ти, датчики включали тормозной сигнал, и машина не своим голосом (Наташиным) вопила: - Ой, больно! - А тебе на самом деле больно? - допытывался Алеша. Но машина не могла объяснить, она не знала, что такое "на самом деле". Боль - предупреждение о повреждении - возникла у самых примитивных животных, как только появилось самостоятельное движение, возможность уклоняться от опасности. У высших же животных, имеющих глаза, нос, уши и центральный нервный штаб, к болевому предупреждению добавилось еще одно, предварительное, - страх называется. Боль - началось повреждение, страх - будет больно. Машину предстояло научить и страху. Ее учили бояться поездов, троллейбусов и автомобилей, уступать им дорогу, пересекать улицу только при зеленом свете; ее учили бояться людей в лесу, уступать им дорогу, ни в коем случае не приближаться (чтобы не было новых нападений на торговок с корзинами цветов). Учили бояться заборов, плетней и колючей проволоки. Учили бояться крутых склонов, грязных луж, топкой почвы; надо же было избежать новых приключений в болотах. Учили бояться высокой скорости, угрожавшей перегревом, и узких дорожек, где можно было заклиниться между стволами. Рельсы, люди, заборы, кручи, чащи, болота стали "страшно". - Ой, страшно! - пищала машина Наташиным голосом. Алеша с увлечением рассказывал, как это натурально получается у машины. Подходит к шаткому мостику и мнется. "Ой, страшно!" - этаким жеманным голоском. "Ой, страшно!" - у светофора. - Бедняжка, а мне жалко ее, - заметила Ия. - Неужели нельзя было обойтись без этих "страшно" и "больно"? Сказали бы просто: этого нельзя и того нельзя. - Это было бы проще всего, - возразил Алеша. - Дай инструкцию на все случаи жизни, ничего и выбирать не надо. Но, увы, инструкции не предвидят непредвиденного. В меняющемся мире невозможно выжить на основе наследственных наставлений. Природа поняла это еще на уровне рыб и ввела условные рефлексы в добавление к безусловным, личный опыт и личную память в добавление к памяти тела. Мы думаем, что наша машина подобна собаке, посланной в лес с поручением. Хозяин приказал ей найти, но не знает, где искать. И не знает, что его собака встретит на пути. Пусть остерегается. Пусть убегает, когда в нее кидают камни. Пусть ей будет больно. Больно - это маленький выкуп во избежание большого вреда. Страх - еще меньший выкуп во избежание большой боли. Мы приучаем машину к осторожности. И вот осторожная машина отправилась в лес с очередным заданием: грибов набрать к обеду. - Столько тысяч в тебя всадили, хоть бы на трешку пользы, - напутствовали ее механики. Но пользы не было и на пятак. Уже через десять минут пришел сигнал бедствия: "Ой, больно!" Кинулись на помощь. Машина была целехонька. Стояла в густой траве в двух шагах от опушки. - Впереди лужа. Топко. Трясина, - объяснила она. Видимо, датчики ступиц, чувствительные к влажности, восприняли росу как предвестник опасного болота. Алеша вывел машину на сухую дорожку. Покинул. Через пять минут снова SOS. - Впереди незнакомые люди, - доложила машина. - Они идут навстречу. Поворачиваю в гараж. - Обойди за деревьями. - За деревьями болото. Поворачиваю. Догоню вас. Дождались беглянку, проводили ее еще раз до опушки, наказали без грибов не возвращаться. Ждали два часа. Опять донеслось: - Спасите! Страшно! Машина стояла шагах в двадцати от того места, где ее оставили. Стояла с потухшими глазами перед первой же канавой. Тока почти не было. Электрический аванс она израсходовала, добавки не заработала, не найдя ни единого гриба. - В лесу плохое освещение, - заявила машина. - Ожидается болото с неба. - Даже смешно, - сказала Ия, выслушав отчет. - Был озорной мальчишка, сорви-голова, стала трусливая девчонка, которая темного леса боится. Сменили характер за две недели. Алеша задумался. - Какой же характер дать машине? Наверное, что-то среднее нужно, какая-то пропорция страха и голода, золотая середина. Но как ее определить - золотую середину? Знаешь что. Ивушка, ты спроси отца. Может, он подскажет какое-нибудь правило, зоологическое или психологическое. 9 Шестнадцатый вторник. - Папа говорит, что нужна борьба. И страх полезен зверю, и голод полезен. Но пусть они сталкиваются, меряются силами, так чтобы сильный голод подавлял бы слабый страх, а сильный страх заглушал бы голод. Алеша отодвинул тарелку. В отличие от зверей, у человека сильный интерес заглушал голод. - Меряются силами - это понятно, - сказал он. - Вопрос в том, как измерять силу, в каких единицах выражать, как назвать единицы страха и голода? Всю неделю обсуждаем. Вообще-то в науке принято именовать единицы в честь ученых: вольт, ампер, ньютон, фарада. Но проголодался на семь с половиной дарвинов и струсил на четыре менделя - это же оскорбление памяти ученых. Кто-то предложил волчеры и зайцеры - звучит как-то не по-людски. Я думаю, что надо бы измерять голод процентами, просто