обы случайные путники не были засыпаны каменной лавиной, списки всех неустойчивых склонов вывешивались в колхозах, опасные места огораживались канатами и флажками. За четыре дня до срока прекратились работы на Вулканстрое. Буры были извлечены из скважин, подъемные краны положены наземь. Ковалев отвел свой комбайн от забоя. Весь лавопровод пришлось укреплять мощными стальными распорками. Вулканстрой замер. По городку гуляли скучающие рабочие. Кашин велел инженерам и бригадирам быть наготове при штабе. Но срок, в сущности, все еще не был известен. Землетрясение могло начаться через два дня, могло задержаться на неделю. Какая-то деятельность все еще шла, и в штаб к Яковлеву беспрерывно звонили по телефону: "В порт вошли пароходы, приступать ли к погрузке? Когда начнется землетрясение?" "Рыболовецкая флотилия готова к выходу в море. Разрешается ли выходить?" "В районном селе больной. Можно ли везти в город на операцию?" "Горная речка прорвала плотину. Стоит ли чинить или подождать?" "Когда будет землетрясение, какого числа, в котором часу?" "Дата уточняется", - неизменно отвечал секретарь. "Уточняем дату", - говорил и Яковлев, если он был в штабе. А после нескольких тревожных звонков он приказывал секретарю: "Соедините меня с Москвой, с Грибовым. Что он возится, в самом деле! Пора наконец установить точный срок". Грибов собирался сам поехать на Камчатку, но оказалось, что это нецелесообразно. Предсказатели должны были понять и предугадать, что произойдет на глубине ста километров под островной грядой. А разбираться в этом можно было с одинаковым успехом и за сотни километров от острова Таналашка - на Камчатке, и за десять тысяч километров от него - в Москве, лишь бы связь работала как следует. Связь с Москвой была налажена, а на Камчатке ее пришлось бы налаживать заново. В Москве были читающие и счетно-решающие машины, проворные чертежники, опытные техники, специалисты-предсказатели. И Грибов остался в Москве, в генеральном штабе, чтобы вести сражение мысленно, разгадывать замыслы подземного врага на карте и отвечать на тревожные звонки. - Когда будет землетрясение? - спрашивала Камчатка. - Дня через четыре, может быть позже. - А точнее? - Точнее определить нельзя. - Может быть, землетрясения не будет вовсе? - Будет обязательно, - твердил Грибов терпеливо. - Если доска стоит на ребре, она упадет неминуемо через секунду или через час. Потерпите. Нельзя рисковать жизнью людей или их здоровьем. Однажды Грибов услышал в ответ: - Вот именно, нельзя рисковать здоровьем людей! Я главный врач больницы. По указанию штаба, больных из хорошего здания пришлось переселить в палатки. Идет дождь, в палатках холодно. Больные нервничают, и здоровье их ухудшается. - У вас и сейчас идет дождь? - спросил Грибов. - Нелепый вопрос! - крикнул раздраженный врач. - Какое это имеет значение? Дождь шел, теперь прекратился. Я спрашиваю вас о землетрясении! - Значит, дождь прекратился? Обиженный доктор выругался и повесил трубку. - Прогноз погоды мне! - сказал Грибов своей секретарше. - И позовите Карповича. А еще через несколько минут, записывая цифры, он говорил своему помощнику: - Вы видите, дождь у них прекратился, небо прояснилось, барометр идет вверх. Институт прогнозов говорит, что к вечеру давление повысится на двадцать миллиметров, то-есть примерно на тридцать граммов на каждый квадратный сантиметр. Сколько же придется на весь массив, считая по триста тысяч тонн на квадратный километр? Выдержит эту нагрузку наш выступ номер шесть? Нет, конечно! Можете давать радиограмму: "Семь-восемь вечера, когда давление дойдет до семисот восьмидесяти, землетрясение будет". Правильно я считаю? Грибов ошибся на девятнадцать минут. В восемнадцать часов сорок одну минуту по времени камчатского пояса, не выдержав добавочной нагрузки, ненадежный выступ раскрошился. Потеряв опору, остров Таналашка вместе со своим подводным основанием опустился на один метр. На один метр упала массивная каменная плита объемом в пять миллионов кубических километров. Падая, она толкнула смежные плиты, всколыхнула океан, поколебала соседние страны. Землетрясение почувствовали все жители Аляски, Чукотки, Камчатки, Японии, Алеутских и Курильских островов. Затухающая волна обошла весь земной шар дважды и была отмечена всеми сейсмическими станциями от Шпицбергена до оконечности Южной Америки. Все жители Камчатки запомнили миг, когда вздрогнули горы, долины и здания. И много лет спустя они рассказывали приезжим, где были в эту минуту, что подумали, что почувствовали, что предприняли, придя в себя. Тасю землетрясение застало на временном глубинометрическом пункте. Тревогу подняли лошади. Они начали биться, сорвались с привязи. Тася погналась за одной из них... и тут услышала гул. Затем земля вздрогнула, как-то вывернулась из-под ног. У Таси закружилась голова, на секунду она потеряла равновесие. Но тут гул затих, земля снова