, ненавидят. Из таких же, какие работают на том берегу, появился Выродок". Эта мысль ошеломила нарочитого. Почему-то раньше он считал лапотников чем-то вроде лошадей: главное -- кормить их вовремя и от диких зверей оберегать, тогда, убирая урожай, они будут покорно гнуть на солнцепеке спины, а весной мять босыми ногами землю, тягая по ней тяжелые сохи и бороны. Варяжко коня своего нового, Вихра, и то больше почитал, чем почерневших от солнца и земли лапотников. Может, за это мстил Выродок? Лучик жалости пробежал по Варяжкиной душе и померк. Вспомнился Рамин: сутулые плечи, потухшие глаза... Болотник должен заплатить за мучения старика! Но не так, как хочет Блуд! Варяжко стремительно направился к дружинной избе. Все ратники вскинули головы на неожиданно влетевшего в избу нарочитого. Все, кроме Выродка. Он даже не повернулся. -- Выродок! -- гаркнул Варяжко. Тот с ленцой поднял взгляд: -- Чего надо? -- Выйди, разговор есть. -- Здесь говори, -- равнодушно откликнулся болотник. Паршивец нахальный! Варяжко подошел, сдернул наглеца с лавки: -- Тебя не Варяжко просит -- тебе, сотнику, нарочитый приказывает! Иль ты не желаешь быть сотником? Могу за непослушание вновь тебя на конюшни отправить. -- Ха! -- дерзко фыркнул тот, но к выходу двинулся. Взгляды воев сверлили Варяжкину спину -- казалось, до дыр протрут. Когда дверь захлопнулась, он вздохнул с облегчением. Болотник повернулся: -- Пришел о Рамине выспрашивать? Так я твоего Рамина пальцем не тронул. Боги за меня заступились. Гнев охватил Варяжкину грудь, заполыхал там Сварожьим огнем, выжигая зародившуюся было жалость к болотнику. Не в силах сдерживаться, он наотмашь ударил парня в лицо и свалил его на землю. -- За такое дерьмо, как ты, даже дасу не станут заступаться! Исподлобья глядя на нарочитого и даже не пытаясь подняться, болотник слизнул кровавые капли и презрительно скривил губы: -- Злобствуешь? Ничего, уймешься со временем. Этой насмешки нарочитый уже не вынес. Бросил болотнику свой меч, а сам вытянул из-за пояса нож. -- Вставай за свои подлые дела ответ держать! Парень неохотно поднялся, вытер о рубаху ладони, поднял меч, покачал его немного в руке, а потом отбросил в сторону, словно палку. -- Вот еще... Я с тобой нынче драться не буду. После поквитаемся. -- И, потирая ушибленные места, заковылял в избу. Варяжко очнулся от немого недоумения, когда болотник уже скрывался в избе, и, чуть не плача от ярости, выкрикнул ему в спину: -- Все равно убью тебя! Новый сотник оглянулся, ощерился: -- А это уж как выйдет. Только ударил ты меня зазря. Я такого не прощаю. Подхватив меч, Варяжко со всех ног кинулся к избе Блуда и, вихрем ворвавшись в опустевшую горницу, вонзил клинок в стол перед хозяином: -- Я согласен! Блуд поглядел на Варяжко, на меч, потом выдернул его из доски и протянул нарочитому: -- На, держи и запомни: убрать Выродка надобно будет совсем рядом с Полоцком. Там легче доказать Ярополку, будто Выродок подался домой, -- Приболотье недалече. А главное -- ласки Рогнеды заставят князя забыть о сбежавшем сотнике намного быстрее, чем все наши уговоры... Дело свершим ночью, тайно. Как избавимся от Выродка и утопим в болотине его тело -- немедля следует обо всем забыть. Ярополк спрашивать станет -- плечами пожимать будем. Ни слова, ни полслова не скажем. Это на себя Помежа возьмет. Он врать умеет -- так повернет, что ты сам ему поверишь. В походе тоже о задуманном болтать не надо. Даже с теми, кто нынче здесь был. Но как только подам сигнал -- повяжу на пояс алую ленту, -- знай: этой ночью все и случится. А теперь ступай. Устал я... Воевода заглянул Варяжко в глаза: -- И не печалься... В жизни всякое бывает. Подлеца только подлостью можно одолеть. -- Знаю, -- хмуро ответил нарочитый, опуская меч в ножны. Клинок вошел легко. Блуд проводил гостя до крыльца и уже там, показав на рукоять, посоветовал: -- Меч на это дело не бери, такую скотину ножом резать сподручней... Варяжко кивнул. Блуд был прав. Марать о Выродка боевой меч не стоило. ГЛАВА 13 Осенью все вокруг цепенеет, ссыхаясь, будто в предсмертной судороге. Ночи становятся темными, а дождь идет так часто, словно само небо оплакивает короткое лето. Только оно не ведает об этом -- бежит меж пальцев последними теплыми деньками, словно быстрая и нежная речная волна. Егоше всегда нравились осенние ночи. Мерещились в их загадочной темноте лесные духи, и казалось, шуршат опавшими листьями по берегам озер осторожные берегини. Нынешняя осень стояла всем прочим на диво. На закате, пряча разрумянившееся лицо в серые, словно пепел, тучи, принимался грустить по теряющему силы Дажьбогу светлый Хорс. Прятался всю ночь, а на рассвете поднимался едва ли не бледнее своей ночной невесты Луны. Но и тогда недолго красовался на небе, а стыдясь своего увядающего сияния, скрывался за облаками, заставляя их проливать на скошенные поля