заполнит пещеру и подойдет к пробке вплотную. Что произойдет тогда? Не приближается ли извержение? По вечерам в столовой не утихали споры. Грибов нападал, Виктор защищался, Спицыны отстаивали свое независимое мнение. Иногда даже летчик вступал в разговор, но большей частью он поддерживал Виктора кивками. Тася разрывалась. Она была согласна с Виктором, но сочувствовала Грибову. Виктор считал, что извержение должно произойти немедленно, Грибов был категорически не согласен. На Солнце мало пятен, уровень океана не меняется. И вообще, по теории Грибова, в этом году извержения должны быть в Андах, а на Камчатке только в следующем. Пусть у Виктора другие данные, - он может ошибаться. Крапинки на пленке еще не доказательство. Может быть, пленка подпорчена, может быть, отсырела и на ней еще до съемки были пятнышки. Грибов говорил, как всегда, спокойно, чуть свысока, с легкой иронией. Он держался как учитель, разъясняющий ошибки самоуверенному ученику. Виктор горячился, выходил из себя. - При чем здесь пленка? - кричал он. - Как вы не понимаете? Это же очень просто. Лава поднимается, вскоре она заполнит пещеру, переплавит или вышибет пробку - и путь открыт! - А где у вас газы? - спокойно возражал Грибов. - По вашим сведениям, лава уже на пороге, а мы видим: вулкан еле-еле курится. Все-таки нельзя, дорогой, отбрасывать прежнюю науку. Горелая сопка действует не впервые, обычаи вулкана выяснены задолго до появления ваших приборов. Вы не раз читали, что события здесь начинаются легким землетрясением, затем следует взрыв, извержение пепла с молниями, с грозой, с вулканическими бомбами. При этом потоки лавы невелики, видно, она с трудом доходит до вершины. Потом, через несколько месяцев, гора прорывается сбоку, и лава стекает через новый выход. Итак, мы ждем землетрясения, которое откроет путь газам. Так ведет себя машина, которая называется Горелой сопкой. Хладнокровная рассудительность Грибова подавляла Виктора. Спорить он не умел. Почему-то лучшие возражения приходили ему на ум после полуночи, когда все уже спали. Тогда он тихонько вставал, зажигал лампу и торопливо записывал в дневник: "Это верно, что вулкан - машина, причем машина тепловая и больше всего похожая на паровой котел. Попробуем разобраться в механизме Горелой сопки - нашего природного котла. Топка находится где-то на большой глубине, уголь заменяется внутренним теплом Земли. Подземный жар плавит лаву, подземное давление выдавливает ее наверх в пещеру. Пещеру можно сравнить с цилиндром. Здесь давление пониженное, из лавы выделяются газы. Но лава все еще поднимается вверх и сжимает газы, теперь она действует, как поршень. Пещера закрыта сверху каменной пробкой; допустим, что это клапан. Когда газы сжаты до отказа, они вышибают клапан. При этом часть лавы выливается, как газированная вода, когда выбита пробка. Хуже всего, если пробка слишком прочна. Тогда дело кончается плохо. Бывали случаи, когда вулканы целиком взлетали на воздух. Это как бы взрыв котла с засорившимся клапаном. Может ли Горелая сопка взорваться на этот раз? Подсчитаем, какое нужно давление газов для того, чтобы развалить гору. А впрочем, считать нужно не так. По прошлым извержениям мы знаем, что большая часть лавы выливается через боковые кратеры. Горелая сопка лопается сбоку, и при этом давление не так велико, не больше шестисот атмосфер. Интересно, какое давление над лавой сейчас?" Пожалуй, прав был Сошин, чье изречение Виктор записал у себя в дневнике: "Противники придираются к ошибкам, они указывают, над чем надо работать". Если бы не возражения Грибова, Виктор нипочем не взялся бы за очень трудное и сложное определение плотности газов в пещере. А результаты получились многозначительные. Давление газов доходило до пятисот десяти атмосфер. Оно было гораздо выше, чем в самом совершенном паровом котле. А так как паровой котел, называющийся Горелой сопкой, лопался при давлении в шестьсот атмосфер, Виктор уверенно сделал вывод: извержение начнется очень скоро - двадцатого, двадцать пятого декабря и, возможно, газы прорвутся не через верхний кратер, а сбоку, сквозь стенки вулкана. - Нельзя отбрасывать всю прежнюю науку, - твердил Грибов. - Извержения Горелой сопки проходят всегда одинаково. Вулкан - это машина. Машина не может действовать каждый раз по-новому... И вечером, как обычно, Виктор отвечал Грибову в своем дневнике: "Да, вулкан машина, но машина, которая работает без наблюдения человека. Никто не чистит, не смазывает, не регулирует ее. Вулкан действует нерасчетливо, он сам себе засоряет выход. Все ужасы извержений происходят из-за неисправности клапана. На вулканах Гавайских островов лава не застывает, там извержения сводятся к колебаниям уровня лавы в кратере. Изредка она переливается через край, но это всегда видно заранее. Наш вулкан не такой аккуратный, это неряха, который валит мусор на крыльцо, а потом не знает, как выйти из дому. Если