ельным, а Льву - удивительным. Удивляли Льва, гражданина XXI века, и многие черты жизни тоитов, как бы извлеченные из далекого прошлого. Сам он родился и вырос на махонькой планете, космической крапинке, которую спутник облетал за полтора часа. За сутки Лев мог добраться до любого поселка в Австралии или в Антарктиде. Он жил на односуточной планете, Клактл же - на необъятной, многомесячной. Даже по Реке в иную деревню надо было плыть из столицы месяцами. Лев вырос в прекрасно изученном, хорошо знакомом мире, о каждом факте на каждом участке Земли мог запросить и получить фото с описаниями. Клактл же проживал в мире неведомом. Даже он, грамотный жрец, почти ничего не знал о чужих странах. Для большинства же тоитов письменность не существовала вообще. О прошлом и отдаленном они узнавали по смутным слухам: "Старики говорят, что..." Еще удивительнее были социальные черты. Детская смертность! Половина младенцев умирала, не успев научиться ни ходить, ни говорить. А голодовки! В неурожайные годы целые области вымирали, трупы валялись повсюду. А мимо трупов шествовали парадные процессии жрецов, ехали властители на колесницах. Равнодушие имущих, покорность умирающих. Почему терпят, для чего терпят? "Вот где проблем непочатый край, - думал Лев. - Целую планету надо накормить, просветить, нормальную жизнь наладить. Хорошо бы попасть на работу в будущий Тойплан, которому поручат проектировать хозяйство планеты. Впрочем, вероятно, начинать надо бы с революции. А это уже внутреннее дело тоитов, тут вмешиваться не полагается. И вообще, рассуждать о хозяйстве рано пока. Сначала надо спасти Той, потом уже перестраивать, благоустраивать... Благо-устраивать, устраивать благо... бла-го..." Мысли лениво ползли, буксовали в усталом мозгу. Потом он додумает. Сначала выбраться надо из этой душегубки. - Долго еще? - ныл представитель неблагоустроенной планеты. - Потерпи, друг, - хрипел Лев. И сам взывал в микрофон: - Долго еще? Связь с внешним миром не прерывалась, можно было спрашивать что угодно, но ответы приходили не сразу, с увеличивающейся проволочкой. Так и в космосе, в удаляющейся ракете: на орбиту Марса ответ придет минут через десять, к Юпитеру - через час, на уровень Сатурна - через два часа с лишним. У Льва было такое ощущение, будто однопространственность удаляется в неведомые дали, падает, валится в бездонную дыру. На самом же деле кабина стояла на месте, все в той же стенке, перемещалась только поперек времени. И потому нельзя было ответить с определенностью на простейший вопрос: "Долго ли еще терпеть?" По какому времени "долго"? По московскому, по темпоградскому или по неравномерно изменяющемуся, от регулятора зависящему времени кабины? В промежутках между вопросами и ответами из внешнего мира приходили инструкции, советы и настойчивые просьбы - держаться, не растрачивать часы на передышки (если тоит чувствует себя сносно). - Не могу больше, - хрипел Клактл. - Друг, потерпи. Очень нужно вытерпеть. Раза три и Юстус включался в передачу, видимо, отошел. Слабым голосом он расспрашивал о самочувствии Клактла - не Льва, а Клактла. Юноша был немножко задет, что не о нем беспокоятся, отвечал с некоторым раздражением: - Хнычет все. Противный такой, чешуя шелушится. Я бы не стал жизнь отдавать за таких. Нелюди вроде. - А для меня они как дети, - ответил Юстус (через добрый час). - Да, детишки, неопрятные, невоспитанные, невежественные, драчливые. Вырастут, будут людьми. Для будущих людей стараемся. Всякий раз, включаясь в передачу, Юстус просил раскрыть портфель и рассортировать тетради с записями, подчеркнуть такие-то и такие-то формулы, отметить такие-то страницы. - У меня привычка недописывать слова, - предупреждал он. - Пищу только корни. Я-то помню, что имелось в виду, а в Темпограде придется расшифровывать. Лев понимал, что Юстус экономит минуты, прибегая к его посредничеству. В однопространственности время текло все-таки медленнее, чем в Темпограде, можно было объяснить больше. - Я попробую начать расшифровку, - предложил он. Еще одно занятие. Меньше думаешь о жаре. - Обратите внимание на тетрадь "Причины взрыва новых", - попросил Юстус. - И на записи о нравах тоитов. Это я не все успел переписать начисто. И сами расспрашивайте Клактла. Переписка и расшифровка занимали мысли. А тоит одно тянул: "Долго еще?" Лев отвечал привычно: - Друг, потерпи! Для твоей же планеты. 10. НА ОРБИТЕ БЫСТРОГО ВРЕМЕНИ. 