вернусь..." И вдруг я почувствовал, что сердце у меня оборвалось и падает куда-то глубоко-глубоко, и даже вздохнуть нельзя. Я почему-то лишь сейчас сообразил, что иначе и не случится, - что я никак и никогда не вернусь в этот мир. Я ухожу отсюда не на два-три часа, а насовсем, навсегда, бесповоротно! Как же я раньше об этом не подумал? Ведь это ясней ясного! Даже если я выйду из камеры живой-здоровый, все равно сюда, в этот мир, мне уже не вернуться! Я ведь изменю историю, возникнет новое ответвление, новый измененный мир, и я останусь в нем, в этом измененном мире. И если я там налажу камеру и отправлюсь в будущее, так все равно попаду в будущее уже того, измененного мира, не в этот мир... С этим я сейчас прощаюсь навсегда... "Может, мне и камеру не включать на автоматическое возвращение? - растерянно подумал я. - Зачем мне _там_ торопиться в будущее? Да нет, пускай возвращается сюда, хоть и пустая, здесь ведь она тоже нужна". Значит, здесь меня уже не будет... Здесь я сейчас исчезну навсегда... Как же так? Постой, ведь это ну просто черт те что, нельзя же взять и исчезнуть и ни с кем даже не попрощаться! А Нина? Я ее, значит, больше не увижу?! Нет, постой, я что-то путаю, наверное. Ведь это будет тот же мир, незначительно измененный... вначале почти неотличимый от здешнего. Значит, там будет Нина, будет институт, лаборатория. Шелест. И Линьков будет... То есть нет! Линьков в институт к нам уже не явится: незачем будет... Но тогда вроде нечего трагедии разыгрывать? Да, но для _этой_ Нины, для той, которая сегодня плакала в скверике, а сейчас, вероятно, беседует с Линьковым о моем более чем странном поведении, - для нее-то я действительно исчезну навсегда. И в _этом_ институте не будет уже ни меня, ни Аркадия... Если я и спасу его, то для того, другого мира... Нет, больше я не мог думать, мне было страшно, меня прямо тошнило от страха. Я еле смог написать короткую и бестолковую записку, руки не слушались, мозги будто паутиной опутало, и больше всего мне сейчас хотелось бросить всю эту затею, а пойти лучше объясняться с Ниной, с Линьковым, с кем угодно, - лишь бы в этом, в моем мире, а не в другом каком-то! Я, конечно, понимал, что никуда не пойду объясняться, а полезу сейчас в эту проклятую хронокамеру. Понимал, но как-то не верил. Неужели я это сделаю?! Я стоял у окна и глядел на яркий уличный фонарь... тот самый, который три дня назад осветил лицо _того_ Бориса, будто специально чтобы _эта_ Нина, моя Нина, его увидела! Интересно, куда же он потом девался, _тот_ Борис? Нет, ничего мне уже не интересно, все мне безразлично, я не могу больше ни думать, ни переживать... Неуверенно, как-то машинально я побрел в технический отсек, постоял у открытой двери в камеру, потом пригнулся зачем-то и шагнул внутрь. Дверь захлопнулась - мягко, почти бесшумно. Все. Теперь все. Таймер уже отсчитывает минуты. Надо устраиваться на подставке. Минуты через три-четыре в лаборатории раздастся негромкий щелчок - я его здесь не услышу, - это включится автомат, начнет наращивать поле, и тогда уже нельзя будет выйти из камеры, даже если будешь умирать от страха... На минуту мне опять стало страшно: усталость накатывалась волнами и сейчас временно отхлынула. Я вдруг очень отчетливо, как-то наглядно понял, что если ошибся, неправильно рассчитал поле, то - все, конец мне! Голубое пламя лизнет стены камеры, потом исчезнет - и я исчезну вместе с этой яркой голубой вспышкой! Наверное, я ничего не буду ощущать, когда поле раздавит меня, размажет по времени... или все же буду? Никто ведь ничего не знает! А, все равно... Усталость опять захлестнула меня, как неприятно теплая, удушливо теплая волна. Она залила все: и страх, и тоску, и любопытство... - Ну, размажет так размажет, что ж я могу поделать... рассчитал все вроде правильно, по идее не должно бы... - вяло говорил я себе, примащиваясь на подставке. Я обхватил колени сцепленными руками, подтянул к подбородку и уткнул в них лицо. Черная глухая тишина. Неприятно громко стучит сердце; кажется, ритм участился... впрочем, все равно. Это медикам было бы интересно, они протянули бы в камеру датчики, измерили бы давление, пульс, дыхание... Нет медиков, никого нет, - просто один чудак решил прогуляться в прошлое по личным делам. У меня, наверное, галлюцинации начались. Показалось, что я слышу щелчок автомата, хотя слышать его в камере никак невозможно. И тяжесть, которая вдруг навалилась мне на плечи, тоже, наверное, была воображаемой. У меня мелькнула бредовая мысль, что это поле давит на плечи и спину, и я даже слегка усмехнулся. Действительно, бред, - как это может живая протоплазма ощущать давление магнитного поля! Я невольно открыл глаза и слегка приподнял голову - хотелось посмотреть, что же происходит. И вдруг полыхнуло прямо мне в лицо немыслимо яркое, ослепительно голубое пламя. Я зажмурился, полуослепнув, но и сквозь плотно сжатые веки видел яркие