кромкой засмеялись... Странно было слышать нежный переливчатый смех. Когда-то я тоже смеялась... Когда? -- Вспоминай, вспоминай... -- шептали голоса. -- Иди!!! -- Крик Ядуна отсек их, словно острый нож. Да, я должна идти... -- Не надо... -- молили женщины. -- Погибнешь... Эрик не сможет найти тебя. Эрик, Эрик... Все время -- Эрик... Кто такой этот Эрик? Желание сделать шаг угасало. Появлялись вопросы. Много вопросов... Где я? Почему ослепительный свет вокруг мешает мне разглядеть кромку, за которой прячутся незримые шептуньи? И почему мой Триглав не заставит их замолчать? Может, он не так уж ждет меня? -- Ждет! Ядун. Почему я могу видеть Ядуна, слышать его голос и голоса женщин, а мой бог не зовет меня к себе? -- Ты еще не принадлежишь ему... -- отозвалась одна из женщин. -- Умирая для мира, ты взывала ко мне. -- Да, ты звала мою мать, -- подтвердил юный голосок. -- Я хочу видеть вас! Выйдите! -- Не можем, -- печально отозвались они. -- Но сделай шаг -- и ты придешь к нам... К ним?! Ядун говорил: "Шаг -- и ты будешь с Триглавом". Один шаг -- в разные места? -- Не нужно понимать... -- пели женщины. -- Иди к нам... Мы сбережем тебя для Эрика. -- Иди к Триглаву! -- вновь прорвался Ядун. Мой бог с золотыми повязками на глазах... Несчастных глазах, никогда не видевших дневного света. Он мучается там, во тьме, где отдых и покой... Ему нужна я, мое молодое тело, моя чистая душа... У него нет ничего чистого... Мой бог... А если я шагну к этим женщинам? У них такие нежные голоса... Наверное, они прекрасны, как... как... Мне стало страшно. Я не помнила имена богинь, матери и дочери, волшебных богинь любви и радости... "Триглав", -- вспыхивало в мозгу. Нет! Их звали иначе -- напевно, красиво, словно звон колокольчиков на лугу, словно весенняя капель, бьющаяся о порог избы. Люди ходили по улице нарядные, веселые и пели их имена... Какие люди? Какие имена? Что случилось со мной?! Что сделал зазубренный нож Ядуна?! Где я?! Почему ничего не могу вспомнить?! -- Ты на кромке, и ты можешь перейти ее, -- долетел его услужливый ответ. -- Я подготовил тебя. Память осталась позади, во тьме. А впереди тишина и вечность. Иди к своему богу. Он ждет. Да, боги не любят долго ждать. Где я это слышала? Красивая девушка говорила это волху... Волх! Ядун взвыл, словно пронзенный каленым железом. Голоса женщин зазвенели, призывая: -- Волх! Волх! Иди за ней, волх! Она еще на кромке! Ядун ослепил ее, волх! Взойди на кромку, волх! Убей Ядуна! Ты обещал Магуре! Боги не любят долго ждать! -- Заткнитесь! -- не выдержал их перезвона Ядун. Упал, зажал уши иссохшими ладонями. -- Волх не может убить меня! Я бессмертен! Странно, но я ему верила. Конечно, когда-то я сомневалась, но теперь знала точно -- он бессмертен. -- Так помни об этом! -- строго и громко воскликнула старшая женщина. -- Ты всего лишь Бессмертный! Тебе никогда не перейти кромку! И ты смеешь указывать богам?! Знай свое место, кромешник! Ядун, тихо завывая, пополз ко мне, схватился за мою безвольно повисшую руку: -- Я обещал тебя Триглаву... Умоляюще взглянул в глаза: -- Ты ведь очень хочешь к нему? Они лишь мешают тебе? Так вели им замолчать... Ты можешь заставить их замолчать... Я могу? Разве я могу указывать богам? Даже он, Бессмертный, не может... -- Я?! -- переспросила я Ядуна. Он кивнул. -- Ты можешь, -- устало согласились невидимки. -- Ты вольна в выборе... Ты можешь перейти кромку... -- Вот видишь! -- обрадовался Ядун. -- Скажи им, что хочешь к Триглаву, и больше никто не помешает тебе... Он выжидательно вгляделся в мое лицо. Да, я хотела к слепому богу! Хотела? А может... -- Ты проиграл Ядун! -- Голоса взорвались счастливым смехом. -- Она скоро прозреет и навсегда останется на кромке! Время выходит! Всеед не получит ее! Прозрею? Но я и так видела слишком яркий свет, и казалось, он становился все ярче, хотя это было невозможно... -- Рано радуетесь! -- Лицо Ядуна изменилось. Теперь он уже не просил. В страшных глазах вспыхнула твердая решимость, тощие руки вознеслись над головой, вздох вырвался стоном: -- Морена!!! В ответ на его призыв свет поблек, превратился в белесую пелену, мелодичные голоса стали глуше... Властительница жизни, проводница душ, темноликая Морена шла к нам. Раньше я, наверное, испугалась бы, но теперь почему-то была уверена -- она не дотянется до меня. Загадочная кромка мешала... -- Она не предназначена мне, -- зашелестел в ушах то ли слабый старческий шепот, то ли переносимый ветром песок. -- Я не могу взять ее. -- Ты -- проводница душ! -- завопил Ядун. -- Забери ее душу. Веди, куда сочтешь нужным, -- в сладкоголосый ирий или к подземному Кровнику... Мне все равно! Бери! Я отдаю ее! Я вспомнила гонящуюся за нами темноту. Она теперь стояла там, за кромкой! Ядун звал ее. Нет, уж лучше к Триглаву! -- Ты глуп, Бессмертный. -- Песок