это машина, то, во всяком случае, неисправная. Это паровой котел с засоренными трубами. Если не откроется клапан, котел лопнет. Конечно, хотелось бы угадать, в каком месте он лопнет. А впрочем, по прошлым извержениям известно, что наш котел лопается сбоку. Возможно, лава уже пробивает себе дорогу, просачивается между пластами. И если проследить возникающие ответвления, можно узнать, где прорвется новый кратер". В ближайшие дни Виктор попробовал найти эти ответвления, наудачу направляя лучи под центральную камеру. Но, напрасно потеряв три рабочих дня, он решил продолжать методическое обследование вулкана. Между тем подошло двадцатое декабря. Прошло двадцать первое и двадцать второе. Все сотрудники станции - и те, что верили Виктору, и те, что не верили, с волнением следили за Горелой сопкой. Всю ночь на крылечке скрипел снег. Кто-нибудь из зимовщиков, накинув шубу, старался разглядеть на звездном небе очертания горы. Двадцать четвертого Тася после завтрака загородила дверь столом и категорически заявила, что сегодня полет отменяется. Извержения ждали весь день, и ночью почти никто не спал. То же было и в следующие дни. Но белоснежный конус вулкана все так же безмятежно курился, как будто знать ничего не хотел о предстоящем извержении. Числа тридцатого за обедом, взглянув на сконфуженно молчащего Виктора, Грибов торжественно сказал: - Итак, занесем в журнал, что вулкан подвел Виктора. Светопреставление переносится на будущий год. - Но позвольте... ведь я называл примерные числа, - слабо защищался Виктор. - Я тоже могу назвать примерные числа, - иронизировал Грибов. - В среднем извержение Горелой сопки бывает один раз в семь лет. Первого января наступает седьмой год. В течение года начнется извержение. В крайнем случае, через год или через два. Некий средневековый звездочет предсказал год своей смерти и, видя, что намеченный срок проходит, уморил себя голодом. Виктор чувствовал себя в положении этого звездочета. Каждые полчаса он дышал на стекла, надеясь увидеть начало извержения. Горелая сопка не хотела сжалиться над ним. Подошел канун Нового года, и зимовщики на время забыли о вулкане. Катерина Васильевна забросила пробирки и, засучив рукава, хлопотала у плиты. Станция наполнилась запахом жареного сала и горячего теста. Летчик, как всегда сосредоточенный, вскрывал консервные банки. Спицын извлек откуда-то заветную бутылку шампанского и теперь набивал снегом свободную кастрюлю. Виктору поручили самое ответственное дело - расставлять рюмки. - Сегодня мы выпьем за то, чтобы в наступающем году Горелая сопка лучше слушалась Виктора, - сказал Грибов. И как раз в эту минуту рюмки согласно звякнули, как будто чокнулись. Медленно раскрылись дверцы буфета, словно кто-то вышел оттуда, качнулась висячая лампа, мелкой дрожью задрожали табуретки. - Что это? - спросил Виктор, с недоумением глядя на раскрытый буфет. Катерина Васильевна крикнула в кухню: - Мужчины, кто там ходит, как слон? У нас пол трясется. Несколько мгновений Грибов прислушивался к дробному стуку, затем решительно протянул руку Виктору: - Это землетрясение! Значит, вулкан все-таки проснулся. Поздравляю вас. Молодец! Все кинулись на утоптанную площадку перед домом. Ночь была морозная, темная. В лесу взволнованно гудели лиственницы. Мрак окутывал горизонт и с запада подступал к вулкану вплотную, но на востоке розовело зарево, метались пляшущие огоньки, алой струйкой стекала лава, словно кровь из глубокой царапины. Над огоньками висел густой дым, как при лесном пожаре. Освещенные снизу ржаво-коричневые клубы поднимались километров на восемь в стратосферу и там растекались плоской тучей. Вспыхивали молнии; при их беглом свете массы клубящегося пепла казались еще мрачнее. - Тася, бегите за журналом! Катерина Васильевна, приготовьтесь записывать наблюдения! - скомандовал Грибов. Сам он прислонился к освещенному окну и карандашом стал набрасывать знакомые очертания вулкана. Все еще шумели лиственницы, потревоженные землетрясением, люди разговаривали взволнованным шепотом, и только движок, снабжавший станцию током, стучал отчетливо и равнодушно. Потом к этому стуку присоединился посторонний звук, похожий на жужжанье рассерженной пчелы. Увлеченный рисованием, Грибов не сразу обратил на него внимание. Но звук становился все громче... - Подождите! - крикнул Грибов. - Куда? Кто разрешил? Но было уже поздно. На фоне багрового зарева мелькнул черный силуэт, похожий на стрекозу. Геолог Шатров и летчик Ковалев мчались на вулкан. Издалека это выглядело красиво, вблизи - страшновато. Клубящийся дым черным пологом закрыл все небо. Молнии разрезали его от края до края. Небесный гром сливался с подземным. Пляшущие огоньки оказались огненными фонтанами. Они вылетали из нового кратера на высоту тридцатиэтажного дома и рассыпались в небе искрами, словно гаснущие ракеты. Через несколько секунд сверху со свистом начинали падать