голубые вспышки; они набегали одна на другую, они слились в сплошное море голубого огня, в глубине которого пролетали и гасли мгновенные розовые молнии. Казалось, что в камере бушует гигантский голубой смерч, что сейчас ее вдребезги разнесет взбесившийся разряд. Наверное, поле все же сорвалось, и от перегрузки полетели к чертям все обмотки! Но я не бросился к двери, не выбежал в лабораторию, чтобы спасать, что еще возможно, вызывать помощь. Нет, я только плотнее сжался в комок и замер на своей подставке. Наверное, какое-то шестое чувство хронофизика подсказало мне, что это - не авария, не пожар, что я должен держаться, держаться изо всех сил... держаться еще... еще... еще! И вдруг, по каким-то неуловимым признакам - наверное, опять шестое чувство сработало! - я понял, что все кончилось. Я медленно приподнял голову и открыл глаза. Голубое пламя исчезло, камера казалась немой и мертвой. И сквозь ее стеклянную переднюю стену я увидел свою лабораторию - тоже пустую и... светлую! Мгновение назад за этим окном была ночь. Я взглянул на свои часы - они по-прежнему показывали одиннадцать без пяти. Но сейчас я видел сквозь стекло хронокамеры зеленоватое вечернее небо, и в этом небе сверкнул серебряными крылышками крохотный самолет. Я сделал это! Я все-таки сделал это!! Я прорвал время... ЛИНЬКОВ ТОЖЕ НАЧИНАЕТ ГЕНЕРИРОВАТЬ ВЕРСИИ Шелест постоял у порога, обвел лабораторию тяжелым, исподлобья, взглядом. Потом вдруг встрепенулся, словно увидев что-то неожиданное, и шагнул к хронокамере. "Что он там видит?" - удивился Линьков. Он тоже оглядел с порога все помещение и не заметил ничего особенного - все чисто, все прибрано, окно закрыто, никакого беспорядка... Шелест некоторое время внимательно вглядывался в хронокамеру, потом пошевелил губами, словно собираясь что-то сказать, но ничего не сказал и отошел к пульту. Линьков тоже подошел к хронокамере. Все нормально, - камера темная, молчаливая; правда, подставка там стоит большущая, высоченная... Зачем бы такая подставка для крохотных брусочков? Что же удивило Шелеста - эта подставка? А пульт он чего разглядывает? Ну да, он же ищет причину перерасхода энергии... А на что, собственно, может расходоваться энергия в этой лаборатории? На переброски во времени, ясно! Значит, Стружков что-то перебрасывал вчера... большое, для этого и понадобилась такая подставка. Что же он мог перебрасывать? Вещественное доказательство, что ли? Доказательство - чего? Линьков вздохнул и еще раз, медленно и внимательно, оглядел лабораторию. Если б тут не побывала уборщица! Но она явно все прибрала, все обтерла мокрой тряпкой, очень мокрой: на деревянном подоконнике еще темнеют пятна сырости. И теперь, конечно, все здесь чисто, все пусто... Что же увидел Шелест? Нет, пока он не выскажется, даже не стоит по-настоящему осматривать лабораторию. Да и что, собственно, искать? Стружков, похоже, исчез... Сбежал? Перед этим, возможно, что-то перебросил во времени... Куда, зачем? Ну, куда - это, пожалуй, можно догадаться: в будущее. На неделю, допустим... Доживет он до этого срока и получит обратно... Нет, чепуха выходит! Неужели он так и удрал, не оставил даже записки? На столе у него лежит рабочий журнал. Может, там что-нибудь? Линьков двинулся к столу. Шелест, не оборачиваясь, негромко сказал: - Странно... - Что странно? - с живым интересом спросил Линьков. Но Шелест не успел ответить - на столе у Стружкова задребезжал телефон. Шелест повернулся к столу, поднял трубку: - Слушаю... Да, я уже видел... Погодите, сейчас я запишу... Он придвинул табурет, уселся, достал ручку, огляделся, ища бумагу, потом раскрыл лабораторный журнал - и вдруг уставился на него, будто увидел там змею. Прижимая бормочущую трубку к уху, он кивком подозвал Линькова, глазами указал на журнал. Линьков подошел. В журнале была короткая записка, аккуратно прижатая скрепкой к последним исписанным страницам. Линьков прочел - и ничего не понял. - Погодите! - рявкнул вдруг Шелест в трубку. - Я после позвоню! - Он положил трубку. - Тут и расчеты, оказывается... Держите! - Он открепил записку, сунул ее Линькову, а сам уткнулся в страницу, на которой сверху было крупными буквами написано: "И.В.