, открыл ее поближе к концу. Ну, что же это? Расчеты, расчеты... чей-то телефон сбоку записан... а под конец - пять чистых листков. И все, и ничего кроме! Значит, Аркадий вот-вот явится сюда и напишет записку, а потом примется за таблетки? Потом уснет, и тогда кто-то придет и вырвет листки из записной книжки? Кто? И зачем? "Ну, погодите вы! - подумал я, разъяряясь. - Я вам покажу, как травиться! Я вам покажу, как письма воровать! Вы у меня побегаете! - Я сгреб пачечки, завернул в листок бумаги и, злорадно ухмыляясь, засунул поглубже во внутренний карман куртки. - Ну, Аркашенька, поищи теперь таблеточки! А если тебе уж так не терпится помереть, придумай что-нибудь другое!" Тут я запнулся и тревожно подумал: а что, если он и вправду придумает? Но потом рассудил, что ничего Аркадий не станет делать, пока не выяснит, куда девались таблетки. И самоубийство не состоится - по крайней мере, сегодня. Дело сделано, и не двинуть ли мне поскорей обратно? Нет, нельзя. Ничего я еще не выяснил, да и самоубийство может состояться не сегодня, так завтра. Нельзя мне в хронокамеру... а жалко! Думая об этом, я машинально оглянулся на хронокамеру, на пульт - и вдруг похолодел, прямо обледенел весь, от кончиков пальцев до корней волос! Зеленый глазок на пульте погас! Что это значит? Что же это значит? Ведь он был включен на автоматику! Постой... где включен? В будущем, из которого я прибыл. Так-так... В будущем, на три дня вперед стоит этот же самый пульт. Я его сам включил на автоматический возврат хронокамеры. А он взял да отключился. Как же это?! Он же не мог отключиться сам, по собственному почину! Никак он не способен на такое самоуправство! Постой! Сам-то он, конечно, не способен, а вот под моим воздействием... Я ведь забрал таблетки и этим, вероятно, отклонил линию, и мои действия - сегодняшние, здешние - уже начали, пожалуй, влиять на дальнейший ход событий. От моих действий, как от камня, брошенного в воду, расходятся круги, все дальше, все шире, захватывая в свою орбиту другие события, мне пока неизвестные. И через три дня мир окажется не совсем таким, каким я его оставил. И значит, пульт там не будет включен - видно, некому там будет его включить. Ясно... А неясно вот что: разве будущее может повлиять на прошлое? Однако тут же я сообразил, что вообще-то, конечно, не может, но как раз в данном уникальном случае это возможно, потому что включенная хронокамера связывает общим каналом два момента времени - настоящий и будущий. Она как бы одновременно существует и тут, и там. И если там, в этом загадочном будущем, пульт почему-то отключился, то он должен отключиться и здесь. Интересно, а где ж теперь та мировая линия, на которой я все время жил? Получается так, вроде свернул я на углу не в ту сторону, пошел по новому маршруту, и не видна уже прежняя, хорошо знакомая улица, и вернуться туда нельзя, и даже крикнуть "Прощайте!" нельзя, - те, кто остался там, не услышат и не ответят. Прежний твой мир не исчез, но ты исчез из него и для него. Все осталось там по-прежнему, и камера стоит, и пульт тебя дожидается... только никогда уже не дождется. Теоретически это понятно, а эмоции бунтуют, примитивное чувство реальности возмущается: ну как это могут существовать в одном и том же месте минимум два разных мира?! Да и не очень-то они разные - в общем, все на один манер, с некоторыми вариантами... А может, вся эта теория насчет отклоняющихся мировых линий никуда не годится? Может, изменяя реальность при переходе во времени, мы попросту аннулируем ее, эту прежнюю реальность, и заменяем другой, уже измененной? Нет, постой, как же так? Я ведь только что был в одном времени, а попал в другое. Это же ясно: там была ночь, тут - вечер. И окурков в пепельнице там не было и не могло быть: я же не курю, а Аркадий... Я бессмысленно поглядел на пепельницу. Да, но это никакое не доказательство. Я сравниваю разные точки на одной и той же линии... разно расположенные во времени, но существующие одновременно... Постой, а пульт! Почему тогда погас пульт? Нет, и это ничего не доказывает... или, вернее, доказывает, что я уже изменил реальность... Нет, не так... нет, я окончательно запутался! И вообще, сколько можно стоять и бесплодно теоретизировать? Этим вполне можно было и там, у себя, заниматься, а здесь действовать надо! И в первую очередь надо разыскать Аркадия. Где он, в самом-то деле, слоняется! Двигаться надо в направлении зала хронокамер, это элементарно. Какие-то дела в том районе у Аркадия определенно были... Я решительно распахнул дверь лаборатории. Увидит меня кто - ну и пускай! Чего мне бояться? Увидят, так примут меня... за меня же! Одет я так же, постареть за три дня не успел. Никому даже и не приснится, что я Борис, да не тот. Вдруг я вспомнил о чем-то... о чем же это? Нет... скользнуло и исчезло - не поймаешь, не удержишь. Ну, ладно... Я выглянул в коридор - никого нет. Я осторожно прикрыл дверь лаборатории и