взвихрился, заскрежетал о невидимую преграду. -- Ты сам отнял ее у меня и провел на кромку. Ты же знаешь -- кромешники властны сами выбрать себе хозяина. Если она захочет меня -- пусть шагнет. -- Не ходи! -- донесся женский звонкий крик. Лада! Я вспомнила! Вспомнила имена нежных богинь весны! Лада и Леля... -- Лада... -- взывала я, встречая последний миг, и она услышала! Она старалась предупредить меня, спасти... О чем предупредить, от чего спасти? От Триглава? Но я знала -- он ждет и нельзя ему перечить. Я предназначена для него... Я должна идти к нему! -- Эрик!!! Почему они все время повторяют это имя? Я знала Эрика? Кем он был для меня? -- Ты пойдешь со мной? -- зашуршала совсем близко песчаная буря. -- Нет! -- Я ухожу, Ядун. -- Шелест стал убывать. -- Ты глуп. Я и так слишком много тебе помогала. Ядун вскочил, затряс сухими кулачками: -- А сколько душ отдал тебе я?! Сколько смелых воев погибли из-за моих козней?! Сколько красавиц отравили себя?! Сколько детей подняли меч на отцов?! Ты брала всех, Морена! Всех, кого давал я! А теперь отворачиваешься от меня и моего бога? Берегись, Морена! Даждьбог набирает силу! Ты станешь стара и слаба под его гневным взором. А я буду смеяться над тобой! -- Глупец! -- Шелест песка, заметающего все, даже время. -- Я умею ждать... -- Жди! Жди, темная старуха! Ты ничего не сможешь сделать с Бессмертным! -- Как знать... -- едва расслышала я затихающее вдали шуршание. Морена отказалась от меня... Разве такое возможно? Ядун скорчился, стиснул руки перед грудью. Небось жалел о вырвавшихся в гневе словах... Невольно я восхищалась им. Кто еще смог бы сказать подобное могучей ледяной Морене? Если у Триглава такие жрецы, то каков он сам? Великий, непобедимый бог! И он ждет меня -- ничтожную маленькую женщину... Упасть к его ногам -- разве это не благо? -- Я иду к Трехликому, -- сказала я вслух, словно убеждая саму себя. Ядун поднял голову, окатил меня горячим взглядом, вцепился в руки костлявыми пальцами, зашептал: -- Конечно, конечно, ступай к нему... Все кончено... Ты выбрала. Леля печально вздохнула: -- Выбрала... А Лада молчала. Ядун оказался прав -- они ничего не могли поделать с моим выбором. Я напряглась, вытянула вперед, к свету руки, закричала, призывая того, кто сильнее всех: -- Триглав! Нога медленно оторвалась, приподнялась, словно сквозь поток воды, двинулась вперед. Я никогда не думала, что один шаг может причинить такую боль... -- Эрик... -- тихим жалобным вздохом отозвалась память. Зеленый веселый свет, посвист играющего солнечными бликами меча, крепкие нежные руки, шепот в темноте: "Лада моя..." Эрик!!! Мой Эрик. Куда же я иду?! Как он найдет меня в темных покоях Триглава? Как будет жить без утешения? Лада сказала -- сможет найти... Я должна дождаться его! Дождаться, как Беляна дождалась своего Олега! Память просыпалась, возвращая знакомые, дорогие лица... Беляна, болотники, Олег... Мою поднятую ногу ухватило что-то цепкое, потянуло за кромку. Триглав нащупал добычу. -- Не-е-ет!! -- закричала я, опрокидываясь на спину. -- Нет! Ни к кому! Эрик! Цепкие пальцы Ядуна толкали меня, Триглав тащил мое извивающееся тело. Я отчаянно размахивала руками, силясь уцепиться за что-нибудь, но бесполезно. Свет утекал сквозь пальцы, расплывался под тяжелыми ладонями. -- Пусти меня! -- вопила я, судорожно дергаясь. -- Пусти! Эрик! -- Время! -- вмешался незнакомый ровный голос. Хватка Триглава ослабла. Ядун последним усилием подтолкнул меня вперед. -- Найди способ привести ее, -- глухо проворчал Триглав. -- Я буду ждать... Ядун взвыл, свет померк, уступая место предрассветной дымке. Тело обдало холодом. Темная зелень встала вокруг стеной, в тело вонзились острые иголочки. Ели-плакальщицы... Темный идол с повязкой на глазах. Ядун... Я жива! Мне просто все привиделось! Туман по-собачьи преданно подполз к ногам, окутал влажным покрывалом. Ладони саднило от впившихся в кожу сухих еловых иголок. Я осмотрелась. Темных рядом не было. Должно быть, отступились, узрев, что Триглав не принял меня. Это ж надо такому почудиться со страху! Боги за кромкой... Нелепица какая-то... Я встала. Ядун даже не пытался мне помешать. Немного болела шея, там, где прошелся жертвенный нож. Я потерла ее рукой. Крови не было. Не верилось, что все кончилось, что я могу просто собрать свои разодранные Темными вещи и уйти обратно, в Новый Город. Я накинула на плечи тряпье, сунула ноги в поршни... Ядун сидел не шевелясь -- маленький, понурый... Даже жаль его стало... -- Прощай, -- сказала я ему. -- Зла на тебя не держу. Он вскинул голову, проткнул меня колючим взглядом. Всю жалость словно водой смыло. -- Твое глупое упрямство! -- взвизгнул он. -- Ты рассердила моего бога! Я устала. Нужно идти домой, к Эрику... Через несколько шагов обернулась -- взглянуть в последний раз на жуткого идола. Он