Оцените этот текст:




     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Г.Гор. "Волшебная дорога". Роман. Повести. Рассказы
     Издательство "Советский писатель", Ленинградское отделение, 1978
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 16 ноября 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Я  играл в  лесу.  Ручей кипел у  моих ног.  Вода была желтая,  а камни
зеленые.  Траве было тепло возле ручья.  Сосны отодвинулись от  ручья.  Они,
наверно,  боялись ручья,  их  корням было жарко.  Тогда я  еще не знал,  что
горячие ручьи редкость.
     Я играл у ручья с изюбром,  вырезанным из сосновой коры Микулой. Микула
был  слепой орочон.  Правый глаз его  был мертвый,  а  левый видел все,  как
вечером, смутным.
     Я играл один. В поселке, кроме меня, не было детей.
     Между двух гор стояли три дома в  лесу и маленькая баня.  В баню бежала
горячая вода из ручья по желобку. Возле бани ходил олень, щипал мох. Это был
олень орочона Микулы.  В бане мылась моя мать.  Она сидела в сосновой бочке,
вделанной в пол,  и горячий ручей,  пахнувший горой и лесом,  бежал к ней на
колени.
     Отец стоял у окна в большом доме и чистил ружье. Он собирался на охоту.
     В двух других домах жили три китайца и орочон Микула.
     Я  любил китайцев.  В доме у них пахло пампушками.  Китайцы были легкие
люди и говорили на своем прекрасном и непонятном мне языке.
     - Коля, - просили меня китайцы, когда я приходил к ним, - сыграй, Коля.
     Я играл им на маленькой гармошке, подаренной мне проезжим кооператором.
Китайцы трогали меня быстрыми пальцами. На пальцах у них были длинные ногти,
и пальцы у них были тонкие, живые, не похожие на пухлые пальцы моего отца.
     Отец мой  был толстый человек и,  когда подымался на  гору,  пыхтел.  Я
знал,  что у него было больное сердце. Отца я боялся. Он был строгий. И мать
иногда  плакала.  Она  просилась  в  город.  Город  был  очень  далеко.  Она
жаловалась,  что вышла замуж за  нелюдима,  за  лесного бродягу,  который не
любит никого, кроме китайцев и орочон, и что гора дороже ему жены и ребенка.
Мать плакала, а отец хмурился.
     - Нина, - говорил он, - я тебя не задерживаю. Поезжай.
     Но мать не уезжала.
     Отец мой любил гору и  горячий ручей.  Он  искал что-то,  -  не золото,
которое искали китайцы, а что-то другое, что было дороже золота.
     Теперь мне  известно,  что отец мой был чудак и  что в  тайге он  искал
необыкновенных людей. Он хотел написать книгу. Отец мой не был писателем, он
был мечтателем и  в тайге собирал сказки,  записывал рассказы досужих людей,
орочон и приискателей.
     В  это  утро,  как  я  уже  сказал,  моя  мать мылась.  Ручей журчал по
деревянному желобу,  и мать моя,  как и я,  любила,  наверное,  его шум. Она
распахнула дверь мокрой рукой и позвала отца,  чтоб он сходил за водой. Отец
принес из реки ведро студеной горной воды и  подал его матери.  Я это видел.
Олень смотрел на мою мать в открытую дверь.  Отец что-то сказал матери,  она
рассмеялась и закрыла дверь.  Я видел, как показались ее плечо, белая рука и
спина,  закрытая длинными распущенными волосами.  Отец, насвистывая, пошел в
дом. Он шел покачиваясь, утренний, счастливый, и подмигнул мне. Я смотрел на
китайцев. Они сидели на высоком берегу бурной нашей реки и промывали золото.
     Ручей журча бежал в  лес.  Он  звал меня в  лес  с  собой.  Над  синими
деревьями  висело  облако,  наполовину розовое,  наполовину белое,  утреннее
облако, похожее на изюбра.
     Я  шел  по  берегу горячего ручья.  Возле  ручья росли кусты с  розовой
нежной корой.  Мне хотелось срезать ветку и сделать из нее свистульку. Я шел
по  берегу ручья и  слышал его  шум.  Показалась дорога.  Дорога была узкая,
протоптанная оленями.  Я знал,  что она терялась в тайге.  К людям в город у
нас была одна дорога -  река. Моя мать любила смотреть на реку. Река текла к
другой большой реке, на берегу которой стоял город.