23 мая. 19:22-19:26 Внешний мир вошел в кабину внезапно. Послышались звонкие удары о металл, скрежет, стук колес. Вневременную однопространственность встряхнули, сдвинули, покатили. "Осторожнее, вы, черти", - сказал отчетливый бас. Откуда-то пахнуло прохладой, упоительно свежим, вкусным, как ключевая вода, кислородом. И в люк брызнул свет, серо-голубой свет дневных ламп. - Милости просим в Темпоград, - сказал тот же бас. Лев не без труда выбрался наружу и оказался в просторном зале, выложенном глянцевитыми черными и голубыми плитками. Люди как люди - в синих комбинезонах, белых халатах. Привычно встречает прибывших медицина. Кремовые автобусы неотложной помощи. Тележки для багажа. Обыденность поражала прежде всего в Темпограде. Словно не в другое время прибыли, а в любой земной город - в Париж, Владивосток или Тимбукту. Та же забота о багаже, те же дежурные санитары с носилками, встречающие с букетами цветов, коридоры, лифты, лестницы. В конце концов ты попадаешь в гостиницу: снова лифт, снова коридор, нумерованные двери разного цвета. Один из номеров - твой. В нем застланная кровать со взбитой подушкой, стенной шкаф с пустыми вешалками, полированный стол, на столе телефонная книжка и дверца пневмопочты с дисками меню. За стенкой ванна и душ. И, как во всем мире, красный кран брызжет горячей водой, синий - холодной. Где тут иное время? Непохоже. Обыденность поразила Льва и еще поразила неторопливость. Ведь перед отправкой было столько суеты. Поспешно летели, на ходу составляли обращение, торопливо зачитывали, срочно выбирали, кого послать в Темпоград. "Скорее, скорее, экономьте секунды Т-града". Льву не дали проститься с Винетой, не дали вещи захватить из дому. И, вжившись в торопливость. Лев закричал, едва выйдя на перрон: "Ведите меня немедленно к президенту! Профессор Юстус заболел, ему стало плохо, но все записи у меня. Он просил обратить особое внимание..." - Отдохните, - сказали ему. - Президент сегодня занят. Заседание президиума послезавтра. Вас пригласят обязательно. - Но это срочно. Дело идет о космической катастрофе. - Мы понимаем. Вот и отдохните, наберитесь сил. Заседание будет послезавтра, в крайнем случае после выходного, через день-другой. И хотя Лев понимал разумом, что темпоградский день-другой - это несколько земных минут, все же неторопливость раздражала его. Не соответствовала душевному волнению. Невольно думалось: "Несправедливость какая! Там миры гибнут, люди спешат на помощь, пересиливают себя, изнывают от жары, а здесь полеживают, ванны принимают, закусывают". Но делать нечего, не он распоряжается тут. Лев поддался ласковым уговорам, вымылся, поел, выпил горячего чаю и заснул вопреки волнению, проспал часов десять (темпоградских), поужинал, еще раз поспал. Все равно впереди был пустой день (темпоградский), надо было его потратить на что-нибудь. Лев пошел осматривать город. Дома как дома. Если забыть о межвременной парилке, можно подумать, что ты в незнакомом районе Москвы. Такие же стеклянные стены, такие же охристые или светло-голубые мостовые. Но земные города все плоскостные, а этот многоярусный - вместо неба мосты над головой - улицы над улицами. И над теми улицами снова улицы, эстакады, мосты. В газетном киоске Лев взял план города. План тоже оказался многоярусным - не развернутый лист, а книжечка - по странице на ярус. Параллельные линии дорог переходили в пунктиры пандусов, а на смежной странице пунктир снова превращался в дорогу. Красные квадратики на перекрестках обозначали магистральные лифты. Определившись, Лев направился к ближайшему. Решил начать осмотр с самого верха. Скоростной лифт вынес, правильнее бы сказать "вышвырнул", горстку пассажиров на открытую площадку. Над головой вместо неба оказалось нечто пыльно-дымчатое, серое с красноватым оттенком и с кроваво-бурой полоской закатной зари на горизонте. Под ним располагался обширный парк с широкими аллеями, усыпанными цветным песком или толченым кирпичом, с пышными клумбами и живописными космами ив, как бы моющими свои зеленые волосы над прудами, где важно плавали лебеди. Обширный, чистый, заботливо ухоженный парк. Льву, впрочем, он не очень понравился. Лев предпочитал нетронутую дикую природу. Здесь же кусты были подстрижены умелым садовником, в песке поблескивало стекло, даже трава казалась подкрашенной: крикливо зеленая, как на детских рисунках. Перед первым же фонтаном Лев остановился. Знакомые какие-то очертания. Ах да, на этот фонтан, на эти аллеи со скамейками он смотрел Оттуда. Но из большого мира все это казалось ненастоящим, забавно-игрушечным. Значит, и сам он сейчас выглядит куколкой. Интересно посмотреть бы на себя. Лев вспомнил, что и в туристских походах его всегда занимала эта перемена точки зрения. Был в долине, смотрел на гору; сейчас с горы смотрит на долину - из настоящего в свое же прошлое, а раньше взирал на будущее. Жалко, что не видишь себя самого. Впрочем, из недавнего прошлого, Темпоград казался неживым. Скамейки те же, аллеи те же, но без людей. На самом деле здесь довольно много народу: расхаживают, спорят, руками размахивают, молодые звонко шлепают по мячу, пожилые рысцой бегут от инфаркта. Почему не было видно их? Малы, что ли? Да, малы, а кроме того, слишком проворны. Ножки у них коротенькие, шажки маленькие, но секунды длинные, и скорость получается