Шелесту". Линьков посмотрел через его плечо, увидел наспех набросанный непонятный чертежик, строчки формул и снова начал перечитывать коротенькую записку, начинавшуюся словами: "Александр Григорьевич, обстоятельства сложились так нелепо, что другого выхода я не вижу..." Это было понятно, а вот дальше... "Решил перейти..." Но ведь это же чушь! Сам же Стружков говорил, что человек пока не может... позавчера говорил! Шелест поднял голову, и Линьков увидел в его глазах растерянность и какое-то детское, наивное изумление. Это настолько не вязалось со всем обликом Шелеста, что Линьков тоже растерялся и забормотал что-то насчет неуместных шуток, хотя по лицу Шелеста уже видел, что дело вовсе не шуточное. Шелест непонимающе поглядел на него и снова нагнулся над чертежом. - Нет, до чего надежно и просто! - изумленно сказал он, выпрямляясь. - Вот ведь: вроде и на поверхности лежит решение, а попробуй додумайся!.. - Он поглядел на Линькова. - Вы что, не поверили? Поверить трудно, я вас понимаю. Если б не это... - Он кивнул на чертеж. - Но, поскольку расчеты имеются... В общем, Стружков совершил переход во времени! - Как это... переход? - растерянно проговорил Линьков. - Это ведь невозможно! Он мне сам говорил! - Было невозможно, - почти будничным, деловым тоном ответил Шелест, - до вчерашнего дня. А тут вот, - он положил тяжелую короткопалую руку на чертеж, - содержится идея нового принципа... качественно нового принципа... Если хотите - открытия. Так что теперь положение существенно изменилось. - Вы хотите сказать, - запинаясь, проговорил Линьков, - что он действительно... Шелест кивнул, задумчиво, почти угрюмо глядя на чертеж. - Именно это я хочу сказать, - пробормотал он. - Хотя и не могу в это поверить! Психика не срабатывает... - Он замолчал, смущенно усмехаясь и покачивая Толовой. Линьков ошеломленно смотрел то на Шелеста, то на чертеж, то на хронокамеру. Борис Стружков, с которым он еще вчера говорил, отправился в прошлое? Прямо отсюда... вошел в хронокамеру, как в такси, и поехал? Поэтому и подставка такая большая, наверное. Хотя нет, подставка ведь не имеет отношения к делу, раз она здесь осталась? А Борис Стружков исчез... постепенно растаял, как тают брусочки в светящемся поле, - и вернулся в двадцатое мая... Но ведь нет сейчас никакого двадцатого мая, оно прошло, исчезло, сейчас двадцать четвертое, а двадцатое... вернуться в двадцатое - да это же невозможно! Существует только "сейчас". И эта лаборатория - сейчас, и я - сейчас, а "вчера" безвозвратно осталось позади! "Психика не срабатывает! - повторил он про себя слова Шелеста и усмехнулся. - Действительно: ни в какую не срабатывает психика, вопит во весь голос, сопротивляется! Нельзя в прошлое! Нельзя, чтобы Земля ходила вокруг Солнца - я своими глазами вижу, как Солнце крутится вокруг Земли!" Шелест поглядел на него и опять усмехнулся. - Тоже не можете свыкнуться? - сочувственно сказал он. Линьков почему-то застеснялся и от смущения выпалил неожиданно для самого себя: - Скажите... а вы уверены, что это... - он запнулся, но все же докончил, - ну, что это не мистификация? Шелест неодобрительно покачал головой. - Какая же мистификация? Вот ведь! - Он показал на чертеж. - Вы, конечно, не разбираетесь, но это - решение проблемы. Блестящее решение! Никогда бы я не поверил, что это можно сделать за один вечер! К тому же Стружков - экспериментатор. Если б это был теоретик - Левицкий, например... Да все равно и Левицкому пришлось бы повозиться... Нет, все верно, без обмана, чего уж! И мне бы радоваться, а я злюсь. Понимаете, от страха злюсь! Рано это, слишком рано, вот в чем беда! - Вы имеете в виду - рано для науки? - неуверенно осведомился Линьков. - Да нет. Для людей слишком рано! Не готовы они к этому! - Вы считаете, - осторожно спросил Линьков, - что это может иметь большое практическое значение? В каком смысле? - А кто его знает, в каком смысле! - сердито ответил Шелест. - Откуда нам это знать, если мы стоим у самых истоков? Пользы я, честно говоря, от этого никакой не усматриваю. В том виде, в каком оно есть сейчас, это открытие, конечно, великое - но пустое! Бесполезное! А вот вреда оно может наделать, если попадет в руки дуракам или мерзавцам. Да и вообще... Уже от перехода Стружкова произойдут какие-то последствия - почем я знаю, какие! Любые - в зависимости от характера воздействия... Вернее, не произойдут, а уже произошли. - Ну, судя по тому, что мы с вами живы-здоровы и никаких перемен не видим, - заметил Линьков, - последствия не столь уж значительны... - Да что мы с вами можем увидеть! Последствия-то будут не на нашей мировой линии, а на другой... на новой! Понимаете? Линьков неопределенно хмыкнул: он далеко не был уверен, что понимает. - Но попробуй это объяснить неспециалистам!.. - огорченно сказал Шелест. - Ничего ведь толком не объяснишь... "Да уж, - подумал Линьков, - попробуй объясни все это. Скажут: чего там, просто ваш Стружков испугался разоблачения и сбежал. Почему-то, скажут, пока его никто ни в чем не подозревал, он никаких великих открытий не совершал и Левицкого спасать не пробовал... хотя была для этого самая нормальная возможность и даже обязанность! А приперли его к стенке, так он сразу эпохальное открытие совершил и тут же в прошлое полез? Опытный вы работник, товарищ Линьков, а позволяете себя за нос водить! Путешествие во времени! Что вы нас фантастикой-то кормите? Так вот и скажут, определенно!" Линьков вздохнул и поглядел на Шелеста: тот уселся за стол и, наморщив лоб, делал какие-то расчеты. "Конечно, это не мистификация. Шелест - крупнейший специалист в этой области, его не проведешь. Стружков