толе, аккуратно прижимая концы большими заскорузлыми пальцами. -- Да! Вот! -- подхватил Владимир. -- Она пишет: "Я, князь, по девичьей глупости убежала и за два дня с тобой в разлуке так намаялась, что жизнь стала не мила... Гориславой себя зовут. Молю, не лишай меня своей милости -- прими обратно и прости, коли сможешь..." -- Он запнулся, а затем победоносно оглядел собравшихся. -- А еще пишет, что будет мне коли не доброй женой, то хотя бы верной рабой! -- Это слова... Только слова, -- отозвался маленький боярин. -- Слова?! Ты, Помежа, что можешь понимать в ее словах?! Она рабой мне стать пообещала! Она -- княжья дочь! Ее слово -- что камень, не твоему чета! Она двум князьям, как ты, не служила! -- А ты не кипятись. -- Отодвинувшись от разгневанного князя, маленький Помежа насупил брови. -- Что на меня орать -- ты вон у любого спроси -- не примет ее наш городище! -- Что верно, то верно, -- встал со своего места высокий киевлянин с окладистой бородой до пояса. -- Я ее нрав ведаю, она нам измены не простит... Я против! А коли приведешь ее -- все городище тебе врагом станет. -- Да кто ты такой?! -- налетел на него Владимир. Легко, одной рукой Добрыня сгреб разбушевавшегося племянника в охапку, подтянул его к себе и что-то зашептал на ухо. Сперва Владимир бился в его объятиях, затем затих, а потом устало склонил голову: -- Вот и стрый мой с вами заодно... Ладно, будь по-вашему! Не желаю я с теми, кто мне Киев отворил, из-за девки ссориться. Пусть Рогнеда останется в своих кривичских землях, пусть поживет покуда в Изяславле. А там видно будет! Пользуясь наступившим затишьем, Загнета шагнул вперед: -- Я к тебе из Родни, светлый князь. Погрузившись в свои мысли, Владимир не сразу расслышал его слова, а когда расслышал -- белкой подскочил и, заглядывая в глаза, затряс за плечи: -- Что, брат смирился?! -- Нет, -- смущенно разглядывая половицы, забормотал вой. После услышанного в горнице история с сумой и сама она, зажатая в его неловких пальцах, казались ему мелкими и незначительными. Стоило ли из-за подобного пустяка беспокоить князя? У того и без этой сумки дел невпроворот, -- похоже, решив воротиться, Рогнеда прислала грамоту, и с боярами что ни день, то ссоры... Какая тут сумка! Но Владимир ждал ответа, и, протягивая вперед жалкий мешок незнакомца, давясь словами, Загнета принялся рассказывать свою историю. Слушали его молча, не дыша, и, окончательно сбившись под пристальным вниманием столь важных людей, Загнета смолк. Стыдился и глаза-то от пола оторвать... -- Значит, говоришь, охотник котом обратился и сумку забыл? -- раздался прямо над его ухом строгий голос князя. -- Да. Первым прыснул кто-то из бояр, затем смех подхватил еще один, и вскоре, забыв ссору, вся горница дружно хохотала, перекатывая веселье от одного конца стола к другому. Красный, будто вареный рак, Загнета поднял голову. Согнувшись, как от удара в живот, опираясь на стол локтями и всхлипывая, Владимир давился смехом. Его побагровевшее лицо чуть не лопалось от веселья: -- Котом! Ха-ха-ха! Охотник! Хоробра напугал! Кот... Моего хоробра! Ему вторили бояре. Не в силах выносить их обидного смеха, Загнета схватил со стола суму и ринулся наружу. Обида и злость душили его, и, даже садясь на коня, он продолжал слышать доносящиеся из княжьей горницы веселые голоса. -- Эй, погоди! -- Чья-то сильная рука прихватила его за стремя, потянула назад. Загнета обернулся. Совершенно серьезный Добрыня стоял возле него, протягивал руку: -- Дай-ка мне эту суму. Я ее Выродку покажу, когда воротится. Она не так проста, как думается... Я это за версту чую. А тебе за верную службу низкий поклон. В сердце Загнеты хлынула волна благодарности. Недаром он всегда верил в ум и справедливость Добрыни! Не умея выразить своих чувств, он опустил суму в протянутую ладонь боярина и робко прошептал: -- А нынче где Выродок? Добрыня всмотрелся в его лицо, слегка качнул седой головой в сторону серебрящейся под луной Непры: -- Недалеко... Бледный диск луны выплыл из-за облаков, окатил лицо Добрыни печальным светом. На миг Загнете показалось, что боярин сам превратился в луч света -- острый, прямой, летящий сквозь пустоту времени. "Он и до детей моих, и до их внуков дотянется -- согреет своим теплом, защитит своей силой!" -- неожиданно подумал Загнета и вздрогнул, услышав глухой голос боярина: -- В Родне... ГЛАВА 42 Горыня пришел в Варяжкину избу поздним вечером, когда последние ленивые петухи уже оторали вечернюю зарю, и, проверяя, все ли в порядке, караульные на стенах принялись звучно окрикивать друг друга. Принеся с собой частичку холодного осеннего ветра, Сторожевой ввалился в горницу. Оглядев позднего гостя, нарочитый поежился. С тех пор как покинул Киев, он замерзал все чаще. Может, оттого, что в Родне не нашлось ничего согревающего его душу и даже ветер гладил кожу каким-то предсмертным