принялся растирать якобы уставшие от долгого пути ноги. -- Небось и ты старое помянешь, не приютишь до вечера. Вздохнув, он поднялся, вскинул на плечо потертую суму. -- Ладно, пойду дальше... -- Погоди! -- Могучая пятерня легла ему на плечо. Не разворачиваясь, Егоша поморщился. Он мог уничтожить назойливого Потама с его мелкими обидами не сходя с места, но за воротами ждала Стая. Пойдет что не так -- простятся с жизнью многие из оставшихся оборотней. Он неохотно повернулся. -- Что-то ты, Выродок, больно сговорчив стал, -- задумчиво протянул Потам и велел двум стоящим поодаль мужикам: -- Пусть он пока посидит на дворе, коли так утомился, но вы глаз с него не спускайте, у меня с ним еще разговор будет! Те послушно уставились на Егошу. Идя к избе, Потам чуял на себе злой взгляд болотника и улыбался. Не из жалости он оставил Выродка на дворе -- приятно было, поглядывая в окно и наслаждаясь его жалким видом, знать, что вот он, старинный враг. Сидит здесь, ободранный, как побирушка, и гонимый всеми, как когда-то сам Потам. Но Улита почему-то не желала разделять его торжества. -- Зря радуешься, -- выглянув в окно, заявила она мужу. -- Выродок неспроста так тихо сидит -- замыслил что-то. Вон как у него глаза по нашим клетям шарят да засовы на воротах ощупывают... -- Сбежать хочет, трусит, только и всего! -- отмахнулся от ее беспокойства Потам. -- Не-е-ет... -- Улита обиженно пожевала губами и повторила уже уверенней: -- Нет. А к ночи Потам понял, что жена была права. Только поздно. Едва стемнело -- раздался на дворе знакомый скрип ворот. Соскочив с лавки, Потам пихнул в бок разомлевшую Улиту: -- Вставай! И выбежал на двор. То, что там увидел, -- никогда уже не мог забыть. В зияющей меж створками щели, гордо выпрямившись, стоял Выродок, а мимо него, оскалив страшные, покрытые пеной пасти, текли на Потамов двор волки. Да какие! Огромные, дикие, матерые... Потаму не доводилось даже слышать о таких. В поисках оружия он прыгнул назад, в избу. Подскочившая Улита поймала его за руки, повисла всем телом: -- Не ходи туда! Не ходи! Пытаясь выдраться из цепких женских рук, Потам видел сквозь махонькую щель в двери, как, мягко скользя по двору, Выродок распахивает перед волками двери хлева и небрежно, не торопясь выводит оттуда крепкого бычка-годинка. Улита все-таки удержала мужа. Он не смог вырваться, даже когда ускользающий в темноту ночи Выродок обернулся и насмешливо крикнул: -- Прощай, Потам! Я тебе по старой памяти кой-какую скотинку на разживу оставил, так что обиды на меня не держи! Егоша крикнул это просто, чтоб позабавиться над ошалевшим воем. Он не таил злости на Потама. Тот был всего лишь человеком, не больше и не меньше... Болотник не знал, что именно его насмешливый выкрик заставит бывшего воя бросить свое потрепанное хозяйство и двинуться по следам Стаи с одним лишь желанием -- расквитаться за обиды. Не ведал и того, что, однажды обогнав Стаю, Потам угадает избранное ими печище и устроит там ловушку. Потому и угодил в нее, как несмышленый мальчишка. Поначалу все, казалось, шло хорошо. Явившись к людям как простой путник, он смиренно попросил крова. Его приняли, накормили. Подмечая, где и что лежит, он обошел двор, сосчитал всех жителей и с радостным удивлением отметил малое число оружия. К ночи, никем не замеченный, прокрался к воротам. Отсутствие стража не удивило -- многие любят поспать на посту. Засов пошел легко, даже слишком легко, и только тогда Егоша почуял неладное. Створки ворот поползли в стороны. Принюхиваясь, во двор проскользнул Ратмир, за ним Нар, Рала, Саркел... Егоша не пошел за ними -- остался возле ворот. В ночном воздухе металось что-то зловещее, упреждающее. Только -- что? Болотник освободился от тела, невесомым духом скользнул по двору, обогнул поленницу и внезапно натолкнулся на блеск холодного железа. Их ждали! Уже понимая, что попался, он кинулся к воротам. Там, за створами, стараясь не греметь оружием, к стенам печища подбирались вооруженные люди. Много людей, очень много... -- Ловушка! -- заорал Егоша. Бросив свое кровавое пиршество, оборотни ринулись к воротам. Поздно. Придавливаемые снаружи переставшими таиться людьми, тяжелые створы двинулись навстречу друг другу. Сквозь оставшуюся узкую щель можно было проскочить лишь поодиночке. А там поджидали острые копья и ножи. Отчаянно завывая, оборотни заметались по двору. Из-за поленницы в них полетели стрелы. Один, с визгом свалившись в пыль, отчаянно завертелся, силясь дотянуться зубами до застрявшей в мохнатом боку стрелы. За ним, загребая лапами, рухнул другой. Ратмир покатился по земле и поднялся уже человеком. Выломав из ограды толстый кол, он перемахнул через поленницу. Следом, уже в воздухе обретая человеческий вид, прыгнула Рала. Прятавшиеся за поленьями лучники испуганно завопили, но стрелять не перестали. Теперь их ничто уже не могло