е полагалось превышать трехгодичную норму. Медики возражали, они еще не проверили, как скажется на здоровье длительное пребывание в быстром времени. Но Гранатов имел право в исключительных случаях давать отсрочку самым нужным, оставлять еще на три темпогода не более одного процента ученых. Имел такое право. Не обращаться же каждый раз в Академию Времени. Там прочтут через полгода, а ответят через полтора. Вот время и прошло. Конечно, Гранатов очень был доволен, что его протеже не хочет расставаться с Темпоградом. - И чего они угнетают нас, в сущности? - ворчал он, подписывая разрешение. - В космосе испокон веков люди работают месяцами и годами. Сколько нужно, столько работают. Крутятся на околопланетных орбитах, сидят на станциях, к звездам летят-летят-летят. По двадцать лет летали, пока не появился МЗТ. У нас же условия куда легче - город, а не каюта. А надоело - уходи, отправляйся домой в любую минуту. У астронавтов нет такой возможности. Из корабля не выскочишь, как бы ни тосковал по Земле, по дому. Темпоградцы сами заваливали Гранатова заявлениями об отсрочке. Увлеченному исследователю трудно было расстаться с быстрым временем. Отсюда уезжать приходилось навсегда, бросать работу, не рассчитывая на продолжение. Невозможно было отлучиться на месяц в отпуск, даже на недельку для лечения. "Неделька" - это семь дней, семь лет темпоградских, а семь лет - эпоха в науке. Погулявший семь лет дисквалифицировался, ему приходилось учиться заново. На свое место уже не вернешься; твои задачи давно решены, появились новые задачи, новые методы, новое оборудование; все надо осваивать заново. Отлучиться же на полдня было невозможно практически. Межвременное перемещение выматывало; Лев на себе испытал. Дорога в Темпоград выпаривала, возвращение в Большой мир промораживало. После такой экскурсии отсыпаться надо было двое суток. Ты отсыпался, а в Темпограде шли годы. Вот и отстал, выбыл из дела. И темпоградцы знали, что туда-обратно из одного времени в другое не покатаешься. И если ты нужен, если не завершил дело, если у тебя совесть настоящего ученого - повремени с отдыхом. Соскучился, надоело, устал, рвешься к родным или на природу - потерпи, поступись своим нетерпением. В Т-граде от твоего бегства будет явный ущерб, а в Большом мире ничего не изменится. Ждут тебя три дня, подождут четвертый. И тут еще припутывалась суточная инерция. Не во всякий час удобно возвращаться. К чему спешить, если снаружи середина ночи, или же раннее утро, или начало дня, когда близкие на работе. Все равно придется ждать их, сидя в пустой квартире. Прямой смысл отложить отъезд часика на четыре, на шесть или на восемь. А восемь часов - это четыре темпоградских месяца; четыре месяца не будешь сидеть сложа руки, начнешь какое-то дело, втянешься. И окажется, что в назначенную минуту нельзя уезжать, товарищей подводишь. Провозишься час-другой-третий, а в Большом мире уже ночь. Стоит ли торопиться на ночь глядя? Оттягивались свидания, откладывалась и переписка. Из Темпограда посылали письма, поскольку прямой связи не было - ни видеофона, ни телефона. Говорилось уже, что, живя в разных временах, нельзя беседовать друг с другом. И темпоградцы вынуждены были, как в прошлом веке, садиться за стол или магнитофону диктовать отчеты о своем здоровье, времяпрепровождении, делах, планах, намерениях, любви и тоске... Но и письма откладывались из-за суточной инерции. Стоит ли садиться за стол именно сейчас, на ночь глядя? Все равно почта доставит отчет к утру, читать будут утром, часов через восемь. А восемь часов - это четыре темпомесяца, до той поры столько событий произойдет, столько раз изменится самочувствие и настроение. Лев прибыл в Темпоград в среду после семи вечера, рассчитывал через два-три часа вернуться в Москву, примчаться к Винете, огорошить ее сенсацией: "А ты знаешь, где я был? Угадай попробуй!" Не хотел он ничего сообщать, сюрприз портить. Решающий разговор с Гранатовым состоялся в одиннадцатом часу по московскому времени. Пожалуй, о трехсуточной задержке имело смысл известить, но телеграмму доставили бы к часу ночи, разбудили бы Винету. Нет, пускай она поспит спокойно: К утру там видно будет, может, и сорвется этот удивительный трюк с превращением студента в специалиста за три дня. К утру, однако, оказалось, что ученье идет успешно, к воскресенью у Льва будет диплом. Сцена с сюрпризом казалась все заманчивее. Лев решил ничего не писать, явиться неожиданно. "В самом деле, не разлюбит же за три дня", - думал он. Он защитил диплом своевременно, как выше сказано: в ночь на воскресенье, в 4 часа 22 минуты с секундами. Защитил, отпраздновал, мог бы вырваться из Темпограда... но не вырвался. Очень уж волнующий был момент. Как раз в это время разгорелась дискуссия: "Зонт против Меча". "Зонтиком" назвали идею, предложенную Анджеем Ганцевичем - создание непроницаемой крыши над планетой