и принарядившиеся леса мелкие капельки слез. Только деревья, как дети, радовались своим пестрым нарядам, да озера по-прежнему похвалялись гладкой чистотой вод. От Киева до Полоцка дорога оказалась трудной и долгой, но, любуясь осенними красками и мечтая о предстоящей встрече с сестрой, Егоша не замечал этого. Долгие дни неслись мимо, отбрасывая далеко назад постылый киевский двор, завистливые взгляды горожан, косые ухмылки нарочитых и неприязнь дружинников. До славного кривичского городища оставался всего день пути. Спеша к невесте, Ярополк весь день гнал обоз, торопя и без того почти бегущих людей, но Хорс все-таки опередил его и скатился за лес раньше, чем из-за деревьев показались просторные лядины Полоцка. Пришлось встать лагерем на ночь. Усталость быстро сморила и людей, и животных, но Егоше почему-то не спалось. Стоило прикрыть глаза -- всплывало в памяти застывшее лицо Оноха, мерещились в шорохе ночного ветра тихие голоса. -- Убивец, убивец... -- перешептывались сухие листья, а великаны деревья тяжело постанывали: -- Берегись, берегись... Очнувшись, Егоша услышал чью-то крадущуюся поступь. Не будь он охотником -- никогда бы не выделил ее из тревожного ночного шелеста, но, заметив одинокого человека, лес насторожился, и Егоша почуял его беспокойство. Болотник приподнялся на локте, огляделся. Люди вокруг негромко посапывали во сне. Вроде все были здесь. Егоша знал, что ни один из спящих не любит его, и частенько слышал, как его ратники вспоминали Рамина, восхваляя ум и доблесть бывшего сотника, но обиды на них не держал. Они были сами по себе, а он сам по себе. Вот только приходилось отвечать за них перед Ярополком... Силясь припомнить, чья же сотня стоит в дозоре, он поднялся, бесшумно скользнул за бок ближайшего коня и прижался к теплой, подрагивающей шкуре. Словно не заметив, жеребец лениво переступил длинными ногами, прикрывая болотника от глаз неведомого пришельца. Вовремя... Опасливо озираясь, ночной гость вышел на поляну и принялся настойчиво вглядываться в лица спящих. Егоша удивленно вскинул брови. Блуд? Что потерял здесь воевода? Не его ли ищет? А коли его, то зачем? Усмехнувшись, он уже было шагнул из своего укрытия, но в это мгновение Блуд углядел забытый им полушубок и вскинул руку. В лунном луче серебром вспыхнуло тонкое лезвие. Потревоженный блеском оружия конь хлестнул хвостом, повернул к прижавшемуся к нему человеку добрую морду и, ища защиты, ткнулся мягкими губами в шею. -- Тихо, тихо, -- успокоил его Егоша. Он пока еще не понимал, что затеял Блуд. Понял, лишь когда Рыжий резко всадил лезвие в его свернутый полушубок и зло зарычал, обнаружив, что внутри нет хозяина. К разъяренному воеводе из-за кустов выскользнул еще один темный силуэт. "И этот с ножом", -- отметил болотник. Луна выглянула из-за туч, окатила поляну мягким светом. Егоша вжался в конский бок. Двое злодеев пригнулись, прикрывая лица, но Егоша узнал и поморщился: от Блуда всего можно было ждать, но нарочитый?.. Видать, не простил дерзких речей. Иначе с чего бы стал связываться с Блудом? Никогда раньше меж ними не было согласия... "Он, как все, у княжьих ног кормится, и чем выше ты подниматься будешь, тем сильнее тебя ненавидеть станет!" -- вспомнились слова Волхва. Волхв далеко глядел, потому и не верил людям. И Егошу научил не верить. Правильно научил. Хоть и горька оказалась наука, а полезна. Болотник вновь взглянул на поляну. Две фигуры растерянно озирались по сторонам, явно не зная, где искать врага. Что ж, они со смертью пришли -- ее и получат! Вытянув из-за пояса нож, Егоша зажал его в зубах и скользящим, звериным шагом двинулся в темноту. Лес принял его как старого знакомца -- нежно укутал, пряча от чужих глаз, и даже малой веточкой не шелохнул. Подкравшись к стоящим чуть в стороне от обоза лошадям, болотник одним движением перерезал путы на ногах резвой молодой кобылки. Та, будто только того и дожидалась, взбрыкнула на радостях и бодро ринулась к сочной зелени ближнего кустарника. Варяжко с Блудом мгновенно повернулись на шум и замерли, вглядываясь в темноту. Егоша вздохнул поглубже и, поднырнув под влажное брюхо другой лошади, выскочил как раз за спинами воев. Зубы его разжались, опуская нож в подставленную ладонь. А потом он прыгнул. И не ошибся бы -- вонзил лезвие в спину одного из нарочитых, но боль ударила его раньше. Уже не в силах остановиться, он повернул голову. Сзади с луком -- излюбленным своим оружием -- стоял Горыня и удивленно глазел на болотника. Он редко промахивался и нынче не в плечо целился, а под лопатку. Если бы не ночь, то и нынче не промахнулся бы, а так -- только заставил выронить заготовленный для удара нож. Варяжко почуял беду, когда Егоша уже падал. Развернулся и заученным за долгие годы схваток движением вскинул навстречу летящему на него телу нож. Болотник рухнул грудью на острие, вскрикнул, разбрасывая