нему продолжалось. Ему вполне удалось удержать свое реноме в рамках лектора-эрудита, не расширяя этих рамок до истинных размеров оригинала, так что ни одна живая душа не догадывалась о его подлинном происхождении. Впрочем, никому теперь и дела не было до его происхождения, как и до вороны, что где-то вверху хриплым карканьем отметила приход глухого часа полуночи. Марсианин успел поведать о занятиях на дальней планете, об отдыхе на ней, о насыщенном распорядке дня, показал, как танцуют наши сверхдальние сородичи - высоко подпрыгивая и чуть зависая в воздухе, коснулся тех вещей, что делают жизнь марсиан счастливой, и, чтобы до конца быть правдивым, перешел теперь к минутам, когда марсианину бывает нехорошо. Такова уж, видно, биология всего живого, не может оно быть счастливым без конца. - Вот просыпается он утром, - говорит марсианин, - и чувствует: нет настроения, пропало. Жить не хочется. Переутомился, что ли? Одевается, выходит на площадку, хорошо кругом. Солнце сияет, птица садится на плечо, ветерок. А под ногами, глубоко внизу, пенится морской прибой у кромки золотого пляжа. Надевай крылья и головой вниз! А может, без крыльев? Головой вниз - и делу конец. О-о-о, как скверно на душе! Друзья! Да где они, друзья? Жена? Да чем же она поможет, жена?.. Неизвестно, чем бы окончилась эта грустная новелла, так как в самом начале ее у костра появился комиссар. - Товарищи, - сказал он, - собрание необходимо закрыть. Прошу вас занять свои боевые позиции. Погруженные в яркие картины чудной жизни великой планеты, матросы, придерживая оружие, поднялись и один за другим растворились в темноте. - Вот, - сказал комиссар, убедившись, что у костра никого не осталось, - подбросили, гады, записку. Обещают шомполами всех, кто в живых останется. Так сказать, программное заявление. - Дайте бумажку, - потребовал марсианин. Он повернул ее текстом к огню, рассмотрел, потом текстом же прижал к куртке. - Крупно, - сказал он в микрофон. - Дайте это крупно. Как подбросили записку? На кого падает подозрение? - Подозрение падает на того, на кого ему легче всего упасть, - усмехнулся комиссар, глядя куда-то в сторону от марсианина. - На кого легче, - соображая, сказал марсианин и пнул носком шикарного сапога чадящую головешку. - Значит, на меня. Он даже не взглянул на комиссара, чтобы проверить свою догадку. Струмилин молчал. - На мне оно не продержится, обвинение. Я решил. Я выведу отряд из болот. Так я решил, пока мы тут беседовали с вашими товарищами. Они мне по душе. Я сделаю это, и настроение мое, черт возьми, наконец вернется ко мне. ...Когда я улетал от своих, - марсианин ткнул пальцем вверх и быстро отдернул руку, точно ожегся о что-то, - когда я улетал, настроение у меня было висельное. Я его поставлю на место. Я посчитаюсь с их настроением. - Палец его снова взвился вверх. - Оптимистическую трагедию вам подавай? Вы ее получите, уважаемые зрители! Программное же заявление передадим углям. Как это у вас там сказано, из пепла возгорится искра? Скомканная бумажка порхнула над россыпью тусклых огоньков и тотчас обратилась в длинный и чистый язык пламени. В коротком свете Струмилин увидел, как губы марсианина сложились в твердую и мстительную усмешку, какая бывает у человека безоружного, уже оцепленного врагами и вдруг почувствовавшего в руке холодную сталь револьвера. - Пора, - приказал марсианин, - в штаб! На краю болота не столь темно, как под хвойными покровами леса. Там-то тьма была материальна, так сказать, очевидна. Кроме нее, ничего не существовало там, только звуки. Здесь же, на краю свободного пространства, тьма полнилась намеками каких-то контуров, голубоватыми залежами света, осевшего с кривого и тонкого лезвия месяца. Полк, поднятый по тревоге и в полном составе построенный в колонну, замер перед лицом необъятных трясин. Шеренги, плотно собранные одна за другой, едва угадывались в пыльной осыпи звездного сияния, стояли призрачно, как воинство из баллады, чти ждет не дождется полночного смотра любимого императора. Только иногда идиллия нарушалась: где-то скрипела телега, лошадь пыталась ржать, и слышался матерный шепот, вразумляющий непокорное животное. Штабные, комиссар Струмилин и марсианин расположились неподалеку от колонны, уже в самом болоте, так что под ногами чавкала и выдыхала, отпуская сапог, мясистая жижа. - В моем распоряжении имеется особая сила, такое силовое поле, - объяснял марсианин Струмилину. Остальные тоже слушали крайне внимательно, стараясь не пропустить ни одного слова перебежчика. - Так вот, это поле окружает меня со всех сторон. Ни пуля, ни осколок не пройдет через невидимую защиту. Вот смотрите, я расширяю сферу действия поля. Мягкая сила потащила людей в разные стороны, и не так, как тащит полицейский, с треском за шиворот, а как влечет крупная и ленивая морская волна. - А теперь наоборот, - негромко сказал марсианин, и та же сила поставила людей на прежние места. - Вот эта сила ляжет вам под ноги через болота. По этой дорожке вы проследуете километра три через самую топь, а дальше сами выберетесь, не маленькие. Там уже можно. Все ясно? Все молчали, потому что ясного, признаться, было мало. - Ну! - пронзительно крикнул марсианин. Тонкий луч, шипя, скользнул поверх окошек стоячей воды, от которой тотчас повалил густой ядовитый пар, и в клубах пара высветилось тонкое, как папиросная бумага, полотно обещанной дороги. Захрипели