стала неподвижной, и Тася увидела все на своем месте - горы, лес, небо, палатки, навес для инструментов. Только шест радиоантенны свалился. И, глядя на него, Тася расхохоталась. Землетрясение свалило шест! Гора родила мышь! Тася хохотала все громче, мстя стихии за напряжение, за свой невольный испуг. Ждали его, ждали, трепетали, готовились, а оно пришло... и шест повалило. Воевода Топтыгин чижика съел!.. Мовчан был в кабинете Кашина на инструктаже. Когда грянул удар, пол заходил ходуном, чернильницы подпрыгнули на столе, со стены сорвалась картина, балки над головой угрожающе заскрипели. Мовчан был человеком действия. Услышав скрип, он не стал рассуждать, упадет ему крыша на голову или нет. Он высадил плечом окно и выпрыгнул во двор со второго этажа. Во дворе конторы, как обычно, толпилось много народу. Когда послышался звон стекла и сверху упало что-то тяжелое, все шарахнулись в сторону, многим показалось, что дом валится. Но дом не обвалился. На цветнике под окнами оказался только Мовчан, перепачканный в земле и сконфуженный. Из разбитого окна выглянул Кашин и сказал спокойно: - Товарищ Мовчан, сходите в столярную мастерскую, пусть пришлют мастера раму вставить... за ваш счет. Долго еще друзья подсмеивались над Мовчаном: - Стекло у нас в коридоре разбито. Не ты ли, Григорий, прыгал? Может, вставишь за свой счет? Несколько сильнее сказалось землетрясение в жилом городке. Подтверждая слова Яковлева, оно пришло сюда, как ревизор, проверило качество кладки, кое-где обрушило столбы, углы зданий... Местами появились трещины в земле до полуметра шириной, в них тотчас выступила вода. Одна трещина, самая большая, угрожала столовой. Но здание заблаговременно было обведено канавой. Трещина, дойдя до канавы, повернула под прямым углом. Не причинив никакого вреда, она обошла здание и потянулась в прежнем направлении. Как рассказывали, в столовой первым пришел в себя завхоз. Уже через восемь минут после встряски он явился к директору столовой с Написанным по всей форме актом, где было указано, что во время землетрясения разбились бутыли со спиртом и просыпалось какао. Директор внимательно прочел акт и хмуро сказал: - Припишите, что в трещину провалилось ваше жалованье. Ковалев в эти дни скучал. Четверо суток отдыха подряд! Ковалев гулял, читал, говорил с соседями. Хотел было сходить в кино, но кино в эти дни не работало: не рекомендовалось собирать много народу под одной крышей. Помаявшись, Ковалев лег спать после обеда, во сне слышал какой-то шум, треск и топот, перевернулся на другой бок и заснул еще крепче. Проснулся он поздно вечером, вышел в коридор покурить и тут узнал от соседей, что землетрясение уже произошло. - Ну, вот и хорошо! - сказал он зевая. - Значит, завтра на работу. Когда выходить на работу? - этот вопрос задавали в тот вечер все работники Вулканстроя. Кашин позвонил в штаб, штаб связался с Москвой. Грибов ответил: - Сами знаете, сейчас все нужно начинать сначала. Подземная обстановка изменилась. Старые очаги исчезли, возможно, появились новые. Может быть второй удар, могут быть толчки еще год, полтора. Надо произвести новые исследования, тогда будет ясно. - Когда же будет ясно? - А вы торопите глубинометристов. Как только они сообщат новые цифры, мы приступим к расчетам. Гораздо серьезней землетрясение проявило себя на побережье, еще внушительнее на островах, в особенности на крайнем, пограничном, где уже третий год работала Елена Кравченко. За это время Елена сильно изменилась, возмужала. Шаг у нее стал тверже, плечи шире, голос звучнее. Только глаза, губы и брови остались такими же яркими, как прежде. Несколько лет прошло с тех пор, как Елена плакала над письмом Виктора и давала обещание всегда быть смелой и сильной. Выполнить обещание было не так легко. Много раз Елена проклинала Камчатку, хотела все бросить, уехать. Она собирала чемодан... и оставалась. Когда Елена уезжала из Москвы, ей представлялось, что там, на далекой Камчатке, идет главная работа. Но с отъездом Грибова главная работа переместилась в Москву. Изыскания были закончены, теперь Грибов вел борьбу за проект. Вся станция, как старушка-мать, проводившая сына, жила его жизнью, его письмами, вела работу по его указаниям. Елена только и слышала: "Александр Григорьевич написал, Александр Григорьевич велел, Александру Григорьевичу нужно..." И работа была мелкая, неинтересная - уточнения прежних съемок. Поэтому Елена с охотой ушла со станции, когда ей предложили перейти на Службу подземной погоды начальником глубинометрического пункта. И опять ей не повезло. Она ушла за месяц до постановления о строительстве, как раз, когда работа у вулкана стала живой и интересной. Сама же она попала на побережье, а потом на отдаленный остров, куда летом приезжали охотники на котиков, а зимой жили только пограничники и в десяти километрах от заставы - глубинометристы: Елена, пожилой техник-радист и