в стороны длинные руки. Пропуская его мимо, Блуд вовремя отскочил и расчетливо всадил свой клинок в спину рухнувшего на землю парня. Но этого Егоша уже не почувствовал. Гораздо раньше Варяжкин нож добрался до его души, коснулся ее и странным образом отделил от тела. Огненной, полыхающей птицей она ринулась вверх. Поток яркого света хлынул в глаза Егоше. Он хотел закрыть их, но не сумел и тогда потянулся взглядом к единственно темному пятну -- земле. А там увидел себя, нелепо скорчившегося на траве, и нарочитых вокруг. Они что-то обсуждали, изредка подталкивая ногами его залитое кровью тело. Он успел удивиться -- почему нет боли? -- а затем, оставляя вокруг лишь слепящую пустоту и отчаяние, свет безжалостно вонзился в него. Носком вышитого сапога Блуд перевернул мертвого болотника на спину, удовлетворенно хмыкнул: -- Готов! Гаденыш допрыгался. Варяжко отвернулся, вытер нож о траву. Хотелось спрятаться от немигающего, пристального взгляда зеленых глаз мертвеца. Ему доводилось убивать, но не так... Это был неравный бой... Бой с чем-то гораздо более слабым, чем казалось раньше. Ясные, еще совсем мальчишечьи глаза болотника будто спрашивали: "Зачем?" И от этого хотелось все повернуть вспять и оставить жизнь болотному негодяю. Пусть бы пакостил дальше... Боги должны карать... Не люди... -- Чего стоишь?.. -- проворчал сквозь зубы Блуд. Не ответив, Варяжко махнул рукой Горыне. Подбираясь поближе к нарочитому, тот поспешно полез меж спящими. Откуда-то появились Ситень с Дубренем. -- Поздненько вы, -- пиная ногой мертвого болотника, ехидно зашипел на них Блуд. Дубрень только обиженно засопел в ответ, а перетрусивший Ситень пустился в долгие и путаные объяснения. Прерывая, Блуд хлопнул его по плечу: -- Ладно. Байки свои потом рассказывать будешь, а теперь гляди в оба и, если кто пошевелится, дай мне знать. -- И, презрительно косясь на толстого боярина, спросил: -- Деньги-то взял иль запамятовал о них с перепугу? -- Взял, взял, -- торопливо затараторил тот и смолк, чуть не задохнувшись под налегшей на его губы рукой воя. -- Это хорошо, что взял. -- Блуд освободил рот боярина и тут же брезгливо отер обслюнявленную руку о штаны. -- За деньги любое молчание можно купить... -- Ничье молчание покупать не надобно -- спят все, -- влез в разговор Горыня. -- Недаром я им весь свой маковый отвар в пойло выплеснул. Одного понять не могу -- почему Выродок не стал людей на помощь звать? Ведь он вас давно разглядел. И понял все сразу -- не для развлечения с ножом в зубах по кустам лазал... -- Не верил он людям, -- горько ответил Варяжко, в этот миг Егоша вновь увидел его. Свет расступился и теперь не уводил болотника от земли, а наоборот, толкал к ней. Слова Варяжко донеслись до Егоши так отчетливо, словно тот выкрикнул их прямо ему в ухо. "Жалеет, -- с удивлением осознал болотник и чуть не засмеялся. -- Сам убил и сам жалеет!" -- Ладно, понесли его отсюда, -- велел Блуд, подсовывая под Егошу дырявый полушубок. Горыня подтолкнул к телу уже немного осмелевшего Ситеня. -- А этого куда? Блуд удостоил воя пренебрежительной улыбкой: -- Пусть приберет тут, чтобы кровью не пахло! Убийцы склонились, ловко закутали Егошу в полушубок, потянули его в лес. В нос болотнику забилась жесткая шерсть, перед глазами, заслоняя все остальное, покачиваясь, поплыла душная темнота. Он дернулся. -- Тяжелый гад, -- раздался сверху густой бас Горыни. -- А где же Фарлаф? Где его носит?! -- Варяг свое дело делает, а ты делай свое да помалкивай! -- коротко отозвался Варяжко. Егоша вновь замер. Темнота давила на него, будто желая впихнуть в ставшее уже почти чужим, израненное тело. Вслушиваясь в доносящиеся сверху голоса и чувствуя разгорающуюся ярость, он отчаянно сопротивлялся. Все цепные псы Ярополка собрались вместе, чтобы его убить! Все! Избавиться от него захотели! Твари! Лизоблюды! Нет, рано они его похоронили! Он назло этим шавкам дворовым выживет и всем им глотки перегрызет! Всем по очереди! Шквал чувств ринулся на Егошу, могучим толчком вернул в тело. Боль ударила, разрывая на куски... -- Он стонет! -- вскрикнул Варяжко. Все остановились и прислушались. Проклиная свою несдержанность, болотник сжал зубы. -- Глупости, -- наконец решил Блуд, и, успокаивая чуткого нарочитого, Горыня глухо подтвердил: -- Мертв он. Не беспокойся. И резко отпустил свой край полушубка. Егошины ноги с силой ударились о землю. Только теперь болотник был начеку -- смолчал, терпеливо пережидая, пока уймется взрезавшая тело боль. Она не унялась, но и крика не вырвалось. -- Вот видишь, -- рыкнул Блуд, -- мертвый он... Нарочитый, похоже, собирался возразить, но не успел. Егоша расслышал тяжелые шаги бегущего человека. А потом шаги стихли и знакомый голос Фарлафа забормотал: -- Где вы были?! Спешить надо. Дозорный скоро вернется, а нам еще обратно незамеченными пройти следует! Егошу