-- У тебя душа воина, -- пояснял Чужак. -- Когда придет срединное время и наберет силу ведогон, в тебе сокрытый, станешь непобедим и от снов кровавых избавишься, что сейчас мучают. Твой ведогон жесток, зато всеми горестями земными закален. Ни перед ребенком, ни перед женщиной не дрогнет. Он и тебя заставляет крепчать, чтоб не предал, не сломался в трудный час. Он -- воин... Эрик слушал волха, кивал понуро... Частенько волх ему эти слова повторял, особенно после ночей бессонных, когда ньяр метался в лунном свете, кричал, обезумев, на непонятном языке... А поутру просыпался угрюмым и бледным, как мертвец. Сперва думали -- прикоснулась к ньяру злодейка-лихорадка, а потом понемногу стали волху верить. Да и Эрик не отрицал, что видит сны кровавые, жертвы безвинные, пожары бушующие... -- А я? -- Медведь вылез вперед, навис над Чужаком. -- Мой ведогон каков? Волх засмеялся: -- Каков у медведя ведогон? Конечно, зверь лесной -- медведь! -- А у меня -- лисица, что ли? -- почему-то обиделся Лис. -- Скажи спасибо, что не заяц! -- подцепил его Бегун. В миру эти двое мирно жить не могли, а на кромке и вовсе проходу друг дружке не давали. Разделить бы их да разными путями отправить, а то перегрызутся из-за мелочи, покалечат один другого... Я прихватил разъярившегося Лиса за рукав, оттащил от Бегуна: -- Поцапаетесь -- оба здесь останетесь! Поберегите злобу для иных дел. Они сразу примолкли. С тех пор как вернулся я из Валланда, болотники спорить со мной перестали. Иногда казалось, будто боятся они меня, и тогда сам пугался -- во что же превратился я, в какое чудище облика человечьего, что даже родичи от меня в страхе шарахаются? Один ньяр меня не боялся. Видать, во многом схожи мы оказались -- и раздвоенностью своей, и битвами чужедальними, и смертями многими, тяжким грузом на душе лежащими... -- Жильем пахнет, -- внезапно остановился Лис. Я потянул носом воздух. Слабый, едва различимый сквозь морозную дымку запах тепла защекотал ноздри. Верно, жилье... Только каковы обитатели этого жилья? На кромке людей нет... -- Это заимка Лесного Хозяина, -- обрадовался Чужак, ловко пробираясь под склонившимися от налипшего снега ветками. -- Там и передохнуть, и о Ядуне узнать можно. -- Лесной Хозяин -- Леший? -- Лис нырнул за волхом следом, но не столь удачно. Снежная шапка рухнула на него, всего побелила. Бегун звонко расхохотался, глядя, как, отплевываясь и встряхиваясь по-звериному, Лис избавляется от завалившегося за ворот снега. Опять на ссору нарывается... -- Лесной Хозяин это Лесной Хозяин, -- веско заявил Чужак. -- Беды от него не будет. -- Как скажешь... Я обогнал Лиса, поравнялся с волхом, тихо спросил: -- Как он выглядит, этот Хозяин? Не всполошит людей? Чужак покосился на меня, в синих глазах заплясали радужные огни: -- Ты человеком был, ты его человеком и увидишь... Ньяра побереги -- кромешники его род терпеть не могут. -- Как волхи? Он отвел взгляд, тихо повторил: -- Как волхи... Заимка вывернулась из-за деревьев неожиданно, будто сама нам навстречу вышла. Стояли впритирку три избы, по самую крышу в снег врывшись, пускали сизые клубы теплого домашнего дыма. Чуть ниже, у заснеженного ручья, прилепилась маленькая кособокая банька. К ней змейкой бежала хорошо притоптанная тропка. Чужак, не раздумывая, скользнул к средней избе, сорвал у порога лыжи и, не спрашиваясь, нырнул внутрь. Вот дурной нрав -- не сказал даже, ждать иль следом идти... Сами, мол, догадывайтесь... -- Я есть хочу, -- пожаловался Медведь. Как к жилью -- так его голод пронимает! -- Пошли, -- я толкнул дверь. В темной клети теснился скот. Ухоженный, лощеный... Кого тут только не было -- свиньи, коровы, козы, зайцы какие-то... -- Ворованные, -- пояснил Лис. -- Лешаки часто заплутавший скот в свое хозяйство уводят... -- Ничего не ворованные! -- отозвался из темноты мягкий, чуть шепелявый голосок. -- Мы только отбившихся забираем -- не воруем... Здорово! Войти не успели, как хозяина обидели. Ох уж этот Лис со своим языком болтливым! Я всмотрелся в темноту. В углу возле красивой, в пегих отметинах лошади сидел невысокий человечек в мохнатой шубе с высоким воротом. Его и не разглядеть было -- только посверкивали из темноты глаза да скользили по конской шерсти ловкие руки, заплетали в косички серую гриву... Экий рачительный хозяин -- даже зимой любимца холит! Свет от свечи резанул по уже свыкшимся с темнотой глазам. Мохнатый человечек пискнул, сжался в комок, спасаясь от неярких бликов. Странный какой... -- Милости прошу, гости дорогие! -- сказал кто-то густым, похожим на довольный звериный рык голосом. Что ж, коли приглашают по-доброму, нехорошо хозяев заминкой обижать. Могут решить -- гнушаются гости... Я двинулся на свет. Мыслил клеть в два шага перейти, да оказалась она нежданно большой -- не меньше десяти шагов... Богат Лесной Хозяин, коли в