раскаленные камни. Некоторые были еще совсем мягкими, - ударяясь о землю, они превращались в лепешки. На десятки километров в окрестности шел дождь из теплого пепла. За минуту на ладони набиралась целая горсть. Новый кратер открылся на восточном склоне, а ветер дул от моря на запад и сыпал пепел на гору, поэтому никак нельзя было подойти к кратеру. Ковалев долго лавировал, стараясь спрятаться от пепла за массивом горы, но все-таки последние километры пришлось лететь в черном тумане. За полгода летчик изучил каждую рытвину на вулкане. Еще в пути он припомнил безопасную нишу на крутом склоне оврага, который Виктор назвал Солянкой, и сумел найти ее в полутьме. Пепел сюда не залетал, камни падали мимо. Обезопасив вертолет, Виктор и летчик выбрались из оврага и увидели невдалеке два кратера. Второй, нижний, прорвался, пока они были в пути. Из него беспрерывным потоком шла густая лава. Она переливалась через края кратера, как тесто из квашни, и медленно сползала по склону, освещая скалы зловещим красноватым светом. Поток лавы был похож на застывающий металл и несколько ниже кратера действительно начинал застывать. На его поверхности появилась темно-вишневая корка, и только по трещинам пробегало мерцающее пламя. Верхний кратер действовал реже. Из него периодически вылетали грозные фонтаны раскаленных камней, а в промежутках - клубы пепла и пара. При этом гора гудела и дрожала, а изнутри слышались удары, словно кто-то могучим молотом бил по раскаленным камням. - Все правильно, - сказал Виктор. - Скоро прорвется третий кратер, еще ниже. Так было при всех прежних извержениях. Кратеры возникали один за другим, а потом из самого нижнего целый год шла лава. На склоне оврага Виктор разместил большой аппарат с экраном, а маленькие самопишущие приборы решил поставить ближе к кратеру. Но как туда добраться? Выше кратера густо падал пепел, ниже могла прорваться лава. Поколебавшись, Виктор ринулся наверх, летчик за ним. Несмотря на мороз, здесь было жарко. От теплого пепла уже начал подтаивать снег. Пепел падал на лицо, засорял глаза, с неба сыпались камешки. Ковалев догадался прикрыть головы парашютами. Так они и шли, словно носильщики с тюками на голове. Потом оказалось, что парашюты прожжены в нескольких местах. Они вернулись через полчаса, задыхаясь и кашляя от серного газа, но очень довольные. Четыре самопишущих прибора были установлены, четыре глаза следили за извержением. Один из них нацелился на подземный поток лавы, другой - на верхний кратер, третий - на нижний, четвертый - на то место, где мог прорваться еще один кратер. Расставив приборы в безопасном овраге, Виктор занял место у главного аппарата, рядом пристроился летчик с полевым биноклем. Один шарил лучами под землей, другой следил за тем, что происходит снаружи. - Новое извержение из первого кратера! - сообщал летчик. - Струя пара и вулканические бомбы. - Под кратером - газовый пузырь, - отзывался Виктор. - Теперь уже прошел... Лава идет... Углубляет русло, вероятно, проплавляет... Под вторым кратером вихрь, вроде водоворота. Вижу газы... Они скопились перед лавой. Вот на том обрыве прорвется третий кратер. Впервые в мире человек наблюдал внутренность вулкана во время извержения, впервые мог изучать путь лавы под землей. Она прорвалась по прослойке ископаемого льда. Виктор проследил весь поток лавы от поверхности до пещеры. Уровень лавы в пещере понизился на несколько метров. Это было понятно - ведь часть ее уже вытекла через кратеры. Но сегодня поверхность озера не была гладкой. Вся она вздувалась пузырями, а у восточной стенки возникла воронка в том месте, где лава стекала к кратеру. - Одним глазком заглянуть бы туда! - сказал Виктор летчику. - Представляешь, что там творится? Высокие отвесные стены освещены красным светом. Внизу лава, как расплавленный металл, вся в пузырях, бурлит... Пузыри лопаются с треском, брызги обстреливают свод, падают огненным дождем... Крутятся горячие вихри. Впрочем, там больше тысячи градусов, газы светятся. Нам показалось бы, что вся пещера охвачена пламенем. Да, увидеть такое зрелище не удавалось никому. Даже Виктор со своим аппаратом не видел, а представлял себе, догадывался, что делается внутри вулкана. А видел он только темные черточки, пятнышки и тени на светящемся экране. Огненное дыхание кратера обжигало лицо, ноги леденели в мокром снегу, но наблюдатели не замечали ни жары, ни стужи. Наступил Новый год. Виктор вспомнил об этом, когда ему понадобилось взглянуть на часы, чтобы записать, что еще один, третий по счету, кратер прорвался в 0 часов 25 минут, на двадцать пятой минуте новорожденного года. Оба наблюдателя следили за крутым обрывом, к которому под землей подбиралась лава, и видели рождение кратера во всех подробностях. Земля вздрогнула, шевельнулась, потом раскрылась, словно створчатая дверь, и длинный язык огня полыхнул изнутри. Но самое страшное, что все это происходило