олько речи у них были совсем не робкие. -- Просит тебя, княжна, князь Владимир пожаловать к нему в гости. Город наш тебе подарки дорогие готовит. Примем с почетом великим, как и положено будущую нашу княгиню принимать! Наглец! Варяжко хватился за меч, но на его ладонь неожиданно опустились чьи-то тонкие пальцы. Не повернув головы, он уже знал, кто это. Но все-таки повернулся, глянул. Настена ласково улыбнулась ему, не отнимая руки. Сердце нарочитого подпрыгнуло, окатило душу жаркой волной. Едва сдержался, чтоб не прижать девчонку к себе, не стиснуть жадным ртом ее мягкие улыбающиеся губы. -- Княгиню будущую принимать желаете? -- усмехнулась с крыльца Рогнеда. -- Так ее и зовите. А мне в Новом Городе делать нечего. Я с хоробрами Ярополка пойду. В Киеве меня княгиней назовут! -- Не прогадай, княжна! -- выступил вперед один из новгородцев -- тяжелый, коренастый мужик с окладистой кудрявой бородой до пояса. Варяжко хорошо знал его -- встречаться доводилось частенько... -- Иди за Владимира, покуда зовет. Добром не пойдешь, силой возьмем! От ярости Варяжко сжал зубы. Он не мог отомстить новгородцу за обидные слова -- быть битыми наглым пришельцам иль нет, на этом дворе решала Рогнеда. По красным лицам стоящих напротив кривичей он понял -- они тоже ждут только знака княжны, а затем изрубят нахальных новгородцев, как капусту! Но, словно не расслышав угрозы, Рогнеда беспечно улыбнулась: -- Я с Владимиром, сыном презренной рабы, и за стол один сесть погнушаюсь! А у жениха моего, светлого киевского князя, дружина побольше, чем у вашего князька. Так что, коли он хочет силой мериться, -- пусть грозит не мне, а Киеву. -- И, отворачиваясь от послов, небрежно добавила: -- А вы, гости дорогие, ехали бы домой, покуда не стемнело. Путь-то не близкий. Опешившие новгородцы завертели головами. Кто-то из Варяжкиных ратников восхищенно ахнул, на лицах кривичей появились довольные улыбки. Даже отец Рогнеды Рогволд не сумел бы ответить лучше. Он тоже стоял рядом с красавицей дочерью, улыбался в усы. Прежде чем скрыться в избе, Рогнеда чуть приподняла узкую руку, махнула ею Варяжко. Поняв приказание, тот стряхнул с руки Настенины пальчики и выступил к новгородцам: -- Ступайте отсюда. Княжна дала ответ. Теперь несите его вашему безродному князю. Один из молодых новгородцев прыгнул к нему, оскалился: -- Наш князь вашему брат! -- По отцу брат, -- невозмутимо поправил Варяжко. -- А по матери -- безродный он! Новгородцы взроптали, сдвинулись, плотно обступив нарочитого. Он только теперь заметил, что Настена так и не отошла, осталась рядом, взирая на обозленных новгородцев ясными глазами. Стараясь придвинуться поближе к ней -- на случай схватки, -- Варяжко сдавленно произнес: -- Я драться не Хочу. Ступайте, как княжна велела. -- А коли не пойдем без Рогнеды? -- блестя злыми глазами, спросил круглолицый молодой новгородец. -- Тогда силой выкинем. За спинами пришлых забренчали оружием Варяжкины молодцы и кривичи. Однако, оказавшиеся не такими уж трусливыми, новгородцы даже голов не повернули. Давно приученным загодя чуять запах крови чутьем Варяжко понял -- ссоры не миновать -- и опустил руку на меч. -- Вы смелые хоробры, новгородцы, -- неожиданно зазвучал из-за его спины звонкий девичий голос. -- Ради князя своего жизни не щадите. -- Выскользнув вперед, Настена встала перед пришлыми. -- Многое я слышала о вашем князе. Люди говорят, будто разумен он на редкость и смел необычайно. А что мать его ключницей была, так на то разве можно обижаться? Бабкой-то ему сама великая княгиня Ольга приходилась! Длиннобородый новгородец, оторопело глядя на Настену, задумчиво нахмурился и наконец выдавил: -- Ты-то, возгря, кто такова, чтобы вмешиваться? Желая закрыть неразумную девчонку, Варяжко было повернулся, но она вытянула руку и мягко коснулась ладонью груди стоящего напротив новгородца: -- Я -- люд русский. Слуги Ярополка своего князя славят, слуги Рогволда -- своего, а я ни под каким князем не хожу, вот правду и сказываю. Ничем Владимир их не хуже. Потому и спорить не о чем. А из-за слов пустых кровь лить не достойно. Не слова обидные вашего князя позорить будут, а дела ваши неразумные, коли их допустите! Она замолчала и, покорно склонив перед новгородцами голову, тихо шагнула за спину Варяжко. Чего-чего, а таких речей он от Настены не ждал. И пришлые не ждали. Длиннобородый озадаченно теребил пальцами пояс и силился заглянуть за Варяжкину спину -- узреть еще разок пигалицу, осмелившуюся назвать себя людом русским. А Варяжко, хоть и было обидно за своего князя, но чуял в словах Настены правду, потому и не сказывал ничего против. Длиннобородый немного подумал и признал: -- Не ведаю, что это за девка, но она дело говорит. Бросай оружие! -- И он опустил свою палицу на землю. Услышав его слова, остальные новгородцы нехотя побросали