процентами израсходованной энергии. Но где проценты в страхе? - Папа тоже говорил насчет процентов. И еще велел передать: пусть учтут, что проценты неравнозначны. Первые проценты голода слабее первых процентов страха. Сидеть в норе безопаснее, не стоит выбираться из нее, рыскать и рисковать из-за пятипроцентной мелкой закуски. Тут на помощь страху приходит лень. Лень тормозит активность, глушит аппетит. Но вот желудок пуст, голод проснулся, лень подавлена. Зверь выбрался из берлоги. И чем сильнее голод, тем больше активность, больше смелость; страх почти забыт. - Понимаю, - сказал Алеша. - Тут разные кривые. Активность растет круче, чем голод. Это все можно изобразить на схеме. - Он вынул шариковую ручку, написал на бумажной салфетке "0%", отметил голод легкий, умеренный, сильный, неудержимый, потянул кривую активного поиска от нуля до ста процентов... - Не до ста, - поправила Ия. - Папа сказал: если зверь найдет добычу, он наедается впрок, на двести процентов, чтобы зря не разгуливать потом, не подвергать себя риску лишний раз. И чтобы лишнюю энергию не тратить. Тут его опять одолевает лень, лежит себе в берлоге и переваривает. Но вот что папа велел тебе напомнить: стопроцентной растраты сил тоже не бывает никогда. Когда остается пять процентов или три, активность прекращается, падает до нуля. Это уже не лень, а апатия. Но и безнадежная апатия тоже полезна животному. Уж если, потратив почти все силы, оно не нашло еды, лучше не бегать понапрасну, положиться на авось. Авось времена переменятся, еда сама свалится невесть откуда. Выжидать лучше, чем выложить все без остатка. Алеша, пощелкивая цветными стерженьками, все это изображал на салфетке. - Очень и очень любопытно! - приговаривал он. - Значит, тут кривая круто забирает вверх, на ней острый пик и резкое падение. Но зачем же сдаваться раньше времени, если есть еще пять процентов энергии? Я бы боролся до последней капли крови. - Папа говорит, что это по Дарвину так получается. Что полезно животному, то и отражается в его поведении. Бороться до последнего вздоха, как ни странно, не всегда полезно. И при страхе, как при голоде, борьба идет не до конца. В панике зверь проявляет чудеса ловкости, быстроты, выкладывает все резервы. Но, пойманный, замирает. Когда лев схватит антилопу, она впадает в шок. Если бы трепыхалась, хищник прикончил бы ее в одно мгновение. И тут остается последняя надежда - на авось. Авось что-нибудь помешает льву, он бросит добычу, не дотащив до логова. И люди унаследовали это отключение. Когда Ливингстона сцапал лев, человек впал в транс - все видел, ничего не чувствовал. И спасся... Льва успели застрелить. - Ия, ты гений! - сказал Алеша. - Мы все искали простоту, прямую однозначность, а тут кругом психологические противоречия. Спасибо, Ивочка. Ты молодец, быть тебе великим ученым. - Это не я, это папа все объяснил. - Все равно: он объяснил, а ты изложила. У тебя удивительная ясность ума. Давай прояснять дальше. Можно я сяду рядом, а то тебе неудобно смотреть на график вверх ногами. Алеша перебрался на другую сторону стола, неуклюже задел Ию коленкой, мазнул челкой по щеке и поспешно отодвинулся, краснея... - Итак, гм-гм, существует четыре стадии активности: ленивая раскачка, энергичный поиск, яростный напор, безнадежная апатия. - По-моему, машине апатия ни к чему. - Нет, пожалуй, и апатия небесполезна. Если горючее на исходе, а вырваться не удается, незачем тратить зря киловатт-часы. Надо оставить ток хотя бы на позывные: "Спасите, завязла!" Помнишь, когда машина провалилась в болото, она SOS не подавала, самоуверенно рвалась, пока все аккумуляторы не сели. Если бы радировала о помощи, мы бы ее куда быстрее нашли. - Папа говорил еще, что разная бывает апатия. Есть апатия бессилия - от безнадежности или от голода. И есть еще апатия от сытости - эта для экономии добытой пищи, чтобы силы зря не расходовать. Лев - тот спит восемнадцать часов в сутки. Спит, поест и опять спит. Скука какая! Я бы с тоски пропала. - Ну, лень мы машине программировать не будем. Ей незачем ток экономить. Пусть заряжается и приступает к делу сразу же. А вот скука... Зачем она? Будильник своего рода для сытого существа. Голод тоже будильник, но для голодного. А сытое зачем же тревожить? Только что мы говорили: вылезать из норы небезопасно и неэкономно. - Надо же размяться, побегать, а то опухнешь от безделья, - вставила Ия. - Да, опухнешь. Опухнешь - вот причина. Надо размяться, поиграть немножко. Детеныши - те играют, чтобы научиться. Играют котята, играют лисята, играют ребята. Прячутся, ловят, подкрадываются, удирают. Малыши учатся играя. А взрослые звери? Зачем жестокий кот играет с мышкой, - отпускает и цапает, отпускает и цапает? Что за садизм, извращение у животного? Может быть, тренируется, отрабатывает хватку, быстроту реакции? Значит, игра - это тренировка. Зверь сыт, наелся