     Я наклонился над низким кустом,  чтобы срезать ветку,  и услышал топот.
Словно табун диких оленей бежал по  тропе.  Из  лесу  выехали всадники.  Они
куда-то  торопились,  -  должно быть,  ехали к  нам  в  гости.  Один из  них
остановился и спросил меня:
     - Папа дома?
     - Дома!
     - А мама?
     - И мама дома.
     Он посмотрел на меня внимательно.
     - Как же тебя звать? - спросил он меня.
     - Коля.
     - Молодец, Коля, - сказал он и ласково мне улыбнулся большим ртом.
     Я  задержался,  срезая ветку,  и  отстал от всадников.  Я любил гостей.
Гости привозили с собой незнакомое,  веселое,  что-то другое, чего не было у
нас.  Мать моя смеялась,  когда приезжали гости.  Лицо у  нее оживало.  Отец
рассказывал гостям о  своей жизни у  горячего ручья.  Я  садился на колени к
гостям и смотрел им в рот. Мне хотелось, чтоб гости остались у нас навсегда.
Но в этот раз гостей ехало очень уж много.
     Я  сел  в  траву,  чтобы  сделать  свистульку из  срезанной ветки.  Мне
хотелось показать свистульку гостям.  Рука  моя  торопилась,  и  я  испортил
ветку.  Мне  пришлось вернуться и  срезать другую  ветку.  Я  сделал из  нее
свистульку.  Свистулька получилась хорошая и  свистела,  как птичка,  словно
птичка сидела у меня во рту.
     Я  шел  посвистывая.  Олень по-прежнему ходил возле бани  и  щипал мох.
Матери моей,  наверное, в бане уже не было. Она, наверное, была с гостями. Я
подошел к оленю и погладил его. В ладони я почувствовал влажный олений рот.
     У  крыльца я  увидел гостей.  Они сидели на лошадях.  И  только тот,  с
большим ласковым ртом, что спрашивал меня в лесу, стоял на крыльце и смотрел
на солнце над рекой,  на дальние горы,  нежные и небесные,  на горы, которые
сливались с лесом и с небом.  Отца моего не было с гостями.  Дверь в наш дом
была открыта, и там было тихо, словно никого не было.
     - Коля, - сказал мне человек с большим ласковым ртом, - иди-ка сюда.
     Я подошел к нему.
     - Мальчик, - сказал мне тот высокий человек. - Иди посмотри на папу. Мы
убили твоего папу. Он там лежит, твой папа, на полу.
     Я  вошел в  тихий наш дом.  Мне стало душно,  как во  сне,  и  хотелось
крикнуть. Но, как во сне, я не мог крикнуть: на полу лежал мой отец.
     - Папа,  -  сказал я, - они говорят, что они тебя убили. Папа, они тебя
не убили? Папа!
     Я  положил руку на  грудь отцу,  и  пальцы мои попали во  что-то живое,
липкое.
     - Папа, - сказал я, - за что они тебя убили? Папа, да папа же! Папа! За
что они тебя убили? Папа!
     В комнате жужжала муха. Ей было душно. Она билась о стекло, просилась в
лес. Я распахнул окно. Но ветра не было. И в комнате по-прежнему было душно,
как во сне. Отец мой лежал на полу, и голова его смотрела на меня.
     Вещи стояли прежние.  На  стене тикали часы.  Гости ничего не  тронули.
Даже ружье,  которое отец чистил,  висело вместе с  патронташем и тунгусским
ножом на большом гвозде в углу.
     Я  вышел  на  крыльцо.  У  крыльца никого  не  было.  И  только  трава,
растоптанная копытами лошадей,  трава под нашим окном,  напоминала,  что они
только что были здесь.
     - Мама! - позвал я. - Мама!
     Мать не откликнулась.
     Я подошел к бане и распахнул дверь. Мать моя сидела в сосновой бочке.
     - Мама! Да мама же! - крикнул я.
     Она не ответила.
     Она смотрела на меня неподвижными глазами. Рот ее был открыт. И вода из
желоба журча падала на нее.
     - Мама!
     Но мама была холодная в горячей воде,  чужая, словно то была не мать, а
другая, незнакомая женщина.
