ных горах? Но зато здесь и грабителям никто не мог помешать спокойно и обстоятельно заниматься своим воровским тайным промыслом, -- как же он этого не учел? А вдруг Хирен снова применил ту же хитрость и подсунул грабителям еще одну пустую гробницу? Ведь у нас нет никаких доказательств, что в саркофаге находилась его мумия. Как проверить это теперь -- через тридцать три века? Так я размышлял, бродя по мрачным коридорам подземелья и ожидая разрешения начать исследовать погребальную камеру. Сабир тем временем облазил с приборами всю гору и нашел несколько выходов радиоактивных пород. А неподалеку ему удалось обнаружить старый, давно заброшенный карьер. Видимо, именно из него брали гранит для облицовки ложной камеры в пирамиде, открытой Красовским. Когда же, наконец, пришлют разрешение? Но раньше его пришла совершенно непонятная и загадочная телеграмма. Ее под вечер привез на беговом верблюде -- дромадере -- нарочный: "Я знал об этом четырнадцать лет назад, однако гробница может исчезнуть избежание лейте на порог вино молоко смешанное медом. Джон Кайрус". ГЛАВА XVII. МУМИЯ В ПЕСКЕ В полной растерянности я вертел телеграмму в руках, тщетно пытаясь понять таинственные слова. Кто был этот неведомый Джон Кайрус, приславший мне какую-то тарабарщину из Дейтона, штат Огайо, США? О чем он знал еще четырнадцать лет назад? Откуда он вообще знает, что мы отыскали гробницу, и как это она может исчезнуть? И зачем я должен лить на какой-то загадочный порог "вино молоко смешанное медом"? Чепуха какая! Телеграмма переходила из рук в руки, и, наконец, Женя высказал догадку: -- А не мистик ли это какой-нибудь приветствует и напутствует нас? Мне сразу вспомнились самые невероятные звонки, какими замучили меня разные энтузиасты в Ленинграде после рассказа по телевидению о загадках пирамиды и потерянных дневниках Красовского. -- Пожалуй, верно, -- согласился я. -- Но откуда же он мог узнать в своем Дейтоне, что мы тут нашли гробницу Хирена? От потусторонних духов на спиритическом сеансе? Но все разъяснилось на следующий день, когда вдали заклубилась пыль и к нашему лагерю на бешеной скорости подкатился "додж", битком набитый корреспондентами. Они тут же стали атаковать меня с блокнотами в руках, совать всем под нос микрофоны и стрекотать кинокамерами, заглушая наши протесты. .Оказывается, вести о нашем открытии уже успели каким-то образом просочиться в прессу -- и, конечно, неимоверно перевранные и сказочно приукрашенные. "Сияние золота из Заколдованной Гробницы", "Фараон Хирен -- незаконный сын еретика Эхнатона", -- с ужасом читали мы аршинные заголовки в газетах. Пришлось срочно закрывать вход в гробницу прочной железной решеткой и устанавливать возле нее форменный караул из сотрудников экспедиции. Мирный и деловитый покой пустыни был безнадежно нарушен. На другой день прибыла новая группа корреспондентов. Но зато с ними приехал и специальный представитель Службы древностей, которому поручалось провести вместе с нами обследование гробницы. Это был известный египетский археолог Закария Шакур. С ним вернулся и Толя Петров, уже совсем здоровый. Подвижный и весьма деловитый, постоянно приговаривавший словечко "дорогой", Шакур тут же принялся умело наводить порядок: распорядился не подпускать никого из корреспондентов к входу в гробницу ближе чем на сто метров, предложил им покинуть территорию нашего лагеря и устроить свой собственный в сторонке и -- главное -- избавил нас от необходимости кормить всех этих непрошеных гостей. Теперь можно было спокойно приступить к работе. Утром мы с доктором Шакуром торжественно вскрыли запечатанную дверь погребальной камеры. Нас сопровождали только Павлик с двумя рабочими-египтянами и геолог Сабир. ...Расписной ларец из черного дерева, всю крышку его занимает раскрашенный рисунок превосходной работы: фараон Хирен в виде разъяренного льва попирает лапами своих врагов. Деревянное резное ложе, на нем какая-то круглая шкатулка с инкрустациями из слоновой кости. Балдахин с узорами; его, наверное, поднимали над троном. Но все изорвано, поломано, перебито! Рассматривать отдельные детали пока нет времени. Мы сфотографировали камеру с нескольких точек, потом начали составлять точный план с указанием, где именно, на каком квадратике пола лежит та или иная вещь. Каждая находка при этом получала свой номер, -- короче говоря, началась та размеренная, скрупулезная работа, которая и составляет основу труда археолога на раскопках. Только закончив ее, можно было вынести из камеры найденные вещи и рассмотреть их как следует -- и лишь потом перейти к детальному исследованию фресок и надписей на стенах. По настоянию Сабира работать приходилось в специальных защитных костюмах, столь же, наверное, стеснявших движения и неудобных, как средневековые