впрок, переварил, накопил запас энергии, можно потратить часть и на тренировку. Может, и машину научить игре? Пусть себе упражняется по ночам. - А сама по себе она не играет? - спросила Ия. - Если ей приятно работать в лесу, вероятно, ей и играть в поиски приятно. Алексей застыл с широко открытыми глазами. - Ия, ты гений. Нет, честное слово, без всяких шуток. Вот что значит свежий взгляд со стороны. Мы два месяца спорим: больно машине или как бы больно? Приятно или как бы приятно? Ты права: если ей на самом деле приятно искать, она будет играть в поиски. И это можно проверить. Прямо сейчас, сегодня вечером. Ия, можно я позвоню тебе поутру? Раз в жизни нарушим правило, поговорим не во вторник. По телефону же. По телефону не в счет. Ия колебалась не больше одной секунды. - Ну нет, условие есть условие, - сказала она. - Кто же играет без правил? Тура ходит по прямой, слон - по диагонали. Ни один шахматист не позволит себе попросить: "Разрешите один разочек двинуть туру ходом коня". Нет, от вторника до вторника я о тебе не думаю и думать не хочу, у меня другое в голове. - А я всю неделю думаю о вторнике, слова подбираю для недельного отчета, - протянул Алеша плаксиво, но настаивать не посмел, вздохнул уныло и опустил глаза. Ия торжествовала. Все-таки приятно, когда тебя так слушают, так ценят, так подчиняются. И кто? Ведущий конструктор ОКБ, крупный мужчина, плечистый, басистый, с этакими кулачищами. Как двинет - кости переломает. Но слушается. Водишь его, словно слона на веревочке. Жутковато, но лестно. А кончился этот день плохо, ссорой, почти серьезной. И причина-то была глупейшая: самый древний из споров. Наверное, еще Адам с Евой решали его, не могли решить; наверное, их лохматые предки лопотали о том же, зацепившись за ветки хвостами. - Ну хорошо, - сказал Алеша, надувшись. - Если у тебя голова другим занята, не буду отрывать. Пойдем дальше. Допустим, ординаты голода положительны, страха - отрицательны; из голода вычитаем страх, получаем направление действия. Нападение или бегство. Но ведь кривые-то разные у разных животных, у разных людей тоже. Какой же характер придать нашей машине - мужской или женский? Отчаянный или осторожный? - Смотря для чего. Женский, если ты хотел сделать модель гармоничного человека. Ты не забыл о модели? - Ты считаешь, что женщина гармоничнее? - Безусловно. Женщина мягче, чувствительнее, культурнее, добрее, гуманнее. Женщина человечнее. А человечность недаром так называется. Видимо, это главная черта человека. - Вот тебе и на! Трусость - это тоже признак гармонии? - При чем тут трусость? - Ты сама сказала в прошлый раз, что машина стала похожа на трусливую девчонку. "Был озорной мальчишка-сорванец, стала трусливая девчонка". Это твои слова. - Не придирайся к словам. Я имела в виду чувство ответственности, разумно-умеренную осторожность. - Далеко уедешь с твоей разумной осторожностью. Едва ли Колумб доплыл бы до Америки, а Амундсен открыл бы полюс с твоей разумной осторожностью. И был бы Гагарин осторожным, воздержался бы от полета в космос. - А Валентина Терешкова? А Софья Перовская? А Волконская и Трубецкая? А Жанна д'Арк? Исключения? Ты хочешь сказать, что я не исключение? Так зачем же ты заурядной трусливой девчонке рассказываешь то, что она не может понять? Зачем? Советуйся со своим отважным Волковым, води его сюда в "Романтики" хоть каждый день. 10 Прав оказался отец в конечном итоге: самый интересный из друзей постепенно стал единственно интересным. Только с ним встречалась Ия, только о нем и думала (вопреки своим собственным заявлениям). Все дни недели заслонил вторник. Маслова Ия отшила. Объявила ему с невежливой прямотой, что ей скучно с людьми старшего поколения. Нарочно хотела обидеть резкостью, но Маслов только поклонился изысканно, поцеловал ей руку и сказал, что люди старшего поколения умеют быть терпеливыми. Прибавил, прощаясь, что назойливым не будет, позвонит через месяц-другой, справится, как дела, как настроение, может, и окажется полезным. Рыжий ушел сам, по собственной инициативе. Сказал, что ему надоело слушать каждый день одно и то же, про того же технаря. Обыденный серый технарь, технарь как технарь, занят винтиками и шпунтиками, считать умеет, думать и не пробовал. И сама Ия с ним опустилась: не читает, не мыслит, не чувствует, не ищет нравственные начала. Ему, Сергею, скучно тратить время с обывательницей. Изредка появлялись на горизонте новые знакомые. Являлись и исчезали, даже не попадая в опись типов. Не годились они в герои вакантных сред, четвергов и пятниц. Не выдерживали никакого сравнения со вторником. Один содержательный вечер в неделю - шесть дней ожидания. Но скуки не было. Ия читала, читала серьезные книги по биологии, зоологии, психологии, педагогике, даже по технологии материалов. Читала главным образом для того, чтобы понимать Алешу, грамотно отвечать ему, грамотно