вновь подняли, потащили куда-то. Знакомый с детства запах просочился сквозь полушубок. Болото.... "Утопить решили", -- пронеслось в голове. Страх смерти затмил даже боль. Может, вырваться и попробовать убежать? Егоша попытался шевельнуться. Ничего не вышло. Боль держала цепко и, следя за каждым рывком, отвечала втройне. Оставалось только ждать. Ждать и молить богов, чтобы не допустили напрасной гибели. Неровные покачивания уже не тревожили Егошу, казалось, боль срослась с ним, и уже ничто не в силах придать ей еще сил и мощи. Наоборот, она отступала, свертывалась в темный клубок и толкалась, силясь добраться до сердца. Егоша не противился ей. Он ждал... Под ногами убийц чавкала болотная хлябь. -- Здесь. Его швырнули на землю. Боль коснулась сердца, довольно зашевелилась, вгрызаясь в него острыми зубами. -- Может, проверим? -- робко предложил Варяжко, но Фарлаф перебил: -- Чего проверять? Жив не жив -- болото любого возьмет. Кидаем, и бегом назад! Нет у нас времени с мертвяком возиться! Одобряя слова урманина, остальные закивали. Нарочитый сдался: -- Воля ваша... -- Раз! -- Егошу подняли, качнули в воздухе. -- Два! Три! Он полетел. Полушубок развернулся. Еловая ветка мазнула по губам. Он упал на живот. Болотина чавкнула, брызги взметнулись вверх, сливаясь с темнотой ночи. -- Вот и все, -- долетел издалека чей-то голос. Егоша не шевелился. Вокруг, готовясь к нежданной трапезе, колыхалась и чавкала трясина. Наконец она булькнула и, словно пробуя на вкус, потянула на себя его ноги. -- Теперь впрямь все, -- удовлетворенно воскликнул Блуд. -- Начало засасывать. Егоша не видел его, лишь слышал. Зато болото видело. Людские голоса и суета раздражали его. Оно забурчало. Словно поняв булькающий говор, люди затопали прочь. На каждый их шаг трясина отзывалась довольным подергиванием. Пришло Егошино время действовать. Ему тоже надо было поспешить. Чтоб выжить, надо было забыть о ранах, о вызывающей тошноту слабости, об уходящем сознании. И он забыл. Постарался забыть. Силясь дотянуться до повисшего на низенькой, чахлой ели пропитанного его кровью полушубка, Егоша даже криво усмехнулся -- его, с рождения росшего средь подобных хлябей, хотели утопить в болоте! Он сдернул полушубок с ветки, подтащил его к груди. Почуявшая сопротивление трясина потянула за ноги, преданно прижимаясь, стиснула его в объятиях. Егоша знал -- чем больше он будет дергаться, тем сильнее станет болото. "Тонущий человек кормит болото своим страхом и неуверенностью", -- так учил отец. Рука, из которой торчал обломок стрелы, отнялась, и Егоше пришлось разворачивать набрякший полушубок одной рукой. Тяжелая шкура не поддавалась, ложилась на болотную хлябь неровными горбами. Мир завертелся перед глазами болотника, когда он сделал первую попытку выбраться на жесткую щетину полушубка. Рука соскользнула. Егоша осторожно высвободился и, закусив губу, вновь толкнул непослушное тело вперед. Не желая выпускать добычу, болото оживилось. Егоша рванулся еще раз и с облегчением почувствовал под грудью жесткую шкуру. Помогая себе рукой, он перекатился на бок, обхватил ладонью колено, потянул его на себя. Пришлось налечь на больное плечо. Под тяжестью человеческого тела стрела вошла в рану еще глубже, ткнулась в кость. По-волчьи завывая, Егоша забился. Нога лениво полезла из трясины. Опираясь на колени, он приподнялся, дотянулся до чахлой ели. -- Прости, -- просипел деревцу, уже не слыша своего голоса. -- Помоги... Поняв, что теряет жертву, болото ринулось следом за Егошей, смяло его ненадежную опору. Полушубок наполнился водой, поехал под ногами. Ель качнулась, словно протягивая болотнику общипанные ветви. Помогая трясине, боль заметалась в теле, закружилась перед глазами пестрой пеленой. Полуослепнув и не замечая тянущихся к нему ветвей, Егоша хватал пальцами воздух перед собой. В ладонь легли колючие еловые иглы. Болотник подтащил онемевшее тело и налег на деревце, сгибая его до земли. -- Дурак... -- равнодушно пропел рядом чей-то мелодичный голос. Егоша с трудом разлепил отяжелевшие веки. Неподалеку от его пристанища на болотной хляби качалась белая, полупрозрачная фигура. -- Блазень? -- сощурился болотник. -- Дурак, -- вновь пропело белое. Нет, это был не Блазень. Тот бы помог, вытащил... Воспоминание ожгло Егошу. Как же он раньше не догадался?! Налегая на елочку, он повернул голову в темноту леса, позвал отчаянно: -- Блазень! Волхв! -- Дурак! -- в третий раз повторило белое пятно. -- Почему? -- глухо спросил Егоша. Ему был неинтересен ответ, но чужой голос прогонял прочь тоску одиночества, и даже боль утихала от его звука. Пока не пришел Блазень, нужно было держаться за этот голос, цепляться за него духом, как цеплялся телом за махонькое деревце. -- А потому дурак, -- неспешно отозвалось белое, -- что мог помереть легко -- утонул бы в болоте -- и делу конец, а ты