латы. Едва напялив их, мы сразу становились совершенно мокрыми от жары. Так мы работали, перебрасываясь отрывочными фразами: -- Это, кажется, ритуальная плетка? -- Запишите: геральдическая плеть "нехеху". Какой у нас там следующий номер, дорогой? А время от времени, врываясь в наши разговоры, в камере снова и снова повторялся все тот же заунывный полустон, полувздох... Признаться, эти звуки начинали мне действовать на нервы, хоть я и старался не подавать виду. А каково было суеверным грабителям услышать их в полной тьме? Каждый раз, когда раздавалось зловещее завывание, Сабир вздрагивал, а Павлик начинал озираться по сторонам. Но первым не выдержал доктор Шакур. -- Вот шайтан, йесхатак! -- выругался он. -- Надо заткнуть ему глотку. Еле уговорил его не осматривать до поры до времени стены в поисках скрытого источника удручающих стонов. Сначала надо было разобрать вещи, раскиданные грабителями по всей камере, чтобы не затоптать их ненароком. Точно зафиксировав, в каком положении находился каждый предмет, мы начали их постепенно выносить из камеры, рассматривать и упаковывать. Это была очень сложная и кропотливая работа. Вытаскивая осторожно по одной вещи из наваленных в беспорядке груд, мы словно играли в какието утомительные бирюльки. Вот сандалии, расшитые узором из бусинок. Их опасно даже взять в руки, тотчас рассыплются. Нужно тут же, на месте, пропитывать их парафином и потом терпеливо ожидать два-три часа, пока он затвердеет. А как вынести из гробницы вот это ложе из черного дерева с резными фигурками причудливых зверей по углам? Придется его разбирать, выносить по частям и снова собирать уже на свежем воздухе. -- Нашел! -- вдруг закричал Павлик. -- Вот он, голосистый дух фараона! Я так увлекся работой, что перестал слышать зловещие стоны, уже привык к ним, как привыкают клепальщики к вечному грохоту своих молотков, и не сразу понял, о чем это он говорит. Павлик стоял возле извания коршуна в головах саркофага и пытался заглянуть куда-то в клюв сумрачной птицы. Я пробрался к нему. -- Разбирал эту корзиночку, а он как застонет над самым ухом, -- торопливо пояснил Павлик. -- Звук идет, несомненно, отсюда. Послушайте. Мы постояли несколько минут в полном молчании. И вдруг коршун жалобно застонал! Звук явно исходил откуда-то из клюва каменной птицы. Павлик прикрыл клюв рукой, -- и стон сразу оборвался. Так нам удалось, наконец, установить источник замучивших нас таинственных стонов и избавиться от них, просто заткнув клювы коршунов ватой. Оказалось, что в толще горы был пробит узкий вентиляционный колодец, по нему воздух и проходил к изваяниям птиц, стоявших на страже возле саркофага. Еще несколько дней мы продолжали заниматься разбором и упаковкой находок, вынесенных из погребальной камеры. А Сабир снова начал часами возиться в ней со своими приборами, -- теперь, когда коршуны перестали оплакивать печальную судьбу Хирена, он чувствовал здесь себя гораздо спокойнее и мог закончить изучение радиоактивной облицовки. Андрюша Аккуратов до позднего вечера засиживался в палатке, отведенной под походную лабораторию. Склонившись над шатким столиком в неудобной, утомительной позе, он своими грубыми на вид, но поразительно ловкими пальцами по сто раз складывал так и этак крошечные обломки инкрустации, терпеливо подгонял их один к другому, пропитывал скрепляющими растворами, склеивал -- и постепенно из кучки безнадежного мусора возрождался прекрасный ларец. Ему помогали Женя Лавровский и Зиночка, но долго не выдерживали: затекала спина, шея не поворачивалась, начинали дрожать руки. Приходилось делать перерывы, чтобы прогуляться по лагерю. Но Андрей все работал, не разгибая спины. А рядом, задумчиво и меланхолически посвистывая, Казимир Петрович так же неутомимо зарисовывал одну находку за другой. Находки эти сами по себе были любопытны, но, к сожалению, ничего не проясняли в судьбе Хирена, -- обычная погребальная утварь. Интересны, пожалуй, были боевые колесницы, к сожалению, сильно пострадавшие от рук грабителей. Резные, легкие, на высоких колесах, они, видать, развивали большую скорость. Днища их были сплетены из кожаных ремней, покрытых шкурами. Они отлично пружинили и тем самым вполне заменяли рессоры, которых египтяне еще не знали. Опахала, красивые трости с длинными гнутыми ручками... Алебастровые сосуды для благовоний. Ящички и сундуки с одеждой, обувью. Фараона заботливо снарядили в загробный путь, из которого, как он сам напоминал в своих стихах, уже нет возврата... И ушебти, ушебти, без конца ушебти в самых неожиданных местах, -- и у всех та же навеки застывшая улыбка, как и у большой статуи фараона в углу погребальной камеры. На ее постаменте оказалась очень интересная надпись: "Я вложил истину внутрь себя, я чувствую отвращение ко