дыханием? -- Что хмуришься? -- с порога осведомился Горыня и, подойдя ближе, небрежно хлопнул по столу широкой и тяжелой, словно кузнечная кувалда, ладонью. -- Помирать тоже следует с песнями! -- Разве что помирать... -- печально откликнулся нарочитый. Пока они шли, да нет, не шли -- бежали в Родню, спешно подгоняя обозы с провизией, усталых людей и лошадей, он успел сдружиться с Горыней. С виду нелюдимый и строгий, Сторожевой на деле оказался веселым и добродушным мужиком, вот только говорил мало. Зато если говорил, то непременно вовремя и самую суть. Варяжко нравились и его едкие замечания, и непреклонный, въедливый норов и прямолинейная грубость его высказываний. Не понимая столь странной Дружбы, Рамин обходил Сторожевого стороной и часто советовал нарочитому: -- Этот до добра не доведет! Не верь ему... -- А кто нас нынче до добра доведет? -- неизменно откликался Варяжко. -- Нам ныне прямая дорога в сыру землю. В пути он и впрямь так думал, а придя в Родню, окончательно в этом уверился. Узнав о сдаче Киева, Ярополк совсем сник. -- Предали меня... Предали... Все предали... -- уставясь в стену, шептал он. Варяжко и оставшиеся верными бывшему киевскому князю дружинники часто заходили к нему, наперебой советуя: кто -- посечься с братом в чистом поле и с честью полечь костьми на родной земле, кто -- уйти к печенегам и, набравшись силы, обрушиться на подлого Новгородца, а кто (были и такие) -- помириться с находником. В числе последних советчиков самым рьяным оказался Блуд. Но, слава богам, его речи так же не достигали ушей князя, как советы прочих. Сидя в полутемной, завешенной крашениной горнице, бывший киевский князь сверлил пустым, безумным взором стены приютившего его дома и никого не слушал. Иногда Варяжко казалось, что, уже похоронив себя, Ярополк справил тризну и теперь лишь дожидался, когда кто-нибудь погребет его измученное тело. -- А насчет Блуда-то ты был прав, -- перебил грустные мысли нарочитого Горыня. Он уже снял сапоги и, блаженно вытянув ноги к огню, откинулся на лавке. Из темного угла избы мигом выскочила девка-чернявка и, подхватив мокрую обувь, метнулась к печи -- высушить. Лениво, будто через силу, Горыня вытянул руку, поймал взвизгнувшую девку за подол и, подтащив поближе, вгляделся в ее измазанное сажей лицо. Поглядел недолго, а затем оттолкнув, с отвращением сплюнул: -- Тьфу! Грязна, как игоша! Стыдоба... Вот она, жизнь воинская! Перед смертью и бабу-то не всегда потискать удается! Произнесенное с искренним огорчением замечание Сторожевого рассмешило Варяжко, но, сдержав улыбку, он спросил: -- Ты что-то о Блуде толковать начал? -- Да. -- Наслаждаясь теплом, Сторожевой улегся на лавку, прикрыл глаза. -- Мой паренек лишь нынче правду рассказал, да и то случаем. Видел он тогда Блуда. -- Когда? -- не понял Варяжко. -- Какой паренек? -- Ты что, забыл уже? -- Горыня потянулся, приоткрыл один глаз. -- Тогда, в Киеве еще... Ты меня разузнать просил, кто предатель. Чей голос ты на Непре слышал. Неужели забыл?! Нарочитый и впрямь уже забыл о своей просьбе. Как-то было не до этого. Спешно собирались, спешно бежали и все время слышали: "Владимиру покорились те, Владимир полонил этих..." Злые вести неслись по пятам, терзая душу, словно оголодавшие дикие псы. А Блуда Варяжко простил в тот миг, когда, не раздумывая, воевода согласился отправиться с Ярополком в Родню. Был бы он предателем -- разве ушел бы на голод и холод со своим несчастным князем? Нет, остался бы дожидаться щедростей победителя... Совсем немного времени прошло с той поры, как Варяжко поверил Блуду, и вот те на -- является Горыня и говорит, будто Блуд предал Ярополка! -- Быть того не может! -- невольно вырвалось у нарочитого. -- Может иль не может -- этого я не ведаю, а говорю, что слышал. И еще будет тебе над чем голову поломать: частенько что-то после Вечерницы повадился наш Блуд по городищу шастать, во все закуты заглядывать, словно ищет кого. Мои ребятки не раз его примечали. Странно это... Хотя нынче и Блудовы козни уж хуже, чем есть, не сделают. Некуда хуже... Махнув рукой, Горыня подложил под голову свернутый корзень и, рухнув на него, сладко засопел. "Устал", -- качнул головой Варяжко. От свирепствующего в городище голода все быстро уставали. Своих-то запасов из Киева взяли мало -- шкуры спасали, не до жратвы было, -- а роднинских едва хватило на два дня, чтоб в полсилы прокормить дружину. На третий день, невзирая на мольбы и вопли горожан, вой Ярополка перерезали всю роднинскую скотину, но и этой убоины дружине хватило не надолго, и теперь голод взял городище в полон. За лошадиную голову Ярополк обещал любому по гривне. Такой щедрой платы за кожу-кости ни наши, ни заморские купцы еще не видывали и, небось, рекой потекли бы со своей провизией к осажденному городищу, но обступившая стены Владимирова рать никого не пропускала. А пойти против воинственного