зашагал к боковой лестнице - той самой, где недавно, часа два-три назад, но в том, прежнем мире, Нина повстречала Аркадия... Подумать только: там опять кто-то был! И не один. Прямо не лестница, а Бродвей какой-то... Я прижался к стене, осторожно выглянул на лестницу - и тут же попятился. Внизу стояли двое. Я изо всех сил напрягал слух, стараясь разобрать, о чем они говорят. Хотя особенно напрягаться и не стоило - в институте было абсолютно тихо, а узкий туннель лестницы отлично работал как рупор, донося до меня каждый звук. Но они молчали. Стояли и молчали. Это меня совсем уж с толку сбило. Нашли тоже время и место для лирического молчания! Наконец чиркнула спичка, потом что-то затрещало. Вроде бы спичечный коробок сломали. Потом кто-то из них кашлянул, и я отчетливо услышал голос Аркадия: - Ну что ж, пошли в зал! - Угу, - буркнул тот, другой. Внизу скрипнула дверь. Я крадучись спустился по лестнице. Пока ничего не прояснилось. Надо бы пробраться в зал хронокамер, понаблюдать. Была еще одна причина, по которой мне хотелось сначала все разглядеть как следует. Я все побаивался, что наткнусь... ну, на самого себя! Ведь недаром же видели меня в институте вечером двадцатого мая! Конечно, эта история меняется с каждым моим шагом и все больше расходится с той, прежней, но не может же она сразу во всем измениться! Если загадочным гостем Аркадия был именно я - какой-то другой "я", - то мои теперешние действия вряд ли успели изменить столь существенный факт. А встречаться с самим собой и из первоисточника выяснять, какова же моя роль в этой истории, мне определенно не хотелось. То есть в случае чего никуда не денешься, конечно... Я тихонько, на цыпочках пробежал по коридору нижнего этажа. В конце коридора была дверь с тамбуром - она выходила во двор, к эксплуатационному корпусу; я стал в тамбуре и сунул носок туфли в дверь, чтобы она оставалась чуть приоткрытой. Сквозь узкую щель я видел весь коридор и дверь зала хронокамер. Сейчас они выйдут, наверное. Уж тут-то я их разгляжу как следует: в коридоре светло... Дверь зала медленно приоткрылась. Сердце у меня гулко стукнуло и полезло вверх, к самому горлу. Из зала вышел только один человек. И это был Аркадий. Я отчетливо видел, как он прижмурился, - в зале, наверное, было темновато и яркий свет резанул ему глаза. Он постоял у двери, будто задумавшись о чем-то. Лицо у него было не то озабоченное, не то печальное, - нет, скорее хмурое... жесткое и хмурое. Сердце у меня колотилось так громко, что я невольно прижал его локтем - испугался, как бы Аркадий не услышал. Теоретически я был вполне готов встретить здесь, в прошлом, живого Аркадия, - да ведь в расчете на это я и затеял всю историю с переходом. Но сейчас, когда живой Аркадий оказался в десяти шагах от меня, я еле на ногах устоял, даже за стенку уцепился, чтобы не упасть. Шестьдесят часов назад я видел Аркадия мертвым, а сейчас он как ни в чем не бывало стоял в коридоре - хмурый, злой, но живой! И сигарета, как всегда, торчит в углу рта, и глаза чуть прищурены, и смотрит он словно куда-то внутрь себя... Ну полное впечатление, что у Аркадия какой-то важный эксперимент не ладится! Вся моя злость на него пропала, мне хотелось крикнуть во весь голос: "Аркадий!" - и броситься к нему... Но я остался в своем укрытии, а Аркадий повернулся и, слегка сутулясь, пошел обратно к боковой лестнице. Я выпрямился и вздохнул посвободней. Я даже злорадно ухмыльнулся, потрогав карман куртки: "Иди, иди! Войдешь в лабораторию и приятно удивишься!" Но тут же острая боль сжала сердце: ведь это Аркадий стоял и думал, что пора ему идти умирать! Мне страшно захотелось догнать Аркадия, прижать его к стенке, добиться истины... Но я понимал, что это будет неразумно. Сейчас надо заняться в первую очередь "незнакомцем". С Аркадием я еще успею поговорить, он пока жив и невредим и минимум на полчаса имеет занятие - выяснить, куда девались таблетки. Запасной порции у него, конечно, нет. Вообще непонятно, где мог Аркадий раздобыть такую уйму снотворного, оно же по специальным рецептам выдается... Ах да, Мурчик! Не иначе как Аркадий к ней подкатился по старой памяти! То-то она вчера так разволновалась, когда я заговорил о снотворном, прямо голос у нее дрожал... Я на цыпочках двигался к залу и все ожидал, что вот-вот скрипнет дверь, - тогда я срочно эвакуируюсь обратно в тамбур. Но дверь не скрипела и никто из зала не выходил. Да что же он там делает, что вообще там можно делать, в этом, еще мертвом зале, среди всякого хлама и мусора?! Я уже был сыт по горло всеми этими тайнами пещеры Лейхтвейса. Вот пойду сейчас и добуду интервью у этого типа, кто бы он ни был - хоть и я сам, мне уже все равно! Пора установить, кто есть кто и кто откуда. Тут у меня снова что-то ворохнулось в мозгу... тяжело так, неуклюже. Я даже приостановился, прислушался, держа одну ногу на весу. Нет, затихло опять, упряталось... Ну ладно, потом додумаю, сейчас все равно некогда! Я стоял уже у самой двери в зал хронокамер. За дверью была тишина. Абсолютная тишина. Я приложил ухо, прислушался - ни звука не слышно. Спать он там устроился, что ли? Я осторожно потянул дверь на себя, она скрипнула, открылась; полоса света из коридора легла в полумрак зала, я увидел беспорядочно наваленные обрезки труб, дикую путаницу кабелей, черную, тускло поблескивающую тумбу трансформатора... Никакого человека я там пока не разглядел. Но он-то меня должен был отлично видеть, я ведь стоял на свету! "Вот врежет он мне сейчас чем-нибудь по башке!" - с неудовольствием подумал я. Но все же распахнул пошире дверь, шагнул через порог и торопливо огляделся. Никто мне ничем не врезал. И вообще в зале вроде никого не было. Если б этот неизвестный посетитель попробовал спрятаться, я бы непременно услышал - тишина стояла мертвая. Окна зала выходили в дворик между главным зданием и эксплуатационным корпусом, перед ними росли высокие кусты сирени, поэтому тут было темновато даже днем. Я щелкнул выключателем у двери - вверху загорелись белые нагие огни больших лампочек, развешанных по всему потолку на еле закрепленной проводке. Ералаш в зале был просто ужасающий, мне даже непонятно стало, как сами-то монтажники пробираются сквозь эти строительные джунгли. Но спрятаться тут было негде, разве что в глубине зала, за хронокамерами. Они стояли, все три в ряд, у задней глухой стены - высоченные кубы, раза в три больше нашей лабораторной. Четвертую монтажники еще не поставили, только фундамент под нижний электромагнит подвели. Так что же он, действительно за хронокамерами спрятался? Ладно, пошуруем там. Я поднял обрезок тонкой трубы длиной более метра и начал пробираться к хронокамерам, путаясь в кабелях и расталкивая грохочущие трубы. За хронокамерами тоже никого не было. Да что ж это, в самом деле? Сквозь канализацию он, что ли, просочился, как Кристобаль Хунта у братьев Стругацких? В хронокамеры, может, заглянуть? Да чего в них заглядывать, они все насквозь видны, там мышь не спрячется... Нет, постой, третья хронокамера вся завалена... щиты какие-то, подставки... Щиты будто нарочно так поставлены, что со всех сторон загораживают середину камеры. Я рванул дверь хронокамеры. Она открылась неожиданно легко и бесшумно, и я ступил на порог. Ну и здоровенная же хронокамера! В ней кабинет вполне можно оборудовать. - А ну выходи! - негромко, но отчетливо сказал я. - Быстренько, быстренько давай! Некогда мне с тобой... Вдруг что-то мягко толкнуло меня в спину. Я покачнулся, невольно шагнул вперед, чтобы удержаться на ногах, споткнулся о щит, упал... Что же это? Он, выходит, там был, в зале?! Я вскочил и обернулся к двери, чтобы увидеть его. Дверь была закрыта. За ней никто не стоял. Мне вдруг стало невыносимо тяжело, - что-то сдавило сердце, в глазах потемнело... нет, побагровело. Дрожащий багровый свет залил всю камеру... Или это мне показалось? Я медленно, с трудом повернулся в этом тяжелом красном сумраке и увидел сквозь двойное стекло передней стенки странное, какое-то перекошенное лицо Аркадия. Я хотел кинуться к нему, но не мог даже шевельнуться. Багровый туман сгустился, лицо Аркадия растаяло в этом тумане, и я ничего больше не видел... Что-то твердое и острое врезалось мне в правое бедро, что-то больно давило на шею. Я осторожно пошарил вокруг... Кусок металлической трубы... фанера... Я открыл глаза. Да ведь это все те же щиты и подставки. И еще кусок трубы, который я прихватил для самообороны. А я лежу на всем этом, как факир на гвоздях... Даже странно, что болит только бедро и шея!.. Я оперся на правую руку и рывком, с большим усилием встал. Неудачно встал - прямо скажем, неаккуратно: под ногами что-то перекатилось, я ударился плечом о щиты, они дрогнули и медленно, будто раздумывая на ходу, начали разваливаться и падать. Я взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но щиты, перед тем как грохнуться на пол, мстительно саданули меня по щиколоткам. Я тихо взвыл от боли и почти упал на дверь. Дверь услужливо распахнулась под тяжестью моего тела, и я вывалился наружу под злорадный грохот щитов и подставок. - "Герой эпохи, путешественник во времени! - обличал я себя, поднимаясь и старательно стряхивая пыль с локтей, колен и прочих частей тела и одежды. - На пленочку тебя бы заснять, вот фильмик получился бы потомкам в назидание, а также и для увеселения! Ты бы хоть на момент, для фотографии, принял какую-нибудь достойную позу! То торчишь на подставке, скрючившись в три погибели, как сонная курица на насесте, то тебя кто-то швыряет в камеру, как слепого кутенка в воду, то ты начинаешь изображать Дон-Кихота от хронофизики и терпишь позорное поражение в схватке с подставками и щитами! Скандал! Повезло тебе, что нет рядом кинооператоров, они бы тебя запечатлели..." Кончив бормотать и отряхиваться, я медленно разогнулся и поглядел вокруг. Ничего я не увидел. Прежде всего потому, что