лжи, ибо я знаю, что сын Атона Неферхеперура Уаенра радуется ей". Неферхеперура Уаенра -- тронное имя фараона Эхнатона! Это говорило о многом: значит, Хирен почитал покойного реформатора, считал его своим учителем и наставником, и, видимо, старался продолжать его начинания. Возникла сложная проблема: как вынести из гробницы эту великолепную статую? Ей место в музее, а не здесь, в подземелье пустынных и диких гор. Но сначала надо разобрать и вынести все остальные вещи, очистив для нее дорогу. Работа подвигалась медленнее, чем хотелось, потому что очень уж докучали непрошеные гости. Кроме корреспондентов, появились даже туристы -- какой-то предприимчивый делец привез их в двух автобусах прямо по пескам из Асуана. Они приехали сюда, будто на пикник. Толпились у решетки, закрывавшей вход в пирамиду. Табунами ходили за каждым из нас, щелкали бесчисленными фотоаппаратами, выпрашивали сувениры: "Ну, хоть радиоактивную песчинку из гробницы!". Наконец Шакуру это надоело, и он вызвал целый взвод пограничной стражи. Теперь рослые, статные солдаты-нубийцы держали галдящую толпу на приличном отдалении от гробницы. Но в довершение всего появились, наконец, и гости, прибытия которых я как-то давно ожидал и опасался: все на том же знакомом потрепанном "доджике" прикатили Вудсток и Афанасопуло. Афанасопуло, как всегда, молчал, кланялся и величественно разглаживал роскошные усы. Вудсток восхищенно ахал, восторгался нашей удачей, но глаза его оставались все время холодными и грустными. Я отвечал ему весьма сухо. Может, это выглядело и невежливо, но у меня, право, не было никакого желания беседовать с этими проходимцами. Будь моя воля, я бы вообще не подпустил их близко к гробнице. Но доктора Шакура Вудсток сумел очаровать наигранными восторгами и постоянным упоминанием имени своего папаши. Он не только разрешил им осмотреть гробницу, но даже сам повел по всем подземным переходам. Я отказался от такой чести и продолжал работать. Вернувшись, Лесли Вудсток выпил с доктором Шакуром коньяку и стал еще красноречивее. Он все восхищался, удивлялся, поражался нашей невиданной удаче, пытаясь втянуть меня в разговор! Но я упрямо отмалчивался. Эта, наверное, забавная со стороны, но весьма мне надоевшая беседа была вдруг прервана самым неожиданным образом. В палатку внезапно вбежал один из рабочих и крикнул: -- Там человек, йа устаз! Там человек в песке! -- Какой человек, нассаб [Мошенник (арабск.).]? -- сердито оборвал его доктор Шакур. -- Что ты врываешся, как магнун [Сумасшедший (арабск.).], дорогой? -- Простите, йа саадат бей. Там мумия в песке... Как ни удивительна была весть, я готов был поклясться, что почему-то больше всех она поразила Вудстока и Афанасопуло. Я как раз смотрел на них в этот момент и заметил, с каким выражением они переглянулись между собой. Почему? Задумываться некогда. Через мгновение мы уже все наперегонки мчались к гробнице. При виде нас рабочие, разбиравшие песчаный завал, радостно зашумели, предвкушая традиционный богатый "бакшиш" за редкостную находку. Они расступились -- и я увидел торчащую из песка скорченную руку, обмотанную потемневшими от смолы и благовоний бинтами! Присев на корточки, я начал осторожно разгребать песок. Доктор Шакур помогал мне с другой стороны. Постепенно обнажалась укутанная в пелены мумия. Царские знаки -- коршун Нехебт и священная змея Буто на головной повязке, имя фараона в овальном картуше... -- Это Хирен! -- воскликнул Шалур. Да, перед нами, несомненно, лежала мумия фараона Хирена, которую я уже отчаялся найти. Но теперь вот она, передо мной, -- и конец всем сомнениям, колебаниям и смутным надеждам, таившимся где-то в глубине души. Теперь никаких сомнений не оставалось: мы действительно нашли гробницу Хирена -- на сей раз настоящую, а не ложную, -- и дотла разграбленную еще в глубокой древности. Вот оно, неопровержимое доказательство, -- мумия самого фараона. Грабители содрали с нее все драгоценности и потом, словно в отместку, бросили ее в глубокий колодецловушку, приготовленную для них Хиреном. Они все-таки перехитрили его. Мумия пролежала века в песке на дне колодца. И вот теперь, выгребая песок, наши рабочие случайно нашли ее. Все стало ясно. Вудсток -- только тогда я заметил, что он прибежал с нами и стоит за моей спиной, -- вдруг чтото быстро сказал Афанасопуло на каком-то незнакомом мне языке. Тот коротко, односложно ему ответил. -- Доктор Шакур, мне кажется, что запрет посторонним присутствовать при раскопках должен распространяться на всех без исключения, -- сказал я. Археолог поспешно закивал и повернулся к непрошеным гостям: -- Господа, я должен просить вас покинуть гробницу. Вы злоупотребляете моим гостеприимством, дорогой. Вудсток посмотрел на меня, криво усмехнулся, и они с Афанасопуло молча пошли к выходу. Больше я их в этот день не видел и уже надеялся, что не увижу никогда. Но, оказалось, они вовсе не уехали и вскоре снова дали о себе знать самым вызывающим образом. ГЛАВА XVIII. ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ НАДПИСЬ Когда мы вынесли мумию на поверхность, отгоняя наседавших со всех сторон репортеров, доктор Шакур сказал: -- Придется мне вызывать самолет и срочно везти ее в Каир. Здесь, в песках, мы не сможем ни сохранить ее, ни тем более исследовать. А вы пока продолжайте работу один, дорогой, со своими коллегами. Это было правильное решение, и я не стал возражать. Мы тут же связались по радио с Каиром. Уже на следующее утро прилетел самолет, и фараон Хирен, закутанный в погребальные покрывала, отправился в последний путь над пустыней, которую любил так, что даже выбрал местом последнего упокоения. Завал был теперь полностью расчищен, и мы могли осмотреть до конца нижний коридор. Он скоро кончался, и там была дверь -- приветливо раскрытая, незапечатанная и не разбитая. А за нею оказалась тесная, почти квадратная и совершенно пустая комнатка. Совсем голые, без рисунков стены, и на одной из них, прямо перед входом, написано четкими, я бы даже сказал -- щеголеватыми, иероглифами: "Сердца злы, каждый грабит ближнего. Человек с ласковым взором убог, добрым везде пренебрегают. Человек, на которого надеешься, бессердечен. Нет справедливых. Земля -- притон злодеев. Я подавлен несчастьем. Нет у меня верного друга. Злодей поражает землю, и нет этому конца..." Сколько должен был пережить, чтобы написать эти горькие слова, человек, в молодости так радостно славивший жизнь: Проводи день радостно, друг, Вдыхай запах благовоний и умащений... Оставь все злое позади себя. Думай лишь о радости -- до тех пор, Пока ты не пристанешь к стране, любящей молчание. Я вернулся в погребальную камеру доканчивать работу. Она уже опустела, все вещи из нее вынесли, описали, упаковали. Теперь можно без помех заняться фресками и надписями на стенах. Роспись оказалась довольно традиционной, она изображала обычные религиозные и погребальные сцены. Необычным было одно: повсюду в качестве главного божества присутствовал солнечный Атон. Даже после смерти Хирен упрямо продолжал отстаивать дорогие своему сердцу преобразования его учителя Эхнатона! Увлеченный работой, я как-то сначала не замечал, что в камеру по нескольку раз в день заходит Сабир -- то с радиометром, то еще с какими-то приборами. Бродит вдоль стен, подносит приборы к потолку, влезая на лесенку-стремянку, и все что-то бормочет при этом. Наконец меня это заинтересовало, и вечером, после ужина, я спросил его: -- Что вас заботит, Али? Ведь вроде вы уже провели все измерения и даже написали отчет. -- Кажется, я поспешил и придется писать дополнение. -- Какое? -- Странные вещи творятся в этой гробнице, -- придвинувшись ко мне и понизив голос, ответил он. -- Вы можете считать меня суеверным, но приборы -- они ведь не могут заблуждаться, как люди? -- И что же они показывают такого необычного, ваши приборы? Сабир достал из полевой сумки листочек бумаги, весь исписанный цифрами и каким-то формулами, и положил его на стол. -- Вот, я пересчитывал раз десять. В камере не только повышенная радиоактивность. Там еще магнитометр показывает присутствие какой-то намагниченной массы. Не в самой камере, а над ней. Понимаете, как будто там есть еще железорудное тело... Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Я старался понять, что он мне говорит, а он -- убедиться, понял ли я. Потом я неуверенно спросил: -- Вы хотите сказать, Сабир, что нашли не только месторождение урана, но и железной руды? Он пожал плечами и покачал головой: -- Не знаю. Облазил все склоны горы -- никаких особых признаков крупного железорудного тела. Не может же это быть руда в виде какой-то одиночной небольшой линзы? -- Вы хотите сказать, что над погребальной камерой спрятано нечто железное? -- Голос у меня дрогнул. -- Не знаю, -- упрямо повторил Сабир, теребя усики. -- Знаю только, что в этой проклятой гробнице творятся странные вещи. Они озадачивают не только меня, но и мои приборы. Почему в одном месте -- только в одном! -- в коридоре, который ведет к погребальной камере, -- помните, где вы еще провалились в ловушку? -- приборы тоже отмечают повышенную радиоактивность? Хотя и тут стены коридора сложены из обычного, вовсе не радиоактивного песчаника. Вы можете это объяснить? -- Пойдемте утром в гробницу и поищем вместе. Так мы и сделали. По пути к погребальной камере Сабир поднес в одном месте капсулу радиометра к потолку коридора -- и прибор тревожно защелкал. Передвинул ее немного дальше -- радиометр замолчал и вновь подал голос, лишь когда мы вошли в камеру. Здесь неожиданно вдруг повел себя магнитометр, как, впрочем, и рассказывал вчера Сабир. Стоило только поднести прибор к потолку, как стрелка на шкале начинала тревожно метаться. -- Там железо! -- сказал Сабир, грозя пальцем потолку гробницы. Тогда взялся за исследования я. Долго выстукивал молоточком потолок, прислушиваясь, какой получается звук. Нет, не похоже, чтобы там были пустоты. Стали стучать в коридоре, в том месте, где тревожно щелкал радиометр. И здесь, судя по признакам, сплошная монолитная глыба скалы. Но загадку надо было как-то разрешить. И я дал распоряжение пробить в этом месте облицовку потолка. Ничего особенно страшного, потом заделаем снова. Мы стояли и молча наблюдали, как двое рабочих кирками разбивают древнюю облицовку. Работать под потолком им было неудобно. Они подбадривали себя монотонными криками: -- Йалла! Йалла! ["Пошла! Пошла!" (арабск.).] Во все стороны разлетались острые осколки. Вот кончилась облицовка, за ней показалась коренная гранитная порода, из таких сложены все эти горы. Значит, мы ошиблись, и зря затеяли все это. Я уже хотел сказать рабочим, чтобы они кончали свою бессмысленную разрушительную работу, как вдруг Сабир опередил меня резким возгласом: -- Стоп! Это ведь та же порода, какая использована для облицовки камеры! -- Ну и что? -- не понял я. -- Как что? Это явно плита, плита из радиоактивного гранита. Она обтесана человеческими руками и закрывает какой-то вход! Я стащил перепуганного рабочего с лесенки, сам вскарабкался на его место и заглянул в пролом. Да, гранитная глыба, прятавшаяся под облицовкой, несомненно, хранила следы обработки. Мы напали на какой-то потайной ход, оставшийся неизвестным грабителям! Нам удалось расширить отверстие в облицовке так, что стали видны края плиты. Она была наглухо пригнана к окружающим скалам и, видимо, представляла собой монолитную тяжелую глыбу; именно поэтому и не удалось угадать, по стуку, что за нею скрыт проход. Не оставалось ничего иного, как пробивать насквозь эту забронированную радиоактивным гранитом потайную дверь. Так мы и сделали. Ах, какой тяжелой оказалась эта работа! Мы долбили гранит в очередь с рабочими, сменяя друг друга. И только теперь, пожалуй, поняли, каким адским был труд древних строителей и рабов, добывавших эти несокрушимые глыбы в каменоломнях. Плита оказалась толщиной в три метра! Но вот последний удар. Кирка пробила сквозное отверстие и застряла в нем. Мы вытащили ее, и я, подсвечивая фонариком, заглянул в отверстие. -- Ну что? -- нетерпеливо спросил стоявший внизу Сабир. -- Вы были правы. Это коридор. -- Отлично! Давайте ломать дальше. Мне и самому нестерпимо хотелось поскорее узнать, что же скрывается за этой глыбой. Но именно теперь-то и следовало быть вдвойне осторожней и спокойней. Я объяснил геологу, что нам придется заделать пробитое отверстие, запечатать потайной вход и ждать возвращения доктора Шакура. Без разрешения Службы древностей мы не имели права вести дальнейших работ. В тот же вечер я отправил подробную радиограмму в Каир и стал ждать. А чтобы ожидание не стало затяжным кошмаром и постоянным искушением, я прибегнул к старому испытанному средству -- работе. С утра отправился в погребальную камеру, чтобы продолжать срисовывать надписи и снимать эстампажи фресок. Вот тут-то и подстерегал меня совершенно невероятный сюрприз! Сняв эстампаж очередной фрески, я стал рассматривать надпись, помещавшуюся чуть повыше ее. Она обведена картушем -- значит, это какое-то царское имя. Продолговатый прямоугольник с прорезью внизу, потом деревце, а этот значок -- условное изображение престола. Какое странное имя, ничего не понимаю!.. В этом углу было темновато. Я подставил лесенку и взобрался на нее, чтобы разобрать загадочную надпись получше. В защитном костюме это было страшно неудобно. Прямоугольник означает обычно дом. С деревом -- все ясно. Значок "сидение" может означать "место" или "престол", но также простое сочетание двух согласных --"ст". Все вроде понятно, а получается какая-то абракадабра. Никто не слышал о фараоне с таким нелепым именем! "Ладно, срисую и разберусь на досуге", -- подумал я, перевел взгляд на соседнюю надпись -- и едва не свалился с лесенки... Маленький кружок с точкой в середине -- "свет". Потом две шагающие ноги, как их изображают обычно дети, -- это значит "идти, двигаться". А дальше длинный ряд условных значков, которыми древние египтяне обозначали цифры: дважды повторяется "палец", восемь раз подряд -- "лист лотоса", потом пять свитков "веревки"... Что же это получается? Двадцать восемь тысяч пятьсот семьдесят одна целая и три седьмых "речной меры"... Какое громоздкое число! Я начал машинально переводить его в привычные километры. "Речная мера" была самой крупной у египтян для определения расстояний. Она равнялась двадцати тысячам "локтей" -- это