остановить. Егоша налег плечом на ворота, зажмурился. Крепленные железом балки затрещали. Подбадривая друг друга, на него набросились защитники печища. Егоша стряхнул их, заворчал. Дураки! Они пытались осилить нежитя! Древесина хрустнула под его напором, подалась. В Образовавшийся широкий пролом на двор полезли ошалевшие от крови и воплей люди. -- Уходим! -- выкрикнул Егоша. Рыча и сминая растерявшихся врагов, оборотни ринулись в пролом. Силясь не отвлекаться на раздающиеся за воротами громкие вопли и стоны, Егоша ногой переломил шею пытающемуся встать лапотнику и кровавым сгустком сплюнул на его дергающееся тело. Присвистнув рядом с его щекой, пролетела стрела и, впившись острым носом в древесину ворот, обиженно загудела. Оборотни ушли почти все. Егоша бегло оглядел двор, хмыкнул, ныряя в пролом. -- Погоди, Выродок! -- прорвался сквозь стоны и вопли чей-то знакомый голос. Егоша замер. Кто звал его? -- Твоя девка у меня! -- приподнимаясь из-за поленницы, злорадно завопил Потам. Его измазанное кровью лицо искажала дикая радость. -- Я ее убью! -- восторженно орал он. -- И ты увидишь это, проклятый Волчий Пастырь! Увидишь и узнаешь боль! А потом я найду и убью тебя! Он опустил руку вниз и резким движением выволок из-за груды поленьев рычащую Ралу. Зажатый в его руке нож взмыл вверх, завис над ее горлом: -- Гляди! -- Уходи! -- перебил его пронзительный вой Ратмира и осекся под чьим-то ударом. Егоша шагнул назад. Значит, они поймали и вожака... Как же Стая проживет без него? Старый Нар не справится в одиночку, а остальные оборотни слишком молоды и глупы... Отказываясь от спасительной свободы, Егоша протянул вперед пустые руки: -- Ты ведь хочешь меня, Потам? Так бери меня! Рала взвизгнула, пытаясь укусить воя за руку. Тот швырнул ее вниз, к своим напарникам. -- Стерва! И тогда Егоша освободил Белую. Повинуясь Егошиному приказу, невидимая, она протекла через двор и впилась ледяными пальцами в незащищенное горло Потама. Вой захрипел. Сдавливая хватку, Егоша прошипел: -- Отпусти их, иначе умрешь! Безумно вращая выпученными глазами, Потам махнул рукой скорчившимся за поленницей приятелям, захрипел: -- Пустите... Эту... Девку... Освобожденная Рала выпрыгнула из-за поленницы, метнулась к воротам. -- Я сказал -- их! -- равнодушно велел Егоша. Теплая шея Потама дрожала под его пальцами, хотелось сдавить их, но было еще рано. Сперва следовало освободить Ратмира. Отпущенный оборотень встряхнулся, выскользнул следом за Ралой. Егоша чуть не засмеялся. Глупые, ничего не понимающие лапотники с озадаченными лицами послушно выполняли нелепые приказания Потама. Они не могли уразуметь -- почему вдруг он потребовал отпустить с таким трудом пойманных пленников и почему хрипит, цепляясь за горло. Ведь никто не трогал его, а Волчий Пастырь стоял посреди двора с оглушенным и потерянным видом. Но командиру виднее, и, если он так велит, значит, у него есть какой-то хитрый, недоступный им план. Бестолково помаргивая, они проводили грустными взорами ускользающих во тьму оборотней. Потам забился в агонии. Острый пряный запах неожиданно ударил Егоше в ноздри. Захлебнувшись, он ослабил хватку. Рассекая воздух, позади него тонко пропел топор. Болотник не успел уклониться -- лезвие зацепило его бок. Боль рванула, вытягивая силы Белой. "Змеиный топор", -- понял Егоша. Это было верное, известное лишь немногим знахарям средство ослабить нежитя -- топор, которым недавно убили змею. Значит, Потаму помогал знахарь? Падая, Егоша обернулся. Пронзительно черные глаза вонзились в его сердце. -- Волхв, -- шепнул он. -- Я, -- довольно хрюкнул маленький прислужник Белеса и кивнул потирающему горло Потаму: -- Вяжите его, пока в нем колдовской силы нет! А то уйдет. Вот этим вяжите. Этот науз любого нежитя удержит. И еще возьми тех, кого он хотел освободить, смелый вой! Перед Егошиными глазами пролетело что-то бледное, косматое, упало к Потамовым ногам. Длинные темные волосы рассыпались по земле. Егоша отвернулся. Рала... Не будет больше полных страсти ночей, не будет ее глуховатого голоса и крепких объятий. Рядом с ним тяжело рухнуло еще чье-то плотно скрученное тело. Он скосил глаза. Ратмир... -- Чуть не утек, -- послышался торжествующий голос Волхва, но растерянный хрип Потама перебил его: -- Ты -- кто?! -- Я? Посланник богов. -- Не повернув головы, Егоша почти увидел его хитрую улыбку. -- Надо же землю от таких, как этот гаденыш, освобождать. Я искренне порадуюсь, когда его сожгут иль вздернут! -- Нет, я его убивать не стану! -- Потам решительно пнул сапогом ослабшего и связанного болотника. -- Пусть сперва Ярополк сам поглядит, чьим словам верил! -- Убить его надо, -- настаивал Волхв, -- иначе сбежит. Потам самоуверенно хмыкнул: -- Из поруба, что я для него заготовил, вовек не сбежит. Мы его всем миром для Волчьего Пастыря делали. Каждое бревнышко там