дили поблизости от этого, предчувствовали, воображали. А он взял да сделал! Сам рассчитал, сам первым рискнул... Молодчина! Линьков почувствовал себя совсем уж неловко. Стружков - герой, а он про него дикие гангстерские истории сочиняет. Он начал яростно протирать очки и спросил, не глядя на Шелеста: - Да, но, значит, мы окончательно постулируем, что Стружков вернулся и, стало быть, не мог воздействовать на прошлое? - Конечно. Раз он вернулся, значит, никаких воздействий не совершал. Иначе создалась бы новая мировая линия. - И он оказался бы на этой линии и вернулся бы в тамошнее будущее, а не в наше? - продолжал Линьков. - Совершенно верно, совершенно верно, - подтвердил Шелест, глядя на часы. - Вы, Александр Григорьевич, у нас заправским хронофизиком становитесь, все с ходу схватываете. Но мы с вами заговорились, а мне хоть к концу заседания надо попасть на ученый совет. Значит, заходите ко мне. Через полчасика примерно я освобожусь. Оставшись один, Линьков попытался мысленно представить себе, как это может монета падать одновременно и орлом и решкой вверх, но не сумел и огорченно покачал головой. "Нет, хронофизиком тебе не быть, - сказал он себе. - А вот от своих прямых обязанностей ты что-то стал интенсивно отлынивать. Тебе бы сейчас не умствовать бесплодно и не лезть в первопроходцы от хронофизики, а подумать бы серьезно над новой версией. Ведь есть же она, новая-то версия, подсказал ее тебе Шелест, сам того не зная..." А пока Линьков отчитывал себя за легкомыслие, новая, внезапно возникшая версия вползала все глубже в его мозг и устраивалась там поудобнее, чтобы уж никакими силами ее нельзя было оттуда вытурить. "Собственно, почему я считаю, что она внезапно возникла? - подумал Линьков. - Как раз вполне закономерно! Конечно, если б я не узнал об открытии Стружкова и о его переходе, мне бы такое решение никогда и в голову не пришло. Но уж в этой плотной хронофизической атмосфере домыслиться было легко. Даже тот бред, который я на ходу сконструировал и беззастенчиво изложил Шелесту, и он сыграл свою роль, и он приблизил меня к истине. Ведь в университете такими понятиями оперировать не учат, так что это у меня вроде подготовительного занятия было - на применение хронофизики в следственной практике. Даже если б Шелест не подсунул мне свой заковыристый пример, я бы все равно, рано или поздно, добрался бы до такого варианта, раз уж начал оперировать хронофизическими понятиями. Тут главное - вообще принять в расчет, что возможно без всякой мистики встретиться с самим собой. Остальное уже элементарно". Он мысленно объявил себе благодарность за успехи на поприще уголовной хронофизики и глянул на часы. Шелест через полчаса его ждет, а он тут стоит и вхолостую мыслит, не достигая никаких ощутимых результатов. Не лезть же к Шелесту опять с одними догадками! Факты нужны, доказательства. "А где их взять? - с грустью думал Линьков, оглядывая лабораторию. - Хронокамера никаких показаний по делу тебе не даст, пульт - тоже. Хронофизику они, может, что-нибудь и сообщили бы по дружбе, а тебе - дудки! Нет, что уж тут, только на самого себя и приходится рассчитывать, на свои персональные мозговые извилины... Правда, кое-какие фактики уже имеются, нечего нам прибедняться. Раньше я этим фактам особого значения не придавал, а теперь они как раз к месту приходятся. Беда только, что фактов этих кот наплакал. Некоторые детали из показаний Берестовой. И еще слова Аркадия, которые этот стервец Марчелло запомнил и передал... насчет его конфликта с самым близким другом. Действительно, куда уж ближе! Да, маловато фактов... Но для начала попробуем на этом материале, хоть с пробелами, реконструировать события. Значит, видели-то его, а принимали за другого - это понятно... Откуда же он мог появиться? Если б он в лаборатории сидел, то легко было бы понять, как он туда попал. Но в лаборатории он не мог сидеть, это не согласуется с показаниями Берестовой. Значит, надо искать другие пути. Что ж, поищем... А может, Стружковым сначала заняться? Да нет, Стружков никуда не денется... если это и вправду Стружков вернулся. А вообще-то говоря, именно в этом пункте Шелест рассуждал не очень убедительно с точки зрения психологической. Если уж Стружков захотел и сумел перейти в прошлое, так почему же он немедленно вернулся, ничего не сделав? Не туда попал, что ли? Но он ведь мог повторить попытку... должен был повторить, если так уж хотел спасти Левицкого! Испугался, что попадет в другой мир, на другую линию? Ну, об этом он наверняка подумал раньше, до перехода. И если б он так боялся этого, то вообще не решился бы отправиться. Да нет, это на него непохоже, совсем непохоже! Если к Стружкова правильно понимаю, то ничего он не боялся, а напротив - только и думал, как бы поскорее добраться до двадцатого мая и начать действовать... Постой, постой! Подумаем над этим дальше. Стружков вряд ли стал бы проделывать за один вечер