как у земного ходока - метр-полтора в секунду. Здешние полтора метра - это целая улица. Легко ли заметить муху, пролетающую над макетом, стоящим в соседнем зале. Секунда - улица из конца в конец. Мелькает что-то. "Я мелькаю", - подумал Лев. "Мелькая" по аллеям, он прислушивался к разговорам. Доносились термины - медицинские, технические, грамматические, математические. На одном перекрестке группа молодых бородачей спорила у демонстрационной шахматной доски. Лев подошел поближе. Шахматы он давно забросил, но болельщиком остался. Речь шла о матче на первенство мира. - Какое положение сегодня, вот в чем проблема, - сказал рыжеволосый чернобородому. Лев вмешался, не смог удержаться. - Партия кончилась вничью при доигрывании, - сказал он. - Невероятно, - удивился чернобородый. - У Стрелецкого начисто выигранная позиция. Я бы на месте Скорсби сдавался не раздумывая. - Нет, ничья, и даже мирная. - Кто вам сказал? - Я сам читал газету. Счет 5:5. - То есть как это 5:5?! 5:5 было в прошлом году. - Вы, наверное, новичок, - догадался чернобородый. - Ну конечно, новичок. По глазам вижу. Товарищи, не теряйте времени на расспросы, у новичков всегда прошлогодние сведения. Имейте в виду, юноша, что в одиннадцатой партии уже сделано двадцать девять ходов, и на двадцать восьмом Стрелецкий пожертвовал качество - отдал коня за две пешки. Скорсби не вывернется, голову ставлю. - Побереги голову, Скорсби ушлый малый. Есть вариант, я тебе покажу. - Ребята, пошла шестидесятая секунда. Сейчас последние известия. Бородачи умчались, оставив сконфуженного Льва. Вот уж, действительно, темпы в этом Темпограде! Он думал им свежие известия сообщить, рассказать о доигрывании десятой партии, а они уже знают двадцать девять ходов в одиннадцатой партии, ждут с нетерпением тридцатого хода. Не торопясь, он поплелся вслед за любителями. Аллея поднималась в гору. Подъем вывел его на широченную площадь, на которой высились двенадцать гигантских статуй. Все они стояли на разных уровнях, как бы на ступенях лестницы и все передавали друг другу что-нибудь: либо книгу, либо табличку с формулами, либо колбу, либо аппарат. Первым был Аникеев, Жером - вторым в ряду, Яккерт - четвертым. Конечно, Лев знал всех этих людей. Вереница гигантов изображала общий подвиг создателей науки о времени - темпорологии - как бы эстафету открытий, приведших к рождению Темпограда. В пьедестале, под ногами у каждого гиганта, помещался мемориальный музей. Впоследствии Лев посетил все двенадцать, сделал выписки. Но это было позже. Чтобы не нарушать последовательность повествования, здесь мы не будем излагать историю темпорологии. Въедливых же читателей, требующих графиков и формул в фантастике, я могу отослать к другой своей вещи - "Делается открытие". Там все рассказано: и про гениального умельца Аникеева, и про библиофила Жерома, и про яростного полемиста Яккерта, и про других. Последний из гигантов широким жестом указывал на изящный дворец розового мрамора, оформленный как старинные настольные часы с символическими фигурами Дня и Ночи, поддерживающими грандиозный циферблат. По круглому полю его двигались три массивные стрелки - часовая, минутная и секундная. Впрочем, движение не было заметно, даже секундная стрелка казалась неподвижной. 19 часов 26 минут и 1 секунду показывали часы. 19 часов 26 минут! А Лев отправился в путь в 18:16. Столько прожито, столько пережито, столько изменилось всего за час с небольшим. В 18:16 растерянный юноша покинул вокзал обычного времени. В 19:26 на те же часы смотрел взрослый ответственный человек, курьер, доставивший важные записи. На эти же самые стрелки смотрел он час назад. А отсюда, изнутри, нельзя взглянуть на родной мир? Лев прошел через портик под циферблатом, между Днем и Ночью. За дворцом-часами оказался широкий балкон, вынесенный на консоли. Перед ним была пустота. Не небо. Что-то темно-красное, зловещего даже оттенка. Так выглядит комната, освещенная углями, догорающими в печи. Впрочем, это сравнение Льву не пришло в голову. Не видел он в своей жизни комнат, освещенных прогоревшей печкой. Несколько темпоградцев, облокотившись на перила, рассматривали это зарево в бинокли, обмениваясь замечаниями: Лев стал рядом, но ничего не смог разобрать, хотя темно-красное занимало добрую четверть горизонта. Пятна потемнее, пятна посветлее. - Забыли инфрабинокль? - посочувствовал сосед. - Я тоже забывал всегда, теперь из кармана не вынимаю. Возьмите мой. Лев приложил к глазам окуляры. Зарево преобразилось. Размытые пятна приобрели цвет, не очень естественный, и очертания, квадратные и овальные. В квадратах виднелись чертежи, снимки, схемы - какие-то материалы демонстрировались для исследователей Темпограда. А в самом большом овале были люди, застывшие в странных позах, вариант немой сцены из "Ревизора". Один указывал на выход, другой, пожимая плечами, разводил