оружие. Варяжкины дружинники расступились. Длиннобородый первым прошел меж ними к своему жеребцу, вскочил в седло и, прежде чем хлестнуть лошадь плетью, пронзил Настену синими глазами: -- Запомню, как ты нас почтила и надоумила. Будешь в Новом Городе, спроси Добрыню -- привечу как дорогую гостью! Поехали! Он ухнул, дернул поводья. Взметнулась пыль за лошадьми, и пропали новгородцы, словно и не были. -- Добрыню? -- раздался за спиной Варяжко шепот Настены. Он обернулся, поглядел в ее удивленные глаза: -- Это дядька Владимира. А ты не знала? Она покачала головой. Варяжко усмехнулся. Вот почему была она столь смела -- не ведала, с кем дело имеет, не знала, что говорит с самим боярином Добрыней! Опасливо опустив ладонь на ее склоненную голову, Варяжко пригладил выбившийся из-под кокошника светлый локон: -- Ничего... Ты его не бойся. Он слово держать умеет. Коли сказал, что всегда тебя приветит, значит, так и сделает, что бы ни случилось. Он не успел договорить -- кто-то бесцеремонно пихнул его сзади. Варяжко дернулся было осадить нахала, но осекся, раскрыв рот. Рогволд не часто выходил из терема, и уж коли выходил, то дрожали все -- от нищего лапотника до любого нарочитого. О полоцком князе болтали многое. Судачили, будто он без меры суров и силен, но сам Рогволд был темен, словно бездонный колодец. Ни с кем не дружил, ни с кем не ссорился и говорил редко -- больше слушал да запоминал. И любви в нем было, что в старом полене. Варяжко знал: отдавая Ярополку дочь, Рогволд заботился лишь о своей выгоде. А нынче, нависая над Настеной, полоцкий князь походил на медведя-шатуна, разве что не рычал. "Убьет девку, -- мелькнуло в голове Варяжко, -- не простит, что сына ключницы с ним равняла!" Невольно он прикрыл Настену плечом. -- Тебя Настеной кличут? -- неспешно спросил Рогволд. Совсем не испугавшись, она кивнула. Верно, знахарь заранее заговорил ее от всех исполохов! -- Будешь мне гостьей, а дочери моей -- подругой верной и помощницей. Она вновь склонила голову. Выскочившее из-за облаков солнце пробежало лучом по непослушной светлой прядке ее волос, закипело на них золотыми бликами. Варяжко будто иглой кольнуло в сердце -- стало вдруг ясно, что Настена вовсе не нуждается в его опеке, что знахарь был прав -- она птица вольная, и, как ни старайся, этой воли у нее не отнять. А он-то размечтался! Мнил стоять за нее стеной, от бед оборонять. Не думал, что болотница проживет и без него... Не хотел верить! -- А за то, что склоку позорную отвела, тебе особый почет, -- улыбнулся Настене Рогволд. -- Хоть и обидела меня, с Владимиром равняя. -- Я не равняла, князь, -- тихо ответила девушка. -- Я правду сказывала. Рогволд выпрямился и, скользнув острыми глазами по бледному девичьему лицу, просветлел: -- Смела ты. И честна. Давно о такой подруге для дочери мечтаю. Повернулся и пошел в терем. Тихо переговариваясь, разошлись по своим делам и киевские дружинники. Только Варяжко остался стоять посреди двора, мучаясь доселе неведомой болью. -- Прости меня, -- Настена робко коснулась его руки. -- Не хотела я в спор влезать. За тебя испугалась. Никого у меня не осталось, кроме тебя. Похоронила я свое прошлое... Раньше она никогда так не говорила. Варяжко насторожился, замер в предчувствии чего-то важного. -- Не знаю, кто тебя в Киеве ждет, и ждет ли, -- стискивая на его запястье почти прозрачные пальцы, -- продолжала она. -- Только помни: я здесь буду жить до осени. Коли не вернешься -- по первому снегу уйду в Приболотье. Навсегда. Варяжко подавил готовый вырваться радостный крик. Настена сама решила ждать его, без просьб, без уговоров, без пустых признаний! -- К родичам? -- силясь казаться равнодушным, спросил он. -- Не знаю. -- Она покачала головой. -- К добрым людям... -- Эй, нарочитый! -- высовываясь из дверей дружинной избы, громко выкликнул Потам. -- Сколь звать-то тебя? Пора в путь собираться! Варяжко и сам знал, что нет у него нынче времени на долгие прощания. Назавтра, едва рассветет, следовало отправляться в Киев, а до того еще надобно собраться, перечесть да записать дары кривичей киевской земле, чтобы все было верно и нигде не закралась ошибка... Взяв Настену за плечи, он уверенно пообещал: -- Приеду по осени. Жди. -- И пошел прочь, еле удерживаясь от желания оглянуться, посмотреть еще разок на хрупкую девичью фигурку. Но не обернулся. И на рассвете ее не увидел -- не вышла Настена из избы. Может, и верно сделала, что не вышла у всех на виду лить слезы и кричать на весь свет лишь двоим предназначенные слова. Но Варяжко все-таки было жаль, что не увидел ее, хоть и без глядения помнил так, словно она неотступно шла рядом. В долгой дороге до Киева каждую ночь ему мерещилось, будто, как тогда, в сечене, Настена прижимается к нему теплым комочком. Киев встретил дружину веселым шумом. Скрипели под колесами