этаких хоромах скотину держит! Я наконец подобрался, рассмотрел говорящего. Стоял передо мной высокий статный старик. Свободная белая рубаха прикрывала его тело до колен, а ниже ярким алым пятном горел шелк портов. Под одеждой угадывалось ловкое, совсем не старческое тело. И голос был не стариковский... Я сдержал недоверие, улыбнулся Лесному Хозяину, но руку на меч все же положил -- было что-то неладное в этом деде... -- Ты, паренек, не балуй, -- сказал он, мягко накрывая крепкой тяжелой ладонью мое плечо. -- Не всегда те, кого уразуметь не можешь, врагами оказываются! Твое счастье, что я стар уже, многое повидал, а то мог бы и зашибить за дурные мысли... -- Брат! Брат, они нашу скотину ворованной обозвали! -- вылез из угла мохнатик. Экая язва! Нет бы смолчать, хоть из уважения к гостям! Хотя, чего отпираться, -- впрямь хозяев ворами обозвали... Я покаянно опустил голову. -- Это я так сказал! -- вывернулся из-за моей спины Лис. -- Остальные плохого и не думали даже! Лесовик пригляделся и вдруг звучно расхохотался: -- Да какая же лиса скот чужой не поругает?! Шутливо подтолкнул мохнатого рукой: -- Ты, братец, со своими лошадьми да курами вовсе свихнулся, коли хочешь от лисицы добрых слов услышать! -- Лисица! -- ахнул тот. -- Куры! Мои куры!!! Он исполошно заверещал, клубком покатился в темноту, туда, где слышалось кудахтанье птиц. -- Проходите. -- Лесной Хозяин подвинулся, отворил двери в другую клеть. -- На брата моего обиды не держите. Он еще ничего -- другие Дворовые куда как привередливей и подозрительней. Людей меньше животины привечают... Зато за скотиной присматривают -- залюбуешься! Толк в ней знают... В горнице тепло было, чисто. На невысокой скамеечке сидел Чужак, грел у печи руки. На нас глянуть не повернулся даже... Зато остальные обитатели во все глаза уставились. Не ожидал я в лесной избушке столько народу встретить. Высокий, худой старик в полотняной рубахе до пят сверлил нас безумными черными глазами, ладный мужичок, с пышной копной рыжих волос, потешно большими ушами и огромными голубыми глазами испытующе всматривался из-за стола, красивая молчаливая девушка с чугунком в руках застыла возле печи, оценивая умным и серьезным взглядом. -- Это Отец Лесной -- мой старший брат. -- Хозяин подвел нас к высокому старцу. Тот склонил в приветствии голову, но с полатей не поднялся. -- Здоровьем он слаб, ни на что не годен. Разве детишек из-под кромки мне на науку приводить... Да и то лишь летом. -- Каких детишек? -- не понял Бегун. -- Обычных... Маленьких... Девчонок, конечно, лучше -- они науку скорей постигают. Хотя хлопотно с ними потом становится -- все замуж выйти норовят. Стонут, плачут, носами хлюпают... В мир отпустишь их, так назад ворочаются -- требуют: "Жениха сыщи". Тут и думаешь -- какого ляда учил на свою голову, пути-дороги с кромки да на кромку указывал? Вот и стираешь у них все знания... А замуж выдавать все же приходится -- коли не выдашь, ни за что лесную науку не позабудут... Так-то... Хозяин поймал недоверчивый взгляд Медведя, удивленно вскинул густые седые брови: -- Неужто о Лесном Отце да о Девках Лесных ни разу не слыхали? Вон, тогда на Полету гляньте -- она у нас с малолетства живет, всему учена, а теперь присушило ее -- углядела прошлым летом у старого дуба паренька-охотника, так покою не дает. Жени, и все тут. Девушка потупилась, залилась румянцем и, поспешно скрывая смущение, понесла чугунок на стол... -- Жаль такую красу да умницу в мир отпускать. -- Хозяин вздохнул. -- А куда денешься? Она, дура, думает, будто ласки да утехи любовные ей слаще лесного знания станут... -- Не думаю, деда, -- неожиданно заявила девка. -- Знаю! -- Все они таковы... Хозяин махнул рукой, повернулся к голубоглазому мужику: -- А его Вострухой кличут -- за слух хороший. Он поступь лиха-несчастья издалека слышит, заранее о бедах упреждает. Дальняя мне родня... Из Домовиков. Хороший паренек, жаль, шибко домашний -- от хозяйства и печи не оторвешь. Они вечно с Полеткой в ссоре -- друг друга за все ругают. -- Я ее за дело ругаю! -- набычился Воструха. -- Готовить не умеет, прибирать не умеет, а за все хватается! -- Я ей все делать велел! -- цыкнул на него Хозяин. -- А ты отдохни пока... Как девку замуж отдам, коли она ничему по хозяйству не учена?! -- Возишься с ней, как с торбой писаной! -- разобиделся Воструха и полез куда-то за печь. Зато девка засияла от счастья, видать, не надеялась, что Хозяин ее сторону примет, пригласила: -- Согрейтесь у нас, гости дорогие, отведайте угощения небогатого... Красивая девка... Умная, ласковая... Повезло тому охотнику, коего она в мужья выбрала... Сам, небось, не ведает -- как повезло. И люд в избушке лесной вовсе не таков подобрался, какой я себе выдумал... А ведь едва услышал от Чужака про Лесного Хозяина -- Лешачиху вспомнил... -- Лешачиха не мне