такую сумасшедшую работу и рисковать жизнью только для того, чтобы тихонько посидеть в хронокамере и вернуться обратно, ничего не сделав. Однако же камера вернулась не пустая. В ней кто-то был. И этот кто-то ушел из лаборатории, а дальше как сквозь землю провалился. Шелест, вполне понятно, решил, что это был именно Борис. И я тоже. Просто в голову не приходило, что в камере может оказаться кто-то другой! А ведь выходит, что поторопились мы. И нечего удивляться странному поведению Стружкова: просто это не он, а совсем другой человек... А с этим новым героем все выглядит совсем иначе и вполне естественно. Вы поймите, Игорь Владимирович, - мысленно обратился Линьков к Шелесту, - ведь Стружков никак не может вернуться в наш мир! Он отправился в прошлое, чтобы активно действовать, и, если не погиб при переходе, то, выйдя там из камеры, немедленно начал действовать. И значит, создал иную систему событий, новую историю, новую мировую линию. Он уже не мог вернуться в наш мир. А вот камера его была, по-видимому, включена на возвращение - включена автоматически _отсюда_. Так что она осталась на нашей мировой линии. А здорово я все же наловчился рассуждать о хронофизике! - с мальчишеской гордостью подумал Линьков. - Вот ведь какую нетривиальную хронофизическую тонкость сообразил! Это, наверное. Шелест оценит. Ну конечно, и Стружков бы оценил, и вообще толковые хронофизики. А так попробуй кому объясни! Не поймут". "Ну что ж! Начинаем искать! - с преувеличенной бодростью сказал себе Линьков, выходя из лаборатории. - Искать, конечно, не Стружкова, а того, кто в его камере сбежал из прошлого. И повезло же человеку! Впрочем, почему повезло? Он, надо полагать, и сам мог уйти... Наверняка мог! А вот взял и перешел к нам. Зачем? Эх, найти бы его, поговорить... Только он-то не стремится ни с кем разговаривать. Запрятался, наверное, постарался изолироваться от института... А Шелест все ждет Стружкова... Да если б Стружков вернулся, он бы с утра уже околачивался в институте! Линьков захлопнул за собой дверь лаборатории и шагнул было к боковой лестнице, но вдруг остановился и замер. Только сейчас он понял, что новая версия, в сущности, не объясняет трех важнейших вопросов. По-прежнему остается неясным, почему и каким образом погиб Аркадий Левицкий, куда девалась его записка и откуда взялся Стружков, которого видели вечером в лаборатории Берестова и Чернышев. Линьков медленно зашагал по коридору, на ходу пытаясь заново, в свете новой версии, рассмотреть эти непробиваемые загадки. "Ну, встретились они, ну, поговорили, - раздумывал он. - Разговор у них, наверное, получился в высшей степени интересный и содержательный. Но ссориться-то им зачем? Чего они не поделили? Или это была не ссора? Но все равно - почему эта встреча привела к гибели Аркадия Левицкого? Что это было? Шантаж? Боязнь разоблачения? Эх, Линьков, Линьков... Случай-то в следственной практике уникальный, а ты его на уровень коммунальной кухни свести норовишь! Тут ведь все необычайно, невероятно, - и участники встречи, и условия, в которых она состоялась... Надо полагать, что и причина, и способ действий столь же необычны. Да только где тебе, Линьков, сообразить, о чем они говорили... не твой это уровень! И с запиской по-прежнему непонятно... Он, что ли, забрал записку? Но зачем же ему?.. А тут еще Стружков неизвестно откуда вынырнул! Ну, действительно, как он очутился в институте в одиннадцать вечера?" Линьков горестно покачал головой. Нет, хватит рассуждать! Надо факты добывать, факты! Секунду поколебавшись, он решительно двинулся по центральному коридору к выходу из института. "Будем действовать по порядку, - рассуждал он, спускаясь в вестибюль. - Как он появился, проверим позже. А сейчас попробуем проверить, куда он девался. Шансов на успех тут очень мало, но для порядка надо спросить. Да и с Шелестом мы уговорились, что я пойду на проходную. Правда, мы имели тогда в виду выяснить насчет Стружкова, но это теперь ни к чему. А вот этого нежданного гостя если б засечь... Только вряд ли на проходной о нем хоть что-нибудь знают - ведь не пытался же он пройти через проходную! Вообще-то непонятно, как он выбрался из института? Через забор, что ли? Пожалуй, единственный путь. Через проходную идти нельзя, оставаться до утра в институте тоже нельзя. Можно себе представить, что началось бы, если б его утром обнаружили! Да, но, может, он вообще и не собирался выходить из института? Зачем ему рисковать? И куда идти? Прочел записку Бориса, посмотрел его чертежик, включил камеру - и двинул куда вздумается. Я бы на его месте так и сделал". Линьков вошел в проходную. Макарыч отложил газету, снял очки в тонкой металлической оправе и с большим интересом поглядел на Линькова. - Вы ведь вчера вечером тоже дежурили, Василий Макарович, - смущенно покашливая, начал Линьков. - Так вот, я хотел бы, чтобы вы постарались припомнить, не было ли вечером или ночью