давать советы, направлять, когда заносит в сторону. Пусть направляет она, искренний друг, а не хитроватый, себе на уме, Волков. И ждала вторника. Не заполненный в прошлом вторник, самый невыразительный день недели, сделался наиглавнейшим, как прожектор, освещал все прочие дни. Предыдущий вторник светил в спину, предстоящий - в лицо, словно фонари на автостраде. Целую неделю Ия вспоминала слова Алеши, перебирала их, взвешивала, сортировала, думала о том, что сказала сама и что скажет в следующий раз, размышляла об Алеше, о его достоинствах и недостатках. Пожалуй, больше о недостатках - о том, что ей предстоит исправлять. Вот, например, неуважение к женской гуманности - важный недостаток? - Папа, Алеша говорит, что голод - это мужское чувство, а страх - типично женское. Это верно? Что ты скажешь как психолог? - Скажу, что это явное упрощение. Каждому животному - ведь мы и в прошлый раз говорили о животных - нужен и голод и страх. И нужна борьба двух чувств, чтобы большой страх парализовал малый голод, а большой голод побеждал бы страх. Решает мера, все дело в мере. Но мера-то у разных существ разная. У каждого вида своя кривая. Это толково твой Алеша изобразил на графике. - И вовсе он не мой! - поспешно вставила Ия. - Я говорю - изобразил толково. Но кривые различны. У хищника крутая кривая голода и пологая - страха. У травоядных наоборот: постоянный умеренный аппетит к жвачке и острые пики страха. Да и внутри вида разной формы кривые у детенышей и взрослых, молодых и старых, самцов и самок. Кто слабее, тот и боязливее. То же перешло по наследству к людям, к мужчинам и женщинам. Сильный мужчина - активный добытчик, ему больше нужен голод - стимул действий. Женщина при детях, ей приходится терпеливо сидеть дома, чуть не сказал "в норе", добытчика дожидаться, потомство охранять. Ей природа выдала меньше аппетита, больше опасливости, страха, грубо говоря. - Толково ты объясняешь, папка, а все равно обижаешь. Это у вас с Алешкой единый фронт мужского зазнайства. Вы герои, а мы - трусишки, и вините природу. Да я, если хочешь, куда смелее Алексея. Он со своим начальством спорить боится. - Девочка, я сказал, опасливые, осторожные, а не трусливые. Вы и обязаны быть осторожными, чтобы сберечь потомство, сохранить его физически и генетически. Вам дана великая обязанность и право направлять развитие человечества. Как направлять? Стоящих отцов выбирая для будущего поколения. - "Направлять, выбирать"! А где же тут любовь, папка? - Любовь и есть выбор. Выбираешь того, кто заслуживает быть отцом, прообраз для собственного сына. - А как же говорят про любовь с первого взгляда? - Не знаю, девочка. Думаю, что с первого взгляда бывает не у всех. Зависит, какие требования у сердца главные. Если по сердцу красивый, сильный, ловкий - это сразу видно, с первого взгляда понятно. А если сердцу важнее добрый, заботливый, принципиальный, чистый, талантливый, смелый - этого сразу не разглядишь. В нашей безопасной и благоустроенной жизни еще случай нужен, чтобы проявить смелость, время, чтобы талант показать. - А мне, папочка, какой нужен - смелый или талантливый? - Спроси свое сердце. Но мне кажется, ты сама сильная, тебе каменная стена не нужна, чтобы за спиной мужа от жизни прятаться. Ты из тех, кто всматривается. У тебя любовь будет расти постепенно. "Значит, я из тех, у кого любовь растет постепенно, - думала Ия, сидя над отчетом о шестнадцатом вторнике. - Я к Алешке совсем равнодушна была. Он чужой был, только любопытство возбуждал, а потом стал самым хорошим на свете. Для других он может быть и скучным, неуверенным, нерешительным, никудышным даже, а для меня - все равно самый наилучший. Инесса Аскольдовна плечами пожимает: "Боже мой, рохля такой! Всю весну ходит на свидания, не поцеловал ни разу. Разве это мужчина?" Соседка сказала во дворе: "Ты с ним наплачешься. Мой такой же. На работе горит, с доски Почета не снимают, а дома гвоздя не вобьет. Только ужинает и ночует. На все дела я одна и одна: подай, прибери, купи, еще и деньги раздобудь. Эгоист самовлюбленный". А другая добавила: "Сухарь какой-то, скукота тебе с ним. Все про ученость да про ученость, а когда же живое слово?" А мне не скучно. У нас дело общее. Ощущение такое, будто ребенок у нас машинный, модель ребенка, сообща воспитываем, лепим характер. И я ничуть не обманываюсь в Алешке, знаю все его слабости наперечет, но все равно он самый милый. Он мой. Мой дом всех милей, потому что я в нем живу. Мой человек всех милей: я его для себя выбрала. Если верить папе, выбрала сердцем и, значит, люблю. Все это Ия думала про себя, а в тетради написала только два слова: "Да, люблю!" "Люблю! Мир насыщен и многозначителен. Люблю! Грудь налита горячей радостью. Люблю! Жизнь переполнена до края, нет ни малейшей щелочки для тоски и скуки. Я люблю, я готова делиться ликованием, всех на свете утешать и