телег дощатые мостовые, глазели на молодцов девки, бежали следом озорные мальчишки и низко кланялся княжьему обозу лапотный люд. На реке, ткнувшись носами в береговой песок, стояли рано пришедшие чужие ладьи. Зато в княжьей горнице было тихо. Не долетал сюда ни уличный шум, ни гомон со двора. Ярополк сидел на короткой лавке, читал какие-то грамоты. -- Входи, входи, -- радостно приветствовал он Варяжко, даже вышел навстречу. -- Как Рогнеда? Ждет ли? Варяжко вспомнил Настену, ее чистые глаза, тихий голос и, думая о своем, ответил: -- Ждет, князь. Ярополк довольно улыбнулся и, опустившись на лавку, жестом велел Варяжко сесть напротив. Темные глаза князя устремились на нарочитого. Ждал рассказа. Варяжко замялся. Следовало ли болтать о речах неожиданно нагрянувших в Полоцк новгородцев? Хотя все одно князь об этом прознает! Отбросив сомнения, он принялся негромко рассказывать. Только умолчал о странной встрече в лесу и об отвезенной к знахарю девушке. По его словам, выходило, будто ссору остановила сама Рогнеда. За повествованием он не заметил, как вошел в горницу один из уных, поставил на стол угощение и замер у стола, вслушиваясь в рассказ. Слушал он не хуже Ярополка -- внимательно, вбирая в себя каждое слово. Но, в отличие от князя, не вскочил при упоминании о появившихся у Рогнеды слугах Владимира. Зато Ярополк диким зверем заметался по горнице: -- Как он посмел?! У брата решился украсть невесту! Грозить вздумал! Варяжко молча ждал, когда князь выплеснет гнев. Ведал: Ярополк вспыльчив, но не злопамятен -- быстро забывает обиды. Неожиданно прислуживающий князю молодой дружинник сказал: -- Ты, князь, раз и навсегда должен показать брату, кто Русью правит. Варяжко охнул, а Ярополк замолчал и устремил на нахального парня злой взгляд. Тот потупился, но не бросился князю в ноги, не попросил прощения за дерзость: Стоял перед Ярополком, высокий, статный, с темными зелеными, будто морские водоросли, глазами и светлым, нависающим над ними чубом. Варяжко постарался вспомнить его имя и не смог... -- Что посмел сказать?! -- двинулся к парню князь. Вскинув голову, тот спокойно произнес: -- А то сказал, о чем всем в Киеве ведомо. Налезает на тебя брат, а ты молчишь, терпишь. Ты -- великий князь, всей Руси защитник, а себя защитить не можешь. Все знают, что новгородские земли наособицу живут, твоей воли не слушают. А скоро сами указывать тебе начнут. Почему же не хочешь брату свою силу показать, почему сносишь его наглость? -- Да ты!.. -- вскочил Варяжко. Видел он наглецов, но такого впервые встретил! Князю советовать нарочитые не осмеливались, а этот безродный сопляк решился молвить такие обидные речи! Да как посмел рот открыть, если его не спрашивали?! Заметив угрожающее движение Варяжко, парень ловко отскочил к стене, засверкал оттуда шалыми глазами: -- Не тронь меня, нарочитый! Я правду сказываю. "Я правду сказываю", -- повторил где-то в голове у Варяжко тихий Настенин голос. Занесенная для удара рука воя опустилась. Он обернулся к Ярополку. -- Оставь его, -- холодно сказал князь. -- Парень наглый, но поведал, о чем все по дворам шепчутся... Его правда. Скрипнув дверью, уный быстро выскользнул. Ярополк проводил его внимательным взором, велел Варяжко: -- Ступай за ним, выясни: кто таков, откуда, как в дружине моей очутился? Парень не прост -- и коли верен будет, может сгодиться. Варяжко кивнул, выскочил следом. Уный не спеша шел через двор. Варяжко одним махом догнал его, заступил путь: -- Ты откуда? Кто таков? Зеленые глаза окатили Варяжко холодом, ровные брови парня сползлись на переносице: -- Тебе-то какое дело? Неужели еще и оправдываться перед ним -- мол, князь велел о тебе узнать?! Варяжко разозлился. -- Отвечай, когда спрашиваю! Пожав плечами, парень нехотя вымолвил: -- Я болотник. Онохом зови, коли потребуюсь. И обогнув нарочитого, неспешно двинулся дальше. К остолбеневшему от ярости Варяжко подошел Потам, опустил на плечо друга тяжелую ладонь: -- Не задевай парня. Я о нем уже многого наслушался. Нелюдимый он, недоверчивый, словно зверь лесной. Наши мужики его чуждаются. Варяжко помотал головой и, сгоняя озлобление, вздохнул: -- Кто привел его? Потам пожал плечами: -- Ныне разве кто вспомнит... Может, сам пришел, а может, посоветовал кто. Наши говорят, будто Блуд его в дружину принял. Парень, мол, ловкий -- пускай по хозяйству возится... Выяснять отношения с Блудом Варяжко не хотелось. Хоть и почитал Ярополк рыжего воеводу, а у Варяжко сердце к нему не лежало. Уж слишком хитер и изворотлив был Блуд. Хотя, кроме мелких ссор да обиженных девок, иных проступков за ним никто упомнить не мог. Варяжко еще раз вздохнул, проводил глазами ладную фигуру Оноха и усмехнулся Потаму: -- Ладно... Пускай пока служит. Потам обрадованно обхватил его за плечи, потянул в дружинную избу. Там их ждали веселые