Новгородца охотников не находилось... Варяжко поглядел на спящего Горыню и вышел из избы. Он не хотел спать -- ум нарочитого будоражила новость о Блуде и непонимание происходящего. Если Блуд предатель, то почему вместо щедрот Владимира он. выбрал голодное изгнание? Осенний ветер рванул на нарочитом одежду, залез холодными руками под кольчугу. Нынче Варяжко не расставался с ней -- в любой миг Владимировы хоробры могли пойти на приступ. Молчаливые звезды искоса глядели на уснувший город зоркими лучами, шарили по его закромам и медушам, словно искали, чем бы еще поживиться в спящем городишке. Небесное Становище сияло совсем близко к низким крышам роднинских изб, а три звездочки, названные людьми Девичьими Зорями, печально косились на одиноко шагающего нарочитого с городской стены. Варяжко знал, как, обманув добрую и прилежную сестру Долю, коварная Недоля сплела трем девицам-невестам куцую и рваную нить жизни, и теперь, уже став звездами, они были обречены вечно взирая на землю плакать о своей не легкой судьбе. Раньше нарочитого трогала эта история, однако, нынче блеклый свет сестер не породил в нем жалости. Жуткая тишина расплелась над уснувшими избами, Окутала его душу тяжелой пеленой. Кроме окриков часовых на башнях, нарочитый не слышал ни звука. Некому было мычать, лаять, квохтать и отчаянно бить копытами в теплых и тесных стойлах... Всех Буренок, Зорек и Студенок оголодавшие вои пустили на прокорм... Никого не осталось, и даже жители, словно опасаясь, что их постигнет участь зарезанной скотины, попрятались по домам, не смея возразить Ярополку и боясь отворить ворота Владимиру. Из-за одной из крайних, почти вплотную примкнувших к городской стене изб Варяжко расслышал негромкие голоса. "Блуд!", -- признал он одного из говорящих и, крадучись, двинулся к избе, на ходу осторожно, чтоб не зазвенело, вытаскивая оружие. Расслышать, о чем и с кем говорил воевода, ему не удалось: завершив разговор еще до того, как нарочитый поравнялся с городьбой, Блуд выскочил прямо на него и, испуганно шарахнувшись в сторону, обернулся к покосившейся избе. По его расширившимся глазам нарочитый все понял. Блуд предал! А там, в полутьме, за избой, прятался тот, кто подбил его на предательство! Отшвырнув Блуда в сторону, Варяжко нырнул за угол избы. Краем глаза он еще успел увидеть убегающего воеводу и обрадовался: раз Блуд не заступался за наворопника, знать, и тот не станет особо защищать Блуда и, будучи схвачен, мигом все расскажет. Словно помогая нарочитому в справедливом деле, из-за тучки выскользнула луна, осветила широкую улицу за избой. Варяжко замер в недоумении. Закутавшись в широкий дорожный охабень, вражий наворопник и не думал убегать или прятаться. Темным силуэтом он стоял прямо посреди дороги и, прикрывая полой охабеня лицо, казалось, поджидал нарочитого. Ощущая в горле давящий ком, Варяжко приблизился к нему, обнажил меч: -- Ты кто таков?! Наворопник послушно отбросил прикрывающую лицо ткань. Меч Варяжко опустился. -- Болотник?! Тот ничего не сказал, даже не шевельнул губами, но в голове нарочитого отчетливо зазвучал его певучий насмешливый голос: -- Я. Что, не ждал? Напуган? Ах нет, расстроен! Дважды меня хоронил, и все зазря... Варяжко попятился. Он не желал верить своим глазам, не смел им верить! Он сам видел скорченное тело болотника на пыльной мостовой Киева, видел, как по его виску струйкой сбегала красная липкая кровь, как синели ногти на его безжизненно вялых руках и как ползающая вокруг трупа Малуша тыкала костяной иглой в самые болезненные места упокоившегося болотника. Даже Малуша признала его мертвым! -- Опять не веришь! -- засмеялось нечто в голове нарочитого и слегка грустно заметило: -- Сестрица моя тоже не поверила... Глазела, глазела, а потом взяла да отреклась. Хотя мне от ее обиды ни холодно, ни жарко. Варяжко пятился, пока не прижался спиной к стене избы. Он ничего не понимал, но напоминание о Настене вернуло ему частицу былого мужества. С трудом разлепив трясущиеся губы, он прошептал: -- Где встречал ее? В ирии? Смех Выродка разорвал его голову. Бросив меч, нарочитый вцепился руками в виски, силясь удержать в столь непрочном черепе гулкий, ломающий кости смех нежитя. -- Ну что ты. Кто колдуна в ирий пустит? Мне и умереть-то толком не дано, разве что перед моей кончиной добрый человек мой дар на себя примет, а после вынесет меня из избы головой вперед, подрежет жилы на ногах и в могилу осиновый кол вобьет. А Настену твою я в Полоцке видал. Когда княжну Владимиру сыскивал. Ноги Варяжко подкосились, и, всхлипнув, он сел на землю. Хотел спросить про Настену, но сил уже не оставалось. Жуткое прозрение рухнуло на него, придавило своей тяжестью. Болотник умер, и Варяжко знал это так же верно, как знал свое имя, но кто же теперь стоял перед ним, чей голос бередил душу? Мертвец говорил о Полоцке и о Владимире... Он