подбадривать, раздавать прохожим цветы на улице, покупать игрушки ребятам. Я люблю, я нашла смысл и назначение. Я люблю, ничего не нужно сверх того, нечего прибавить". Прав был старик отец. Ия была сильным человеком. "Да, люблю!" - написала она. Не "я любима"! Семнадцатый вторник. - Играет! - объявил Алеша, радостно улыбаясь. - Она играет по ночам. Значит, чувствует. Вот видишь, взобрались мы по лестнице почти до самого верха, - заключил он. - Получилась машина с чувствами. А ты не верила, что получится. - Ну а любовь? - напомнила Ия. Не могла не напомнить. Самым главным, почти единственным, всезатмевающим чувством была для нее любовь. Говоря о чувствах, она и подразумевала любовь. Нет любви - стало быть, все равно бесчувственная железяка. Алеша посерьезнел. - Мы уже размышляли о любви. Но любовь - это другая ступень на лестнице, даже другой этаж. Голод, боль, страх, скука - это мои чувства, они эгоистичны, это чувства для себя. Сытый голодного не разумеет, и "гвоздь в моем сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете", и "каждый умирает в одиночку". Больно мне, тошно мне, скучно мне, весело мне. Но любовь, материнская прежде всего, - первое социальное чувство. Мне больно, когда другому больно. Я думаю, что в этом направлении и будет развиваться человек. Природа сделала только первый шаг, чуть-чуть отступила от эгоизма. Любовь к ребенку - не к своему, к девушке - не к своей. Наши потомки распространят чувства на друзей, товарищей, на всех людей на свете. Пусть никто не чувствует себя сытым, если вокруг голодают. Пусть не веселится, если за стенкой плачут. Ия не очень прислушивалась. Она задумалась о потомках, о своих собственных потомках, как она будет воспитывать у них чуткий общественный слух на чужие несчастья. Ей представились кудрявые бутузы, глазастые и толстогубые, с наивно-удивленным вопросительным взглядом, как у Алеши. Как у Алеши? Разве она хочет, чтобы ее дети были похожи на него? Так далеко зашла в мечтах? Ну да, зашла, да, хочет. Любит и хочет. А он? И ей захотелось задать вопрос. Не словами, конечно. Какая же девушка спрашивает словами? Есть много способов спросить молча. Ия положила на стол свою загорелую лапку. Как бы случайно забыла ее в непосредственной близости от Алешиной длани, разлапистой, с обкусанными ногтями и желтыми следами ожогов на плоских пальцах. Алеша поперхнулся, опять заговорил о чем-то, а длань между тем начала подкрадываться к лапке, миллиметр за миллиметром, с показной нечаянностью. Но Ия видела все уловки длани, даже не глядя ощущала. Какое-то особое поле возникло вокруг их столика, полупрозрачной перегородкой отделило внешний мир. Все краски снаружи потускнели, затуманились, все звуки отодвинулись, слились в глуховатый ритмичный гул: гал-гал-гал... А внутри поля напряжение все возрастало, словно ткань натягивалась до отказа. И вот пушок прикоснулся к пушку, короткое замыкание; искры посыпались из мизинца в мизинец. Ия замерла, зажмурилась на секунду. Секунду блаженной слабости позволила себе. Но... - Сэр (самым строгим тоном), кажется, вы нарушаете договор. Вы пошло ухаживаете. Уберите руку тотчас же. Что стоят ваши слова насчет дружбы, дружбы, чистейшей дружбы? Право, вас следует наказать. Следующий вторник мы пропустим вам в назидание. Кстати, мне пора готовиться к экзаменам. И напряжение исчезло. Словно выключателем щелкнули. Но как Алеша испугался! Даже побледнел, даже заикаться стал. Начал извиняться, уверять, что никакого ухаживания не было, ничего такого он не имел в виду. Понес что-то несусветное, будто встреча с Ией необходима для ритмичной работы ОКБ, все подгоняется ко вторничному отчету в "Романтиках", даже сама машина привыкла к испытаниям в понедельник; пропущенная встреча сорвет выполнение месячного плана. Неделя без "Романтиков" пропащая, все равно как прогул. Ия обязана простить его, просто обязана, в интересах графика пожертвовать собой, прийти хотя бы на полчаса. В конце концов Ия милостиво согласилась не принимать во внимание нескромность Алешиного мизинца. Что ж, объяснение не состоялось, но объяснение состоялось. Ия любила и была любима. Слова о любви, правда, не были произнесены вслух, но Ия могла и подождать. Даже намеренно отложила, отодвинула слова в будущее. Счастье придет, пока что можно посмаковать его приближение. Право же, ожидание счастья не хуже самого счастья. Прекрасный был вечер, может быть, лучший в жизни. К сожалению, единственный, неповторимый, не повторившийся. 11 В среду днем отцу стало худо на работе. Закружилась голова, полки и папки с историями болезней поплыли по часовой стрелке снизу влево и наверх, никак не хотели остановиться, улечься на свое место. Доктор присел на порог, чуть отдышался, сам дошел до кабинета директора, поехал домой на трамвае зачем-то, привык не облегчать жизнь, а заставлять себя вытерпеть. И зря. Дома он упал на пол, пришлось звать соседей, чтобы положить его на кровать. У него отнялись рука и нога, вся правая половина тела. Врач из поликлиники произнес страшное слово "инсульт", удар - по-старинному. Несколько дней прошли как в угаре. Дверь в квартиру не закрывалась. Медицинские сестры сменяли врачей, врачи - сестер. Наскоро занимая у соседей десятки и четвертные "до завтра", Ия моталась по больницам, разыскивала каких-то знаменитых профессоров-целителей, которые будто бы могли помочь. Профессора, поддавшись мольбам, приезжали, говорили все одно и то же: кровоизлияние в мозг, покой, покой, покой, не тревожить, не волновать, не трогать, не ворочать. Если ночью не станет хуже, непосредственная опасность минует. Некоторые прописывали какое-нибудь особенное лекарство, которое можно было достать только через союзное министерство. Ия добывала особые лекарства, капала обыкновенные, ставила грелки к ногам, приносила из аптеки кислород в подушках и банки с пиявками, мыла дряблую кожу за шеей, чтобы разборчивые кровопийцы не отказались присосаться, и опять мчалась в паническом ужасе уговаривать какую-нибудь знаменитость, страшась, что сделано не все возможное, где-то таится спасительное средство, кому-то известен спасительный рецепт. Непосредственная опасность все же миновала. В воскресенье врачи сказали, что отец будет жить. Восстановятся ли речь и движения, сказать пока трудно. Может, и восстановятся постепенно. Месяца через три будет яснее... будем надеяться на лучшее. Ия поспала, кажется, в первый раз за всю неделю, немножко прибралась, выкинула грязные бинты с бурыми пятнами, вымыла пол, заказала тете Груне диетическое меню. И тут встал вульгарный вопрос: деньги. До сих пор Ия знала только один способ добычи денег: прийти к отцу в кабинет вечерком, потереться носом о пиджак, промурлыкать жалобно: "Папка, ты будешь меня презирать, но мне ужасно хочется новые туфли. Лаковые так надоели! И вообще они вышли из моды. Сейчас носят на высоком каблуке. Не могу же я быть хуже всех". И отец, ласково взъерошив волосы дочке, со снисходительным вздохом отодвигал правый ящик стола: "Ох и кокетка ты у меня!" Но сейчас спрашивать не приходилось. Отец лежал недвижно, какой-то незнакомый, беспомощный, с искривленным ртом, сам с жалобной надеждой глядел на дочку, что-то силился вымолвить половиной рта. Ия без спроса полезла в правый ящик, денег там не оказалось. Нашла только сберкнижку, на счету не слишком много: семьдесят два рубля с копейками. И на те в сберкассе запросили доверенность. Отец расписаться все равно не мог. Ия побежала за пособием к нему на работу. Там ее направили в кассу взаимопомощи, но председателя кассы не было, он только что ушел в отпуск. Соседки по дому, те, что одалживали десятки и четвертные, посоветовали Ии снести старые вещи в скупку. Что-то удалось продать - даже на отдачу долгов не хватило бы. Что-то Ия сдала в комиссионный, ей велели справиться через две недели. Усталая от очередей в душных коридорчиках магазинов, Ия возвращалась домой в самую жару. И тут вспомнила, что сегодня вторник. Переодеться успеет ли? Алеша уже дожидался в "Романтиках", сидел за третьим столиком. Увидя Ию, привстал с нетерпением. Поздоровался с обиженно надутыми губами и сияющими глазами. Ия опаздывала, но пришла все-таки. У него был ворох новостей, он торопился выложить. Произошло чудо. Волков сотворил чудо нечаянно. На очередное испытание он привел авторитетную комиссию. Алеша привык к комиссиям, даже имена-отчества не мог запомнить. А оказывается, там был один товарищ примечательный... в общем, из тех, чью фамилию узнают из некролога, читая, что ушел некто, дважды герой и четырежды лауреат. "Ваши машины на Ио хорошо бы послать", - сказал этот "дважды" и "четырежды". - Друг-девушка, ты помнишь, что такое Ио? У Ии в голове вертелось что-то мифологическое. Ио - возлюбленная Юпитера, ревнивая жена превратила ее в корову. А ради Европы - другой возлюбленной - легкомысленный бог сам превратился в быка. Еще Леда была, к этой он явился в образе лебедя, а к Данае - золотым дождем. - Стыдись, девушка, одна любовь у тебя в голове. Я про астрономию говорю. Ио и Европа - спутники Юпитера. Ио вроде нашей луны, только вулканы страшнейшие и орбита примерно такая же и тоже обращена к своей планете одной стороной. В общем, астрономы с давних пор целятся на Ио, считают, что именно там должна быть главная база йовографии, то есть юпитероведения. На Ио надо жить и оттуда пикировать на Юпитер. Но все это пока не для людей. Полет туда четыре года и обратно четыре года. На пути опасный пояс астероидов. Вокруг Юпитера радиационные пояса похуже земного. Облучение смертоносно. Сила тяжести на Ио лунная, облегченная, расслабляющая, на Юпитере - трехкратная перегрузка. И двадцатикратная при выходе из пикирования. И газовая толща с давлением в тысячи и сотни тысяч атмосфер. И сто пятьдесят градусов мороза