рабочий с женой и тремя детьми. Раз в неделю Елена обязана была производить измерения и передавать данные по радио. С этой работой она справлялась за четыре часа, остальные сто шестьдесят четыре часа в неделю были в ее распоряжении. Целыми днями Елена лежала на кровати непричесанная, смотрела на дощатый потолок и, вздыхая, вспоминала студенческие годы. Ей казалось, что она старуха. Все осталось в прошлом: ученье, юность, замужество; а впереди вой пурги, серые дни и тоскливые вечера зимовки. Она мечтала только об отпуске, считала месяцы, недели, вычеркивала пройденные дни. Но потом счет оборвался... Считать стало некогда. В начале весны пришло распоряжение всем глубинометристам производить съемку океанского дна по маршрутам. Елена начала неохотно, но съемка оживила ее студенческую мечту о просвечивании океанского дна. Она выполнила работу быстрее всех, по своей инициативе расширила задание. Потом с разрешения начальника погранохраны перенесла аппаратуру на военный катер и все учебные выходы в море использовала для новых съемок. У нее скопился большой материал, она написала коротенькую статью и послала ее в Академию наук. Статью напечатали, на нее обратили внимание, появились письма, вопросы. Елена предложила обширный план исследований, ей разрешили вести их. И тогда она отказалась от отпуска, чтобы не терять лето. Теперь, когда она занялась делом и меньше тосковала о людях, люди вспомнили о ней. Елена вошла в науку не так; как Грибов. Он шел от книг, от всемирного опыта, добавляя свои рассуждения к чужим исследованиям. Елена начала как практик. Она работала далеко от научных институтов и оказалась единственным знатоком малоизвестного района. А район был интересный. Здесь проходили гористые острова, отделявшие океан от мелкого моря. Вдоль островов тянулась океанская впадина глубиной до восьми километров, на островах стояли грозные вулканы. Елена собирала сведения о строении океана, впадин и гор. Эти сведения интересовали всех геологов и всех океанографов. В ученом мире появились доклады и статьи со ссылками на мнение Е.Кравченко. Осенью Елену вызвали в Хабаровск на научную конференцию. Ее сообщение выслушали со вниманием, задавали вопросы, хвалили. Особенно много расспрашивал ее один молодой аспирант. Он даже пошел провожать Елену до гостиницы и дорогой сказал: - Вы удивительная женщина, Елена Андреевна. Я-то понимаю, что скрывается за вашими таблицами. Каждая цифра - это выход на катере в бурю. - В бурю нельзя вести съемку с катера, - возразила Елена. - В бурю я работала только на подводной лодке. - Вот видите, даже на подводной лодке! Нет, вы герой, Елена Андреевна! Аспирант стал писать ей. Письма были сугубо деловые, связанные с диссертацией, но, право же, для диссертации не нужно было уточнять столько подробностей. Потом он сообщил, что летом сам приедет собирать материалы на Котиковые острова. Елена догадывалась, что аспиранта интересуют не только научные материалы. Что же, может быть, с ним она найдет свое счастье. Человек он приятный, работящий, звезд с неба не хватает, но характер у него мягкий, тихий, скромный, немножко напоминает Виктора. Раньше Елене не нравились тихие люди, она предпочитала настойчивых, энергичных, которые могли бы повести ее за собой. Но с настойчивым она уже обожглась. Пусть будет тихий. Теперь она сложившийся человек, ей не нужен руководитель. Она сама знает правильную дорогу... и укажет ее сыну. Размышляя о будущей семье, Елена больше думала не о муже, а о сыне. Она представляла его себе очень ясно. Такой озорной мальчишка... похож на нее - краснощекий, смуглый, черные глаза, черные лоснящиеся брови, губы, как будто выпачканные ягодным соком. Она назовет его Витькой, Виктором, это уже решено. Но он будет не такой, как Елена, и не такой, как Виктор Шатров, - гораздо тверже, сильнее, напористее. Елена воспитает его как следует. Она наделала много ошибок, но теперь знает, как надо жить. Мысленно Елена вела с будущим Виктором длинные поучительные беседы, приводя примеры из собственной жизни. Уже были подготовлены рассказы о студенческой практике в горах, о приезде на Камчатку, об извержении, об исследованиях океанского дна, о поездках на катере и на подводной лодке. Сейчас готовился новый рассказ, самый интересный, - о землетрясении. Елена рисовала себе, как маленький Витька будет пересказывать его своим товарищам: "А как ученые узнали... а как пришла телеграмма и мама села в катер... а волна как даст... а брызги как полетят..." И какой-нибудь круглоглазый приятель со стриженной под машинку головой будет слушать, раскрыв рот, и вздыхать: "Вот какая у тебя мама замечательная!" Радиограмму о предстоящем землетрясении Елена встретила с облегчением. В последний месяц было очень много работы. Елена расплатилась с лихвой за легкий год. Измерения производились не раз в неделю, а три, потом и четыре раза в сутки. Днем и ночью, в сухую погоду