заговоренное. Ратмир шевельнулся. "Хоть он жив", -- с облегчением подумал Егоша и, преодолевая силу науза, дотянулся до сознания Волхва. Колдун знал толк в ворожбе, но даже сквозь сотворенную им завесу Егоша почуял его разочарование. Блазень верно упреждал -- Волхв желал его смерти и нынче не убил лишь потому, что чародейное оружие пролетело мимо, а простым Егошу было не осилить. Болотник хмыкнул, повалился на бок и, словно трава перекати-поле, подкатился к ногам Волхва. Скучившиеся вокруг нежданного спасителя лапотники испуганно отпрянули. Егоша скривил запекшиеся губы в улыбке и, не отрывая взгляда от лица бывшего друга, засмеялся: -- Что, Волхв? Не вышло? Опять не вышло? Никто не знал, о чем говорил плененный Волчий Пастырь, но Волхв понял. Нога маленького человечка взмыла над Егошиным лицом. Темнота и боль затопили все вокруг, и, уже проваливаясь в пучину беспамятства, Егоша услышал чей-то взволнованный голос: -- Неужто он и есть -- Волчий Пастырь? А с виду совсем как человек. Ответ Потама потонул в багровой дымке, до Егоши долетело лишь его начало: -- Он меня чуть не задушил, с места не двигаясь... А ты говоришь --г "человек"... ГЛАВА 23 Варяжко не мог забыть Настену. Приходившие из Полоцка гонцы на его расспросы лишь пожимали плечами. Да, живет вроде такая у Рогнединого знахаря, по хозяйству ему помогает, с княжной дружбу водит -- и все... Сколько ни выпытывал -- ничего больше поведать о ней не могли. Только один молодой паренек из кривичей, приехавший в гости к родне, выдавил, что слышал, будто кто-то из Рогнединых воев хотел взять Настену в жены. -- А она? -- с замиранием сердца спросил Варяжко. Парень вылупил глаза: -- А что она? Ей честь оказывали, за знатного хоробра отдавали, сама княжна сватала, а она ответила, что негоже этакому именитому воину безродную да хилую болотную девку в жены брать. Может, и права была, а только упустила свое счастье. Наверное, он еще долго потом дивился, почему, выслушав его рассказ, нарочитый расплылся в улыбке и так стиснул в объятиях, словно хотел задушить. А потом парень уехал, и вновь потянулись томительные дни неведения и ожидания. Неприметно приблизился березозол, и вскоре должен был воротиться из полюдья Ярополк. Варяжко бродил по городищу, следил, чтобы все было ладно и в первые дни князя никто не беспокоил попусту. Иногда нарочитый заворачивал на двор к Пряше -- проведать знахарку Малушу. Та быстро прижилась в Киеве. А как не прижиться, если, ведая все скотьи хвори, никому не отказывала в помощи? Люди к ней так и ломились: кто -- с больной скотиной, кто -- со своими бедами, а кто -- просто языком почесать, о новостях проведать. Говорливая древлянка охотно принимала всех, но, болтая о том о сем, не забывала и о своей выгоде. Варяжко только дивился ее оборотистости и сноровке. Довольная новой подругой, Пряша нахвалиться на нее не могла, не замечая, как, потихоньку поглощая ее собственное, ширится и растет хозяйство Малуши. А если б заметила, зла бы ей не пожелала -- слишком сжилась с древлянкой. Хотя кому в Киеве не нравилась знахарка? Встречаясь с ней, нарочитый почтительно склонял голову и улыбался, а она задорно подмигивала, будто блюдя какой-то тайный уговор. Ее сын, Савел, бегал за нарочитым по пятам, то цепляясь за его меч -- "дай поглядеть", то волочась за стременем -- "возьми на коня", то донимая расспросами. Однажды спросил: -- Нарочитый, а кто такой Волчий Пастырь? Варяжко удивился: -- Какой, какой? Волчий? Конечно, он слышал об этом чудовище, но наводнившие городище слухи будоражили только баб с ребятишками, и Варяжко не обращал на них никакого внимания -- мало ли о чем треплют языками у ворот, тем более, что этот "Пастырь" водился где-то за тридевять земель, в Новом Городе. -- Да не знаю я никакого Пастыря, -- отмахнулся он. -- Отстань! Но мальчишка не отставал, и нарочитый не выдержал -- поехал к Пряше. Суетливая баба сама выскочила встречать дорогого гостя, сама приняла у него поводья. Спрыгнув с коня, Варяжко кивнул пялившимся на него смердам и спросил у запыхавшейся от волнения Пряши: -- Малуша где? -- Дома она, в избе, -- торопливо закивала та и ринулась было проводить его, но Варяжко отмахнулся -- чай, не впервой заходил в гости. Малуша хлопотала у печи и, покосившись на Варяжко одним глазом, беспечно кивнула ему на лавку возле стола. На широкой доске перед ней распласталось раскатанное тесто, а из печи несло жаром. -- Проходи, гость дорогой, -- не отрываясь от работы, напевно проговорила древлянка. Ее ловкие руки крутили тесто, выписывая на нем затейливые руны. Варяжко сел и с ходу начал: -- Як тебе не в гости пришел, разговор есть. -- Ну, ну... -- ободряюще улыбнулась Малуша. Тесто в ее ладонях свернулось калачиком. -- Хорошо, поговорим, крендельками тебя угощу... -- Твой Савел проходу мне не дает. Ладно, коли бы только делом интересовался -- оружием, конями, этим все мальчишки бредят, а то ведь болтает о призраках, о бабьих выдумках. -- Ну и что? -- По тону знахарки нарочитый понял: простой взбучкой тут не обойдешься, разговор будет долгим. -- Ты ему голову-то дурью всякой не забивай! -- уже резче продолжил он. -- Сколь уж времени прошло с той поры, как новоградцы уехали, а мальчишка твой все о Волчьем Пастыре твердит. И не говори, что он не от тебя наслушался! Скалка шлепнулась на стол перед ним. Грозно сдвинув брови, Малуша уперла в бока пухлые кулаки: -- Выходит, для тебя речи новгородцев -- байки пустые? Варяжко хмыкнул: -- Конечно! Напились мужики браги, двинулись на охоту, вот во хмелю и примерещился им меж деревьев босой мужик в волчьей стае. Брага с людьми и не этакие шутки сотворить может. -- Брага?! -- Она расхохоталась. -- Ты, нарочитый, не дурак вроде, а такое мелешь! Где ж это видано, чтобы охотник в лес во хмелю шел? А о Волчьем Пастыре я тебе так скажу-- верь иль не верь, только бывает, что приживается человек средь волков. Тогда приживается, когда не находит себе места меж людей. Страшно мстит он тогда людскому племени и понемногу сам волком становится. Тогда и появляется вместо человека Волчий Пастырь. И коли видели его новоградские охотники, знать, затаил кто-то смертную злобу на людской род. Помяни мое слово -- немало бед еще от него придется принять! Малуша разошлась вовсю, и Варяжко вдруг увидел перед собой ладную, гладкую бабу, горячую и задорную. Волосы у нее выбились из-под платка, белые руки так и мелькали, а под сарафаном, как рыбы, ходили полные груди. В запале она взяла его за плечо и, что-то толкуя, наклонилась к самому лицу. Жуткое, срамное желание вдруг зацепило нарочитого -- взять эту рыжую поперек живота, бросить на лавку, смять, как тесто, и зайтись в поцелуе до беспамятства! Но Варяжко зажмурился, впился ногтями в доску, и желание отпустило. О чем они толковали? Ах да, о Волчьем Пастыре... Он шумно выдохнул. По голосу древлянки стало ясно -- ее не переубедить. -- Ладно, -- сказал он. -- Сама думай как хочешь, а мальчишке ум не мути. Я из него воина сделаю, а какой воин получится, коли он с малолетства будет верить в бабьи сказки? -- Дружинника? -- Малуша насторожилась. Дружинники у Ярополка жили безбедно, и коли удавалось, то приносили в дом богатую добычу. -- Хорошо, нарочитый, больше ни словечка о нежитях не скажу. А только увидишь -- от Пастыря этого прибудет бед! Что с бабой спорить? Варяжко и не стал -- ушел. А Малуша слово сдержала, и потихоньку Савел забыл о Волчьем Пастыре. Зато теперь не сводил глаз с оружия и доспехов. Мечтал стать дружинником... Ярополк вернулся, когда подходил к концу березозол. Прибыл довольный, веселый, с богатыми дарами и данью. Вырядившийся в новую дорогую кольчугу Блуд с гордостью загнал в свои ворота две подводы с добром. На радостях даже выпустил рабов, и они весь день покорно таскали в его кладовые серебряную посуду, дорогие украшения, меха и ковры. Дубрень тоже не был обижен князем -- бахвалился одеждой из зуфи и дорогими золотыми подвесками. День князь отдыхал, а на другой позвал Варяжко. -- Правда ли, что Рогнедина девка, тобой обиженная, в Полоцк утекла? -- спросил строго. -- Как теперь обо мне невеста подумает? Как в мой дом пойдет, коли даже девку ее здесь обидели, не уберегли? Варяжко потупился. За его спиной злорадно хмыкнул Блуд. Набравшись наглости, нарочитый соврал: -- Она без обиды ушла! Блажь бабья в голову стукнула, домой захотелось -- вот и уехала. А обид никаких не было. -- А я другое слышал, -- угрюмо пробурчал Ярополк. Нарочитый поднял на него глаза. Взгляд скользнул по новым сапожкам князя, по браслетам на его запястьях, по узорным подвескам на поясе, но до лица так и не добрался. -- Не знаю, кто тебе мог иное сказать... -- Ладно, -- смягчившись, Ярополк подозвал его поближе. -- Я бабами учен, сам ведаю -- им не угодишь, как ни старайся. А теперь о делах сказывай. Чай, их немало накопилось. Стараясь ничего не упустить, Варяжко до вечера перечислял по именам всех, кто наведывался в Киев, докладывал по порядку требующие княжьего решения дела и вышел из княжьего терема лишь к закату. От усталости ноги подкашивались, будто он не весь день сидел в избе, а таскал на спине мешки с песком. И только направился к дому, как наткнулся на стоящего у ворот Рамина. По грустному виду сотника догадался -- что-то стряслось. Думая о своем, Рамин не сразу заметил Варяжко. Нарочитому даже пришлось легонько тряхнуть его, чтоб очухался. Старый сотник вскинул на него печальные глаза: -- Пойдем в мою избу. Дурные вести. Сперва ты погляди, а после уж князю доложишь... Пока Варяжко шел к избе Рамина, семью потами умылся -- передумал обо всем, что могло случиться, но так и не догадался. Дверь распахнула Нестера. На пухлых девичьих щеках застыли грязные разводы слез. -- Как он? -- с порога