руками. Дежурный, похожий на тоита, спускался с лестницы, собирался поставить ногу на пол. Помощница его разворачивала детский стульчик, лямка комбинезона падала с ее плеча. Коротышка в стульчике, растопырив ручки, старался удержать равновесие. И никакого движения. Фигуры казались неживыми. Падал и не мог упасть на спинку стула вождь пастухов. Разворачивала на одном колесе, но так и не повернула стул женщина со спадающей лямкой. Дежурный держал и держал ногу на весу, никак не мог ее поставить. По-видимому, провожающие задержались на вокзале, ожидая известия о благополучном прибытии Льва и Клактла в Темпоград. И не блуждания по макету, превратившемуся в город, не любители, ожидающие тридцатый ход в партии, не часы, ставшие дворцом, а именно эта немая сцена убедила Льва, что в Темпограде все успеют, все сумеют. Ведь он выспался; позавтракал, поужинал, город посмотрел, пока в обыкновенном мире собирались уходить. Целую сценку рассмотрел во всех подробностях, а в Большом мире стул не сумели развернуть, так и держат на одном колесе. Все сумеет Темпоград, все успеет. 11. НЕ ОДИН ПУТЬ. 23 мая. 19 часов 29 минут "Уважаемый товарищ Январцев! Вы очень нужны на совещании, посвященном проблемам планеты Той. Просим Вас прибыть в Малый зал Президиума Темпограда в 19 часов 29 минут 35 секунд..." Лев был польщен чрезвычайно. "Вы очень нужны" - для XXI века это была форма самого почетного приглашения. "Вы нужны" - что может быть приятнее для человека. Так лестно: студент, юноша... и нужен Президиуму Темпограда! И конечно, Лев не мог не улыбнуться скрупулезной точности темпоградцев. Начало совещания на 35-й секунде. Впрочем, подразумевались секунды общеземного времени, здесь каждая из них тянула на шесть минут. В шестиминутной точности ничего удивительного. Для измерения мгновений в лабораториях здесь существовала своя мера времени - квартинка - 1/360 доля земной секунды. Итак, на 35-й секунде Лев стоял наготове со своей аппаратурой за стулом коротконогого Клактла. Малый зал находился в одной из пристроек Дворца Часов, в круглой башенке. Во все стороны был обзор - и на парк, и на шпили башен верхнего яруса, и даже на красное зарево Большого мира. Надев инфраокуляры, можно было видеть, что Ван Тромп тянулся к кому-то с рукопожатием, тоит обрел равновесие в своем креслице, а дежурный, слезавший с лестницы, уже поставил обе ноги на пол, даже присел на корточки зачем-то. Сам по себе Малый зал очень напоминал зал заседаний в Космограде, где та же проблема Тоя обсуждалась сегодня в полдень, вечность тому назад. Такой же круглый стол для семи решающих, такая же многоглазая машина "Скептик" за спиной у председателя, готовая разоблачить и довести до абсурда любую идею. И три ряда кресел для консультантов. Лев вошел в этот зал со сложным настроением: торжественно-восторженно-почтительным. Так чувствует себя страстный болельщик, впервые попавший в общество звезд футбола: с тобой за одним столом тот самый непробиваемый вратарь, тот самый центр с пушечным ударом. Так чувствует себя молоденькая хористка, впервые в жизни выступающая на сцене с тем самым тенором, с той самой примадонной - предметами восхищения и зависти с детских лет. Для Льва, мечтающего об открытиях, чемпионами и примадоннами были эти самые миллионеры (подарившие человечеству миллионы часов ценной работы) - авторы монографий, патентов, законов и формул, которые полагалось учить наизусть: те самые Жерве, Катаяма, Агеликян, Бхакти, Остапенко, Мегмет Али, Стильфорд, Скрума, Гельмут Баумгольц, Хулио Вильянова и Анджей Ганцевич. Лев жадно вглядывался в лица, не очень похожие на портреты в учебниках. Значит, этот рыхловатый старик, брезгливо поджимающий губы, и есть знаменитый Баумгольц, вице-президент Т-града, автор трехтомной "Элементарной физики". А черненький, щупленький, оживленно размахивающий руками - Вильянова - главный конструктор Т-града, чудо-инженер. Левша XXI века. Какие выразительные у него руки с длиннющими пальцами - руки музыканта-виртуоза, руки мима! А тот флегматичный, развалившийся в кресле большеногий великан с белесыми, почти седыми волосами и бледно-голубыми невыразительными сонными глазами - это и есть Анджей Ганцевич - самый безумный из безумных физиков XXI века, автор уравнений виброполя, таких сложных, что в вузовских учебниках они даются мелким шрифтом, в сносках, только для самых знающих студентов. И о чем же говорят между собой эти корифеи мудрости? Лев прислушался. Не хотелось пропустить ни одного слова. О пыли говорили. О том, что пыльно на нижних ярусах. Не только квартиры надо вынести оттуда, но и лаборатории. Как-никак в лабораториях проводишь рабочий день, несколько часов дышишь пылью. Еще о бюро N_16: стоит или не стоит отдавать туда автомат 2214-СТ? Еще о том, вытесняют ли мемуары роман. И могут ли мемуары быть объективными? Способен ли человек сам о себе рассказать