лица, шумные разговоры, сытное застолье... И Варяжко забыл о нахальном парне, до времени забыл... ГЛАВА 8 Егоша сыпал овес в кормушки лошадям и ругался про себя. Ему не понравился Варяжко. Нарочитый оказался совсем не похож на Блуда -- весь светился какой-то пронзительной правдивостью и честностью. Попробуй найди у такого слабую струнку, зацепи ее... А ведь он надеялся разговорить нарочитого и, коли доведется, за разговором узнать о Настене. Хотя вряд ли Варяжко о ней знал -- чай, к Рогнедину знахарю ходило много девок, не одна она. Вздохнув, Егоша покачал головой. Одно он верно сделал -- вовремя ввернул нужные слова. Правда, за дерзость едва не лишился головы. Опростав ведро, он легко шлепнул им по губам высунувшегося из стойла княжьего любимца Буяна. Тот фыркнул. -- Не суетись... -- раздался сзади тихий голос. -- Заметил тебя князь. Потому и послал нарочитого твое имя вызнавать. Егоша поставил ведро и обернулся. В темном углу за лоснящимися конскими боками колыхалось белое облако. -- А-а, старый знакомец пожаловал! -- Он уже привык к Блазню. Почти каждую ночь тот являлся к нему в конюшню. Иногда просто тек под ногами молчаливым туманом, иногда заводил разговоры, а чаще передавал вести от Волхва, почтительно называя его Хозяином. Волхв все предвидел, и потому вести, как и советы, всегда приходились кстати. Это он посоветовал Егоше вмешаться в беседу Ярополка с нарочитым, он же подсказал правильные слова. Егоша усмехнулся, вспомнив, как чуть не плакал, когда впервые попал в Киев и Волхв оставил его на княжьем дворе. В те дни болотник думал, что никогда уже больше не увидится с другом, но прошла неделя, и появившийся в конюшне Блазень принес от него привет. Тогда болотник еще боялся нежитя -- трясся, едва заслышав его голос, а потом как-то незаметно свыкся с противным холодком от прикосновений Блазня и его призрачным видом. Правда, своим шуршанием нежить мешал спать, но идти ночевать в дружинную избу Егоше не хотелось. В конюшне было удобнее -- мог уходить, когда желал, возвращаться тоже. Без сплетен и пересудов. А уходить приходилось часто. Волхв предпочитал для встреч позднее время. -- Ты хозяина слушаешься... -- почему-то огорченно прошелестел Блазень. -- Так ведь и ты слушаешься, -- отозвался Егоша. -- У меня доля такова, -- вздохнул призрак. -- Я для службы ему создан был. -- Кем создан-то? -- Самим Волховцом, -- гордо ответил тот. -- Он меня из-за кромки вызволил. А потом заклял, чтобы потомкам его верно служил. Вот и служу. Егоша всмотрелся в бледное пятно. -- Так говоришь, словно недоволен... -- С чего мне довольным быть? Я -- вечный раб. Рабу довольства не положено. А ты можешь быть и счастливым, и довольным, только не хочешь. Егоша усмехнулся. Речи Блазня развеселили его. Жаловался нежить совсем по-человечески, со слезливой обидой в голосе. -- В чем же мое счастье? -- подзадорил его болотник. -- Самому жить, самому долей своей владеть. Егоша насторожился. Показался в словах призрака подвох. Смутный, тайный, словно тень от опасного камня-валуна под гладкой речной водой. -- Ты, никак, подбиваешь меня Волхву перечить? -- возмутился он. -- Ни на что я не подбиваю, -- растекся белесой дымкой нежить. -- А только Волхв ни с кем дружбы просто так не заводит. Для чего-то ты ему нужен. Вот и нынче не из-за красивых глаз тебя у дуба будет ждать... К вечерней звезде. -- А ну-ка катись отсюда! -- разозлился Егоша. -- Работать мешаешь! Еще не хватало прислушиваться к пустым наветам на лучшего друга! Быстро подхватив пустое ведро, болотник швырнул его в угол, едва не задев Блазня. Тот увернулся, обиделся: -- Как хочешь. Сам потом пожалеешь... И медленно выполз в щель. Под закатными лучами солнца он превратился в желтоватую, стелющуюся по земле дымку. В приоткрытую дверь Егоша видел, как, проскользнув мимо дружинной избы, она потекла к городским стенам. На дружинном крыльце, глядя куда-то вдаль, стоял Варяжко. Видать, слишком тихо стоял. Не заметив нарочитого, расстроенный Блазень зацепил его за ногу, и тот, охнув, скатился по ступеням. Невольно Егоша расхохотался. Наметанный глаз Варяжко углядел в воротах конюшни веселое лицо уного. На щеки нарочитого наполз багровый румянец. Теперь начнет цепляться! Спрятав улыбку, Егоша быстро отошел от двери, однако злой голос нарочитого догнал его, ударил в спину: -- Ты, парень, не колдун ли?! Болотник попробовал захлопнуть тяжелые створки, но нарочитый уже подскочил и, будто бахвалясь дорогим сафьяновым сапогом, сунул в щель ногу: -- Я кого спрашиваю? -- А тебе какое дело? -- презрительно бросил Егоша. Варяжко надавил плечом, но парень держал крепко и нагло смотрел на него холодными глазами. -- Открой по-хорошему! -- чувствуя зарождающуюся внутри ярость, прорычал нарочитый. -- Убери копыта, -- спокойно, будто не замечая, что Варяжко готов схватиться за