Той, а "Меч" подсказал Лев: рассечение звезды или поля ее тяготения. Технически они оказались сходны, даже аппаратура сходная, хотя Зонт требовал уплотнить вакуум, а Меч - рассечь. Но все же идеи соперничали, потому что технику, достаточно громоздкую, надо было изготовлять на тех же заводах и пересылать по одной-единственной ниточке МЗТ. Что же лучше? Яростные споры не прекращались в кабинетах и аллеях. Лев, инициатор и вдохновитель Меча, не мог остаться в сторонке. Он рвался в бой даже с самим Гранатовым. И решил задержаться до вечера или даже до утра понедельника. Вероятно, Винета ждала его в воскресенье, можно было бы известить о задержке. Но Лев не стал извещать. И не только ради сюрприза. В школьные годы, увлекаясь фантастикой, Лев не раз читал героически-сентиментальные истории о космонавтах, умчавшихся к звездам с субсветовой скоростью, проживших в замедленном времени ракеты десятки земных лет за несколько суток, и об их долготерпеливых невестах, верно ожидавших суженого десятки лет. Впрочем, чаще космонавты женились на молоденьких внучках своих бывших невест, на девушках, как две капли воды похожих на бабушек в юности. Темпоград вывернул этот сюжет наизнанку. От девушек Земли не требовалось никакого геройства, им ничего не стоило дождаться. Вся тяжесть - и труд и ожидания - ложилась на путешественника во времени - темпонавта. Ему доставались годы и годы ожидания, его долготерпение испытывалось. И хотя соблазнов было не так уж много в Темпограде, своим чередом шло время, выветривающее горы и чувства. Сам Лев изменялся, взрослел, становился рассудительнее. Робкий и восторженный студент превратился в уверенного специалиста, влиятельного референта самого Гранатова. Президенту он писал докладные записки, для президента составлял обзорные таблицы с выводами, мысленные отчеты о виденном, прочитанном и продуманном готовил для президента, не для Винеты. И не так уж часто, не каждую минуту, даже не каждый день, вспоминал о девушке. Не без труда вызывал в памяти загорелые щеки с персиковым пушком, прищуренные смеющиеся глаза. Ведь фотографии у него не было с собой. Прежнее чувство казалось теперь таким детским и наивным, немного надуманным. Была ли это настоящая любовь? Льву хотелось проверить сердце, встретиться, посмотреть на Винету взрослыми глазами. Вспыхнет ли прежнее волнение? Встреча покажет. И незачем оповещать Винету заранее, не надо ни обещать, ни отпугивать, решая свою судьбу заочно. Все решит встреча. А состоится она в воскресенье или в понедельник, для Винеты не составляет разницы. Меч или Зонт, Зонт или Меч? - только об этом и шли споры всю ночь на понедельник. Либо Меч, либо Зонт. Казалось, безнадежно забракованы все другие проекты: "Камбала" - подводные убежища, "Крот" - подземные, "Мини-норка" - гранатовское бегство внутрь секунды, не говоря уже о "Дилижансе" - перевозке тоитов на Землю, которую все еще отстаивал несговорчивый Баумгольц. Но в понедельник утром вдруг, неожиданно для всех, группа Баумгольца вырвалась вперед. Ей удалось сочетать МЗТ и МВТ. Что это означало? Отныне отменялись изнурительные, для пожилых ученых небезопасные путешествия в однопространственном безвременье. Теперь можно было перебираться мгновенно из Темпограда в Москву, в Америку, на Луну или на Той, а с планеты Той - в Темпоград. И можно было хоть сейчас начать эвакуацию, превратив Темпоград в перевалочный пункт. Однако случилось - бывают этакие парадоксы в технике - что изобретение Баумгольца помогло не ему, а его соперникам. Ведь объединенный транспорт при всех своих достоинствах облегчал только перевозку, но не снимал всех прочих трудностей эвакуации: сбор рассеянных племен, расставание с родной планетой, расселение на чужой, непривычная жизнь, шероховатости несовместимости. Перевозка облегчалась технически, оставалось нелегкое вмешательство в двадцать миллионов тоитских судеб и миллиарды человеческих. Зато отменялось соперничество Меча и Зонта. Транспортировка грузов перестала быть проблемой. Можно было переправить на Той аппаратуру для обоих проектов. Так и было решено: и Меч и Зонт для верности. Рабочие чертежи были изготовлены, размножены, ушли на заводы Большого мира. Начали подбираться бригады монтажников и группы действия. Лев попросился в группу Меч, конечно. - Жалко отпускать тебя, - сказал Гранатов. - Честно говоря, готовил я тебя в помощники Гельмуту. Ему нужны люди с идеями. Сам он может придумать что угодно, но не решается придумывать. Однако насильно держать не буду. Отпущу. Но подготовь себе смену. Нам необходим хороший переводчик с тоитского. Сам знаешь: равного тебе нет на Земле. Лев знал и не гордился. Земля третью неделю изучала тоитские языки, а он уже четвертый год возился с фонограммами, поступавшими в ответ на запросы Темпограда. Без сомнения, он обязан был подготовить смену. Из-за смены и вышла новая задержка. 