действительно ушел в прошлое. Отставим эмоции, преодолеем сопротивление психики, будем рассуждать логически. Значит, Стружков вернулся в двадцатое мая. Но ведь он там уже был? Как же так? Тихо, тихо, не будем поддаваться панике. Да, был. Значит... значит, там теперь уже двое Стружковых?" - Игорь Владимирович, - робко спросил Линьков, - а что, Стружков... ну, там, в прошлом... он должен бил встретиться с самим собой? Шелест поднял голову и посмотрел на Линькова невидящими глазами. Потом до него все же дошел смысл вопроса. - Ну да... в принципе, конечно! Может и не встретиться нос к носу, но вообще-то... - Шелест снова глянул в расчеты, потом недовольно засопел, схватился за трубку, назвал номер. - Шелест говорит. Ну, давайте ваши цифры... Та-ак... А вы твердо уверены, что не ошибаетесь? Ну-ну, верю. Но странно... - Он положил трубку и повторил, будто раздумывая вслух: - Очень даже странно. Он встал и подошел к ЭВМ. Линьков смотрел, как он медлительно выбивает дыры на перфокарте, и продолжал раздумывать: "Значит, один Борис сидит в библиотеке, а другой в это время появляется в лаборатории... ну да, в лаборатории, ведь камера могла переместить его только туда. Интересно, в котором часу он туда явился? Почему интересно? Стоп-стоп, что-то тут есть... Ах, вот оно что! Левицкий открывал дверь ключом, а в запертой лаборатории кто-то ждал его. Мы думали, что Левицкий дал этому человеку ключ. Но ведь все могло быть иначе..." Линьков невидящими глазами смотрел на широкую спину Шелеста. Мысли проносились в его мозгу, обгоняя друг друга: "Да, теперь приходится иначе оценивать многие факты, раз в их ряду становится переход в прошлое. Ведь это факт... теперь это факт, хоть и невероятный с виду. А если Стружков ушел в прошлое, то уже существуют его поступки в прошлом, и они меняют настоящее. А мы, выходит, ничего не знаем об этих изменениях... и не узнаем никогда". Шелест гулко откашлялся и, держа перед глазами листок с расчетами, включил какой-то тумблер. На панели ЭВМ, вделанной в стену, начали перемигиваться короткие вспышки индикаторов - машина работала, заглатывая составленную Шелестом программу. Линьков вздохнул: "Хорошо бы задать этой многоглазой умнице свои вопросы! А нельзя. В нее не введешь ни характеры Стружкова и Левицкого, ни их взаимоотношения. Дана помощь ЭВМ рассчитывать нечего, а самому тоже, пожалуй, не справиться... Попробуем все же... Что и как могло произойти в прошлом после появления Стружкова? Достоверно, пожалуй, лишь одно: что вышел он из камеры тут же, в лаборатории, - ведь камера перемещается только во времени, а не в пространстве. Ну, а дальше сплошной туман! Неизвестно даже, в котором часу Стружков там появился. Целился-то он, конечно, на вечер - не раньше чем часов на семь, надо полагать, - и на такое время, когда в лаборатории не будет никого, кроме Левицкого... Да, но из показаний Чернышева можно заключить, что там все время кто-то был, вплоть до одиннадцати. Так, может, это и был Стружков? Ведь в одиннадцать часов выходил из лаборатории именно он... Постой, но все это, наверное, происходило уже на другой мировой линии, раз Стружков вмешался в прошлое?.. А кого же тогда видели Чернышев и Берестова? "Настоящего", "здешнего" Стружкова, который никуда не уходил и не переходил, а сидел в лаборатории? Но зачем он там сидел, какую роль играл в гибели Левицкого?.. Ну, и так далее - вся серия вопросов, на которые нет никакого разумного ответа! Ладно, допустим, что хронофизики ошибаются и никакого отклонения мировых линий не происходит, а все совершается на одной и той же линии. В конце концов, это лишь теоретические выкладки, экспериментально они не проверены. А тогда получается очень даже изящно и стройно. Стружкову никакой ключ не нужен - он просто выходит из хронокамеры и оказывается в лаборатории! Стройно-то стройно, а по сути нелепость: значит, так он там и сидел до одиннадцати и Левицкий при нем глотал таблетки, а ему хоть бы что? Да... но вообще-то конструкция заманчивая! Специально для авторов будущих детективов. Идеальное убийство при помощи хронофизики. Преступник проводит весь вечер в компании, создает себе непоколебимое алиби, а наутро переходит опять в этот вечер, делает то, что задумал, и возвращается обратно. Все! Попробуй его изобличить! А впрочем, тогда и следователи пойдут на ускоренные курсы повышения квалификации, прослушают лекции по хронофизике, получат служебные хронокамеры - и пошла гонка во времени! Преступник заворачивает одну мертвую временную петлю за другой, следователь тоже совершает фигуры высшего хронопилотажа... Картинка! Но с другими это когда еще будет, а вот я, похоже, стану первым специалистом по "хронопреступлениям"! Первохронопроходцем, что ли. На дело Левицкого будут ссылаться в учебниках криминалистики... Сошлются, как же! Обязательно сошлются! Так и скажут: дело это было до примитивности простым, но бездарный следователь