каких-либо происшествий. - Происшествий никаких не было! - отрапортовал Макарыч. - Что вы! Какие такие происшествия? Я бы враз доложил, ежели что... - Ну, ну, - успокоительно сказал Линьков, - вы меня, очевидно, не совсем поняли. Я имею в виду не ЧП, а так, мелочи какие-нибудь... Может, вы шум подозрительный услышали в саду или на улице. Или, может, через забор кто-нибудь перелезал... - Что вы, что вы! - обиженно сказал Макарыч. - Через забор! Это же и есть ЧП! Ну только кто к нам полезет? Было бы за чем! Ни цветов тут у нас, ничего... - Значит, ничего такого абсолютно не было ни вечером, ни ночью? - терпеливо спросил Линьков. - Меня, понимаете, всякая мелочь интересует. Ничего не припоминаете? - Ничего как есть! - со вздохом сожаления ответил Макарыч. - И рад бы для вас припомнить - ну, ничего не было. - А работал кто-нибудь вечером в институте? - на всякий случай спросил Линьков. - Двое работали, - охотно ответил Макарыч. - Всего двое. Стружков, значит, и Юрченко. Ну, Юрченко-то сразу ушел, как я на вахту заступил, - может, четверть девятого было, но не больше. А Борис Николаевич, тот допоздна сидел. Самую малость до одиннадцати не дотянул. - Что-что? - Линькову показалось, что он ослышался. - Без пяти одиннадцать, говорю, ушел он... может, без трех... - Стружков ушел без пяти одиннадцать?! - Ну да. Ай опять с ним что не так?! - ужаснулся дед. - Нет, нет, все в порядке, - торопливо сказал Линьков. - Просто я не знал, что он вечером был в институте. - А вам, поди, сказали, что и не был! - с горечью заметил дед. - Ну, это на него кто-то по злобе наговаривает, а вы не верьте! Хороший уж больно парень: серьезный такой, самостоятельный. - Но вы точно знаете, что это был Стружков? - не удержавшись, спросил Линьков. - Неужели ж я Бориса Николаича с кем перепутаю! - обиделся дед. - Вышел, гляжу, заморенный, ступает еле-еле, но все равно вежливо так спокойной ночи мне пожелал... - И пошел? - бессмысленно спросил Линьков. - И пошел, а как же! - подтвердил дед, с любопытством глядя на него. - Домой пошел, спать. Может, с устатку проспал сегодня? Нету его что-то... - Нету... спасибо... до свиданья... - совершенно обалдев, пробормотал Линьков и поплелся обратно в институт. 9 Вечер был теплый и влажный. Наверное, прошел легкий дождик - плиты мощеной дорожки тускло блестели в полосе света, падавшей из проходной. Мне вдруг стало страшно идти дальше. Я осторожно приоткрыл дверь проходной и заглянул в щелочку. А, дежурит Макарыч, это хорошо? Макарыча я люблю: душевный старикан и к науке питает несокрушимое уважение. Особенно к нашей хронофизике. Он вообще-то убежден, что мы работаем в основном над проблемой омоложения и только таимся до поры, потому как еще не все постигли и превзошли. А потом объявимся и полным ходом начнем возвращать людей из преклонного возраста в самый цветущий. - Работаете все... - позевывая, прогудел он в желто-белые, прокуренные усищи. - Труженики, ох труженики! Ай вам погулять никогда не хочется? Дело-то молодое! - Некогда все... - пробормотал я, раздумывая, как бы к нему половчее подступиться, потом сказал проникновенно: - Какие тут гулянки, Василь Макарыч! До того заработаешься, бывает, уж и не понимаешь, на каком ты свете. Вот и сейчас, например, сообразить даже не могу, какое сегодня число. Представляете? Выговорив все это, я жалобно поглядел на Макарыча. Старик сочувственно закивал. - Наука... - сказал он добродушно. - В старое время ученые, говорят, и вовсе ничего не соображали в обыкновенной жизни, все равно как младенцы новорожденные. Девятнадцатое у нас сегодня, милок, девятнадцатое мая, да... А через два часа, значит, уже двадцатое будет. Двадцатое - завтра! Только завтра! Значит, они меня еще на сутки назад швырнули... Зачем же это? Впопыхах, по ошибке, что ли? Я ведь им и отсюда помешать смогу, если правильно разберусь во всем. Я задумался и перестал было слушать Макарыча, потом снова включился, где-то на полуфразе. - Иди уж, иди, мил человек, - сочувственно говорил Макарыч. - Прямо лица на тебе нет. И Аркадий твой тоже проходил сейчас, весь черный и с лица спал... Батюшки, думаю... - Тут Макарыч запнулся, поглядел на меня и спросил: - Ай вы с ним поругались? - Мы с ним? Да вроде нет... - неуверенно ответил я, пытаясь сообразить, какой же это Аркадий выходил сейчас из института: "здешний", наверное? - А что? - Да так я просто... - сказал Макарыч. - Гляжу, поврозь выходите. Что ж, не мог он тебя пять минут подождать? Весь вечер, думаю, вместе просидели, а тут... - Ну да... вместе... мы так просто... - забормотал я, не зная, что сказать. - Иди, иди, голубок, - ласково сказал Макарыч. - Заговорил я тебя, старый леший... - И то пойду, - сказал я расслабленным голосом. - Устал я правда до смерти. Спокойной вам ночи на трудовом посту, Василь Макарыч! Выйдя из проходной, я машинально добрел до скверика, остановился и глянул на скамейку, где мы с Ниной объяснялись и