без прикрас и умолчаний, или же инстинктивно будет себя оправдывать, выставлять в самом выгодном свете? О гипертонии. Так и не научились лечить ее. О болях, ползущих из сердца в левое плечо. Анджея поддразнивали за то, что некая Жужа не с ним танцевала вчера. - Какая же женщина пойдет танцевать с ботинками номер 49! - хохотал Вильянова. - Анджей один раз наступит на ногу и оставит калекой на всю жизнь. А тот, снисходительно ухмыляясь, отмахивался: "Смейтесь, смейтесь, а танцевать пойдет со мной". На исходе 35-й секунды, не более, чем за десять квартинок до ее конца, дверь стремительно распахнулась, и в зал вошел, почти вбежал, худощавый старик, стройный по-спортивному, с суховатым, но очень подвижным лицом. Это был президент Темпограда Юлий Валентинич Гранатов - глава всех темпорологов Земли. С Гранатовым Лев познакомился накануне вечером. Президент успел прочесть все присланные материалы, но потребовал, чтобы Лев пересказал и заседание в Академии Времени. Для Льва затруднений не было, он помнил наизусть и речь Юстуса, и всю дискуссию. Затем он вручил президенту черновые записи Юстуса с подчеркнутыми страницами и свою расшифровку, все что успел переписать. Гранатов похвалил память и старательность Льва, но больше всего расспрашивал о прощальной сцене на вокзале, трижды просил повторить каждое слово Юстуса. - Так и сказал: "Две жизни дороже одной"? Какой молодец! С таким девизом хоть в экспедицию, хоть в бой. Две жизни дороже одной! Какой правильный человек! И замечание насчет тоитов ему понравилось. - Конечно, дети! Пачкуны и капризули. Когда вырастут, станут людьми, тогда спасибо скажут. Льву Гранатов показался чересчур экспансивным. Не вселял уверенности, что сумеет решить проблему спасения целой планеты. По представлениям Льва, крупный ученый должен держаться солидно, уверенно, спокойно... как Ван Тромп, например... Сегодня Гранатов был столь же порывист, но деловито-порывист. С ходу, не садясь в кресло, оперся руками о стол, окинул взглядом собравшихся и начал без предисловия: - Катастрофа ожидается 18 июля. Возможно, раньше на несколько дней. Значит, к 10-12 июля должна быть обеспечена безопасность. Каким методом, какой аппаратурой - пока неизвестно. Обозначим через А время для проектирования аппаратуры, через Б - время ее изготовления, время пересылки - В, время воздействия - Г. Пересылка от нас не зависит, она занимает шесть суток. Г от нас зависит косвенно, предположим, что это тоже несколько суток. Б тоже зависит косвенно, но, поскольку изготовлять будут земные заводы, надо дать им достаточно времени - скажем, месяц. Следовательно, 1 июня, не позже, чем 5 июня, мы должны передать им рабочие чертежи. Для нас это эпоха, времени предостаточно. Мы должны неторопливо продумать, как и что соорудить поспешно. Долгие поиски краткого пути - девиз Темпограда. И, не заглядывая в блокнот, он высыпал на слушателей целые горы цифр: все сведения, которые он получил через Льва, и еще множество других. Льву неведомых. Первым взял слово Баумгольц. Говорил он короткими, отрывистыми фразами, старательно выражал деловитость на рыхлом лице, но у него деловитость выглядела нарочитой, наигранной, краткость превращалась в сухость; слишком подробные цифры приводились без пояснений, утомляли и проходили мимо сознания. Чувствовалось, что вице-президент очень хочет походить на президента, повторяет его, но без блеска. - Гибнут братья по разуму, - так начал он. - Мы обязаны приложить все силы для спасения, тут сомнений нет. Трудности - количественного порядка. Установка МЗТ может переправить на Землю примерно тысячу тоитов за указанный срок. Тысячу из двадцати миллионов. Двадцать тысяч установок за полтора месяца промышленность земного шара не изготовит. Какой выход? Я предлагаю построить завод МЗТ в Темпограде. Юлий Валентинич не раз говорил: наш город - голова без рук. У нас есть время думать, нет возможности сделать. Надо перевести в город и руки. Очень подробно, с расчетами и графиками (и когда он успел их сделать?) Баумгольц рассказал, как можно превратить Темпоград в комбинат по производству установок МЗТ. Правда, пришлось бы свернуть научную работу. При этом Баумгольц произнес неожиданную и непонятную для Льва фразу: - Все равно дело идет к тому. - Проблема Б, - быстро произнес Гранатов, как только увидел, что его помощник складывает график. - Что ты имеешь в виду, Юлий Валентинич? - Я обозначил проблемой Б транспорт. Мы делаем установки, на планету Той их переправляет Земля. Как только вмешивается Большой мир, темп замедляется. Кроме того, к МЗТ ты добавляешь МВТ - к межзвездному транспорту межвременной. А МВТ - наше узкое место, тоже медлительное и тесное. - Я предполагал объединить МЗТ и МВТ - наладить прямую связь Темпоград - Той. - Значит, вводишь икс? Объединение еще не изобретено. - Для того мы и сидим здесь, чтобы решать иксы, - вмешался