Линьков не смог отрешиться от казенной рутины и мыслить в категориях хронофизики..." Тут Линьков разозлился на себя и решил во что бы то ни стало мыслить в категориях хронофизики. Минут пятнадцать он упрямо продирался сквозь дебри мировых линий, петель и двойников и с грехом пополам сконструировал из наличных фактов довольно стройную, хоть и безнадежно абстрактную схему. Мысленно оглядев эту конструкцию. Линьков покачал головой. "Логический кошмар! - думал он. - Высмеет меня Шелест и правильно сделает!" Но у него прямо язык чесался выложить все это Шелесту. И момент был как раз удачный - Шелест отвернулся от панели и рассеянно поглядел на Линькова, словно удивляясь, что он все еще здесь. - Игорь Владимирович, - неестественно громко сказал Линьков, - тут у меня одна версия наметилась... Шелест, тяжело ступая, прошел к столу Бориса. - Что за версия такая? - устало спросил он, садясь. - Изложите, послушаю... - Это, прошу учесть, так только, абстрактная прикидка... - начал Линьков. - Понимаете, Стружков мог прибыть в лабораторию... в прошлое, как раз в тот момент, когда Левицкий выходил. Ведь Чернышев говорит, что когда Левицкий вернулся, в лаборатории кто-то был. Так вот, возможно, это и был Стружков. - Это и есть ваша версия? - вяло спросил Шелест. - Это начало моей версии, - пояснил Линьков. - Разумеется, для этого мы должны допустить, что все события происходят на одной и той же мировой линии... - Он искоса глянул на Шелеста - не смеется ли тот. Шелест не смеялся. Он смотрел на Линькова немигающим взглядом и думал о чем-то своем. - Я понимаю, что психологически это не лезет ни в какие ворота, - продолжал Линьков. - Стружков и Левицкий не могли запутаться в такой, можно сказать, гангстерской истории... - Гангстерская история? Даже так? - чуть живее переспросил Шелест. - Да вы говорите, не стесняйтесь! В конце концов, любой вариант, даже самый сумасшедший, стоит проверить, если он отвечает каким-то фактам. - Фактам-то он отвечает, но вот людям... людям никак не соответствует! - Понятно. - Шелест усмехнулся. - Нам в физике легче - приходится иметь дело только с фактами. Вы, значит, попытались уяснить себе, что получается, если мы допустим, что загадочный незнакомец в лаборатории - это был Стружков? Один резон я вижу - показания Чернышева и Берестовой становятся понятными. Это, конечно, может соблазнить. - Соблазнить-то может, - со вздохом сказал Линьков, - но дальше логически приходишь к таким выводам, что остается только руками развести. - Понятно! Ведь нужно объяснить, зачем Стружкову понадобилось сидеть в запертой лаборатории. И почему его пребывание там окончилось столь трагически для Левицкого. - Вот именно! - подхватил Линьков. - Обычная логика ведет здесь к тому, что Стружков был заинтересован в смерти Левицкого, а этого я принять не могу. Можно рассматривать это лишь как чисто гипотетический случай. В гипотетическом случае два человека - назовем их А и Б - могли бы, скажем, находиться в скрытой вражде. Например, из-за ревности (Шелест поморщился), или из-за научной конкуренции. Скажем, А сделал открытие - крупное открытие, фундаментальное, - а Б по некоторым причинам считает, что имеет права на соавторство. Но А ему в этих правах отказывает. Утром двадцать первого мая Б узнает, что А умер при загадочных обстоятельствах; притом листки из записной книжки, где, очевидно, были записаны основные положения открытия, эти листки похищены. Что получается? Б должен благодарить неведомого помощника - ведь он теперь может без опасений присвоить себе открытие А! - История действительно получается гангстерская. - Шелест снова поморщился. - Но я не усматриваю тут разрекламированной вами логики... Стандартный уголовный сюжет... - Нет, логика тут есть, и даже, на мой взгляд, изящная, только с гнильцой... Ну ладно, выложу уж все по порядку! Но с условием, что все это мы анализируем чисто гипотетически. Шелест кивнул. - Надо полагать, что Б, - начал Линьков, - усиленно размышляет: кто мог похитить листки и для чего? Вскоре выясняется, что Б видели в вечер смерти А в лаборатории... А тут нужно сказать, что открытие А позволяет перемещаться во времени... Шелест быстро посмотрел на Линькова. - Это вы заключили из моих слов? - спросил он. - Видимо, я нечетко высказался. Стружков вполне мог сделать это сам... в принципе вполне мог! - Это уже другой вариант, другая версия... Допустим, что открытие все-таки не его, а Левицкого, но попадает к нему. Тут и начинается логика, которая скрепляет намертво всю эту вымышленную конструкцию. Б быстро соображает: с помощью машины времени я могу вернуться в прошлое и... убить А!.. Шелест криво усмехнулся. - Я же предупредил, что с характерами это не согласуется! - напомнил Линьков. - Но уж давайте доведем эту линию до конца! Б рассуждает так: раз меня видели там, значит, я там был. И это сделало меня хозяином открытия. Значит, теперь я должен сделать