уже скрылся под низкими еловыми лапами, зато Ядун шел позади меня, будто привязанный. -- Ты-то куда? -- спросила я неудачливого жреца. Как только привиделось, что он -- Бессмертный? -- Ты слышала, -- он догнал меня, -- что велел Триглав... Я отведу тебя к нему. С кромки это даже легче, чем с мира. Совсем свихнулся жрец... Ладно, хочет идти -- пускай идет. Казнит его Эрик, и дело с концом. Я поправила на плечах порванную телогрею, весело зашагала к виднеющейся впереди заснеженной реке. Брошенная Темными волокуша чернела посреди снежного ровного поля. За спиной огорченно шумел лес. Я постаралась унять нетерпение. Идти еще долго, нужно придержать шаг, а то свалюсь без сил, не успев дойти до Нового Города. А мне нужно дойти... Меня ждет Эрик... СЛАВЕН Время безжалостно -- меняет людей, мнет их, как глину, не слушает мольбы и стоны. Сотворяет оно из глуздаря -- беспечного отрока, из отрока ч -- сурового мужа, из мужа -- дряхлого старца, а последнего кладет на ложе из сырой земли да земляным одеялом прикрывает. Меня оно потревожило-помяло, не миновало и болотников, а Чужака словно обошло, не заметило. Каким помнил я ведуна, таким и вновь увидел, разве только оделся он побогаче и теперь лицо не прятал. Мы добежали в Ладогу к полудню да до сумерок просидели на Княжьем дворе, его дожидаясь. Бояться нам теперь Меслава было нечего, а мне и вовсе неумно -- сидели открыто, вели разговоры со случайными прохожими. О Княжиче мало кто говорить хотел, все смущались, едва о нем слышали, да плечами пожимали. А те, что посмелее, отзывались худо. "Не наш, -- говорили. -- Чужой какой-то!" Давно ли и мы так думали, а теперь пришла печаль -- к нему, чужому, за подмогой притекли... День уж к закату клонился, укрывал ясное солнышко багровым маревом, а где Чужак -- никто не ведал. Спросили бы у Князя, да он, кабы видеть нас хотел, сам бы на крыльцо вышел. Не выходил. Звала нас в хоромы девка-чернявка, прикрывалась его именем. Да нам оттого обиды не было -- не к Князю шли, к сыну его. Чужак, чай, не оборотень -- к ночи воротится... Прохожих все меньше становилось, спускалась на двор темнота, распугивала случайный люд, лишь рабов за конями да за хозяйством присматривающих щадила. Эрик у дверей ждать не привык -- косился на проходящих мимо воев так, словно убить хотел. Узнавали его многие, а подходить не решались, издали кланялись, дивились -- явился Рюриков ярл с малой дружиной, в избу не входит... Медведь посапывал ровно, и не поймешь сразу -- спал иль нет, а я больше по сторонам глядел да вспоминал... Было что вспомнить... Княжья медуша знакомой дверкой защемила сердце -- лежал в ней без тризны и погребения красный молодец, сын Старейшины Приболотного, Славен... -- Заходите гостюшки, не позорьте светлого Князя! -- в который раз выскочила на крыльцо босоногая девка, но Эрик отрицательно покачал головой. Девка орала громко -- помешала мне увидеть что-то тревожное в знакомых домах, в стайках воев, в воздухе ладожском... Словно испугавшись девичьего голоса, ушла настороженность, лишь память о ней осталась... -- Что-то рабы здесь шибко смело глядят, -- буркнул Медведь, провожая взглядом ватажку галдящих мужиков. -- Кабы не железо на шее -- не признал бы в них рабов. Верно охотник подметил -- смелы да бойки они были не в меру. Я к таким не привык. У Ролло рабы иными были -- голову без хозяйского слова поднять не смели. А эти, пожалуй, скоро на хозяев и руку поднимут... Я не умом понял, кожей почуял -- гуляет вместе с осмелевшими рабами по Ладоге лихо-несчастье, да не такое, что сразу бьет, а такое, что силу должную лишь через год-два наберет и обрушится на городище мечами и пожарами. Кто зачнет злое дело -- свои иль находники, сейчас разве разберешь, а только не долго осталось жить могучей Ладоге. Не спасут ее и стены каменные... -- И ты чуешь... Я чуть не подпрыгнул, обернулся. Стоял за моей спиной Чужак, смотрел внимательно: -- Неужто чуешь?! Кто волха поймет? Другой поздоровался бы, о делах расспросил, о доле, два года меня по морям гонявшей, а он... -- Чужак! -- радостно завопил уже проголодавшийся и уставший от ожидания Медведь, облапил ведуна. -- Где ты был? Мы тебя, почитай, с утра дожидаемся! -- Вот и дождались. -- Волх мягко высвободился из его объятий, отступил на шаг, словно присматриваясь к старым знакомцам. Я редко его без капюшона видал, да и в странствиях не вспоминал -- не до того было, потому, видать, и запамятовал, как красив волх. Портила его лишь ранняя седина и чудные глаза. И он меня рассматривал. Необычно рассматривал -- не лицо разбирал, душу наизнанку выворачивал. Казалось, ищут что-то во мне его глаза, щупают сквозь тело и не находят... -- Так и продержишь гостей на дворе? Не пугало я перед ним стоять и дожидаться, пока налюбуется, не для того пришел! -- Ведогон... -- склонив