его отпускать... Багрян задумался. Я глаза на Чужака скосил -- что делать? Он здесь все ведает -- ему и решать. Может... Волх увидел, как моя рука вновь потянулась к мечу, помотал головой, не одобряя. Прав он -- в лесу от опытных охотников не всякий зверь убежит, а человек, мест да тропок не ведающий, и подавно... -- С нами пойдешь, -- сказал мне Багрян и решительно повернулся к Чужаку. -- Он ведогон нездешний. Странный какой-то... Ты ньяра убить не рвешься и не боишься с Княгиней нашей столкнуться... Может, вы не те, кем кажетесь? -- Все может быть, -- небрежно отозвался Чужак. -- Ты знай дорогу указывай, а там разберешься кто да что... Багрян хмыкнул, подпихнул тощего парня к Эрику: -- Возьми у него оружие и не поранься... -- Дядька Багрян, разве я когда... -- обиделся парень, а толстяк весело расхохотался: -- Тебе ли, Худоба, тот меч не помнить, которым полпальца себе на ноге оттяпал?! Все в воя играл! -- Врешь ты! Я его вовсе брать не хотел! -- огрызнулся Худоба. -- Он сам мне на ногу упал... -- Цыц! -- приструнил обоих Багрян. -- Дело делайте, а не болтайте попусту! У ньяра под ногами уже расплылось огромное красное пятно, и лицо стало -- точь-в-точь снег полевой, нетронутый. Кабы не плечо Чужака -- не устоял бы он на ногах. Потому и меч с себя снять позволил безропотно, лишь ожег Худобу зелеными дикими глазами. Не один я, видать, на тощего парня обиду держать буду... Багрян отобрал у Худобы меч, поцокал языком, разглядывая острый клинок, а потом, пристроив его за спиной, двинулся в путь. Следом пошел Чужак с Эриком на плечах, за ними -- Худоба, опасливо сжимающий в руке длинный нож, после -- я, а в самом конце -- толстяк неповоротливый с луком в руках. Чужак шел спокойно, по сторонам не глядя, словно и не волновался ни о чем, а я дорогу примечал да момента ждал, чтоб улизнуть незамеченным в темные заросли и добежать до лесной избы. А там -- держитесь обидчики нежданные! Хороши были задумки, да охотники оказались парнями зоркими -- любой вздох мой подмечали. Толстяк, углядев, как по сторонам зыркаю, предупредил беззлобно: -- Не вздумай хоть шаг в сторону сделать! У меня одна стрела наготове и другая под рукой. Спроси вон Худобу -- никто в наших краях упомнить не может такого, чтоб я промахивался, а уж с двух выстрелов наверняка уложу. Пикнуть не успеешь... Болотницкие охотники тоже белку в глаз били. И с чего я взял, будто эти хуже? Эрик уже не шел, волочился на спине Чужака, когда вырос перед нами Шамахан. Я сперва глазам своим не поверил. Громоздился на высоком знакомом берегу Новый Город, только без катов устрашающих. Да драккар, что под берегом лежал, не сходился с моим... Эрик охнул, засипел севшим голосом что-то неразборчивое... Ошалел ньяр -- решил, в бреду ему Новый Город видится... Багрян, не задерживаясь, повел нас в городище. Мелкие земельные незнати, что по дороге встречались, на нас не глядели даже, зато в самом городище тут же набежали -- да больше Багряна расспрашивать принялись, чем на нас глаза пялить... -- Ты, дядька Багрян, где этакого зверюгу отловил? -- выкликнул из толпы неказистый мужичонка. Он, видать, только из постели выпрыгнул -- даже шубы не накинул. -- Куда ведешь-то их, Багрян? -- перекрыл его звонкий девичий голосок. -- А то, может, вон тем красавцем со мной поделишься?! Я покосился на девку. Статная, румяная... У нас такие тоже всегда заводилами бывали... Она ловко метнула снежок в плечо Чужака. Тот под тяжестью Эрика чуть не до земли склоненным шел, а от удара выпрямился, вскинул глаза на девку. Такой тишины, что после этого настала, я еще никогда не слыхивал. Замерли люди, коли так их назвать, а потом заголосили хором. Кто -- весело, радуясь, кто -- со страхом, а кто -- с ненавистью: -- Волх... Волх... Волх... -- Ступайте по домам, -- негромко сказал Чужак. -- Не следует вам в мои дела путаться. Зашибу еще кого ненароком, сброшу за кромку до времени... Незнати расходиться начали. Неохотно, правда, а все же слов волха послушались... -- Скажи, -- вновь вылез неодетый мужичонка, -- а не ты ли тот волх, что Бессмертного убить захотел? Чужак молча отвернулся от него, подтянул повыше на плечи бесчувственное тело Эрика. -- И как ты, волх, можешь ньяра на себе тянуть?! -- не отставал мужичонка. -- Иль совсем гордость и честь потерял? Экий назойливый! Все, кто уж по домам было двинулись, приостановились, вслушиваясь... Верно, немыслимо было, чтобы волх ньяру помочь решил... А Чужак молчал... Молчал, словно воды в рот набрал! -- Предатель ты! -- взвыл мужичок. -- Предал род свой! С ньяром сдружился! После речей его опять толпа возле нас сгустилась. Не болтливая да веселая, как раньше, а угрюмая, будто худших врагов окружила... Истинно Лесной Хозяин сказал -- стоит кому прознать, что ньяр с волхом вместе, -- соберется рать немалая. Чего же Чужак молчит? Почему ничего