умаковым? Хоть и свел Юрий все вроде бы к пустому: наболтал, мол, спьяну. Не бери в голову. А как не возьмешь? Когда по всему видно, далеко зашло между ними. А вот с чего бы? По службе Юрий Чумакову не ровня и уж никак не помеха. Может, девку или бабу какую не поделили? У Юрки - дело молодое - кровь играет. А Федор Иннокентьевич - мужик и собой видный, и в самом соку... Такие и до молодых баб охочие, и девку не пропустят мимо. Не иначе как замешана юбка. Что еще может быть другого? Шагая между грудами присыпанных снегом бревен в изголовьи лесотаски, мимо похожих ночью на обгорелые срубы штабелей уже напиленных досок, Яблоков машинально покосился на окна конторы. В кабинете Лукова - темень. Может, в лесопилку пошли вдвоем с Чумаковым. А может, Чумаков нагрянул неожиданно, и Луков еще в пути, вызванный из дому. С этой мыслью Кузьма Филиппович поднялся на высокое крыльцо барака, где коротали ночи дежурные слесаря. С крыльца как на ладони был виден кусок возвышавшейся над заводским двором шоссейки. А глаза у Кузьмы Филипповича были еще острые, да и ветер поутих, снежная сетка поредела, и Яблоков увидел, как вскинулись над дорогой яркие сполохи фар, а потом разобрал шум мотора и силуэт промелькнувшего на бешеной скорости бортового ГАЗа с кузовом, крытым брезентовым тентом. Яблоков знал, что в поселке грузовичков с крытыми брезентом кузовами всего два. Один на товарном дворе станции Таежногорск. Водил его дальний родственник Кузьмы Филипповича Степан Касаткин. Другой, разгонный, - в гараже ПМК высоковольтников. У него вроде бы даже не было и постоянного шофера. За руль его часто садился инженер-автомеханик Игорь Петрович Постников. "Разве можно при такой малой видимости так газовать, - подумал Яблоков, стоя на крыльце. - Отчаянный какой-то за рулем, вовсе отчаянный. Не сносить ему башки при такой езде. Неужели Степан так лихачит? Не приведи господи, и сам не соберет костей, и если наскочит на кого... Кузьма Филиппович заспешил в дежурку. Первым делом подкинул в печурку опилок и нарубленных из горбылей полешек. Посидел на корточках перед разрумянившейся печкой, достал из ящика кусок войлока, молоток, щепоть сапожных гвоздиков и уже собрался латать обивку на входной двери, но тут услыхал на заводском дворе рокот автомобильного мотора, топот ног, смех и голоса. "Вечерняя смена отработала, - понял Яблоков. - Сейчас Володька Поляков повезет их по домам". Кузьма Филиппович накинул на плечи полушубок и вышел на крыльцо. Овладело вдруг любопытство узнать, провожает ли смену Чумаков. Торопился ведь к пересменку. И все-таки Яблоков замешкался. Машина с будкой в кузове, заменявшая на ДОЗе автобус, уже тронулась, и Кузьма Филиппович лишь проводил взглядом остывший уголек стоп-сигнала. Двор опустел, и в темноте скорее угадывались, чем просматривались груды хлыстов, штабели досок. Окна лесоцеха были черными, нежилыми. "Где же Федор-то Иннокентьевич? - встревожился Яблоков. - Уж не стряслось ли чего? Своими ногами да еще по такой погоде товарищ Чумаков ходить не привыкший". Яблоков решил обождать еще минут десять, и если Чумаков не объявится, пойти к дежурному мастеру: может, снарядить кого на розыски начальника. Но едва Яблоков шагнул с крыльца, как над черным заводским двором взметнулся к черному бездонному небу истошный женский вопль: - Ой! Задавили, душегубы, сердешного! Размозжил злодей колесом головушку... Яблоков дернулся, как от удара электрическим током. В глазах зарябило от множества людей, бежавших по двору. "Юрия? Или Чумакова?!" - ахнул он. Мимо Яблокова пробежали несколько человек, но он не узнавал никого, не различал лиц, он слышал лишь крики, причитания, брань... - Какого парня угробил!.. - У всех на глазах!.. - Удрал, сволочь!.. Никто не произнес имени погибшего, но Кузьма Филиппович понял, о ком идет речь. Все еще надеясь, что страшная догадка не подтвердится, он ухватил за рукав какую-то женщину и, выстукивая зубами, выдавил: - Кого задавило? Юрия Селянина, да?! - Его! Кого же еще? - Как же получилось такое? - задохнулся Яблоков. - Лежал он на дороге. С километр отсюда. А тут гад этот сзади, да на всем ходу и давнул Юрия. Подбежали мы к нему, а он не дышит уже... - Погоди, Лукерья! - признал собеседницу Яблоков. - Ты, часом, не путаешь чего? Как это может быть, чтоб Юрий лежал на дороге, когда я полчаса назад разговаривал с ним у ворот. Был он живой, здоровый. Ну, выпивши... Но не сильно. Мы с ним от автобусной остановки шли до ворот. Шел он твердо, не падал. - Сама видела, своими глазами. Юрий это, Селянин. Он лежал на дороге - точно. Ноги у Яблокова стали ватными, и, не подопри его Лукерья своим плечом, он рухнул бы на снег. - Эх, Юрий! Как уговаривал проводить тебя. А ты все поперек... К брату собрался - в Находку. А уехал так далеко, что ни брат, ни мать с отцом не догонят. И вздрогнул: на плечо ему легла чья-то твердая рука и над самым ухом прозвучал незнакомый, перехваченный слезами голос: - Убиваешься, Кузьма Филиппович?! Яблоков вскинул голову: рядом стоял Федор Иннокентьевич Чумаков. Лицо его в лунном свете будто натерто мелом, губы кривятся, в глазах - беспросветная мгла. - Господи, почему вы в снегу? Ровно валялись в сугробе... - машинально сказал Яблоков. - Не зацепил ли тот лихач, которого видел я с крыльца? Ведь тоже, как и Юрий, были на шоссейке. Тот, не снимая своей руки с плеча Яблокова, сказал успокаивающе: - Не тревожься, Филиппыч, целехонек. А в снегу потому, что сторожей проверял. Ленятся сугробы разгрести у своих будок, вот и выкупался... - И, словно бы очнувшись, продолжал печально: - Да, горькая утрата для семьи, для нашего коллектива и для меня лично. - Глубоко вдохнул кружившиеся на ветру снежинки, закончил деловито: - Жаль парня, но сам виноват, напился до безобразия, так что ноги не несли, лег мешком на дорогу... Яблоков отступил назад от этих слов Чумакова, ровно бы тот ударил его или нанес кровную обиду. - Побойтесь бога, Федор Иннокентьевич. Клепать на покойника грех. На свои глаза мне свидетелей не надо. Вместе с ним шли до ворот завода. В твердой памяти он был. Душу мне свою распахивал настежь и на ногах был крепкий. - Мне на свои глаза тоже свидетелей не надо, - горестно усмехнулся Чумаков. - В стельку пьяным я его видел за час до кончины в вечернем кафе. - И продолжил приказным тоном: - Ты, Яблоков, вот что: ступай-ка к себе в дежурку и голову себе не ломай: кто, кого и где сбил. Я вызвал на место происшествия и милицию и врача. Лейтенант Сомов разберется, кто прав, кто виноват. А следственное дело поведет капитан Стуков... Ослушаться Чумакова Яблоков не мог. И все время, пока лейтенант Сомов и доктор Шилов фотографировали при свете электровспышек тело Юрия Селянина, вымеряли расстояние от ворот завода до березы, от березы до тела Юрия, все это время Яблоков провел у себя в дежурке и довольствовался скупыми сведениями от забегавших туда людей. - По голове ему проехало колесо. - Увезли покойника в больницу. Кровищи осталось на шоссейке, ужас!.. - Поймали Степана Касаткина. Пьяный в дугу. Оказывается, это он Юрия... - Павла Селянина туда привезли. Еле живехонький. Еще бы, такое горе... Как ни рвался Яблоков побывать на месте происшествия, так и не смог. Сменный мастер в ту ночь был какой-то шибко шебутной: то пошлет в лесоцех, то в котельную, то в гараж: "Сбегай, Филиппыч, а то без тебя там зарез..." Филиппыч бегал. И хотя зареза никакого нигде не было, работа находилась всюду, а отлынивать от работы Яблоков не умел никогда. Утром, едва Яблоков, усталый и измученный событиями этой ночи, вышел на крыльцо дежурки, перед ним, будто из-под земли, вырос посыльный из главной конторы ПМК и вручил Яблокову казенную бумагу. Это был приказ по ПМК за подписью самого Федора Иннокентьевича Чумакова, которым слесарь ДОЗа Яблоков К. Ф. был срочно командирован на месяц из Таежногорска в распоряжение начальника Хребтовского строительно-монтажного участка для оказания помощи в профилактическом ремонте техники. - Там я и прокантовался месяц. Начальник участка, Скворцов, горазд был придумывать работу, - закончил Яблоков свой грустный рассказ. - А когда воротился до мой, Юрия Павловича похоронили, только и успел помянуть в сорок дней. Капитан Стуков следствие по делу о гибели Юрия закруглил быстро. А от моих слов, что видел я с крыльца дежурки такую же машину встречь покойному Юрию, и о том, что Юрий в своем уме был и на ногах тверд, от этих слов капитан Стуков отмахивался: "Сам Чумаков видел покойника бесчувственно пьяным". Вот и пришлось мне писать в область. Но все же услыхали нас в конце концов... - Вы считаете, Кузьма Филиппович, в вашей поездке в Хребтовск не было производственной необходимости? - Да как вам сказать? Рабочие руки всегда нужные... Яблоков замолчал, видно, снова вспомнил эти трудные для него годы. Потом грустно сказал: - За это время, Денис Евгеньевич, хватил я, как говорится, горячего до слез. И в сутяжниках походил, и в клеветниках даже. Многие соседи лица отворачивать стали. Капитан Василий Николаевич Стуков серчал на меня совершенно открыто. Товарищ Чумаков, когда сюда из области приезжал поохотиться в здешних угодьях, в дела ПМК вникнуть, к Павлу Селянину завернуть, посидеть с ним на могилке Юрия: так вот, товарищ Чумаков совсем здороваться перестал со мной. Да только что мне капитан Стуков, и даже Чумаков! - Яблоков вдруг засмеялся: - Меня не только Чумаков, меня и сам товарищ министр моего слесарного чина лишить не в праве. Руки мои всегда при мне. Денис уважительно думал: "Чуть не на всех углах призывы вывешиваем: не проходите мимо!.. А ведь проходят. Отмахиваясь, отворачиваясь проходят мимо уродливых явлений: не мое, мол, это дело... Пусть разбираются компетентные органы. Эх, побольше бы нам таких, как Кузьма Яблоков..." Яблоков чутко уловил, что этот вежливый следователь как-то отдалился от него. Громко кашлянул в кулак, напомнив о себе, сказал: - Спасибо вам, товарищ Щербаков. Спасибо, что меня выслушали. А мой вам совет, коли позволите, гляньте позорче на Постникова да еще на Николая Матвеева. Может, при этом и прояснится кое-что. Крепко пожав на прощание руку Яблокову, Денис включил магнитофон, внимательно прослушал рассказ старого слесаря о трагических событиях того метельного вечера и, глядя на кассеты магнитофона, подумал: "Хотя вы в глазах многих святее самого римского папы, боюсь, что придется вам, "работник известный в области и в своей отрасли", все-таки явиться на допрос по повестке. У следствия появились к вам не терпящие отлагательства вопросы..." ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1 Василий Николаевич Стуков долго сидел, полошив голову на руки, потом, как бы очнувшись, распрямился, придвинул лист бумаги и каллиграфическим почерком вывел: "Рапорт... В связи с достижением пенсионного возраста и выслугой лет прошу уволить меня из органов внутренних дел". Он представил, как старый его товарищ из областного управления прочтет рапорт и подчеркнуто бодро возразит: - Ну, что ты надумал, старина!.. Без тебя же брешь образуется в следственном аппарате. Рано еще, Василий Николаевич... Столько лет мы в одной упряжке. - А потом вздохнет горестно и проговорит тише: - Хотя и прав ты по-своему: годы не обманешь. У меня тоже, понимаешь, и желудок не дает житья, и разные там валидолы-нитроглицерины бренчат в кармане. Скоро и мне идти с таким рапортом к начальнику управления. Да и молодые нам дышат в затылок. У меня тридцатилетние майоры, знаешь, как лихо дела раскручивают. Прав ты, старик, пора нам с тобой и честь знать. Все правильно, все как в нашей песне: "Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет". Утешить Стукова старый товарищ, может, и утешит, уговорит даже повременить с отставкой. Только сам же он и подтолкнул его к этому рапорту. Недоверием своим подтолкнул, отменой постановления, вынесенного в полном согласии с его следовательской совестью и в полном убеждении в своей правоте. Что касается до почета, то его на прощание будет хоть отбавляй. Подполковник Нестеров, который в последнее время не скрывает своей досады на Стукова, обставит все на высшем уровне. И речи проникновенные скажут коллеги, и адрес со слезой поднесут в красной папке, и грамоту Почетную от областного управления, а то и на Почетный знак размахнутся. И подарят что-нибудь: транзистор или электросамовар. Выслушает Василий Николаевич эту панихиду по себе, а потом, как водится в пенсионерском звании, снимет с заношенного мундира уже ненужные погоны и сядет в укромном месте на бережку речки пытать рыбацкое счастье... Но вдруг да случится так, что нежданно-негаданно усядется рядом, захочет свежей ушицы Павел Селянин. Как положено, спросит о клеве, пожелает таскать не перетаскать... И вроде бы забудет о нем. Но он затылком, всей кожей своей почувствует невысказанный укор Павла Селянина на то, что так и не найден виновник гибели его сына. Можно уйти от дел, как принято выражаться, на заслуженный отдых. Только дела от этого не станут ни проще, ни легче. Уйти на заслуженный отдых сейчас - это вроде бы дезертировать. Всему свету признаться, что ослеп и оглох на старости. Нет, Василий Стуков никогда дезертиром не был. Ни в смертельных боях, ни в этом вот кабинете. А значит - разорвать этот рапорт, смирив гордыню, и плечом к плечу с этим въедливым Щербаковым разгадывать шараду, которую сам и создал. 2 Чего уже давненько не водилось за Василием Николаевичем, к встрече с инженером Постниковым он готовился, ровно к первому допросу. Даже Уголовно-процессуальный кодекс перелистал и статью семьдесят восьмую подчеркнул красным, которая трактует важнейший принцип: признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения лишь в том случае, если оно подтверждено совокупностью других доказательств по делу. Постарался припомнить все хорошее, что знал об инженере Постникове. И получилось, что плохого о Постникове он не помнил ничего. Автомеханик знающий, машинный парк содержал в порядке, за шоферскою дисциплиною наблюдал строго... Ну, а если выпивал порой, так это в нерабочее время и не в общественном месте. Частенько у Жадовой собирались, заходил Постников туда с Лидией Ивановной Кругловой. Так ведь сам был холостым и они холостячки... Но едва Постников появился в кабинете, Стуков даже крякнул раздосадованно: эк тебя, пижона!.. Уж больно щегольски, прямо напоказ одет Игорь Петрович. А всяческое пижонство Стуков не одобрял. Не в гости, не на званый вечер явился, гражданин Постников. Место казенное, строгое. Отсюда и в КПЗ угодить запросто. А он напялил на себя дубленку, джинсы, шапку в триста рублей... И тут же притормозил себя: "Чего это я на него? Что носит, в том и приехал..." Но как ни пытался Стуков настроиться на прежний дружеский лад к Постникову, тот все больше его раздражал. Мало того, что был вызывающе одет, он появился без робости, осклабился на пороге, ровно увидел что-то потешное, и сказал легкомысленным тоном: - Здравствуйте, Василий Николаевич! Сколько лет, сколько зим! Федор Иннокентьевич передал вам привет и просил не задерживать, - Постников чуть надавил на это слово. - Очень я нужен в тресте. Хотя Постников ни в словах, ни в поведении не допустил ничего вызывающего, просто держался независимо, все это покоробило и рассердило Стукова. И даже привет от Чумакова, которым бы он еще вчера гордился, показался неуместным: укрыться хочет за широкую спину начальства... И Стуков, вроде бы позабыв все хорошее, что недавно думал об этом человеке, разом утратил свою благожелательность к нему, ответил холодно, официально: - Здравствуйте, Постников. Садитесь. За привет, за память - Федору Иннокентьевичу мое спасибо. А что до сроков вашего пребывания здесь - обещать ничего не могу. Пробудете - сколько потребуется следствию. Не знал Василий Николаевич, какого напряжения стоил Постникову его независимый тон, и потому, уловив строгость в голосе Стукова, Игорь Петрович растерянно проговорил: - Хорошо еще, что в Таежногорске наша ПМК, а у меня туда командировка. А то ведь ваше приглашение для треста накладно. - Вас, товарищ Постников, не пригласили, а вызвали. И не для решения производственных вопросов в Таежногорской ПМК, а в связи с начатым нами доследованием факта гибели Юрия Селянина. Поэтому заниматься служебными делами вам будет несподручно. Селянина помните, надеюсь?.. Постникову стало жарко, будто он непосильную тяжесть поднял, и что-то оборвалось у него внутри, даже сердце замерло. Все-таки Юрий Селянин! При жизни торчал на пути и после смерти не оставляет в покое... Сбудутся, наверное, пророчества Вари. - Помню такого, конечно, - как только мог равнодушно ответил Постников. - Работали в одном коллективе. Но близкого знакомства между нами не было. Он - конторский работник, я - инженер. Стуков чутко уловил смятение Постникова при упоминании о Юрии Селянине, уловил и напряженную его позу и разом потускневший голос и уже от души пожалел его: "Неужели Кузьма Яблоков окажется в своей версии проницательнее нас, профессионалов?.." Но спросил спокойно, как обычно вел допрос: - Стало быть, дружбы не было между вами? А вражды? И снова от наметанного глаза Стукова не ускользнула тень тревоги на лице Постникова. И все же Игорь Петрович улыбнулся, сказал небрежно: - Я уже говорил: мы находились на разных служебных полюсах. Он конторщик, бумажная душа. Я - производственник. Все время с автомашинами, с людьми, в рейсах, в ремонтах. Точек соприкосновения практически не было. А коли нет дружбы или хотя бы общения, откуда взяться вражде? Постникову так понравилась собственная находчивость, что он и плечи подрасправил, и смотреть стал увереннее. А вот Стукову очень не понравилась неискренность Игоря Петровича. Ну, допустим, дружбы между покойным Селяниным и Постниковым действительно не было, но ведь вражда-то была. Не придумал же Касаткин сцену ревности на гулянке у Жадовой. Ведь угрожал же Постников Селянину расправой. Неискренность - не в пользу подозреваемого. Но это не противоречит закону. Доказать обоснованность подозрений - долг следователя. А подозреваемый, спасая себя, вправе не распахивать перед следователем свою душу. Но и следователю, если он знает дело, до поры необязательно высказывать свою осведомленность. Поэтому Стуков задал вроде бы сторонний вопрос: - А с кем все-таки дружил Юрий Селянин? - Насколько помню, со всеми у него были неплохие отношения. А если говорить о дружбе... Пожалуй, ближе других ему был бульдозерист Николай Матвеев. Они навещали один другого и поклонялись Бахусу вместе, - Постников уже веселее усмехнулся. - Но... жизнь воистину полна парадоксов... Они же были и самыми непримиримыми врагами. Оба питали нежные чувства к Татьяне Солдатовой. Она сейчас работает в бухгалтерии ПМК. Естественно, ревновали один другого к своей избраннице. Перед гибелью Селянин крупно поссорился с Матвеевым в вечернем кафе. Да вы же, Василий Николаевич, были информированы об этом Федором Иннокентьевичем и другими свидетелями. Стуков кивнул: подозреваемый и не подозревал, каким бумерангом может обернуться его ответ. - Да. Я знаю. Но вот то, что вы, по вашим словам, человек, далекий от Селянина, а так осведомлены о его личной жизни, не кажется ли вам удивительным, а? Может быть, вы все-таки держали Юрия Селянина в поле зрения? Или кто-то информировал вас о нем? Если этот инженер чист перед законом и перед памятью Юрия Селянина, он не скроет своей неприязни к нему, не станет умалчивать, что в подробности жизни Юрия посвящала Круглова, не скроет и ревности к Селянину, и даже того, что угрожал ему. Так решил Стуков и сделал вид, что ответы его не интересуют совершенно. Однако же заметил, как во взгляде Постникова вновь проступила настороженность, хотя тон не утратил уверенности. - Какие информаторы. Об этом же все в поселке знали. И про его любовь к Солдатовой, и про дружбу с Матвеевым. И про ссору их в вечернем кафе. Ссору видели многие. Сам Федор Иннокентьевич был свидетелем. Постников стал нанизывать подробности происшествия, которого не видел и не мог видеть. А Стукова словно бы обожгло: эти же подробности и теми же самыми словами приводил ему Федор Иннокентьевич Чумаков. Прямо-таки смаковал пьяную ссору Матвеева и Селянина. Эти подробности во многом определили тогда позицию Стукова. И другие свидетели тоже самое говорили, будто магнитофонную запись речей Чумакова прокручивали... И вот снова те же слова и те же подробности. Чумакова эта информация, Чумакова! И ничья другая. Так кому же из них, Чумакову или Постникову, выгодно обвиноватить Матвеева, навести на него подозрение? Стукова кинуло в жар. Он торопливо утер со лба испарину и уже не сомневался. Чумаков если и не суфлировал Постникову, то кое в чем наставлял перед отъездом в Шарапово. Стуков решил исподволь подвести Игоря Петровича к признанию этого. - А вы от кого узнали о ссоре Селянина и Матвеева? - Не помню уже. Весь поселок гудел об этом. Подробности последних дней умерших обычно известны всем. - С кем еще был дружен погибший Селянин? - Пожалуй, не вспомню. Два года все-таки. Компанию водил со многими, но вот чтобы дружить... "Ясное дело, наставлял тебя Чумаков, - уже утвердился Стуков в своей правоте. - Эх, Федор Иннокентьевич! Загадочная вы все-таки натура. То красуетесь на первом плане, то норовите ускользнуть в тень. Но мы попробуем вас сейчас высветлить..." - А разве с Федором Иннокентьевичем у погибшего Селянина не было дружбы? Постников долго молчал, обдумывая наиболее удачный ответ. С одной стороны, нелепо отрицать очевидное. Была ведь дружба - влечение начальника ПМК к рядовому снабженцу, и весь поселок знал об этом. Но, с другой стороны, подтвердить этот факт Постников не имел права, потому что, благословляя на поездку в Шарапово, Федор Иннокентьевич ему сказал: "Ты вот что, Постников... Оно, конечно, вопросы этих казуистов предусмотреть трудно. Но мой тебе совет: про гулянку у Жадовой и про то, что ты пьяный вез Круглову домой, помолчи. И вообще про Круглову молчи. Не наводи их на Круглову. Она с твоей Варварой может тебе все порушить по своей бабьей дури и тебя самого подвести под монастырь. А еще просьба - не афишируй, пожалуйста, мои какие-то особые отношения к Селянину. Просто, мол, заботился о его воспитании, мечтал парня поставить на ноги..." Все это помнил Постников, искренне верил, что все советы Федора Иннокентьевича ему на пользу. И удивлялся: как проницателен Чумаков. Но Игорь Петрович не знал, что незадолго до его появления в кабинете Стукова Денис Евгеньевич Щербаков попросил своего коллегу: - Вы, Василий Николаевич, когда поведете с ним речь о дорожном происшествии, постарайтесь высветлить все, что касается Чумакова. Не знаю как вас, а меня он интересует все больше. - Так все-таки была или нет дружба у Чумакова и Селянина? - напомнил вопрос Стуков. Кажется, Стуков рассчитал все точно. Постников не удержался, вздрогнул при упоминании имени Чумакова. Заказано, видно, Постникову поминать имя высокого начальства. И все-таки, как ни растерян Игорь Петрович, а надо отдать ему должное, нашелся быстро: - Ну, что вы, Василий Николаевич! Федор Иннокентьевич, можно сказать, деятель! В любой кабинет министерства вхож... и зеленый парень, почт неуч, рядовой экспедитор: "Достать то, приобрести это..." Чувствуете дистанцию? Какая между ними может быть дружба? "Вот именно, - мысленно согласился Стуков. - Не зря этой дружбе все в поселке дивились, и сам я недоумевал. А тем не менее была эта дружба, была. Бабы чесали языки: чудит, мол, Чумаков. То любимчика своего, вусмерть пьяного, на персональной машине Чумакова домой доставят, то требование постройкома о наказании Селянина Чумаков отведет своей властной рукой. А когда погиб Юрий, так Федор Иннокентьевич речь на могиле произнес. Будто заслуженного ветерана труда оплакивал. И как же вы, Игорь Петрович, позабыли, а вот Касаткин помнит, как на вечеринке у Жадовой подымали тост за здоровье Чумакова, а ваша подружка Круглова - о ней вы молчите упорно - предложила выпить за его верного друга - Юрия Селянина. И вы, гражданин Постников, за это чуть не избили ее, а Селянина и вовсе грозились убить..." - И все-таки согласитесь, Игорь Петрович, - сказал Стуков раздумчиво, - товарищ Чумаков оказывал Юрию Селянину знаки особого внимания. А как он убивался о Юрии, как стремился помочь мне в следствии своими советами... - Разве это необъяснимо? - с облегчением улыбнулся Постников, - Федор Иннокентьевич - человек такси большой души. Ему каждый работник - как сын родной. А если говорить о расположении Федора Иннокентьевича к подчиненным, выходит, ко мне у него двойное расположение. Хотя я был совсем зелен, меня он забрал в трест, а о переводе Селянина не было речи. "Яблоков эти события толковал совсем по-другому", - отметил про себя Стуков и сказал согласно: - Да. Вы уехали от нас сразу после похорон Юрия. Вы, вообще-то, знаете, как он погиб? Изумление, проскользнувшее было во взгляде Постникова сменилось настороженностью. Говорил он хотя и спокойно, но паузы между словами затягивались, будто с усилием припоминал давно позабытое: - Кто же не знает об этом? Всей округе известно. После скандала с Матвеевым пьяный Селянин пошел домой, упал на дороге и проломил себе череп... Правда, сначала считали, что на него наехал своей автомашиной пьяный Касаткин. Но вы, Василий Николаевич, проявили бдительность и мастерство, распознали, как все было. Стуков поморщился, но спросил ласково: - А где и с кем напился Касаткин в тот вечер? У Постникова скулы закаменели. И все-таки хватило сил чуть шевельнуть ими в кособокой ухмылке: - Вот уж чего не знаю, того не знаю... Я не был с ним. Стуков всю жизнь исповедовал