голову, прошептал волх. -- Взял-таки над человеком верх? Перешел с кромки... Я не понимал. Да и не хотел понимать. Хватает дел и без ведуна с его причудами. Ждала дома Беляна, ждал Рюрик, ждали вой... -- Как твое имя, ведогон? -- неожиданно спросил Чужак, выбрасывая вперед левую руку. Пальцы на ней вытянулись, будто выросли даже, коснулись моего лба. Огромные вопрошающие глаза вспыхнули радугой. Завертелось стремительной синью небо, колесом закрутились знакомые лица, зазвенели в ушах сотни колокольцев... Я и сам не понял, как отворились губы, замычали: -- О-о-оле-е-ег... -- Худо ему! -- Лис оторвал ледяные пальцы ведуна от моего лба. -- Прекрати! -- Славен! Славен! -- Бегун шлепнул мне на щеки снежные лепешки, затряс за грудки. -- Славен! Чужак покорно отошел в сторону, покачал головой: -- Нет больше вашего Славена. Сгорел весь, а что осталось от него -- ведогон сберег и на родную землю доставил. Может, и доброе дело он сотворил, но не место духу средь людей... Снег начал таять, потек мне за шиворот. Ох, Чужак, Чужак... Не тронуло тебя время. Как был упрям, так и остался упрямцем. Какой же из меня ведогон -- дух бесплотный? Человек я, а коли мерещится тебе, будто нет во мне ничего человеческого, то проверить легко -- пустишь кровь да увидишь, какая она теплая... Валландский снег от нее таял, дымился... Волх засмеялся, будто мысли прочел: -- Ладно, ведогон ты слитый иль нет, а коли хочешь человеком жить -- живи. Я до сей поры тоже не там сидел, где должен был... -- До сей поры? -- расстроился Бегун. -- Неужели в дорогу собираешься? А мы-то к тебе с просьбой... Чужак скосился на него, мельком скользнул взглядом по Эрику и отвернулся, будто не видел. Умен был волх, знал -- гостя обижать никому не дозволено, проще не заметить его... -- Ладно, не на дворе же о том беседовать. -- Он повернулся, зашагал к ограде. -- Пошли... -- Куда? -- наивно спросил Бегун. -- В мою избу. -- А как же... Не мог Бегун понять, с чего Чужак в Княжьих палатах не живет, да спросить о том не смел -- мялся, а мне и спрашивать не надо было, нутром чуял -- рознятся сын с отцом, так рознятся, что вместе не уживаются... Ведун недалече увел, приостановился у ворот невысокой избы: -- Не по мне Княжьи хоромы, не по отцу сын, но коли вам теснота не в обиду -- милости прошу. Я отодвинул рукой сунувшегося было в избу Лиса, вошел первым. Волх -- не простой человек, что у него на уме -- никому не ведомо. Дурного он, может, и не замышляет, а поберечься нигде не зазорно... Чужак поводил меня взглядом, усмехнулся, словно вновь мысли учуял. Да и я, казалось, заранее знал, что увижу в его горнице. Чисто и пусто... Даже лавка всего одна -- едва разместились. Ведун встал поближе к каменке, скинул полушубок, тряхнул длинными волосами: -- Сказывайте -- зачем пожаловали? Быть того не может, чтоб не знал он! Не глазами -- душой я его видел! Ведает Чужак про Вассу! Я глянул на Эрика. Большой мукой дался ньяру путь до Ладоги. Сломал гордыню, смирил боевой норов... Для него это похлеще, чем семерых врагов разом завалить. Не дело его пред ведуном на колени ставить. -- Сам знаешь, -- грубо ответил я волху, -- к чему спрашиваешь? Не боялся я его. Знал -- убить может, в создание богомерзкое обратить, огнем сжечь -- а страха не было. Остался страх в синем море и на валландском снегу... -- Верно. -- Волх сжал руки. Высунулись из рукавов золотые змеи-браслетки, сверкнули недобро. -- Знаю и не стану ньяру помогать. Эрик вскинулся, вспыхнул сухой хворостиной: -- Старые обиды поминаешь?! -- Обиды? -- Чужак крутнулся к печи, согнулся, словно ударили его, зашипел по-змеиному: -- Думаешь, из-за пустой обиды прокляли твой род волхи? Что знаешь ты, глупый слепой щенок, о моем племени? Ничего! Разве помнишь ты, как ньяры прогнали нас на кромку, к нежити и ведогонам? Разве твои пращуры проходили сквозь холод и мрак, оставляя бессмертную душу на руках Морены? Разве ты плакал кровью над покинутой родиной, ты мучился, видя, как слепнут без нас люди, как смыкается меж ними и их духами кромка? Нет! Твое сердце не болит за тех, кто едва видит сквозь пелену загадочные очертания, слышит неясные голоса... -- Я не понимаю, волх, -- перебив Чужака, честно признался Эрик. -- Конечно, -- зло хмыкнул тот. -- Ты слеп. И люди слепнут. Еще немногие способны различать кромку и говорить со своими ведогонами, но время завершит то, что не успели твои предки. Оно закроет людям глаза, сделает их похожими на новорожденных котят. Они будут проходить мимо своей судьбы, не замечая знаков Домового, они перестанут различать в шуме леса голос Лешего и примутся убивать леса, они начнут терять своих детей, не углядев в спелой ржи золотую шкуру Росомахи... Даже грибы и травы обретут над ними власть, смертельными ядами приближая их к кромке. Вот в чем повинны твои пращуры, ньяр! Вот что