то, что все равно уже совершилось. Я обязан заполнить "дыры" в прошлом, иначе некому будет убить А... и открытия я не заполучу. Совесть можно успокоить весьма просто: ведь А уже умер, стало быть, речь идет об убийстве уже умершего человека. - Ну, положим, убивать-то все равно придется живого! - возразил Шелест. - Конечно! Это Б просто себя успокаивает. И вообще нельзя это принимать всерьез. Но все же эта дьявольская логика меня смущает. Не могу я ей ничего противопоставить. Дальше так. Алиби у Б непробиваемое: он весь вечер нарочно сидит в компании. Значит, двойник может орудовать вполне свободно. К тому же Б заранее знает, что все удастся, - ведь это уже произошло! - М-да! - хмыкнул Шелест. - Не знаю, как для преступника, но для следователя ситуация весьма соблазнительная! - Потом Б является в прошлое, - уже смелее продолжал Линьков, - убивает А, похищает его записку... Теперь он размышляет: что же делать дальше? Обратите внимание: находясь в прошлом, он уже знает все, что произойдет в ближайшие три дня! Знает, что его двойник, который в данный момент сидит в библиотеке, будет последовательно переживать все события, которые он, путешественник, уже однажды пережил, и что по истечении трех дней он придет к идее отправиться в прошлое. А для этого ему понадобятся чертежи открытия. Как же ему подсунуть эти чертежи? Линьков сделал эффектную паузу. Шелест с ироническим любопытством смотрел на него. - Он переписывает все в этот журнал! - с театральным пафосом сказал Линьков, указывая на лабораторный журнал. - А сам остается в прошлом - тайком, конечно. Ему нужно только прожить эти три дня - еще раз прожить! Потом его двойник отправится в прошлое, а сам он заявится к нам героем! А как же! Ведь он открытие совершил, он хотел другу помочь, отправился в прошлое, чтобы его спасти... Только не удалось ему! Линьков тяжело вздохнул. Искусственность конструкции назойливо лезла в глаза. Шелест насмешливо хмыкнул: - Ну, а как же он этого самого А... прикончил, разрешите узнать? Табуретом, что ли, трахнул? А с отравлением тогда как? - Не знаю! - с нарочитым равнодушием ответил Линьков. - Этого я толком не продумывал. Ну, мог он А, допустим, в ту же хронокамеру сунуть - это очень даже подходит для гангстерской истории... Нет, правда, в этом что-то есть! Представляете, в камере мощное магнитное поле, наш Б сует туда А, у того начисто смывает память, и он теперь как дитя - хочешь, корми его снотворным, а хочешь... Брр! - Линьков поежился. - Да, жуткое у вас воображение, Александр Григорьевич! - сказал Шелест. - Ну как, вы все высказали? - Все как будто... Так, детали некоторые остались. Например, как с хронокамерой быть? - А что с хронокамерой? - вдруг насторожился Шелест и почему-то обернулся к вычислительной машине. - Ну, в этом... гипотетическом случае, - задумчиво сказал Линьков, - "гангстер" Б, конечно, должен был предусмотреть, что ему нужно создать видимость неудачного путешествия в прошлое... Иначе начнутся расспросы: что он там делал, да почему... - Ну и что? - Да ерунда все это! - Линьков махнул рукой. - Все вместе - ерунда. Хоть и логично с виду, но, вероятно, я где-нибудь элементарную ошибку допустил... - А с камерой как же все-таки? - напомнил Шелест. - Он мог, скажем, отправить камеру обратно. Сам остался в прошлом, а камеру для виду отправил обратно: будто он тут же и вернулся и не сумел спасти А... Это я к примеру. А вообще-то все это бред! - Это, конечно, бред, - медленно сказал Шелест. - Но имеется тут один забавный фактик. Я вот посчитал сейчас на ЭВМ этот расход энергии... И получается, что в одном вы правы: камера действительно вернулась назад не пустая, а с нагрузкой! 8 Я медленно, с трудом выпрямился, разогнул замлевшую спину, спустил ноги с подставки. Непонятная тяжесть по-прежнему сковывала меня, давила со всех сторон, и казалось, что стоит мне пошевельнуться, как весь мир со стеклянным звоном разлетится вдребезги. Но все же я двигался, преодолевая эту странную тяжесть, и мир не разлетался вдребезги... этот мир, куда я попал. И вдруг я понял, что не знаю, куда попал, и не знаю, как это узнать. То есть, конечно, в прошлое, в этом у меня не было сомнений; но куда именно? Я открыл дверь камеры, вышел, неуверенно ступая, - ноги затекли, в них будто иголки торчали, минимум по сотне в каждой, - аккуратно прикрыл за собой дверь и остановился в проходе из технического отсека. Отсюда я видел столы, часть дивана - да практически видел всю лабораторию. Она была пуста и тиха. Меня почему-то пугала и обескураживала эта мертвая тишина, и я никак не решался выйти из прохода между пультом и хронокамерой, - стоял да стоял, весь напрягшись, как пойнтер на стойке. Я осознавал, конечно, что любые мои телодвижения не окажут сколько-нибудь заметного влияния на судьбу человечества в целом, но все же двигаться побаивался. Человечество в целом выдержит любое мое вмешательство, а вот