никак не могли объясниться, а Время небось смотрело на нас краем глаза и хихикало: "Ага, попались, хронофизики!" Когда же это было? Пять часов назад, четыре дня вперед - поди разберись... Вообще, куда же мне теперь идти? Где бы для начала хоть поспать часок? Я прямо с ног валился от усталости. Шутка ли, за один вечер столько всего! Сногсшибательный разговор с Ниной; бешеная работа в лаборатории; путешествие во времени; выслеживание загадочного незнакомца в измененном мире и встреча с живым Аркадием; снова - и совершенно неожиданно! - переброска. Не считая того, что между прочим, этак мимоходом, я взял да открыл способ перехода во времени! Ай да Борис Стружков! Силен, бродяга! Да, вот именно - бродяга бездомный. Дома у меня здесь нет. То есть комната моя, конечно, существует, но в ней ведь другой Борис... Насколько я помню, он сейчас провожает Нину домой, вернее, бродит с ней по улицам и несет какую-то несусветную чушь... Конечно, ему-то что! Нет, ну какое все же свинство со стороны Аркадия! Что это за манера - ни с того ни с сего совать человека в хронокамеру! Ну ладно, работали они там, готовили эксперимент потихоньку ото всех, даже от меня, - это я могу понять, хоть и обидно, что Аркадий от меня таится... Ну, не будем об этом... Но такие штучки устраивать! Использовать хронокамеру для расправы с "неудобными" людьми! А может, это они контрольную проверочку провели на мне? Да нет, это уж совсем дико выглядит: что я им, брусочек? А самое главное, самое главное, что все это никак не объясняет, почему Аркадий покончил самоубийством! Наоборот, пожалуй, еще больше запутывает дело. Ведь если этот его загадочный компаньон был попросту помощником в подготовке эксперимента - монтажник он или кто другой, неважно! - то уж совсем ничего не понятно! Ну, открыл Аркадий, как перемещать человека во времени, ну, рассчитал поле, подготовил камеру для этой цели, - так ведь радоваться этому надо, великое дело сделано. А он вдруг самоубийством кончает! Обнаружил, может, что передвижение во времени - штука опасная, что человечеству это принесет больше вреда, чем пользы, и поэтому, из раскаяния и страха, решил отравиться? Опять белиберда получается: какой же ученый так поступит! Да и опасности, которые могут грозить человечеству, если оно начнет путешествовать во времени, давным-давно рассчитаны (вероятно, по принципу "зелен виноград!") и даже многократно отображены в художественной литературе, и не мог Аркадий испытать никаких внезапных потрясений по этому поводу, поскольку научную фантастику знал преотлично. Еще через минуту мне стало совсем безразлично, выясню я когда-нибудь что-нибудь или нет. Устал я до невозможности, мысли путались, ноги заплетались. Я с удивлением обнаружил вдруг, что иду, вернее, плетусь... а куда, сам не знаю. А впрочем, куда же еще? К себе, то есть к "здешнему" Борису, неудобно: увидит нас вдвоем хотя бы соседка, тетя Маша, и инфаркт ей обеспечен. Да и самому мне как-то морально тяжело разговаривать с другим Борисом Стружковым, мне себя одного вполне хватает. Значит, некуда мне идти, кроме как на улицу Дарвина, дом номер шесть, квартира четыре, второй этаж, где проживает наш дорогой Аркашенька. Приду я к нему и скажу: "Вот что, друг, надоело мне за тобой гоняться по времени, я тебя тут, в пространстве, прищучил и выпускать не намерен. Выкладывай все как на духу, не канителься! А если нет - дуэль! На мясорубках! Одолжу мясорубку у Анны Николаевны и такой из тебя фарш приготовлю! Ух, какой я из тебя сделаю фарш!" Представив себе эту сцену, я сразу оживился и воспрянул духом. Несколько смутило меня лишь одно престранное обстоятельство: при словах "мясорубка" и "фарш" у меня слюнки потекли! Но, поразмыслив, я понял, что людоедских наклонностей, странствуя по времени, не приобрел, а только мой пустой желудок совсем некстати включился в мысленный идейный спор, не поняв, о каком фарше идет речь. Улица Дарвина начиналась в двух кварталах от института, а еще через квартал кончалась: в ней всего-то была дюжина домов, с обеих сторон. Ну, вот. Улица Дарвина уперлась в ограду сквера. В глубине сквера - бывшая церквушка, лет сорок назад переоборудованная под клуб пищевиков, мы там фильмы смотрим. Дом номер шесть у самого сквера. Аркашкино окно на втором этаже, третье слева от парадного. В окне темно. Вот тебе раз! Куда же девался Аркадий? Пришел - и сразу спать завалился? Непохоже на него. Да и быстро чересчур. Вышел он из института за пять минут до меня - так Макарыч сказал? Прикинем на мое собеседование с Макарычем, на стояние у скверика, на медленную ходьбу еще минут пять, ну, десять, допустим. Даже если он не ужинал и чаю не пил... хотя наверняка проголодался, целый вечер ведь сидел в лаборатории... Все равно: раздеться, вымыться, постелить постель, лечь - и то еле успеешь. Нет, наверное, Аркадий не приходил еще домой. Интересно, куда же это его понесло на ночь глядя? Ну что ж, подождем. В