выбрался. Теперь будешь долго помирать, а мне ждать придется, пока ты от ран и голодухи сдохнешь... Во-вторых, дурак, что принял меня, Моренину посланницу, за Блазня. Он предо мной что былинка пред ураганом... В-третьих, потому, что зовешь на помощь тех, кто давно уже от тебя отказался. Кричи не кричи :-- они не явятся... По крайней мере, Волхв. Ты для него всю поганую работу свершил, Владимира с Ярополком по его наущению рассорил, теперь ты ему только помеха лишняя. Он небось и Блазню приходить запретил. -- Врешь!!! -- не выдержал Егоша. -- Врешь!!! -- Я же говорю -- дурак... -- опускаясь на мох, равнодушно отозвалось белое пятно. -- И не ори. Чай, не на торгу. Егоша постарался смолчать. Конечно же, белая вестница смерти лгала! Иначе и быть не могло! Верно, досадовала, что он выбрался из трясины, не достался ее хозяйке. Злилась, вот и норовила побольней задеть... Незачем тратить силы на споры с ней... Он сумел успокоиться. Лежал на елочке, глядел на занимающийся рассвет и старался не думать о том, что будет дальше, не думать о правоте Белой Девки. Но думай не думай, а силы утекали. Мир уже казался тусклым, мысли шевелились медленно, а открывать глаза становилось все труднее. Белая расползлась вокруг его ног блеклым туманом и время от времени мерно вздыхала, напоминая о своем присутствии. Егоша закрыл глаза, взмолился еще раз, призывая далеких друзей. Темнота наползла на него, обняла и вдруг испуганно отпрянула, потревоженная чьим-то резким вскриком. Егоша разлепил непослушные веки. Сперва ничего не увидел, кроме вспучившегося мшистыми кочками и хлипкими деревцами болота, но потом разглядел меж ними странное, ни на что не похожее сияние. Оно мерцало, переливаясь из бледно-голубого в темно-багровое, опять становилось почти прозрачным и выло. Выло так, словно сам Кулла был заперт в этом свечении и бился, силясь выбраться. -- Эй, Белая, -- негромко прохрипел Егоша, но ему никто не ответил. Белый туман куда-то пропал. А может, его и не было -- примерещился в бреду? Или это зависшее над болотом сияние -- бред? -- Помоги, -- шепнул знакомый голос. Блазень? Где он, почему просит о помощи? Пересиливая боль, Егоша повернул голову. -- Помоги... -- Где ты? -- захрипел Егоша и вдруг понял. Блазень был там, внутри этого свечения. И Белая была там. Она убивала Блазня. Это он выл, плача по уходящей душе... А ведь он пришел на Егошин зов! Спасать пришел! Егоша выпрямился. Напоминая о ранах, кольнула боль, заставила скрипнуть зубами. Голос внутри сияния затихал, и само оно стало затухать, превращаясь в белый туман. Медлить было нельзя. "Что ж, помирать, так с музыкой!" -- решил Егоша и, собрав остатки сил, изловчившись, толкнулся обеими ногами от спасительного деревца. Оно скрипнуло, выпрямилось, будто желая помочь ему прыгнуть подальше. Помогло. Он влетел прямо в середину странного свечения. Тело обдало холодом; жалобно пискнув, боль ринулась прочь. Руки обхватили нечто скользкое и влажное. Не Блазня... Значит -- Белую! Задыхаясь, Егоша сдавил невидимого врага и, вспомнив о древнем, данном природой оружии, вонзил зубы в склизкое тело нежитя. Показалось, будто на него рухнуло само небо -- такая тяжесть хлынула в душу. Чьи-то испуганные лица вереницей пронеслись перед глазами, чьи-то умоляющие о пощаде голоса перезвоном зашумели в голове. -- Отпусти меня, -- перекрывая их, зло прошипела Белая. -- Отпусти, иначе я умру и отдам тебе тяжесть всех, кого проводила в иной мир! -- А ты отпусти Блазня, -- не размыкая зубов, мысленно возразил Егоша. -- Нет! -- Тогда и я -- нет! -- Он еще сильней сжал зубы. По губам потекло что-то липкое и холодное. Часть, попадая в горло, становилась горькой, словно полынь-трава, а часть стекала на рану в груди, покрывая ее мертвенной черной коркой. -- Отпусти! -- завыла Белая. -- Ты все равно не вынесешь моего бремени! Ты -- человек... Захлебываясь холодной жижей, Егоша выдавил: -- Я -- Выродок. А потом жижи стало меньше. Она уже не лилась потоком, а только слегка смачивала губы. И туман стал таять, обнаруживая под собой что-то бледно-желтое, неподвижное, мертвое. Егоша разжал зубы, кувыркнулся вниз. Ожив, желтая пелена скользнула под него, бережно подхватила, подтянула к спасительной ели. -- Блазень... -- чуя неладное, всхлипнул Егоша. -- Я ухожу, -- печально отозвался тот. -- Она всегда была сильнее меня. -- Нет!!! -- Но ты оказался сильнее ее, -- не обращая внимания на стон болотника, продолжал Блазень. -- Теперь она отдала тебе свою душу. Это тяжелая, предназначенная лишь нежитям ноша. Но ты справишься... Он начал захлебываться. Отрываясь от желтого тела Блазня, по болоту поползли мелкие клочки тумана. Превращаясь в росные капли, они оседали на влажной пелене мха. -- Я не смогу тебя вытащить отсюда, -- уже совсем тихо шепнул Блазень, -- но и она не возьмет... Еще один клок тумана покинул его. Нежить слабо