здесь, в институте, я могу заварить такую кашу, что и не расхлебаешь. Эх, хорошо бы прямо сейчас, не сходя с места, придумать какое-нибудь элегантно-миниатюрное МНВ, в стиле героев Азимова! Выйти, например, сейчас в лабораторию, переставить графин с подоконника на стол - и спокойненько нырнуть обратно в камеру. И чтобы в результате этого Аркадий остался жив... Жаль только, что я понятия не имею, какое Минимальное Необходимое Вмешательство надо произвести в данном случае, да еще так, чтобы оно повлияло только на судьбу Аркадия... Судьбу человечества в целом я как-то не рвался переделывать. Раз уж Вечные, с их божеской властью, не смогли справиться с этим делом (Азимов это здорово объяснил!), так мне-то, в одиночку, и соваться нечего! На этот счет мы с Аркадием как-то провели весьма оживленную дискуссию. Аркадий прямо трясся от злости, ругал меня на чем свет стоит и орал, что если б ему такое подвернулось, так он бы... И что вообще я, по его глубокому убеждению, дуб, начисто лишенный воображения и любопытства, если могу отвергать такую блестящую возможность! Он так пылко обличал меня, будто мне и вправду предложили власть над миром, чтобы в темпе исправить все исторические ошибки человечества с железной гарантией на будущее, а я нахально ответил: "Да ну его, некогда мне, и голова сегодня что-то побаливает". Стоять и думать все же бывает полезно. Постоял я вот так, и в голове у меня что-то сработало, словно защелка соскочила в механизме. Все вокруг сдвинулось, а вернее, вдвинулось в свои реальные очертания. Время стронулось с места и пошло в своем обычном темпе. Мне даже показалось, что я слышу, как оно бодро и ритмично тикает где-то в районе моей левой верхней конечности. Я поглядел в данном направлении и обнаружил, что это тикают мои собственные часы фирмы "Восток", на восемнадцати камнях, хорошие, надежные часы, вполне пригодные для измерения времени, по крайней мере в пределах одного мира. Но даже и здесь, в другом мире, они хоть чуточку помогают ориентироваться. Например, сейчас на них одна минута двенадцатого; значит, уже шесть минут я вот так стою возле камеры... Ночевать я, что ли, собрался в техническом отсеке? Все вокруг выглядело теперь вполне реально и даже заурядно. Так, будто я прибыл на реактивном самолете куда-то далеко - ну, скажем, в Сибирь. В таких случаях ощущение времени ведь тоже путается: летел ты вроде и недолго, а попал в другой мир, и часы здесь показывают другое время, куда более позднее, чем твои, - ты за три-четыре часа полета прожил, выходит, целый день, тут люди с работы уже идут. Словно кто-то ножницами, аккуратненько так взял да вырезал из твоей жизни несколько часов. Хотя ты и понимаешь, что все в порядке, а просто здесь другой часовой пояс. "Ну пошли!" - сказал я себе, решительно шагнул в лабораторию и огляделся. Это - прошлое? Может быть, даже измененный мир? Поди догадайся! Все знакомо до мелочей, все привычно. Столы, табуреты, диван... вот и белоснежный красавчик пульт светит зеленым кошачьим глазом индикатора готовности, и стеклянная стена хронокамеры привычно тускло мерцает среди электромагнитов. Если б не торчала громадная подставка в центре камеры, можно было бы подумать, что весь этот переход мне просто приснился. Я встряхнулся, как собака, вылезшая из воды. Неужели я действительно уже прожил однажды это время, уже видел то, что здесь только еще будет через час, завтра, послезавтра? Да нет, что это я? Того, что будет _здесь_, в этом мире, я, конечно, еще не прожил. Этот мир только возникает, новая мировая линия только-только начинает ответвляться от прежней, я стою у ее истоков, и от моих действий теперь зависит, насколько сильно она отклонится... Ах, чтоб тебе! Выходит, я в ответе за то, как сложится эта история? Я лично? Ничего себе... Но пока отклонение мировой линии имеет чисто принципиальное значение, никак не практическое. В ближайшие часы мне, наверное, предстоит увидеть примерно то же, что было в _том_ двадцатом мая, наблюдать тех же людей, те же события... Да, кстати, а где же они, эти люди и эти события? Я вдруг понял, что налицо явное неблагополучие. Который здесь час? Только что пролетел самолетик аэроклуба. Занятия секции парашютизма начинаются в семь... Допустим, что сейчас половина восьмого... ну, четверть восьмого! Тогда где же Аркадий? Опять куда-то ушел? Куда, интересно? Что это ему на месте не сидится, да еще в такой вечер? И того, второго, тоже не видать, и вообще все тихо-мирно, будто никакой трагедии даже не намечается... Странно. Очень странно. Допустим, они вот-вот вернутся или Аркадий один придет. Но время-то уж очень позднее! Ведь эксперты сказали, что снотворное было принято часов в шесть, если не раньше. Может, я все-таки не в тот день попал? Эта вредная камера могла меня зашвырнуть и подальше, и поближе, не посчитавшись с моей программой, - я ведь даже контрольную проверку не провел... Вообще в камеру-то