проник сквозь стены Родни... Значит, Владимиру помогали силы куда более могущественные, чем Варяжко мог представить! Да он и поверить-то в них не мог! Думал: все бабьи выдумки, глупые сказки... А ведь Малуша упреждала: "Будут нам беды от Волчьего Пастыря". Не послушал ее, осмеял... А нынче вот он -- Волчий Пастырь, живой мертвец, смявший Рамина нежить -- стоит перед ним, улыбается и служит Владимиру! Нарочитый уже не смел винить Блуда в измене -- воевода всего лишь поддался колдовству... Но с кем бы ни пришлось биться, для Варяжко честь и жизнь князя оставались превыше всего. Пошарив рукой по земле, он нащупал меч и, пошатываясь, поднялся. Он знал, что сейчас умрет, но ведал и еще одно -- вместе с ним в ледяные объятия Морены уйдет этот разрушающий мирную жизнь колдун! Варяжко утащит его за собой! Углядев в руке нарочитого оружие, колдун легко, словно бестелесный Пастень, скользнул в сторону и, очутившись почти рядом с нарочитым, уважительно шепнул: -- А ты смел, нарочитый! И честен! Варяжко развернулся, полоснул мечом по его четко вырисовывающемуся на фоне неба силуэту. Не встретив сопротивления, клинок разрубил Выродка пополам и огорченно ткнулся острым концом в землю. Выродок пропал. На месте, где он только что стоял, темным влажным пятном поблескивала большая грязная лужица. Варяжко вздохнул. Расправиться с колдуном оказалось легче, чем он ожидал. На вышке над его головой, окрикивая товарища, заунывно завопил стражник. -- А еще ты глуп! -- раздался откуда-то сбоку голос колдуна. Варяжко повернулся. Как ни в чем не бывало, целый и невредимый нежить стоял возле стены и, насмешливо ухмыляясь, покачивал длинным посохом с железным крюком на конце. "Раньше этого крюка не было", -- почему-то вспомнил Варяжко, и, словно отзываясь на его мысли, колдун пояснил: -- Я становлюсь сильнее, и оружие мое становится сильнее. Крюк я не приделывал, он сам вырос... Тряхнув головой, Варяжко вновь поднял меч. Выродок отмахнулся от него, словно от назойливой мухи. Обретя собственную волю, оружие нарочитого вывернулось из его пальцев и полетело в пыль. Безоружный и несчастный, Варяжко попятился. Выскользнувшая невесть откуда тощая черная кошка попалась ему под ноги, и, не заметив животного, Варяжко наступил на нее. Перепугавшись нежданной боли, животное с диким мяуканьем вывернулось из-под Варяжкиных ног и кинулось к Выродку. Тот метнулся в сторону. Приоткрыв рот и в бессилии наблюдая за странной схваткой, нарочитый опустился в пыль. Он не ведал, как эта кошка исхитрилась уцелеть в голодном городище, но одно было несомненно -- она уцелела на его счастье. Одурев от страха, бедный зверек кидался на болотника и, не уступая колдуну в ловкости, словно желая дотянуться до сердца, драл когтями его лицо и грудь. Уворачиваясь, тот вихрем несся по кругу, но его маленький, ловкий противник умудрялся вновь и вновь заскакивать ему на плечи. Не выдержав напора тощего, когтистого существа, колдун крутнулся вокруг своего посоха. Поднявшийся из-под полы его охабеня ветер швырнул в лицо Варяжко горсть пыли. Нарочитый отвернулся и провалился в бездну. Очнулся Варяжко от звучащих над его головой встревоженных голосов. -- Не видел я ничего! -- оправдываясь, кричал один, тонкий и смутно знакомый, а другой, уверенный, упорно возражал: -- Должен был видеть... Варяжко открыл глаза. Над ним, тыча друг друга в грудь, стояли двое -- маленький сельчанин из местных и одетый в кольчугу страж. -- Он очнулся, -- бегло стрельнув глазами на Варяжко, заметил местный. Что-то знакомое показалось Варяжко в его голосе и взгляде, но сколько нарочитый ни силился, вспомнить не мог. Да и мудрено было вспомнить -- в его голове будто гудел рой пчел, а принявшие оружие из рук заботливого стража пальцы дрожали и не слушались. С помощью того же стража нарочитый поднялся на ноги и огляделся в поисках своего мохнатого спасителя: -- А где кот? -- Какой кот? -- искренне удивился страж, а мужичок поспешно закивал: -- Был кот, был! Черный такой, усатый! Вон туда, -- указывая, он махнул короткой грязной рукой, -- сиганул! Только теперь Варяжко заметил на щеке горожанина длинную свежую царапину и поморщился: -- Уж не он ли тебя так? -- Он, -- огорченно потупился мужик и затараторил: -- Видать, он с голодухи да перепугу совсем ополоумел -- кинулся на меня, будто спятивши! Теперь Варяжко вспомнил! И голос этот вспомнил, и черные, как ночь, глаза незнакомца! Резко остановившись, он отпихнул стражника и вцепился в отвороты мужицкой срачицы: -- Знаю тебя! -- А как же не знать! -- совсем не испугавшись его обвиняющего тона, закивал тот. -- Я тоже тебя припомнил. Я ж ту девку подобрал, которую потом в твой обоз направил. Ну как, вылечил ее полоцкий знахарь? -- Он сморгнул и печально добавил: -- Ты уж прости, что я этак ее тебе подсунул, обманом, но добром ты бы ее не взял, а я лечу мало и худо -- не сумел