дите, я догоню... Голоса и шаркающие ноги тотчас же нырнули в серо-зеленую мглу, и Мовчан остался один. Он неуверенно пробирался вперед, нащупывая правой рукой покатую стену. Потом он услышал странный звук, будто что-то твердое стукнуло в его шлем... Прошли секунды, а может быть, и полчаса. Мовчан еще раз открыл глаза и увидел прямо перед собой - теперь он видел отлично - полукруглую облицовку перекрытия. Почему же не стену, а перекрытие? Мовчан постепенно сообразил, что перекрытие оказалось перед его глазами потому, что сам он лежит на полу, а лежит потому, что потерял сознание, ударился шлемом о плиту и, вероятно, слышал именно этот удар. Когда это было? Сколько времени он лежит здесь? - Эй, парень, спятил ты, что ли? Нашел место, где спать! Взрыв через десять минут! - Озабоченные глаза Ковалева смотрели на упавшего через стекло. - Ах, это вы, Григорий Онисимович! Вам плохо? Мовчан поднялся на ноги медленнее, чем хотелось. Десять минут до взрыва! А близко ли выход? Целых два километра! Бежать что есть силы! Скорее бежать!!! Но вялые мускулы не позволяли бежать что есть силы. И живой комок в груди протестовал. Сердце требовало покоя. - Худо мне, Степа, - сказал Мовчан неожиданно тоненьким и жалостным голосом. - Ничего, крепитесь! Это тепловой удар. У нас в Пекле часто бывает. Вам полежать бы, да нельзя... Идемте, я помогу... Мовчан потихоньку плелся, стыдясь своей слабости. У него шумело в ушах, кололо в сердце, нестерпимо тошнило. - Крепитесь! Осталась только минута! Но Мовчан не мог крепиться. Тошнота держала его за горло, и зеленая мгла подступала к глазам... - Чуть отдохну, Степа... Отдаленный удар потряс подземелье. Грохот сменился щелканьем и звоном. Это стучали по стенам стальные осколки и взорванные камни. Страх прибавил сил Мовчану. Он тяжело топал, почти бежал за Ковалевым. А сзади слышался, все усиливаясь, странный звук, похожий на грохот колес проносящегося мимо поезда. Мовчан понимал - это несется по гулкому коридору прорвавшаяся лава, перекатывая камни и части комбайна, превращенного в металлический лом. Кто перегонит; лава или люди? Люди гораздо ближе к выходу, но лава движется быстрее. Девятикилометровый гладкий и прямой туннель она пройдет из конца в конец меньше чем за двадцать минут. За это время люди, конечно, добегут до выхода... если они будут бежать. - Ох, лихо мне, Степан... подожди минутку, постой! - Да поймите вы, нельзя стоять ни секунды! Ковалев подхватил Мовчана на спину. Шаркая асбестовыми подошвами, Ковалев побежал... нет, бежать не хватило сил - он пошел крупным шагом... Скорее, скорее! Шум, похожий на грохот колес, приближался. Правда, гулкий коридор усиливал звук. На самом деле лава была не так близко, но казалось, что она грохочет совсем рядом... - Оставь меня, Степан, не губи свою жизнь! Ты хороший мастер... Лучше меня. - Мовчан старался сползти с широкой спины товарища. Ковалев не любил чувствительных слов: - Молчи, дурак! У тебя жена и дочка. Не мешай тащить тебя. Обоим было страшно. Ковалев уже видел выход, но оглянуться он не мог. За спиной поток лавы грохотал, и Ковалеву казалось - совсем рядом. Он поеживался и думал: вот сейчас, через секунду, груда раскаленных камней обрушится на них, как когда-то на Виктора... и конец. Мовчану было еще страшнее. Его тащили спиной к выходу, он не знал, близко ли спасение, но видел, как разгорается, становится все ярче красный свет надвигающейся лавы. Мовчан смотрел в огненный зрачок смерти и прикидывал: еще минуты три... четыре... Хватит ли сил у Ковалева? Он уже задыхается. - Да оставь ты меня, Степан! Оба погибнем!.. Ковалев не отвечал, он берег дыхание. Его руки крепче сжимались на животе у Мовчана. Серный дым уже щекотал ноздри. Смерть близко, она