не выдумает, не солжет, ради своего же блага? Его молчание сейчас, что острый нож у горла: помедлит немного, и уж не одна Княгиня его заботой станет -- весь Шамахан! Я поравнялся с волхом, заглянул в радужные глаза. Окатили они меня печалью... Откуда такая? Почему готовился волх к худшему? Ведь любого заболтать и обаять мог, коли пожелал бы... "Волх никогда не врет..." -- вспомнилось вдруг. Как мог я забыть! Чужак не раз повторял, будто коли соврет он -- Кривда силу его заберет. Чем больше лжи нагромоздит, тем сильнее Кривда станет. Страшное может случиться, если Кривда волхскую силу обретет и начнет повсюду Правду попирать... Приспело, видать, мое время Чужака выручать! -- Что пристал, как лист банный! -- Вылетел я, навис над мужичком. У того в глазах страх заметался -- не ждал отпора. -- Спроси вон у Багряна, как волх ньярову породу дурнями обозвал! Как он после этого другом его назовет? Иль ты про злобу и памятливость ньярову не слыхал?! А тащит его, посколь старую вражду чтит, -- неладно злодея этакого втихомолку жизни лишать. Пусть посмотрит вокруг да узрит, как все его ненавидят! Вокруг зашумели. -- Правда ли, Багрян, что волх ньярову породу хаял? -- выкликнул кто-то. Хоть бы припомнил охотник те слова, что Чужак Эрику на лесной поляне в гневе сказал... Хоть бы не запамятовал! -- Не знаю я, каковы у них дела, -- лениво заявил охотник. -- А слышал я, как волх говорил, будто у ньяров мозгов вовсе нет... Переврал слегка, но оно и к лучшему. Грубее слова показались, значимее... -- А ты чего не несешь его? -- не унимался мужичок, надвигаясь на меня худой впалой грудью. Стукнуть бы его раз мечом -- хоть плашмя, чтоб рот на время прикрыл! -- А чего ради я для волха стараться буду? -- небрежно отозвался я, с трудом сдерживая ярость. -- Коли ты шустрый такой -- возьми да и неси его на себе! Багрян расхохотался, утер покрасневшие глаза рукавом. -- Это тебе не Ядуна привечать, -- усмехнулся в лицо мужичку. -- Сразу видать, сей ведогон из воинов. Может, коли удастся волху Княгиню согнать, этот ведогон над нами-прочими княжить сядет. -- Ну, болтай! -- Мужичок чванливость утратил, а все же остался, не убежал от нападок. Значит, Ядун был у него в избе? Я ощупал мужичонку глазами -- запомнил, на случай, коли доведется выбраться из этой заварухи... -- Кому воля божья ведома? -- пожал плечами Багрян. -- Дело поединком станут решать, а в поединках, сам знаешь, без божьей помощи не победить... Прямо не верится, что не люди они! Точно как мы, все на богов валят. И почему только кличут их нежитью да незнатью? Княжий двор пошире Рюрикова оказался, а вместо изб деревянных стояли по двору расписные шатры, шкурами покрытые. Чего ради жила Княгиня по-походному? Воинственна ли была иль никак не хотела смириться с мыслью, что навсегда дороги и леса покинула, вот и тешила себя глупой надеждой, что свободна еще и легка на подъем по-прежнему? Багрян подошел к высокому расписному шатру, склонился перед рослыми воями, замершими у входа: -- К милостивой Княгине привел на суд ньяра да волха... Ври стойки оказались -- хоть и дрогнули слегка лицами, а ответили голосами ровными, спокойными: -- Отдыхает Княгиня. Обождет ваше дело. Багрян опять склонился до земли, вернулся к нам. Чужак уже скинул с плеч Эрика, закрыл его рану каким-то листом из своего мешка и прикрутил полосой тканной, от его же рубахи оторванной. Худоба с толстым охотником отошли в сторонку, поближе к люду, у шатров толпящемуся, и уже весело там хохотали, забыв о своих пленниках. А чего им было опасаться? Куда мы денемся, когда не только Княгинины вой -- весь город о нас наслышан? Багряну, видать, тоже поделиться новостями хотелось -- метался нетерпеливым взглядом от нас к хохочущим приятелям и наконец не выдержал. -- Бежать не вздумай, -- упредил меня. -- Сам видишь -- некуда тебе бежать. Я кивнул. Чай, не дурак -- вижу... Он обрадованно ухмыльнулся, поправил за спиной Эриков меч и поспешил к своим. -- Что делать будем? -- негромко шепнул я Чужаку, едва Багрян отошел на пару шагов. -- Делай все, что верным покажется. -- Волх подвинулся ко мне, сомкнул на коленях тонкие руки. Золото браслеток под солнечным лучом ударило в глаза. Он равнодушно прищурился. -- Обо мне не думай, помни: Эрик -- твоя забота. -- Я раз сказанного не забываю. Чужак кивнул, продолжил: -- Если доведется выбраться, знай -- стоит у берега глухая старая изба. Хозяйствует в ней старуха Кутиха, вздорная, злая. Коли сумеешь сговориться с ней -- никто, даже волховка, тебя не сыщет. Никто к Кутихе не сунется -- не подумают даже в ее доме беглеца искать. Она не то что чужим -- своим приюта не даст. Да, еще, -- он усмехнулся, -- коли в другой раз врать надумаешь -- постарайся в свою ложь поверить. Тут ведогоны все же -- не люди. А что, коли кто проверить твои слова захочет? Кривда здесь строго