заниматься и люди, выдающие себя за ученых и прикрывающиеся дипломами знаменитых университетов. Теперь вся эта "экспедиция", с самого начала показавшаяся мне подозрительной, предстала передо мной в настоящем свете. Усатый "папа Афанасопуло", как нежно величал его Вудсток, был, видимо, просто-напросто вожаком этой шайки и, вероятно, финансистом. А сам Вудсток -- своего рода "научным консультантом". От них всего следовало ожидать. Если раньше, находя ограбленные могильники, мы все-таки надеялись, что, не имея специального археологического образования, грабители могли в них оставить хоть какие-то предметы, не представлявшие на их взгляд особой ценности, то под "научным руководством" такого прохвоста, как Вудсток, все будет разграблено подчистую! Он безошибочно определит ценность каждого найденного предмета, недаром его старательно учили крупнейшие археологи Европы, в том числе и собственный отец. Они только не знали, на какие гнусные цели он употребит полученные знания. Издалека, с той стороны, где остановилась на ночлег машина неожиданных гостей, ветерок донес бренчание банджо. Видно, Вудстоку тоже не спалось. Достанется же бедному профессору Меро, связавшемуся с таким попутчиком! А может, он тоже из их шайки? Я, кажется, начинаю подозревать всех и вся. Но ведь помянул этот проклятый Вудсток про какие-то таинственные документы о Хирене, якобы найденные его отцом при раскопках в Тель-аль-Амарне. Ворочаясь на жесткой койке и невольно прислушиваясь к отдаленным звукам банджо, я пытался вспомнить, что же писал о Хирене покойный профессор Вудсток в своих отчетах. Кажется, ничего особенно нового и примечательного. Жаль, что нет под рукой его трудов и нельзя сейчас же полистать их, проверить. Возможно, что после его смерти научным архивом завладел этот прохвост, который теперь весьма своеобразно продолжает исследовательскую деятельность отца. И вдруг мысли мои приняли совсем иной оборот. Если этот грабитель с научным дипломом решился так цинично и откровенно сделать мне столь подлое предложение, значит он опасается, будто я могу найти гробницу Хирена быстрее его! Иначе бы он молчал. И, конечно, вовсе не случайно оказался он в пустыне именно в этих местах. Гробница где-то неподалеку, он уверен в этом, хотя и не знает, так же как и я, ее точного места. Эта мысль заставила меня вскочить и сесть на койке. Все вокруг спало. Затихли и звуки банджо вдали. Пустыня была залита холодным, слабым светом бесчисленных звезд. В полной первозданной тишине только слышался неумолчный слабый шорох. Это ночной ветер катил песчинки, неутомимо продолжая заносить наши дневные следы, заброшенные колодцы, древние могилы. Вот так он заносит с каждым часом и потаенную гробницу Хирена. Неужели ей так и суждено остаться ненайденной и навсегда скрыться в волнах нового моря, которое скоро здесь разольется? Нет, мы должны найти ее во что бы то ни стало! Надо добиться, чтобы поиски гробницы включили в план наших исследований, и тщательно обшарить все окрестности. Гробница должна быть непременно спасена для науки! С мыслями об этом я незаметно и уснул. И, кажется, тут же проснулся, потому что кто-то осторожно, но настойчиво тянул с меня одеяло. Я приподнялся, протирая глаза. Было еще темно, только мягкий пепельный свет разливался по пустыне от занявшейся на востоке зари. Передо мной стоял Вудсток. Лицо у него было усталое, помятое, под глазами набухли темные мешки. -- Что вам надо? -- грубо спросил я его, с досадой подумав, что теперь, при таких "соседях", нелишне оставлять на ночь дежурных для охраны лагеря. Пустыня стала вдруг тесной и полной тревоги от появления в ней этой шайки. -- Не сердитесь, -- мягко сказал он и замялся: ему очень хотелось, видимо, назвать меня "коллегой", но он так и не решился. -- Я не спал всю ночь. Поверьте, наш вчерашний разговор так подействовал на меня... И особенно то, что вы помянули имя отца... Я очень любил его... Он помолчал, крепко зажмурился, потом снова открыл глаза и посмотрел мне в лицо: -- Это подло, я понимаю... Забудем об этом. А в знак примирения, -- он судорожно достал чтото из кармана и протянул