заглядывает в лицо. - Да отпусти же! Я сам! Отпусти, дурной! - Не брыкайся, мне тяжело, - ответил Ковалев. Но тут кровля над головой расступилась. Мовчан увидел небо и звезды. Чьи-то руки схватили его, оттащили в сторону, сняли шлем... и можно было молча полными легкими глотать свежий, как ключевая вода, морозный воздух, упиваться им, смаковать, дышать, дышать еще много лет... Лава вырвалась из туннеля через полторы минуты. В самом центре Вулканограда, на полукруглой площади перед воротами завода, стоит фигура из литого базальта. Это юноша. Он остановился на пути. На спине у него вещевой мешок, у ног - аппарат. Тускло поблескивает выпуклое стекло, изображающее экран. Левой рукой юноша придерживает аппарат за ремни и, заслонившись правой от солнца, смотрит на вершину Горелой сопки. Юноша шел долго и устал. Ему жарко, он сбросил шапку, его кудрявые волосы прилипли ко лбу. Рот полуоткрыт, путник еще не перевел дыхания, но уже улыбается. Наконец-то он видит вулкан, наконец-то он у цели! На пьедестале написано золотыми буквами: ВИКТОРУ ШАТРОВУ, первому человеку, разгадавшему вулкан. Здесь он стоит, первый человек, просветивший вулкан насквозь, понявший механизм Горелой сопки, стоит и смотрит, как работает на Советскую страну эта машина, отрегулированная и укрощенная. По виду гора все та же. Чтобы увидеть ее вершину, горделиво поднимающуюся над облаками, нужно закидывать голову. Но над снежным куполом не курится пар. Прежние жерла надежно зацементированы, в кратере расположились туристская станция и обсерватория. Небо там, наверху, почти всегда безоблачно, удобно наблюдать звезды. Пар выходит на полкилометра ниже, через искусственные жерла - мовчановские скважины. Оттуда по всем склонам - на север, юг, восток и запад - шагают стройные мачты. Они спускаются с горы и по широким просекам, пробитым в тайге, несут электрическую энергию в города, деревни, на стройки, ко всем людям, которым нужно что-нибудь осветить, согреть, расплавить, вскипятить, получить искру или дугу. Гораздо ниже, почти у подножия вулкана, в несколько рядов стоят строения со стеклянными крышами. Ночью, когда горят лампы, сквозь стекло можно различить купы плодовых деревьев, осыпанных цветами, острые листья пальм и ящики с овощами. Здесь спутаны времена года, солнечный свет дополняется электрическим, плоды собирают не только осенью, но и весной. И в январе иногда школьницы, возвращаясь с экскурсии, кладут у ног Виктора живые цветы. Еще ниже - завод. Это громадное здание, наполненное грохотом, гомоном, жарким воздухом, клубами едкого пара. В нем нет ни одной электрической лампочки, потому что в торцовой стене сияет маленькое солнце - отверстие лавопровода - летка величественной домны, которая называется Горелой сопкой. Люди пробили насквозь каменную кожу вулкана, и из незаживающей раны широкой струей течет огненная кровь. Она течет круглые сутки, по ночам стеклянная крыша светится багровым светом. Лава движется то медленнее, то быстрее, изредка взвивается огненным фонтаном и дождем краснеющих брызг падает в очередной ковш. Как только ковш наполняется до краев, могучий кран подхватывает его и бережно несет к конвейеру, по которому плывут готовые формы. Горновые озабоченно рассматривают лаву сквозь щитки, иногда добавляют в нее лопату-другую порошка для легкоплавкости или для цвета. Затем крановщик разливает по формам расплавленную лаву, как хозяйка разливает чай по чашкам, и конвейер уносит отливки в соседний цех, где они погружаются в кипящий бассейн. Здесь лава отдает тепло воде, теплая вода и пар идут по трубам в оранжереи, а запекшаяся кровь вулкана поступает на заводской двор. Новый кран подхватывает изделия и неторопливо несет к грузовикам, покачивая в воздухе, как