карается, похуже чем порода ньярова... Сам врать не умеет, а других учит... У меня учитель был на славу -- второго такого ни на земле, ни на кромке не сыскать... Жил он ложью, кормился да богател ею... Просто запамятовал я немного его науку. -- Княгиня! -- неожиданно рявкнул один из воев. Я вмиг забыл о Ролло, уставился на шатер. Волха видел, а волховку еще не доводилось. Почему-то чудилось -- будет она высока и мила, в наряде роскошно убранном да шубе собольей... Полог шатровый качнулся слегка, разошелся и выпустил из шатра служанку волховки. Невысокую, ладную девку, в потертом дорожном зипуне и поношенных поршнях. Хотя нет, не девку -- бабу, коли по головному убранству судить... -- Брат?! -- Глаза незнакомки широко распахнулись, устремились на Чужака. Только теперь узрел в них те же всполохи разноцветные, что в глазах волха прыгали. Княгиня? В этаком наряде? -- Брат! -- Она кинулась к Чужаку, ткнулась круглым белым лицом ему в грудь, прижалась, крепко обхватив руками сильную шею волха. А я-то думал -- убьет сразу... Не сама, конечно, -- куда такой малой бабе с мужиком совладать -- воев своих натравит... Чужак оторвал от себя ее руки, отстранил на полшага, всмотрелся в глаза: -- Не глупи, сестра. Чай, я родич тебе, все твои хитрости ведаю. Любой муж твоей ласке усыпляющей рад будет -- не трать же ее на меня понапрасну. Волховка сомкнула перед грудью тонкие пальцы, хрустнула ими. Вот тебе и баба настоящая -- миг назад ластилась, милым братом кликала, а теперь смотрит волчицей, прожигает насквозь злыми глазами! -- Зачем явился? А в голосе ни нежности, ни ласки нет и в помине... -- Сама ведаешь. -- Чужак устало пожал плечами. -- Доброй волей из городища уйдешь иль силой тебя сбрасывать? Она вздрогнула, замотала головой: -- Мне боги на Шамахан указали -- мне и править в нем, пока время за кромку не откинет! -- Значит, силой... -- Значит, так... Что же, прямо теперь драться начнут? Не мог я представить волховку с мечом в руке. Она, небось, и не удержит его. Да и Чужак с мечом -- зрелище забавное... Как же будут поединничать? Неужто колдовской силой? Эрик хрипло застонал, перекатываясь на бок, но так и не придя в себя. Волховка лихо скакнула к нему, даже о Чужаке забыла: -- Ньяр?! И завопила, не раздумывая: -- Убить! За кромку спихнуть до времени -- в Мореновы спутники! "Эрик -- твоя забота", -- так сказал волх. Я заслонил собой ньяра: -- Мало чести убивать хворого... Не ведал, что ты так слаба да боязлива -- не можешь со здоровым врагом схватиться. Видать, верно говорят, будто ньяр любого волха вмиг завалит... Опять лгу? Хорошо хоть -- не напрасно... Княгиня вскинулась: -- Как смеешь такое обо мне говорить?! -- А что же мне еще сказать? Что вижу, то и говорю, -- честно признался я. Хорошо, что честно... Радужные огни уставились на меня, тонкими холодными змейками вползли в душу, закопошились там, ложь выискивая. Не нашли... Волханка успокоилась: -- Вижу -- не врешь... Знать, впрямь считаешь -- не осилить мне ньяра, коли здоров он будет? -- Верно. Раззадорь бабу -- гору свернет, обо всем на свете забудет. А волховку мое недоверие за живое задело. Не волхский оказался гонор у нее -- обычный, бабий... -- Станешь ли ты дожидать, брат, коли попрошу о том? -- развернулась к волху. Тот кивнул. Конечно, еще бы ему не ждать! Я давно приметил -- он драк и смертей не любит. -- Не обессудь, брат. -- Поганая злая улыбка скользнула по ее припухлым губам. -- Придется тебе с ньяром в темнице посидеть да полечить его... Сам ведаешь -- нет лекаря лучше волха. Чужак опять кивнул. Главное -- подольше бы лечил он ньяра, а там, глядишь, и удача какая подвернется по случаю... Боги над всеми судьбами властвуют -- им решать, кому жить, а кому в землю ложиться. Двое дюжих воев ловко подтащили к неподвижному Эрику толстую шкуру, уложили его, потянули в небольшой шатер. Чужак подбросил на плече суму, двинулся за ними. Даже на пороге не обернулся, чтобы на меня глянуть... Зато волховка смотрела шибко пристально. Казалось, гладит глазами кожу сквозь одежду, заползает взором в самые сокровенные места. И приятно становилось от ее взгляда, и муторно. Так бывает, когда медовухи перепьешь -- сладка она, а не в радость уж... -- Как звать тебя, ведогон? -- Бархатом голосок обволакивал. Хитра... Лаской хочет взять... Зачем только? Может, меня одурманив, меня же и с волхом в поединке столкнет? Не самой же ей драться в конце концов! Хитра лисица, да не на того петуха напала! А лучше все же притвориться, будто поддался я ее чарам. Она проверять не станет -- уверена, небось, как все бабы, что супротив нее ни один мужик не устоит. -- Олегом кличут, милостивая Княгиня. -- Имя у тебя, ведогон, странное, красивое. По нраву ты мне. -- Она сладко улыбнулась и вдруг, обернувшись к воям, резко рявкнула: -- Он -- мой гость! Вновь огладила меня нежностью: -- Только поклянись, ведогон, что сбегать и зла мне причинять не думаешь... Не думаю... Не думаю... Не думаю... Красива она... Умна... Мне б такую госпожу на всю жизнь... Слабо я своим убеждениям верил, а все же решился: -- Клянусь в том! Вновь закопошились изворотливые змейки, в моей душе кривду выискивая. Я смотрел на Княгиню, силился представить ее бабой обычной с шитьем в руках иль у люльки дитячьей. Привычней так было... А ведь и впрямь красива она... Любому мужику -- награда лучшая... -- Пойдем, Олег. -- Отпустили змеи. Любому награда, да не мне... Есть у меня Беляна, есть ребенок, еще не народившийся, есть изба в Новом Городе и планы великие, кои лишь Рюрику под силу замыслить было... Недолго волховке надо мной властвовать... Ой, недолго... БЕЛЯНА Неулыба своей неприязни к урманам не утратила -- косилась на Оттара так, будто это он много лет назад ее в полоне рабой держал. Глядела хмуро, но кормила-поила, как положено, -- худшей беды нет, чем гостя прогнать... Недолго, однако, терпела -- едва наелись, поскорей все со стола смела и заявила: -- Бабий разговор не для ушей воя! Да так на Оттара поглядела, что того ноги сами из избы вынесли. А на меня тепло глянула, нежно почти: -- Где же, древлянка, муж твой? Да не отвечай -- сама знаю -- далеко он... Коли хотела она меня удивить -- так лучшего способа и придумать не могла. Я полагала -- долгий у нас будет разговор, с расспросами, а выходило, что она больше моего ведала... Хотя, что ведала? Вести да слухи нелепые, что быстрей тараканов по углам расползаются, иль правду, от меня сокрытую? Олег не раз говаривал -- незнаемого человека напрямую не шибко расспросишь, а коли зацепить его за живое -- сам он всю правду выложит... У знахарки, коли есть в душе частица нетронутая, то это Васса... О ней и речь заводить придется... -- А знаешь ли, что пропала Васса, а он ее искать пошел? Горбунья не удивилась ни чуточки. Сцепила на животе мягкие морщинистые руки, зыркнула на меня: -- Я многое знаю. Об Эрике, о болотниках, о муже твоем. И о волхе, что ведет их... Хоть она о волхе вспомнила! Когда уходили из Ладоги, думала я: Меслав по-стариковски обиделся на сына -- с Чужаком не всякий уживется -- прогнал его с глаз долой и забыть решил, а после по-настоящему всполошилась. Дорога к избенке Неулыбиной долгой казалась -- не вынесла я молчания и заговорила с Оттаром о Княжиче. -- Ты о каком Княжиче? -- спросил он, неспешным широким шагом скользя позади меня. -- Об Игоре, сыне Рюриковом? -- Нет, о Ладожском Княжиче. Меслава сыне... Я приостановилась, ожидая ответа, повернулась к урманину. -- Ни разу о сыне Меслава не слыхал. Не ведал даже, что есть у него сын, -- честно глядя мне в глаза, заявил он. -- Да и Рюрик говорил, будто после смерти Меслава Ладога бесхозной останется... Меня от его слов шатнуло -- чуть не упала в снег и не завыла от отчаяния. Как мог Оттар о Чужаке не слышать?! Сколько раз при нем Княжича Ладожского поминали и дивились, как он на болотах никем не узнанный жил, как лицо прятал, чтоб ненароком сходство с отцом не выдало! И болотники, и Олег, и даже Эрик о Чужаке говорили! Только ньяр Чужака не по имени звал -- волхом именовал. Но оказалось, про волха Оттар тоже слышал впервые. Он даже коситься на меня начал опасливо -- не свихнулась ли баба беременная от дороги дальней? Заметив его озабоченное лицо, я расспрашивать перестала и сама засомневалась вдруг -- а был ли Чужак? Не придумала ли его себе в тот миг, когда на плечи белые варяжская плеть опускалась да плоть на куски рвала? Не измыслила ли себе защитника надежного, такого, чтоб всегда от бед спасал? Образ волха расплывчатым показался, будто лик Пастеня, неясной тенью на стенах клети промелькнувшего. Как ни силилась, не могла упомнить лицо волха. Даже глаз его не помнила -- только блики ясные, радужные, будто солнцем оброненные... Так и мучилась, не зная твердо -- был ли Чужак? Хорошо, Неулыба сама о нем спросила. Я уж вряд ли бы отважилась ей вопросы о Чужаке задавать -- хватило с меня взглядов испуганных, жалостливых. Не хотела вновь кому-нибудь кликушей показаться... Старуха недаром знахарничала -- в глазах моих все углядела, закачала седой головой: -- Меслав сына не вспомнил? Не мудрено, что ты запуталась... Запуталась? Нет, не запуталась я -- утонула в сомнениях и тревоге... -- Меслав -- человек простой... С даром, это верно, но куда ему до сына! Тот от матери волховскую душу взял, от отца -- взор вещий, от Сновидицы болотной -- науку травную... -- Неулыба подошла к печи, заковыряла в углях толстой палкой. Горб делал ее неуклюжей и страшной -- казалось, будто склонилась она над огнем низко-низко да вглядывается в него, с жаром печным слиться желая. Тот потрескивал, рычал на нее... -- Средь волхов нет его сильнее... Не о том говорила горбунья! Не о том... Разве о Чужаке я