мне. -- Вот, я прошу вас принять... Это память об отце. На ладони Вудстока лежали старомодные часы с потертым ремешком. Цифры были покрыты какой-то голубоватой эмалью, кое-где она уже стерлась. По краю циферблата крошечными витиеватыми буковками было написано по-английски: "Пока вы смотрите на часы, время проходит". -- Я не могу принять такой подарок, -- решительно сказал я. И, видя, как он нахмурился, торопливо добавил: -- Пусть они останутся у вас и почаще напоминают вам об отце. Он был большим ученым, которого, поверьте, я очень уважаю. А в знак примирения... Я протянул ему руку, хотя и не без некоторого внутреннего колебания. Он молча пожал ее, сунул часы в карман и, круто повернувшись, пошел прочь. Я долго смотрел ему вслед, пока маленькая фигурка не растворилась среди серых песков. -- Плохой человек, йа устаз, -- вдруг кто-то негромко сказал за моей спиной. -- Или нассаб, или магнун... Я обернулся. Возле меня стоял наш проводник Азиз. -- Почему ты думаешь, что он или сумасшедший, или жулик? -- Я сегодня не спал, как гафир [Гафир -- ночной сторож (арабск.).]. Он словно подкрадывался к тебе, -- уклончиво ответил бедуин таким тоном, что я сразу понял: он слышал и наш вчерашний разговор. Этого еще не хватало! Начинается какой-то детектив с ночными подслушиваниями. Почему он следил за нами? Просто сказывается вековое недоверие к чужеземцам или с какой-то целью? В той стороне, куда ушел Вудсток, загудел, удаляясь, мотор. Прислушиваясь, я снова повернулся к проводнику, чтобы продолжить разговор, но его уже не было. Он исчез так же бесшумно, как и подошел ко мне. ГЛАВА VII. ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ В нашем распоряжении оставалась всего неделя. А там придется сворачивать до осени все работы и возвращаться в Москву. И так уже с каждым днем работать становилось труднее: даже сейчас, в конце марта, температура к полудню поднималась нередко до сорока градусов в тени. А тень существовала только для термометра, нам же приходилось все время жариться на солнцепеке. Поэтому уже на следующий день после визита Вудстока я решил переменить план дальнейших разведок. Отметив на карте место, до которого мы провели детальную разведку, наш маленький отряд, не останавливаясь, чтобы "оторваться" от этих авантюристов, сделал бросок в предгорья, где можно было рассчитывать найти тропу к заброшенным древним каменоломням. Меня немножко мучила совесть: вместо планомерной, последовательной разведки мы как будто начинали рыскать наугад по примеру авантюриста Вудстока. Но неожиданное открытие показало, что я поступил правильно и сразу превратился в победителя, которых, как известно, не судят. Въехав после пяти часов непрерывного утомительного пути в горную долинку между двух невысоких хребтов, мы остановились передохнуть. Наскоро натянули тент и уселись под его защитой, поджидая, пока закипит чайник. Я привалился спиной к горячей скале и лениво посматривал вокруг. Место было унылым и безотрадным. Серые скалы. под ногами такой же серый, трухлявый щебень. Он с противным треском рассыпался под ногами в серую пыль. Спине стало жарко, и я отодвинулся от скалы, поводя плечами. -- Стойте, не шевелитесь! -- вдруг вскрикнул сидевший напротив Павлик и крепко схватил меня за руку. Я замер, боясь оглянуться. Что там, за моей спиной, -- скорпион или кобра? -- Это же надпись, честное слово! -- проговорил Павлик, вскочив и заглядывая куда-то за мое плечо. Я стремительно повернулся. В самом деле, на камне, возле которого я сидел, явственно проступили ровные ряды иероглифов. Как же я их раньше не заметил? Ах, вот в чем дело: их скрывала густая пыль, а я стер ее своей пропотевшей рубашкой. Сразу забыв о чае, мы намочили горячей водой губку и стали стирать со скалы пыль. Надпись была довольно большая. Я начал переводить ее: -- "Меня послал мой господин -- да будет он здрав, жив и невредим!" -- царь Верхнего и Нижнего Египта..." Дальше следовало имя фараона Рамзеса II, но опять-таки оно явно было вставлено в картуш позже, вместо другого, стертого имени. -- "...