бы рассматривая на свет. И вереницы машин увозят кубические глыбы для портов, плиты для облицовки дорог, тротуаров, домов, набережных, балки, укрепленные металлическими прутьями, литые фигурные карнизы, черепицу, котлы для химических заводов, кислотоупорные чаны, каменные вазы и чаши. В заводских воротах грузовые машины сбавляют скорость и медленно объезжают памятник, как будто хотят показать Виктору продукцию завода. В свое время, когда вопрос о монументе решался в городском совете, многие предлагали поставить памятник Виктору в парке, а на площади соорудить обелиск в честь строителей. Но Яковлев сказал: - Товарищи, безусловно все мы, участники стройки, оставили здесь частицу своей жизни. Но мы живы, мы еще построим много, а Шатров отдал свою жизнь этой работе. Пусть же памятник ему стоит здесь, а наш общий памятник - вот он, укрощенный вулкан! По предложению Яковлева на пьедестале с обратной стороны были начертаны слова Маяковского: Пускай нам общим памятником будет Построенный в боях социализм. Садовник уходит, но деревья, посаженные им, цветут, приносят плоды и семена... ЭПИЛОГ Борьба с вулканом закончена. Люди победили. Горелая сопка покорилась. Но прежде чем проститься с героями, навестим их в последний раз. Пусть лифт поднимет нас на восьмой этаж полукруглого дома у Калужской заставы. Войдем еще раз в дверь, на которой поблескивает медная дощечка с витиеватыми буквами "Профессор Дмитриевский Дмитрий Васильевич". Вот в передней плащ, который профессор когда-то одолжил Елене. Вот письменный стол. На нем двадцать лет писалась книга "Движения земной коры". Вот беспокойный телефон, вот неуступчивый будильник, вот гранки с пометками на полях. Здесь ничего не изменилось, это значит - дело движется, работа идет вперед. Но сегодня вечер отдыха, у профессора гости. Один только вчера приехал с Камчатки. Это секретарь обкома Яковлев. А Грибовых можно не считать за гостей, они бывают здесь часто и чувствуют себя как дома. Вот и сейчас, пока профессор варит кофе в особенном ультразвуковом кофейнике, наполняя ароматом всю квартиру, Грибовы накрывают на стол и расставляют чашки. Дома у себя они тоже хозяйничают вместе, хотя Грибов уже видный ученый, а Тася только студентка. Яковлев давно уже не бывал в Москве, он полон впечатлений. Со вчерашнего дня он объездил новые станции метро, был на Сельскохозяйственной выставке и на Всесоюзной промышленной. Конечно, осмотреть их за день нельзя. Пока идет беглый обзор, пристрелка, Яковлев выбирает объекты для детального изучения. - А видели вы столовую без поваров? - спрашивает он. - А читающую машину? А машину, проектирующую машины? А двухурожайные яблони в Ботаническом саду? Что же не спешите посмотреть? Думаете, успеется? Эх вы, москвичи! Тася расспрашивает о Камчатке. Она самая юная в этой компании, но больше всех говорит о прошлом. Яковлев приехал из страны ее детства, в его чемодане камчатские лакомства, в его речи камчатские словечки. Он рассказывает о вулкане... А кто из москвичей видел когда-нибудь извержение? - Помните, как вулкан заговорил в ночь на первое января? Помните, как лава падала в ущелье и вода кипела в реке? Помните, как Мовчан с Ковалевым чуть не погибли в лавопроводе? - вспоминает она. - Мовчан с Ковалевым сейчас на Курильских островах, усмиряют тамошние вулканы, - говорит Яковлев. - Елена Кравченко вместе с мужем и сынишкой живет у нас в Петропавловске, занимается подводной съемкой. Очень дельная женщина. Обещает несметные богатства на дне Тихого океана. А Кашин здесь у вас, под Москвой, собирается строить электростанцию на глубине двенадцати километров, добывать здешнее подземное тепло. Котов спроектировал автоматический комбайн. Люди будут управлять им, оставаясь на