взвизгнул, заторопился: -- Волхву не верь... Он не пускал меня на твой зов, хотя все знал! Ты для него никто... Он убьет тебя, если встретит. Берегись... И не зови его больше. Иначе придет... Чтоб убить... Блазень вздохнул. Последний, уцелевший ярко-желтый клочок разорвался надвое. Маленькое туманное облачко проплыло мимо Егошиного лица, коснулось его щеки. Силясь уцепиться за ускользающую душу нежитя, болотник вытянул руки, но клочок протек между его пальцами и распался в воздухе крупной блестящей росой. И тут же, словно желая полюбоваться этим зрелищем, из-за леса поднялся могущественный Хорс. Нежными лучами он прикоснулся к Егошиному лицу, ощупал его истерзанное тело, в испуге отшатнулся от покрытой черной коркой раны на груди болотника и совсем спрятался за блеклыми утренними облаками, услышав плеснувший из его ставшей уже не человеческой души голос: -- Ненавижу! Всех ненавижу!!! ГЛАВА 14 Варяжко так и не забыл глаз убитого им болотника. Лица его вспомнить не мог, а глаза помнились -- полыхали зеленым светом, жгли душу стыдом. Княжий обоз прибыл в Полоцк лишь к закату. Не желая смириться с потерей гридня, Ярополк весь день гонял ратников по лесу. -- Сам бы он ни за что не ушел, -- упрямо отвечал князь на сказки Помежи, но настырный боярин бродил за ним хвостиком и без умолку твердил: -- Он мне сказывал, что едва о родне подумает -- ноги сами к дому бегут, а тут до Приболотья рукой подать -- вот и ушел... Но обмануть Ярополка оказалось не так просто, как думалось, и, невзирая на все старания боярина, князь упорно заставлял людей шнырять по лесу, время от времени выкликая пропавшего воя. Лишь к середине дня сдался, махнул рукой: -- Поехали! Ляд с ним! У Варяжко будто камень с души свалился, и остальные повеселели, а все-таки до самого городища то тут, то там слышалось имя Выродка -- любой едва знавший болотника уный старался выдумать свою историю о его странном исчезновении. -- Болотная Старуха его приманила, туманом обратила и мимо стражей провела, -- робко предполагал один. -- Дурной ты! -- насмешливо обрывал его другой. -- Все в мамкины сказки веришь! Ушел он, как жил, тайком да тишком, и хорошо, коли потом не обнаружится, что с ним вместе пропало кое-что из Ярополкова добра... -- Да куда он уйти мог? Болота кругом. -- В болоте-то ему самое место, гаденышу... "Верно, там его место", -- покачиваясь в седле, уговаривал себя Варяжко, но зеленые глаза болотника смотрели на него из темных лесных зарослей, косились из сочной травы и обвиняли, обвиняли, обвиняли... В Полоцке обоз ждали, и, едва показались стены городища, к Рогволду помчались гонцы с известием, что наконец прибыл киевский князь с дружиной. Однако, блюдя приличия, Рогволд навстречу не торопился, а, дождавшись, пока обоз въедет в его ворота, неспешно вышел на крыльцо. За ним шумной толпой высыпала челядь. Эти не церемонились и, находя среди киевлян старых знакомцев, заулыбались, загомонили на разные голоса. Настена стояла рядом с княжной. В нарядном голубом летнике и высоком, шитом бисером кокошнике она вовсе не походила на ту оборванную девчонку, которую Варяжко оставлял на лечение знахарю. Увидев нарочитого, она сорвалась с крыльца, кинулась к нему, вцепилась в стремя. Судача о смелости девки, вокруг зашумели. Кто-то осуждал: нехорошо этак открыто кидаться на мужика, кто-то одобрял: любовь не болячка, нечего ее от людей таить, а большинство беззлобно подшучивало -- редкая встреча обходилась без подобных забавных случайностей. -- Эх, везет тебе, нарочитый! -- завистливо сказал кто-то. -- Такая красавица на шею кидается! "Какая красавица?" -- удивился было Варяжко и вдруг понял, что это говорят о Настене. Раньше ее так никто не называл -- кликали малолеткой иль девчонкой... Он наклонился, вскинул девку в седло и с удивлением ощутил, как она повзрослела. Еще весной она едва доставала до его груди, а теперь склонилась ему на плечо. Выпавшие из ее косы завитки волос защекотали щеку воя, теплые ладошки легли поверх его сильных пальцев. От неожиданного смущения Варяжко поперхнулся и зашелся кашлем. Настена заговорила первой: -- Я ждала тебя. От звука ее голоса Варяжко качнулся в седле. Слова были ласковые, Настенины, а голос другой -- сильный, звучный. Та девочка, с которой он распрощался в березозол, говорила иначе -- робко, с придыханием на каждом слове. У той голосочек дрожал да срывался, а у этой будто песню пел-ворожил. Может, не Настена это вовсе? Желая убедиться в очевидном, нарочитый склонился, потянулся вперед. Почуяв его движение, девка обернулась. Огромные, не дававшие спать ночами глаза плеснули на Варяжко радостью, пухлые губы приподнялись, обнажая белые зубы. А потом она вдруг потянулась к его лицу. Он не успел даже понять, что случилось, -- нежное тепло коснулось его губ, ударило по сердцу томящей болью, и в ответ заполыхала пожаром кожа, соскользнули