кони, закричали ездовые. Только полк по-прежнему молчал. Струмилин, не оглядываясь, шагнул к прозрачной ленте, поставил на нее ногу, пробуя каблуком на крепость, а потом прыгнул и, осыпанный искрами, оказался на ней во весь рост. - А кони не провалятся? - спросил кто-то над ухом марсианина. - Позаботьтесь, чтобы немедленно началась переправа, - отрезал перебежчик. Через минуту рядом с ним никого не осталось. Полк глухо заворочался в темноте, перестраиваясь в походные порядки, и вот уже первое отделение встало у самого края лунной дорожки, пропуская вперед себя повозки с ранеными, походные кухни, прочую колесную движимость. - Давай, давай, - шептали сами собой губы марсианина в спину уходящих людей. - Попрощаемся, - сказал Струмилин совсем рядом в темноте. Марсианин вздрогнул. Они подошли к краю полотна. - А для себя-то этой энергии останется? - спросил комиссар. Марсианин промолчал. - Ну, руку, товарищ! - сказал комиссар. Последний из отрядов скрывался в клубах дымящегося болота. И взгляды двоих встретились последний раз в этой жизни. Рано утром после сильнейшего артиллерийского обстрела части белогвардейцев, рота за ротой, вошли в зону, еще вчера удерживаемую полком балтийцев. Под барабанный бой, с развернутыми знаменами наперевес, с щеголеватыми, молоденькими офицериками впереди, готовыми схватить пулю в живот - ах, чубарики-чубчики, за веру, царя и за другие опустелые, как дома в мертвых городах, идеи, - двигались плотные каре, одетые и обутые на английский манер. Вот так, с барабанным боем, и уперлись в край трясины, не встретив никакого противника. На том этот маленький эпизод великой эпопеи гражданской войны и получил свое окончание. Разумеется, факт необъяснимого исчезновения крупного соединения красных вызвал определенную растерянность в штабе золотопогонников. Ни одна из гипотез не могла толком объяснить, каким дьявольским способом сумел противник организовать марш через гнилую топь вместе с ранеными и обозом. - Это все штучки комиссара Струмилина, - говорил полковник Радзинский приглашенным на чай офицерам. - Как же-с - личность известная. Удивительно находчивая шельма. Трижды с каторги бежал, мерзавец, из этих же краев. Накопил опыт. А в прошлом году, господа, обложили его в доме, одного. Так он, сукин сын, умудрился первым выстрелом нашего боевого офицера, штабс-капитана фон Кугеля, царство ему небесное, уложить. И в ночной неразберихе, господа, верите ли, взял на себя командование этими олухами, что дом обложили. Ну, конечно, дым коромыслом, пальба, постреляли друг друга самым убедительным образом, смею вас уверить. А самого, канальи, в след, конечно, простыл. Вот и теперь... Тщательный осмотр брошенного лагеря ничем не помог в расследовании обстоятельств дела. Ни раненых, ни живых, только один труп, брошенный взрывной волной далеко от землянки, обратил на себя внимание дежурного офицера прекрасным покроем одежды и белоснежными, модельной работы сапогами. - Закопать, - равнодушно приказал офицер, и приказание его было немедленно исполнено. Вот такими и получились финальные кадры многосерийной художественной хроники, скроенной на потребу марсиан. Безрадостная могилка, выдолбленная в вечной мерзлоте, молодцеватый офицер около, а в могилке сам режиссер фильма, марсианин образца 1919-го. Приходится ли сомневаться, что доставленная по месту назначения лента имела громадный успех? Ведь далеко не каждый из режиссеров посягнет на собственную жизнь ради того, чтобы в сюжете все шло по его собственному желанию, и, уж конечно, не пожертвуют ею как раз те, чья смерть не вызвала бы в наших сердцах печали. Тут нужен особый размах души, яркое понимание счастья. Между прочим, заключительные кадры должны были бы отчетливо передать еще один психологический феномен. Печаль, от которой марсианин не мог оторваться даже на скоростях междупланетной ракеты, бесследно испарилась с его лица. Отдавший вею энергию своего силового поля, беззащитный совсем, марсианин встречает ядреную сибирскую зарю детской, счастливой улыбкой. Тут уж сомнений быть не может - встала у человека душа на нужное место. Снаряды вокруг него рвутся, а он только хохочет и землю с плеч отряхивает. Плевали мы, мол, на ваши фугасы. Вот сейчас все кончится, отведут меня, значит, в штаб полковника, вот где сцена разыграется! Красиво умер марсианин, величественно, за справедливое дело. Прочие марсиане и марсианки, которые, судя по всему, не относились к нему при жизни слишком серьезно, задумаются. Самим-то им отпущено сто пятьдесят лет равномерной жизни - ни больше и ни меньше, - и конец запрограммирован. Скучно. Событием не назовешь. А ведь неспроста знаменитый мыслитель прошлого называл смерть самым значительным событием жизни. "Счастливая смерть та, - сказал Гай Юлий Цезарь, - которую меньше всего ожидаешь и которая наступает мгновенно". Перетряхнет эта смерть представления братьев по разуму. Эволюция, эволюция! А может, только через революцию путь к счастью лежит? Через паровозную топку и пламя ада? Вот как в этих кадрах, что мелькают на экранах во всех домах марсиан. Крепко уверены в этом герои фильма - комиссар Струмилин, ясная и холодная голова, простые ребята Федька Чиж, комендор Афанасий Власов и еще пятьсот штыков с ними. Ушли, ушли те штыки через болота, сопки, через первобытные леса. Ушли, и не чтобы шкуру спасать, а чтобы снова в свой последний и решительный бой!