примерно десять с половиной километров. Значит, в переводе на километры получается триста тысяч... Да, совершенно точно -- триста тысяч километров. Что?! Только теперь до меня дошел смысл надписи: "Свет... движется... триста тысяч километров..." Мне показалось, что я схожу с ума. Ведь это означает, будто за много веков до нас Хирен уже знал один из величайших законов природы, на основе которого Эйнштейн построил всю теорию относительности: скорость света равна тремстам тысячам километров в секунду! Невероятно? Но ведь я вижу эту надпись на стене гробницы своими собственными глазами. "Вот если бы я стал доказывать, будто Хирен за тридцать веков до Эйнштейна вывел формулу E=mc^2 -- вот тогда вы могли бы отправить меня в сумасшедший дом..." -- вспомнились мне шутливые слова Моргалова. Больше я не мог работать и поспешно ушел из гробницы, решив пока никому не говорить про эту немыслимую надпись. Весь остаток дня, уединившись в своей палатке, я ломал над нею голову. Но она была проста до глупости: всего два иероглифа, не допускающие иных толкований, и цифры -- главное, совершенно точные, неумолимые цифры -- триста тысяч... Чувствуя, что голова опять начинает кругом идти, я взялся за надпись в картуше. Вот она-то, наоборот, выглядела совершенно темной и запутанной. -- Дом... дерево... престол, -- бормотал я. -- Или может: "пр" и "ст", но что это означает? И при чем тут тогда дерево?.. Утром я собирался пораньше отправиться в гробницу, чтобы все проверить на свежую голову. Но не успели мы позавтракать, как в лагерь буйной толпой ворвались репортеры и засыпали меня градом вопросов: -- Куда ведет открытый вами потайной ход? -- Почему вы не допускаете в него прессу? -- Вечно у русских какие-то секреты! Откуда они пронюхали о нем? Мы с Сабиром договорились держать наше открытие в тайне. Содержания радиограммы никто не знал, кроме нашего радиста, а в нем я совершенно уверен. Вероятно, проболтался кто-то из рабочих. Мне не оставалось ничего другого, как только сказать, что действительно вчера был обнаружен неизвестный ранее ход, но поскольку он еще не исследован и доступ в него закрыт до возвращения доктора Шакура, я не считаю возможным устраивать никаких скороспелых пресс-конференций. -- А меня вы тоже отказываетесь пропустить в гробницу, чтобы ознакомиться с потайной дверью? -- вдруг услышал я голос Вудстока и быстро отыскал его взглядом в толпе журналистов. Вопрос был столь наглым, что я растерянно пробормотал: -- А вас-то по какому, собственно, праву? -- Ну, хотя бы по праву первооткрывателя этой гробницы, -- спокойно ответил Вудсток, пробираясь сквозь толпу ко мне. Кругом поднялся страшный шум. Вудсток поднял руку, требуя внимания. Со всех сторон к нему, словно змеи, потянулись микрофоны. -- Мне, видно, придется сделать важное сообщение, господа -- раскланиваясь, продолжал Вудсток. -- По некоторым соображениям ума мы не спешили с ним, но теперь, кажется, время пришло. Но сначала позвольте задать несколько вопросов начальнику русской экспедиции. Он повернулся ко мне и спросил: -- Скажите, а вчера... Вчера вы больше ничего любопытного не открыли в гробнице? Я вовсе не собирался отвечать на его нахальные вопросы и вообще вступать с ним в какие бы то ни было пререкания. Но этот вопрос был таким неожиданным, что я невольно проговорил: -- Не понимаю... -- Ну, скажем, изучая фрески в погребальной камере, вы ничего любопытного не заметили? Откуда же он мог узнать?! -- Почему вы молчите? -- крикнул кто-то из репортеров. -- Отвечайте! -- Вас смущает мой вопрос? -- наседал Вудсток, умело подлаживаясь под настроение этой толпы, жаждущей сенсаций или, на худой конец, хоть маленького скандала. И он умело управлял ею своими вкрадчивыми, ложно-значительными вопросами, словно умелый дирижер -- послушным оркестром. Я чувствовал, что меня втягивают в какую-то провокацию. Молчать было нельзя, и я ответил: -- Да, вчера на стене погребальной камеры я действительно обнаружил надпись, но она пока не поддается расшифровке. -- Может быть, вы познакомите с ней нас? -- наседал Вудсток под одобрительные возгласы корреспондентов. -- Не считаю это возможным до конца расшифровки... -- Тогда я сам это сделаю за вас. Вы нашли надпись, которая гласит: "Скорость света в пустоте составляет триста тысяч километров в секунду..." И поверили, будто ее оставил Хирен? -- Так это ваши... -- Я прямо задохнулся от негодования, а кругом гремел хохот. Как же я не заметил, что надпись свежая! Хотя там было темно, и она вырублена не на штукатурке, а прямо на гранитной скале. Это нередко вводит в заблуждение и при хорошем освещении. Вудсток шутовски поклонился мне и насмешливо сказал: -- К сожалению, я не смог подобрать подходящего иероглифа для пустоты. Древним египтянам было неведомо такое