безмолвно. - А где звук? - спросил Ковалев. - Еще не дошел сю... Но Виктор не успел договорить. Грянул удар. Раскаленные камни шрапнелью рассыпались по склонам. Вулкан выстрелил в третий раз. Полчаса спустя Виктор снова направил аппарат на центральную пещеру. - Здесь происходят главные события, - сказал он летчику. - Сначала лава сжимала газы, теперь открылся второй клапан, сжатые газы гонят лаву наружу. В точности, как в двигателе: один такт - сжатие, поршень надвигается, второй - расширение газов, поршень отступает. - У нас наоборот, - заметил летчик. - Сначала всасывание, потом сжатие, а потом взрыв и выхлоп... Виктор посмотрел на него внимательно. - Может быть, и выхлоп, - сказал он с расстановкой. - Очень может быть. Уровень лавы понижается, газы скоро дойдут до нового канала. Сейчас давление в пещере около шестисот атмосфер. Представляешь, что будет, когда газы вырвутся оттуда? Возле нас произойдет главное извержение. Пожалуй, пора уносить ноги. Летчик быстро вскочил, словно ожидал этих слов: - Есть уносить ноги! Но сначала нужно было снять приборы. Подхватив тюки с парашютами, смельчаки снова ринулись навстречу ветру, словно нырнули в море пепла. Первый аппарат, нацеленный на подземное русло лавы, стоял неподалеку, снять его было нетрудно. Второй, наблюдавший за верхним кратером, пропал, его расплющило вулканической бомбой. Но третий остался в целости. Виктор снял его и передал Ковалеву. За эти минуты ход извержения заметно изменился. Лава пошла медленнее, зато над верхним кратером взлетали все выше фонтаны бомб, похожие на букеты огненных цветов. Склон горы дрожал непрерывно. Виктору захотелось как можно скорее убраться из этих ненадежных мест. Он даже подумал, не бросить ли четвертый аппарат, обойтись без него. Но как раз этот аппарат был самым ценным: он запечатлел на пленке всю историю рождения кратера. Такая съемка производилась впервые в науке. Все сложилось на редкость удачно. Извержение заметили во-время, приборы успели поставить прежде, чем прорвался последний кратер. Второго подобного случая можно было ждать десятки лет, как солнечного затмения. Разрозненные и взволнованные наблюдения Виктора у экрана главного аппарата не могли заменить фотодокументов. Драгоценную пленку необходимо было достать. Так нет же, он не уступит страху. Он знает, как нужен науке четвертый аппарат, и добудет его! - Беги к самолету, грузи все приборы! - крикнул Виктор. - А я побежал за последним... - Стой, я помогу тебе... - начал летчик. Но Виктор взял его за плечи и толкнул к оврагу. Ковалев заколебался, однако подумал, что, прежде чем взлететь, нужно еще вывести вертолет из ниши, развернуть его, запустить моторы... Пригнувшись, как при обстреле, Ковалев побежал к вертолету. Стало как будто тише, мелкие камешки не падали вокруг. Под гору было легко бежать. Уже через минуту Ковалев прыгнул в овраг, и тут за его спиной грянул громовой раскат. Падая, летчик перевернулся. Он увидел лопнувшую гору, словно вывороченную наизнанку. Вулкан выплеснул целое озеро лавы. Стало светлее, чем днем. Ковалеву показалось, что на фоне раскаленной лавы мелькнула человеческая фигурка. Вероятно, только показалось... Услышав рокот моторов над лесом, все работники станции бросились к лужайке, где обычно садился вертолет. Через несколько минут металлическая стрекоза повисла в воздухе. Как всегда, спуск происходил очень медленно, слишком медленно для тех, кто нетерпеливо ожидал рассказа очевидцев. Но вот колеса стали на землю. Открылась дверца, на снег спрыгнул молчаливый Ковалев. Его окружили. Посыпались вопросы: - Видели? Сняли? - Сколько всего кратеров? - Где вас застал последний взрыв? - Страшно было? Ковалев молчал. - А где Шатров? - спросила Тася с тревогой. Ковалев снял шлем и ответил, опустив голову: - Остался. Погиб смертью храбрых. Так говорилось о летчиках, его товарищах, отдавших свою жизнь в боях с захватчиками. 3 Погиб смертью храбрых! Крупные, не очень ровные буквы врезаются в черную базальтовую глыбу. Звонко, безостановочно стучит молоток. Из-под зубила дождем сыплются искры. Надпись высекает Ковалев. Губы его плотно сжаты, зубы стиснуты. Под левой скулой прыгает желвачок. Летчик рубит базальт с ожесточением, как будто эта глыба виновата в смерти Виктора. Но под могильным камнем нет ничего. Виктор остался там, где сейчас застывает поток лавы, одетой потемневшей, но еще горячей коркой. За спиной летчика Спицыны. Катерина Васильевна плачет навзрыд, слезы струятся по щекам. Ее мужественное лицо сделалось рыхлым и старообразным. Петр Иванович стоит без шапки и сгорбившись, от этого он кажется совсем маленьким. Ветер шевелит его седые волосы. На лице у старика горькое недоумение. - Зачем? - шепчет он с упреком. Мы никогда не примиримся с тем, что молодые воины гибнут в битве. Зачем смертью храбрых погибают храбрые, а не презренные, никому не нужные трусы? Зачем разбиваются о скалы гордые