нож, ответил уный. Зажатая створками нога уже начинала болеть, но нарочитый постарался смирить гнев. Болотник был для него загадкой -- держался особняком, ни с кем не водился, но как быстро стал продвигаться! Сказывали, будто он в березозоле в дружину пришел, а в травень был приставлен к княжьим коням. Для уного такая честь -- неслыханное дело. В дружине считали, что пришлый обаял князя лестью и хитростью, но Варяжко на себе испытал норовистый характер парня. Или он с князем совсем иной? Как бы там ни было, а с ним надо ухо востро... Смягчив голос, Варяжко посоветовал: -- Ты бы, Онох, с людьми повежливей разговаривал, гак и жил бы не со скотиной. Егоша вздрогнул. Слова нарочитого зацепили его. Может, потому и резануло слух имя убитого родича. Егоша свыкся с ним, но иногда воспоминания все-таки холодили душу, заставляли ее скручиваться в давящий комок вины и боли. Вот и теперь в горле запершило. Ошибся нарочитый -- не жить уже Оноху с людьми! -- А мне и тут хорошо, -- еще плотнее прижимая половину ворот, буркнул он. Расслышав в его голосе странную, неизбывную тоску, Варяжко постарался забыть о боли и обиде. -- Хватит! -- выдергивая из щели свой сапог, сказал он. -- Хорош упираться! Выходи, потолкуем за братиной. Станешь, как говорится, братом моим парням -- они знают: ты -- малый не промах! Ворота были дубовые, новые, на массивных железных клиньях. Снаружи было слышно, что парень задвинул щеколду. Варяжко не поверил: не может быть! Что ж это за придурок такой?! Он недоуменно постучался: -- Эй! Ты чего там? -- Да пошел ты... -- раздалось из конюшни. Варяжко в сердцах плюнул. Кого пожалел?! Да болотнику этому только с лошадьми и жить! -- Тьфу! -- сплюнул презрительно под ноги парню и вышел, громко хлопнув дверью. Проводив его настороженным взглядом через щель, Егоша облегченно выдохнул. Нарочитый становился досадной помехой. Теперь вряд ли удастся ненароком молвить князю лестное словцо или под покровом ночи привести Блуду новую девку -- Варяжко будет следить... Ох, хорошо, что нынче доведется встретиться с Волхвом. Он присоветует, как быть, чем обаять нового нарочитого... На сей раз Егоша не дожидался темноты. Завершив свою работу, он вышмыгнул со двора. Дорогой вспомнил о гаденьких речах Блазня, но после недолгих раздумий решил Волхву ничего не сказывать. Все-таки Блазень -- нежить... Может, он одно говорит, другое думает, а третье про себя держит... Поросшая высоким камышом полоска берега будто застряла между двух рек. Издали, с высокого киевского холма, она походила на большую, покрытую зеленой плесенью краюху старого хлеба. Под лунным светом вода блестела серебром, а маленький костерок Волхва изредка призывно помигивал сквозь раскидистые ветви старого дуба. Углядев его, Егоша кубарем скатился вниз. Волхв сидел привалившись спиной к дереву и деловито ковырял угли длинным прутом. Кончик прута тлел, негостеприимно косясь на запыхавшегося Егошу огненным глазом. -- Ты молодец, -- вместо приветствия похвалил болотника Волхв. -- Ярополк тебя приметил. Теперь неплохо было бы еще разок его удивить. -- Удивлю при случае, -- присаживаясь к огню, небрежно отмахнулся тот. Егоше нравилось, что Волхв обходится без приветствий и прощаний. Казалось, ведут они бесконечный, никому больше не понятный разговор и никогда не расстаются. Брат, и тот не был бы Егоше ближе... Брату бы он свои сомнения не поведал... Волхв ощутил тревогу болотника, заглянул парню в глаза: -- Не темни. Сказывай, чем мучаешься? Егоша улыбнулся, развел в стороны руки, словно хотел принять в объятия все небо, и, чтоб не волновать друга понапрасну, постарался беспечно ответить: -- Варяжко меня невзлюбил. -- Худо. -- Тот отбросил прут в сторону, задумчиво уставился в огонь. -- Но ты на него внимания не обращай. Он, как все, у княжьих ног греется. И чем выше ты будешь подниматься, тем больше станет тебя ненавидеть. Таковы люди. Уж кому-кому, а Егоше это было известно лучше других. Помнил, как отказались от него родичи, как наслали Встречника. Мелькнула мысль о Перваке. Без вины мелькнула. Первак сам пожелал схватки, сам же в ней и сгинул. Интересно, он еще хворает или о нем уже справили тризну? -- Умер, -- негромко откликнулся Волхв. -- А тебе-то что за печаль? Или он, или ты -- иного не было... -- Не было, -- эхом повторил Егоша. Волхв кивнул и, подложив в костер сухих веток, заговорил о другом: -- Разное в людях есть. Есть худое, есть хорошее, но почему-то возле властителей всегда собираются самые худшие. Вот хотя бы Улита. -- Неожиданно осекшись, он взглянул на Егошу: -- Знаешь ли Улиту? В Киеве ее знали все. Улита часто толклась на пристани, громко торгуясь из-за любой мало-мальски понравившейся ей вещицы. И ведь умудрялась так сбить цену, что заморские купцы только щелкали языками да, завидев издали толстую румяную бабу с широким улыбчивым