и под дождем глубинометристы выходили с аппаратами в море. Спали в промежутках между измерениями, не больше трех часов подряд. Все измучились, осунулись. Землетрясения ждали нетерпеливо. Скорее бы пришло и прошло, чтобы можно было выспаться!.. При землетрясении опаснее всего быть в доме. Поэтому, как предусматривала инструкция, Елена вывела своих подчиненных на заранее выбранную лужайку. Радист нес рацию, рабочий - аппаратуру, Елена - чемодан со своими вещами, журналами и документами. Здесь же лежали все материалы о строении океанского дна - результат двухгодичных исследований, самое ценное, что было у нее в жизни. Она вела за руку старшего из детей, парнишку лет шести. Накануне он объелся ягодами на болоте и сегодня куксился и плакал. Солнце уже зашло за горы. Из-за горбатого хребта били конусом золотистые лучи. Погода стояла тихая, но прибой шумел внизу, как всегда. Ухающие удары волн, скрежет сползающей гальки были постоянным припевом ко всем размышлениям Елены, дневным и ночным. Потом послышался более сильный гул, подземный. Что-то с грохотом рушилось в глубинах, в вечной тьме лопались камни, куда-то съезжали тяжелые пласты, сокрушая друг друга. Гул нарастал, становился все громче, рассыпался на отдельные звуки: скрежет, треск, гром. Казалось, сейчас что-то большое и страшное вырвется из-под земли. Вдруг почва ушла из-под ног. Елена подлетела на полметра в воздух и, падая, больно ударилась плечом о камень. Все трое детей заревели в голос. Елена встала на четвереньки. Подняться во весь рост не удалось - по земле бежали волны, сбивая с ног. Надежная земля превратилась во что-то зыбкое, колеблющееся. Елена барахталась, хватаясь руками за траву. Не за что было держаться в этом неустойчивом мире. И на минуту ей страшно захотелось быть в Москве у мамы, на 16-й Парковой улице, где пол никогда не ходил ходуном, где все было так спокойно и надежно. Елена чуть не плакала от злой обиды на свою беспомощность. Она, взрослая женщина, начальник станции, прыгает, как теннисный мяч на ракетке? Это нелепо... это смешно... это больно, наконец! Но постепенно все успокоилось. Земля подчинилась. Ее снова можно было безнаказанно попирать ногами. Землетрясение продолжалось всего несколько секунд. Елена очень удивилась, узнав об этом впоследствии. Ей казалось, что она барахталась очень долго. Она села, и солнечный свет ударил ей в глаза. Откуда же явилось солнце? Ведь оно уже зашло. Елена посмотрела на горы и поняла - силуэт хребта изменился. Обвалилась вершина с "когтем" - отвесной скалой, по которой так удобно было ориентироваться с моря. "Обвал! Каменная лавина! Опять опасность!" - Елена вскочила на ноги, готовая бежать. Вершина исчезла. Только облако пыли виднелось под горой. Потом до слуха донесся отдаленный грохот. На соседнем поросшем лесом склоне началось какое-то движение. Там неслись огромные камни, подпрыгивая, вздымая пыль, ломая и выворачивая с корнем деревья. К счастью, лавина шла стороной: между нею и лужайкой, где спасались люди, была еще глубокая долина. Лишь отдельные камешки, свистя и щелкая, как пули, перелетали сюда. "До берега не дойдет!" - подумала Елена. Но тут, в ста метрах от них, у самого края долины, лес расступился, хрустнули придавленные ели, и громадная глыба, высотой с двухэтажный дом, выкатилась на прибрежный песок. На ее пути оказались склад и пристань. Склад был раздавлен, как спичечная коробка под тяжелым сапогом. Глыба перевернулась еще раз, вдавила в землю пристань и разлеглась, как наглый завоеватель в чужом доме. Но плеска не было. Внезапно Елена заметила, что воды тоже нет. Океан ушел. Исчез привычный шум прибоя, стоявший в ушах два года. Как и когда это произошло, никто не заметил. Океан отступил на несколько сот метров. Вдоль берега тянулась серо-желтая полоса мокрых камней. На обнажившихся скалах сверкали лужицы, в расселины стекала вода. Водоросли повисли зелеными и бурыми космами. - Наверх! Скорее! - крикнула Елена. Она знала, что произойдет сейчас. Океан не ушел. Он отступил ненадолго, как бы для разбега. Сейчас должен последовать прыжок. Люди кинулись бежать, схватив на руки детей, часто оглядываясь назад. Скорее, скорее! Спасение - на высоте. Добежать бы до отвесных скал, взлететь на кручу!.. Но вдали уже поднялась пенная полоса. Она закрыла горизонт, кружевной каймой отделила стальную гладь от пятнистого дна. Шум прибоя стал явственнее. Кипящий вал невиданной высоты ринулся к берегу. Исчезли обнажившиеся скалы дна. Глыба, развалившаяся на берегу, булькнув, захлебнулась в пучине. Остатки склада, пристани - все утонуло в одно мгновение. Кипящая водяная стена, не замедляя хода, пронеслась над пляжем и устремилась вверх по долине. Всплыли вырванные с корнем деревья. Лесистые склоны превратились в островки и полуострова. История знает такие волны. На равнинах они могут уходить километров за пятнадцать от берега. Но на гористом