с поводьев ладони и двинулись по мягкому женскому телу, прижимая его все сильнее и сильнее. -- Эй, нарочитый! Ты, никак, поперед князя жениться задумал? -- насмешливо выкрикнул кто-то из толпы. Чужой голос привел нарочитого в чувство. Он дернулся, оторвался от горячих девичьих губ. Залившись румянцем, Настена спрыгнула на землю и, провожаемая восхищенными возгласами, скрылась в толпе. Пока мог, Варяжко следил за ее мелькающей меж людей русой головой, но потом, сделав над собой усилие, отвернулся. Голос из толпы был прав -- сперва надобно уладить княжьи дела, а потом уж браться за свои. Подъезжая к Ярополку, Варяжко окинул взором заполненный людьми двор. Покуда князь красовался перед невестой, ему следовало быть настороже -- могло случиться всякое. Наивность да доверчивость многим князьям стоила жизни. Вспомнить хотя бы Аскольда с Диром... Он мельком глянул на крыльцо и, столкнувшись глазами с Рогнедой, улыбнулся. Прямая и строгая, будто встречая не жениха, а случайного гостя, стиснув побелевшими пальцами узорные перила, полочанка стояла рядом с отцом. Зная о гордом нраве дочери, тот молча ухмылялся в усы. Скучившиеся за его широкой спиной отроки -- братья Рогнеды -- косились на обоз с дарами и нетерпеливо переминались с ноги на ногу. -- Рад видеть тебя, великий князь! -- дождавшись, пока немного утихнет шум, заговорил Рогволд. -- Давненько ты к нам не захаживал -- все тропы уж заросли. Ярополк склонил голову: -- Дела не пускали. А из всех тропок мне лишь одна надобна, та, что к сердцу княжны ведет. Она-то не заросла ли? Рогволд расхохотался, повернулся к зардевшейся дочери: -- А это ты у нее самой спрашивай, только прежде чем спрос начать, отпусти людей и зайди ко мне в терем добрым гостем! Кинув поводья подоспевшему слуге, Ярополк ловко соскользнул с коня и ступил на крыльцо. Следом, готовясь к отдыху, зашевелился весь обоз. Варяжко вновь пожалел, что рядом нет Потама, -- пришлось самому обустраивать свою ватагу. А когда пристроил и людей, и лошадей -- уже ног под собой не чуял. Оглядевшись, направился к княжьей избе и на ступенях нос к носу столкнулся с Блудом. Облокотясь на перила, Рыжий ковырял в ноздре грязным пальцем и время от времени вытирал его о штаны. Заметив Варяжко, оскалил в улыбке крепкие зубы, заступил дорогу: -- Нельзя туда! Князья меж собой толкуют, не велели никого пускать. -- А ты и рад! -- огрызнулся вконец измотанный нарочитый. Меньше всего ему хотелось говорить с Блудом. После смерти болотника Рыжий стал ему невыносимо противен. Хотя не только Рыжий... Даже бывший дружок, Дубрень, и тот начал вызывать отвращение. -- Нарочитый! Нарочитый! -- подбежавший раб упал в пыль возле крыльца и заелозил в ней, стараясь привлечь Варяжкино внимание. -- Чего тебе? -- небрежно спросил Блуд. -- Велено только ему, -- раб качнул головой в Варяжкину сторону, -- а больше никому не сказывать! -- Да как ты смеешь! -- Блуд кошкой спрыгнул с крыльца и замахнулся плетью. Варяжко поймал руку Блуда и оттолкнул его в сторону. -- Жалостливый ты у нас! -- зашипел тот. -- Всех выродков жалеешь. Варяжко будто ткнули в горло -- перехватило дыхание. Блуд знал, как больней ударить! Сжав кулаки, нарочитый выдавил: -- Ты, может, забыл, кто нас на то дело сговаривал? Не зли меня понапрасну -- а то ведь и я зацепить могу! Сам знаешь -- сгоряча дурное слово вылетит, а князь и расслышит... -- Ладно, -- Блуд пожал плечами и опустил плетку. -- Глупо нам из-за раба ссору затевать! -- Вот и катись, -- сказал Варяжко и потянул раба от крыльца: -- Ну, говори теперь: кто послал и что велел передать? -- Госпожа ждет тебя. Просила зайти к ней. Какая госпожа? Рогнеда? Но почему "просила"? Варяжко никогда не слышал, чтобы Рогнеда унижалась до просьбы... Озарение пришло внезапно, словно сильный порыв ветра сдернул закрывающую взор пелену и заставил весь мир засиять чистыми и яркими красками. Оттолкнув посланца в сторону, Варяжко выскочил за ворота и, по-мальчишески перепрыгивая через лужи, припустил по знакомой дороге к дому знахаря. Остановился лишь возле невысокой знахарской городьбы, перевел дыхание и неспешно ступил на двор. Настена сидела на лавке у входа, перебирала нервными пальцами край поневы. Знахарь глядел на Варяжко выцветшими от ворожбы и старости глазами и довольно улыбался. Растерявшись, нарочитый замер посреди двора. -- Что же ты стал? -- негромко спросил знахарь. -- Пред тобой судьба сидит, тебя дожидается. Иди и бери, что твое! -- Моего тут ничего нет, -- не узнавая своего внезапно осипшего голоса, ответил Варяжко. -- Коли здесь моя судьба, то ей мной и повелевать! За ней слово! Щуря блеклые глаза, знахарь приподнялся. Пробежавшая по его лицу темная тень вспыхнула на губах горькой улыбкой: -- Что гнетет тебя? Откуда сомнения в твоем сердце? Откуда тьма в глазах? Коли мучает тебя вина -- откройся, и тогда смогу тебе помочь... Страх