поверхности, в полной безопасности, на чистом воздухе. Смотрите, что получается: работали все вместе, а теперь у каждого свое продолжение. Дмитриевский роется на столе, ищет чистый листок бумаги. - Я должен все это записать, - говорит он, - насчет продолжения. На днях я читал популярную лекцию "История покорения вулкана". Мне казалось, что я рассказал все просто и логично. И вдруг в конце лекции получаю записку. Просят назвать фамилию изобретателя вулканоэлектрической станции. А кто изобретатель? Я затруднился сказать. Шатров? Но он ушел в самом начале. Кашин? Пришел к концу. Грибов продолжал работу Шатрова, направлял ее по вашим советам, товарищ Яковлев. И вот я задумался, нужно ли вообще искать фамилию, этакого нераздельного собственника открытия. Ведь открытие - это не книга. В книге должно быть начало, конец и главный герой. А здесь героя нет, тысячи начал и ни одного конца, сплошное "продолжение следует". У каждого свое продолжение, как вы справедливо сказали. Открытие, пожалуй, можно сравнить с деревом, у которого тысячи корней в прошлом и тысячи ветвей в будущем. - А где ваша ветвь, ваше продолжение? - спрашивает Яковлев. Дмитриевский почему-то оглядывается на Грибова. Тот морщится: - Вы же сами говорили, Дмитрий Васильевич, что наша идея не созрела, еще рано о ней рассказывать. Но Яковлев настаивает. - С какой стати откладывать? - возмущается он. - Скромность паче гордости! Только что здесь объясняли, что нет собственников у открытий, и вот уже один объявился, хочет приписать себе все заслуги, все корни и все ветви. - Ну хорошо, - нехотя начинает Грибов. - Эта идея возникла давно. Мне подсказал ее некий партийный работник, по фамилии Яковлев. - Я? Когда? - Несколько лет назад. Я пришел к Яковлеву и доказывал, что вулкан - испорченная машина, следует ее отрегулировать. А он сказал, что мало отрегулировать машину - надо, чтобы она давала продукцию. - Но это уже сделано. - С вулканом сделано, с землетрясениями пока нет. Предсказывать мы научились, нужно еще обезвредить, отрегулировать и использовать. - Неужели это возможно? И вы работаете уже? - Пока только общие мысли, научные мечты. Но, главное, за нас цифры. При сильном землетрясении выделяется столько энергии, сколько вырабатывает Куйбышевская станция за сто лет. Эта энергия выделяется вся сразу в тот момент, когда, упрощенно говоря, где-то ломается земная кора. Причины бывают разные, но обычно они связаны с движением вязкого вещества под корой. Если это вещество ломает кору, поднимая ее, значит, под землей излишек давления. Вот у меня и мелькнула мысль, нельзя ли это давление уменьшить. Если мы просверлим кору и устроим искусственные вулканы, получится как бы кровопускание. Тогда лишнее вещество устремится наверх, давление будет снято, а от искусственного вулкана мы можем получать энергию таким же способом, как от Горелой сопки. Так обстоит дело при повышенном давлении. При пониженном - значительно сложнее. Но, в общем, видимо, мы научимся лечить эти болезни земного шара. Правда, еще не скоро. Пока идет теоретическая подготовка. Дмитрий Васильевич взял на себя геологическую часть, а я - математику. - Какая грандиозная задача! - воскликнул Яковлев. - А я уж стар, мне некогда размениваться на мелочи, - ответил Дмитриевский сварливо. - Мне бы сдвинуть с места одно это дело, и на мой век хватит. А дальше пусть работает молодежь. - Вот какие у вас тут замыслы! - задумчиво сказал Яковлев. - В Москве всюду так. Входишь в квартиру - видишь стены, мебель, книги - будничная, заурядная обстановка, а оказывается, здесь рождаются мысли. И какие! Невиданные! Впрочем, так и должно быть. Ведь Москва - столица замыслов, планов, предложений, город, который всеми окнами смотрит в будущее.