спросил у дочери Рамин. Девка утерла трясущиеся губы: -- Худо... В полутьме избы кто-то застонал. Варяжко пошел на стон, но маленькая женская фигурка заступила ему дорогу: -- Не спеши, нарочитый. -- Малуша? А ты-то как тут очутилась? -- Я ее позвал, -- признался Рамин. -- А она уже за тобой послала. Говорит, ты должен это увидеть. -- Что увидеть?! -- Вот его. -- Малуша шагнула в сторону и открыла что-то живое, копошащееся под белыми полотенцами. -- Он умрет, как ни лечи, -- горько пробормотала в спину Варяжко знахарка. Чуя запах крови и гнилой плоти, нарочитый подошел к лавке. То, что на лавке лежит человек, он сумел понять лишь по глазам. Чуть ниже глаз, там, где должны были быть нос и рот, зияли страшные разрывы, а по судорожно дергающейся шее тянулась полоса рваного мяса. Не веря, Варяжко сдернул с умирающего полотнища и, отшатнувшись, охнул. Он видел много ран, но таких -- не доводилось. Правая рука незнакомца, казалось, была выдрана из плеча, а изломанная, будто кем-то перегрызенная кость ноги выпячивалась наружу запекшимися на белом остове кровавыми сгустками. -- Кто... Так?.. -- сдавленно прохрипел нарочитый. Бессмысленные глаза человека устремились к нему, часто заморгали. Тело дернулось, изогнулось и затихло. -- Отмучился. -- Подошедшая к лежанке Малуша натянула на лицо мертвеца холстину и повернулась к Варяжко: -- Его принесла лошадь. Он в седле не сидел -- ногой за стремя зацепился да так и висел, пока не сняли... -- Она поморщилась, пояснила: -- Той ногой, что еще цела была. Пытаясь унять дрожь в руках, Варяжко опустился рядом с умершим. -- Кто он? Хоть сказал что-нибудь? -- Сказал. -- Знахарка поправила измазанный кровью передник. -- Многое сказал. Пить просил, мать поминал, а главное, когда в сознание приходил, молил нас поведать князю о волках, которые по берегам Мутной бродят, и о Волчьем Пастыре. Говорил, будто затем и ехал, чтобы пожаловаться князю. Волки одолели -- скот задирают, печища грабят, а вожаком у них -- человек! Варяжко не выдержал. Она что, издевалась?! Он вскочил, стиснул ворожею в могучих руках: -- Хватит чушь городить! Человека убили, а ты все сказки сказываешь! Узнать надо, кто с ним такое сотворил, а не байками всех пугать! -- Она правду говорит, нарочитый, -- негромко пробормотал за Варяжкиным плечом Рамин. -- Я этого человека знаю. -- Сотенный сглотнул комок в горле и продолжил: -- Это Мстислав дубовицкий. Помнишь пороги на Мутной? Варяжко нахмурился, припоминая. -- А паренька помнишь, что всегда у ворота стоял? Молодой такой, румяный? Варяжко кивнул. Ему не раз доводилось бывать в Дубовниках и видеть, как, натужно скрипя, отворяются речные ворота в Новый Город. -- Так это он был. Варяжко сморгнул. Рамин ошибался! Бледное, исковерканное, навек простившееся с душой в полутемной избе Рамина создание не могло быть тем веселым парнем, который, шутя и напевая, отворял реку для лодей! -- Я его тоже не признал, -- Рамин заметил его сомнения. -- Это он меня вспомнил. Мне и говорил о Волчьем Пастыре, а Малуша случайно услышала. Не понимая, Варяжко переводил глаза с воя на плачущих женщин. Бред! Нелепые выдумки! Но тело... -- Кто его так? -- Сказал, будто останавливался по дороге в Киев в малом печище. Ночью налетели волки. Перегрызли мелкую скотину. А человек, который с ними был, увел корову и лошадь. Лапотники испугались, по избам попрятались, а Мстислав вышел, убил двоих волков, а потом они набросились скопом... Только и спасло, что конь резвый оказался. -- Ратмир вздохнул. -- Хотя и это не спасло. Слушая рассказ Рамина, Варяжко закусил губу. Про нападение волков на печище звучало правдоподобно. Оголодавшие за зиму звери могли сотворить и не такое, и Волчий Пастырь был тут вовсе ни при чем. Верно, вой слышал о нем от тех же новгородских охотников, вот и вспомнил в смертном бреду. -- Что ж делать-то теперь? -- жалобно всхлипнула Нестера. Что делать? Нарочитый задумался. Прежде всего, надо поменьше болтать о всякой нежити -- ужас на людей понапрасну не наводить. Он взглянул на Малушу. -- Что скажешь, нарочитый? -- спросила она. -- Хорошо. Князю я сам обо всем скажу. -- Варяжко поднялся и кивнул на тело: -- Многие его видели? -- Нет. -- Ратмир выступил вперед. -- Я его далеко от городища углядел, попоной прикрыл и на свой двор отвез. Нарочитый знал смекалку старого сотника. Рамин не хуже него понимал, что гуляющие по городищу шепотки и слухи не принесут добра. Еще начнут поговаривать, будто Волчий Пастырь -- наказание Ярополку за Олегову смерть и Владимиров побег... -- Я князю о парнишке поведаю, а вы помалкивайте. -- Он грозно оглядел присутствующих. Теребя края поневы, бледная Нестера поспешно закивала, Рамин одарил его все понимающим взором, а Малуша лишь пожала плечами: -- Как скажешь... -- Так и скажу, -- не глядя на белую, в бурых пятнах, скрывающую мертвеца простыню, Варяжко