острове Котиковом для них не было простора. Волна, конечно, не могла перехлестнуть через горы. Она прошла полкилометра по долине и уперлась в крутой скат. Гора вздрогнула от удара, но устояла. Пенная стена обрушилась, разбилась на десятки клокочущих водоворотов. А сзади подступали все новые массы воды. Вал взбежал на склон и, обессилев, покатился назад по обоим бортам долины, выдирая деревья и вросшие в землю камни, обтесывая, шлифуя, сглаживая шероховатые бока горных отрогов. - Выше, выше, еще выше! Люди бежали по лужайке, напрягая все силы. Впереди - радист с рацией за спиной, потом рабочий с одним из детей, его жена с младшим и Елена позади всех. Чемодан путался у нее в ногах, подмышкой она держала старшего, самого тяжелого ребенка. У нее кололо в сердце, она задыхалась, ловила воздух ртом, шептала сдавленным голосом: - Скорее... Скорее! Но вот перед ними естественная каменная лестница. По плитам можно вскарабкаться вверх. - Возьмите ребенка! - крикнула Елена. Чьи-то руки приняли малыша. - Теперь чемодан. Елена подняла груз. Но навстречу ей не протянулись руки. Она увидела испуганные глаза. - Бросайте! - закричали три голоса. - Почему бросать? Она оглянулась и на мгновение увидала гору пены, нависшую над головой. Елена хорошо плавала, не раз купалась в большую волну. Она знала, что пенистый вал нельзя встречать грудью. Нужно нырять под пену или становиться к волне спиной. Пусть несет. Когда гребень пройдет, можно будет выплыть. Но тут она не успела ни о чем подумать, ничего не успела предпринять. Она увидела опасность, и в следующую секунду была смята, оглушена, раздавлена. Ее несло боком, ногами вперед, кувыркало, выворачивало руки и ноги. Пена с бульканьем лезла в уши, в рот, в нос. Чемодан Елена потеряла в первую же секунду. Она хотела выплыть на поверхность. Обычно для этого требуется только сильный толчок ногами. Елена попыталась оттолкнуться, но ноги у нее прижало к животу, и голова въехала в землю. Она не успела набрать воздуха. Грудь ее сдавило, голова налилась кровью, рот раскрывался сам собой. Елена не удержалась, соленая пена проникла сквозь стиснутые зубы, она судорожно закашлялась, рванулась и вдохнула воздух... Пенный гребень прошел, Елена отстала от него, и поэтому ей удалось вынырнуть... Только теперь она почувствовала, как холодна вода. Вокруг нее вздымались неровные серо-зеленые холмы, то и дело менявшие форму. В волнах колыхались какие-то доски, ящики, бочки. Высовывались, цепляясь друг за друга, корни вырванных деревьев и ободранные ветви устоявших. Елена старалась ухватиться за каждую ветку, но вода волокла ее и заставляла разжимать пальцы. Впереди мелькнул дом. "Сейчас разобьет о стену", - подумала Елена. Но тут сбоку выплыл ствол сломанной сосны. Он ударил о стену тараном, и венец рассыпался, как спички. Сосна описала полукруг, ветви ее хлестнули Елену. Она схватилась за них инстинктивно. Но у сосновой кроны возник водоворот. Елену неудержимо потянуло под ветви. Она сопротивлялась как могла, напрягая мускулы, обдирая кожу иглами. Однако вода была сильнее. Вода отрывала руки, хлестала мокрыми ветками по лицу. Елена вцепилась в колючую ветку зубами. И тотчас же другая гибкая и упругая, ветвь уперлась ей в лоб, как будто хотела утопить. Елена отводила голову, ветка следовала за ней. Борьба уже происходила под водой. "Захлебнусь... - подумала Елена. - Завтра меня найдут. И буду я утопленница, мокрая, жалкая, некрасивая. Всем будет неприятно смотреть на меня... и страшно дотронуться". Но тут в ушах зажурчало, забулькало, перед глазами стало светло. Вода нехотя отступала, возвращаясь в свое логово после разбойничьего набега на сушу. Соленая пена схлынула и оставила на берегу мокрые бревна разрушенного дома, сосну, засевшую в стропилах, и женщину, запутавшуюся в колючих ветвях. После землетрясения разыгралась непогода. На небо набежали тучи, даже громыхал гром, непривычный в это время года. Океан не хотел успокоиться, тяжелые черные валы накатывали на берег, ворочали камни, пробовали крепость скал. Эти валы были гораздо меньше первого, самого страшного, но все-таки вдвое выше, чем обычно в бурю. Елена сидела у костра и никак не могла согреться. От ее сырой одежды поднимался пар. Переодеться было не во что. Лучшие платья утонули вместе с чемоданом, те, что похуже, были погребены в разрушенном доме. Наступившая темнота заставила подумать о ночлеге. Мужчины нашли брезент, расстелили у костра, укрыли детей. Начиналась скудная жизнь потерпевших крушение. Даже на помощь звать было некого. Взбираясь по скале, радист уронил на камни рацию, что-то повредил и не мог исправить. Он возился у аппарата и напрасно взывал: - Говорит остров Котиковый! Говорит остров Котиковый! Слышите меня? Старший мальчик совсем расхворался, голова у него была горячая и глаза блестели. Он сидел рядом с Еленой и жалобным голоском скулил: - Хочу домой! Его отец ломал ветки