15. ЖУЖА. 29 мая - 1 июня Льву дали трех учеников - двух аспирантов-лингвистов и молодую женщину, Сусанну, или просто Жужу. В маленьком скученном Темпограде Лев не раз встречал ее раньше: в парке, на концертах, праздничных вечерах; давно уже обратил внимание на ее пышные черные волосы, широко открытые темные глаза, на выпуклые губы, тоже казавшиеся темными на бледном, скульптурно очерченном лице. Конечно, Жужа была одной из самых красивых женщин Темпограда. Впрочем, в этом городе не так уж много было женщин. Но ослепительные красавицы редко бывают прилежными. Лев без энтузиазма принял чернокудрую ученицу и был приятно разочарован. У Жужи оказалась превосходная память и абсолютный музыкальный слух (немаловажное достоинство для языковеда). Кроме того, она старалась: упражнялась гораздо больше и вела записи аккуратнее, чем аспиранты, для которых тоитский язык был добавочной, побочной нагрузкой. Со временем Жужа даже превзошла своего учителя. Лев не слишком доверял своему слуху и голосу и предпочитал изъясняться с помощью магнитных лент. Жужа жила чувствами, не рассудком. О проблемах и принципах размышляла редко. Как и все современники Льва, в школе твердо усвоила, что смысл жизни в труде, в том, чтобы делать подарки. Слыхала, что самый радостный труд - творческий, но в силу пассивности своего ума не склонна была творить и всякую работу считала творчеством. Училась прилежно, поскольку полагалось учиться, но до конца года не заглядывала в последние главы учебника. Знала, что все люди друзья, но любовь выше дружбы. С нетерпением ждала, чтобы настоящая любовь пришла к ней. Все эти истины о любви, дружбе, творчестве и труде она принимала, считала неоспоримыми и потому не требующими внимания. Истины были, как небо над головой, нечто великолепное, но слишком далекое, недоступное... Образно говоря, Жужа не рвалась в космос, предпочитала ходить по земле. Разумные принципы она признавала, но жила все же чувствами. И они управляли ею... Да, Жужа старалась привлечь к себе внимание. Жаждала любви, торопила любовь, в 19 лет влюбилась в своего профессора - 47-летнего темпераментного перуанца, блестящего лектора, кумира студенток, и... вышла за него замуж. Была ли это настоящая любовь? Да кто же знает точную меру любви?.. Жужу привлекали умные и красноречивые мужчины. И льстила зависть подруг, и нравилось, что муж собирается в Темпоград, возьмет и ее с собой в этот город из легенды. Жужа была влюблена, сомнений у нее не было. О своем решении Жужа не пожалела. Жизнь в научном микрогородке оказалась приятной... Она была в центре внимания. За это приходилось платить стеснениями: не выезжать за пределы Темпограда, не купаться в море, не путешествовать, гулять только в парке у Часов. Но Жужа и раньше предпочитала многолюдное общество сентиментально-романтическим ручейкам и гротам. Потом муж умер. Внезапно. Лег и не проснулся. Она плакала безутешно и искренне. Ей было жалко его и страшно за себя. Страшно быть одинокой, страшно оставаться в Темпограде и еще страшнее уезжать в другой, Большой мир. Кому она нужна там, бывшая подруга девятнадцатилетних девчонок? Здесь по крайней мере ее знают, ее поддерживают... Кроме того, Жужа говорила себе, что обязана довести до конца труды мужа. Конечно, довести не смогла бы. Супруг ее был историком, специалистом по культуре инков. Доводили ученики. Жужа напоминала, торопила, готовила материалы. Так прошел темпогод, другой. В очередной кабине МВТ в Большой мир отплыл труд покойного инковеда. Труд отплыл, Жужа сумела остаться. Не захотела переселяться в страну бывших сверстниц. И вот подвернулась работа переводчицы с тоитского, и Жужа пошла в ученицы. Занималась добросовестно, как занимаются взрослые люди, которым нужна профессия, а не диплом. И вообще, лестно было заниматься у "этого молодого многообещающего Январцева, с которым сам Гранатов носится". Жужа старалась понравиться своему учителю, заслужить его одобрение. И понравилась. Не вижу оснований упрекать Жужу. К пожизненному монастырскому оплакиванию умершего в XXI веке не призывали. Лев и сам нравился Жуже (она всегда восхищалась умными мужчинами). К тому же он высок и строен, с чистым высоким лбом и вдумчивыми глазами. Был он на два года моложе ее (имеется в виду, разумеется, биологический возраст). Год рождения у них совпадал, но Жужа прибыла в Темпоград на два дня раньше, стало быть, прожила на два года больше. Тогда Январцев не знал еще, что люди по-разному любят в 19 лет и в 24. Будь Винета рядом, и чувства, наверное, были бы иные. А получилось так, что у Льва в жизни были две первых любви: первая юношеская - к Винете и первая взрослая - к Жуже. Одна, как цветочные лепестки - нежная и непрочная, другая, как виноградный сок - знойная, хмельная. Супружество. ...Были медовые секунды, медовые минуты и часы, был медовый год - вторник 29 мая. Но не любовью единой жив человек. Лев не мог пренебрегать работой. Приходили послания от тоитов, их требовалось перевести, а Жужа так и не сделалась переводчицей. Кроме того. Лев все еще был референтом. И Гранатов давал Льву задания. И преинтересные, крупномасштабные. Лев был в курсе главных работ Темпограда, принимал участие во всех заседаниях президиума, почти на каждом выступал. В результате он все чаще пропускал семейные обеды, а то и ужины, вообще не являлся ночевать, жену оставлял в одиночестве, в одиночестве отправлял на концерты и в гости. А вокруг все такие же одержимые, влюбленные в формулы и графики, живых жен забывающие ради невыразительной техники. Жужа захотела ребенка. Какие могут быть возражения? В третьем тысячелетии, как во втором, как и в первом и во всех предыдущих, женщина не чувствовала, что ее жизнь полноценна, если не удалось понянчить живую куклу, которую можно раздевать, одевать, укладывать и будить, кормить, мыть, следить, как она совершенствуется, учится держать головку, садиться, стоять, кроватку трясти, ножки переставлять, произносить слова, орудовать ложкой, щеки мазать манной кашей. Допускаю, что некоторую роль играла тут и неосознанная ревность к работе мужа. Возможно, что в глубине души, подсознательно, Жужа хотела стать снова центром внимания, стержнем семьи, предметом главных забот, а не безликим спутником умного мужа. Так оно и полагается по проектам природы. Но, увы, мужчины и в прошлые тысячелетия иногда разочаровывали своих жен. Они уходили в себя, предпочитая насущным заботам о маленьком человечке игры для мускулов и тренированного ума, гонялись за журавлями в небе, забывая о синице в колыбели. Узнав, что он скоро будет отцом, Лев всплеснул руками, расцеловал Жужу, воскликнул: "Вот и хорошо, теперь ты не будешь скучать", - и побежал на очередную дискуссию. Жужа осталась в пустой, тихой квартире... и подумала, что надо уезжать из Темпограда. От минуты к минуте решение крепло, тем более что в Темпограде вообще не рекомендовалось растить детей. Атмосфера безвредная, но запыленная, даже чуть затхлая из-за полнейшего безветрия. Ни солнца, ни воды, ни рек, ни лесов, лифты вместо гор, искусственная гравитация, пониженная, впрочем, - не лучшие условия для нормального роста. Увозить же ребенка после родов в первые дни было бы просто опасно. Новый транспорт с золотыми ленточками, как в Межзвездной передаче, все еще проектировался, а однопространственность и взрослые люди переносят нелегко. Врачи настойчиво советовали Жуже вернуться в естественное, реальное время. Жужа потребовала, чтобы и муж сопровождал ее. Но как раз именно в эти часы и развернулись события, которые будут изложены в следующей главе. Лев никак не мог покинуть Темпоград, это было бы неуместно, некрасиво, даже неприлично для ученого, для референта Гранатова тем более. Лев обещал приехать через день-два. Он завершит дела и поспешит к жене. Опасаться ей нечего. Она будет у родных, в благоустроенной Москве. Жужа обиженно напоминала, что кабина МВТ - сама по себе - нелегкое испытание, а женщине в ее положении требуется постоянный уход и забота. - Потерпи немного, - говорил Лев. - Через полтора часа в Москву отправится группа медиков. Это идеальные спутники, куда полезнее мужа. В сущности, что может сделать муж? Разве что врача позвать? - Ты просто разлюбил. Хочешь от меня избавиться. - Но пойми: у меня обязанности. - У тебя есть обязанности по отношению к жене и будущему ребенку. Решай: служба или семья? - Жужа, милая, нельзя так ставить вопрос. Для тебя речь идет о двух-трех днях, а здесь за два-три темпогода я переделаю кучу дел. В конце концов все решилось как-то случайно. Уезжал врач, и было свободное место... Не стоило упускать оказии, на семейные объяснения даже не хватило времени. Лев позвонил с работы, чтобы Жужа собирала чемоданы, через три секунды прикатил сам. - А ты? - Я даю тебе самое честное слово, что через полдня, максимум через сутки... - Можешь не приезжать вообще, - отрезала Жужа и отвернулась. Они даже не поцеловались на прощание. И семья разделилась. Жужа ушла в нормальный неторопливый мир, где за сутки проходят сутки. Стрелецкий и Скорсби все еще играют матч на первенство мира, умирает, но не умер пока попавший в аварию аргентинский композитор, сдает, но не сдала весеннюю сессию хлопотливая Винета. Лев же остался в Темпограде, городе содержательных секунд, емких минут, результативных часов, складывающихся в очень существенные дни, где так важно для дела задержаться на часок, на денек и еще на денек и еще... Но много ли темпоградских дней в молодости, много ли во всей жизни! 16. ТЕМПОСКАФ. 31 мая. 6 часов 9 минут Милости просим в корабль! Конструктор, похожий на врача в своем белоснежном халате, посторонился, пропуская на лестницу гостей. Впрочем, и корабль не был похож на корабль, ни на океанский, ни на космический. Громоздкий трехэтажный резервуар с чугунными решетками, весь обмотанный проводами, медными и цветными, и установленный на пьедестале в темпоградском парке, скорее наводил на мысли о кафе или аттракционе "Испытайте ваши нервы". Снаружи громоздкий бак, а внутри - теснота. Заставлено все, каждый сантиметр использован, словно в подводной лодке. Шкафы, шкафчики, ящики, ящички, все позолоченные. (И тут золото - обязательный материал для пополнения потерь при ретрансляции. "Потеряешь голову - восстановим", - шутил некогда диспетчер межзвездного космодрома.) На ящиках броские наклейки всех цветов радуги, вдоль стен золотые или позолоченные трубы, белые щиты с цветными кнопками, подрагивающие стрелки на циферблатах, панно с бегающими цифрами. - Средний этаж - это служба жизнеобеспечения, - сказал конструктор. - Ведомство Марины. Объясняйте, Марина, вы тут разбираетесь лучше всех. - Служба обеспечения предназначена для сохранения здоровья и создания условий для нормальной деятельности экипажа, - затараторила тоненькая светловолосая девушка в халате, туго перехваченном пояском. Она выглядела совсем девчонкой, сыпала слова как школьница, вызубрившая длинный стих наизусть и старающаяся досказать, пока не вылетело из головы. Сыпала словами, чуть заикаясь от волнения и встряхивая головой, чтобы убрать волосы, лезущие в глаза. Почему-то ей никак не удавалось запрятать челку под косынку. "Совсем девчонку выбрали", - подумал Лев снисходительно и с завистью. (Его-то Гранатов не захотел взять.) Но Марина была обязательным и необходимым членом экипажа - врачом. Молодой врач, не слишком опытный врач, но Гранатов предпочел взять старательную, исполнительную девушку, а не опытную и требовательную знаменитость. - Жизнеобеспечение, - продолжала объяснять Марина, - включает отсеки дыхания, питания, сна, личной гигиены, переработки отходов. В данный момент мы находимся в отсеке дыхания. В баллонах запасы кислорода из расчета суточной нормы 0,9 килограмма на человека. Кислород хранится в жидкой фазе под давлением в 60 атмосфер и при температуре минус 200. Запас рассчитан только на 15 биологических суток, но, поскольку система жизнеобеспечения построена по замкнутому типу с полной регенерацией, возможно продлить путешествие до десяти биологических лет. В основу проекта положен принцип: экономия вещества за счет расхода энергии. Затрачивая энергию, мы получаем необходимый для дыхания кислород из выдыхаемого углекислого газа. Для регенерации весь воздух, находящийся в корабле, раз в сутки пропускается через фильтры. Первый из них улавливает пыль, второй - влагу, третий - сероводород и ему подобные, вредные, дурно пахнущие газы, четвертый - поглощает угарный и углекислый газы. Последний и разделяется на углерод и кислород электролитически, причем кислород возвращается в помещения. В качестве газа-заполнителя используется азот. В дальнейшем, если возникнут явления невесомости, азот, легко вскипающий в крови и вызывающий подобие кессонной болезни, как у водолазов, может быть заменен гелием. Теперь перейдем в отсек питания... Гости бочком-бочком продвигались по коридорчикам, рассматривая коробки с тюбиками: пасты мясные, рыбные, овощные, белковые, витаминные, бульонные кубики и прессованные порошки, одинаково серо-коричневые, одинаково неаппетитные на вид, но способные, если верить надписям, превратиться в превкусные рагу, котлеты, солянки и отбивные, как только польешь их водой и поставишь в печь. Инфрапечи тоже были здесь, сковородки, кастрюли, чайники, тарелки, ложки, посудомоечные машины, приемники для очистков и объедков, а также пресс для упаковки этих объедков. В корабле все приходилось утилизировать. Отбросы служили для освещения внешнего мира. Атомы их, выброшенные наружу, превращались в снопы лучей. Отсек водоснабжения. Снова нормы питья, мытья посуды, умывания, стирки. Снова фильтры: сложнейшая система утилизации воды. На Земле идет такой же круговорот. Правда, в масштабе планеты, океана, реки, поля орошения на худой конец. Планета Земля тоже космический корабль и не может существовать без круговорота с полной очисткой. Битый час вела экскурсию девушка, не снижая темпа своей скороговорки. Отсек гигиены... Отсек сна... Отсек умственного отдыха... Освещение... Отопление... Лечение... Лев уже не слушал, устал слушать. Только думал про себя: "Ох и требовательное существо человек, трудно его обеспечить!" В повседневной жизни это не замечается. Что-то делается само собой в природе, остальное берет на себя коммунальное хозяйство, и возвышенные мыслители имеют возможность не думать об этом. Но как только они выходят на природу или за пределы земной природы - в космос или же в изолированный мирок гранатовского корабля, - приходится каждый вход-выдох подсчитывать. Марину сменил инженер экспедиции - широкогрудый негр в коротеньком халате. Из среднего этажа он повел гостей в нижний - технический. Так же подробно рассказывал о силовых установках - получении энергии, хранении энергии, про двигатель и движители - гусеничные и реактивные (поскольку внешняя среда могла быть самой разнообразной - квазигазовой, квазижидкой и даже твердой). Хотя Гранатов бывал здесь несчетное число раз, он все включал и выключал, доискивался, нет ли где недосмотра. А Лев, вспоминая хлопоты подготовки, вздыхал: "Требовательное существо человек!" - Теперь прошу наверх, в рубку-лабораторию. Верхний этаж, к удивлению, оказался совсем просторным. Круглая открытая площадка без потолка, огороженная со всех сторон шкафами, тоже позолоченными. Шкафы были выше человеческого роста, со всех сторон загораживали парк, только Дворец Часов" виднелся на фоне красноватого неба - символ и украшение города. Хозяин этой площадки физик Чанг - приземистый, узкоглазый, с тонким, детским голосом, произнес одну фразу: - Отсюда ведутся наблюдения. - И замолк, остановившись у столика, на котором стоял один-единственный стаканчик, тоже с решеточками и тонюсенькими проводами - миниатюрная копия корабля. Оттеснив немногословного физика, Гранатов взял на себя роль экскурсовода. Впрочем, здесь показывать было почти нечего. Обвитые кабелем цилиндры в шкафах - скафандры для вылазок. Амбразуры для наблюдения и освещения - в них телескопы и прожекторы. В некоторых оружие - лучеметы на случай встречи с живыми чудовищами и неживыми снарядами. - А это наше копье, - сказал Гранатов и потряс аппаратом, больше похожим на отбойный молоток, чем на копье. - А это наиважнейшее... - Он бережно взял со стола стаканчик, оплетенный золотой паутинкой. - Рекомендую: наша первая станция назначения. Сейчас мы ее водрузим на место. Бережно держа стаканчик в вытянутых руках, словно боясь расплескать, он стал спускаться по лестнице. За ним потянулись члены экипажа и гости, уставшие от долгой лекции. Так и шли гуськом Марина, Джон, Чанг, члены ученой семерки во главе с квадратным Баумгольцем, Вильянова в белом лабораторном халате, небрежно шаркающий ногами Ганцевич, Бхакти, Катаяма, а также Лев и многие другие, кого не приходилось упоминать в предыдущих главах. Медлительно, размеренным шагом Гранатов пересек лужайку, где стоял корабль, похожий на парковый павильон, свернув с аллеи, спустился в сыроватый ложок, видимо, выбранный заранее, поскольку вокруг него были поставлены несколько скамеек и экраны с отражателями, нацелившиеся на кочки. Гранатов осмотрелся и осторожно вдавил стаканчик во влажный песок. - Мурашки не наползут? - озабоченно спросил Баумгольц, указывая на ближайший муравейник. - Заслон поставим немедленно. - Гранатов что-то сказал своему ручному видеофону; команда была принята, отдан радиоприказ, и пустой стаканчик тут же стал матовым, словно его заполнили молочным киселем. И на поверхности его заплясали искорки. - Видишь, пылинки аннигилируют. И чудовища будут аннигилировать, если сунутся. Кто-то из гостей, самый неразумный, потянулся к стаканчику с травинкой. Гранатов проворно схватил его за локоть. - С ума сошли. Вырвет руку из плеча. С мини-полем шутки плохи. Обернувшись, объявил: - Товарищи, всех прошу, очень прошу, даже приказываю, отойти на десять шагов. Понимаю ваш интерес, но для исследования нам нужна природа, а не утоптанная танцплощадка. Тотчас же все отступили. Любители защелкали фотоаппаратами, загудели кинокамерами. Рядом с Гранатовым на скамейке оказался только Баумгольц, старший по должности. Гранатов понизил голос: - Ну что ж, Гельмут, поговорим. Всегда мы с тобой на людях, не улучил я времени для откровенного разговора. Слушай, если я не вернусь... Баумгольц вскинулся. Даже удивительно, сколько волнения выразило его обычно неподвижное лицо. - Что за глупости? Я уверен, что ты вернешься. Зачем впадать в панику заранее? - Гельмут, ты знаешь, что мы идем в неведомое. Еще никто, никогда не погружался так глубоко. Всякие могут быть неожиданности. Конечно, наша экспедиция небезопасна. Не будем обманывать друг друга. - Юлий, с таким настроением нельзя стартовать. Ты с самого начала настроился на гибель. Тогда откажись, пусть молодые рискуют. Останься. Ты же президент Темпограда. Ты незаменим. Ты здесь нужнее в тысячу раз. - Ладно, Гельмут, кончай... - сказал Гранатов жестко. - Так вот, если я не вернусь... - И слушать не хочу. Ты будешь здесь через три дня. - Для вас - три дня, для меня - биогод, или три биогода, или десять биолет. Если так, я вернусь глубоким стариком. Возможно, захочу отдыхать. И тогда ты, как мой первый заместитель... - Ни о чем не беспокойся, все будет, как при тебе. - Не перебивай, Гельмут, мы зря теряем время. Как при мне, не будет, даже не должно быть. Предстоят большие перемены. Ты понимаешь, что в Т-граде назревает кризис? - Кризис?! В каком смысле? - Да, очередной кризис, требующий смелых решений и резких поворотов. Неизбежный, обязательный, запроектированный кризис, я бы сказал. Ты пришел к нам поздно, Гельмут, не знаешь всей истории проекта. Ведь как был задуман Т-град? Как город срочных дел, город скорой научной помощи. Но "Скорую помощь" не проектируют на стопроцентную нагрузку. Аварии непредвиденны, не расписаны равномерно по часам, и в гараже должны стоять наготове свободные машины. Стоят наготове, бездействуют. Ждет машина, ждет шофер, ждет дежурный врач, но не пострадавшие. Наш город скорой научной помощи тоже строился с резервами, для ожидания срочных дел. Это было незаметно в первые дни, потому что задания копились десятилетиями. Сначала нас завалили, мы справлялись с трудом. Расчистили завал. Что делать дальше? Тут появился Той со своим ворохом проблем. Разобрались, решили, сдаем рабочие чертежи, отсылаем в Москву, к вечеру сдадим все под ажур. И что тогда? Лаборатории начнут простаивать, пустеть, опытные кадры поплывут от нас в Большой мир, рассосутся. И в критический момент, когда появится новое задание, придется лихорадочно искать людей на всех материках, тратя время, полновесные земные дни, наши годы... Можешь ты вообразить себе "Скорую помощь", которая начинает искать, кого из хирургов пригласить, когда больной лежит на операционном столе? Нет, Гельмут, нам нужно срочно, сейчас же, занять людей интересным делом, прежде чем они расползутся. - И в такой момент ты бросаешь нас? - А я для того и покидаю, чтобы найти темы, Гельмут. Мы идем разведывать микромир. Это же второй космос... и более необыкновенный, чем планетно-звездный. Переселиться в микромир потруднее, чем построить сто и еще сто городов на любой планете. Если я вернусь, я привезу мешок проблем, Гельмут, и тогда выход из кризиса найден. Если не привезу... тебе придется искать. И потом... - Гранатов задумался, помолчал. - У нас нет другого выхода. И мы не имеем права медлить. На одной чаше весов - риск, наш риск, на другой, если угодно, - судьба цивилизации. Мы живем теперь с мыслью о тоитах, о чужой планете, но оттого, что эта планета чужая и далекая, наша ответственность не меньше, чем ответственность за планету собственную. Друг мой, Гельмут, ты мой первый заместитель, ты всегда был самым надежным из помощников, лучшего я не нашел бы, без лести говорю. У тебя на редкость упорядоченное мышление, и я с охотой поручал тебе наводить порядок, потому что сам я человек вдохновения. Я не методичен, у меня другое достоинство, я умею находить людей, а ты умеешь распоряжаться найденными. Но без меня и тебе придется испить. Привыкай всматриваться, привыкай прислушиваться без пренебрежения, не только командуй, но и слушай, в особенности тех, у кого есть идеи, умение. Вот Вильянова - у него талант в пальцах, он чувствует материал и воображение у него трехмерное, четырехмерное. Ему можно поручать невозможное, он вообразит, сконструирует, смонтирует и все, чего он коснется, заработает. Слушай также Анджея; я знаю, что тебя шокирует наш генератор безумных идей, но, увы, на проторенных путях получаются стандартные ожидаемые результаты и стандартные тупики. Выходы из тупика подсказывают только безумные идеи. Я знаю, что только одна из ста мыслей Анджея гениальна, остальные ничего не стоят, но ты научись находить, отличать эту гениальную сотую часть. Вильянову проси отличать, а также Бхакти и Катаяму. И еще, Гельмут, не стесняйся выслушивать Льва. Нам с тобой он кажется мальчишкой, но у него кругозорище, всеохватная голова. И в ней порядок: графики и таблицы, с заполненными клетками и пустыми. Природа не терпит пустоты, а этот мозг не терпит пустых клеток. Нюх у него на пробелы в науке, на несделанные открытия. Мы все здесь охотники за открытиями, а Лев, как охотничья собака, стойку делает над следом. Слушай Льва, Гельмут, не думай о возрасте. С возрастом приходит опыт, а не азарт и чутье. Если бы только Лев слышал! Можно только представить, как бы он возгордился. - Ну и так далее, - продолжал Гранатов. - Я оставил тебе целый трактат, характеристики на двести человек. Но о кризисе надо было сказать устно. Главное - возьми себе за правило: никому не отвечать поспешно: "Нет, ни в коем случае". Говори: "Подумаю, посоветуюсь". И советуйся. Что молчишь? Разве я сказал что-то новое для тебя? - Кое-что неожиданное. - Это плохо. Плохо, что нашлось неожиданное для тебя. Тем труднее будет перестраиваться. - Вот видишь, Юлий, лишний раз убеждаюсь, что тебе никак нельзя покидать Т-град. Я тебя не заменю. И не вижу достойного заместителя. Ты прирожденный дирижер, без тебя оркестр разладится. В нашем городе сто тысяч человек. Какой интерес в том, чтобы командовать тремя? - Есть интерес в том, чтобы не командовать вообще, - вздохнул Гранатов. - Иногда дирижеру хочется взять в руки скрипку. Он мог бы отвечать подробнее, но понимал, что Баумгольц не поймет его. Баумгольц любил и почитал порядок. Порядок требовал, чтобы каждый знал свое место, подчинялся вышестоящим, всеми остальными командовал. Разве наука не требует порядка? Еще какого! Баумгольц любил командовать и с охотой подчинялся. Подчиняясь, он поддерживал дисциплину и показывал пример. Но никому не подчиняться и слушаться подчиненных - это было ни с чем не сообразно, противоестественно. Гранатов жил в иной плоскости: не решал задачи, а ставил. Ставя их, думал об истории, о прошедшем и будущем. И знал, что у истории свой взгляд на ценность труда: может быть, и пристрастный, может, и не совсем справедливый. Современники ценят виртуозов-скрипачей, млеют, слушая теноров, но потомки знают в основном только композиторов. У науки свои пристрастия, она ценит первооткрывателей и пренебрегает продолжателями, хотя иной раз труд продолжателей куда сложнее. И ценит тех, кто сделал открытие, а не того, кто послал, поручил. В самом деле, кто вспоминает, что корабли Колумба были снаряжены по приказанию Фердинанда Арагонского и его супруги Изабеллы Кастильской? Кто связывает их имена с открытием Америки? Наверное, подданные, гранды сочли бы своего короля сумасшедшим, если бы Фердинанд вздумал возглавить эскадру вместо Колумба. Баумгольц был из породы грандов, Гранатов - из Колумбов. - Извини, но мне хочется самому открыть этот Атомматерик, - сказал он. 17. МИКРОНАВТЫ. 31 мая. 6 часов 13 минут За резкой вспышкой последовал удар. Словно шлепнули по воде мокрой простыней - простыней размером с озеро шлепнули по целому озеру. Это воздух вошел в опустевший темпоскаф. А над кронами поднялась пыль, и все галки, галдя, закружились в воздухе. Оказалось, что в Темпограде достаточно птиц, чтобы весь парк наполнить гвалтом. И согласно звякнули стекла во всех окнах верхнего яруса. Со времен космических стартов наблюдатели не провожали корабли. Слишком горячий пар вырывался из труб космических "пароходов". Очевидцы сидели в удобных креслах в закрытых помещениях, за стартом следили через стекла или с помощью экранов. И в данном случае все они - и Лев среди прочих - находились в одном из кабинетов Дворца Часов. Перед ними светились экраны. На правом виднелся тот ложок, где вчера Гранатов вдавил стаканчик во влажный грунт. И стаканчик был виден, и лужица, и муравейник, встревоживший Баумгольца, даже муравьи, бегущие к ближайшей осине. - Смотрите, наши там уже. Стаканчик внезапно стал темно-красным, словно наполнился вишневым желе. В нем тотчас же замелькали темные силуэты. Стоящие или сидящие человечки то появлялись, то исчезали в разных точках желе. А на поверхности стаканчика, перед дырочками, неожиданно возникали какие-то втулочки, выпрыгивали в траву и тут же возвращались. - Суета какая-то, суматоха, - заметил кто-то неуважительно. - Так и мы выглядим из Большого мира, - возразили ему. - Разница в темпах, разница в размерах. Итак, Гранатов отправился в экспедицию в микрокосмос, в страну укороченных размеров и растянутых секунд. Стаканчик, вдавленный в песок возле лужи, был первой станцией на этом опасном пути - миниатюрная копия трехэтажного цилиндра в масштабе один к ста. Микронавты - путешественники в малое были пересланы сюда так же, как пересылались астронавты с Земли на Той. - Дайте же звук! - распорядился Баумгольц. Забормотал, залопотал репродуктор. Так бормочет лента старинного магнитофона, когда ее прокручивают в поисках полюбившегося танца. Микронавты не только двигались, но и говорили в сто раз быстрее. Наконец электрики наладили замедленную ретрансляцию, из микрофона полилась знакомая неторопливая речь Гранатова. Торжество слышалось в его голосе: - ...таким образом, мгновенная трансляция живых людей на уровень одной сотой, То есть на вторую микроступень, прошла безупречно. Размеры уменьшились в сто раз, темпы увеличены в сто раз. Настроение бодрое, самочувствие превосходное. Впрочем, о самочувствии расскажет специалист. Передаю микрофон Марине. Посыпались цифры. С присущей ей добросовестностью девушка-врач скороговоркой называла цифры кровяного давления, пульса, температуру, количество вдохов и выдохов, содержание гемоглобина, протромбина, кислотность крови и желудочного сока, рассказывала про коленные рефлексы, координацию движений, быстроту реакций, выполнение тестов всеми по очереди, включая и самого доктора, до старта, перед самым стартом, сразу после перемещения, через десять биоминут и по прошествии биочаса. Столь же обстоятельно, но голосом внушительным и размеренным, инженер Джон томительно долго докладывал о самочувствии аппаратуры - силовой, управляющей, двигателя и движителей, механизмов жизнеобеспечения, освещения, отопления, ограждения... Чанг пока отмолчался. Физических наблюдений было мало на этой ступени. Слово опять досталось Марине, как специалисту, близкому к биологии: - Команда приступила к изучению окружающей среды согласно намеченной программе. После включения цветовых преобразователей хорошо просматривается пространство диаметром до двух темпоградских метров. В поле зрения - край водоема и