принцип: даже самый закоренелый преступник - человек. А коли так, имеет право защищаться в единоборстве со следователем, возводить баррикады контраргументов, посылать логические доводы в контратаки. Но заведомой лжи, даже в качестве последней соломинки, Стуков не мог простить никому. В его глазах ложь не только втаптывала в грязь остатки человеческого достоинства, но и глубоко оскорбляла следователя. Коли лжет, значит, далек от мысли о раскаянии и во мне человека не уважает, считает круглым дураком... И сейчас не сдержался Стуков, повысил голос: - Знаете, гражданин Постников! И нам это известно. А вы темните, изворачиваетесь! Четкие скулы Постникова стали вовсе белыми. Нет на его лице ни тени улыбки, и губы еле разжимаются, процеживают слова: - Что за тон, товарищ Стуков? Меня совершенно не касаются пьянки Касаткина. Он ведь не работал у нас в ПМК... И позвольте, почему "гражданин Постников"? Мне кажется, я могу быть полезен вам лишь в качестве свидетеля и не утратил права на общепринятое обращение "товарищ"! Ох, не надо Постникову становится в эту позу. Стуков, разом отринув те добрые чувства, которые пытался пробудить в себе к этому человеку, такому, оказывается, заносчивому и такому неискреннему, холодно проговорил: - Пока свидетель. Но не исключено, что можете стать подозреваемым... Я толкую с вами не ради приятного времяпрепровождения, я выясняю обстоятельства, имеющие непосредственное отношение к смерти Юрия Селянина... Мое постановление о прекращении уголовного дела по факту гибели Селянина отменено... Щеки и подбородок Постникова стали серо-синими. Стуков налил в стакан воды, протянул ему через стол. - Что же это за криминальные обстоятельства? - с трудом выдавил Постников. "Жидок на расправу, Игорь Петрович, - уже от души посочувствовал Стуков. - Мужику не к лицу так размазываться по стенке, даже и виноватому". - Ну, не впадайте в панику, Игорь Петрович. Подозреваемый - еще не обвиняемый. Доказать еще надо подозрения... - Так чем же я привлек ваше внимание? - Тем, что 10 января 1978 года вы, будучи в нетрезвом состоянии, управляли грузовой автомашиной ГАЗ с кузовом, крытым брезентовым тентом, следовали по шоссе, по которому в то же время навстречу вам двигался Юрий Селянин, могли не справиться с управлением автомашиной и совершить наезд на любого пешехода, в том числе и на Селянина... Постникову показалось, будто что-то оборвалось у него внутри и сердце остановилось. - Позвольте, позвольте. Это злое недоразумение. Не в моих правилах ненастной ночью, при плохой видимости гонять на машине да еще, как вы утверждаете, в нетрезвом состоянии. Так что, уверяю вас, явное недоразумение. Стуков тщательно скрывал охватившую его брезгливость: нельзя же так трусливо и неумно врать. Ну, отбивайся, выдвигай правдоподобные версии, но не уподобляйся мальчишке, который с измазанным ртом отпирается, что лазил в банку с вареньем. Василий Николаевич молчал, великодушно давая Постникову возможность собраться с мыслями. А мысли Постникова мешались. Если бы сейчас в кабинете рухнул потолок или с улицы влетела в форточку шаровая молния, Игорь Петрович был бы напуган и потрясен куда меньше. Такого оборота - отмены устраивавшего всех постановления Стукова в областном центре - не мог предвидеть даже Федор Иннокентьевич. Пожалуй, одна только Варя, ни во что не посвященная, предчувствовала такой кошмарный исход. Любящее сердце - вещун... Да еще Лида Круглова давно делала намеки о каком-то краешке их вины, о том, что они могли бы предотвратить гибель Селянина, но не сделали этого... Тогда он отмахнулся от этих намеков. И вот расплата... Собрав остатки своего мужества, Постников решил попытать судьбу и сказал: - Новость действительно ошеломляющая! Помнится, вы, Василий Николаевич, и все кругом были уверены в том, что Селянин - жертва несчастного случая. - Он словно бусы на нитку, нанизывал слово за словом, оттягивал решающий вопрос. И все-таки настало мгновение, когда уже нельзя было не задать этот вопрос: - Только и сейчас не могу я взять в толк: в чем подозревают меня? Пусть смерть Селянина - следствие чьего-то злого умысла. Так ищите убийцу... Но я-то при чем тут, если меня даже не было на этой дороге? Стуков брезгливо поморщился, но сказал сдержанно: - Вы