Хулио. - Этот надо раскрывать так или иначе. МВТ - наше позорище. Тоже мне современный транспорт: лежишь, исходишь потом, за сердце держишься, в санатории валяешься после этого. Конечно, надо заняться. - Ты берешься? - спросил Гранатов. - Возьмусь, если поручишь. Мысли есть кое-какие. Лично я поддерживаю Гельмута. - Разрешите задать вопрос, - мягко вмешался его сосед, очень худой, смуглый и длиннолицый, всемирно известный психолог Бхакти, как Лев узнал позже. - Я уверен, что мои талантливые коллеги безукоризненно разрешат технические проблемы и двадцать миллионов тоитов будут переправлены на Землю через Темпоград или минуя Темпоград. Но если я правильно понял, в Академии Времени высказывались сомнения насчет целесообразности такой меры. - Да, сомнения высказывались, - подтвердил Гранатов и включил машину Скептик. Как и в Космограде, здесь появились на экранах унылые очереди, тоитские женщины с узлами и детишками за спиной, больные на носилках, пустые дома с брошенным хламом, плачущие дети, могилы у дорог, унылый охотник в березовой роще, унылый художник над пестрым журналом, лихие наездники, умыкающие школьниц, и жрецы с факелами... - Тоиты вовсе не жаждут эвакуации, - подвел итоги Бхакти. - Переселение с родной планеты - это бедствие. Бедствие и для Земли. Несовместимость культур, двадцать миллионов голодных, неразвитых, истомленных и недовольных гостей в доме. И биологическая несовместимость. У них эпидемии от земных микробов, у нас аллергия к их белкам. - Справедливые возражения. Но вы предлагаете что-нибудь, Бхакти? - спросил Гранатов. - Я надеялся, что мои коллеги-астрономы предложат приемлемую ненаселенную планету. Не идеальное решение для тоитов, но, по крайней мере, они полными хозяевами будут в новом доме. Последовала пауза. Видимо, ученые перебирали в уме обследованные планеты. Но такие, как Той и Земля, редко встречались в космосе. - Удвоенная трудность, - заметил кто-то. - На Той шлем передатчики, на ту планету - приемники. Не двадцать, а сорок тысяч установок МЗТ. И благоустройство новой планеты. Тогда, неторопливо потянувшись, как бы просыпаясь, вступил Ганцевич: - Благоустройство планеты, двадцать тысяч передатчиков, двадцать тысяч приемников для двадцати миллионов пассажиров. Еще искать их, ловить, уговаривать, устраивать, кормить, лечить, оберегать, от них оберегаться. Сложное решение. Неизящное. Гениально только простое, а просто грандиозное. Я предлагаю решить задачу в общем виде. Не возиться с личностями, эвакуировать всю планету разом. Вывезти ее в безопасную зону. Как? По принципу фотонной ракеты. Горючее есть - все атомы горючее. В каждом энергия: E=mc^2. Жертвуем часть атомов, превращаем их массу в энергию, получаем космическую скорость и странствуем по космосу, пока не рассеются газы после взрыва. - Теоретически вполне правильно, - быстро подхватил Вильянова. - Достаточно сжечь миллионную долю всех атомов. Возьмем их из-под мантии, такие глубокие недра ни нам, ни тоитам не нужны. Пробурим сотню шахт на разных широтах, в пустынях по возможности. Каждая шахта - дюза, маневрирование обеспечено... Всякую идею он мгновенно воображал в конструкциях: какие нужны сооружения, сколько. И мысленно уже приступал к расчетам. Но одновременно с ним, послушно подхватывая каждое слово, паттернизатор Скептика рисовал последствия. На экранах появились пейзажи Тоя: пыльные пустыни, серые моря с короткими крутыми волнами, заросли, снежные горы, освещенные двумя солнцами, селения с топкими улочками, сбегающими к реке. В пустыне, на берегу, в зарослях, у подножия горы и возле селения выросли широченные кольца, похожие на лунные цирки - жерла фотонных шахт. Пульт управления - мозаика циферблатов и клавиш. На экране Вильянова собственной персоной. Смотрит в телескоп, смотрит на часы, поспешно кидается к пульту. Пора! Схема орбиты. В какой-то точке от эллипса ответвляется другой, более пологий. Шарик планеты, катясь по эллипсу, доходит до ответвления, как бы перекатывается на другие рельсы. Нервные музыкальные пальцы Хулио Вильяновы нажимают на клавиши. Карта. На ней зажигается десятка два лампочек. Шахты действуют. Пустыня, берег, гора, селение. Всюду столбы ослепительного света бьют в небо. Чудовищный ураган в пустыне. Экран заслонила туча песка. Море отступило. Заросли горят. Катятся в реку домишки. Сама она выплеснулась на противоположный берег. Карта. От засветившихся лампочек расползается сияние. Весь глобус окутывает красноватая дымка. Над пустыней, над морем, над горами и рекой пламя - эта самая дымка. Под ним черная обожженная земля. Гранатов усмехнулся: - Мигрени не будет, если отрубить голову. Поздравляю, Анджей, ты нашел радикальное решение. Я тут прикидывал в уме. В нормальных условиях Той получает от своего солнца два килограмма энергии в секунду, после взрыва новой - тонн двадцать. Твои жерла должны выбрасывать