бы ее от Исполоха избавить... Варяжко отпустил его срачицу, отер руки. И чего набросился на мужика? Вздохнув, ответил: -- Вылечил... Мне на беду. -- Почему на беду? -- заинтересованно приоткрыл рот мужичок. Варяжко вздохнул. А может, рассказать этому незнакомому мужику о своей несчастной доле и глупой любви? Ведь ему-то все равно, а на душе полегчает... Да заодно можно расспросить -- кого мужичок приметил возле него... Покосившись на бредущего рядом стража, нарочитый махнул ему рукой: -- Ступай! Видишь -- я старинного знакомца встретил. Обиженно пожав плечами, тот покорно отошел. Он был бы совсем не против послушать разговор черноглазого с нарочитым, но служба есть служба. Кряхтя и вздыхая, он направился к дружинной избе. Пусть в животе бурчит от голода, но он все же порадует ребят байкой о том, как в обходе наткнулся на полумертвого нарочитого и углядел возле него мужика из местных, который к тому же оказался его знакомцем... А все же интересно, что случилось с нарочитым, отчего он упал? Голод одолел, иль налетел худой человек? И какого кота сыскивал? А может, с ума спрыгнул? Как князь... Испугавшись дурных мыслей о князе, страж поежился и ускорил шаги. Нынче будет над чем поломать голову... Не успел он повернуть за угол, как налетел на четверку вооруженных ратников и шарахнулся в сторону. Встреча с княжьими гриднями всегда сулила мало хорошего, а нынче уж тем более... Один из них остановился, смерил вжавшегося в забор презрительным взглядом: -- Видел ли нарочитого, именем Варяжко? Перепуганный и недоумевающий парень поспешно кивнул. История с нарочитым становилась все более интересной. -- Где он? Тыкая пальцем за спину, вой прошептал: -- Там, позади топает... Со своим знакомым... На безусом лице гридня отразилась досада и тут же пропала, сменившись обычным высокомерным безразличием: -- Значит, все верно. Пошли! Грохоча оружием, четверка продолжила путь. Оторвавшись от спасительного забора, ратник утер вспотевшее лицо и тихонько прокрался за ними. Не доходя немного до поворота, он перемахнул через две городьбы -- благо не надо было бояться собак -- и прильнул глазом к небольшой щели. Любопытство оказалось сильнее страха... Ни о чем не подозревающий нарочитый и его знакомый неспешно шли по улице и вполголоса о чем-то толковали. Говорил больше нарочитый, а местный лишь слушал да кивал. Четверка гридней выскочила на беседующих внезапно и, вмиг обнажив мечи, окружила их, перекрывая путь к отступлению. -- Вы что, ополоумели? -- вертя головой, спросил набычившихся и непреклонных гридней Варяжко. Он и впрямь недоумевал -- зачем его окружили? Может, из-за его спутника? Испугались, что он сотворит с нарочитым что-нибудь худое? Опасаясь раздражать княжьих отроков, Варяжко осторожно скосил глаза на Сирому -- так назвал себя черноглазый знакомец. Побледнев, тот тискал пальцами край срачицы и беспомощно озирался. -- Добром прошу, нарочитый, -- заговорил старший гридень, Мелех. Варяжко давно знал его и потому удивился сдавленному, будто чужому, голосу отрока. -- Отдай свой меч и ступай с нами. -- А я?-- тихонько пискнул черноглазый. -- И ты! -- грубо рявкнул гридень. -- Что случилось, Мелех? -- растерянно вертя в руках меч и раздумывая, подчиниться приказу или нет, спросил Варяжко. Быстро оценив свое положение, он решил подчиниться. Даже будь их вдвое больше, нарочитый сумел бы справиться с ними, но черноглазый Сирома... Отроки могли покалечить мужика... -- Отдай меч, Варяжко! -- угрюмо переминаясь с ноги на ногу, вновь попросил Мелех. -- На, -- сдался нарочитый и, протянув свое оружие гридню, осведомился: -- Скажи лишь -- в чем дело? Тот принял Варяжкин меч и, сделав знак своим подопечным, негромко забормотал: -- Я, конечно, не верю, но нынче велено тебя, как предателя, привести к Ярополку. -- Меня?! -- От возмущения Варяжко задохнулся. Гридень пожал плечами: -- Так решил князь. Недавно к нему прибежал Блуд. Встрепанный весь, будто с кем дрался, и с порога завопил, что, дескать, видел тебя с каким-то незнакомцем возле крайней избы и слышал, как ты сговаривался с ним: мол, коли князь отправится в земли печенегов, то ты дашь Владимиру знать о том... -- Да ты что?! -- Забыв об отсутствии меча, Варяжко подлетел к гридню, затряс его за плечи: -- Ты что?! Блуду поверил?! Осторожно освободившись, Мелех отступил, оправил вылезшую из-под доспехов срачицу: -- Я не поверил, а князь поверил. Сам знаешь, он нынче подозрителен стал. -- И, помолчав, добавил: -- Ты уж не обессудь, но вышло-то по-блудовски. Тебя мы сыскали, где он указал, и этот незнакомец с тобой... -- Ты?! Как можешь?! -- Не шуми! -- оборвал негодование нарочитого Мелех. -- Ты князю все говори, что желаешь, а меня от подобных разговоров избавь. Сам ведаешь -- я тут ни при чем. Он рассуждал верно. Варяжко склонил голову. Блуд оказался подлее, чем мыслил нарочитый, а что хуже всего -- даже правда не спасет от воеводского наговора. Скажи он князю всю правду о том, что видел Выродка, дрался с ним и спасся лишь благодаря ловкой кошке, -- никто не поверит... Разве что черноглазый подтвердит. Его местные признают, скажут, что он не предатель... Немного успокоившись, нарочитый взглянул на своего спутника. Тот стоял бледный, трясся. -- Ты чего? -- тихо спросил Варяжко. -- Не бойся. Прежде чем нас судить, Ярополк людей расспросит. Он справедливость любит. Сирома вскинул на него безумные глаза. Откуда дурню нарочитому было знать, что оставленная Выродком на щеке Сиромы царапина лишала волхва половины колдовских сил? Откуда ведать, что нынче, пока Сирома не исправит свои ошибки, у жреца Велеса, как у обычного человека, всего одна жизнь, и ныне эта жизнь висит на волоске?! Слабо шевельнув побелевшими губами, жрец выдавил то, что Варяжко был в силах уразуметь. Но, не расслышав, нарочитый переспросил: -- Чего? -- Казнит нас князь, -- уже отчетливей повторил жрец. -- Это почему? -- удивленно вскинул брови нарочитый. -- А потому, -- Сирома потупился. -- Что я не местный. Меня тут никто не знает, и когда князь это выяснит -- объявит меня Владимировым наворопником. Варяжко остолбенел. Торопя замершего пленника, гридни слегка подтолкнули его в спину. Подчиняясь силе и едва двигая ногами, нарочитый побрел дальше. Единственный вопрос к Сироме вертелся в его голове, и, не выдержав, он спросил: -- Откуда же ты взялся и зачем? Пытаясь не выдать голосом обуявшего его страха, Сирома вздохнул: -- А я и был тем котом, что тебя от болотного колдуна оборонил. Уразумев его ответ, Варяжко споткнулся. Вот и все! Его единственный защитник, единственный видок попросту свихнулся с перепугу! Нарочитый не боялся умереть, но умереть предателем было страшно. Этого он не мог вынести... Его стойкость и сила сломались под безжалостным давлением судьбы, и, рухнув на колени в дорожную пыль, не замечая устремленных на него недоумевающих взглядов гридней, нарочитый вздел руки к моргающим бледным светом Девичьим Зорям. Он не хотел жаловаться, но, словно упрекая бедных сестер в жестокосердии, кто-то в нем рванулся на волю и, требуя справедливости, закричал: -- За что мне все это?! Ну за что же?! ГЛАВА 43 Полеве часто приходилось ждать Егошу всю ночь, и обычно она спокойно укладывалась спать, но нынче невнятные предчувствия не давали ей покоя. Отгоняя от себя дурные: мысли -- ведь чего боишься, то и случится, -- она заставила себя улечься, но сон не приходил. Сквозь сомкнутые веки Полева видела искаженное болью и яростью лицо болотника, его огромные, полыхающие гневом зеленые глаза. Обжигаемая этим яростным взором, мерянка вскакивала, бессмысленно переставляя горшки и плошки, бродила по горнице, вновь ложилась и к утру, не вытерпев этой долгой пытки, выскочила из избы. Осенний пригожий денек встретил ее прохладой и ласковым теплом. Звезда Денница уже уступала место Деве Заре, и небо порозовело, предчувствуя ее блистательное восхождение, но даже под его ясной чистотой охватившее Полеву беспокойство не проходило. Чуть не плача от давящей на душу тяжести, мерянка вышла за ворота. Пустынной, только-только просыпающейся улицей добрела до городских стен и узкой тропой спустилась к берегу Непры. Могучая река несла свои неугомонные воды, шуршала о чем-то неведомом, виденном ею в дальних краях. Сев на холме над берегом, Полева прикрыла глаза. Она не должна была думать о плохом, но дурные мысли, мешая успокоиться, упорно лезли в голову. Даже оберег нового Бога -- маленький крестик на груди на сей раз не приносил ей облегчения. Шлепая босыми ногами мимо притихшей мерянки, к реке пробежала ватажка рано проснувшихся босоногих мальчишек. Перекрикивая друг друга и поднимая снопы радужных брызг, они принялись носиться по мелководью. Глядя на незатейливое мальчишечье веселье, Полева вспомнила свое детство. Тогда, после долгих осенних бессонников, сбора урожая и толоков, начиная чуять себя вольной птицей и забывая про ломоту в спине -- ведь трудилась-то наравне со взрослыми, -- она убегала к озеру, чтобы коснуться горячей кожей чистой, прохладной воды и почуять ее нежное дыхание. Совсем как эти киевские несмышленыши. До чего удивительна жизнь: бежит время, скрадывает годы, меняет лики городищ и русла рек, а ребятня остается прежней -- бесшабашной, доверчивой и веселой. Словно некто могучий и невидимый тайно оберегает их малые души... Будто услышав Полевины мысли, мальчишки восторженно завопили, собравшись возле густых зарослей прибрежного камыша И тыча в шумящие под легким ветерком стебли дочерна загорелыми пальцами. "Должно быть, разыскали птичье гнездо -- вот и скачут. Сейчас побегут хвастать матерям", -- равнодушно подумала Полева, глядя, как, отделившись от орущей ватаги приятелей, несколько быстроногих гонцов помчались к городищу. Находка пареньков ее не интересовала, а