зовешь ты пустой обидой, слепец! О чем он говорит? В чем винит Эрика? Какая кромка? Какая слепота? Немыслимо, невозможно... -- Чужак, -- робко вставил Бегун, -- не мое, конечно, дело, но все же -- о чем ты? Волх поник, огорченно вздохнул: -- Неважно... -- А он о том, -- Лис притянул к себе Бегуна, нарочито громко зашептал ему на ухо, -- что коли твой дед на вилы сел, то у тебя зад заболит. А еще, коли ты ослепнешь да оступишься, Чужак тебе на то попеняет, а руки не подаст! Меня передернуло -- не ко времени этак с ведуном шутить! Чужак вздрогнул, выпрямился, одним движением очутился перед Лисом: -- Повтори. Нет, он драться по-глупому не станет. Голос ровный, без злости -- значит, размажет по стене одним взмахом руки, и дело с концом! -- Пожалуй... -- Лис пожал плечами, открыл рот. -- Молчи! -- рявкнул я, встал перед Чужаком. -- Он сказал, ты коришь человека за чужую ошибку, к тому ж по неосторожности совершенную... Что я несу?! Сущий вздор, а все помягче, чем у Лиса, вышло... Ведун задумался... Что-то громко звякнуло. Кто с мое повоевал, тот звон оружия ни с чем не спутает. -- Я мало что понял, волх. -- Эрик подтолкнул ногой сброшенный меч. -- Знаю лишь, что обидели мои пращуры твоих и давно за это расплачиваются, но сейчас не о том речь. Пропала моя жена -- помоги разыскать ее. Коли ради этого убить меня надо, так убей, только ее найди и сбереги, а если не в силах ее сыскать, все равно убей, потому что не мила мне жизнь... Чужак склонил голову, замер, глядя на брошенный к его ногам меч, а потом ловко подхватил его, приставил к груди Эрика. Я ярла в шутейных поединках не раз видел, знал его верткость и воинскую сноровку, но на сей раз он даже уклониться не попытался. Просто стоял и ждал смерти... Молодец! Поставил волха перед выбором -- иль помогать, иль убийцей стать. Не склонился, не покаялся, а своего добился... Прежний Эрик! Умный, спокойный, бесстрашный... Я вмешиваться не стал -- сами разберутся-рассудятся, а Лис не выдержал, рванулся на выручку ньяру, но волх уже легко перебросил меч Эрику: -- Помогу. Давно бы так. Медведь довольно заворчал, приобнял ярла за плечи: -- Вот отыщем твою красавицу и будем миром жить-поживать... Мы теперь почти что родичи... -- Нет, Медведь. -- Чужак согнул ноги, опустился прямо на пол. Золотые браслеты на запястьях заиграли бликами, зазвенели тонкими голосами. -- Не тебе Вассу искать. Ее на этой земле уже нет. -- Нет!!! -- Эрик рванулся из могучих Медвежьих рук. Тот сцепил их покрепче, удержал ярла. -- Погоди! -- рыкнул на ньяра Чужак. -- Я найду ее, только обратно вернуться с ней не смогу. Мое место на кромке. -- Я не понимаю! -- Эрик чуть не стонал от бессилия. Не один он волха постичь не мог. Пялились все на ведуна, точно бараны на новые ворота... Мудрено уразуметь, когда он все о какой-то кромке твердит... -- А ты и не возвращайся, коли не хочешь, -- услужливо предложил Лис. -- Мы с тобой хоть на кромку эту пойдем, хоть под землю, да сами Вассу и вернем обратно... Чего тебя утруждать... -- Несмышленый ты, вот и болтаешь, -- засмеялся ведун. -- Змея припомни, тогда, может, кромку почуешь. Ведогон тогда лишь глаза твои получил, да и то -- на время, а каково будет тебе с ним в единое слиться и средь прочей нежити ходить? Славен там был -- где искать его теперь? Шевельнулось что-то слабо в груди, ткнуло больно... Лоскутья кожи на весле, исполошная кликуша, крики: "Хельг гейст!" И ощущение, будто умер кто-то во мне, а взамен него вошел-вселился в тело дух бесплотный... Ведогон... Я не спросил, потребовал: -- Кто таков ведогон?! -- Кому знать, как не тебе! -- Чужак скосил на меня глаза. -- Человек по земле ходит, а ведогон -- за ним, по кромке. Человек спит, а ведогон его добро и жизнь сохраняет... И ты Славена сохранил, то, что осталось от него... Без ведогона человека нет, а ведогон умрет, так и человеку жить недолго... Значит, ведун считает, я -- ведогон? Но должна же быть какая-то разница?! Я думать должен иначе, и чуять иначе, и говорить, и... Нечего было возразить... Верно сказал ведун -- умер Славен, а я, Олег, в его обличье по земле хожу... -- Я пойду с тобой. -- Я встал. -- Мне ли кромки бояться? Чужак кивнул. -- И я пойду! Эрик сам не знал, на что решился. Не ходил бы он туда, где в один миг людская душа в пепел и золу обращается... -- Васса, -- объяснил он. Верно. А как же Васса? Неужто, подобно мне, стерлась, при рождении данным духом заменилась? Нужна ли она такая Эрику? Хотя я Беляне по сию пору дорог, вон как мучается, к делам Княжьим ревнует... -- А мы что? -- Болотники надвинулись на Чужака. -- Мы Вассу обидели -- нам и искать ее! Где искать?! Я и то не очень-то в кромку верил, хоть знал -- не лжет ведун. А они, небось, вовсе не понимали, о чем речь идет! -- Ты нам не вкручивай! Выдумал тоже -- ведогоны, кромка... Опоишь зельем, вот