я полез, а не успел подумать, как смогу определиться во времени и как буду спасать Аркадия. А если б я вышел из камеры и сразу увидел, что Аркадий лежит на диване уже полумертвый? Что я стал бы тогда делать? Ну, положим, тут и думать особенно нечего, я же не врач, - вызвал бы "скорую помощь", это элементарно. А может, и сейчас стоит вызвать, заблаговременно, покуда кандидат в самоубийцы где-то разгуливает? Да нет, чепуха это, как он может разгуливать, приняв снотворное, он же максимум через полчаса после приема уснет. И по идее, именно здесь, на диване. Значит, либо он таблеток еще не принял, либо это вообще не тот день... Что же делать? До чего дурацкое положение! Рвался я в прошлое, спешил изо всех сил, мучился, голову ломал - и все для того, чтобы бессмысленно стоять на пороге технического отсека и заниматься пустопорожними рассуждениями? Как-то мне путешествие во времени иначе рисовалось... содержательнее, что ли... Я досадливо поморщился и решительным шагом наискось пересек лабораторию. Ну вот, и ничего особенного, вот и прибыли в прошлое и сейчас займемся делом... В институте, наверное, пусто, а если кто и остался, то намертво засел у себя в лаборатории. А кто остался-то? Если это двадцатое мая, то Ленечка Чернышев определенно существует неподалеку. Не могла же действительность уже так сильно измениться, чтобы Ленечка не сидел по вечерам в своей дорогой лаборатории! Ну, это потом; сначала для порядка обследуем нашу лабораторию. Я начал методично, по квадратам осматривать лабораторию. Пульт все так же старательно и преданно следил за мной зеленым глазом индикатора готовности. Молодец пульт, ждет, старается, хоть и не понимает, что к чему... Ничего, друг, не сердись, я и сам не очень-то понимаю. Хронокамера стоит важная и надутая, с сознанием исполненного долга. И правильно: потрудилась ты сегодня, голубушка! Шутка сказать - почти девяносто килограммов живого веса перебросить, без всякой тренировки, прямо после наших жалких брусочков!.. Обследуем подоконник... Чисто, пусто - ни соринки, ни бумажки. Перейдем к столам... Мой стол чистый, все убрано. Неужели это я такую аккуратность проявил?.. Стол Аркадия... Ого! В пепельнице окурки! Сейчас мы, до методу Шерлока Холмса, приглядимся к ним... Окурки все сигаретные, с фильтром - такие Аркадий курит. Два окурка чуть тлеют - их небрежно ткнули в пепельницу и не до конца загасили. Значит, курили двое... значит, я вроде правильно попал. Но кто же это был с Аркадием? Совершенно непонятно! Ну-ка сопоставим... В начале шестого кто-то ждал Аркадия в лаборатории, встретился с ним... они о чем-то говорили... Сейчас примерно восемь - а может, семь? - и они куда-то вышли... Значит, Аркадий должен вот-вот вернуться. Постой, а как же я? Ничего не понимаю! Неужели я проторчу здесь до одиннадцати - до одиннадцати по здешнему времени, - а потом преспокойно уйду и брошу умирающего Аркадия? Нет, что-то тут определенно не клеилось. Но я не мог понять, что и почему. А понять мне надо позарез, иначе я черт те что могу натворить. И даже не узнаю, к чему это приведет. Тут я с досады стукнул кулаком по столу Аркадия, по листку чистой бумаги, который лежал с краю. Под бумагой что-то было! Что-то скользнуло под кулаком, бесшумно рассыпалось, развалилось... Я поспешно схватил листок - и остолбенел, держа его в руке. На столе лежала записная книжка Аркадия, в том самом неистребимом красном переплете. А рядом с ней - маленькие, узенькие оранжево-голубые пачечки... Я глядел на эти пачечки, не веря своим глазом. Вот они. Мирно лежат рядом с записной книжкой. Аркадий куда-то вышел и на всякий случай прикрыл их бумагой. И запер дверь... Или нет? Я подошел к двери, потрогал - нет, не заперта! Как же это? Может, я все-таки попал в другой день? Снотворное Аркадий мог достать заранее... даже наверняка достал заранее, а не в тот же самый день. Но и открытая дверь ничего не доказывает. Известно, что дверь была заперта сразу после пяти и оставалась запертой минут двадцать. И еще известно, что Аркадий в это время куда-то уходил из лаборатории. А выходил ли он позже и запирал ли при этом дверь, никто не знает. Вот только время уж очень позднее, - по идее, Аркадий должен был давно уже проглотить эту дрянь, а не разгуливать где-то... Что же делать, ну что же мне делать! Идти его искать? Я вернулся к столу и с ненавистью посмотрел на аккуратные пачечки. Подумать только! Я до сих пор никак не мог поверить, что Аркадий покончил самоубийством. Я даже целую теорию сочинил, - из ничего состряпал демонического эксплуатационника и яд в роскошном импортном напитке. И все впустую. Аркадий, значит, вернулся в лабораторию и аккуратненько слопал всю эту пакость? И преспокойно лег на диван и стал дожидаться, когда настанет сон... сон, который незаметно для него перейдет в смерть?! Немыслимо! Почему, зачем? Стой! А записная книжка-то! Записка Аркадия! Я схватил записную книжку