миллион тонн. Здорово! Но непрактично. - А я в порядке бреда, - возразил Ганцевич, не слишком смущенный. - Когда идет мозговой штурм, бред разрешается. Я бы не отвергал с налета, лучше поискал бы рациональное зерно. - Зернышко, может, и есть, - согласился Гранатов. - Зернышко в том, что нужны простые решения. Поищем. Воцарилось принужденное молчание. Другие ученые стеснялись высказываться "в порядке бреда", искали умеренные идеи. Но легко ли решить космическую проблему умеренными средствами? Через некоторое время привстал Катаяма, японский гидролог, коротко остриженный, не старый еще, не седой, но сморщенный и с тяжелыми мешками под глазами. - Мой уважаемый коллега и сосед по столу профессор Бхакти очень точно и справедливо отметил, что жители планеты Той вовсе не стремятся к эвакуации. Они предпочли бы остаться на своей планете и переждать беду. И если я правильно рассуждаю, мне представляется, что возможность переждать имеется. Я внимательно читал и перечитывал записки профессора Юстуса, столь предупредительно присланные нам. Глубоко сожалею, что сам профессор не сумел прибыть, его присутствие сразу продвинуло бы нашу дискуссию. И вот, по мнению профессора Юстуса, а на мнение его можно положиться всецело, взрыв новой только опалит грунт, вскипятит поверхность океана, исключительно поверхность, рыбы же на дне даже не заметят ничего, поскольку температура в придонных слоях останется около нуля. Следовательно, усиленную радиацию можно переждать и на дне и в убежищах, в подвалах, даже в пещерах. Подземные убежища тоиты могут копать сами, простыми лопатами; с подводными мы им поможем. Вероятно, надо будет помочь и с запасами пищи... возможно, выдадим им комплекты анализ-синтез. Мне видится здесь меньше сложностей, чем при эвакуации. Уж, во всяком случае, тоиты останутся на своей планете. - Выслушаем Скептика тоже, - сказал Гранатов. В полутьме на округлых холмиках донного ила массивное угловатое сооружение. Коридоры, коридоры, серые чугунные коридоры. Каморки с чугунными стенами. В одной из них, сидя на полу, молодой охотник, брезгливо морщась, вылавливает из миски белковый студень. Потом от скуки тычет копьем в стену. В другой каморке, прислонившись к стене, сидит художник. От скуки царапает узоры на полу. Верховный жрец, потрясая кулаками, проклинает пришельцев. Клактл, вздыхая, смотрит на потолок. Неба нет. Что делать под водой астроному? Старуха толчет муку в ступе. Вот она, пожалуй, почти довольна. Сытно, тепло, безопасно, дочка рядом. Бьется головой о стенку кочевник. Тоска! Но вот привстал. Нащупывает меч. Выглядывает. Крадется по коридору. Тоска! Однако где-то здесь прячутся нежные желтые девушки. Набег в коридоре! Коридорная война! Ученые без удовольствия смотрели на экраны. - Тюрьма! - резюмировал Вильянова. - Но позвольте заметить, что тюрьма временная, - возразил Катаяма. - Через год горячая волна схлынет, и тоиты вернутся в привычные места. Скептик немедленно отозвался. Берег. Мутные волны выбрасывают на песок разварившуюся рыбу. Из воды показываются круглые шлемы водолазных скафандров. Тоитские витязи выходят на сушу. Отвинчивают шлемы. Перед ними голая, местами оплавленная, растрескавшаяся равнина. Так выглядит глинистое дно высохшего озера. Кучи мокрого пепла. Обугленные кочки и пни. Обгорелые кости кое-где. Пустота. - Да-ммм, - вздохнул Вильянова. - У меня предложение, - начал Ганцевич. Все заулыбались, заранее собираясь услышать нечто "в порядке бреда". - Я настаиваю, что решать надо глобально. Пусть убежища... но для всей планеты. Надо раз навсегда вынести за скобки разговоры и переговоры с каждым из двадцати миллионов тоитов. Общее убежище. - Ты предлагаешь выкопать целую подземную страну, тоитскую Плутонию, Анджей? - Нет, не подвал, а крышу. Я предлагаю зеркало над планетой, чтобы отразить все лучи и частицы. Зеркало из напряженного вакуума, как в вакоскопе. Там десятки метров, а здесь тысячи километров. Разница только количественная. - Но существенная. Количество переходит в качество. Нужен другой принцип, - возразил Баумгольц. - У нас есть время, чтобы найти другой принцип. - Запроси Скептика, Юлий Валентинич! Скептик на это раз был лаконичен. Показал темный шар на звездном фоне, прочертил над шаром заслонку. Огненные струи ударили в эту заслонку сверху и, обогнув ее, облизали всю планету. - Это не возражение, - упирался Ганцевич. - Скептик ничего не соображает. Зеркало может быть объемным, цилиндрическим, многогранным, почти шарообразным, замкнутым. - Масштаб: одна десятитысячная, - потребовал Гранатов. Экран почернел. - Пережгли, - забеспокоился Баумгольц. - Не пережгли. Ночь, - догадался Гранатов. - Глухая тьма. И тьма на год-два. Зима. Мороз. Голод. "Спасибо, - скажут нам тоиты, - спасибо за этакое спасение". - Что же делать? Постепенно устроим освещение, отопление. Перетерпят как-нибудь. - Есть еще