отвлеченное понятие... Но я уже не слушал его, потому что теперь мне вдруг стала ясна и вторая странная надпись -- то нелепое сочетание иероглифов в картуше. Это вовсе не имя неведомого фараона, а просто глупейшая примитивная запись фамилии этого авантюриста египетскими иероглифами! "Wood" -- лес, и надпись можно понимать так: "Этот дом -- место (или престол) Вудстока". Вторая половина его фамилии "Stock" -- опора, может означать еще и "акционерный капитал" на жаргоне бизнесменов. Тоже вполне в его духе! Но зачем он все это сделал? Почему скрывал до сих пор, что обнаружил гробницу раньше нас? Почему не растрезвонил об этом на весь мир? И для чего затеял теперь эту глупейшую и наглую комедию? И тут меня словно осенило: да они попросту не имели разрешения на раскопки! Видимо, Вудстоку уже давно не доверяют в Египте. Вместо славы их ожидали допросы, возможно, арест и даже высылка из страны. Они проникли в разграбленную гробницу всего за день-два до нашего появления. Мы их вспугнули, и тогда Вудсток придумал этот ловкий ход с надписью. Поставив как бы заявочный столб, он в любой момент мог поднять шум и втянуть нас в какую-нибудь провокацию. Кажется, этот момент наступил. Положение создалось сложное, а я не был дипломатом и не знал, как из него выпутаться. -- Итак, -- грозно начал Вудсток и вдруг замолк на полуслове, подняв голову и к чему-то прислушиваясь. Все притихли. И сразу стал отчетливо слышен рокот приближающегося самолета. Знакомый "бичкрафт"... Это возвращался доктор Шакур! Я воспользовался наступившей паузой и стал проталкиваться сквозь толпу. -- Куда вы? А ваш ответ? -- загалдели репортеры, хватая меня за рукав. -- Мы продолжим разговор, -- отмахнулся я. -- А сейчас я должен встречать самолет. Всей толпой они побрели за мной к посадочной площадке. Самолет уже приземлился и, покачиваясь, остановился неподалеку от нас, на время скрывшись в туче поднятой пыли. Когда она рассеялась, дверца кабины открылась и оттуда выглянул доктор Шакур. Лицо его расплылось в радостной улыбке при виде столь торжественной и многолюдной встречи. Приветственно помахивая рукой, он начал спускаться по лесенке. -- Ну как, дорогой? Приветствую вас! -- Он сжал мою руку в своих ладонях и долго тряс ее, заглядывая ласково в глаза. -- У вас, чувствую, большие новости. Но и у меня для вас приготовлен сюрприз! Я уже хотел поскорее рассказать ему о скандале, который затеял Вудсток, как вдруг увидел двух рослых людей в одинаковых плащах и серых шляпах, спустившихся по лесенке вслед за археологом. Они еще с высоты трапа искали кого-то глазами и теперь, не обращая на меня внимания и даже не представившись, торопливо прошли мимо нас. Я оглянулся им вслед и увидел, как они, рассекая толпу, подошли к Лесли Вудстоку, начавшему медленно пятиться при их приближении. -- Мистер Вудсток? -- учтиво спросил один из незнакомцев. Тот сумрачно кивнул. -- Пройдемте с нами. А где ваш друг Афанасо? Ответа Вудстока я не расслышал, потому что все корреспонденты загудели и ринулись к ним. Зато я увидел папу Афанасопуло. Он стоял в сторонке с безучастным видом, сунув руки в карманы. Но усы у него поникли, а рядом, крепко придерживая его за локоть, стоял тот самый молчаливый сумрачный араб, которого привез Сабир и выдавал за своего помощника. Теперь только я понял, почему он не ходил с геологом на разведку, а все толкался среди рабочих, расспрашивая их о чем-то... Не обращая никакого внимания на крики совсем обезумевших репортеров, люди в серых плащах увели Вудстока и Афанасопуло в палатку доктора Шакура. Репортеры, конечно, повалили за ними, а мы с Шакуром остались одни. Он выслушал меня и только тогда сказал: -- Что же вы не поинтересуетесь, дорогой, какой сюрприз я вам привез? -- Мне кажется, я его только что видел... -- О нет! -- рассмеялся археолог. -- Это не по моему ведомству, пусть разбираются сами. А мой сюрприз гораздо интереснее... Он сделал маленькую паузу, чтобы произвести побольше впечатления, и выпалил: -- Это вовсе не Хирен, дорогой! -- Кто не Хирен? -- Да мумия, которую мы нашли! Просто какойто юноша лет девятнадцати, но никаких негроидных признаков. А ведь Хирен был нубийцем? -- Не может быть! -- Совершенно точно, дорогой! Он подсунул грабителям чужую мумию вместо своей! -- Тогда... -- воскликнул я и замолк, задохнувшись от невероятности той удачи, какая, быть может, нас поджидала в конце потайного хода, обнаруженного вчера. -- Да, да, конечно! -- закричал Шакур, дергая меня за руку. -- Надо немедленно вскрывать потайной ход. Не станем терять времени. ...