скверике посидим... Нет, не посидим, скамейки у входа нет, а нам нужно видеть и улицу, и окно Аркадия. Станем, значит, вот под этим симпатичным пожилым кленом и обопремся на его надежный ствол. Улица просматривается отлично, вход в дом номер шесть и того лучше, его освещает яркий фонарь над воротами сквера. В окне у Аркадия по-прежнему темно... Я все время упорно созерцал улицу, и не мог бы не заметить Аркадия - пари готов держать! Аркадий безусловно не проходил при мне по улице и не входил в свой дом. И все же в его окне зажегся свет! И промелькнул темный силуэт человека. Откуда же он взялся, что за чудеса! Я выбежал из скверика, влетел в парадный и одним духом взвился на второй этаж. У нас с Аркадием был условный сигнал - два длинных звонка, потом один короткий. Звонил я негромко, чтобы не разбудить Анну Николаевну. Дверь Аркадия ближе по коридору, он должен услышать. Я чуть подождал и позвонил снова. Тихонько скрипнула дверь. Пауза. Потом послышались шаги - осторожные, крадущиеся... Я подумал, что Аркадий боится разбудить соседку. Шаги вплотную приблизились к двери и, не останавливаясь, стали удаляться! Что же это такое? Почему Аркадий не открывает? Он ведь понимает, что это я: звонок-то наш, условный! Шаги удалялись в сторону кухни. Я нажал на кнопку изо всех сил - звонок надрывно задребезжал в коридоре. Внутри щелкнул замок, открылась дверь, раздались вздохи, позевыванье, сонное бормотание, шаркающие шаги. - Кто это там? - сердито и тревожно спросила Анна Николаевна. - Звонят, как на пожар! - Анна Николаевна, это я, Борис, простите, не сердитесь, откройте, у меня важное дело! - взмолился я. Анна Николаевна, зевая, возилась с цепочками и засовами. - Какое такое дело? - бормотала она, стоя на пороге. - Аркадия дома нет, и не придет он сегодня, еще утром мне сказал, что если до десяти не вернется, значит, не ночует дома. А вам-то он чего ж не сказал? Я почти оттолкнул Анну Николаевну - она ахнула и разинула рот - и бросился к комнате Аркадия. Дверь была приоткрыта. Внутри - темно. Я щелкнул выключателем. В комнате никого не было. Анна Николаевна, стоя у входной двери, ошарашенно моргала и пыталась что-то сказать. Я промчался мимо нее в кухню. Ну конечно, дверь черного хода настежь. Кто-то вышел отсюда, из кухни, - задвижка-то изнутри... Я запер дверь на задвижку и вернулся в коридор. Анна Николаевна, застыв у входной двери, добросовестно таращила на меня сонные, слипающиеся глаза и силилась заговорить. - Здесь кто-то был, понимаете? - отрывисто сказал я. - В комнате Аркадия. Я сам только что видел, как в окне зажегся свет. И этот тип сбежал, когда услышал мой звонок. От меня сбежал. Через черный ход. - Это как же так?! - Анна Николаевна совсем проснулась от страха. - Это что же делается-то, господи! Да ведь дверь-то у нас на цепочке была, Боря! Через окно он влез, не иначе, ой, батюшки! И ведь говорила, говорила я Аркадию сколько раз, чтобы окно не бросал открытым... Я заглянул в комнату Аркадия, Окно было заперто. Да и вообще чушь порет Анна Николаевна - кто же это полезет с улицы, на виду у всех, в окно второго этажа? Нет, войти он мог только через дверь. Значит, у него был ключ... Он вошел до десяти: Анна Николаевна в десять, как всегда, легла спать и дверь заперла на цепочку. Он, должно быть, знал этот внутриквартирный распорядок... Ключ... Опять у кого-то есть ключ! На этот раз не от лаборатории, а от комнаты Аркадия. Странно все же... Кому Аркадий мог дать ключи и, главное, зачем? Может, это сам Аркадий и был? Но чего ему бегать от меня? Хотя я бы этому особенно не удивился. Я, кажется, полностью израсходовал запас удивления на сегодняшний день. Нет, Аркадий тут не мог быть! И не стал бы он сидеть впотьмах в своей комнате. Это сидел кто-то чужой... и боялся, что Анна Николаевна его заметит. Наверное, зажег он свет, когда увидел, что в окнах у Анны Николаевны стало темно... И то не сразу зажег, а подождал, пока соседи наверняка уснут. Да... и ключ у него есть, и мой условный звонок он знает, и привычки Анны Николаевны ему знакомы. Кто бы это мог быть? Неужели все-таки я... то есть какой-то еще Борис Стружков! Какой-то еще? Значит, это уже третий - на сегодняшний день, как говорится... "Что это Стружковы, как грибы после дождя, повсюду выскакивают? - неодобрительно подумал я. - Стружков "здешний" (тоже я), Стружков еще один (тоже, наверное, я - может, "завтрашний" либо "позавчерашний")... Еще какого Стружкова ждать прикажете? - Мысли эти не вызывали у меня уже ничего, кроме усталости. - Ну, я так я. Даже понятней выходит: услышал я свой звонок, не захотел сам с собой встречаться - а кто захочет?! - и шмыгнул через черный ход. Может, я сам себя и толкнул в хронокамеру? А что? Все возможно..." Я так задумался, что перестал слушать испуганные причитания Анны Николаевны. Но постепенно сквозь поток моих мыслей пробилось слово "милиция", и тогда я понял, что надо