     Я  выбежал из бани.  В поселке было тихо.  И только олень ходил и щипал
мох, побрякивая колокольчиком.
     Я шел в домик к китайцам.  Китайцев не оказалось дома. Я нашел их возле
реки,  где они промывали золото. Они лежали рядом тихие, как моя мать там, в
сосновой бочке, как отец в доме на полу. Я искал Микулу, Микулы не было.
     Я был один в поселке.  Кроме меня и оленя,  не было никого. Я подошел к
оленю. Он был теплый, и от него пахло соснами, пахло мхом, пахло рекой.
     - Где Микула? - спросил я оленя.
     И  олень посмотрел на меня,  словно понял меня и  хотел ответить мне на
своем оленьем языке.
     На тропинке,  которая вилась от бани к дому,  я увидел свою свистульку.
Ту самую свистульку,  которую я нес, чтобы показать. Я не поднял свистульки.
Теперь она была мне не нужна.
     Я стоял на тропинке, протоптанной моей матерью. Моя мать ходила по этой
тропинке за дровами и за водой. Моя мать была недалеко от меня. Дверь в баню
была открыта.
     Солнце исчезло за горой.  Возле нашего дома стало темно.  Черно стало в
лесу.  Окна нашего дома стали темными.  В открытой двери бани что-то белело.
Может быть, это была моя мать.
     Ручей журчал в темноте.  Он журчал ласково.  Я сел возле него на теплую
траву,  боясь дома и бани.  Мне было холодно и,  чтобы согреться,  я опускал
концы пальцев в горячий ручей,  чувствуя его тепло.  Ручей был возле меня, и
где-то в  темноте позванивал колокольчиком олень.  Олень ходил невидимый,  я
слышал его шаги,  и мне хотелось крикнуть ему,  позвать,  но я боялся своего
голоса.
     Утром  из  лесу  вышел Микула.  Слепой шел  с  вытянутой рукой,  трогая
деревья. Я боялся испугать его криком и ждал, когда он подойдет ближе.
     - Микула, - прошептал я.
     Он услышал мой шепот и остановился у ручья.
     - Это ты?  -  сказал Микула. - Живой, значит. Я искал тебя в лесу. Эти,
которые были вчера,  проезжали мимо меня.  Я думал,  они меня убьют,  но они
меня не тронули.  Один мне сказал:  "Ты и так,  как в могиле,  старик. Темно
тебе.  Живи,  бог с тобой".  При мне они подъехали к дому. Отец твой вышел к
ним.  Они ему говорят:  "Сказки любишь,  мы  тебе сейчас расскажем.  А  пока
золотишко тащи. Мы едем в Японию. Нам оно там понадобится, а тебе оно теперь
не нужно.  Теперь тебе,  брат, ничего не нужно, ни жены, ни сына". Отец твой
спрашивает их:  "Кто вы?" А они смеются: "Тебе не все ли равно? На том свете
тебя не  спросят,  кто  тебя туда отправил -  семеновцы или  каппелевцы".  Я
надеялся,  что они меня убьют.  А они мне говорят:  "Не хотим марать руки об
старика. Все равно подохнешь. Безглазый ты". Вот так-то, сынок.
     Мы сидели верхом на олене -  Микула и я.  Олень шел, покачиваясь, возле
черной горы.  Гора  была крутая,  обгорелая.  Пожар здесь пробежал недавно и
изменил местность.  Слепой Микула трогал деревья и  камни и  не узнавал.  Он
смотрел на мир моими глазами и  спрашивал меня,  что я  вижу.  Но я не видел
ничего,  кроме черных обгоревших деревьев и пепла на том месте,  где недавно
еще росла веселая трава.
     Микула вез меня в страну озер, в большие пихтовые леса. Страна эта была
за горой.  Там было много ручьев,  в больших пихтовых лесах возле горы.  Там
было много озер. В больших пихтовых лесах возле озер жили его друзья. Микула
вез меня к  своим друзьям.  Там было другое небо,  в больших пихтовых лесах.
Небо, светлое, как озеро, небо, полное птиц.
     Микула вез  меня на  своем олене и  тихо рассказывал мне  про  пихтовые
леса. Но я не верил ему и думал о человеке с большим ласковым ртом.

Last-modified: Sat, 16 Nov 2002 09:39:56 GMT
Оцените этот текст: