неуверенной походкой пошла к выходу, остановилась только у самой двери. - Не так уж все безнадежно, - тихо сказала она. - Мы живем очень долго, я могла бы подождать... - Но тебя ведь не будет! - Это зависит от меня... Дело в том, что я смогла бы стать опять такой же, восстановить все таким, как сейчас, такой, какой ты меня видишь и помнишь... - При чем тут моя память? Объясни же наконец! - почти закричал он. - Хорошо, я попробую. Если в наше общество приходит новый человек, его память будет использована и учтена. В следующем цикле ты мог бы встретиться со мной... У нас нет такой устойчивой индивидуальности и тем более внешности, как у людей. Но именно поэтому возможна наша встреча. После своего ухода я узнаю, какой ты меня видишь, помнишь, и я захочу стать именно такой, и тогда это так и будет. Мы очень сильно меняемся во время перехода... Твоя память как бы смешается с моей, твоя воля с моей, возникнут два новых существа, дополняющие друг друга, полностью гармоничных, ты и я... Не такие как прежде, может быть, лучше... Что-то исправится, откорректируется в следующем цикле. Вся наша индивидуальность, черты характера - все будет зависеть от нас самих и не будет требовать для своего изменения таких гигантских усилий, как это нужно людям. Поэтому пары у синглитов никогда не расстаются, многие сотни лет они совершенствуются, изменяются, растут вместе - от цикла к циклу... Если хочешь, я тебя подожду... - Вот ты о чем... Нет, даже это невозможно... Даже если бы я захотел, люссы меня не трогают. Но я и сам никогда не соглашусь... Я ведь человек и даже ради тебя... Нет! Она кивнула головой, помолчала. - У меня к тебе просьба. Не ходи за мной. Тихо скрипнула дверь. Тишина навалилась на него как обвал, только кровь стучала в висках. 3 Шли дни, и постепенно Фил привыкал к своему новому состоянию. Он по-прежнему не чувствовал себя синглитом, все еще тосковал по товарищам, по всему, что принадлежало ему, когда он был человеком. Но его новый приобретенный взамен мир был достаточно разнообразным и интересным. Каждый день этот мир был к его услугам, и постепенно тоска по прежней жизни становилась глуше. Приспособиться, пережить первые самые трудные дни помогла ему комната, заботливо восстановившая кусочек его старого мира. Вскоре он заметил, что все реже чувствует необходимость в уединении. Слишком много интересного ждало его снаружи, в многочисленных залах-лабораториях, в огромном красочном парке. Новые знания, которые он мог тут же проверить в лабораториях, постепенно изменяли его интересы, рождали новые мысли. Появились и первые товарищи среди синглитов. Вместе с Эл, как назвал он свою рыжеволосую подругу, они часто посещали зал образных гармоний. Фил научился не выдавать во время сеансов своих истинных чувств, чтобы не мешать другим делиться друг с другом радостью. Долгие прогулки по дну моря еще больше сблизили их с Эл. Если бы он мог быть до конца объективным, то, пожалуй, признал бы: его теперешняя жизнь была, по крайней мере, не хуже той, которую он навсегда потерял. Вот только его постоянно мучили мысли о том, что это всего лишь передышка. Подготовка. Рано или поздно из него сделают солдата врагов. И он все время напоминал себе, что за стенами этого прекрасного стеклянного здания шла жестокая, кровопролитная война с его недавними товарищами. Если бы не эти мысли, не страх, что его попросту завлекают, он бы, наверно, не так тосковал, и его адаптация в мире синглитов прошла бы намного безболезненнее и быстрее. Но с этим он ничего не мог поделать, ему оставалось попросту ждать и стараться сохранить в себе память, остатки прежней ненависти, чтобы в решающий момент не отступиться, не стать предателем... Человек он или синглит, уважать он себя перестанет, если возьмет в руки оружие и направит его против воспитавших и вырастивших его людей. А раз так, нельзя расслабляться, нельзя забывать... И он старался. Больше всего тяготила неизвестность, связанная с таинственными превращениями, ожидающими каждого синглита во время перехода в новый цикл. Он подозревал, что именно тогда произойдет с ним то, чего он так боялся. Судя по всему день этот приближался. Перестали приходить поезда с новыми партиями синглитов. Жизнь огромного города-дома постепенно замедляла свой ритм. Однажды утром он обнаружил, что все лаборатории центра прекратили работу. В коридорах и на дорожках парка встречались сосредоточенные, спешащие к вокзалу синглиты. О Филе словно забыли... Он пошел на станцию и проводил несколько поездов. Никто не пригласил его участвовать в этом массовом исходе, никто не заставлял и оставаться. Им словно не было до него никакого дела. Он не мог больше уловить ни одной их мысли. Фил подумал, что война, может быть, перешла в какую-то новую фазу. Люди получили подкрепление, связались с Землей, и теперь синглитам грозит полное уничтожение, его новый мир будет уничтожен, разрушен, и он, перестав быть человеком, не станет и синглитом... Будет существом без прошлого и будущего. Эта мысль обдала его холодным страхом, и сразу же он сказал себе: "Вот оно, начинается. Они сумели показать тебе, чего ты можешь лишиться. Теперь нужно совсем немного усилий, и ты побежишь спасать свою новую конуру. Ну нет! Этому не бывать!" Он повернулся и решительным шагом направился прочь от станции. Нужно попытаться разыскать Эл, пока она не уехала, и узнать, что произошло. Он вспомнил, как бежал через лес. В конце концов, этот выход у него останется всегда. Он сможет выйти на передовые посты перед базой. Это будет естественным и справедливым концом. Вспомнил, как однажды на рассвете он стоял в дозоре и из лесу прямо на него вышел какой-то одинокий синглит. Вышел и пошел напролом, не останавливаясь, не обращая внимания на окрики. Ослепительная вспышка пламени прервала его долгий путь... Только теперь Фил понял, как долог и нелегок был этот путь... Обычно они встречались на пляже, у Эл не было своей комнаты, она объясняла это тем, что тяга к одиночеству проявляется только в первом цикле. На пляже никого. Волны моря набегали на пустынный берег, покрытый шелковистым ласковым песком. Много часов провели они здесь вместе и чаще всего молчали. У них еще не было общих воспоминаний, а своим прошлым она не любила делиться, так же, впрочем, как и он сам. Он заметил, что все связанное с человеческой жизнью стало у синглитов своеобразным табу. Не то чтобы говорить или думать о ней запрещалось, но это было невежливо, потому что причиняло собеседнику невольную боль. Только теперь он начал понимать, что синглиты гораздо более ранимы, чем казались с виду, и что никакие циклы полностью не справляются с болью и тоской по оставленному человеческому прошлому... Эл работала в биологической лаборатории центра. Она не считала свои занятия там работой. И он понимал ее, сам невольно увлекаясь опытами, которые она ставила. Наверно, этой увлеченности способствовало отсутствие всякого определенного времени занятий, их необязательность, они как бы стали своеобразной игрой, развлечением, а не работой. Все двери оказались открытыми. Они и раньше не запирались, кроме тех, что вели в опасные помещения или личные комнаты новичков. Пока Фил бродил по пляжу, здание полностью опустело. Ему казалось невозможным, чтобы она уехала, не попытавшись его увидеть! Но вся аппаратура, зачехленная и обесточенная, была подготовлена к длительной остановке и хранению чьими-то заботливыми руками. Казалось, здание уснуло. Он еще с полчаса бродил по его коридорам и залам, невольно вспоминая день, когда метался из одного перехода в другой, как загнанная бездомная собачонка... Теперь у него есть хоть комната и ничего другого ему не оставалось, как снова спрятаться за ее дверью от собственного страха и одиночества. За столом сидел незнакомый светловолосый синглит и задумчиво вертел в руках стеклянную статуэтку. Фил попятился. У синглитов было не принято без разрешения входить в чужую комнату. Грубое вторжение не предвещало ничего хорошего. 4 Ротанов словно плыл в расплывчатом море, у которого не видно берегов. Уходя из города, он на что-то надеялся, что-то искал... Что именно? Этого он уже не помнил. Хотя если хорошенько подумать, то можно вспомнить, что еще совсем недавно у него была вполне определенная цель: настигнуть синглитов, покинувших город, найти то место, куда они уходят для каких-то неизвестных, тайных от людей дел... Но постепенно, с каждым часом цель становилась все неопределеннее, словно окружающий туман проникал даже в мысли, путал их. Он ведь искал не просто место... Не ответ на загадки планеты... Он искал женщину, вернее, синглитку. Он выполнил ее последнюю просьбу, позволил уйти, навсегда затеряться в белесом болоте и, похоже, заплатил за это слишком дорогой ценой. Обрек себя на дорогу, у которой нет ни конца ни края. Всю жизнь он будет теперь идти вот так, увязая в тумане, не зная, куда и зачем. Постепенно усталость давала о себе знать. Он все чаще спотыкался, терял представление о времени и пространстве. Иногда ему казалось, что он бредет в этом однообразном сером месиве с самого рождения и будет идти еще долгие годы, без всякой надежды на конец дороги. Чтобы вернуть ощущение реальности, Ротанов сорвал с плеча пульсатор и выстрелил. На секунду ему показалось, что в тумане чужой планеты взошло обыкновенное земное солнце. Его желтоватый жаркий свет разметал враждебные щупальца тумана, горячий ветер ударил в лицо, смел остатки липкой дряни, а отсвет горящих деревьев высветил склон холма, по которому он шел. Сознание вновь обрело знакомую ледяную четкость, мысли уже не прыгали и не путались. Все упростилось, стало до конца ясным. Он инспектор. У него есть инструкции, там можно найти ответ на самые сложные вопросы. Простой и доступный ответ. Уголком сознания он понимал, что с ним не все в порядке. Он слишком долго шел, слишком устал. Многократные нападения люссов не могли пройти бесследно... Ротанов достал флягу с водой, но не успел сделать ни одного глотка. Сверху по склону холма ему навстречу спускалась маленькая фигурка, издали очень похожая на человеческую. По походке он сразу же понял, что это синглит. Спрятаться? Пойти за ним следом? Попробовать заговорить? Сейчас все эти очевидные решения казались ему слишком сложными. Ствол пульсатора описал короткую дугу, ловя в перекрестье прицела тропинку, по которой шел к нему синглит. Оставалось подождать, пока он сделает шагов двадцать, выйдет на эту открытую тропинку, и нажать спуск. 5 Посетитель поставил статуэтку на место и сразу же поднялся навстречу Филину. - Ну вот мы и встретились. Ты ведь хотел этого с самого начала. Раньше это было бессмысленно, теперь ты готов к разговору. Я твой наставник. "Вот оно! - обожгла сознание мысль. - Я знал, что они от меня не отступятся, никогда не оставят в покое! Им нужны солдаты..." - Подожди, Фил. Не надо спешить с выводами. Я пришел не за тем, о чем ты думаешь. Слишком многое зависит от того, поймешь ли ты меня сейчас, поверишь ли, поэтому не спеши и хорошенько подумай, прежде чем примешь решение. А сейчас сядь и послушай. Филин почувствовал, как его охватывает знакомое щемящее чувство, которое, как он знал, появляется у него накануне боя или в момент сильного нервного напряжения; оно длилось недолго, и на смену ему всегда приходило спокойствие и трезвый расчет, не раз выручавшие его в сложных запутанных ситуациях. Он сел к столу совсем близко от посетителя и пристально посмотрел ему в глаза. - Я слушаю, хотя и не понимаю. Если ты действительно мой наставник, то, наверно, мог бы внушить мне любое желание, любую свою мысль без этих долгих разговоров. Я уже знаю, что такое твой мысленный контроль. - Контроль допустим лишь в начальной стадии обучения, ты ее уже прошел. То, что мне от тебя нужно сегодня, не заменит никакое внушение, мне понадобится твоя собственная воля, все твое желание, чтобы добиться успеха. - Я слушаю. - Ты помнишь зал пластации? - Да, я туда не пошел. - В тот день было еще слишком рано, и ты ничего бы не понял. В этом зале мы можем изменять свою внешность и не только внешность - все тело. Его строение целиком подчиняется нашей воле, желанию; ну так вот, мне очень нужно, Фил, просто необходимо, чтобы ты вернул свою прежнюю внешность, ту, которая была у тебя, когда ты был человеком. Этого никто не сможет сделать, кроме тебя самого, я могу только помочь. - Зачем это нужно? - Ты помнишь пилота, Фил? - Того на складе? Конечно. Конечно, я его помню. - Мне кажется, этот человек подошел очень близко к решению самой главной задачи... - Какой задачи? - Он может прекратить войну. Фил... И не только ее. Кажется, он может найти способ, объединяющий несовместимые вещи - наше общество и общество людей... - Как же он это сделает? - Если бы я знал... - В голосе наставника прозвучала неподдельная горечь. - Над этой проблемой работали не один год наши лучшие ученые. Было доказано, что выхода нет. Что наше развитие целиком зависит от захваченных в плен и насильно обращенных в синглитов людей... И все же я никогда до конца в это не верил. Видишь ли, есть древние знания, сохраненные в наследственной памяти самих люссов и переданные теперь нам, мы не можем разобраться в них полностью, потому что родовая память - это только основные инстинкты, законы поведения, там все страшно запутано, неясно. Множество позднейших наслоений, и все же можно сделать вывод о том, что когда-то, чрезвычайно давно, тысячелетия назад, люссы уже имели контакт с другими мыслящими существами. Похоже, им удалось создать объединенное гармоничное общество, я даже подозреваю, что возникновение самих люссов как-то связано с этими навсегда оставившими планету в глубокой древности существами. А потом пришли люди, и произошла какая-то трагическая ошибка, случайность или что-то еще, может быть, за тысячи лет эволюция исказила первоначально заложенные в люссах инстинкты, они одичали, превратились в тех ужасных вампиров, которых вы, то есть люди, так боитесь сегодня. Это все мои догадки - не больше. Но они дали мне право подозревать, что какой-то выход из создавшегося положения возможен, но мы его не знаем. Если бы его знал кто-нибудь из нас, эти стычки, принесшие так много горя и нам и людям, давно бы прекратились. - Вам-то от них какое горе? Одна польза... - Ты несправедлив. Фил. Не забывай, что ты сам давно уже наш, и твое личное горе - трагедия всех тех юношей, которые становятся новыми членами нашего общества, сохранив навсегда след насилия над собой, душевного надлома, тоски по оставленному человеческому дому - все это наша общая трагедия. И когда нам приходится брать в руки оружие, чтобы наше новое общество могло продолжить свой род, - это ведь тоже трагедия, Фил... Не зря же ты больше всего боишься именно этого. - Я никогда не стану предателем! - Не ты один, Фил. Не ты один. В том-то и дело. Война порождает неразрешимые противоречия. Многие предпочитают уйти совсем. А ты говоришь - польза... До прилета инспектора мы еще могли надеяться, что она кончится нашей победой, превращением всех людей в синглитов. Конечно, это ничего бы не дало, потому что сразу же прекратилось и развитие нашего общества, неспособного к размножению. Несмотря на долгую жизнь каждого нашего члена, ничего, кроме регресса и упадка, постепенного вымирания, нас не ждало после нашей победы на планете. Теперь же, с установлением контакта с Землей, все противоречия еще больше обострились. - Что может с этим сделать пилот? - Не знаю... Во всяком случае, над ним не тяготеют предрассудки, порожденные во всех колонистах многолетней войной. Он может быть объективен. К тому же он официальный представитель землян на нашей планете. В общем, мне кажется, он имеет право решать. И надо ему в этом помочь. Предоставить все данные, все, что от нас зависит. Во время перехода, или "цикла", как ты его привык называть, наше общество становится практически беспомощным, если бы не люссы, люди давно уже воспользовались бы этим. Я хочу предоставить пилоту такую возможность. - Какую именно? - Возможность выбора, свободу действий и право принять окончательное решение. Я верю в этого человека. Мне уже приходилось с ним сталкиваться, я ведь не только твой наставник, я выполняю еще и другие функции в нашем обществе. Пилот знает меня как координатора, хотя такой должности у нас не существует, но он хотел встретиться с представителем власти, с руководителем, и мне пришлось сыграть эту роль. К сожалению, во время нашей встречи у него не возникло по отношению ко мне ни доверия, ни добрых чувств. Поэтому сегодня я вынужден обратиться к тебе. Кое-что вас связывает с пилотом, пусть немногое, но все же для человека его склада характера этого может оказаться достаточным, чтобы тебя выслушать. - Какова будет моя роль, в чем именно предстоит убедить пилота? - Тебе не надо его ни в чем убеждать. Ты должен будешь привести его на поляну, где проходит цикл. Ты ее найдешь автоматически, инстинктивно. Он ее может не найти вообще - лес для него чужой. И самое главное, если возникнет такая необходимость, если наше предприятие удастся, ты сможешь быть посредником между нами, поможешь мне передать пилоту всю необходимую информацию. - Или завлечь его в ловушку... - чуть слышно пробормотал Фил. Наставник сделал вид, что не услышал этого, а может быть, и в самом деле не расслышал, занятый своими мыслями. - Видишь ли, Фил... Я должен тебе сказать и еще кое-что. Встреча с пилотом - это мое личное решение. Очень многие не разделяют моего оптимизма, не верят в положительное решение наших проблем, предпочитают теперешнее существование. Меня же и еще некоторых, не очень многих в нашем обществе, это не устраивает. Пусть уж лучше решает пилот, и если он не найдет выхода, ну что же. Все кончится сразу, без долгой волокиты. Всех нас попросту не станет. Риск того, что это так и случится, очень велик, и я обязан тебя предупредить, чтобы ты мог все сознательно взвесить и решить. - А если я откажусь? - Тогда я попробую сам встретиться с пилотом. Скорее всего из этого ничего не выйдет. Он слишком ожесточен гибелью отряда инженера, считает, что это предательство именно с моей стороны, хотя все происшедшее - чистая случайность. Он не знает, что люссы нам не подчиняются и что мы не можем предсказать их поведения. Что убедило Фила? Откровенность? Она могла быть нарочитой, разыгранной специально для него. Слишком много в обществе синглитов фальши, мимикрии, игры... Нет, не откровенность. Скорее неподдельная горечь и усталость в тоне наставника, в его последнем признании в том, что это его личное решение... - Почему вы не поговорили со мной раньше? - Нужно было дождаться, пока наши покинут город. Немало труда стоило мне задержать тебя здесь до этой минуты. Зато теперь, что бы мы с тобой ни решили, нам уже не смогут помешать. Фил встал, прошел к окну. За ним ничего не было видно. Ничего, кроме искусственной белой слепой стены. И никто ему не поможет, никто не подскажет решения. - Что же все-таки должен буду я сказать пилоту? - Правду, Фил. Только правду. - Ну, хорошо. Давайте попробуем. 6 Ротанов знал, что стрелять нужно очень точно, так как расстояние было небольшим, приходилось пользоваться минимальной мощностью, и соответственно сокращалась зона поражения. Он сделал глубокий вдох, потом выдохнул воздух, задержал дыхание и упер локоть левой руки, направляющий ствол пульсатора, в бедро. Ствол перестал прыгать. Перекрестье оптического прицела замерло на середине тропинки... Откуда здесь тропинка? Этот вопрос отвлекал его от предстоящего дела, и он от него отмахнулся. Теперь в прицел попали горящие кусты, видимо, огонь только что приполз к ним по тлевшему от термического удара мху, и они неожиданно и дружно вспыхнули. Он уже видел в верхней части прицела его ноги. Сейчас враг будет уничтожен. Ноги постепенно удлинялись, появились колени, потом живот, грудь, голова... Давно пора было стрелять, а у него рука словно заледенела на спуске. Перед глазами все еще полыхало видение зловещего соломенного факела, и никакое желание отомстить, никакие люссы ничего не могли с этим поделать... Время было упущено. Противник уже заметил его и не дрогнул, не сделал ни одного оборонительного жеста, не попытался бежать и не поднял оружия, он просто продолжал идти по тропинке прямо на Ротанова с какой-то жуткой неотвратимостью, не делая ни малейшей попытки спастись. С каждым его шагом все ниже опускался ствол пульсатора, потому что не было ничего нелепее, чем стоять со вскинутым оружием навстречу идущему к тебе безоружному человеку, даже в том случае, если он и не был человеком... Синглит остановился, когда осталось всего шагов пять, пульсатор болтался у Ротанова на ремне стволом вниз, но это ничего не значило. Он успел бы его вскинуть и выстрелить, даже в том случае, если противник попытается неожиданным рывком преодолеть эти оставшиеся пять метров. Но его противник ничего не пытался, ничего не хотел, просто стоял и усмехался, и в его ухмылке Ротанов с ужасом находил что-то знакомое. - Здравствуй, пилот. Мы, кажется, на этот раз поменялись ролями? Помнишь склад? На секунду все поплыло у Ротанова перед глазами; ночной лес, полыхающий куст и эта жуткая ухмылка. - Я ведь чуть было не убил тебя, Филин. - Ну и зря не убил, потому что никакой я не Филин, а самый обыкновенный синглит. Был Филин, да весь вышел. Но раз уж все-таки не убил, то, может, побеседуем? И Ротанов сразу же поверил ему, потому что не мог Филин пройти ночью через лес и остаться Филином, и раз он стоит здесь, то все так и есть. Не Филин это, а синглит. И странно, это соображение ровным счетом ничего не меняло. Потому что это был все-таки Филин, с его рыжей всклокоченной бородой, с его жуткой ухмылкой, с неровными, изъеденными кариесом зубами... И это лицо всю оставшуюся жизнь стояло бы потом у него перед глазами, если бы он не удержался, нажал спуск секунду назад. - Ну что же... Рассказывай. Рассказывай, где пропадал... Странная это была беседа у костра, место которого занял догорающий куст. Филин рассказывал обстоятельно, не спеша, словно все эти долгие дни копил в себе желание высказаться, и вот теперь нашел наконец достойного слушателя. Он рассказывал об огромном городе-доме, о своей тоске, о том, как бежал к реке, и о том, как постепенно, с каждым днем все больше переставал быть человеком. Он рассказывал о своей мечте отомстить тем, кто изуродовал его жизнь, отнял друзей, будущее, цель... И о том, как постепенно тускнела эта мечта, потому что они сумели предложить взамен других друзей, другое будущее, другую чуждую и по-своему прекрасную жизнь, которую он все же не хотел принимать, как часто не хотят люди принимать фальшивки даже в том случае, когда мастерство подделки превосходит натуральный образец по красоте и правдоподобию, просто за то, что это подделка... Он давно кончил свой рассказ, и оба они молчали, глядя на догорающий куст. Словно время остановилось, застыло, словно все только что рассказанное одним из них и услышанное другим было всего лишь злой сказкой, дурным сном, у которого нет продолжения. Вот сейчас они проснутся, взойдет солнце, туман рассеется... Но солнце все не всходило, только куст догорел, с шипеньем погасли последние красноватые глаза углей, не стало видно лиц, и лишь тогда Ротанов нарушил наконец молчание. - И что же дальше? Зачем ты меня искал? - А вот этого я и сам как следует не знаю... Поверил наставнику, что ты можешь что-то изменить, исправить... Как будто это возможно... Ну да ладно. Я обещал проводить тебя на поляну, на ту самую, где проходит цикличный переход. Пойдем. И Ротанов почувствовал острый, болезненный укол совести, как будто был виноват в том, что ничего не сумел придумать, обманул его надежды, как будто был виноват в том, что сам все еще оставался человеком, в то время как Филин перестал им быть и никогда уже не сможет стать снова. Он с трудом заставил себя подняться и шагнуть в сгустившийся туман за этой светлой, почти нереальной в темноте фигурой, месяц назад бывшей здоровенным парнем по имени Филин, а теперь вот ставшей синглитом, почти призраком, фантомом из страшной сказки... И он, инспектор Ротанов, каким-то образом был за это ответственным, потому что вовремя не разобрался в ситуации, не принял мер, ни черта не сумел исправить и даже понять на этой планете, и вот теперь бредет в потемках неизвестно куда... И думает о том, что право быть человеком остается за каждым, кто им рождается, до самой смерти, и никто не смеет посягнуть на это право, но вот все-таки посягнули... И раз так, его задача как инспектора предельно очевидна - он должен раз и навсегда сделать это невозможным, а не забивать себе голову сложными проблемами. От этого простого решения стало немного легче. Тропинка вывела их на вершину холма. Кусты раздвинулись, и оттого, что ветер сносил с вершины туман, здесь было немного светлее. На несколько секунд в разрыве облаков показались звезды. Снизу, оттуда, где они недавно сидели у горящих кустов, тянуло промозглым холодом и не было видно ни малейшего огонька. Сырость притушила все следы пожара. Филин замедлил шаги, дождался, когда Ротанов догнал его, и пошел рядом. - Мы уже пришли. Это где-то здесь. Я чувствую что-то. Кружится голова. И еще мне страшно. Побудь со мной рядом, это скоро начнется... Ротанов ни о чем не спросил и только подумал, каким же должен был быть его ужас перед предстоящим, если такой человек, как Филин, признался в своем страхе. Ротанов крепче стиснул пульсатор. Под ногами хрустела галька и прибитая холодом, но все еще колючая и упругая, как стальная щетина, трава. Теперь они шли медленно, молча, почти торжественно, словно приглашенные на какую-то церемонию, таинственную мистерию этой сумасшедшей планеты. До вершины, на которой уже угадывалось широкое открытое пространство, оставалось всего несколько десятков шагов, и Ротанов почувствовал, что Филин незаметно подвинулся ближе к нему, словно во всем этом враждебном и холодном мире он остался для него единственной защитой. - Может быть, тебе лучше не ходить дальше? - Я уже не могу вернуться. Меня ноги не слушаются, тянет как магнит. Не хочу идти, а все равно иду... - Что же ты раньше молчал? - Он схватил его за плечо, пытаясь остановить. Филин отрицательно печально покачал головой. - Это тоже не поможет. Уже поздно. Мы давно попали в зону. Да и что мне остается? Я ведь теперь синглит и должен жить как они. И не поймешь ты ничего без меня. Пойдем. Я и так задержался. Внутри смертельный холод, все словно застыло... Мы не можем жить без солнца так долго... Вдруг Ротанов представил, что совсем недавно по этой самой тропинке, может быть сдерживая такой же леденящий, рвущийся наружу страх, прошла и она тоже... Кажется, он начинал понимать, почему она попросила не провожать ее в этот последний путь... Где-то он читал, в глубокой древности была такая дорога... Дорога на эшафот... Чтобы понять, что могли означать эти пустые для человека двадцать третьего века слова, нужно было побывать на этой тропинке. Скоро это кончится. Он никому не позволит больше испытывать здесь такой вот смертельный ужас. В сером жемчужном сумраке они видели довольно далеко вокруг. Здесь никогда не бывает такой полной ночи, как на Земле. Виноваты крупные близкие звезды, и только облака да рваные полотнища тумана мешали рассмотреть, что там делалось впереди на огромной пологой поляне, покрывшей всю вершину холма. Кусты кончились, и оба остановились. Они уже стояли на краю поляны. На время Ротанов забыл о Филине, пораженный открывшимся ему зрелищем. Всю поляну до самого края заполняли какие-то слабо светящиеся голубоватым светом предметы. Их было так много, что поляна походила на ночное небо, сплошь забитое странными холодными звездами. Ближайшие светящиеся предметы лежали у самых ног, и, присмотревшись, он понял, что это такое... Свет был слабым, мерцающим, и все же его хватало, чтобы высветить травинки вокруг, влажные ветви кустов... Округлые изогнутые бока предметов, словно вылепленные неведомым скульптором, странным образом закручивались, смыкались друг с другом своей утонченной частью. Если смотреть слишком пристально, нельзя было уловить форму предмета. Сколько их здесь, тысячи? Десятки тысяч? Кто и зачем принес их все сюда? Вдруг он вздрогнул, потому что рядом с ним что-то произошло. Он резко обернулся. На том месте, где только что стоял Филин, клубилось плотное бесформенное облако тумана. Оно постепенно расплывалось, меняло форму, вытягивалось вверх грибообразным султаном, наконец оторвалось от земли и медленно, словно нехотя, потянулось вверх. У самого подножия этого туманного столба Ротанов увидел еще один светящийся предмет. Он мог бы поклясться, что минуту назад его там не было... Он задрал голову, стараясь рассмотреть, куда уходит туманный хвост, только что бывший Филином. Не так уж высоко над поляной висела плотная туча. Облако втянулось в нее, словно всосалось внутрь, послышался слабый чавкающий звук. Вся туча чуть заметно колыхалась. По ней шли от края до края световые волны, слабое мерцание на грани видимости сопровождало волны зеленоватых, розовых, голубых тонов, они шли друг за другом и неслышно исчезали, высвеченные по краям роем искорок. Пожалуй, это было красиво. И еще он чувствовал странную отрешенность, потому что все происходящее было настолько чуждо, нечеловечно, что утратило тот первозданный оттенок ужаса, который сопровождал его до самой поляны. Он уже не испытывал ни гнева, ни страха. Только горечь да еще легкую грусть, какую всегда испытывает человек, случайно попавший на кладбище, потому что во всех этих гнилушках, рассыпанных по поляне, было что-то от кладбища... "Ну вот ты и добрался до сгнившего сердца этой проклятой планеты", - сказал он себе и не испытал ни радости, ни удовлетворения. В нем появилась странная двойственность, словно внутри проснулся какой-то новый, неизвестный ему человек и чуть насмешливо и грустно наблюдал теперь за тем прежним Ротановым, который пришел на эту поляну, сжимая в руках оружие, собираясь кому-то мстить, творить суд и расправу, не имея ни малейшего права ни на то, ни на другое, потому что все происшедшее вообще оказалось за рамками обычных человеческих понятий о морали и логике. Да и не мог он направить огненный смерч на эти кристаллы, в которых, как в спорах, хранились зародыши жизни. Все, что было и еще станет Филином, ею, Бэргом, десятками других существ, способных огорчаться, радоваться, страдать... В потоке пламени может наступить лишь окончательный конец, не он подарил им эту странную вторую жизнь, не ему и отбирать ее... Он повернулся и медленно побрел обратно. Пульсатор на длинном ремне больно колотил его по плечам на каждом шагу. Он остановился и с раздражением засунул в рюкзак бесполезное и бессмысленное здесь оружие. Поляна все еще лежала перед ним такая же тихая и странная, больше все-таки похожая на ночное небо, чем на кладбище. "Мы же вас не трогали... Зачем?" - тихо спросил он и, не получив ответа, побрел было дальше, но почти сразу же остановился. Ответ был где-то здесь, совсем рядом. Он выстраивался, возводился как стена из небольших кирпичей, самых разнообразных сведений, фактов, мелькавших в его голове до этого момента бессмысленной путаницей. "Это такой комар... Прежде чем снести яйцо, он должен напиться человеческой крови..." - сказал ему инженер, и он ему не поверил. "Вы абсолютно нормальны, абсолютно", - говорил доктор, закончив его полное обследование после первой встречи с люссом... И оказалось, он единственный во всей колонии не пострадал от этой встречи... "Нет у них никакой злой воли, у этих люссов, - говорил доктор, - это лишь молекулярная взвесь, стая