действовать. Милиции мне только не хватало в этом деле! - Да что вы, Анна Николаевна! - горячо сказал я. - Милиция придет, а мы ей что скажем? Убили кого, избили, ограбили? - Может, и ограбили? - недоверчиво заметила Анна Николаевна. Она зашла в комнату Аркадия, покрутилась там минуту-другую. - Так будто бы все на месте, и костюмы в шкафу висят аккуратно, и в стол, видать, никто не лазил... - растерянно сказала она, снова выйдя в коридор. - Ну вот видите! - подхватил я. - Высмеют нас милиционеры, скажут: померещилось вам, никого тут не было! - Ой, не померещилось, Боря, не померещилось! - испуганно округлив глаза, возразила Анна Николаевна. - Накурено там в комнате, дышать нечем, и сигарета, гляжу, в пепельницу ткнута наспех, дымок еще от нее идет... Лучше-ка я милицию вызову, боюсь я, ей-богу, боюсь! Уж я ее уговаривал-уговаривал, прямо охрип, тем более что объяснялись мы полушепотом, чтобы ее семейство не разбудить. Наконец поладили на том, что я переночую в комнате Аркадия, а входная дверь будет на цепочке. После этого Анна Николаевна отправилась к себе и долго возилась, запирая свою дверь на все замки, а я остался один. Цепочку со входной двери я тут же потихонечку снял, стараясь не брякать. Аркадий теперь уж, видимо, не придет, но вот этот загадочный тип... вдруг он вернется? Постоит тоже в скверике, увидит, что в окне света нет, и попытает счастья снова. Ведь что-то же нужно ему было здесь, иначе не лез бы! Правда, может, он уже добыл то, за чем охотился... да нет, вряд ли! Я начал звонить через две-три минуты после того, как он включил свет, а в комнате, по словам Анны Николаевны, все было на месте, ничего, значит, не переворочено, не разворочено в поспешных поисках. Он, наверное, только начал оглядывать комнату и соображал, где это может быть, а тут звонок... "Ну и фантазия у тебя, брат! - одернул я себя. - Концепции из тебя сыплются, как пшено из дырявого мешка, по любому поводу! Да почем ты знаешь, может, он вообще ничего не искал, а ждал или прятался. Ладно, спрячемся и мы, устроим засаду по всем правилам". Я не стал зажигать огня в комнате и даже окно побоялся открыть, хотя действительно этот тип прокурил тут все насквозь. В свете уличного фонаря я разглядел пепельницу на подставке торшера, вынес ее в коридор, исследовал окурки. "Столичные". Те же, что курит Аркадий. Ну, это он, наверное, Аркашкины сигареты истреблял, пока сидел здесь. Я вытряхнул окурки и пепел в мусорное ведро на кухне, вернулся в комнату и, не раздеваясь, повалился на тахту. Ох, с каким наслаждением я вытянулся на спине и закрыл глаза! Правда, мне сразу почему-то представилось, что я уже лежал на этой тахте, совсем, недавно, полчаса назад, прислушивался, не ходит ли кто по квартире, хотел и не решался зажечь свет. Я даже передернулся весь и головой замотал, чтобы отогнать это нелепое ощущение. Но стоило мне снова закрыть глаза, как опять полезла в голову всякая дичь. Упорно мерещилось мне, что стоит там, на улице, и пристально смотрит в темное окно комнаты Борис Стружков. Но я не мог разобрать, какой же это Борис - не то я сам, не то другой... тот, который сбежал отсюда. А может, еще какой-нибудь?.. Еще один Стружков... вереница Стружковых... стройные ряды Стружковых... колонны Стружковых... Глаза у всех вытаращенные, недоверчивые, так и бегают по сторонам, обстановку изучают; и номера у всех на груди - порядковые, для различия. Нет, не ряды, не колонны... цепочка! Они идут один за другим, соблюдая дистанцию... Вот какой-то очередной Борис выбегает из скверика, мчится вверх по лестнице, звонит... Предыдущий Борис крадучись удирает из комнаты на кухню... исчезает. Пришедший занимает его место на тахте, а в скверике, под кленом, уже стоит следующий Стружков. Вот и он бежит по лестнице... сейчас позвонит, вот он звонит... звонит... Я проснулся от оглушительного трезвона. Это орал будильник у меня над головой, на полочке тахты. Аркадий его, что ли, завел? И тогда я понял, что за окном вовсю светит солнце. Значит, я улегся и преспокойно проспал до утра! Тоже мне - засада... Этот тип мог запросто явиться и меня в окно выбросить - я бы, наверное, только на тротуаре очнулся. Оно, конечно, неудивительно после такого занимательного вечера, с путешествиями и приключениями... Но все же... эх ты, комиссар Мегрэ... В дверь постучали, нервно и торопливо. Я вскочил и, на ходу приглаживая волосы, кинулся открывать. Это была Анна Николаевна, уже утренняя, деловая, подтянутая, - сразу видно, что на работу спешит. Но глаза у нее все-таки были тревожные и растерянные. - Я было не хотела вас будить, но мне на работу пора, а у вас, слышу, будильник зазвонил... - Да нет, я уже встал, мне тоже пора... - смущенно пробормотал я. - Ночь вроде прошла спокойно. - Ночь-то спокойно, а вот звонили сейчас Аркадию, я хотела вас позвать. Сон с меня сразу слетел - вчерашний сумбурный день опять навалился всей тяжестью на сердце, и оно заныло