вышел из избы. Ярополк принял его неласково -- видать, тоже утомился за день. Он уже готовился отойти ко сну и, сидя на лавке в длинной исподнице, тер друг о друга босые пятки. На нарочитого недовольно рыкнул: -- Что мечешься, будто тать ночной?! -- Вести, князь. -- Варяжко огорченно развел ладони в стороны. Понимая, что нарочитому и самому было не очень-то по нраву беспокоить его и, коли решился на это, значит, вести того стоили, Ярополк кивнул: -- Сказывай! Варяжко поежился и начал: -- На Мутной неспокойно, князь. Тело Ярополка под рубашкой напряглось, лицо вытянулось, в больших глазах мелькнул страх. -- Владимир вернулся? -- почти шепотом спросил он. -- Нет -- волки, -- поспешно успокоил его нарочитый. -- Нынче вечером человек из Дубовников приехал полумертвый. Его волки погрызли. Чудом добрался... Ярополк расслабился. Волки... Эка невидаль! Они небось каждую весну кого-нибудь загрызают. Главное, опасный и озлобленный брат не вернулся. Может, сгинул уже в чужих краях? Князь лениво потянулся, почесал под мышкой: -- Ступай, вой. Дубовицкого похорони, как положено, а о волках много не болтай, не баламуть народ зазря! Варяжко так и сделал. Тело дубовицкого паренька тихо спалили неподалеку от старого погоста, а об остальном молчали. Если кто спрашивал, отвечали -- умер парень от полученной на охоте раны. Люди верили, сочувственно кивали: для неумелого охотника любой вепрь -- убийца. За теплой весной выкатилось на синюю горку солнечное лето, посияло, посветило и пошло на убыль, собирая спелую рожь в ровные снопы. Расплатившись с хозяевами, закупы с песнями гуляли по Киеву, а холопы и рабыни, с завистью глядя на них, подавались в бега. Ярополк готовился в приезду долгожданной гостьи -- полоцкой княжны. Гонцы из Полоцка приходили чуть ли не каждый день, привозили Ярополку короткие берестяные грамоты и вольготно жили среди его кметей. Варяжко ждал изока не меньше самого князя. Надеялся, что вместе с княжной пожалует в Киев и Настена. Думал -- а вдруг отошла от обиды, вдруг простила? Ночами не мог спать и, заслыша веселые голоса закупов, подпевал им в предчувствии чего-то радостного, а всего лишь за десяток дней до приезда Рогнеды Ярополк вызвал его к себе. Надеясь на добрые вести, Варяжко взбежал на крыльцо, промчался по сеням и влетел в горницу, чуть не свалив с ног незнакомого седого и крепкого мужика. Перед князем стояли еще трое таких же темных от солнца и земли людей. Однако одежда на них была добротная, и жуковинья на пальцах выдавали не смердов -- печищенских старейшин. -- Вот он-то с вами и отправится, -- в упор глядя на Варяжко, сказал старейшинам Ярополк. Не веря, нарочитый распахнул глаза: -- Князь? Отведя взгляд в сторону, Ярополк поднялся. -- Довольны ли вы, люди? -- Да, да, -- дружно закивали те. Широким жестом Ярополк отпустил их. Не смея перечить, мужики поспешили уйти. Варяжко подскочил к князю: -- Куда отправляешь меня?! Ярополк положил руки ему на плечи: -- То не я отправляю, о том Рогнеда просила. Она-то тебя по-прежнему любит, а вот ее девка видеть тебя не желает. Оглушенный, Варяжко тупо помотал головой. Углядев его потерянный взгляд, Ярополк утешающе произнес: -- Я за то тебя не виню -- слышал, девка была с норовом. Только Рогнеду гневить тоже не желаю. К тому же эти пришлые твердят, будто в Порешках на Мутной поймали Волчьего Пастыря. И не кто-нибудь поймал, а твой старинный дружок Потам. Кому же, как не тебе, ехать и решать, как да что? Кто лучше тебя Потаму мое прощение передаст? Про Пастыря лапотники, конечно, врут, но, коли словили татя, скотину воровавшего, привезешь его в Киев, а я, дабы слухам язык подрезать, казню его прилюдно как Волчьего Пастыря. Варяжко открыл было рот, но Ярополк перебил: -- Знаю, ты меня от слухов ограждал, а только они, как ветер, в любую щель просочатся. Я о Пастыре еще в полюдье слышал, говорили, будто он волков на людей травит и скотину со дворов сводит. Вот привезешь мне этого Пастыря, и поглядим, кто он таков. Продолжая говорить, Ярополк подвел Варяжко к двери, распахнул ее. -- Готовься к походу. А я покуда с Рогнедой о тебе потолкую, может, она уломает строптивую девку... Не слыша стука захлопнувшейся двери, Варяжко привалился к стене. Стоявший на страже у княжьей горницы гридень сочувственно покосился на него, но промолчал. Нарочитый не ведал, сколько простоял так, а только, когда пришел в себя и, шатаясь, двинулся по бесчисленным клетям княжьей избы, на посту замер уже другой стражник. На дворе его обступили печищенцы. Возбужденные разговором с князем, старейшины наперебой принялись рассказывать, как Потам словил Волчьего Пастыря и как велел им ехать к Ярополку -- просить у него суда для нежитя. -- Он говорил, будто ты ему лучший друг, -- обмолвился кто-то из мужиков. -- Кому? -- не понял Варяжко. -- Потаму! -- удивленно моргая блеклыми глазками, пояснил печищинец и пошутил: -- Не Волчьему же Пастырю! -- Да, был Потам другом... -- глухо откликнулся Варяжко и вдруг расхохотался. Все показалось ему глупой и бессмысленной шуткой. Полоцк, Настена, Рогнеда, Ярополк, Порешки -- какая разница куда и к кому ехать?! Нарочитый вспомнил последние слова печищенского старейшины, оборвал смех. Что ж, видать, не судьба ему любить и ласкать -- его удел судить да драться. И его ждало дело -- словленный Потамом нежить, Волчий Пастырь. ГЛАВА 24 Поутру в поруб, где сидел Егоша, спустился крепкий ратник. Обмотал связанного Ратмира веревкой поперек туловища, перекинул его за спину, словно мешок с овсом, и вылез наружу. Егоша не гадал о судьбе вожака -- что толку гадать, когда не можешь помочь? А вечером Ратмира сбросили обратно, правда уже без пут. К чему путы, если он и на ногах-то не держался? Отталкиваясь от земли ногами, Егоша подполз к безжизненно раскинувшемуся Ратмиру, вгляделся в его покрытое кровью лицо. Эх, кабы не стянувшие руки за спиной волховские веревки, он быстро привел бы вожака в чувство, а так оставалось только шептать заклинания да по-звериному зализывать разорванную щеку Ратмира. -- Эй ты, Пастырь! -- насмешливо закричали сверху. -- Погляди на дружка как следует! Скоро сам таков будешь! Егоша не услышал. Он уже научился слышать лишь то, что было важно, а остальное пропускать мимо ушей. Нар научил. Где-то сейчас Нар? Где Стая? Болотник откинулся спиной к стене и, неудобно придавив крестцом скрученные за спиной руки, сел. Насмешники ушли, и теперь сверху в поруб заглядывали лишь крупные равнодушные звезды. Он улыбнулся им. Должно быть, так же сейчас смотрит на их бледный свет загадочный брат оборотней, могучий волк Фенрир -- чудовище далеких урманских сказок... Прерывая его думы, Ратмйр заскрипел зубами. Перекатился на бок и, с трудом приподняв избитое тело, открыл глаза. Болотник кивнул ему: -- Очухался? Не отвечая, Ратмйр покрутил головой, коснулся пальцами раны на щеке и лишь потом зло скривился. -- Дураки! Думали, я просто волколак, а я был рожден оборотнем! --И, взглянув на Егошу, пояснил: -- Эти лапотники знахарей со всей округи созвали. Уж те разгулялись! Шубу на меня волчью накидывали, мочалом обвязывали, хороводы вокруг водили -- все думали, я в волка на их глазах обрачусь. А один, видать из заволочских, все ножи передо мной тыкал -- прыгай, мол. Представляя обвешанного утиными лапками и волчьими хвостами знахаря из чуди, Егоша расхохотался: -- А ты? Ратмйр сплюнул: -- Что я им -- собака, приказы выполнять? Вот почему его так измочалили... Люди не жалуют упрямых пленников. Болотник шевельнулся, чуть освободив придавленные телом руки. Ратмйр сел напротив него. Гибкие пальцы оборотня ловко принялись отковыривать от глиняного пола комья грязи и накладывать их на синяки и ссадины. Егоша знал этот способ унимать боль. Холод и влага быстро заставляли ее отступить. -- Волколак, -- не отрываясь от своего занятия, назидательно произнес Ратмйр, -- тот, кто был рожден человеком, а затем по своей иль по чужой воле стал зверем, мается в звериной шкуре, тоскует по прежней жизни и никогда не проходит на кромку, хоть и зовется средь людей оборотнем. Ему, чтобы менять облик, нужны заговоренные ножи, пояса из мочалы, кафтаны с чарами. Тем же, кого я беру в Стаю, ничего такого не надо -- они уже рождены с двумя ликами, их наговорами не возьмешь. Вот такие-то и есть настоящие оборотни! Егоша припомнил, что Нар тоже рассказывал об этом. -- Ратмйр, -- спросил он едва слышно, -- ты -- оборотень, это ясно, а я -- кто? -- Ты? -- Отбросив в сторону влажный комок грязи, вожак недоуменно вскинул брови. -- Ты -- еретник. Колдун, коли по-простому. Оборотнем тебе вовек не стать, но одна твоя половина стоит на кромке, другая на земле -- значит, колдун. Осмысливая его ответ, Егоша закрыл глаза. Что ж, может, Ратмйр и прав. Он научился владеть силами Белой, одолел нежитя, а любой, кто победил нежитя, -- уже колдун. -- Глуп ты еще, -- словно подслушав его мысли, проворчал Ратмйр. Егоша приоткрыл глаза и по хитрому взгляду оборотня определил -- так и есть, подслушал! -- Думаешь, ты Белую одолел? Ничего подобного! Ты лишь слился с ней, и только. Теперь она -- часть тебя самого, как рука иль нога, но и ты отныне -- ее часть. Она уступила тебе свою свободу, и ты многим поступился, обретя ее могущество. Даже Нар никогда не беседовал с ним так откровенно. Егоша задумался. Почему вожак вдруг разговорился? Может, оттого, что его вольная волчья душа задыхалась в тесноте глубокого поруба? -- И чем же я таким поступился, что сам той потери не приметил? -- стараясь оставаться равнодушным, пробормотал он. Замазывая рану, Ратмир лениво растер грязь по окровавленной щеке. -- Любовью хотя бы. Белая теперь все твое своим считает. Хотя что считать -- так оно и есть. Ты чувств не видишь, не ценишь их, а