лицом и голубыми выцветшими глазами, убирали подальше дорогие товары. Кажется, она приходилась женой одному из отправленных в Полоцк воев. Он вернулся с Варяжко... Егоша кивнул. -- Так вот Улита, -- продолжил Волхв. -- Чего ей Ярополк худого сделал? Ничего... А она, змея, его отравить задумала. -- Как?! -- Егоша изумленно вскинул брови. Улита -- и отравить? Нет... Болотник не мог представить ее с отравным зельем в руках. Отгоняя дурные мысли, он помотал головой. -- А ты башкой не верти, -- невозмутимо продолжал Волхв. -- Я людей получше тебя знаю. И вести эти не сам выдумал, а у верного человека узнал. Муж Улитин, Потам, у Ярополкова отца воеводой был, а Владимир новгородский пообещал ей после смерти Ярополка посадить Потама в Новом Городе вместо себя. У нее до сей поры грамота от новгородского князя припрятана. -- Погоди! Погоди! -- Егоша положил ладонь на колено Волхва и легонько сжал, чувствуя под пальцами узкие кости жреца. -- Не может этого быть! Ярополк Владимиру брат! Тот вскинул глаза: -- Ох, всему-то тебя учить надо, темнота болотная! Говорил же я тебе, когда в Киев шли, -- в больших городищах все иначе! Здесь на родство не глядят -- за власть цепляются. Да ты не переживай. Чай, Ярополк тебе не родня. Умрет -- я тебя к Владимиру пристрою. У него не хуже будет. Егоша не понимал. Неужели Волхву и впрямь все равно? Неужто не хочет поведать людям о заговоре? Ложью иль лестью путь себе торить -- это одно, но смолчать о злодействе -- это совсем другое! Он вспомнил глубокие глаза Ярополка, его голос, сказавший: "Оставь парня... Его правда..." Князь, а его, уного, перед нарочитым защитил! -- Я Ярополка упрежу, -- тихо вымолвил болотник. -- Как хочешь, -- отозвался Волхв. -- Мне до князей дела нет, я не под ними -- под небом хожу. Он ловко вытянул из углей кусочки обжаренного мяса и на кончике ножа протянул один Егоше: -- Угощайся. Мясо было вкусным. Пахло аппетитно. Вот только в глотку не лезло. Мешали думы о Ярополке, о коварной румяной Улите, о равнодушии Волхва. Егоша осторожно положил угощение на дубовый лист и поднялся: -- Я должен упредить князя. Волхв понимающе кивнул: -- Ступай, раз решил. Худа от этого не будет. Егоша не желал так быстро уходить от друга, но и смерти новой не хотел носить на сердце. Подгоняя, страшные предчувствия заставляли его бежать со всех ног обратно, к Киеву. Болотник даже ни разу не обернулся. А коли и обернулся бы, навряд ли приметил, как злорадно вспыхнул за его спиной огонек костра и как, шипя, угас под торжествующим взглядом Волхва. ГЛАВА 9 Не находя себе места, Сирома целый день слонялся по лесу, качался от дерева к дереву, от камня к камню и ждал, напряженно вслушиваясь в чащу. В ее тревожном молчании ему чудились тяжелые шаги, но только в вершинах шумел ветер и кукушка одиноко мерила время. Иногда он принимался тихонько звать: -- Хозяин! Хозяин! -- Не скули! -- неожиданно раздался над его головой грозный голос. Ветер тут же стих, и кукушка смолкла, а Сирома как подрубленный рухнул на колени, желая лишь одного: припасть лицом к меховым сапогам Хозяина и молить о прощении. Он заметался: где Хозяин?! Где?! -- Почему он еще жив? -- прогремело откуда-то сбоку. Сирома кинулся напролом на четвереньках и вцепился руками в густую медвежью шкуру. -- Отвечай! -- Я... Я хотел... Скоро уже, совсем скоро! -- елозя на коленях, горячо зашептал он. -- Хватит ползать, я вижу, что ты старался. Вставай! Поднявшись, Сирома осмелился вскинуть глаза на Хозяина и, ахнув, вновь упал на колени, уже не в силах оторваться от грозного лика владыки. -- Я старею, -- печально признал тот и, вздохнув, опустился на валун рядом с Сиромой. -- Потому и тороплю тебя. Сирома закачался и, не чувствуя под коленями впившихся в кожу камней, протяжно завыл. -- Заткнись! Заткнись, тебе говорю! -- прикрикнул на него Хозяин, но тот не мог остановиться. Боль лилась горлом, металась по траве черными тенями. -- Не выть надо, а дело делать. Сирома наконец сумел справиться с собой, торопясь зашептал: -- Да, Хозяин, да! В тебе моя жизнь, в тебе радость. Не смогу без тебя! -- Оставь, говори, когда ты его убьешь? -- Одиножды взойдет Хорс, одиножды опустится на покой -- и будет все, как приказал ты. -- Владимир умрет? -- недоверчиво спросил хозяин. Сирома растерялся. Он не был уверен, а лгать не осмеливался. Прикрыв глаза, он простонал: -- Не знаю... Должен умереть. Владыка усмехнулся, кустистые брови насмешливо приподнялись над жгучими глазами: -- А кто знает? Кто? Ярополк? Или, может, дурак болотник? Не ведая, что ответить, поскуливая, Сирома впился в землю. Ох, помогла бы Мать-Земля! Поделилась бы своей силой и верой! Но она молчала. И лес молчал. -- Ладно. -- Хозяин встал, закинув голову, посмотрел на небо. -- Разгадал я твой замысел. Давно уже разгадал. Придумал ты хитро: даже если оплошка