жена, -- угадал он мои мысли. -- Лешаку... Лешаков много, а я им всем -- дед и хозяин. Так меня и кличут -- Дед Белый иль Хозяин Лесной... Медведь, его не слушая, лихо принялся за угощение, а я все по сторонам глазел. Дивно было видеть семейство лесное и знать -- не люди они. Глаза зрили не духов -- мужей да девку, а нутро чуяло нежитей... Да, как бы ни звались -- коли они к нам с добром, так и мы без зла... Чужак за стол так и не сел, остался возле печи в огонь глядеть. Хозяин его не задевал -- знал волхскую натуру, и он к Хозяину с расспросами не лез. Шло все чинно-мирно, но не выдержал Эрик. Едва вкусил пищи -- поднял на Лесовика яркие глаза: -- Благодарствую за угощение. Скажи -- не видал ли где Ядуна с девушкой солнца краше? Хозяин покосился на него, потемнел. Таким и виделся мне в детстве дух Лесной неведомый -- грозным, страшным, с руками-крючьями, глазами-молниями... Молчал бы лучше ньяр, ждал, когда волх сам о деле речь заведет! Спешка лишь при ловле блох хороша, а в остальном она -- всем бедам первая зачинщица... -- Не тебе, ньяр, рот в моем доме открывать! -- загрохотал Хозяин. -- Не тебе вопросы задавать! Волх умен -- прежде чем вас кликать, для всех, с ним пришедших, у меня приюта и милости выпросил! Разве мог я знать, что приведет он с собой врага лютого? А кабы знал -- не приветил бы никого из вас! Меня от его голоса аж передернуло -- нежить, а ненавидит, будто человек простой, -- до дрожи телесной! Нелегко придется ньяру на кромке, коли столь приветливый дух его убить готов, не раздумывая. Одна надежда -- Чужак... Пока ньяр ему для битвы с Ядуном нужен -- будет прикрывать его, а после -- сохраните Эрика боги! -- А все же, Лесовик, ответил бы гостю, -- негромко посоветовал, не поднимаясь от печки, Чужак. Хозяин смолк, сверкнул недобро глазами: -- Ты мне советовать будешь?! -- Буду, -- невозмутимо ответил волх. Вышел к столу, оперся на него руками, склонился к Лесовику. Заплясали волхские глаза разноцветными огнями, заворожили: -- Не ньяр у тебя спрашивает о Ядуне -- я ответа прошу... Хозяин упрямо нахмурился, качнул головой. Ох, худо будет... Девка быстро выскользнула за дверь -- от беды подальше. Тощий старик замычал что-то неразборчивое с полатей, силясь защитить Лесного Хозяина, лишь Воструха, сидя под печью, невозмутимо ковырял в носу маленьким, похожим на волосатую гусеницу пальцем. Лис начал приподниматься, тянуться за отложенным в сторонку оружием, но я сдернул его обратно, на лавку. Нечего лезть туда, где толку не разумеешь. Нежити сами меж собой разберутся, а коли нет -- тогда и вмешаемся. Незачем голову подставлять, никто нас о том не просил! Чужак легонько прихлопнул по столу тонкой ладонью. Браслетки-змеи звякнули мелодично и замолчали, будто испугавшись чего-то. Слова в тишине поплыли медленно, словно облака погожим днем. Слово -- тень, слово -- свет... -- Забыл, Лесовик, как молил меня о помощи, когда рубили дуб-столеток? Когда плакал он на весь свет, а ты за брата жизнь отдать хотел? Забыл, как на болото пришел и кланялся мне, малолетке, в ноги, чтоб выручил, не позволил людям зло свершить? Кто тогда брата твоего спас? Забыл?! Хозяин гнулся под тяжестью слов, угасал. Пропадал помаленьку грозный Лесовик -- всей нежити лесной хозяин, оставался пред нами слабый старый дед, коему вот-вот и за кромку заступать время приспеет... Я ту историю про дуб-столеток тоже слыхал. Только не ведал, что замешан в ней наш Чужак, думал -- байки все это... Я еще мал был, когда принесли нам вести из дальнего печища. Гонец, с вестями пришедший, странное сказывал -- будто нашли их охотники посреди болота поляну сухую да ровную, а на ней дуб-столеток. Отец послал людей -- проведать, так ли это, а коли так -- выдрать дуб со всеми почестями, ему сообразными, а поляну вспахать и рожью засеять. Земель пахотных у нас всегда не хватало, а тут -- такая удача! Только не вышло ничего у посланных... Воротились они через семь дней и стали всякие сказки рассказывать. Мол, едва принялись дуб рубить -- стала их всякая нежить одолевать... Являлись ночами чудища мохнатые, кричали, подвывали по-человечьи да по-звериному, топоры гнули, одежду рвали. Только наши мужики тоже упрямы оказались, коли взялись за дело -- не отступятся, как ни пугай... Подрубили дуб почти до самой середки, и тут впрямь диво случилось. Пришла ночь -- открылось дерево, и вышел из него мальчонка малой. -- Коли убить кого невтерпеж, так меня убейте, а дуб не трогайте... Он самого Лесного Хозяина брат... Молвил так да вновь в дерево вошел. Кора за ним сомкнулась, скрыла от взоров. Наутро мужики наши посудачили о сне странном, помялись возле дерева, а топором ударить не решился никто. А ну как ребенка беззащитного зарубишь, внутри сокрытого? Наши, хоть и упорны, да добры -- взяли топоры и пошли восвояси... Кто верил этим сказкам, кто