беспокоилась, разве за ним в Ладогу бежала? -- И ушел он, как истый волх, -- памяти о себе не оставил, -- бормотала Неулыба. -- Будто не было его в мире этом. Волхи все так уходили -- не оставляли людям не имен своих, ни облика. А вспоминали их люди под именами уже иными. Кого Правдой нарекали, кого Справедливостью, кого Радостью... И у каждого волха враг лютый был, коего богам убить клялся. Я дернулась, вспомнив об Эрике. Чужак ньяра ненавидел -- неужто ему в помощи отказал? -- Не о ньяре речь! -- засмеялась старуха. Зорка была, хоть и стара уже. -- У Волхов враги посильнее да пострашней... Что ее на Чужаке заклинило?! Что бы ни объясняла она -- оставался для меня волх, словно море глубокое. -- Хорошо, что поклонился ему Эрик... Отпустил его, освободил... -- Неулыба все копошилась палкой в печи, словно пыталась достать что-то из горячих углей. -- Ты о деле говори! -- решилась я перебить горбунью. -- Зачем звала? Она повернулась ко мне, сверкнула чистыми глазами: -- Думала все тебе объяснить, да вижу -- не поймешь. А коли так, послушай... Было мне видение о Василисе. Будто стоит она на самом краю глубокой темной ямы -- стоит, плачет и все ждет кого-то. Лада явилась мне в том видении, сказала -- не дождется Васса, сорвется вниз, коли никто не поможет ей... Хуже того -- получат нежити, ее пленившие, Триглавову силу в награду да силой той сотрут всех, кто за Вассой идет. Может, даже волха свалят... Олег! Муж мой! Чего ж она так долго вокруг да около ходила -- главного не говорила?! Я соскочила с лавки, затрясла знахарку: -- Зачем звала меня?! Коли могу помочь -- скажи как, мигом все сделаю! Коли сыскать ее нужно -- лишь место укажи, найду! Быстрей ласточки вешней полечу... Горбунья оскалилась в улыбке. Нехорошей улыбке, недоброй: -- Туда, куда их волх провел, не долететь тебе... А все-таки помочь можешь -- удержи только Вассу от шага опасного. Ненадолго хоть... Как? Как смогу отыскать ньярову жену и рассказать об Эрике, об Олеге, о болотниках, на помощь поспешающих? Где же земли эти, коих мне не достичь? Где мой Олег? Почему кажется -- умер он? Почему ноет печалью и мукой сердце, а ребенок будто плачет внутри меня? -- Ты ребеночком своим сильна, -- словно услышала Неулыба. -- Вдвое сильней обычного. Твоей силой да моим умением сможем до Вассы дотянуться -- хоть сном, хоть словом подбодрить, надежду воротить... Но станешь ли ты мне помогать? Стану ли? Она еще спрашивает! Пусть ничего не понимаю я в хитростях ее ведовских, а мужа в беде лишь плохая жена бросила бы! Древлянки, у которых мужья в бою гибли иль рано умирали, сами себя жизни лишали -- лишь бы с любимыми не разлучаться! Древлянка я! -- А коли помрешь от ведовства моего? Глаза у знахарки сияли яркими углями и сама стояла прямая и непреклонная, словно вновь помолодела, горба лишилась... За дверью громко затопал Оттар, ругнулся, в темноте налетев на что-то. И в клеть не вошел он -- ураганом ворвался. Замер на пороге, к темноте приноравливаясь... Сверкал в его руках обнаженный меч, голубые глаза леденили душу, зловещей улыбкой кривилось жестокое лицо. Нет, не лицо -- лик звериный! Наверное, таким его враги видели, таким шел в бой в Валланде, таким крушил чужие городища... А Олег? Неужто и он так глядел -- словно сам становился клинком неумолимым? Я содрогнулась, прижалась к стене, невольно за спиной рукой шаря -- оборониться, коли что, а Неулыба охнула, сморщилась вся, застонала тонко, умоляюще протягивая к Оттару худые руки: -- Не делай этого... Не делай... Я добра ей желаю... Оттар кошачьим шагом двинулся на нее, приставил острое лезвие к морщинистой шее: -- Меня обманывать вздумала?! Сам слышал, как хотела ее ведовством убить! Олег, Васса -- они ждут... Меня ждут, помощи моей... Я собралась с духом, подошла к урманину и, силясь спокойной оставаться, взялась ладонью за острое лезвие. Пальцы почуяли мертвенный холод. Нет у меча души, хоть давай ему имя, хоть не давай, -- жесток он и всегда холоден. Ему все равно, чью кровь пить -- своего хозяина иль его врага злейшего. Кто владеет им, тот ему и указ... Клинок-предатель, клинок-раб... -- Уймись, Оттар! Слышал ты звон, да не ведаешь, где он! Я Олегу худа не сделаю, и она тоже. -- Я повела глазами на знахарку. -- А ты? Его единственную надежду убить хочешь? Друг ли ты ему после этого? Урманин, боясь меня порезать, начал медленно опускать меч. А глаз от Неулыбы по-прежнему не отводил, насквозь ее прожигал, хоть ко мне обращался: -- Почему веришь этой старухе? -- Она нас уж раз спасла. Она -- мой друг. -- Ролло тоже был мне другом... Оттар сопротивлялся еще, но меч уже в пол глядел... Я убрала ладонь с железа, чуть не всем телом повисла на руке урманина: -- Нет у нас выбора. Ты вой -- тебе ли меня не понять? Горбунья, кряхтя, отползла в сторонку от опасного хирдманна, пробурчала: -- Я ее и не трону, коли