руками и резал их складным ножом, чтобы соорудить подобие шалаша. Топора не было, он тоже остался в доме. - Потерпи, глупый! - уговаривала мальчика мать. - Дом наш завалился. Завтра с утра отец пойдет починит. - Хочу домой! - капризно тянул малыш. "А ведь это мог быть мой Витька, - думала Елена. - Нет, не место здесь детям. И женщинам не место. Уеду отсюда, немедленно, завтра же. Все равно работа загублена, материалы утонули. О себе тоже надо подумать". Елена испугалась почему-то, когда опасность уже миновала. Перед землетрясением она энергично распоряжалась, в воде судорожно боролась за жизнь. Но сейчас возможная гибель представлялась ей во всех вариантах. Она вздрагивала от ужаса и ожесточенно твердила: "Уеду! Во что бы то ни стало уеду!" Солнце уже давно зашло, на этот раз окончательно. Небо затянуло тучами. И вслед за короткими сумерками к костру подступила тьма, угольно-черная, первобытная, непроглядная. Беззвездное небо, океан и скалы - все превратилось в черную стену. Из тьмы доносился глухой и грозный шум прибоя. Порывами налетал сырой ветер, крутил едкий дым. Казалось, на свете не осталось ничего, кроме тьмы и костра, у которого ютились последние уцелевшие на земле люди. Елена чувствовала себя несчастной, одинокой, заброшенной. Но вот ветер принес какой-то новый звук, не похожий на гул волн. Елена пристальнее вгляделась в темноту и увидела две звездочки - красную и зеленую. Звук приближался, звездочки - вместе с ним. Потом от тьмы отделилось грузное, тоже темное тело. Над костром повис вертолет. Еще через несколько минут из вертолета высадились люди. Летчик поддерживал пассажира, у которого была забинтована голова. На повязке проступали ржавые пятна. Человек этот был бледен и, видимо, чувствовал себя плохо, но не потерял своей порывистой подвижности. - Здравствуйте! - сказал он, протягивая руки к огню. - Хороший костер у вас. Ваша фамилия Кравченко, кажется? Будем знакомы. Я начальник штаба, Яковлев. Ну, как у вас, все живы, здоровы? - Еле живы... спаслись чудом, - ответила Елена с некоторым раздражением. Ей было неприятно, что вопрос Яковлева прозвучал почти шутливо. - Дом обвалился, документы утонули, дрова подмочены, есть нечего, - продолжала она, как бы упрекая Яковлева. - Чем ближе к очагу, тем хуже, - сказал Яковлев серьезно. - Эфир переполнен воплями о помощи. Страшнее всего за границей. На Таналашке настоящая катастрофа: смыты в море рыбацкие поселки и бараки законтрактованных рабочих. Владельцы-то спаслись - они на всякий случай поверили нам и уехали, но о рабочих и не подумали. Представляете себе, что бывает, когда крыши неожиданно валятся на голову? Разрушено много зданий, повсюду пожары. Там - короткое замыкание, там - опрокинутая лампа или треснувшая печь... В порту волна смыла маяк, склады... А один пароход вынесло на берег и посадило на крышу гостиницы. Как его будут снимать теперь, неизвестно. Погибли тысячи людей, многие тысячи... И еще погибнут. Продуктов нет, медикаментов нет, электричества нет. Мы посылаем им помощь. Два судна уже вышли в море. Елена почему-то успокоилась, слушая о чужих несчастьях. Возможно, Яковлев, подметив ее настроение, нарочно рассказал все это. - Нет, у нас все живы. Мы все-таки ждали, готовились, во-время ушли... - сказала Елена. - Продукты у нас есть на вертолете. Если нужно, поделимся. Чего не хватает, требуйте по радио, вам доставят. Детей я могу захватить с собой... Но взрослым придется потерпеть. Теперь станция нам нужнее, чем когда-либо, - сказал Яковлев. Елена начала оправдываться: - Рация не в порядке. Я бы сделала съемку, но все равно нельзя передать. Если у вас на вертолете есть связь, сейчас же установлю аппарат... - Ничего, не волнуйтесь. Вы не одни, товарищ Кравченко. Сейчас работают глубинометристы по всей Камчатке, и оба судна уже в море - "Аян" и "Алдан". Только на "Аяне" несчастье: глубинометрист пострадал, некому вести съемку... - Яковлев сделал выразительную паузу и закончил: - Поэтому я прилетел. Надо доставить вас на "Аян". Кого доставить, ее? Сейчас, ночью, в мокром платье? Лететь на пароход, где уже вышел из строя один глубинометрист? Пересаживаться с вертолета на маленькое суденышко, пляшущее в волнах? Снова рисковать, снова испытывать судьбу? Нет, с нее хватит! - Я не могу! - сказала Елена. - Я чуть не утонула. Я еле жива, я простужена. Пусть кто-нибудь другой. Мало ли глубинометристов на Камчатке? Почему именно я? - Вертолет летит медленно, - ответил Яковлев. - На Камчатку и обратно - это лишних два часа. На Вулканстрое пятьдесят тысяч рабочих и десять тысяч машин. Все они стоят, ожидая прогноза: будет ли повторное землетрясение или нет? Люди живут в палатках, мы им запретили возвращаться в дома. Рыбаки не выходят в море, лесорубы не валят лес, горняки не спускаются в шахты, школьники не учатся, врачи отложили операции. Покой, здоровье и работа людей зависят от вас, товарищ Кравченко. - Нет, я не поеду! Я не могу. У меня нет сил. Я спаслась чудом... - повторяла Елена. Она знала, что Яковлев мог бы приказать, но он, не повышая голоса, говорил о рыбаках, школьниках и больных. Но Елена не слушала. Мысли ее унеслись далеко. Воображение ярко нарисовало будущее. С нее хватит! Она натерпелась! Здесь не место женщине. Куда она поедет? В Хабаровск, к аспиранту? Конечно, теперь он уже не назовет ее удивительной женщиной. С работой будет трудно... На ней останется пятно: она утопила документацию, отказалась лететь с Яковлевым, удрала со службы. Выбирать не придется, лишь бы приняли куда-нибудь. Опять она будет, как в Москве, в управлении, читать чужие отчеты и укладывать их в архив. Книгу об океане она уже не напишет. Мнение Е.Кравченко цитировать больше не будут. В архивах не делают открытий, точнее - делают архивные открытия, находят чужие забытые мысли, своих мнений там не находят. И когда Витька вырастет, ему нечем будет гордиться перед своим товарищем. Он не сможет рассказывать о своей замечательной маме... Но все равно, она воспитает его как следует, смелым и честным. Она объяснит ему, каким надо быть. А что, если он спросит: "А ты, мама, всегда была смелой и честной?" - Так что же мы теряем время? - сказала Елена. - Я готова. Аппараты на "Аяне" целы или захватить свой? Чтобы понять, как велик океан, нужно лететь над ним ночью. Сверху волн не видно. Океан - темная равнина, и над этой равниной, тарахтя, мчится вертолет. Вертолет не скоростная машина, но километра два-три за минуту он покрывает. И вот минута бежит за минутой, минуты складываются в часы, а под колесами все та же плоская равнина, нет ей ни конца ни краю. И на этой равнине летчику нужно разыскать суденышко - пляшущую на волнах щепку. Пусть известны координаты, пусть горят сигнальные огни, пусть работают радиопеленгаторы. Радио утверждает, что самолет уже на месте, где-то поблизости от судна, а внизу - непроглядная тьма и нет ни искорки. Может быть, радио ошибается? Очень возможно. В воздухе разряды, ночь грозовая, передача то и дело замирает. Прижимаясь лбом к стеклу, Елена глядела во тьму. Вертолет летел совсем низко. Под его колесами колыхались зыбкие бархатно-черные горы воды с разводами пены. Гребни их тянулись к вертолету, вот-вот захлестнут колеса. А за гребнями появлялись подвижные изменчивые долины. Казалось, океан открывал тысячи ртов и каждый из них хотел проглотить вертолет. - Все-таки рискованный у нас полет, - сказала Елена, - просто безрассудный. - Может быть, не безрассудный, а смелый. - Это вещи близкие, не всегда легко разобраться. - Нет, отчего же, - ответил Яковлев, - разобраться можно. Я бы так сказал: ненужный риск - безрассудство, а риск, необходимый людям, - самая настоящая отвага. Они разговорились... Да и не мог Яковлев два часа сидеть с человеком и не заставить его разговориться. Побеседовали об отваге, о работе Елены. Яковлев заинтересовался подводными съемками, потом спросил: - А нашли вы что-нибудь интересное на дне? Какие-нибудь полезные ископаемые? - Нет, я же изучала небольшую территорию, ближайшие окрестности острова. - Ну и напрасно! - сказал Яковлев сердито. - Вот вы ученый с кругозором, а в вас сидит кустарь, старатель. Напали на жилу и бережете для себя. Почему не написали мне: дескать одна, не успеваю. На любой пароход, который заходит в Петропавловск, я могу посадить человека с вашим аппаратом. Пароходы от нас идут по всему свету. Через два года вы будете знать все океаны. Вам же самой интереснее в большом деле работать, не на узком участочке. Надо выходить на простор. Елена взглянула на Яковлева подозрительно. Каким образом этот человек угадал ее студенческие мечты? Да, да, было время - она мечтала о просторе. А что нашла? Сначала Тартакова с его стильной мебелью, потом наблюдательный пункт на отдаленном острове. Больших дел не было. Она затаила горечь, но примирилась. И тут этот наивный человек толкует ей о просторах. Поверить ему? А к чему? Разочарование будет еще горше. - Я человек маленький, - сказала она. - Просторы не по моей специальности... Яковлев долго обдумывал ответ. - Ага; понял! - воскликнул он оживленно. - Видал я такого, как вы, приезжал к нам на Камчатку. Когда он был студентом, учили его рисовать дворцы, а как кончил - поручили проект трансформаторной будки. Ну вот, человек пал духом. Ноет, жалуется: "Искусство умерло". Пишет заявление: "Отпустите меня. Я специалист по большим объектам". Неверно. Нет специалистов по большим объектам. Большие мы поручаем тому, кто малые строит лучше всех. Тут дело в человеке, а не в дипломе. Я с вами не попусту болтаю. Мне Грибов говорил: "Из подводных глубинометристов Кравченко - лучшая". Ах, вы лучшая? Так милости просим на простор. А пока были средней, вам еще следовало на прежнем месте доучиваться. У Елены горели глаза и щеки. Куда девалась испуганная женщина, мечтавшая о