смеялся над ними, а к дубу начали потихоньку с просьбами ходить и с гаданиями... -- Долг платежом красен, -- наконец устало признал Хозяин. -- Видели Ядуна с девицей в Шамахане. Да еще сказывали -- повздорил он с Мореной... -- В Шамахане так в Шамахане. -- Чужак успокоился, вернулся к печи, присел рядом с Вострухой. Тот даже посторонился слегка, уступая место. -- Не след тебе в Шамахан ходить, -- неохотно промолвил Лесовик. Чужак недоуменно вскинул на него глаза. Тот замялся, спрятал взор: -- Сидит там Княгиня. Волховка... Ну и что? Не беда это, наоборот -- удача... Чай, родич родичу скорей поможет, чем чужеземцу... Чужак, видать, иначе думал -- скрыл лицо в ладонях: -- Давно? -- Да... Что за печаль, коли Княгиня из его рода? -- Плохо... -- Волх тяжело вздохнул, принялся потрошить свою котомку. Воструха споро вытянул из нее старую шкуру, постелил на пол да сам на ней и пристроился. Чужак подпихнул его слегка, лег, закинул руки за голову, глаза закрыл и лишь выдохнул слабо: -- Все одно -- нет у меня пути иного... -- Чего это он расстроился? -- Лис склонился к Хозяину, зашептал горячо. -- Чем ему Княгиня не по нраву? Лесовик поднял руку, мягко положил ее на плечо Лиса: -- Не место волховке в городище, а тем паче подле власти. Большие беды она себе несет, а еще большие тому, кто гнать ее станет... -- А Чужак тут при чем? -- Ему ее гнать. Его дорога через Шамахан пролегла. Его боги с Княгиней столкнуть пожелали. Никто, кроме волха, волханку не осилит. По всему выходит -- ему ее с Княжьего места сбрасывать... Коли она о том прознает -- никого не пожалеет, в пыль вас сотрет. Хорошо еще, если с ним один на один схватится, как положено. Ни ей, ни волху никто мешать-помогать не станет -- честной будет драка. А прослышит она про ньяра, что с ним вместе идет, -- подберет себе рать немалую. Здесь ньяру да помощникам его добра никто не пожелает... Так-то... Что ж, в каждой земле своя правда. Коли нет других путей -- этим пойдем. Чай, воевать не впервой... Жаль, не придумать никакой хитрости и не спрятать натуру ньярову... Утром, солнце еще не взошло, меня затрясла Полета. Руки у нее дрожали, голос срывался громким шепотом: -- Волх зовет... Поднимайся... Беда! Беда?! Я выметнулся из теплой постели, хватанул привычно рукоять меча. -- Не спеши, -- раздался над ухом приглушенный голос волха. -- Одевайся тихо да на двор выходи... Я уж не помню, как в полутьме нашарил порты, как натянул их и проскользнул через теплый хлев в рассветный сумрак зимнего леса. Чужак на лыжах стоял у ворот, вглядывался вдаль. -- В чем дело? Что за беда? -- еще не перестав таиться, шепотом спросил я. Волх молча указал на убегающие в лес полоски -- следы от чьих-то лыж. Я не понимал. Он покачал головой, усмехнулся: -- Эрик нас пожалел, не захотел кровавого дела... Со сна мысли ленивы -- шевелятся медленно, а все же вспомнился вчерашний разговор о Княгине-волханке и о рати великой, что, про ньяра вызнав, на нас поднимется... Чужак уловил в моих глазах понимание, кивнул: -- Ушел ньяр... Один ушел -- нас от беды оградил... Вернуть его надобно, пока жив еще, -- без него Ядуна не взять! Я глянул на следы. Жаль ньяра... Умен, красив, силен... Жаль... -- А Княгиня? -- спросил я Чужака. Он вновь вскинул на меня глаза: -- Славен так никогда б не спросил -- сразу кинулся бы друга выручать. Ведогон ты... -- Так и ты не лучше, -- беззлобно отозвался я. -- Чай, не стал бы его догонять, кабы не Ядун... Так как же Княгиня Шамаханская? Может, прав ньяр? Сперва с ней разберешься, а после и его сыщем... -- Не выйдет. Ньяру в одиночку долго на кромке не продержаться... Врагов много, а друзей вовсе нет. -- Волх легко двинулся по следам. -- О Княгине не волнуйся, она -- моя забота. А вот Эрик -- твоя... Ладно, не мне судить о делах, кои не ведаю. Коли так он говорит, знать, так тому и быть! Эрик -- моя забота... Надо его нагнать до того, как проснутся болотники, а то еще подумают -- утащила нас неведомая нежить... Хотя Полета объяснит все... Главное, после ее пояснений не кинулись бы они за нами, сдуру да сгоряча... Я ухнул, побежал следом за Чужаком. Блестел впереди снежный путь, а за спиной вставало солнышко, золотило вешним светом древний лес, грело озябшие деревья... Какой бы ни была земля, каким бы миром ни звалась, одно в ней неизменно -- несет радость солнечный свет, дает надежды, коим, может, и сбыться не суждено... Согрей, Солнце милое, душу мою заледеневшую, сохрани да спаси ее! БЕЛЯНА Ждала я плохих дней, сердцем чуяла -- что-то не так с Олегом в Ладоге, неладное что-то. Ночами спалось плохо, все казалось -- не вернется он больше, а коли вернется, то не скоро... Корила себя, что не воспротивилась мужней воле, не пошла с ним вместе -- да как ему воспротивишься? Олег -- не Славен... Тот строптивость простил бы, а этот только вид сделает, будто простил, а на деле запомнит, затаит обиду. Не хотелось мне вновь мужа сердить, не хотелось с ним ссориться -- вот и ждала, как давно уж привыкла, тихо, безропотно. Хозяйствовала помаленьку, девку взяла в услуги -- Рюрик прислал, принимала редких гостей, чаще из Олеговых хирдманнов... Они после его отлучки ходили понурые -- обижались, что с собой не взял. Оттар и вовсе себя уж братом Олеговым числил -- дулся, косился смурными глазами в сторону, говорить о нем не хотел... -- Он к другу давешнему уехал, -- объясняла я. -- К такому, который чужих людей не привечает... -- Что ж это за друг тогда? -- спрашивал Оттар. Сперва я и ответа не находила, лишь плечами пожимала, а потом решила -- будь что будет, совру, так хоть камень с души Оттаровой сниму -- парень-то он неплохой, да и впрямь никого у него не осталось, кроме Олега моего. Схожи мы с ним оказались... -- Друг этот -- волх. Колдун по-вашему... Олег из-за меня к нему отправился -- о ребенке вызнавать. Сон мне недобрый приснился, будто что-то случиться должно с ребеночком, коего ношу, -- вот и спровадила мужа... Врать тошно было, но посмотрела на посветлевшее лицо Оттара и радость почуяла -- не зря обманула. Легче ему стало... Ему-то легче, а мне... Недаром говорят люди -- помянешь беду, она и явится. Проснулась я как-то поутру, да вставать не захотела -- разнежилась в теплой постели, прижимая к себе пояс Олегов, мужа вспоминая -- дни наши счастливые, ночи жаркие. Лежала, поминала и вдруг услышала негромкий шепоток у оконца. Сперва показалось -- девка-чернявка друга сердечного завела и милуется с ним, от хозяйки втайне. Хотела уж прикрикнуть на нее, что вылезала, не пряталась -- глупо любовь свою по углам скрывать, но услышала, как сказала она имя Олега, -- и не крикнула. Наоборот, глаза закрыла, оставив лишь малые щелочки -- углядеть, коли на свет выйдет, с кем это она о муже моем судачит... И углядела! Углядела, да не девку, а двух птиц больших, белохвостых, с черными клювами и быстрыми глазами. Выпорхнули они от окна к самой моей лавке. А когда стала в их клекоте слова разбирать -- чуть не завыла с испуга, хорошо -- сдержалась вовремя, сообразила, что сплю да во сне сорок-вещиц вижу. Наяву разве такое увидится? Сороки-вещицы твари не простые -- ведьмы они, из тех, что птицами оборачиваются. Прилетают они к беременным бабам, когда мужья в отлучке, и подменяют плод в животе. Когда на веник-голяк, а когда на горбушку хлебную... Бабе, чтоб уберечься от них, всегда надо под рукой мужнюю вещь иметь. Хоть и сон это был, а страшно стало -- неприметно согнула руки под шкурами, подтянула поближе к ребеночку Олегов пояс. Вещицы не заметили -- шибко меж собой спорили. -- Давай, веник подложим! -- убеждала та, что побольше казалась. Черной она была, будто сажа, лишь белое перо в хвосте торчало... -- А коли ведогон вернется? -- сомневалась другая, белобокая с красными глазками. -- Не вернется! Он с волхом на Бессмертного пошел. Бессмертный их всех убьет, а то и в Мореновы спутники скинет. -- А если вернется все же? Олег больше ведогон, чем человек, -- выживет и найдет половинки наши, не птичьи, в подвале спрятанные... Сама ведаешь -- нет в нем жалости... А за ребеночка и вовсе сожжет. Останемся тогда навеки птицами брехливыми. -- Экая ты трусиха! -- застрекотала большая. -- Вернется не вернется, а ребеночек -- вот он, тут, -- вытащим да съедим! Никто и косточек не сыщет... А баба, коли родит потом веник голый, так ведогон и знать не будет -- с чего... -- Ладно, сестра, -- наконец согласилась белобокая. -- Только смотри, чтоб не проснулась она... Крепкие чары напусти. Они поскакали ко мне по полу, звонко цокая коготками. Пусть и сон все это, а себя оборонить я и во сне сумею! Я попробовала шевельнуться. Сон тем и плох, что тела своего в нем не чуешь, -- не поднялась у меня рука, даже палец не дернулся... А детоубийцы уже близко постукивали коготочками -- еще немного, и на лавку заскочат... Девка! Где же девка?! Почему не прогонит глупых птиц?! Ах да, ведь сплю я, а во сне не все, как взаправду, случается. Маленькая круглая головка поднялась над шкурами, холодные красные глаза заглянули в мои прищуренные. Белобокая... Она глухо стрекотнула, испуганно отпрыгнула: -- Сестрица, она не спит! Другая сорока у меня на груди копошилась, пыталась сбросить клювом да лапами шкуры, живот прикрывающие. Ринула бы я маленькую гадкую тварь, уберегла ребеночка, внутри меня живущего, да все тело омертвело -- не двигалось... -- Ну и что? -- Старшая уже последнюю шкуру стягивала. -- Нам какое дело, спит она иль нет? -- Она мужу расскажет, кто ребенка съел... -- Да он ей в жизнь не поверит! Он и так не верит никому. -- Он на кромке сейчас с волхом. После кромки, коли жив останется, он в любое чудо верить будет! -- Не хочешь мне помочь... -- Большая сорока сбросила наконец последнюю шкуру, обнажила мой живот. Я зубы сжала от желания защититься. Проник сквозь рубаху холодок Олегова пояса. Почему он не спасал меня?! Ведь говорили знахарки -- отгоняют мужние вещи сорок-вещиц от плода... -- А-а-ай! -- взвизгнула тоненько большая сорока, коснувшись пояса. -- Гадина! Гадина! Она Олегов пояс на живот нацепила! Дрянь! -- Видишь, сестра, -- спокойно зацокала меньшая. -- Ничего не поделаешь, права я -- не по нам эта девочка... Какая девочка? Я? Ах нет, верно, она о ребенке говорит! Значит, не сын? Дочка -- матери помощница? Как Олег эту новость примет? Порадуется иль расстроится, что не сын у него? -- Я есть хочу!!! -- уже не таясь, завопила большая сорока, заскакала к моему лицу, вгляделась быстрыми, хитрыми глазками в мои глаза. -- Радуешься, баба?! Рано радуешься! Сдохнет твой Олег и приятели твои, с ним ушедшие, тоже сдохнут! Не будет у твоей дочери отца! -- Не зарекайся, сестрица, -- попробовала урезонить ее меньшая, легко коснувшись клювом гладкого бока, но та вскинула голову, заверещала еще громче: -- Ты мужа любишь, да и он умрет, тебя поминая! В последний миг лишь о тебе думать будет -- мечтать, чтоб закрыла его глаза незрячие твоя рука! А ты дома будешь сидеть, ждать. Всю жизнь прождешь мертвеца! Ох, пришибла я бы кликушу эту и суп из нее сварила -- собакам в усладу! Жаль, руки да ноги не слушались... -- Уймись, сестра! Ты путей божьих не ведаешь, а коли соврешь в предсказании -- никогда больше птицей не обернешься, дар свой вещий утеряешь! -- Белобокая переживала за сестру, подпрыгивала, сучила ногами... -- Я поперед богов будущее вижу! -- запальчиво выкликнула та. Белобокая покачала головой по-человечьи и взмыла к потолку: -- Пора, сестрица, светает уже! -- Сдохнет Олег, тебя дожидаясь! -- злобно выплюнула мне в лицо большая, вылетев в приоткрывшуюся дверь. Едва выпорхнули они -- сумела я глаза открыть... Первым делом на окно глянула -- чисто, пусто. Потом на дверь -- закрыта плотно, человек не отворит, а уж птица -- и подавно... Попробовала пошевелиться -- двигались и руки, и ноги, и головой крутила как хотела... -- Что ж ты, хозяюшка, одеяла-то на пол скинула? -- Подошла ко мне чернявка, подняла с полу съехавшие шкуры. -- Слышала я сквозь дрему -- возишься ты что-то, а подойти не решилась. Подумала -- снится тебе сон дурной, а разбужу -- испугаешься, да и родишь уродца... -- Сон и впрямь дурной был. -- Я встала, натянула одежду, убрала волосы под белый теплый плат. -- А рожу я девочку, и красавицу такую, что не бывает краше... Чернявка засмеялась: -- Иначе и быть не может! Не стала я говорить ей про вещиц и про странное чувство, будто все это не во сне -- наяву видела... Муторно было на душе, мерещился Олег, весь в крови, в ранах страшных. Звал он меня печальным голосом, а я не слышала -- будто стояла меж нами стена прозрачная, неодолимая... -- Позови Оттара. Скажи -- я прийти прошу, в ноги кланяюсь... -- велела под вечер чернявке. Та закраснелась и быстро побежала указ выполнять. Чуть не засмеялась я над ее поспешностью. Любы девкам вой -- хоть наши, хоть северные... Чернявка моя к ним в дружинную избу, точно на гулянье помчалась... Оттар ждать себя не заставил -- сразу пришел, едва кликнула. Девка за его широким плечом пряталась, румянилась, видать, по пути вой с ней парой добрых слов перемолвился... -- Чего кликала, Беляна? Беда иль вести добрые? -- спросил урманин. -- Садись, вой, -- пригласила я. -- Хочу тебя об услуге просить... Хирдманн усмехнулся, приспустился на колено: -- Ты мне как сестра, что пожелаешь -- все сделаю... Верно я ему соврала об Олеге... Правильно пожалела... -- Пойдем завтра в Ладогу. Нехорошее у меня на сердце... -- Олег?! -- взметнулся вой. -- Не знаю... -- Я покачала головой. -- Думаю -- бабьи выдумки больше, потому к тебе и обратилась. Другие лишь посмеялись бы, а ты понять сможешь... Сам знаешь -- на сносях я, одной тяжко дойти будет. -- Пойду, куда велишь, коли тем Олегу помочь сумею. Завтра на рассвете и двинемся. -- Оттар поднялся, поклонился мне до земли. -- Благодарствую за веру твою да за ласку... На следующий день в путь отправились. Быстро дошли до Ладоги. Приютил нас на ночь усмарь ладожский -- Волока, а поутру отправилась я, Оттара не упредив, на Княжий двор. Суетился там люд разный, копошились вой. Сам Меслав на крыльце стоял -- прямой, гордый, прежней хвори будто и не было... Меня увидел, улыбнулся: -- Слыхал о тебе... Говорят, ты -- Олега, воеводы Рюрикова, жена... Чего же тебя к нам привело? Замялась я. Как ответить ему? Сказать: мужа ищу -- только насмешить всех... Подумают -- спятила жена ревнивая, уж и в поход воеводе уйти не дает... Я сказала уклончиво: -- Да дела разные, хлопоты... Как здоровье твое, светлый Князь? -- Слава богам, не жалуюсь... -- Он глазами меня ощупывал пытливо. Видать, понимал -- явилась неспроста, да намерения свои втайне держу. -- Ты как? Здорова ли? -- Ничего, светлый Князь. -- Я воздуха побольше в грудь набрала, выдохнула. -- Как сын твой? Почему потемнело лицо Меслава, будто туча грозовая? Почему выронил раб, у крыльца стоящий, из рук конскую упряжь? Что не так молвила? -- Даже тебе, жене воеводской, меня оскорблять не дозволено! -- рыкнул на меня Меслав. Почему? Чем его оскорбила? Я голову в плечи невольно вжала под гневными взглядами, со всех сторон устремленными, еле вымолвила: -- В чем же ты обиду углядел? -- Она еще и насмехается! -- Передо мной выскочил молодой вой, еле сдержался, чтоб не ударить. -- Тебе ли не знать -- нет у Князя сына! Умер в дальних краях! Как умер?! Когда?! Почему же я ничего сердцем не почуяла? А Олег? Олег -- тоже умер? Но они об Олеге ничего не сказали... Значит, о нем ничего не ведомо... Непрошеные слезы навернулись на глаза, еле удержала их, шепнула бессильно: -- Когда? -- Ты что, и впрямь не ведаешь ничего? -- удивился вой. Да и Меслав смягчился, увидев, как головой мотаю и губы кусаю: -- Умер мой сын... Малолеткой еще умер... Не понимаю... А волх как же?! Чужак?! Он -- кто? Ведь все его называли Княжичем... И Меслав не отрекался от него! И Гуннара он изобличил... -- Не понимаю, -- призналась я. -- А что понимать-то! -- Молодой вой усмехнулся -- Да успокойся ты -- это дело прошлое, Князь на тебя обиды не держит. -- Не держу, -- подтвердил Меслав. -- Потому и приветить рад в избе своей как гостью... -- Благодарствую. Как вымолвила еще, каким чудом на ногах устояла? Вой мою слабость заметил, подвел к поленнице, прислонил спиной: -- Передохни. В твоем положении волноваться нельзя... Открытое лицо, глаза добрые... -- Слушай, а волх, что у вас жил, -- он где? -- Какой волх? -- удивился еще больше вой. Может, он сам недавно здесь, вот и не ведает ничего? У кого ж еще спросить? Я оглядела двор. Люди, от бояр до челяди мелкой, вновь своими делами занялись, на меня глазеть перестали... -- Я у Князя с рождения, -- продолжал вой. -- Стрый он мне, а о волхе я ни разу не слыхивал... Стрый! Как раньше не догадалась! Брат Василисин! Он-то все помнить должен, все знать... На двор влетел разгоряченный Оттар, схватил за грудки первого встречного, горячо залопотал ему что-то. Тот испуганно указал в мою сторону. -- Твоего мужа человек? -- поинтересовался молодой вой. Я кивнула. Оттар подошел, рыкнул на меня: -- Почему не позвала? -- И тут же перекинулся на воя, меня поддерживающего: -- Убери от нее руки! Не лапай чужое... -- Эк ты суров! -- Парень послушно отпустил меня. Ноги не удержали, стала валиться на утоптанный снег. Оттар подхватил на плечо, вновь рыкнул: -- Домой пойдем... -- Нет, -- слабо возразила я. -- В кузню, к Стрыю... Урманин заворчал недовольно, а все же потянул меня к кузне. Стрыя я и не узнала сперва -- поник он как-то, постарел. И меня он не сразу признал. От брызг огненных, видать, ослеп немного -- долго вглядывался, а потом негромко спросил: -- Беляна? Спросил вполголоса, а шум мехов, гудение печи да звон молотов заглушил. Я кивнула, ухватилась, как за надежду последнюю, за крепкую шею кузнеца. Он обнял меня, бережно погладил по голове: -- А я думал -- вовек не простите... За то каялся, что Бегуна с охотниками погнал из знахаркиной избы... -- Дело давнее... -- Я махнула рукой, а оторваться от кузнеца не могла. Оттар на нас косился подозрительно -- все подвоха ждал... Он с Олегом одной науке учен был да одним вожаком... -- Неулыба недавно приходила. -- Стрый говорил глухо, будто слезы внутри держал, выплеснуть их боялся. -- Сказывала, чтоб, как явишься ты, ни мига не медлила, к ней бежала... Дело какое-то спешное. Болтала она об Олеге и о болотниках. Говорила -- спасать их надо... И Вассу... А Чужака? О Чужаке ничего не говорила знахарка? Хотя, что толку Стрыя расспрашивать, коли Неулыба медлить запретила. К ней идти надо. Я оторвалась от прокопченной груди, провела ладонью по сразу помолодевшим глазам кузнеца: -- Сам себя не вини, а остальные обиду уж забыли давно... -- Так ли? -- Он всмотрелся в мое лицо. Я и глазом не моргнула, соврала, будто чистую правду сказала: -- Неужто они не заходили к тебе перед походом? Хотели ведь... Он засиял улыбкой, прихлопнул могучими ладонями: -- Правда?! И огорчился: -- Верно, не застали они меня. Я-то давеча в Дубовники ходил -- к Догоде... Загостился там... -- Значит, не застали, -- покорно согласилась я и повернулась к Оттару: -- Идти надо. Хирдманн усмехнулся, кивнул: -- Понял уж. К Неулыбе... Я поглядела на его суровое лицо. Раньше довелось бы с ним встретиться -- испугалась бы до смерти, а теперь лучшего защитника и сыскать не могла... А ведь он других не лучше... И он, как прочие, убивал да избы жег, и он бросал детей малых средь трупов холодеющих, и он женщинам животы вспарывал... Может, прав Олег -- никому нельзя верить? Да как жить в этом мире без веры, как век свой доживать? Не по мне была ноша такая, не по мне... СЛАВЕН Громкие голоса издалека слышны были. Ясно стало -- попал Эрик в беду, как Чужак и предсказывал. Даже злость разобрала -- какого ляда поперся ньяр одиночкой в лес? Похвально, конечно, что о друзьях подумал, но только глупо... Знал ведь -- никакая сила и ловкость его не сбережет. Чай, не с людьми дело имел -- с нежитью... Хотя я и сам уже путаться начал. Нежить здешняя на людей здорово походила -- не сразу отличишь... Волх замедлил шаг, бесшумно выскользнул на поляну -- снежинки не уронил, ветки не колыхнул. Прямо зверь лесной, не плоше... А те, что с ньяром спорили, все же услышали, нацелились луками на волха, вперились недобрыми взглядами. Один, высокий статный мужик в бобровой шапке и коротком полушубке, вскинулся недовольно: -- Что потерял, волх? У его ног корчился от боли Эрик, вокруг на снегу темнели кровавые пятна. Как удалось этим мужичкам, не шибко сильным с виду, ньяра ринуть? Я втихоря потянулся к мечу. -- Скажи ведогону, чтоб не баловал, -- тут же подметил мужик. Экий глазастый... Как же Бессмертного осилить, коли любой кромешник загодя опасность чует -- меча в руки взять не успеваешь? -- Оставь, Олег, -- поморщился Чужак, небрежно махнув рукой. Не обращая внимания на смертоносные стрелы, глядящие в его спину, волх подошел к сидящему в снегу Эрику, наклонился: -- Чего тебя, дурня, в лес понесло? В избе не спалось что ли?! Эрик вздрогнул, попытался подняться и со стоном осел обратно. Что с ним стряслось? Подойти бы взглянуть, да мужики с луками мешали. Таких без присмотра оставишь -- опосля жизни можешь не досчитаться. Ладно, коли своей, хуже, если друга верного иль надежды единственной... А Чужак на кромке для нас надежда и вера... Я переводил глаза с одного бородатого лица на другое, прикидывал -- кто они, мужики эти лесные? Ведогоны или другая какая нежить? -- Сиди, не рыпайся! -- Чужак разогнулся, положил руку ньяру на плечо, повернулся к мужикам. -- Обознались вы, охотнички. Не того зверя словили... -- Ага, болтай больше! -- оскалился молодой худой парень, опуская лук. -- В наши капканы добрый ведогон не попадет. Думаешь, мы ньяров дух не почуяли? -- Такая добыча любой другой стоит. Впервые ньяр нам в руки живым дался. Остальные все мимо кромки прошли, -- поддержал парня другой охотник -- толстый мужик в длинной шубе. -- Отведем его в Шамахан к Княгине. Она ньяров род страсть как не любит -- глядишь, и наградит нас по заслуге... -- Оно и ладно. -- Чужак спорить не стал, усмехнулся. -- Мне тоже в Шамахан надобно. Знать, вместе пойдем. Мужики озадаченно переглянулись. -- Чего ты забыл-то в Шамахане? -- поинтересовался высокий. -- Иль не знаешь, что Княгиня наша -- волховка? -- Знаю. -- Чужак вскинул на плечо легкую суму. Не думал он в Шамахан идти, хотел лишь ньяра догнать, вот и не собрался в дорогу толком. Да и я тоже... Эрик устало поднял на него глаза, выдавил: -- Не думал я... -- Твоя порода вообще думать не любит! -- огрызнулся Чужак, и ньяр покорно замолчал. Охотники подавили смешки, утерли лица рукавицами, скрывая улыбки. Ох, Эрику самому бы средь таких недругов выжить, а он Вассу спасать рвется... -- Ладно, вы с Княгиней одного рода -- меж собой сами разберетесь, -- решил наконец высокий. Нагнулся, чуть не спихнув волха в сугроб, освободил ногу ньяра из хитроумной ловушки, под снегом сокрытой. Походила она с виду на челюсть большого диковинного зверя, только вместо белых клыков торчали по ловушке полукругом острые железные зубья с палец толщиной. Не скоро сможет Эрик на своих ногах ходить -- хорошо, коли кость не переломала страшная пасть. -- Хочешь идти с нами -- иди. -- Охотник небрежно толкнул Эрика к волху, и ньяр со стоном упал на подставленное плечо. -- Заодно и выродка этого на себе попрешь, коли так за него ратуешь. Наши о ньяра мараться не станут... Чужак чуть пригнулся под тяжелым телом Эрика, обернулся ко мне: -- Ступай в избу, Олег, там нас дожидай. Я повернулся, будто собираясь последовать его указу. Чужак редко что пояснял, но сейчас и без пояснений ясно было -- бежать надо к Лесному Хозяину, охотников наших поднимать, а потом с ними вместе налететь на незнакомцев, покуда не добрались они до Шамахана. Лыжи у меня сами в путь рвались, да жаль, мужики лесные тоже не глупы оказались. Вырос передо мной молодой парень, заступил путь: -- Погодь-ка... Слышь, Багрян, они ведь не одни шли. Помнишь след, на который вчерась налетели? Глубокий он был -- трое такой не оставят. Меховая рукавица ткнулась в мою грудь. Ох не люблю, когда ко мне прикасаются без моей на то воли! Коли доведется биться -- помяну тощему этот тычок. Парень моего гнева не заметил, продолжил неторопливо, не отнимая руки от моего полушубка: -- Этот за дружками побежит! Не ладно