И вот под ударами сверкающей при свете фонарей кирки постепенно расширяется отверстие в каменной трехметровой плите. Вот уже в него можно пролезть, согнувшись в три погибели... Я жестом предлагаю доктору Шакуру лезть первому, но он учтиво кланяется. -- Нет, дорогой, уступаю эту честь вам. Ведь вы обнаружили тайный ход. Протискиваюсь в пролом, делаю первый шаг -- и в тот же миг что-то рушится на меня, сбивая с ног. Песок забивает мне рот, глаза, уши... Я задыхаюсь. Песок заживо погребает меня -- и это последнее, что я еще понимаю... ГЛАВА XIX. ЗАКОВАННЫЙ В ЖЕЛЕЗО Прихожу в себя я уже в палатке. Все тело ноет, словно меня долго топтали. Надо мной склонился озабоченный Шакур, изза его плеча выглядывает Павлик. -- Вас бережет аллах! Чуть-чуть, дорогой, -- и я бы уже не смог разговаривать с вами. Еле успели вытащить. В следующий раз я пойду первым. -- А песок? -- спрашиваю я. -- Выгребают, выгребают, дорогой. Лежите! Опять надо ждать... На следующий вечер, когда я уже вышел прогуляться, меня при возвращении поджидал возле палатки человек в сером плаще и серой шляпе. -- Не можете ли вы уделить несколько минут? О, это чистейшая формальность, йа хавага... Не очень улыбается снова увидеть Вудстока, но ничего не поделаешь, и я отправляюсь следом за человеком в сером плаще. Но в палатке, куда он меня привел, нет никакого Вудстока. За походным столиком сидит и что-то пишет второй представитель полиции, а в углу пристроился прямо на коврике и спит "помощник" геолога Сабира. -- Ахлан ва сахлан, йа устаз! -- вежливо приветствует меня агент. -- Присаживайтесь. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, если не возражаете. -- Пожалуйста, -- говорю я, пожимая плечами и опускаясь на подставленный стул. -- Расскажите, пожалуйста, все, что вы знаете о господине Лесли Вудстоке. Не вдаваясь особенно в подробности, я рассказываю, как впервые встретился с Вудстоком, как потом он приезжал с профессором Меро и мы поссорились. -- Из-за чего именно, йа устаз? О чем вы говорили с ним наедине? Ага, вы и такие подробности уже знаете! Кто же их рассказал? Вряд ли сам Вудсток... Или бедуин Азиз, что возник тогда из темноты так внезапно, словно следил за нами?.. -- А вы, оказывается, обо всем осведомлены прекрасно и так, -- говорю я. -- Приходится, йа устаз, -- серьезно отвечает мой собеседник, устало потирая глаза. -- Уж вы-то должны понимать, что разные, очень разные люди странствуют по нашим пескам. И с различными целями, верно? Я начал подробно рассказывать, что предложил мне Вудсток, как мы поссорились и он ушел, а затем вернулся и пытался подарить мне карманные часы. -- Часы?! -- Агент так и подался ко мне. -- Да. А что вас так заинтересовало? -- Какие часы? Вы можете их описать подробно? -- Конечно. Старинные, с такой выгнутой крышкой. Там еще была запоминающаяся надпись: "Пока вы смотрите на часы, время проходит". Буквы немного стерлись. Потом он их подарил профессору Меро. -- А почему вы их не взяли? -- Позвольте, а почему я должен был их взять? Я не хотел принимать от него никаких подарков. -- Только поэтому, или у вас были какие-то иные причины? -- Не понимаю, почему вы так заинтересовались этими часами? -- сердито пожал я плечами. -- Хорошо, оставим их. Продолжайте, пожалуйста, йа устаз. Закончив рассказ, я спросил: -- А что он все-таки натворил, этот Вудсток? В чем вы его обвиняете? Отложив ручку, агент несколько мгновений внимательно и как бы оценивающе смотрел на меня, потом снова склонился над бумагами и неопределенно ответил: -- Много у него грехов. Мы пока еще не во всех разобрались. -- И опять, подняв голову, вдруг спросил: -- А что вы можете сказать об этих случаях с ядовитыми змеями? Они происходили, кажется, дважды? Сначала один был укушен, потом сразу двое? -- Вы подозреваете, что это не случайно? Но не Вудсток же заставил змей бросаться на моих сотрудников! -- Одну минуточку. -- И, обращаясь к кому-то за моей спиной, он коротко приказал: -- Ареф, приведи его. Я оглянулся. "Помощник" геолога вскочил, словно и не спал, и поспешно вышел из палатки. Так, значит, мне все-таки придется увидеться с Вудстоком. Кто-то откинул полог палатки, и на пороге показался... Ханусси! -- Это ваш повар, не так ли? -- спросил агент. Я молча кивнул, не сводя глаз со старика. -- Не замечали ли вы за ним каких-нибудь... странностей? Глаза старика умоляли: "Спаси! Спаси!" Помедлив, я твердо ответил: -- Нет, ничего плохого о нем сказать не могу. Ханусси-ака всегда был очень вежлив, предупредителен и честен. А что такое? Полицейский внимательно и задумчиво смотрел на меня, не отвечая, потом усмехнулся, что-то быстро записал и сказал старику: -- Ладно, убирайся, старый нассаб! Но упаси тебя аллах встретиться со мной снова. Понял? -- Эйва йа сиди, -- пробормотал старик, -- йа саадат бей, йа ["Да, мой господин... ваше превосходительство..."], -- и, низко кланяясь, исчез за дверью. -- Пожалуй, вы правы, -- задумчиво проговорил полицейский агент и, вставая, подал мне руку. -- Благода