бегстве? Ей хотелось немедленно взяться за новую работу. - Но нужны специальные пароходы, - сказала она. - Когда качает, нельзя заниматься съемкой. На "Аяне" и "Алдане" есть подводные камеры? - Особых пароходов с камерами я вам не обещаю. Надо приспосабливаться к обычным. Не каждый же день качает. Елена тут же согласилась: - Можно и приспособиться. Я вела съемку с пограничного катера и с подводной лодки. - Ну вот, видите! А я еще вам о смелости рассказывал. Но здесь беседу прервал летчик: он прислал записку. Яковлев прочел и повернулся к Елене: - Сейчас вам придется проявить смелость. В записке было написано: "Аян" под нами. Сесть на палубу не смогу - пляшет. Как будете спускать пассажирку?" Яковлев открыл люк. Елена увидела судно. Оно казалось игрушечной лодочкой, прыгающей на волнах. Тяжелые валы играли с "Аяном", то поднимали на свои могучие хребты, то стряхивали в низины. Вертолет снижался. Вскоре можно было различить людей на тускло освещенной палубе. - Эй, кто там? - крикнул Яковлев. - Капитан Ховрин здесь? Широкоплечий моряк густым басом крикнул в рупор: - Я капитан Ховрин! Это вы, Иван Гаврилович? - Да, я! Прилетел узнать, что вы сделали с глубинометристом. Капитан развел руками, в громовом голосе его послышались смущенные нотки: - Виноват, не уберегли глубинометриста, товарищ Яковлев. - Да что такое с ним? За борт упал? - Очень легко могло быть. Человек он сухопутный, непривычный. Вышел из рубки, тут волна. Захлестнуло его, сшибло и понесло. Об мачту головой ударился, без памяти сейчас. - Так вы уложите его как следует. Ведь это может быть сотрясение мозга. Лед есть у вас? - Мы снесли уже в каюту. У нас фельдшер, он хлопочет. - Слушайте меня, капитан. Я привез глубинометриста. Берегите его как зеницу ока, держите обеими руками. Это способный ученый и хорошая девушка притом. Отвечаете мне за нее должностью и головой. Как вы будете принимать ее, на брезент? Весь этот разговор происходил довольно странно. Вертолет висел в воздухе, а под ним металась палуба судна. Волны относили ее то вправо, то влево, начало фразы доносилось с одной стороны, конец - с противоположной. - На самом деле, сесть на палубу нельзя, - сказал Яковлев Елене. - Суденышко маленькое, мачты так и чертят, можно винтом задеть, тогда вертолету конец. И нам всем и тем, кто на палубе. Он выбросил из люка гибкую лестницу. Конец ее приподняло ветром и заполоскало. Лестница пронеслась над палубой и на секунду оказалась над волнами. - Коротка, - заметил Яковлев. - Надо будет прыгать с нее на брезент. Вот они уже натягивают. Это не страшно, в цирке именно так страхуют. Только не промахнитесь! Елена заглянула в люк и отшатнулась. - Нет, я не смогу! Я шагу не ступлю... Свалюсь в воду обязательно. - Давайте, я тогда спущусь первый, а вы за мной. Спрыгнем вместе, вдвоем веселее! - Нет, нет! Я упаду сразу... У меня голова кружится... - Елена закрыла глаза. - Если голова кружится, это худо. - Яковлев в некотором замешательстве посмотрел в люк, потом на Елену, обвел глазами каюту и вдруг улыбнулся: - Придумал! Лезьте сюда, в спальный мешок! Сейчас мы вас спустим лучше, чем на лифте. Обвяжитесь канатом! Нет, вы плохо завязываете, лучше я сам. Теперь снаружи, теперь еще раз. Еще тут проденем для верности. - Только не завязывайте голову! Я смотреть хочу... - сказала Елена, покорившись своей участи. Через несколько минут она уже качалась в воздухе под вертолетом. Глядеть вниз было очень страшно. Палуба все так же плясала и металась, внизу оказывались то постройки, то брезент, то черная жадная вода. Летчику никак не удавалось удерживать вертолет над судном. И чем ниже, тем сильнее казались размахи, тем быстрее мелькали предметы. Но вот сильные руки схватили ее. Канат натянулся. Сверху донесся голос Яковлева: - Держите? Отпускаю канат! Моряки поняли приказ Яковлева буквально. Елену понесли по палубе на руках, на руках спустили по узкому трапу. И когда в трюме, освободившись от пут, она встала на собственные ноги, к ней приставили двух матросов, которые вежливо поддерживали ее. - А то разобьете голову, а нам отвечать, - сказал капитан. Впрочем, поддержка была необходима. В трюме качало не так сильно, как на палубе, но для непривычной Елены слишком сильно. Стены то убегали, то опрокидывались на нее, пол ходил ходуном. Елена чувствовала себя как на качелях. - Товарищи, но сегодня же здесь нельзя работать! - сказала она. - А где ваша камера? Капитан кашлянул с сомнением: - Камера подводная, гражданочка. Ее небезопасно спускать. Качка велика, может канат лопнуть. Мне товарищ Яковлев приказал вас беречь. Но Елена после головоломного спуска в спальном мешке чувствовала себя на все способной. Ведь она была молодцом: не вскрикивала, не упиралась, не бледнела. - Я прилетела сюда, чтобы работать, а не беречься! - возразила она запальчиво. - Готовьте камеру. Камеру спускали на канате из специального помещения в трюме