сдернул нарочитого с места, вытолкнул вперед. Страх же и крикнул: -- Замолчи! -- Плохо дело, -- опечалился знахарь, -- но как хочешь. Одно лишь могу посоветовать -- поделись своей бедой с тем, кто тебе жизни дороже, -- беда меньше станет, вздохнуть сумеешь. -- Поделись со мной! -- Варяжко не заметил, как Настена оказалась рядом. Смотрела в глаза, заламывала руки: -- Отдай мне свою печаль, отдай тревогу и боль -- все возьму, все стерплю, не пожалуюсь! И столько было в ее голосе ласки и преданности, что Варяжко чуть не кинулся ей в ноги. Ухватился за спасение, притянул Настену к себе, заглянул в широко распахнутые голубые глаза и утонул в них. Обо всем забыл -- о князе, о службе, о Выродке. Отныне каждый день только и ждал, когда наступит закат и можно будет пойти к знахареву дому, где его ждали горячие губы и ласковые руки Настены. -- Видать, ведун не только болезнь из тебя выгнал, но и ворожить научил, -- шептал он ей. -- Присушила ты меня, без зелья опоила... Она смеялась в ответ. Верно, потому и были те ночи полны незамутненного счастья, что шелестели ее смехом, грели ее радостью. Одна лишь ночь выдалась не такой, как остальные. В ту ночь Настена не смеялась -- слушала. Варяжко сам не ведал, почему решился рассказать ей о болотнике. Просто так вышло -- она спросила о Ярополке, а он вдруг начал рассказывать о Выродке. О том, как, вернувшись из Полоцка, застал на Ярополковом дворе незнакомого уного, как тот уный пакостил людям, как подводил под княжий гнев и правых, и виноватых, как выдумал грамоту от Владимира и рассорил братьев так, что один, убоясь другого, подался прочь с родной земли. Девка слушала внимательно, ни разу не перебила, словечка не вставила. Ее глаза в темноте казались малыми правдивыми огоньками -- скажешь хоть слово лжи, и потухнут, перестанут радовать своим светом, оставят наедине с кромешной тьмой. Варяжко рассказал все и почувствовал, как затуманилась и напряглась Настена. Тоска сменилась тревогой. "Ох, не простит она мне подлого убийства, не забудет -- прогонит с глаз долой. Навсегда прогонит", -- подумал он и, обняв ее, чуть не закричал: -- Что с тобой?! Скажи, не молчи! Покачав головой она спросила: -- Говоришь, он из Приболотья? -- Верно. -- И звали Онохом? -- Да. Настена отстранилась, села, обхватила руками колени. Оставляя на белой коже следы-пупырышки, ночной холод прикоснулся к ее обнаженным плечам. Варяжко прикрыл ее своей безрукавкой, и, почти исчезнув в меховых складках, девушка заговорила: -- Ты обо мне ничего не ведаешь, а ведь я родом из Приболотья. Всех там знала. И Оноха тоже. Она смолкла и, стиснув тонкими пальцами щиколотки, отвернулась. На миг Варяжко увидел ее глаза. Никогда раньше они не были такими -- темными, словно море перед грозой. Он закусил губу. Кем приходился Настене Онох? Женихом? Родней? Если да, то как тогда он будет жить, как смотреть ей в глаза? Настена вздохнула и через силу улыбнулась: -- Один был у нас в Приболотье Онох. Всего один... Выходит, твой болотник -- самозванец. Самозванец? Не понимая, Варяжко выдавил: -- Так, может, это и был ваш Онох? Тот самый? -- Нет. -- Настена качнула головой. -- Наш Онох умер. Давно уже. Варяжко чуял, что Настена не лжет, но тогда откуда же пришел болотный парень и зачем назвался чужим именем? Что искал на Ярополковом дворе, чего дожидался? Словно угадав его мысли, Настена предположила: -- Твой Выродок, верно, родом не из наших мест. У нас такой недолго бы пакостил -- мигом его обломали бы. И не стали б, подобно тебе, мучаться. Жизнь -- великий дар, ее любить и в себе, и в других надобно, а коли нет этой любви, то и жизни нет. Ты себя не кори -- ты уже мертвого убил... Одно худо, что исподтишка... От ее понимания и сочувствия содеянное зло показалось не таким уж и подлым. Как-никак, а парень выдавал себя не за того, кем был на самом деле. Видать, на его совести лежала не одна смерть и к гнусным делишкам он привык, как к воде. Заслужил своей участи... Обняв голову повеселевшего Варяжко, Настена прижалась к его груди. -- Что толку сожалеть о сделанном? От сожалений все назад не воротится. Забудь... Варяжко вырвался из ее теплых рук. -- А тебе приходилось ли забывать? Знаешь, как это делать? -- Знаю, -- твердо сказала она. Так твердо, что он вдруг осознал -- было на ее душе свое темное пятно, своя беда. -- И ты сумела забыть? Настена поежилась. -- Нет. Но я стараюсь... Очень стараюсь! А потом поцеловала его в губы и, будто просыпаясь от дурного сна, засмеялась: -- А ты мне в этом помогаешь! Больше они не говорили о Выродке, но то ли помог откровенный разговор, то ли подсобили нежданно навалившиеся дела, только Варяжко и впрямь стал реже вспоминать о болотном парне. Тем более, что подходила зима, Ярополка ждал Киев, а свадьбы все не было. Рогволд тянул, ссылаясь то на одно, то на другое, Ярополк нервничал, каждый день порыва