добром не согласится... -- Ладно. -- Оттар убрал меч. -- Не знаю, кто прав -- я иль вы обе, а тебя я должен сберечь. Так что, старуха, коли надобно тебе на людской жизни ворожить, чтоб Олегу помочь, -- бери мою! Знахарка молча глядела на него из угла. Большие быстрые глаза ее осоловели, устремившись в грудь Оттара. Уж не померла ли со страху? Я метнулась к горбунье, всмотрелась в лицо. Да она просто боялась перечить урманину! Не знала, как объяснить, что не под силу ему бабье дело! Хотелось мне плакать, а засмеялась... Заливисто, звонко, еле вымолвила опешившему вою: -- Иди, Оттар! Тут дело бабье... Иди! -- Нет! -- Он упрямо помотал головой. -- Одну тебя не оставлю. -- Гляди тогда только, не лезь! -- разозлилась я. Не для того я спешила к Неулыбе, чтоб время на пустые разговоры тратить да со строптивым урманином спорить! Оттар угрюмо отошел в сторонку. На всякий случай я еще раз рявкнула на него: -- И не смей знахарке мешать! Иначе сама на меч лягу! Видать, так я говорила, что даже его испугала -- могучая рука потянулась к мечу, опасливо прихватила за рукоять. Теперь за Неулыбой дело... Я тряхнула ее за плечи. Голова знахарки мотнулась, глаза закатились на миг и тут же обреченно уставились на Оттара. Это ж надо -- так напугаться! Что ее в этакий столбняк вогнало? Рабство свое вспомнила, таких же урман, из красивой девчушки горбатую уродину сотворивших? Я занесла руку, звонко ударила ее по щеке: -- Начинай скорей, не тяни! Она перевела на меня налитые боязнью глаза. -- Начинай, говорю! Да не трясись -- чай, Васса как дочь тебе! О ней думай, а не о страхе своем! Горбунья, опасливо поглядывая на воя, вылезла из своего угла, бочком, по-птичьи, протиснулась мимо него к печи. Оттар смотрел на нее недоверчиво, но помалкивал. И то ладно... Коли встрял бы -- не знаю, смогла бы вновь удержать его. Толстая палка, забытая старухой в печи, потихоньку затлела, испуская незнакомый, ядовитый аромат и клубы желтого дурманного дыма. -- Иди сюда, -- хрипло позвала Неулыба. Она уже почти скрылась в дымном угаре, только ноги, едва прикрытые краем старой поневы, виднелись, да голос из дыма доносился. Глухой, спертый, словно говорила она из-под толстой шкуры. -- Я с тобой! -- поймал меня за плечо Оттар. Крепка рука воя! Схватишься за нее, и кажется -- держишь в ладонях удачу, ничто уже не страшит, ни враг неведомый, ни беда горючая... Да нельзя мне чужой силой дорогу торить. Сама должна... -- Не дури! -- Я вырвалась, шагнула в дымное облако. -- Снимай одежду, -- велел ставший незнакомым Неулыбин голос. Дым ел глаза, забивался в ноздри, кружа голову. Я зажмурилась, сорвала с себя все одним махом. Наготы почему-то и не почуяла. Скрыл меня удушающий дым, спрятал от мира... -- Закрой глаза и не бойся... Думай о Вассе, об Олеге... Ребенка своего проси, чтоб отца вспомнил... Сама вспоминай... -- приказывал кто-то невидимый. Кто? Неулыба? А может, кто-то другой? Чьи холодные пальцы лежали в моей руке? Внезапная боль пронзила ладонь, руки дрогнули, разжимаясь... -- Держи! Не пускай ее! Кого? Ах, Вассу! Вот она, здесь... Обжигает кожу ее дыхание, вьется, кружит надо мной запах ее волос... Брежу? Или -- нет? Я крепко сжала пальцы, удерживая трепещущую Василисину руку, крикнула: -- Васса!!! Она замерла. Конечно, как я могла сомневаться! Это она! Дым мешал увидеть ее лицо, но я знала -- это Васса. Мало того, чуяла -- где-то близко Олег, совсем близко! Верста, может, две -- не более. Только немного подождать нужно, и он придет на помощь! -- Васса! -- вновь закричала я. Эхо понеслось в дымную пустоту, разверзло пропасть под ногами, прояснило ровную поляну вокруг провала темного. Цветы, трава -- откуда все это зимой? Где я? Что за яма страшная подо мной? Я оглянулась. В шаге от меня, покачиваясь на краю бездны, будто слепая, замерла Василиса. -- Эрик? -- удивленно спросила она. -- Васса! Колыхался на самой кромке ее тонкий силуэт, вот-вот -- и упадет навеки в бездонную пустоту. -- А-а-ах... -- выдохнула она разочарованно, взмахнула руками, будто птица, собирающаяся взлететь. Я прыгнула вперед, поймала в объятия тонкий девичий стан. Загорелась боль в груди, там, где прижалось хрупкое тело Вассы -- будто кто горячими угольями приложился... -- Держись, Васса, держись... -- шептала я, чувствуя, как вместе с болью уходит из тела жизнь, и понимая: коли не успею, не скажу главного -- не жить моему Олегу... -- Слушай, Васса! Эрик рядом... Волх идет за тобой! Только держись... Она тоже говорила что-то, плакала, утирая слезы -- но я ничего не слышала, будто оглохла. -- Беляна... -- угадала по губам единственное слово. Ах как нужно было спешить! Грудь горела, отнимались руки... Уходила последняя капля моей жизни... Моей? Нет, не моей -- девочки, что жила во мне... Моя уж вся вышла... Сильные руки дернули меня назад -- подальше от цветущей поляны, от