на поверхности, а в недрах, вероятно, сотни тысяч, если не миллионы. Но смертоносное для людей может быть для машин безвредно и даже незаметно. Ия слушала невнимательно, со смешанным чувством снисходительного неодобрения. Ио, превращенная в корову! Ио, превращенная в базу! Какие детские забавы! Как это все наивно, как мелко по сравнению с миром взрослых, где пиявки не присасываются, сберкассы не признают подписи и профессора, пойманные за рукав в коридоре, полагают, что речь едва ли восстановится полностью. Ия даже обиделась сначала, почему Алеша не спросил, как она поживает, как поживает отец. Но потом отошла, сама оправдала Алешу, вспомнила, как в первые вторники он предлагал ставить и ее еженедельные отчеты, а она уклонилась, небрежно сказала: "У меня не бывает ничего примечательного". Тогда ей казалось, что от нее нечего взять, пусть Алеша наполняет ее жизнь содержанием. А потом получилось, что донором стала она: от нее шли утешения, поддержка, наставления, поправки, советы... даже советы отца. И вот Алеша привык получать и не спрашивать. Даже не спросил об отце сегодня. Напомнить? Но Ия медлила. Алеша был так весел, так приподнято бодр... Ию утешала его эгоистическая жизнерадостность. Она отдыхала душой возле него. Так взрослые отдыхают, глядя на беспечные игры малышей. Алеша ликует - стало быть, не все в жизни безрадостно. И не будем торопиться, ввергая этого большого младенца в нудный мир рецептов "цито" и незаверенных доверенностей. Будни сами по себе, праздник сам по себе. Быть может, речь и восстановится постепенно. И вдруг Алеша, взглянув на часы, заторопился: - Ах, черт возьми, сорок пять минут до поезда! Ну, я так рад, так рад, что ты пришла, все-таки я успел тебе рассказать в общих чертах. Подробно напишу с полигона, постараюсь подгадать так, чтобы ты получила письмо во вторник ровно в шесть. Он все еще был в игре, соблюдал договорные условия. - Постой, почему письмо? Ты не приедешь во вторник? - Да ты не слышишь ничего! Чем у тебя голова занята? Я же битый час рассказываю, что меня приглашают работать на космос. И я согласился... И еду на дальний полигон, сегодня еду, поезд через сорок пять минут. Я пошел, Ивочка, бегу стремглав. Салют, дружище! Строго соблюдая правила игры, он даже не попытался поцеловать ее на прощание... дружески. А Ия осталась - главой семейства, главой в восемнадцать лет, с двумя беспомощными иждивенцами на руках. Ведь тетя Груня тоже была беспомощным иждивенцем. Она знала уборку, кухню, окрестные магазины, знала, где дают, что и почем, могла в крайнем случае дойти до Усачевского рынка, выбрать продукты посвежее, даже поторговаться, зажимая деньги в кулаке. Но ко всему прочему миру она относилась с опасливым недоверием. Даже ночные дежурства ей нельзя было поручить. Она путала аптекарские склянки, могла вообще вылить лекарства, потому что не верила в греховную науку, больше уповала на молитвы. Молиться она не ленилась, могла и всю ночь простоять на коленях, уговаривая бога пощадить, помиловать неразумного брата. Бог представлялся ей суровым, мрачно-обидчивым... Она искренне считала, что это бог наказал брата параличом за неуважение к дедовским запретам, жалела брата, но в душе не очень была уверена, что имеет основания просить о смягчении приговора. Итак, тетя Груня взяла на себя кухню и бога, а с внешним миром Ия была одна лицом к лицу. Доверенность она оформила в конце концов, справку от врача представила в сберкассу и деньги получила - семьдесят два рубля с копейками. Но в тот же день пришел агент по страховке. Оказалось, что отец застраховал себя, но на случай смерти, а не от болезни и срочно-срочно нужно вносить квартальный взнос, а иначе все пропадет. Ия подумала-подумала и отдала деньги. На следующий день - новое волнение. Пришла повестка: дом назначен на снос. Жильцам предлагают в двухнедельный срок выбрать квартиру для переселения. Выбрать квартиру? Ия не решалась без отца. Что она понимает в районах, этажах, как соберется, что возьмет с собой, что бросит? И как сложиться без отца, как перевозить больного? Можно ли ему переезжать вообще? Можно ли жить в суете переезда? Ия спросила районного врача, нельзя ли поместить отца в больницу временно. Та сказала, что это трудно, больницы неохотно берут хроников, тянут. И вообще дома ему лучше, две сиделки при одном человеке - такого в больнице не будет. Можно ли перевозить? Нет, не стоит, надо отложить, добиться отсрочки. Добиться? Где добиться? Кого просить? Ведь дом предназначен на снос. Переезжать или не переезжать? И куда? И когда? В эту пору и появился Маслов. Он пришел незаметно, мягкий и настойчивый, и все пошло "как по Маслову". Председатель кассы взаимопомощи сам принес на дом безвозмездную ссуду. Какой-то неведомый сослуживец вернул отцу давнишний долг. Честно говоря, Ия подозревала, что сослуживец этот изобретен Масловым. Выяснились сроки сноса - второй квартал будущего года, горячку пороли зря, срок назначили с запасом, хватало времени для неторопливого выбора. За ордером Маслов поехал сам, объяснил, кому надлежало, что речь идет о видном ученом, тяжело больном, нуждающемся в особых условиях, привез ордер на прекрасную квартиру неподалеку, на фрунзенской набережной, с окнами на Москву-реку и Нескучный сад. Ии самой захотелось переезжать как можно скорее. В первое время Ию тяготило вмешательство Маслова. Она невольно боялась, что тут же будет предъявлен счет: принимаешь услуги, принимай и ухаживание. Но Маслов проявил деликатность, он не навязывался, ни разу ни единым намеком не обмолвился о своих чувствах. Но постепенно, настойчиво и незаметно стал своим человеком в доме. И вот уже тетя Груня советуется с ним, что готовить больному, и врач ему, а не молоденькой девчонке дает инструкции, и отец с надеждой смотрит на гостя живым левым глазом, улыбается спокойно, если Маслов в комнате, беспокойно косится на дверь, если незнакомый пришел без Маслова. Непослушными губами силится выговорить: "Мма... Ммасс..." Все чаще Ия думает, что отец был бы доволен, даже благодарен ей, если бы она ввела Маслова в семью. От Алеши между тем приходили письма по вторникам, раз в неделю, во второй половине дня. Оказывается, он не поленился, специально написал на почту, чтобы его письма клали в почтовый ящик около шести вечера. Письма большей частью были коротенькие, торопливо-шутливые, чувствовалось, что Алеша не без труда соблюдает Недельное обязательство, обеспечивая псевдовторник, спохватывается где-то в субботу вечером, после испытаний, расчетов, добавочных докладных и деловых встреч. За все время пришло только одно обстоятельное письмо, писанное на промежуточном аэродроме, где Алеша застрял из-за нелетной погоды. "Друг-девушка! Здравствуй! И прими письменный эрзац-вторник. Друг-девушка, ты можешь быть довольна мной, я не разбрасываюсь, не отклоняюсь, не перескакиваю с темы на тему, с океанского дна в космос, но прямым путем иду к намеченной и тобой утвержденной теме. Будет модель человека... и даже модель общества, группы, во всяком случае. Дело в том, что для экспедиции на Юпитер одной машиной не обойдешься. На Ио придется создать группу, притом неоднородную. Там потребуются: машины-строители для сооружения базы и радиостанции; транспортные машины - эти будут доставлять исследователей на Юпитер и поджидать их на спутничной орбите; исследователи-иоволазы - ныряльщики в глубины Юпитера; ремонтные машины, обслуживающие строителей, шоферов и иоволазов; стационары-вычислители для обработки добытых фактов и пересылки их на Землю по радио, и одна из них - машина-командир, координирующая всю эту деятельность, ибо с Земли командовать практически нельзя, радиосигнал на Ио идет минут сорок, а то и больше. Полтора часа от привета до ответа. Не покоординируешь. Нужны машины самостоятельные и разные. Разные - подчеркиваю трижды. Бесчувственным нужна была бы разная программа, а нашим - чувствующим - разные характеры. Например, строителям и ремонтникам нужно повышенное чувство скуки, пусть работают не покладая рычагов по двадцать четыре часа в сутки. Транспортникам, наоборот, скука вредна. Ведь им придется терпеливо ждать на орбите, терпеливо преодолевать пустыни космических просторов. Исследователям нужен голод, точнее, острая жажда открытий и минимум осторожности. Нужна отвага, и даже самоотверженная. Вероятно, многим придется идти на верную гибель, нырять без надежды на возвращение, лишь бы добыть новые факты, хотя бы по радио о них доложить. А стационарным машинам, координатору в том числе, отчаянность ни к чему. Им по чину рассудительность, расчетливость, разумная осторожность. Разные! Все разные! Ивушка, друг-девушка, я твержу это слово "разные", "разные", я подчеркиваю "все разные", потому что тут зерно истины. Ни на минуту я не забывал, что наши машины в идеале - модель человека. Помнишь, мы с тобой спорили, кто гармоничнее, мужчина или женщина? И вот ответ: оба гармоничны, потому что дисгармоничны. Гармония в сочетании неодинаковых. До-ре-ми-фа-соль-ля-си - равноправные ноты в мелодии. "До" не должно зазнаваться, считая себя первым и единственным, мотив не построишь на одной ноте. Симфония - в гармоничном сочетании нот, команда - в гармоничном сочетании характеров. Семья - в гармоничном сочетании характеров, мужского и женского, неодинаковых, неодинаковых, неодинаковых... Ведь мы с тобой тоже гармоничная команда, аккорд из двух нот. Правда, друг-девушка?" Ия перечитывала письма Алеши с раздражением и умилением. Они умиляли ее, как милые воспоминания далекого беззаботного детства, и раздражали своим детским беззаботным эгоизмом, болтовней о пустяках, невниманием к подлинной жизни. Машины-ныряльщики, машины-проверяльщики, Юпитер со спутниками, тысячи атмосфер, тысячи градусов - кому это нужно