было совсем темно. Только слабый свет лампы над входом в эксплуатационный корпус, пробиваясь сквозь кусты сирени, освещал небольшое пространство у окон. Ночь. Который же это час? Я посмотрел на светящиеся стрелки своих часов. И даже глазам не поверил: стрелки показывали двенадцать минут первого! Ничего не поймешь! Спал я, что ли, в камере? Или без сознания валялся? Когда я выходил из тамбура, на моих часах было двадцать три минуты двенадцатого. На осмотр зала ушло минут пять-шесть самое большее. Значит, минут сорок - сорок пять у меня просто пропало неизвестно куда. И почему так быстро стемнело? Может, здесь было не начало восьмого, как я думал, а, скажем, около девяти? Парашютная секция занимается часа два, самолетик мог уже возвращаться с занятий, когда я его заметил... Может, тогда правильно стемнело за сорок минут? Ночь если темная, безлунная и небо облачное... Я что-то не мог припомнить, новолуние сейчас или нет и какая была погода двадцатого мая. Да и вообще здесь, в этом мире, и погода, пожалуй, могла измениться. Нет, все же не могло так быстро стемнеть! Главное, что не девять было, когда я в зал входил, - солнце еще вовсю светило в коридоре... Ну, допустим, что стемнело все же по правилам. Но куда же девалось мое личное, на моих часах отмеренное время, мои законные сорок минут? Может, я потерял сознание? Но почему, спрашивается? Толкнул меня кто-то, кажется, - так ведь мягко толкнул, это я просто от неожиданности упал или оттого, что споткнулся. И по голове меня вроде бы никто не бил, а почему-то вдруг все мутиться начало перед глазами, какой-то красный туман ни с того ни с сего... Вообще непонятно, кто же это меня толкнул, если в зале абсолютно никого не было? И Аркадий... Ведь не примерещилось мне, я уверен, что видел его лицо - странное какое-то лицо, перекошенное не то ухмылкой, не то гримасой... зловещее даже... Ну ладно, насчет выражения лица я мог еще ошибиться, не разглядеть, но что видел я именно Аркадия, а не кого другого, это уж точно! Неужели это он меня и толкнул, а потом обежал вокруг хронокамеры, чтобы полюбоваться, как я там барахтаюсь среди щитов и подставок? Ведь на дверь я поглядел сразу - там никого не было. Но зачем бы Аркадию толкать меня? Запереть он меня, что ли, хотел в хронокамере? Так ведь дверь осталась, по-видимому, открытой... Или нет? И куда девался все же тот, второй? Кто он такой? Зачем пришел и куда исчез? Другого-то выхода из зала нет. А окна были закрыты, я специально проверял, - да, закрыты, ручки шпингалетов завернуты до отказа. Так куда же он девался? Выскочил, пихнул меня и опять сквозь землю провалился? Если б он меня попытался убить, это все же было бы понятней: хотел избавиться от свидетеля, допустим... А может, меня все же чем-то саданули по черепу? Я осторожно ощупал голову - нет, шишки и ссадины отсутствуют, нигде ничего не болит, только муть какая-то в голове. "Снотворным, что ли, меня угостили?" - подумал я вдруг и, хотя мысль была совершенно идиотская, судорожно схватился за карман. Нет, конечно, пачечки лежали на месте. Нет, самое главное - Аркадий! Что бы со мной ни случилось, он ли, не он ли был виноват в этом, но как он мог уйти и бросить меня: лежи, мол, Борька, пока не очухаешься! Видел же он, что я падаю! Объяснение, пожалуй, одно: Аркадий боялся, что я увижу этого "незнакомца", полезу выяснять отношения, чему-то помешаю. Вот они что-то со мной и сделали, чтобы временно обезвредить. Допустим, какой-то дурманящий газ напустили в камеру... для этого и понадобилось затолкнуть меня туда, в небольшое замкнутое пространство, где концентрация газа будет достаточно высокой... Откуда газ? А я почем знаю? Может, "незнакомец" где-то раздобыл... Я почти бегом кинулся из зала. Только очутившись в коридоре, я сообразил, что за сорок минут в зале многое изменилось... то есть, может, и не очень многое, но путь к двери безусловно был расчищен, мне не пришлось снова карабкаться через всякие завалы. Неужели это Аркадий со своим дружком в срочном порядке облегчил жизнь монтажникам? Впрочем, может, не монтажникам, а самому себе, раз у него завелись какие-то дела в зале хронокамер. Что ж это за дела все-таки, если из-за них... Я резко затормозил у самой лестницы. Чего это я, собственно, так разлетелся? Ждут меня там не дождутся, что ли? Если уж они с ходу газом меня угостили, то по второму разу неизвестно чего и ждать... По лестнице я шел медленно, цеплялся за стену, чтобы ступать полегче, не скрипеть. Поднявшись до середины, решил постоять и послушать. А заодно и подумать малость. Что-то решительно не клеилось во всей этой истории! Например, как это они так сразу сообразили затолкать меня в камеру и пустить туда газ... Ну и замысел вообще-то! И откуда взялся газ? Ждали они меня, что ли? Если действительно ждали, тогда, значит, это все же временная петля. И тогда я не случайно сообразил и решил все это именно сегодня... Обидно что-то получается, - вроде и не сам я соображал и решал, а зацепила меня петля времени и поволокла, как бычка на веревочке... И вдруг мне все стало ясно. Не было никакого газа (ну и здоров я сочинять, ничего не скажешь!), не было, конечно, и незаметных ударов по моему драгоценному черепу. А просто Аркадий со своим дружком запихнули меня в хронокамеру и куда-то вышвырнули из ихнего времени, чтобы я у них под ногами не путался. Какого "меня" они имели в виду, это неизвестно, но, так или иначе, я им мешал... Мешал спокойно глотать таблетки, ну что ты скажешь! Вот они меня и выбросили куда-то: катись, милочек, ты нам тут совсем без надобности! Я до этого мог бы и раньше додуматься - видел же, что и стемнело как-то ненормально быстро, и в зале почему-то прибрано и убрано. Но я ведь был совершенно уверен, что хронокамеры в зале не подключены. Зря был уверен, оказывается! Значит, Аркадий все эти дни ходил не в эксплуатационный корпус, а в зал хронокамер. И дружок его, должно быть, из монтажников... эксперимент они вместе готовили... Так-так! Аркадий, значит, тоже нашел возможность перехода во времени! Принцип решения у него, по-видимому, другой какой-то, даже по световым эффектам видно... Наверное, не такой наивный и простодушный, как у меня, что-нибудь посложнее, позаковыристее. Аркадий любит хитроумные штучки, да ему и карты в руки, он ведь теоретик, а я... Хотя постой... Может, у меня наивней, но лучше? Чего это я, спрашивается, сорок минут без памяти провалялся после "ихнего" перехода? Может, это у них такое побочное действие получается, за счет высокой сложности? Тогда я за простоту и наивность. А может, дело в том, что я в момент перехода вел себя, так сказать, нетипично: валялся на полу хронокамеры, вскакивал, вертелся туда-сюда? Вообще-то даже удивительно, что я отделался обмороком. Нет, все-таки это ужасающее свинство - вот так швырнуть человека в хронокамеру и, ни словом не предупредив, включить поле! С ума они сошли! Или уж Аркадий создал такое идеально однородное поле, что в камере хоть гопака пляши - все равно перейдешь целиком и без дефектов? Похоже, что так... То-то и дверь камеры так легко открывалась! А я вывалился оттуда, словно куль с картошкой, и даже не сообразил, как это дверь могла открыться... А как, в самом деле? Может, я, когда упал на дверь, придавил ручку? Однако же история! Никогда я не поверил бы, что Аркадий способен запихнуть меня в хронокамеру и швырнуть куда попало... Э, мало ли что! Когда меня спросили три дня назад, мог ли Аркадий покончить самоубийством, я что ответил? Только и твердил: нет, не мог он этого сделать! А теперь... И все же с хронокамерой дело туманное. Могло быть и так: Аркадий обнаружил, что таблетки исчезли, кинулся обратно в зал, чтобы сообщить это компаньону, а тот пока что взял да и запихнул меня в камеру! Аркадий прибежал в момент "старта" - и, естественно, остолбенел. Зловещая гримаса на его лице могла относиться вовсе не ко мне, а к компаньону. От этой гипотезы у меня как-то легче на душе стало, и я бодро зашагал по лестнице. Ну да, теперь понятно, почему Аркадий исчез, почему не стал меня дожидаться: где же он будет меня ждать, когда я уже в другом мире, на другой мировой линии... Стоп-стоп! А теперь-то что происходит? Ведь я же опять создаю новую мировую линию! Шагаю по лестнице - и создаю линию, и отклоняю ее от прежней. Ох и неуютно мне стало от этой мысли! Не хотелось мне создавать никаких линий! Мне бы обратно, на прежнюю, на мою вернуться... Только не видать мне больше этой "моей" линии никогда... Я подошел к нашей лаборатории, оглянулся - не идет ли кто, - сунул ключ в замочную скважину. И вдруг меня холодным потом облило от страха! Что, если эти паршивцы швырнули меня всего часа на три-четыре вперед? Что, если это ночь с двадцатого на двадцать первое и там, за дверью, лежит мертвый Аркадий? Умерший не от снотворного, а от чего-нибудь еще... или все же от запасной порции таблеток... Я попытался наспех прикинуть, возможно ли это, но ничего не смог сообразить, а торчать в коридоре, держа ключ в двери, было глупо и опасно. Я повернул ключ - дверь бесшумно открылась. Я нашарил выключатель, щелкнул... Диван был пуст. Лаборатория - тоже. Все было пусто, чисто, прибрано. На столах ни бумаг, ни окурков, ни записных книжек. Делать мне здесь было совершенно нечего, с порога видно, что даже и входить незачем. Протягивая руку, чтобы повернуть выключатель, я почти машинально глянул на хронокамеру. Моей подставки в ней не было! То есть как же это так? Ведь, по идее, она должна быть! Или я уж совсем запутался? Я глядел на пустую хронокамеру и с места не мог сдвинуться. Вообще я что-то стал застывать на каждом шагу с тех пор, как прокатился по времени. Мне это уже надоело. Шаг сделаю, а потом стою и мучительно соображаю, куда же это я шагнул и куда шагать дальше. Но, с другой стороны, что же делать? Шагать не думая? Беда в том, что ничего я так и не смог обдумать, а теперь, по милости Аркадия, и вовсе запутался в этих мировых линиях... Переместить хронокамеру (вернее, ее содержимое) обратно, в двадцать третье мая, никто не мог - она уже не принадлежала тому миру, который я покинул. Так что вроде бы и подставке полагалось оставаться на месте. Однако ее нет. Почему? Остаются две возможности: либо опять что-нибудь изменилось в будущем и кто-то "оттуда", "сверху", выволок мою камеру из прошлого, либо я сам проник еще глубже в прошлое, туда, где моя хронокамера с большой подставкой вообще не появлялась. Меня даже в жар бросило, и дышать трудно стало. Я пересек лабораторию, распахнул окно, вдохнул прохладный ночной воздух. Стало легче, я немного успокоился. Ну ее, эту подставку, не интересует она меня совсем, и вообще ничто меня уже не интересует, а о хронофизике я без содрогания думать не могу! Вот пойду сейчас домой и завалюсь спать, мотайтесь вы себе как хотите по времени, а я больше с места не сдвинусь!.. Я вышел из лаборатории, повернул к боковой лестнице. И вдруг мне показалось, что все это уже было. Так же я размышлял, стоя у двери, так же свернул направо и... Я вдруг вспомнил! Вспомнил - и оглянулся... Показалось мне или вправду кто-то сейчас прошмыгнул мимо нашего коридора к главной лестнице и скользнул по мне испуганным взглядом? Я не повернул назад, не вышел в главный коридор, чтобы выяснить, было это на самом деле или почудилось мне. Но я уже понял! Это ведь в точности повторялись те события, о которых рассказывали Нина и Чернышев! Только что я стоял у окна нашей лаборатории, у окна, выходящего на улицу, и свет фонаря падал мне на лицо. Теперь я вышел из лаборатории и пошел к боковой лестнице... И кто-то, проходя мимо нашего коридора, увидел меня в эту минуту. Я снова проделал все то, о чем с недоверием и изумлением узнал сегодня днем в том, прежнем мире. Правда, мои часы показывают более позднее время, но, может быть, в этом мире сейчас именно без пяти одиннадцать? Но нет, это же невозможно! Это просто какое-то случайное совпадение! Ведь в том двадцатом мая, которое видели Нина и Чернышев, я около одиннадцати сдавал книги в библиотеке, а Аркадий лежал без сознания, уже полумертвый! Если какой-то Борис Стружков и побывал двадцатого мая вечером в лаборатории - в том мире! - то это был не я, а другой Борис Стружков: я ведь об этом ничего и не знал, пока Нина мне не рассказала! А впрочем, пожалуй, я мог ничего и не знать... тогда! Я ведь услышал рассказ Нины до того, как совершил переход в прошлое. Я "тогдашний" еще не догадывался о том, что такой переход возможен, и мог не знать вообще ни о чем, что связано с этим переходом. А вот я "теперешний"... Да нет, что же получается! Выходит, я должен был попасть в это прошлое раньше, чем я туда попал... раньше, чем понял, как туда можно попасть! Ну, допустим, это фокусы временной петли... Но как мог я - тот же самый я! - потом вернуться в будущее и выслушивать от других рассказы о своих похождениях, сам ничего о них не зная? В то же самое, неизмененное будущее! Ведь я после перехода должен был попасть уже на новую мировую линию! И потом, если это _то самое_ двадцатое мая, так куда же девался Аркадий? Почему он до сих пор ходит неизвестно где? Я почувствовал, что у меня голова распухает от всей этой путаницы. С каждым часом, с каждым шагом меня все глубже втягивало в водоворот времени, и я уже не понимал, как я выберусь. Героя Эдгара По, попавшего в гигантскую воронку Мальстрема, спасла наблюдательность и пристрастие к логике: он заметил, что тела цилиндрической формы опускаются гораздо медленнее других, уцепился за бочонок и спасся. А я? За что мне-то уцепиться в этом водовороте времени? Все непрерывно меняется, и я никак не могу уловить логики в этих переменах. Погас глазок на пульте... Исчезла подставка... Аркадий не лежит на диване, а разгуливает по институту... А меня швыряет в этом водовороте, как щепку, перебрасывает неизвестно откуда неизвестно куда, и попробуй тут разберись, за что уцепиться! Мне уже было все равно, увидит меня кто-нибудь или не увидит. Я быстро сбежал по лестнице и боковым коридором вышел в вестибюль, к главному входу. При свете уличного фонаря можно было разглядеть стрелки на больших институтских часах. Без десяти десять! А на моих... на моих двадцать шесть первого. Значит, здесь без десяти десять... Но какого же дня? ВЕРСИЯ УМЕРЛА - ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВЕРСИЯ! - Это... это что же означает? - спросил Линьков, запинаясь. - Что моя... ну, что та версия... она справедлива? Он тут нее осознал, что не хочет, что даже боится этого внезапного подтверждения. И по усмешке Шелеста, добродушно-иронической, увидел, что тот понял его страх. - Ну что вы, Александр Григорьевич! - успокоительно прогудел Шелест. - Ничего даже подобного! Версию вы действительно предложили изящную и рассказали прямо-таки захватывающую историю... - Но ведь история-то была