от предчувствия беды. - А кто звонил-то? - Я старался быть спокойным. - Да кто его знает! Мужчина какой-то. Голос чудной, хрипучий такой. Левицкого спрашивает. "Дома, говорит, Левицкий?" Я говорю: мол, постучу сейчас, узнаю, - думала, может, он ночью пришел... вижу, цепочка снята... - Надо было сразу меня позвать! - простонал я. - Да не пустил он меня! Говорит - не надо, мол, его беспокоить. А сам словно бы забеспокоился, быстро-быстро так заговорил: "Передайте ему, говорит, пускай он придет в восемь часов, как условились". - А где? Куда приходить-то? - Он только сказал, что на том же месте, где всегда. "На нашем месте" - так вот сказал. Аркадий-то, верно, знает, какое место. - И больше он ничего не говорил? - Говорил... - Анна Николаевна наморщила лоб, стараясь припомнить. - Насчет таблеток каких-то сказал... - Таблеток?! - Ну да! "Скажите, говорит, Левицкому, что я насчет таблеток, он, говорит, поймет..." И трубку сразу повесил. Больше ничего не сказал... Ой, опаздываю я, заговорилась! Анна Николаевна ринулась к вешалке, схватила плащ. Я стоял и смотрел на нее. Завтра двадцать первое мая. В этот день я, в том, уже ушедшем от меня мире, пришел к Анне Николаевне, и она мне сообщила о загадочном госте Аркадия, парне с усиками, похожем на Раджа Капура. Она тогда обнаружила наблюдательность, хотя след и был ложным. - Анна Николаевна, - спросил я, провожая ее к двери, - а вам этот голос совсем не знаком, который по телефону-то говорил? - Нет... словно бы нет... - неуверенно ответила она, приостанавливаясь. - Только, я думаю, он подделывался... нарочно хрипел-то! Может, правда боялся, что я его распознаю. - Она опять испугалась: - Ох, Боря, кто ж это такой? Вы додумались, может? Я покачал головой. - Стараюсь додуматься, но пока не выходит, Анна Николаевна... - Ой, нехорошие какие дела пошли! - тревожно сказала Анна Николаевна. - Боря, дверь-то, дверь не забудьте захлопнуть как следует, а то она отходит! - крикнула она с порога и побежала вниз по лестнице. Я посмотрел на часы: было без четверти восемь по здешнему времени - я вчера переставил часы, сверившись у Анны Николаевны. И вдруг мне пришло в голову, что свидание-то назначено на восемь утра. Конечно, не вечера, как это я сразу не догадался? Ведь таблетки должны быть у Аркадия к концу рабочего дня, не позже! Но тогда "наше место" скорее всего обозначает тот самый скверик на углу возле института, где мы объяснялись с Ниной... "Наше место"... Кто же мог так говорить? Кто, кто! Чего уж теперь гадать! "Нашим местом" это было для Аркадия Левицкого и для Бориса Стружкова. И ни для кого больше. Однако же! Вроде бы получается, что я же сам... то есть кто-то из Стружковых... любезно доставил Аркадию яд? Помог осуществить мечту, так сказать? Весело... Впрочем, думать мне было некогда. Все эти обрывки мыслей мелькали у меня, пока я наспех умывался и приглаживал волосы щеткой Аркадия. Голоден я был зверски, но готовить завтрак было некогда и к тому же я не знал, где чьи продукты лежат в холодильнике. Я схватил со стола Анны Николаевны кусок хлеба и, на ходу заглатывая его, ринулся вниз по лестнице. Таблетки... он, значит, принесет Аркадию таблетки? Я машинально притронулся к карману куртки - пачечки по-прежнему лежали там. Пачечки, которые я взял вчера... то есть сегодня вечером со стола Аркадия. Но до этого момента теперь остается часов одиннадцать-двенадцать и кто-то еще только собирается передать Аркадию эти самые таблетки... Вот сейчас я спрячусь в кустах и посмотрю - кто же этот благодетель! А потом выйду, представлюсь и... Ох и выдам же я ему! За все! За таблетки, за Аркадия... за идиотские штучки с хронокамерой, - чтобы разучился живых людей вместе с грязными досками туда-сюда швырять... За Анну Николаевну - тоже... чтобы не разгуливал по чужим квартирам среди ночи, чтобы не хрипел чужим голосом в телефон! "А если это окажусь я сам?" - подумал я с тревогой. Да-а... тогда придется менять программу на ходу. Самому себе как-то неловко морду бить... А между прочим, никто там и не может появиться, кроме одного из Борисов Стружковых! Никто другой таких подробностей об Аркадии не знает... Нина разве? Но Нина не сумела бы говорить хриплым басом по телефону. А кроме того, она весь вечер проболтала со мной... со мной "здешним"... вернее, "тогдашним"... "теперешним"... Ах, чтоб тебе, ну и путаница! Но, словом, я отлично помню, что девятнадцатого мая мы сидели с Ниной в кафе, а потом до полуночи шатались по улицам и никак она не могла до десяти часов оказаться в квартире Аркадия... Не говоря уж о том, что если б и могла, так зачем ей туда лезть? Без двух минут восемь я прилег на прохладную зеленую траву за высокими кустами боярышника и тяжело перевел дыхание. Вход в скверик и главная дорожка просматривались отсюда отлично. А за моей спиной поднимался кирпичный брандмауэр трехэтажного дома, так что укрытие было превосходное. Плохо только, что