мошкары с простейшей программой поведения". И это уже было важным, потому что откуда-то же она взялась, эта программа, заставляющая люссов нападать на людей, именно на людей... Правда, не на всяких, потому что одним их нападение не причиняет вреда, зато другие... "Гибернизация ослабляет наследственность, а мы все - потомки тех искалеченных полетом людей". "Иными словами, люсс не может повредить здоровому человеку?" - спросил он тогда и не получил ответа. Теперь он знает, это так и есть. И еще... В свое время, изучив все материалы, которыми располагал, он пришел к выводу, что общество синглитов всего лишь раковая опухоль, способная к развитию только за счет людей. Теперь он знает еще один важный факт. Они не способны к самостоятельному размножению, действительно могут развиваться только за счет людей, но не всяких. Не всяких, а только больных! Пусть даже с их точки зрения больных - неважно, потому что в конце концов больные люди становились здоровыми синглитами... У него кружилась голова от этих мыслей. Он дошел уже до самого края поляны и остановился, опустился на траву. Вокруг все было очень тихо, и от радужного мерцания над головой мысли становились стройнее, словно облако помогало ему думать... Вдруг мелькнула догадка настолько важная, что он сразу забыл обо всем остальном. В генетическом коде всех колонистов что-то было нарушено, что-то такое, что сделало их, с точки зрения люссов, больными, пригодными для атаки. Не эта ли случайность послужила причиной трагических событий? Но если это так, то получается очень странная и вполне логичная цепь, слишком странная и слишком логичная для того, чтобы быть всего лишь случайным стечением обстоятельств... Люссы не трогают здоровых, нападают на больных... Или старых?.. Превращают их в синглитов. В здоровых и молодых синглитов. Ведь у синглитов не бывает стариков. А что, если предположить, что все это не случайно? "Не может быть случайным такое множество совпадений! Ну же! Смелее! - приказал он себе. - Предположим, что рэниты так запрограммировали люссов, чтобы они могли старого или умирающего от болезней человека сохранить как личность, предоставить ему новую долгую жизнь. Пусть другую, непохожую на человеческую, но интересную, полную творчества, поиска, борьбы, искусства, любви, ощущения жизни! Да разве кто-нибудь откажется?!" Сколько там они живут, эти синглиты, многие сотни лет? Величайший дар, вот что ты нашел внутри этой раковой опухоли, в самой ее сердцевине... Вот что скрывалось за всеми грязными наслоениями, за ошибками, трагическими случайностями, нелепым стечением обстоятельств, непониманием и страхом... Они и сами не остаются внакладе, эти самые люссы. Они получают за счет человека индивидуальность, становятся личностью, а человеку дарят вторую жизнь. Неплохой симбиоз... Особенно если исправить все ошибки, уничтожить непонимание и сделать контакт человека с люссами абсолютно добровольным... А что в добровольцах не будет недостатка, в этом он уже не сомневался. И это было, пожалуй, самым главным. Стержнем всей проблемы. Он встал и еще раз осмотрел поляну. Теперь огоньки в холодной траве уже не казались ему гнилушками. Они были скорее светляками. Огоньками жизни, бесконечной, как ночное небо. "Если хочешь, я тебя подожду..." - сказала она на прощание. Пройдет еще сорок или пятьдесят лет. Он устанет от дальних космических дорог, одряхлеет его тело, в нем поселятся болезни, старость. И тогда, как знать, может быть, он захочет начать все сначала? Все эти долгие годы кто-то будет ждать его на этой планете. Время не властно над человеческой сущностью, над добротой, над любовью. Сейчас, завершив круг, он понял, что дорога, уведшая его когда-то от далекой Реаны, через бездны пространства и времени вернулась к своей изначальной точке. В белесом мареве тумана Ротанов видел образ женщины, тысячелетия назад родившейся на этой планете. Женщины, которую, несмотря ни на что, он сумел найти здесь вновь и опять потерять. Дорога жизни не имела конца. Он стоял у начала нового витка. +========================================================================+ I Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory I I в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2" I Г------------------------------------------------------------------------¶ I Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент I I (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov I +========================================================================+