выйдет -- не на тебя злоба человеческая падет, а значит, и меня минует. Вот только парень твой не так прост, как ты думаешь. -- Что ты?! -- испугался Сирома. -- Я его насквозь вижу. Глуп он. Все по моей указке творит, во всем на меня полагается. Хозяин рассмеялся. Жестко, как умел только он один. От страшного смеха взвихрился уснувший в траве ветерок и, раздвигая еловые ветви, понесся прочь. -- Добро, коли так. -- Суровые глаза впились в Сирому, вывернули наизнань его душу. -- Но гляди, коли ошибаешься! Не прощу. Ошибаешься?! Нет, в своем посланце Сирома не мог ошибиться! Все о нем знал -- все мысли, все желания. -- Не ошибаюсь, -- подтвердил он, еще раз благоговейно взирая на хмурое лицо Хозяина. -- Он все сделает. Оговор посеет сомнения, от них и до раздора недалеко, а где раздор -- там и кровь. Владимирова кровь. Не сомневайся! И, доказывая верность, ткнулся лбом в землю, оголил шею, протянул хозяину широкий нож: -- Если сомневаешься -- возьми мою жизнь! Для тебя она! Тишина... Долгая, страшная... Руки у Сиромы затекли, мелкие камушки врезались в кожу на лбу, но Хозяин все еще молчал. Нож выпал из пальцев Сиромы, звякнул о камни. Неловко помогая себе онемевшими руками, раб приподнялся. Хозяина нигде не было видно, только вдали куковала тоскующая птица да шумели деревья. -- Скоро, -- прошептал в темноту Сирома. -- Очень скоро! ГЛАВА 10 У Улиты все внутри сжималось от страха. Она никак не могла понять: почему ворвались к ней в избу посредь ночи вооруженные кмети, вытряхнули ее из теплой постели, оторвали от мужа, с которым так долго не виделась? Всех дружинников князя она давно знала, но почему-то нынче лица у них были чужими, словно видели они ее впервые и признавать не желали. -- Рамин! -- путаясь в рубахе, лебезил возле старшего Потам. -- Что случилось? Куда жену ведешь? Тот отворачивался, прятал глаза: -- Надо... Ярополк гневается. Приказал привести ее немедля. Потам растерянно заморгал, но недаром при третьем князе служил -- уразумел, что не для простой беседы зовет Ярополк Улиту, и встал рядом с ней: -- Я тоже пойду! -- Как пожелаешь... -- печально отозвался Рамин. Потам сам помог Улите накинуть на плечи телогрею, вывел жену во двор. Рамин побитой собакой плелся следом. Он давно дружил с Потамом и никогда не думал, что придется с мечом врываться в дом старого друга. плохо было у него на душе -- холодно. И ночь была под стать тягостной службе -- молчаливая, темная. Позванивали оружием воины, всхлипывала едва слышно Улита, а сверху, словно прощаясь с кем-то неведомым, лился на спящий город бледный лунный свет. У княжьих ворот к Потаму подскочил Варяжко, скривился: -- Беда! Ох, беда, Потам! -- Хотел было объяснить, в чем дело, но не успел: на крыльцо вышел Ярополк. Взметнулись факелы. Огненные блики осветили грозное лицо князя. Варяжко сжался в предчувствии беды, до крови вогнал ногти в ладони. Даже когда умер Ярополков брат, Олег, не так страшно ярился князь, не так сверкал очами, не так кусал губы. Ярополк сошел с крыльца и, выхватив из ножен тяжелый меч, приставил острие к пышной Улитиной груди: -- Будешь правду говорить? Ночные тени шарахнулись прочь, унесли с собой все звуки -- наступила тишина, да такая, что любой вздох казался криком. Ничего не понимая, Улита попятилась, приоткрыла рот. -- В чем винишь мою жену, князь? -- хрипло произнес Потам. -- Покуда ни в чем не виню, только расспросить хочу. -- Продолжая сверлить Улиту темными от гнева глазами, Ярополк даже не обернулся на его хрип. "Быть беде, быть беде, -- колотилось в голове у Варяжко. -- Потам любит жену -- еще натворит чего сгоряча". Невольно он потянулся к другу, положил ладони ему на плечи. Ярополк качнул мечом перед Улитиными глазами. Лунные блики пустились по лезвию в разгульный пляс. Баба зажмурилась, заскулила. -- Скажешь правду -- отпущу с миром, -- предложил ей Ярополк. -- А нет -- в порубе сдохнешь как собака. -- Скажу, скажу, -- пискнула толстуха. Князь убрал меч, приподнял ее подбородок двумя пальцами, вгляделся в серое от страха лицо: -- Привозили ли тебе грамоту из Нового Города? Улита дрогнула. Грамоту? Какую? Мысли запрыгали, сбиваясь, напомнили что-то. Ах да, была береста. Странная, нелепая. Улита ее читала, сгорая со стыда. Писал ей какой-то незнакомый боярин, в гости к себе звал, обещал неслыханные богатства. Ей-то, мужней жене! Сожгла она бересту -- боялась, что углядит ее муж и подумает худое. Но зачем Ярополку об этом знать? Улита стрельнула глазами на Потама. Вон как он могуч да грозен. Ведь клянись не клянись, а не поверит, что грамотка была случайной -- она и знать-то никого в Новом Городе не знала, -- и решит, что измена была. Как потом в сраме жить? Она потупилась: -- Ни о какой бересте не ведаю... -- Врешь! -- сказал громкий голос. Желая узнать нежданного обвинителя, все обернулись, факелы