и померещатся вместо земляной избы Княжьи палаты! -- подтвердил мои опасения Медведь. -- Видал я твоего Змея -- жив остался, знать, и теперь не помру. Веди куда хошь да не болтай лишнего... А может, прав он? Задурил мне голову ведун, оплел сетью словесной... Забыл я Роллову науку, поверил волху! Хотя такой, как наш Чужак, и норангенского ярла проведет, а тот не заметит... И он поверил бы, что духом стал и в чужом теле живет... Откуда волху такое умение ведомо? Гладко придумывает -- ни зацепки ни задоринки... Болотники галдели, стояли на своем. Чужак понял -- не уломать строптивцев, ударил ладонями по коленям: -- Воля ваша! Проведу вас, помогу Вассу сыскать, а там уж сами справляйтесь -- избавляйтесь от ведогонов, с какими срастись успеете, да знайте заранее -- он человека без боя не отпустит, потому как о хозяйском теле с рождения мечтает. И еще: там умрете, что здесь умрете -- никто не возродит... Конечно, мертвого возродить лишь живая вода может -- хоть он себя в ином миру представляет, хоть все наяву видит... ВАССА Я ничего не понимала. Темные меня от Нового Города за полдня в лес оттащили, а назад я уже день ворочалась, да только не появлялись знакомые берега, не поднимались на них высокие городские стены. Ядун тащился позади -- молчаливый, пришибленный. Затаил в себе злобу и нес ее, словно драгоценный напиток, -- ни капли не хотел расплескать. Мне до него дела не было, привыкла уж, что плетется сзади, -- все не одной шагать. Эрик, Эрик... Кабы не ты, давно бы уж подкосились резвы ноги, не удержали... Одно имя твое силы им прибавляет, бегут они вперед без устали, к любимому ближе несут. Нет мне жизни без тебя, да и смерти, похоже, тоже нет... В голове у меня слегка гудело -- видать, никак не могла отойти от видений, что в лесу примерещились. И ведь до чего казались явными! И голоса богов до сих пор в ушах раздавались, и ослепительный свет глаза слезил, и даже нога побаливала -- та, за которую меня Триглав ухватил... -- Упрямица... -- проворчал за спиной Ядун. Вот клещ -- вцепился, не отстает! -- Без меня -- пропадешь, -- бубнил уж в который раз. -- Глупая девка... Да сговорились они, что ли?! Пустодомка, что в Ладоге ночью бродила, тоже меня все глупой и упрямой кликала. А какое ж в том упрямство, что жить хочется, да не в одиночестве, а с мужем милым и с друзьями добрыми... Всем бы такими упрямцами быть! Припомнились болотники, защемило сердце, ноги веселее замесили вязкий снег. Как они там? Обнаружили пропажу, не поссорились иль уже друг на друга зверьми глядят? Эрик горяч, вспылить может, глупостей натворить... И все из-за меня! Спешить надо... Должно быть, недалече уже... Вот заверну за ольховник и увижу высокие стены городища. И точно -- увидела, только не то, что ожидала. Стоял на реке городище большой, красивый -- да не Новый Город. Не скалились абламами стены, не свешивались с них могучие каты, и драккар Олегов, будто новенький, гладким боком поблескивал... А с ним рядом расшива, коей я, как ни старалась, а припомнить не могла. -- Шамахан... -- прошипел Ядун. -- Что? Он поднял сухую руку, гордо указал на городище: -- Шамахан. -- Что болтаешь? Сколь живу, а про такой не слышала! -- Глупая девка! -- Ядун нахохлился, точь-в-точь воробей на морозе. -- Кромка это, сколь раз тебе говорить! Какой с сумасшедшего спрос? А городище и впрямь незнакомым казался -- диковинным. Я такого не знала... И стоял он там, где раньше Новый Город был. Я на бережку этом крутом не раз сиживала, все его извилины да изгибы помнила... Что за наваждение?! С высокого берега скатился лыжник, побежал, оставляя за собой ровные, вмятые в снег полосы. Нет, не обмануть меня Ядуну -- человек бежал навстречу -- не кромешник! И лицо у него было молодое, веселое, раскрасневшееся от мороза и ветра. -- Денек добрый, путники! -- вежливо улыбнулся он, поравнявшись с нами, а потом, вглядевшись в Ядуна, язвительно засмеялся: -- Не узнал тебя, Бессмертный! Долго жить будешь... Шутник! Ядун на Бессмертного и вовсе не походил, скорей на птицу драную, недаром обиделся: -- Не долго -- вечно! Тот пожал плечами, собрался было уйти. -- Погоди, -- остановила я его. -- Подскажи, добрый молодец, в какую сторону к Новогороду идти. Заплутали мы... -- К Новогороду? -- Он удивился, вскинул ровные густые брови. -- Не ведаю о таком... Как -- не ведаю? О Новом Городе даже в дальних северных странах наслышаны! Хоть и кличут по-своему -- Хольмгардом, а знают! Блажной, что ли, этот охотник? -- Да ты не горюй. -- Он поправил лук за спиной, блеснул белозубой дружелюбной улыбкой. -- Ступай в городище, у Княгини спроси. Она из Волхов, ей все ведомо! Какая Княгиня? Какие волхи? Одного лишь я волха знала -- Чужака, а про других говорили, будто давно уж их на земле не видели, только родичи их дальние, волхвы, остались... Нет, не по нраву был мне этот парень! Странный городище, и люди в нем странные. В такой идти, что на заклание, -- безумцам в руки себя отдавать... Темный силуэт охотника растворился вдали, стерся за белой дымкой. Ядун посмотрел на меня: -- Все не веришь? Что вы за люди?! В миру во все верите, хоть и видеть не доводится, а едва ступите на кромку -- веры словно и не бывало! Говорю тебе -- Шамахан это, и княжит в нем волханка. -- Скажи еще, что с нами Леший разговаривал! -- огрызнулась я. Не со зла огрызнулась, больше со страху, что поверю Ядуну, подамся на хитрый обман, который понять не в силах... -- Не Леший. -- Ядун устало поморщился. -- Ведогон. Только чей -- не разобрал. Верно, старый знакомец -- шибко вольно болтает... А если это правда? Если городище зовется Шамаханом, а человек, что нас встретил, -- ведогоном, духом людским? Нет, невозможно это! Просто пока я под шкурами в волокуше лежала, верно, не полдня прошло, а поболее, и утянули меня Темные невесть куда... В глушь... Может, колдовской силой утянули. Чужак же болотников на Змее через воду перенес... Выходит, далече Новый Город, и любый мой далече... А коли так -- войду в этот Шамахан, переночую -- люди везде люди, голодного и замерзшего не погонят, а завтра поутру вновь в путь соберусь. Мне сдаваться нельзя -- ищут меня, ждут... Я Ядуна звать не стала -- сама пошла к стенам городища, по колено утопая в снегу и проклиная свою несчастную долю. -- Погоди! -- Жрец догнал меня. -- В Шамахане свои порядки -- сделаешь что не так, набросятся ведогоны -- в клочья разорвут. -- А тебе-то что за печаль? Гудение в голове не проходило, наоборот, от сумятицы и неразберихи громче стало. Хотелось остаться одной, поразмыслить над всем как следует. Мешал Ядун, путался под ногами. -- Мне велено тебя целой-невредимой к Триглаву отвесть. -- Он вскинул голову, уткнулся в меня жгучими глазами. -- Я своему богу мертвечину и падаль не поставляю! Сберегаю тебя, дуру! -- Вот и сберегай, а не болтай попусту! Ядун выкатил глаза -- чуть не сжег ими, а все-таки сдержался, спрятал злой взгляд, двинулся вперед меня. Пусть считает, будто уберечь меня должен. Он из тех безумцев, что, умирая, долг свой исполнят, а мне в незнакомом месте защита ох как нужна! Да и шагать сквозь сугробы за ним легче -- прокладывает путь, приминает рыхлый глубокий снег. Я его болтовне о кромке и духах не верила, а все-таки в Шамахан вошла с опаской -- кто знает, что за чудеса нам судьба уготовила? Ладно, коли те чудеса добром обернутся, а ежели нет? Только страшилась я зря. Стояли в городище избы -- точь-в-точь Новоградские, и люди по своим делам точно так же спешили, и даже одеждой на словен походили. Показалось все дурным сном. Вот остановится сейчас предо мной какой-нибудь знакомец, спросит: -- Где пропадала, красавица? Муж твой уж все ноги сбил, тебя разыскивая. -- И спадет пелена с глаз, очнусь от наваждения... Мимо, покачивая на плечах тяжелое коромысло, прошла молодуха, смерила Ядуна недобрым взглядом: -- Чего припожаловал, Бессмертный? Кого на сей раз привел? Коровью Смерть или другую какую болезнь неведомую? Меня передернуло. Хуже нет, когда посчитают, будто ты Коровью Смерть несешь. У нас с такими бабами просто поступали -- вязали да забивали насмерть, а то и сжечь живьем могли, чтоб уж наверняка истребить порчу. Хоть и жестоко это, а иначе никак с дурной болезнью не совладаешь. Земляной люд понять можно -- они скотину поперед себя почитают, сами голодать будут, а Буренушку свою напоят-накормят. Она им -- спасение и от холода, и от смерти голодной. Потому и бьют Коровью Смерть люто -- без жалости. -- Негоже этак гостей привечать, -- отозвалась я в спину неприветливой бабе. -- Мне гости не надобны, -- не осталась в долгу она. -- Особливо те, что с Ядуном ходят. И пошла дальше, покачивая полными бедрами. Даже через зипун было видать -- добрая баба, мягкая, не мне, костлявой, чета. Не мудрено, что такая меня за мор посчитала, -- я с ней рядом, что кость обглоданная возле окорока... Пока я на нее заглядывалась, Ядун уже ухватил за локоток спешащего куда-то веснушчатого парнишку: -- Как звать-то тебя, богатырь? Тот расцвел -- лестно внимание незнакомца, выкатил вперед худосочную грудь: -- Лагода. -- Скажи, Лагода, Князь-то не в отлучке? Парнишка понял -- не для того остановили, чтоб его стать похвалить, а для того, чтобы о Князе вызнать, заспешил, выдергивая рукав громадной, видать, отцовской шубы: -- Князя у нас отродясь не было, а Княгиня у себя... Ядун выпустил мальчишку, потер руки, оборачиваясь ко мне: -- Князь ихний, когда понял, что меняется, ушел в леса, где и место волху, а Княгиню власть и богатство пленили, лебединые крылья подрезали. Может, и хотела бы она теперь взлететь, из золоченой клети вырваться, да не в силах... Поздно уж... Мерзок он был, так мерзок, что я не удержалась: -- Без тебя, небось, не обошлось? Он захихикал, показывая острые, точно у зверя, зубы. Мне его смех не понравился, оборвала: -- Так ты потому о Князе выспрашивал, что старика-волха боишься? Боишься -- вернется и за жену отомстит? Его улыбка пропала, глаза превратились в острые ножи: -- Никого я не боюсь! Я -- Бессмертный. Я по виду поняла -- начну спорить, забудет о Триглаве и глаза выцарапает. Ну и ляд с ним. Пусть хоть кем себя числит, только мне посреди дороги стоять и путь прохожим загораживать надоело. Завтра снова идти, а покуда за золотые кольца, что у меня в ушах висят, хорошо бы одежду выменять с лыжами... Далеко на своих ногах в драном зипунке не уйдешь, а идти долго придется, коли здесь никто о Новом Городе и слыхом не слыхивал. -- Экий цвет на морозе чахнет! -- Вывернулся откуда-то из-под руки маленький узколицый мужичонка в добротном зипуне. -- Издалека ли? Коли издалека -- сделайте милость, отдохните в моей избе... Вовремя он вылез... У меня уж от холода кожа в щетинистую звериную шкуру оборачиваться начала... -- Не признал тебя, хозяин. -- Мужичок заглянул в лицо Ядуну, склонился. -- Будь ласков, загляни ко мне, еды-питья отведай. Хозяин? Слуга Ядуна? Не похож он на Темного... -- Ведогон он! -- Ядун чуть не зарычал на меня. И как догадался, о чем думаю? -- Ведогон! Ладно, коли хозяин меня беречь взялся, так у слуги в избе мне ничто не грозит. Мужичонка меня, словно боярыню, обхаживал -- накинул на плечи свой зипун взамен моего, рваного, через сугробы чуть не на руках нес, но чем больше он выслуживался, тем отвратней казался. Уговаривала себя, мол, от доброты душевной мужичок старается, но нехорошее чувство не проходило -- грызло душу... Даже сытная еда и появление доброй на вид бабы -- то ли жены, то ли сестры мужичка -- меня не успокоили. Так и заснула со злобой в сердце... Разбудили меня тихие голоса, такие тихие, что сразу ясно стало -- не для моих ушей разговор предназначен. Потому я и с места не двинулась, затаила дыхание, вслушиваясь. -- Куда путь держишь, хозяин? -- спрашивал мужичонка. Я его за глаза Прыщом окрестила -- уж больно схож был. -- Может, помощь нужна? -- Да мне без разницы, куда идти... -- Ядун постучал по столу пальцами. Казалось, нет на них плоти -- таким костяным был звук. -- Девка-дура еще не понимает, где очутилась. Будет свой Новоград искать -- навидается, намается средь кромешников, сама с кромки запросится. А путь ей один -- к Триглаву. Она уже выбор сделала -- никто иной ее не возьмет. Врет Ядун? Зачем теперь-то врать, туман наводить -- ведь думает, сплю я... Неужто слугу своего дурачит? Хотя как его одурачишь -- он здесь отродясь живет... -- А коли волх, тот, что Магуре тебя убить обещал, явится? Чужак. О Чужаке речь! Он жрице Магуровой что-то обещал... Та еще его поторапливала... -- Не явится. Связанный он, из мира не вырвется, а развязать его лишь ньяр может. Волх и ньяр! Ха-ха-ха! -- Он сухо рассмеялся. -- Эти двое, едва увидят друг друга, за мечи хватятся. -- А если? -- настаивал Прыщ. -- А если и явится он, то умереть не хуже тебя сможет, а я -- бессмертен. Воцарилось долгое молчание. Я уж все передумать успела да задремывать начала, как Прыщ вновь забормотал: -- А верно ли, хозяин, что ты Морену обидел? Ядун молчал, только пальцы звонко отстукивали: -- Да, да, да... -- Худо это, хозяин, -- несмело произнес мужичок. -- Сам знаю! -- отрезал Ядун. -- Но сделанного не воротишь. Не достать ей меня! -- И то верно, хозяин, и то верно... -- подобострастно зашептал Прыщ. Вот слизняк! Небось, захоти Ядун его жизни лишить, -- с колен не поднялся бы, так и помер, как скотина под ножом, да еще и горло бы сам подставил! Куда ж это попала я, где все Ядуна знают, и то ему в ноги кланяются, то в лицо плюют безбоязненно? Не встречала я пока еще таких людей, чтоб, как эти, -- открыто и о любви, и о ненависти своей говорили. Люди горькие слова обычно внутри держат, а сладкую лесть наружу выносят... Ведогоны? Может, так племя какое неведомое зовется? Только где живет это племя, как далече от моего Новограда? Как отсюда дорогу до родимой землицы сыскать? Может, бабу спросить, коя на полатях раскинулась и сопит на всю избу? Так не скажет ведь... Ядун с мужиком смолкли, дверь скрипнула, выпустила кого-то на двор. Я осторожно высунула голову из-под теплых шкур, открыла один глаз. Ядуна за столом не было, лишь услужливый хозяин тихо сопел, положив голову на дубовую крышку стола. Заснул? Вот удача! Я тихонько поднялась, прокралась к храпящей толстухе, ткнула ее кулаком в бок. -- А?! Что?! -- всполошилась она. Глаза вылупила, словно плошки, исподница на одно плечо съехала, волосы повисли по щекам неубранными клочьями... Я быстро положила на слюнявые пухлые губы ладонь, с отвращением почуяла горячее влажное дыхание. Преодолевая неприязнь и силясь не чуя