мысли вновь и вновь возвращались к болотному колдуну. Выродок никогда не уходил так надолго. И вчера, собирая нехитрые пожитки, велел ей не запирать дверей, а значит, намеревался воротиться еще засветло... Уговаривая себя не тревожиться понапрасну, Полева запахнула на груди зипун, поежилась. Что-то случилось... Но что? Может, Блуд выдал болотника своему князю? Но что могут князья против могущества зеленоглазого знахаря?! Будучи уверена в его силах, Полева мучилась, не представляя, что могло задержать Выродка в Родне. -- Там он! Там! -- донесся с холма звонкий мальчишечий голос, а вслед за ним на плечи затаившейся мерянки посыпался песок, и, почти скатываясь с высокого берега, мимо пробежали несколько ратников. Это было странно -- к чему им глядеть на найденные парнишками гнезда? Заинтересовавшись, Полева привстала, вытянула шею. Чуть не сметя ее с дороги и поднимая сапогами облака пыли, вниз сбежал еще один хоробр -- узкоплечий, стройный, почти такой же, как притихшие мальчишки. -- Князь?! -- признала его Полева. Неведомая сила толкнула ее следом за Владимиром, но подойти ближе к копошащимся в камышах воям она не решилась. А Владимир подошел... Хлюпая прибрежным илом и неуклюже расставляя ноги, ратники вытянули на берег человеческое тело. Бережно уложив утопленника к княжьим ногам, они перевернули труп лицом вверх. Вода оставила его лицо нетронутым, только по мокрым щекам тянулись глубокие, еще кровоточащие царапины и на груди, под рваной срачицей, расплывалось буроватое пятно. Сердце Полевы сжалось, а потом, рванувшись к неподвижно лежащему незнакомцу, выскочило из груди, и, горестно взвыв, мерянка бухнулась на колени. Только теперь ее заметили, обернулись. Один из воинов подошел ближе. -- Встань, баба. -- Рука Владимира погладила ее по волосам. -- Он живой, только поцарапан маленько. Я даже не пойму -- чего он с таких мелких царапин столько сил потерял, из воды выбраться не смог? Царапины? Не веря, Полева подняла голову и, не поднимаясь с колен, подползла к распростертому на земле колдуну. Перемешанный с галькой и илом песок больно резал ее руки, но она не чувствовала боли. И видела только спокойно лежащего у княжьих ног, будто отдыхающего, Выродка. Под его голубоватыми веками бились маленькие синие жилки, а от переносицы к подбородку тянулись три длинные рваные царапины. Слегка подрагивающие пальцы ведуна крепко стискивали увенчанный крюком посох, крепкая грудь медленно вздымалась и опускалась. -- Живой, живой... -- Дрожащими пальцами Полева отерла с мокрого лица болотника кровь, убрала прилипшую белесую прядь волос и, вскинув голову, жалобно взглянула на Владимира. Откликаясь на ее безмолвную мольбу, князь кивнул ратникам: -- Возьмите его. -- И, заметив, как ловко те принялись поднимать обмякшего колдуна, прикрикнул: -- Да полегче вы, амбалы! Он мне вас всех вместе взятых нынче дороже! Несите его в мой терем. Полева вздрогнула. В княжий терем? Нет! В жизни и смерти, в болезни и радости болотный колдун был ее душой, ее единственным счастьем, и никто, даже князь, не смел отбирать его! Особенно теперь, когда ему было так плохо. Кто лучше нее перевяжет его раны, кто переоденет в сухое, кто позаботится, не донимая расспросами?! Молниеносно вскочив, мерянка заступила путь: -- Нет! Несите его домой! Видя, как простая баба осмелилась перечить князю, насторожившиеся неподалеку мальчишки восторженно загудели. Князь услышал их перешептывания, но сделал вид, что не замечает. По лицу мерянки он понял -- та разъярилась не на шутку, а дурная баба может наделать много бед. Да и присмотрит она за больным колдуном куда как лучше его бездельниц-чернявок. Не зря же средь воев Владимира ходили байки о ее безграничной любви и преданности болотнику, а Добрыня сказывал, будто ради колдуна она даже рядилась в мужские порты и сказывалась его рабом. Половине слухов князь не верил, но теперь, глядя в полыхающее гневом и любовью лицо мерянки, задумался. -- Прошу тебя, светлый князь, -- умоляюще прижав руки к груди, прошептала она. Владимир тряхнул головой. Мужской зипун висел на бабе будто на пугале, заношенный серник пестрел заплатами... Одеть бы ее, обуть -- королевной стала бы! А она не желала -- бродила, будто тень, за своим ведуном, глядела на него как на ясное солнышко, а нынче любому за него готова была глотку разорвать... И откуда она здесь взялась? Может, ожидая своего колдуна, всю ночь просидела на берегу? И как угораздило этакую красавицу присохнуть к такому нелюдимому и жестокому мужику? -- Ладно, -- сдался князь, -- несите в ее, -- качнул головой на Полеву, -- избу. Осторожно, покряхтывая, воины подняли Выродка с земли, потянули его на косогор. До избы, которую облюбовал колдун, было рукой подать -- не то что до княжьего терема. Для жилья Егоша всегда выбирал крайние, невзрачные избенки, где и печь-то топилась не по-новому, а