она за каждую частичку своего добра биться будет. За любовь -- чтоб не дарил никому, за веру -- чтоб ее не предал... Она теперь тебе и подруга, и жена, и хранительница. -- А как же Рала? Мы ведь... -- Егоша не знал, как продолжить, но Ратмир понял. -- Рала? Я же не говорил, что ты откажешься от чужой любви или не будешь иметь женщин. Бери их, сколько хочешь! Только вернуть им любовь не сумеешь -- Белая не позволит, да и сам не захочешь. Вы ведь теперь -- одно. Руки у болотника совсем затекли, и он повалился на бок, старательно шевеля онемевшими пальцами. Подошедший к нему Ратмир склонился: -- Сейчас я тебя распутаю. -- И вдруг отскочил. -- Э-э-э, да на тебе веревочки не простые! Средь них науз -- петля заговоренная -- есть. -- А ты думал -- почему я до сих пор в этой яме сижу? -- ехидно откликнулся Егоша. -- Ну, ничего. -- Ратмир неспешно и очень осторожно принялся распутывать его запястья. -- Петля одна, а веревок много. Хоть часть сниму. Болотник был благодарен и за это. Он никогда не думал о вожаке как о друге, потому любая его помощь казалась чем-то неожиданно приятным. Егоша навсегда запомнил, каково иметь друзей. Последним его другом был Волхв. Вспомнив то давнее время, Егоша стиснул зубы. До чего же он был наивен и глуп! Слушал Волхва, доверял ему, как отцу с матерью... Даже Блазню не сразу поверил. И нынче, кабы не Волхв, не сидели бы они с Ратмиром в порубе, а Рала была бы еще жива... Распутывая тугие веревки на его запястьях, Ратмир рвал зубами тугую пеньку. От сильных рывков оборотня тело Егоши покачивалось, словно дерево под порывами ветра. -- Ратмир, -- спросил он, с трудом выпрямляясь после очередного толчка, -- ты видел того мужика, который тебя поймал? -- Сирому-то? -- небрежно отозвался оборотень и, вцепившись зубами в Егошины путы, проворчал: -- Конечно, видел. Я его хорошо знаю. Он Велесу служит. Сердце у Егоши подпрыгнуло. Развернувшись к опешившему от его неожиданной резвости Ратмиру, он выкрикнул: -- Сирома?! Его настоящее имя -- Сирома?! -- А-а-а, вот ты о чем! -- Уразумев причину внезапной радости болотника, оборотень прервал работу. -- Мстить хочешь? Думаешь, узнал тайное имя врага и теперь он в твоих руках? Глупец. Ну, пошлешь ты уроки на ветер, заставишь Волхва помучиться и пострадать, а ему-то твои наговоры, что медведю комариный укус. Он мук не чует, пока его Велес бережет. И даже смерти для него нет, покуда не отвернулся от него Скотий Бог. Так что, если хочешь Волхва раздавить, сперва Белеса победи, а это тебе не под силу. Егоша сник. Ратмир уже немного освободил его руки, и пальцы пощипывало болезненными уколами возвращающейся в них крови. Вот так... Выходит, как ни старайся, а Волхву вреда не причинить и Рала и он сам так и останутся неотмщенными. Драться с богом -- пустое дело. Егоша вздохнул. Совсем недавно он и думать не стал бы -- полез бороться за свою правду с кем угодно, но теперь был учен. Нар говорил: "Спорить с богами -- удел богов". Припоминая глуховатый голос старика, Егоша забыл о ноющей в кончиках пальцев боли. Нар многое рассказывал о богах. Говорил, будто есть на дальних землях, что лежат к полуночи, добрый, милосердный и справедливый Бог. Будто когда-то давно он был человеком, и, когда, отвернувшись от него, люди возжелали его смерти, он простил предателей. "Не ведают, что творят", -- сказал. "Он могуч, -- твердил Нар, -- ибо сила богов стоит на вере людей и не родится ни один бог, если человеческие уста не произнесут его имени. Чем больше людей идет за богом, тем он сильнее. За этим добрым Богом пошли уже многие..." Егоша мотнул головой. Он никогда не сумел бы простить пожелавших его гибели врагов, но новый Бог ему нравился. Было что-то величественное в его умении прощать и любить. На Руси лишь немногие пришлые знали его имя и чтили его заповеди. Их не гнали, но и не понимали. Ратмир устроился напротив Егоши, свернулся калачиком -- совсем как Рала -- и закрыл глаза. Болотник скользнул взглядом по его фигуре. Вожак... Сильный, умный... Но даже он не осмелился бы замахнуться на Белеса. А вот новый Бог смел бы коровьего сына, сам того не заметив. И надо-то для этого было совсем немного -- чтобы в него поверил русский люд. Только кто заставит верить? -- Кромешники поговаривали, будто Владимир -- избранник нового Бога. Нам-то все едино, что новые боги, что старые -- мы, кромешники, под их властью не ходим, а за кромкой средь богов шум стоял -- испугались Бессмертные. Но Владимир до сей поры не ведает, что коли жив останется, то под старость лет к новому Богу оборотится, -- не открывая глаз, сказал Ратмир. Егоша поморщился: -- И тебе не совестно в моих мыслях ковыряться? -- Очень надо! -- фыркнул оборотень. -- Я и не хотел тебя слушать, только ты так думаешь, что у меня в ушах гудит. -- Говоришь, Владимир -- избранник? -- Да. Только ты же сам руку приложил, чтобы ег