целиком вымышленная, - сказал Линьков, обретая обычный свой спокойный тон. - А если камера вернулась с нагрузкой, то это будто бы подтверждает... - Не подтверждает, - возразил Шелест, - наоборот: опровергает! - Позвольте, - удивился Линьков, - может, я вас неправильно понял? По вашим расчетам вышло, что камера вернулась с человеком, ведь так? - Ну, не совсем так. По расчетам нельзя установить, был это человек или, допустим, чурбак того же веса. Но поскольку чурбак не может открыть дверь камеры и уйти, а камера пуста... - Да, действительно, я не сообразил, - смущенно сказал Линьков. - Почему-то я думал, что для перехода нужно одинаковое количество энергии, независимо... Как это я... ведь в пустой камере не совершается работа! - Почти не совершается, - поправил Шелест. - Все-таки сама камера имеет массу, и подставка - тоже... Но чтобы переместить добавочный груз, конечно, требуется соответственная добавочная энергия. Подсчитал я грубо, разумеется, но сомнений нет: за вычетом обычной мощности, остается как раз такая добавочная, которая в данном режиме нужна для двойного переброса массы килограммов этак восемьдесят. - Значит, Стружков вернулся? - задумчиво проговорил Линьков. - Странно... Где же он? - Этого я не знаю. Но ясно, что он вернулся. - А может, при переходе... Вы уверены, что он, так сказать, жив-здоров? - Кто ж его знает, - помолчав, ответил Шелест. - Однако ведь он вышел из камеры... и из института. И без посторонней помощи, надо полагать. Странно, конечно, что он до сих пор не показывается... - Вахтера надо спросить, - спохватился Линьков. - Я пойду узнаю, кто дежурил вчера вечером. - А у наших вахтеров дежурства суточные, смена в восемь вечера; скорее всего, он же сейчас и дежурит. После совета я буду у себя, и вы уж, пожалуйста, сообщите, что успели узнать. Если, конечно, сам Стружков до тех пор не объявится. - Да, но как быть с этой "гангстерской версией"? - спросил Линьков. - Психологические натяжки в ней явные и ужасающие, а логически она выглядит вполне аккуратно. И все факты отлично нанизываются на одну нить, располагаются на одной мировой линии... Если путешественник во времени вмешивается в прошлое, он ведь тем самым создает новую мировую линию? Но в данном случае никаких новых действий даже не предвидится! Все, что предстоит совершить нашему гипотетическому Б после возвращения в прошлое, уже совершено, уже было на нашей мировой линии: и смерть А, и похищение его записки, и даже то, что этого Б видели поздно вечером в институте. - Ну, это, знаете... - недовольно отозвался Шелест. - События, говорите, совершились еще до перехода Стружкова в прошлое? А кто же их тогда совершил, можете вы мне объяснить? - Да, с причинностью здесь обстоит плоховато! - подумав, согласился Линьков. - Если переход Стружкова - причина, а, скажем, похищение записки - следствие, то получается, что в той схеме следствие предшествует причине. - Вот именно! - сказал Шелест. - Все эти петли времени очень эффектно выглядят в фантастических романах. И даже не только эффектно, а вроде убедительно. Пока не подойдешь к ним с логической проверкой. А тогда сразу обнаруживается, что все это - сплошной блеф! Да вот вам такая простенькая логическая задачка для проверки - на основе вашей же схемы. Допустим, что ваш Б встречает в прошлом не А, а самого себя. Возможен такой вариант? - Вполне! - согласился Линьков, и вдруг мелькнула у него в голове какая-то странная ассоциация, смутная догадка... - Так вот. Предположим, что Б убьет не А, а самого себя, то есть тамошнего своего двойника, - продолжил Шелест. - Могут, по-вашему, оба эти события - и переход в прошлое и убийство самого себя - лежать на одной линии? Вот оно! Линьков застыл, прислушиваясь к отчетливо зазвучавшей наконец мысли. Как просто! Как ясно! А он-то ходил три дня вокруг да около, совсем рядышком - и ничего не видел! - Ох, простите, я задумался... - пробормотал он, поняв, что Шелест молча ждет его ответа. - Ну конечно, конечно, эти два события никак не умещаются на одной мировой линии! Если Б убил себя в прошлом, то он не может существовать в будущем. Это значит, что на данной линии у него нет продолжения. И это значит, далее, что неоткуда взяться тому Б, который пришел из будущего, некому убивать, и поэтому убийство произойти не может... Да, но ведь из этого следует, что самого себя убить невозможно! - Ничего подобного! - возразил Шелест. - Вовсе не это следует, а другое: что в результате такого вмешательства возникает новая мировая линия! - Понятно... - после паузы сказал Линьков. - А раз это происходит при одном виде вмешательства в прошлое, то должно происходить и при всяком другом, так? - Разумеется. Время ведь не может приобретать различные свойства в зависимости от того, как ведет себя ваш гипотетический Б или какой-нибудь реальный путешественник во времени. - Я вот чего никак не могу усвоить, - сказал Линьков. - Эта новая мировая линия, этот