старым, черным, способом. И на сей раз он сыскал такую у городских ворот и, старательно не замечая тесноты и дымного угара, поселился в ней. С трудом втиснувшись в тесную горницу, ратники положили Выродка на лавку и вышли. Задержавшись на пороге, Владимир строго оглядел мерянку: -- Помни -- едва он очнется, зови меня. Полева кивнула. Она не слышала князя -- в ушах все еще шумел тот, скрывавший Выродка, камыш, а руки сами тянулись к бледному лицу болотника. Осторожно, едва касаясь израненной кожи, мерянка обмыла теплой водой его изувеченную щеку и потянула с плеч срачицу. Однако, не позволяя ей это сделать, Выродок застонал и, открыв глаза, оттолкнул мерянку в сторону: -- Отойди! Я сам... Отдавая ему влажную тряпицу, Полева тихо прошептала: -- Я ж только помочь... А еще князь велел за ним послать, коли ты очнешься. Тяжело приподнявшись, Выродок стянул мокрую ткань и, стискивая зубы, дотянулся до висящей над лавкой сумы с травами. Сыскивая нужное лекарство, он грубо отрезал: -- Подождет! -- Ладно. -- Покорно сложив руки на коленях, Полева опустилась на хромоногий столец у печки, повертела в углях обжигом. Теперь, успокоившись, она убедилась в правоте Владимира -- раны Выродка были не таковы, чтобы из-за них падать без сил всего-то за версту до дома. Но кто оставил их? Привыкнув не задавать вопросов, она изо всех сил стискивала губы, но раздирающее нутро беспокойство все же прорвалось наружу единственным коротким словом: -- Блуд? Зеленые глаза болотника взметнулись на нее, окатили холодом: -- Нет. Крогуруша. -- Кто? -- не поняла Полева. Отыскав наконец нужную травку, болотник протянул ей зеленые с бурыми пятнами, рассеченные по краям листья, велел: -- Разотри в пыль и брось в воду. -- И, вспомнив про ее вопрос, недобро усмехнулся: -- Крогуруша. Дух такой. С виду -- как большая кошка, а внутри -- смерть. Они обычно в одиночку не ходят -- всегда за хозяином-колдуном следуют. Это ее когти из меня силы вытянули. Впрочем, и я в долгу не остался. Одного не пойму, как же я ее не почуял? Из его короткого пояснения Полева мало что поняла. Честно выполняя приказание, она мелко растерла траву, набрала в корец кипящей воды из котелка и, ссыпав внутрь буроватую пыль, протянула корец болотнику: -- Вот... Выродок выпил зелье одним махом, словно простую холодную воду, и, откинувшись на спину, закрыл глаза. Умильно глядя на его спокойное лицо, Полева присела на краешек его лавки. Обычно она спала на подстилке в углу, но теперь ей не хотелось уходить, да и Выродок не гнал. Пусть отдыхает -- вон сколько ночей не спал... В дверь требовательно постучали. Помрачнев, Полева двинулась к влазу с твердым намерением выпроводить незваного гостя, но, слабо шевельнув рукой, Выродок велел: -- Впусти. Это Добрыня. Это и впрямь оказался боярин. Грузно продавливая хлипкие половицы и пригибаясь, чтобы не задеть головой низкую матицу, он подошел к лавке, склонился над Выродком: -- Ну, как ты? -- А ты? -- вопросом на вопрос ответил тот. Не ожидавший иного ответа Добрыня сразу перешел к делу: -- Погляди-ка, что наши у роднинских стен нашли. Может, тебе эта вещица знакома? Они болтают, будто ее хозяин в кота перекинулся и в Родню убежал. -- А ты веришь? -- не открывая глаз, поинтересовался болотник. Добрыня хмыкнул: -- После встречи с тобой я во многое стал верить... Выродок приподнялся, сощурился. Протянутая к нему сума пахла лесом, травами и человеком. Тем самым человеком, чей запах Егоша запомнил на всю жизнь. Забыв о слабости, он сел, спустил с лавки ноги. Зелье уже начинало действовать, и голова не кружилась, как тогда, ночью, когда, спеша уйти от возможного преследования, он кинулся в Нестру и, преодолевая течение, поплыл к Киеву... -- Дай-ка. Добрыня положил суму ему на колени. Егоша недолго смотрел на нее, а затем кивнул Полеве: -- Принеси сухое. Мне нужно к князю. -- Что? -- заволновался Добрыня. -- Стряслось что? -- А то стряслось, что нынче в Родню явился тот, кто мне под стать. Это я с ним поцапался. -- Он покачал головой: -- А я-то понять не мог -- с чего я Крогурушу не учуял? Вот тебе и Крогуруша... Полева принесла одежду, разложила ее на лавке перед Выродком. Даже не глядя на заботливо постиранные и даже кое-где вышитые ею вещи, болотник принялся одеваться. Его движения казались неловкими, и от боли он иногда кривил лицо, но голос оставался ровным: -- Убеди князя, боярин, что теперь у него одна дорога -- заставить брата явиться с повинной. И чем скорее он это сделает, тем лучше. Иначе Сирома сбережет Ярополка, а потом, возможно, сомнет Владимира. -- Сирома? -- Добрыня впервые слышал это имя, но Выродок уже не раз доказал свою преданность и сомневаться в его словах было глупо. Пока его следовало слушать. Только пока... -- Да, -- натягивая порты, кивнул болотник. Волнение боярина плескалось на него мутной волной, мешало сосредоточиться. Егоша не ведал, з