соколы, а не рожденные ползать ужи? Зачем орел живет тридцать лет, а ворон, клюющий падаль, - триста? Поодаль на камне сидит Тася. Она не плачет, это не принято в их суровом роду, и молча, немигающими глазами следит за рукой Ковалева. Губы ее шевелятся, девушка твердит наизусть стихи - некогда забытое в журнале съемок "Послание к Елене". В черных глазах Таси - осуждение. Она с негодованием думает об этой недостойной Елене, не сумевшей оценить такого человека, как Виктор, отравившей своим равнодушием последний год его жизни... В уме у Таси складывается романтическая история: Виктор был в отчаянии, у него опустились руки, он не берег себя, нарочно шел на опасность... Но это неверно. На самом деле с того момента, как началось извержение, Виктор ни разу не вспомнил о Елене. Он был занят делом, беспокоился об аппаратах, думал о механизме вулкана, боялся испугаться, подавлял страх. Он вовсе не хотел умереть, но слишком мало заботился о своей безопасности. И дорого заплатил за это. - Был человек - и нет человека, - говорит Спицын упавшим голосом. - Канул в воду, словно камень. Камень канул в воду, но по воде бегут круги все дальше и дальше. В большой аудитории в Москве поднимаются со своих мест студенты, чтобы почтить память старшего товарища. О гибели Виктора говорят в геологических институтах, в далеком Ташкенте Сошин рассказывает новым практикантам: - Прекрасный парень был, честный, скромный, требовательный к себе. Но, очевидно, не в меру безрассудный... Забыл, что геолог обязан быть осторожным. У геолога одна-единственная цель - разведать недра. Он должен беречь себя, чтобы не сорвать работу. Черноволосый худощавый паренек, совсем не похожий на Виктора, горячо возражает: - Есть случаи в жизни, когда рисковать необходимо. - Нет правил на все случаи жизни, - соглашается Сошин. В хорошо обставленной московской квартире на широкой тахте лежит Елена Тартакова. Она уже выплакалась, устала от слез и теперь, ни о чем не думая, с тяжестью на сердце смотрит на стены, увешанные туркменскими ковриками, на стулья орехового дерева с резными ножками, на мужа в полосатой пижаме. Вот он обернулся к ней, поднял на лоб очки, сказал с укором: - Как тебе самой не стыдно! Хныкаешь целый час! И о чем, спрашивается? Глаза красные, опухла, вылиняла, противно смотреть. Почему ты лежишь в туфлях на диване? Ты порвешь каблуками материю. Опять придется обивать заново. - Да, да, я знаю! - кричит Елена срывающимся голосом, - вещи надо беречь! Ты говорил это мне тысячу раз! Все надо беречь: обивку, мебель, глаза и цвет лица... Я для тебя тоже вещь, ты привел меня сюда, чтобы хорошо одевать и показывать гостям. Но эта глупая вещь портит другие вещи. Она не хочет быть украшением, у нее есть душа. А душа - это не фарфор и не обои, и тебе до нее дела нет! Тартаков собирает бумаги и уходит в другую комнату. Он ценит спокойствие, не хочет тратить силы на семейную сцену. - У тебя плохое настроение. Выпей валерьянки, - говорит он и плотно затворяет за собой дверь. Оставшись одна, Елена снова начинает плакать. - Только он, только Витя любил меня по-настоящему! - шепчет она, и ее себялюбивые слезы капают на вышитую подушку. В двух километрах от квартиры Тартакова в полукруглом доме у Калужской заставы расхаживает по своей комнате профессор Дмитриевский. Напрасно надрывается будильник, расписание сегодня нарушено. Целый день профессор думает о Викторе. Ему тяжело, грустно, его томят сомнения - не он ли виноват, генерал геологической науки, пославший молодого солдата навстречу смерти. Может быть, он сам должен был бросить работу на год, изучить подземный рентген и поехать на Камчатку. Теперь поздно думать об этом, дело сделано, Виктора не воскресишь. Написать в Ташкент, чтобы оттуда послали работника на смену Виктору? Но нет, второй раз профессор не возьмет на себя такую ответственность. Самому поехать? Но его не отпустят в середине учебного года. И все равно, прежде чем он освоит новое дело, прежде чем он доберется до Камчатки, извержение придет к концу. И он ходит из угла в угол, заложив руки за спину, думая все о том же. Наступает вечер, в комнате постепенно темнеет, но Дмитриевский забывает зажечь свет. - Что же делать? - спрашивает он себя. Но вот, повернувшись на каблуках, профессор подходит к телефону, набирает номер... - Телеграф? Запишите телеграмму. Срочную: "Камчатская область. Село Гореловское. Начальнику вулканологической станции. Прошу тщательно собрать все материалы, связанные с работой Виктора Шатрова, и переслать в Московский университет на имя декана Дмитриевского. Прошу также, не откладывая, сообщить биографические сведения для большой статьи в "Университетском вестнике" о Шатрове и значении его исследований для советской вулканологии". Тася получила эту телеграмму вечером после работы и не поленилась вернуться на станцию, хотя до нее было шесть километров. Но Грибова не было дома. Он измерял толщину пепла на ближайших холмах. Спицына увидела надпись "срочная" и решила вскрыть телеграмму. - Конечно, нужно собрать все бумаги, даже черновики расчетов, - сказал Петр Иванович. - Об этом мы Тасеньку попросим. А восковую модель запакуем и отвезем в Москву. Она должна стоять в Политехническом музее. Это хорошо, что там интересуются. Значит, работа не останется без внимания, каждую букву проверят. - По-настоящему, не проверять, а продолжать надо! - сказал Ковалев. - Аппараты у нас есть, как они ставятся, я знаю, видел тысячу раз, помогал, сам ставил. Пожалуй, аппарат я настрою. Но что и как снимать, не знаю. Какие-то расчеты были у Виктора. А расшифровка - совсем темное дело. - Он смотрел на пятнышки и сразу диктовал, - вставила Тася. - Этому надо учиться в институте. Может быть, вы могли бы разобраться все вместе? Но Спицына не поддержала ее: - Трудно сейчас разбираться, самое горячее время. Да и Грибов не даст. У него свой план наблюдений. - А мы не позволим ему ставить палки в колеса! Он все время мешал Шатрову, теперь радуется небось! - запальчиво сказал летчик и быстро обернулся. Дверь отворилась, в столовую вошел Грибов. - О чем речь? - спросил он отрывисто. - Телеграмма? Покажите! Грибову совсем не нужно было измерять пепел - он уходил, чтобы подумать наедине. В жизни его произошла катастрофа. Именно катастрофа - не ошибка, не оплошность, а глубокое поражение. Грибов лежал на обеих лопатках и сознавал это. Погибший Виктор победил его. Был ли Виктор умнее? Нет. Способнее? Нет. Больше работал? Нет, нет, нет! Не Шатров победил Грибова, а метод Шатрова победил. Искусный ямщик отстал от самолета. Жгучий стыд терзал Грибова. Как получилось, что он не оценил Виктора, он, гордившийся своей проницательностью! Тысячу двести научных работ взялся он взвесить и просмотрел самую главную, ту, что делалась у него под носом. Не только просмотрел - ведь он мешал Шатрову, третировал его, одергивал, высмеивал. Люди скажут: "В трудной борьбе с Грибовым Шатров сделал свое открытие". Но потом же он поздравил Виктора. Да, поздравил задним числом, когда только слепой упрямился бы. Эх, если бы Виктор был жив, Грибов сумел бы исправить положение! Он бы сделал работу Виктора главной, помогал бы ему ежечасно. Ведь тот был неопытным ученым, знал теорию недостаточно глубоко. Но исправлять положение поздно. Виктор ушел. Сколько он совершил бы еще открытий после такого удачного начала... А что делать теперь Грибову? Бросить свою теорию, сжечь записи и расчеты, идти за Виктором? Нет, в его работе есть своя ценность. Круговорот тепла в природе надо понять и описать математически. Но для предсказания извержения это уже не имеет значения. Грибов честно старался найти новый, правильный путь, а в голове его еще всплывали какие-то уточнения, убедительные примеры, доводы, выводы, относящиеся к прежней работе. Мысленно он начинал отстаивать свою правоту. И вдруг вспоминал: не нужно, поздно, извержение уже предсказано. Часа два Грибов бродил по черным от пепла сугробам, под конец замерз и решил идти домой. Он вернулся на станцию и в сенях услышал нелестное высказывание о себе. "Неприятный тип этот Ковалев, - подумал Грибов. - Давно надо было поставить его на место. Предлагает то, что я хочу предложить, и меня же хулит..." Но эти мысли тотчас же подавила привычная педагогическая: как должен держать себя начальник - обрезать или не заметить? Пожалуй, лучше не заметить. Он трижды медленно перечел телеграмму, обдумывая, как распределить работу. - Материалы мы отошлем, - сказал он наконец. - Тася упакует бумаги, Ковалев отвезет их в Петропавловск. Но статью о Шатрове я предлагаю написать здесь. Я знаю профессора Дмитриевского. Дмитрий Васильевич добросовестный человек, но очень занятой. Начатая статья может пролежать в столе у него полгода. Мы сделаем быстрее. Статью я беру на себя. Кроме того, пока не прислали заместителя Шатрову, нужно кому-то изучить аппараты и продолжать его работу. Это я тоже беру на себя, поскольку у всех других определенные обязанности. - А может быть, лучше мне взяться за это? Я технику знаю и видел, как Виктор работал, - возразил Ковалев. - На аппаратах могут самостоятельно работать только геологи! - бросил Грибов с раздражением. - Что ты будешь снимать? Все равно тебе нужна нянька. - Ну, тогда установим сроки, когда мы обсудим статью, - не унимался Ковалев. В его прищуренных глазах Грибов увидел глубокое недоверие. - Допустим, на аппараты десять дней, на статью еще десять, - сказал Грибов, не повышая голоса, и вышел в лабораторию. - Десять дней - невелик срок. Посмотрим, как он возьмется за дело, - сказал летчик за его спиной. В тот же вечер, разбирая вместе с Тасей папки Виктора, Грибов неожиданно спросил: - Скажите, Тася, довольны мной товарищи? Тася смутилась. Кажется, это был первый вопрос Грибова, не относящийся к математике. Отвечать честно или щадить Александра Григорьевича? - С вами трудно, - тихо сказала она. - Вы... отделяете себя. Про вас говорят: "Его прислали сюда служить, а он держится, как будто станцию подарили ему". - Кто говорит? Ковалев? Тася почувствовала, что перед ней приоткрылась дверка в сердце Грибова. Можно было сказать "да", ругнуть Ковалева и вступить в союз с Грибовым, польстив его самолюбию. Но нет, Тася не хочет дружбы, основанной на слабостях. Она не унизит Грибова, потакая ему. - Все так думают, - сказала она громко. - И я тоже, если хотите знать! - Она высоко подняла голову, но не видела ничего, слезы туманили ей глаза. - Хорошо, - отозвался Грибов сухо. - Можете идти. Мы закончим завтра. Грибов лежал на спине. Глаза его были широко раскрыты. Он глядел на синий прямоугольник окна. Начинался рассвет. Из тьмы проступили пазы бревенчатых стен, тумбочка, спинка кровати. За перегородкой ворочался и скрежетал зубами во сне Ковалев. Прежде в соседней комнате спал и Виктор... О нем, ушедшем, и раздумывал Грибов сейчас. Виктор победил дважды - как специалист и как человек. Виктора все-любили, а его, оказывается, считают зазнайкой. Как сказала Тася: "Держится, как будто ему подарили эту станцию"... Несправедливые, слепые люди! Его считают эгоистом, а для него выше всего работа. Почему они не заметили? Потому что он не хвастался, не говорил красивых слов? Впрочем, слова никого не убедят. Доказывать нужно делом. А как? Он выполнит обещание, через двадцать дней напишет статью, через десять выйдет в поле с аппаратом. За десять дней изучить подземную съемку - задача не из легких. Так зачем он теряет время? Скоро утро. Сегодня ему уже не заснуть... По ночам движок не работал - электричества на станции не было. Грибов зажег жужжащий фонарь, поставил на стол аппараты - большой с экраном и один из маленьких, - вынул из-под крышки инструкции, разложил найденные вечером конспекты Виктора. - Романтика кончилась! Начинается технология, - сказал он вслух, беря в руки отвертку. Он не понимал, что дорогая ему романтика смелой мысли нужна ученому всегда при обдумывании фактов. И безразлично, как добыты факты: увидены глазами или записаны прибором. Вздохнув, Грибов начал отвинчивать первый винт. С непривычки отвертка соскакивала, винты выскальзывали из пальцев. Перед ним открылся хаос переплетенных проводов - желтых, красных, белых, коричневых, - множество радиоламп, прозрачных, посеребренных, матовых, какие-то пластинки, металлические кубы. Стало страшновато. Как разобраться? Справится ли он? Грибов уже не верил в себя так, как неделю назад. Однако разобраться было нужно. "Попробуем по инструкции", - сказал он себе и начал читать с первой страницы: "Общие сведения об аппарате ПР-57. Аппарат ПР-57 предназначен для просвечивания земных недр, подземной и подводной геологической съемки, для поисков полезных ископаемых - твердых, жидких и газообразных, для определения состава, структуры и физического состояния горных пород, находящихся в глубинах. Аппарат ПР-57 состоит из следующих основных частей: а) блока питания, б) генератора лучей, в) излучателя с магнитной линзой, г) приемника с усилителем, д) канала фотозаписи, е) канала изображения..." "Где же здесь эти каналы и блоки?" - спросил себя Грибов, глядя на путаницу ламп и проводов. Развернув приложенную к инструкции схему и с трудом припоминая давнишние занятия в кружке радиолюбителей, он начал сличать выключатели, лампы, сопротивления и емкости на схеме и в аппарате. Постепенно дело пошло на лад. Устройство аппарата уже не казалось таким таинственным. Грибов отыскивал лампы все быстрее, с удовольствием постукивал по ним отверткой, говоря про себя: "Это лампа 6ХС! Точно! Входит в канал изображения. Здесь я присоединяю его, здесь настраиваю частоту, здесь изменяю направление. Возьмем угол, для примера двенадцать градусов... установили, включаем... И вдруг голубая искра озарила аппарат. Что-то зашипело, задымилось. Запахло горелой резиной. Красноватые огоньки ламп медленно померкли. Грибов покраснел и закусил губу. Кто знает, что там случилось, в темном лесу емкостей и сопротивлений? Он пощелкал выключателем, лампы не загорались. Вывинтил предохранители, глянул на свет... но нет, проволочки были целы. Дело обстояло сложнее... Может быть, все разобрать и снова собрать? Но что это даст? Грибов в растерянности глядел на мертвый аппарат. - Омметр возьми! Грибов вздрогнул и обернулся. В дверях стоял Ковалев. Надо же было ему явиться как раз теперь! - Почему не спишь? - спросил начальник станции с неудовольствием. - Я говорю, сопротивление надо измерить, - повторил Ковалев. Подойдя к столу, он вынул из чемоданчика для инструментов прибор с подвижной стрелкой, похожий на пенал. - Вот, смотри, как это проверяется. Он оттеснил Грибова и начал прикасаться проволочками прибора к различным зажимам. Чувствительная стрелка колыхалась, отмечая неповрежденные места. Но вот найдена точка, где цепь порвана. Стрелка лежит неподвижно. - Ну, вот и все. Пустяки, сгорело сопротивление. - Ковалев показал маленький цилиндрик, выкрашенный зеленой краской. - После завтрака пойдем в ангар, у меня там паяльная лампа. Наладим быстренько. - Я не знал, что ты так разбираешься, - с трудом сказал Грибов. - У меня на вертолете электрика посложнее. Приходится разбираться. - Дай теперь я сам проверю. Грибов ожидал попреков - вот, мол, взялся не за свое дело, портишь, ломаешь, тебе же говорили... Но: летчик не воспользовался его промахом. - Конечно, проверяй сам, - сказал он. - Технику изучают руками. Тут одной головой не обойдешься. Мало запомнить - нужно покрутить, сломать и исправить. Только не трогай ничего под током. Высокое напряжение - не игрушка. Ударит - не обрадуешься. На восьмой день, несколько ранее назначенного срока, Грибов вылетел на вулкан с аппаратом. Вокруг Горелой сопки на десятки километров все почернело. Скрытый под теплым пеплом снег таял, и по склонам бежали ручейки. Ели в лесу стояли серые, словно после пожара, ветви их ломались под тяжестью пепла. После взрыва, во время которого погиб Виктор, три боковых кратера слились в один. На боку горы образовалась как бы рваная рана. Из нее непрерывно шла густая, вязкая лава. Сползая по склонам, она постепенно застывала, превращаясь из густого теста в поток горячих, грохочущих камней. А по ночам над кратером виднелось бледное зарево, очень похожее на ночное зарево большого города. Ковалев посадил вертолет в том же овраге и вынес аппарат на тот же склон, где его устанавливал последний раз Виктор. Летчик ревниво следил за Грибовым, то и дело поправлял его: - А Виктор точнее подгонял уровни... Виктор глубже забивал костыли... Грибов усмехался про себя: "Вот до чего дошел - подражаю Шатрову... Ничего не поделаешь. Записался в ученики, слушай наставления!" Он решил начать со съемки пустот - самой простой для подземного рентгена. Когда экран начал светиться, он направил лучи на вершину горы. К его удовольствию, на экране появился закругленный конус, повторяющий знакомые очертания. Только здесь небо получалось черным, а гора - серебристо-зеленой. Прерывистая черная линия вела от вершины внутрь горы. Это было жерло, оставшееся от прежних извержений. - Мы проследим его вглубь, до пещеры, - сказал Грибов, направляя лучи все ниже и ниже. Однако вскоре канал потерялся. Напрасно Грибов крутил ручки аппарата, направляя лучи во все стороны. Не было никакой центральной пещеры, о которой так много и подробно говорил Виктор. Неужели Виктор ошибался? Нет, скорее ошибается Грибов - ведь он такой неопытный съемщик. Однако газы и пустоту он сумел найти. Настройка в порядке, отчетливо видна черная ниточка жерла. Почему же она обрывается? "Скорее всего, лава маскирует канал! - догадался Грибов. - Очевидно, она заполнила всю пещеру, поднялась по каналу, но до вершины не дошла, потому что основная масса ее вытекает через боковой кратер". Объяснение было правдоподобным, но как его проверить? - Ты не помнишь, каким способом Шатров отличал горячую лаву от застывшей? - спросил Грибов у Ковалева. Но летчик не знал тонкостей съемки и ничего не мог подсказать. Грибов погрузился в вычисления. Ковалев молча следил за тем, как ползает стеклышко по логарифмической линейке. - Понятно, - сказал Грибов наконец. - Трудная штука. И там базальт, и здесь базальт. Но у горячей лавы изображение будет нечеткое, дрожащее. Любопытно... А ну-ка, попробуем. Он настроил аппарат на другую частоту, навел лучи на поток движущейся лавы. На экране появилось черное небо, под ним - светящаяся струя. Она дрожала, как воздух в летний день над нагретой землей. Конечно, совпадение было случайным, потому что все изображения на экране были условными. Они зависели от отражения и преломления просвечивающих лучей. Не меняя частоты, Грибов снова направил лучи на жерло, и под черной ниточкой появилась дрожащая светлая струйка. - Есть лава, - заметил с удовлетворением Грибов. - И, между прочим, этот столб может служить нам указателем. Чем он выше, тем давление больше. Когда столб начнет уменьшаться, извержение пойдет на убыль. А кончится оно, как только уровень лавы опустится ниже бокового канала. Значит, столб этот - для нас и манометр и водомерное стекло. Только на паровых котлах приборы ставят снаружи, а здесь они спрятаны внутри, в середине вулкана. Но теперь мы можем видеть их. Интересно получается! - Да? Интересно получается? - переспросил летчик выразительно. Грибов понял, что он подразумевает. - Значит, ты признаешь, что работа Шатрова, которую ты отрицал, интересна и ценна? - спрашивал Ковалев. - Будем прилетать сюда регулярно, - сказал Грибов твердо. - Через день, не реже. Больше ничего не было сказано. Они сели рядом и закурили. Оба были людьми сдержанными и немногословными. Но Грибов почувствовал: рождаются новые отношения. Он заново знакомится с этим исполнител