голод мучил меня все сильнее. Ведь со вчерашнего (или с послепослезавтрашнего?) обеда я ничего во рту не держал, кроме этого кусочка хлеба, а он только раззадорил аппетит. Меня мутить начинало с голоду и обо всяких петлях и прочих каверзах времени думать не хотелось... В голову почему-то упорно лезла яичница-глазунья. Уж не знаю, почему именно яичница, но я ее прямо наяву видел: из трех яиц, и вся беленькая такая, пузырчатая, а желтые глазки так и колышутся, а краешки так и подпрыгивают в шипящем масле, золотистые, кружевные, аппетитно хрустящие краешки... Я облизнулся, глотнул слюну и зажмурился от судороги в пустом желудке. А когда я открыл глаза, то увидел, что по аллее торопливо шагает человек. Вот так штука! Это был вовсе не Борис! Это был Аркадий! Я даже за кусты уцепился - показалось, что земля подо мной дрогнула и куда-то поплыла. Я глядел на аллею и пытался сообразить - почему Аркадий, откуда Аркадий, как он узнал? Что это я какой недогадливый! Он, наверное, заранее сговорился с этим своим "незнакомцем", а тот позвонил утром просто для страховки, не зная, что Аркадий дома не ночует... Постой! Тогда получается, что "незнакомцев" уже двое: один сидел в комнате Аркадия, другой звонил утром? Нет... это мог быть один и тот же! Он не дождался Аркадия, пришлось удирать... утром позвонил. Да, возможно... Но так или иначе, где же он? Аркадий вон ждет не дождется и явно нервничает: то на часы смотрит, то на вход в скверик... даже гримасничает от нетерпения и переминается с ноги на ногу, как застоявшийся конь. Что-то в нем странное, в этом Аркадии, а что - понять невозможно... Аркадий снова посмотрел на часы и досадливо оскалился. Я тоже глянул на свои часы. Двадцать семь минут девятого! Через три минуты начинается рабочий день в институте. Поэтому Аркадий и нервничает. А "незнакомец"-то, он разве не знает об этом? Знает, конечно, - не зря назначил свидание рядом с институтом, за полчаса до начала работы. Тем более странно... И вообще, куда же он девался? А что, если... что, если... (Я чуть не вскочил, так поразила меня эта мысль.) Что, если я уже начинаю наблюдать "то самое" двадцатое мая со всей его загадочной путаницей? Может быть, "незнакомец" потому и появился в нашей лаборатории после работы, что утром они с Аркадием не смогли встретиться? Словно подтверждая мою догадку, Аркадий опять поглядел на часы, раздраженно махнул рукой и направился к выходу. Нет уж! Не мог я допустить, чтобы Аркадий на моих глазах повторял, как заводная кукла, все, что привело его в этот день к бессмысленной гибели! Не мог я этого допустить, и никакая логика тут не помогала, никакие рассуждения о временных петлях не могли меня остановить! Ведь через две минуты Аркадий войдет в институт - и никогда уже не выйдет обратно! Я выбежал из-за кустов на аллею. Аркадий шел задумавшись, ничего кругом не видел и не слышал. Я хлопнул его по плечу. Он вздрогнул и резко повернулся. С минуту мы молча глядели друг на друга. Аркадий озабоченно хмурил густые черные брови и словно старался что-то сообразить. Наконец он сказал деланно-небрежным тоном: - А, Борис, это ты! А я, знаешь, задумался что-то и совсем тебя не заметил... Ты откуда тут взялся? Для человека в моем положении этот вопрос звучал несколько двусмысленно. Но я почти не обратил на это внимания и даже не ответил ничего Аркадию. Я не мог оторвать глаз от его костюма. Главное, от его немыслимо шикарных отворотов... Что и говорить, очень странно в таких обстоятельствах вдруг забыть обо всем и погрузиться в созерцание костюма! В нормальной обстановке я либо вообще не заметил бы, что у Аркадия обновка, либо глянул бы мимоходом и пробурчал что-нибудь вроде: "Ничего вещичка!" Но тут дело обстояло иначе. Недаром я четвертый день подряд занимался в основном тем, что сопоставлял и пытался связать воедино разрозненные и с виду весьма далекие друг от друга события, факты, детали. Видно, мозг мой уже настроился на автоматическое включение по программе: факт - ассоциация - гипотеза и так далее. И сейчас эта программа сработала четко и безотказно. Костюм на Аркадии был вообще странный. Наверное, на такой костюм я отреагировал бы даже помимо всяких ассоциаций. Ну, отреагировал бы однозначно: просто покатился бы со смеху. Клоунский какой-то наряд, ей-богу! Коричневый пиджак, двубортный, с невероятно широкими отворотами. А отвороты - кожаные! И вдобавок пристегнуты по краям на большие медные кнопки. Но сейчас мне было не до смеху. Глянул я на пиджак Аркадия и моментально вспомнил слова Нины: "Костюм на нем какой-то странный был... борта широченные и блестят..." Мозг уже заработал по схеме и начал выдавать вопрос за вопросом: "Почему я не видел его в этом костюме двадцатого на работе? Такие борта и я бы заметил!.. Где он прятал этот костюм и зачем надел его сразу после работы?.. Зачем вообще понадобился Аркашке такой идиотский костюм?.." Я все стоял, уставившись на сверкающие