вечно живущий, в эту экспедицию..." Но то, что я прочитал дальше, снова вселило в меня радостные надежды: -- "В нем явилось божественное намерение соорудить себе вечный приют в этой стране". Соорудить себе вечный приют в этой стране! Мы с Павликом переглянулись. -- "...Он меня избрал для этого и приказал мне выступить к этой горной стране. Воины, бывшие со мной, были самые избранные со всей страны. Были и рудокопы, и каменотесы, и полировщики, и скульпторы, и пишущие надписи и вырезывающие слова, и плавильщики, и чиновники фараона. Мой господин и повелитель сам указал мне, где следовало выбрать укромное место и найти прекрасную глыбу драгоценного камня, такую, подобно какой не имел никто со времени бога. Место это оказалось столь тайным, что даже опытный проводник не мог сразу найти путь к нему. Проведя восемь дней в поисках этой горной страны, я уже не знал, где нахожусь. Тогда я пал ниц перед богом Хем, богиней Маат, богиней Урт-Хекау и всеми богами этой местности и принес им жертвы..." Тут текст почему-то обрывался, но ясно, что посланец фараона нашел заветное место, иначе он не стал бы оставлять благодарственной надписи. И, видимо, место это находилось где-то поблизости! Ведь не стал бы неведомый чиновник оставлять надпись вдали от таинственной каменоломни, которую так долго искал. Нет, он, конечно, приказал выбить на скале эту надпись с радости и тем самым невольно выдал секрет, хотя и туманно, подсказывал нам дорогу к заветной долине! Но какой фараон послал его сюда? Судя по тексту, Хирен: "соорудить себе вечный приют в этой стране" -- конечно, речь идет о гробнице. Это его имя стояло в" картуше прежде. Я торопливо достал блокнот и стал сличать эту надпись с теми, что мы нашли раньше. Похоже, что ее высекала та же рука, что и нижнюю часть надписи на плите под изображением молящегося человека. Или это мне только кажется? Я решил остаться здесь на несколько дней и тщательно обшарить все окрестности. Но наши планы рухнули в первую же ночь. Среди ночи меня разбудил вдруг неистовый крик Ханусси: -- Ганеш! Ганеш! Змея! Я вскочил, словно был внезапно ужален сам, и в одних трусах выскочил из палатки. И едва не сбил с ног Павлика. Он стоял передо мной тоже в одних трусах, держа на весу правую руку, как будто вывихнул ее, и смущенно улыбался. А рядом с ним приплясывал от волнения старый Ханусси и, размахивая фонарем, продолжал кричать: -- Ганеш! Ганеш! -- Где змея? Кто укушен? -- спросил я. -- Я, -- все так же улыбаясь, ответил Павлик и протянул мне осторожно руку. Выхватив фонарь у старика, я склонился над ней. У самого запястья краснели две крошечные ранки. -- Понимаете, полез под подушку за часами, а она меня и ужалила, -- словно оправдываясь, пробормотал Павлик. Вокруг нас собрались уже все, разбуженные неистовым криком повара. -- Сыворотку быстро! Она в моей палатке! -- приказал я. И Женя сразу бросился с фонарем на поиски. Все мы знали, что с египетской коброй шутить нельзя. Я быстро стянул Павлику руку шнурком и сделал несколько надрезов бритвой в месте укуса. Павлик охнул и закряхтел. -- Сколько прошло времени после укуса? -- Минуты три, не больше. Я сразу вскочил, а тут Ханусси закричал... -- Аллах разбудил меня вовремя, я увидел, как ганеш выползает из палатки, и убил его, -- начал объяснять старик, но я не слушал его. Прошло уже три мунуты, а может быть, и больше. Сколько их осталось в нашем распоряжении? Через пять минут после укуса кобры человек теряет сознание так внезапно, что даже не успевает вскрикнуть, голосовые связки его парализует змеиный яд. А через десять минут наступает смерть... Минутная стрелка на моих часах, казалось, мчалась как бешеная. Подскочивший Женя сунул мне в руки шприц и пузырек с сывороткой. Какое счастье, что я держал ее наготове и так быстро нашли! Но ведь змеи редки в этих краях, они чаще встречаются в низовьях Нила, недаром изображение кобры служило в древности эмблемой Нижнего Египта. Хотя здесь, в горных долинах, их тоже, наверное, немало. Но как могла она забраться под подушку?.. Эти отрывочные мысли чехардой мелькали у меня в голове, пока я дрожащими руками набирал в шприц спасительной сыворотки. Павлик вдруг мягко начал валиться набок. Его тут же подхватили, удержали. И я быстро сделал укол. Минуты две, показавшиеся нам бесконечными, Павлик лежал неподвижно на песке. Потом он слабо застонал и открыл глаза. Только теперь, видно, он испугался по-настоящему, лицо у него побледнело, осунулось и приняло какое-то по-детски растерянное выражение. -- Грейте скорее воды, кипятите чай, -- распорядился я. -- И готовьте машину. Самое страшное, кажется, миновало. Но его надо было немедленно увозить отсюда. Наверняка еще потребуется помощь опытного врача. А где его взять? Добраться бы до Нила, а там можно по радио вызвать самолет из Асуана, там на строительстве опытные врачи. -- Быстро матрац в машину, устройте его поудобнее, -- продолжал командовать я, направляясь в палатку, чтобы одеться. -- Мы поедем вперед, а вы свертывайте лагерь и следуйте утром за нами. "Вот и кончились наши поиски", -- промелькнула горькая мысль, но тут же пропала, оттесненная массой неотложных забот. Когда я через несколько минут вышел из палатки, уже готовый в дорогу, ко мне подошел старый Ханусси, волоча за хвост по песку большую кобру. Голова у нее была размозжена чем-то тяжелым. -- Ударил палкой, -- пояснил он. -- Я много их убивал, когда работал в Луксоре и Тель-аль-Амарне. Как увидел, что ганеш выползает из палатки, сразу схватил палку и... Но у меня и на этот раз не хватило времени, чтобы узнать поподробнее, как все это произошло. Надо было спешить, действовать. Я торопливо пожал старику руку, поблагодарил его и пошел к машине, в которую уже уложили Павлика. Он был в сознании, но все время стонал. Рука вздулась и посинела. Поколебавшись, я на всякий случай сделал еще один укол, хотя и не знал, нужно ли это. Мы напоили Павлика горячим чаем и тронулись в путь. Никогда, наверное, не забуду этой бешеной поездки по ночной пустыне. В слабом свете фар она казалась ровной, как крышка стола. Но стоило прибавить скорость, как предательские рытвины и бугорки подбрасывали машину с такой силой, что мы стукались головами о брезентовый тент и падали друг на друга. Останцы призраками вырастали вдруг перед самой машиной, и шофер едва успевал выворачивать баранку. Но держался он молодцом: выжимал из машины все, что было возможно. При каждом сильном толчке я испуганно поворачивался к Павлику. Ему доставалось трудно, но он пытался успокоить меня, приговаривая: -- Ничего, ничего, Алексей Николаевич. Я живучий... Потом вдруг спросил: -- Как же все-таки эта проклятая змея попала под подушку? -- Ну, брат, на то она и змея. Что я мог еще ответить? Кажется, мы принимали все меры предосторожности: спали не на земле, а на раскладушках, хотя многие и ворчали: незачем, дескать, их таскать по пустыне, мягче спать прямо на песке. Но вот змея все-таки ухитрилась забраться в палатку да еще каким-то образом вползла на койку и спряталась под подушкой. Хорошо хоть сыворотка оказалась под рукой. А вот рацию мы не захватили зря. Тогда можно было бы не мчаться сейчас по ночной пустыне, а вызвать самолет прямо сюда. Сесть он смог бы на любой площадке. "Ладно, -- оборвал я себя. -- Нечего сожалеть о том, что не сделано. В будущем постарайся действовать умнее, а пока остается одно -- как можно скорее добраться до базы". Мы приехали туда только к полудню. Стремительно промчались по улицам селения, подняв тучу пыли, и сразу взбудоражили всех. Навстречу нам из палатки выскочила Зиночка, заахала, начала тут же зачем-то кипятить воду на примусе. Андрей Аккуратов на своих руках только успел перенести Павлика из машины в палатку, как вокруг уже собрались почти все наши рабочие во главе с раисом. Посмотрев на Павлика, снова впавшего в забытье, раис покачал головой и торопливо ушел куда-то. Быстро наладив рацию, мы начали вызывать Асуан. Он не сразу откликнулся сквозь треск разрядов и разноголосицу других станций. Воздух был насыщен электричеством -- значит, скоро начнет дуть неистовый летний хамсин. Наконец связь удалось наладить. Я коротко объяснил, в чем дело, и попросил срочно пригласить к микрофону какого-нибудь опытного врача и одновременно сообщить о нашей беде советским специалистам на строительстве плотины. Тепе