пропасти, от Вассы... Она утонула в туманной дымке... Услышала ли она меня? Поняла ли? -- Жди! -- крикнула я в последний раз и увидела над собой злое лицо Оттара. Потом появились обшарпанные стены, потолок, темная тесная клеть... Изба горбуньи... Неулыба, всхлипывая, сидела на полу, прижимала к телу уродливо заломленную руку. Откуда-то несло жутким запахом паленого мяса. Грудь саднило, словно ободрала ее об острые камни. -- Очнись! -- Оттар схватил с полока бадью, плеснул на меня водой. Грудь защипало -- еле сдержала стон. Сжав зубы, опустила взгляд и тут уже не выдержала -- взвыла истошно. На груди, у самой шеи, багровым страшным пятном вздулся ожог. Лопнувшая кожа уродливо сползала ниже, на ребра, а под ней судорожно дергалась обожженная алая плоть, вся изрезанная сине-черными разводами... Голова у меня закружилась, взор закатился к потолку... Вот и конец... Пропали мысли, канули в тихую молчаливую темноту... -- Беляна... Беляна... Кто зовет меня? Олег? Нет, не его голос... Глаза открывать не хотелось -- хорошо было лежать и ни о чем не думать, но голос не давал покоя, теребил: -- Беляна... Беляна... Оттар... -- Чего тебе? -- шепнула устало, не размыкая глаз, и вдруг вспомнила все, распахнула их, воззрилась на грудь. Аккуратно замотанная повязка скрывала рану. И боли не было почти -- пощипывало лишь немного. Сколько же пролежала я без памяти? День, два? Почему испугалась ожога пустячного? Чай, в рабстве и посильней увечили... Видать, отвыкла от боли, зажирела да раздобрела, саму себя жалеючи... Веки налились тяжестью, сами собой вниз поползли, вновь окунули меня в сладкую дремоту. -- Я же говорила -- встанет она, и ожог заживет! -- раздался надо мной Неулыбин голос. -- Ох, старуха, кабы не болезнь ее -- не руку бы я тебе сломал -- шею свернул! -- Это Оттар, не иначе... -- Ну и дурак бы был... -- беззлобно отозвалась Неулыба -- Она мужа, может, от смерти сберегла, с моей руки легкой. -- Какой смерти? -- Не знаю! Ведаю одно -- теперь тому подлецу, что Вассу утянул, вдвое тяжелей будет. Васса Эрика дождется, а значит, придется злодею дело не с одной упрямицей иметь, а с многими. Да еще и с волхом, ему богами предназначенным... -- Не понять тебя... -- Оттар бережно смочил мои губы мокрой тряпицей. -- То ли заговариваешься, то ли впрямь такая ведунья, что до самого Асгарда зришь... -- Какого Асгарда? -- смутилась Неулыба. -- Асгард -- городище урманских добрых богов, -- отозвалась я, по-прежнему не открывая глаз. Хорошо было лежать, слушать заботливые голоса, чуять на своих губах нежную влагу... Оттар довольно заурчал, а Неулыба склонилась ко мне, зашептала, обдавая чесночным запахом: -- Этот ворог чуть не убил меня! Понять не мог, почему ты к себе головню горячую прижимаешь и ему не отдаешь... Ты-то понимаешь хоть, что смогла до Вассы докричаться, лишь со смертью рядом пройдя? А он думал, это я тебя околдовала... Ринул так, что руку сломил. Верно, и до лета не приживется... А все-таки спас он тебя -- из рук самой смерти выдернул. И ребеночка твоего спас. А Олег твой... -- Знаю... Все знаю... Я и впрямь знала. Легко было на сердце -- значит, отошла от мужа скорая беда. Ради этого я бы вся в пекло залезла -- не то что грудь спалила... И еще чуяла -- нечего мне Олега на этой земле искать -- не добраться мне до него, не долететь, не докричаться... Все мы идем дорогами, богами проторенными, и неведомо никому, в какие края те дороги ведут... У Олега, знать, своя дорога, и я на ней не подмогой ему буду -- грузом тяжким... -- Полежишь, очухаешься, и к дому пойдем. Там долечим тебя. -- Оттар приблизился. Пол засипел под грузным воем. -- Я этой старухе не верю... Я открыла глаза. С трудом, а открыла... Странное было что-то в Оттаровом голосе -- будто говорил он, но сам себе не верил... Закружились надо мной в хороводе лица. Неулыба, Оттар, опять Неулыба... Потешно... -- Зато я верю! -- сказала твердо. Верней -- хотела твердо, а вышло, словно цыпленок пропищал... -- Здесь, что ли, останемся?! -- возмутился Оттар. Неулыба под его плечо пролезла. Рука знахарки по локоть была тряпицами замотана да к тонкой дощечке прикручена. А ведь самой ей такую не выстругать... Да и привязать не смогла бы толком. Оттарова работа... Коли друг другу в малом помогать стали, то и в большом разберутся. А мне какая разница -- где Олега ждать? Здесь ли, в Новом ли Городе... Главное -- уцелел бы, выжил в борьбе со злом неведомым, вернулся бы... СЛАВЕН Что бы ни говорили люди, а вдалеке от родной земли не шел ко мне сон и мучили дурные предчувствия... Княгиня обихаживала меня, словно боярина, -- кормила, поила, ластилась кошкой домашней, коготки спрятавшей, а ближе к ночи одним жестом отослала от себя всех и поманила меня на мягкое ложе. Опытна она оказалась в любви. Не одна девка в моих объятиях побывала, а не доводилось встречать