плеснули светом, озарили молодое зеленоглазое лицо. -- Онох? -- удивленно воскликнул Варяжко. -- Ты перед князем, баба! -- гневно, выкрикнул болотник. -- Правду сказывай! -- Убью гада! -- рванулся Потам. Варяжко повис на друге всем телом, шепнул сдавленно: -- Не лезь. Люди ведают, что Онох на твою жену напраслину возвел. Дай и князю это уразуметь. Потам шумно выдохнул и замер, исподлобья буравя глазами подлого уного. Никого не стыдясь, тот вышел в круг и остановился возле Ярополка: -- Была береста, князь! Слезы поползли по Улитиным щекам быстрыми блестящими каплями: -- Ничего не ведаю... -- Ой ли? -- насмешливо хмыкнул уный. Ярополк коснулся его плеча, подтолкнул вперед: -- Говори, Онох! Крадучись, словно лесной зверь, парень двинулся вокруг Улиты, заглядывая ей в глаза: -- Было в травень месяц послание из Нового Города. Писал его Владимир-князь. Предлагал злое дело -- убить брата, а в награду обещал тебе весь Новый Город. Ты письмо от всех скрыла, а значит -- согласилась. Варяжко уже слышал этот оговор, потому и не удивился, а Потам дернулся из его рук: -- Что болтаешь?! Затравленно переводя глаза с мужа на зеленоглазого, Улита наконец уразумела, в чем ее винят, и, кидаясь Ярополку в ноги, взвыла: -- Нет! Нет! Навет это! Вокруг зашумели. -- А ты откуда о бересте ведаешь? -- выкликнул кто-то. Уный сморгнул, зло сощурился и, не дрогнув, вымолвил: -- Видел я Владимирова гонца. Он мне сказал о грамоте. Хитро лгал уный. Только Варяжко и не таких хитрецов выводил на чистую воду: -- Где ж нынче этот человек? -- Кто его знает... Наверное, обратно ушел. Варяжко усмехнулся, развернулся к Ярополку: -- Он кривду сказывает, князь! Я Улиту знаю, а муж ее отцу твоему служил, вместе с ним под вражьими стрелами стоял, одной сермягой от холода укрывался. Неужто и его овиноватишь из-за подлого навета? -- Не навет это. Была береста... -- перебил кто-то. Тоненько, жалобно. Варяжко споткнулся на полуслове, уставился на девку-чернявку, уже третий год служившую у Улиты. Зачем она влезла в судное дело? Почему принялась подпевать болотнику? Ведь была Улите верной слугой... Под мужскими взглядами девка смутилась, стянула края наброшенного прямо на исподницу платка. -- Поди сюда, -- велел нарочитый. Она робко подошла. -- Говори! Девка опасливо покосилась на скорченную у ног Ярополка Улиту. -- Не бойся, -- поддержали ее из толпы. -- Только правду говори. -- А в таком деле нельзя солгать, -- еле слышно вымолвила чернявка. -- Человека здесь судят -- хозяйку мою. Все знают, я ей худого не пожелаю, а только лжет она -- была береста из Нового Города. Я ее своими глазами видела. Потам вскинул брови, спросил тяжело: -- Жена? Поднимая пыль, толстуха поползла к нему, ткнулась в ноги: -- Была грамота. От лаготника одного... Боялась я о нем сказывать... Не знаю я его! -- Где береста? -- рявкнул Потам. Улита зашлась плачем, а чернявка прошептала: -- Она ее в огонь бросила... -- В огонь?! Ярополк подал знак. Сильные руки ратников подняли ревущую бабу на ноги. Белое лицо Потама повернулось к Варяжко: -- Что же это делается? Кому верить? -- Жене! -- Нарочитый белкой метнулся к Ярополку, очутился как раз меж ним и Улитой. -- Погоди, князь! Никто бересты той не читал! Никто ведать не может, что там писано. А если не врет баба?! -- Не врет?! Она мне уже трижды солгала. Ядовитая ухмылка скользнула по тонким губам князя. Варяжко не умом, нутром почуял -- Улите не жить. Потам тоже это понял, зашатался. -- Бабу -- в поруб, -- глухо приказал Ярополк и, глянув на Потама, смягчился: -- Ты ничего о сей подлости не ведал, на тебя зла не держу. Потам отвернулся. Дикий вопль разорвал предрассветную тишину. -- Нет! Не-е-е-ет! -- упираясь ногами в край поруба, визжала Улита. -- Ничего я худого не замышляла! Не-е-ет! Не слушая, дружинники сунули ей в руки веревку и пихнули через край поруба. Воздух вздрогнул криком и стих. Сожрал бабу княжий поруб, не подавился... Варяжко скользнул к уному, прошипел: -- Зачем оклеветал?! Словно норовистый жеребец, тот раздул тонкие ноздри, фыркнул: -- Я правду сказывал! Подлец болотный! Стоял и глядел так, словно не он только что человеку жизнь поломал! Варяжко сжал кулаки, закусил губу: -- Выродок... -- Выродок, выродок, выродок... -- подхватили расслышавшие его слова кмети. Думали задеть, но уный лишь рассмеялся. Никогда раньше Варяжко не доводилось слышать такого смеха. От него все внутри заледенело. Вокруг смолкли. Даже Ярополк замер с открытым ртом. -- Выродок? -- переспросил сквозь смех Онох. -- Ох, видать не то я имя ношу! Куда б ни пошел, где бы ни остановился -- люди мне иное имечко сыскивают... Сам нарочитый его вспомнил! -- И внезапно прервав смех, сказал громко, чтобы услышали все: -- Знать, богам оно угодно! Отныне зовите меня Выродком! Вам сподручнее и мне веселей! -- Ты что, рехнулся? Нельзя т