предложения? - Гранатов поглядел направо-налево, но зал не отозвался. - Если нет, будем подводить итоги. Мне кажется, что мы перебрали основные варианты. Когда орел пикирует на зайца (сравним Лямбду В с орлом, а Той с зайчишкой), у косого два выхода: улепетывать или схорониться. Анджей подсказал нам еще два - глобальные. Получилось четыре решения: убежать населению, убежать всей планете, спрятать население, спрятать всю планету. Кажется, больше ничего не придумаешь. Но есть и еще одно решение, нам, темпоградцам, полагалось бы вспомнить о нем в первую очередь: убежать можно не только в дали пространства, но и во время, можно спрятаться в ускоренном времени. Что я предлагаю конкретно? Давайте сделаем у себя и пришлем на Той не тысячи убежищ, а один-единственный Т-град, копию нашего, но упрощенную, уменьшенную, значит, ускоренную. Наш год - земные сутки, их год - наши сутки. У нас до 18 июля десятки рабочих лет, у них - несколько веков - эпохи! Есть время все переиначить. Но не мы будем переиначивать. Пошлем туда только учителей, поселим в городе только тоитских детей, познакомим их с нашей культурой. Станут взрослыми и пусть тогда ищут решение сами. Могут размножать т-градики почкованием, своих собственных родителей уговаривать, приглашать в свои города, могут придумать (сотни лет! эпоха!) какие-то необыкновенные меры. А может быть, спрячутся еще глубже в вещество и во время. Ведь для атомов-то взрыв новой безопасен, атомы горячая волна не испортит. Да, в сущности, и наше темпополе непробиваемо для лучей и горячих газов. В т-градиках можно и переждать катастрофу. - Это получится, - быстро подхватил практичный Вильянова. - Берем существующий проект Темпограда, упрощаем, устраняем лишнее, уменьшаем; пересылаем на Той. Технически просто, даже скучно, почти ничего не надо изобретать. Прямой транспорт только наладить. - Давайте подумаем, - предложил Гранатов. - Давайте не будем обсуждать скороспело. Порисуем, посчитаем. Ведь мы определяем судьбу целой цивилизации. Подумаем, прошу вас. Но тут поднялся Бхакти, руку поднимая по-школьному. Он очень волновался, даже красные пятна пошли по лицу. - Пожалуйста, прошу извинить, но у меня вопрос. Вы говорите: у нас год за сутки, у них эпоха за сутки. За день они догонят нас, через день превзойдут во всех отношениях. Не придет ли им в голову переселиться на Землю и перевоспитывать нас наравне со своими отцами и дедами? Меня серьезно страшит такая перспектива. Я прошу обязательно запросить Скептика. Гранатов не раздумывал ни секунды: - Законное требование, возражений быть не может. Машина, прошу дать образы. Потомки нашего гостя через сто поколений обсуждают проблему: куда направить развитие своей расы? Не собираются ли они переселиться на Землю? Такие конкретные задачи паттернизатор конструировал почти мгновенно, сразу начинал показывать. На экране появился Клактл в набедренной повязке. Так и одевались жрецы в будничной обстановке. Затем повязка сменилась туникой, свободно запахнутым плащом, обтягивающими брюками и рубашкой, появился и исчез остроконечный колпак, широкая папаха, шляпа с пером... Брюки удлинялись и укорачивались в соответствии с модой; мелькнула и исчезла кожаная куртка, сюртук, пиджак, комбинезон. Едва ли машина предсказывала тоитские моды. По всей вероятности, она черпала материал в истории земной одежды, облачая Клактла, словно портняжный манекен. После пиджака появились какие-то дутые пузыри из цветной пены, потом белой и даже прозрачной. И вот Клактл номер, сотый, в пене и пузырях, заговорил: - Все наши предки, начиная с Эры Знакомства, в течение ста поколений стояли перед выбором. Два было выхода: назад - в обширный мир медлительного времени, или вперед и вглубь - к новому ускорению. Но хотя космос бесконечен и бесконечно просторен, никто ни разу не захотел переселиться в сонно текущее время планет, безнадежно отставая от своих соплеменников, превращаясь в живой экспонат для музея старого быта, устаревшего мышления. Вперед и только вперед. Если в прежних темпоградах тесно, если грядет катастрофа, мы уходим в новые города, где за секунду проходят не сутки, а год, век, века... Гранатов щелкнул выключателем. - Давайте думать, - повторил он, - давайте думать напряженно. Следующая встреча в 20 часов 29 минут 35 секунд по московскому времени. Через час. Напоминаем: за час в Темпограде проходило пятнадцать суток. 12. ВСЕГО ОДИН ЧАС. 23 мая. 19:30-20:30 Четыре минуты были в темпоградских сутках: минута ночная, утренняя, дневная, вечерняя... Поскольку освещение было искусственным, день от ночи отделяла электростанция. Днем уличные лампы горели в полный накал, с половины вечерней минуты - вполнакала. В своей же комнате каждый распоряжался по собственному вкусу, включая дневные лампы в любое время. Но обычно темпоградцы соблюдали режим: ложились в постель, когда меркли уличные лампы. Именно э