такую. Тело у нее, будто у оборотня, менялось -- то мягкой шелковой водицей по груди текло, то пламенем обжигало. Ловкие руки и ласкали, и рвали до крови... Измотала меня страсть ее сумасшедшая -- лишь к рассвету очухался. Под лучами мягкими не сразу вспомнил, кто я да где... Глянул на Княгиню. Она раскинулась на ложе -- красивая, властная, даже во сне на других не похожая... Будь Беляна на ее месте -- не смог бы оставить, оторваться от нежного тела, а к этой вовсе не потянуло, словно не было безумной ночи и горячечных губ. Пустая страсть быстро забывается... Я натянул порты, осторожно подкрался к пологу. Может, и был я гостем у волховки, а только видел, как косились на меня ее вой, -- так собаки на вещь смотрят, что хозяин стеречь поручил. Волховка во мне усладника видела, вот и стерегли вой, как умели, хозяйкину забаву... Взять меч и обоих одним ударом положить? Или лучше ножом по горлу -- и верней, и тише? "Твоя забота -- Эрик", -- сказал Чужак. Положу я этих стражей и еще двоих, у темницы, а дальше что? Потащу Эрика в лес на плечах? Волх мне не помощник -- коли решил он с Княгиней сцепиться, сцепится непременно, и наплевать ему будет на наши беды. Уйду ли далеко с ньяром на спине? Вряд ли шамаханские незнати мне четыре жизни, невинно погубленных, простят. Догонят, как пить дать... Одна надежда -- оглушить воев, покуда они в дремоте у входа сопят, и рвануть к Кутихе, о которой Чужак сказывал. А как уймется все -- в лес, за своими. Троим легче будет ньяра вытянуть, чем в одиночку. Только поспешать надо... Я перевернул меч плашмя, легко выскользнул за полог, даже не обернувшись на волханку, -- спиной чуял -- спит. Один из воев посапывал мирно, а другой проснулся от шороха, вскинул на меня недоуменные глаза: -- Куда? Не велено... Дурак! Чем болтать попусту, лучше бы вовремя голову прикрыл! Ударил я не сильно -- лишь на время обездвижил болтуна. Перешагнул через его тело, покосился на второго -- не проснулся ли? Он молод оказался, совсем мальчишка еще, не привык к дружинной службе -- сопел, сладко причмокивая... Вот и ладно. Короткими рывками, от шатра к шатру, от ямки к ямке, я перебежал двор, выскользнул за ворота. Печище рано утром встает, еще до первых петухов -- поутру любое дело лучше спорится, да и скотина ждать не станет, покуда отоспится хозяин -- зачахнет. А городище, каким бы ни был -- большим иль малым, -- ленив, встает лишь после вторых петухов, а на первых еще и глаз не размыкает. Никто мне по пути не встретился. Шамахан с Новым Городом словно братья-близнецы роднились -- те же дворы, те же избы. Может, потому и нашел Кутихину избенку до того, как услышал с Княгининого двора громкий злой крик. Проснулся-таки нерадивый страж! Сейчас гвалт поднимут, искать примутся... Я толкнул узкую дверку, нырнул в полумрак избы. Холодно было в ней, нетоплено -- как только жить в такой? Может, ошибся я -- не о той избе Чужак говорил? -- Пошел прочь, кто бы ты ни был! -- послышался из темноты скрипучий старческий голос. Нет, похоже, верно пришел... Я приложил ухо к двери, прислушался. Уже голосили по дворам -- меня сыскивали... -- Пошел прочь, говорю! -- Отстань, -- отмахнулся я. -- Таишься? -- заинтересовались из темноты. -- Помолчи! -- Я обежал глазами клеть, силясь отыскать подпорку под дверь -- на крайний случай. У печи валялось большое корявое полено. То, что надо! Одним прыжком скакнул к печи, подхватил дровину. -- Мое! Положь, откель взял! Мое-е-е!!! -- истошно заверещала из угла хозяйка. Этак меня по ее воплям быстро сыщут... Я швырнул полено на пол, шагнул к заваленному шкурами полку: -- Рот закрой, ведьма старая! Не до тебя сейчас! -- Воры!!! Грабят!!! Убивают!!! -- окончательно разошлась старуха. Верно Чужак сказал -- зла да сварлива эта Кутиха. Не хотел я ей зла чинить, да, видать, придется... Шкуры оказались истертыми, легкими, их и стаскивать не пришлось -- сами поехали грудой на пол, едва прикоснулся. Я уж и меч приподнял -- стукнуть слегка бабку, чтоб не орала, а едва сползли они -- замер. Давно никого мне жалеть не доводилось, на любого ворога мог руку поднять, ребенка, и того не пощадил бы дела ради, но то, что под шкурами лежало, не мог ударить! Как жила еще Кутиха? Каким чудом еще светились огромные, совсем не злые глаза на страдальчески сморщенном лице? -- Уходи! Уходи! Уходи! -- вновь завопила старуха, прикрываясь костлявыми руками. Не мог я поверить, что живет она одна. Она ведь и печь растопить не сможет -- помрет под тяжестью полена малого... -- Ты -- Кутиха? -- спросил недоверчиво. -- Уходи! Уходи! Уходи! -- заладила она, скрючиваясь, и вдруг зашлась тяжелым надрывным кашлем. Я этот кашель знал -- помнил его с детства. Нередкой гостьей у нас в Приболотье была девка-Верхогрызка, что одним поцелуем здоровенных мужиков в землю вгоняла. По весне, едва снег сходил, Сновидица п