другой мир - он ведь существует, по-видимому, рядом с нашим? Но время-то едино... Шелест задумался, озабоченно хмуря кустистые брови. - Ну, как вам сказать... Единство времени мы, собственно, понимаем как воплощение единства мира... единства событий, образующих ту материальную систему, в которой мы живем. Создайте новые события, новую систему, и она будет обладать "своим временем". Ведь нет "времени вообще"! Нет такого времени, которое существовало бы отдельно от материального мира, от событий. Это просто термин, и довольно путаный термин, надо сказать. Лучше было бы говорить об определенной последовательности событий. А переходы, "путешествия во времени" дают возможность менять эту последовательность, добавлять к ней новые события или ликвидировать прежние. Такая возможность до сих пор не рассматривалась всерьез, но все же у нас для этого даже специальное обозначение имеется - "создать новую мировую линию". Неточное обозначение, да что поделаешь: терминология еще не разработана для этой области. Да, кстати, еще один довод не в пользу теории единого времени и временных петель. Ведь по этой теории выходит, что раз наш, "здешний", Стружков вернулся в двадцатое мая, то "тамошний" Стружков, который сидел весь вечер в библиотеке, дожив до двадцать третьего мая, тоже должен будет отправиться в прошлое, и тоже в двадцатое мая. А там у него в свою очередь двойник есть, и опять-таки сидит в библиотеке, и тоже должен будет отправиться в прошлое, и заставить своего тамошнего двойника повторять свои действия... И так далее. А если вся эта орава Стружковых ввалится в одну и ту же лабораторию в одно и то же время, что не исключено... - Да, - сказал Линьков, - это уже фарсом попахивает... - А вообще-то, - продолжал Шелест, - о времени мы пока знаем страшно мало! Его нет вне реальных событий, вот мы его только через них и воспринимаем. Сменяются события - мы говорим: время идет... А каков закон их смены? Однозначен ли он? А может, мы так сформированы окружающим миром, что способны воспринимать только один из многих возможных вариантов события? Вы бросаете монету, она может упасть орлом или решкой вверх. Но, может быть, одновременно осуществляются оба варианта, а мы способны видеть лишь один из них - по принципу "или - или", как элементарная двоичная ячейка? Вам это понятно? - Понятно... - поразмыслив, ответил Линьков. - Я не могу представить себе предмет иначе, как в его единственном виде - скажем, с данной определенной длиной. А между тем я знаю - по Эйнштейну, - что он существует одновременно и для других наблюдателей и обладает для всех них разными длинами. Вот если б нам получить этакое "множественное зрение"! Как изменилась бы для нас картина мира! - То-то и беда, что ничего мы такого не имеем и не будем иметь! - с искренним огорчением сказал Шелест. - Мы намертво привязаны к своей системе, к одной точке зрения. Но плохо даже не это. Плохо то, что мы склонны считать эту свою точку зрения универсальной и всеобъемлющей. Мы все еще больше доверяем своим чувствам, грубому, несовершенному чувственному восприятию, чем разуму. Никак не оторвемся от своего пещерного предка! А ведь разум-то может подняться до "множественного зрения"! Он может совместить все аспекты в едином целом. Но мы не верим своему разуму! Мы боимся признать, что истинный мир непохож на тот упрощенный, бедный, однозначный слепок с него, который нам дан в ощущениях. Если б можно было хоть иногда, хоть на краткий срок подниматься над данной системой событий, над временем, над временами и видеть подлинное разнообразие мира глазами тела, а не только разума - вот тогда мы поверили бы: мол, собственными глазами видели! Но собственные наши глаза способны видеть лишь здесь и сейчас... вот мы и не можем себе представить, что в одном и том же "нашем" пространстве может преспокойно размещаться еще что-нибудь, какой-то другой мир, третий мир... Но знаете, я уверен, что это уже ненадолго, что это последние ступеньки, и вот-вот мы поднимемся над проклятой плоскостью нашего мира и увидим действительность во весь рост, действительность бесконечно разнообразную! Мы с вами еще это увидим, при нас это будет! - Вы считаете, что возможна такая кардинальная перестройка человека как биологической особи? - серьезно спросил Линьков, потрясенный этой пылкой тирадой, такой неожиданной для сурового и насмешливого Шелеста. - И... так быстро? - Ну-ну! Это я занесся чересчур и вас даже с толку сбил... - Шелест слегка смущенно усмехнулся. - Но знаете, такая досада иногда берет! Нет, я, конечно, не имел в виду биологическую трансформацию нашего организма, речь шла только о глазах разума, которыми мы научимся по-настоящему пользоваться... с помощью приборов, конечно. И вот это... - он хлопнул рукой по журналу с расчетами, - ну, открытие Стружкова, оно поможет поскорее добраться до этой ступеньки, откуда уже видно... Какой все-таки молодец Борис, ах молодец! Все мы хо