настаиваете, что не проезжали в тот вечер по дороге? - Да. Насколько я помню, так. - Ответ звучал не очень твердо, но Игорь Петрович решил пойти ва-банк. - Может быть, позабыли? - с напускным сочувствием заметил Стуков. - Да-да, переезд в трест. Дела, знаете, заботы, занятость... - Да, да, - понимающе покивал Стуков. - Но есть свидетель, который отлично помнит события того вечера. Вашу машину с брезентовым тентом, которую он ясно видел и которой пользовались в тот день только вы. Видел как раз в тот момент, когда погиб Селянин. И на том месте... Он даже прикинул скорость - километров за восемьдесят вы гнали. Именно недозволенная скорость привлекла внимание этого человека к вашей машине. - Свидетель!.. Яблоков ваш... Яблоков!.. Только и свету в окошке... Все он видел, все он знает. Одно только забывает, что родственник и Селянину и Касаткину. Значит, заинтересованное лицо. - Тут бы Постникову и остановиться. Но он не смог сдержаться и раздраженно продолжал: - И что он мог рассмотреть с крыльца дежурки - это же метров триста до шоссе, да еще в пургу. Снег мело так, что света белого не видно. Он произнес эти слова и сразу же пожалел о них. Но было уже поздно. Капитан Стуков заметил с укором: - Странно как-то у вас получается, Игорь Петрович, нелогично. Поездку свою вы отрицаете, а вот что уличает вас в этой поездке именно Яблоков, вам это доподлинно известно. Еще раз скажу: нелогично и, простите, неумно, Игорь Петрович. Вы же сразу после похорон Селянина отбыли в область, а Яблоков впервые заговорил о вашей поездке через месяц после возвращения из командировки в Хребтовск. И погода в тот вечер вам тоже запомнилась. - Что же тут нелогичного... Погоду помню, потому что жил в тот вечер. А не запомнить его, согласитесь, невозможно. Что касается наветов на меня Яблокова, бывал-то я в Таежногорске за два года не раз, а здесь, простите, только дворовые собаки о яблоковских догадках не брешут... Стуков не без внутреннего смущения припомнил свои споры и ссоры с таким настырным Яблоковым, несколько озадаченно сказал: - В общем-то, вы правы и насчет погоды, и, простите, даже насчет собак... Но все-таки, Игорь Петрович, так сказать, по старой дружбе, я стучусь к вашей совести, ехали ведь вы по шоссе. Так соседствовал вам кто-нибудь в кабине или вы там были один? - Простите, Василий Николаевич, но ваш вопрос мне кажется провокационным. Я настаиваю на том, что вообще не садился в тот вечер за руль, а вы спрашиваете, кто был со мной в кабине? - Да полно вам, Игорь Петрович! - строго урезонил Стуков. - Какие там провокации? Мне, право же, стыдно за вас. Следствие располагает данными, что в тот вечер в доме вашей хорошей знакомой Надежды Гавриловны Жадовой был богатый ужин. В нем принимали участие Пряхин, Касаткин, ваша близкая подруга Лидия Ивановна Круглова и вы собственной персоной. Нам известно, что вы в нетрезвом виде вели автомашину, в кабине которой вместе с вами находилась Круглова. Кстати, Лидия Ивановна вскоре после вашего с Чумаковым переезда в область тоже покинула поселок. Перед самым отъездом она призналась близким ей людям, что сидела с вами в кабине, вы ехали по шоссе мимо ДОЗа. Она дрожала, что вы на скорости перевернете машину. Она видела кого-то на дороге, но не думала, не гадала, что кончится все так трагично. Что виновата она перед Юрием сильно... - Стуков смущенно кашлянул и, не щадя больше перед этим двоедушным человеком своего следовательского самолюбия, признался с невеселой усмешкой: - Собаки об этом, правда, как выражаетесь вы, не брехали, но слушок был среди близких вам с Кругловой лиц. Постникову показалось, что сердце у него оборвалось и рухнуло куда-то далеко вниз. "Лидия успела растрепать свои бредни..." Это печальное открытие лишило Игоря Петровича не только остатка сил, но и дара речи. Он сознавал, что молчать самоубийственно, надо немедленно противопоставить нечто убедительное намекам, да что там намекам - обвинениям Стукова. Но не мог вымолвить ни слова в свою защиту. И тут Стуков неожиданно бросил ему спасательный круг: - Может быть, Круглова перепутала чего-нибудь? Так вот, Игорь Петрович, чтоб у нас с вами тоже не возникло путаницы, вы, пожалуйста, припомните тот вечер, скажем, часиков с шести и до отхода ко сну. Восстановите, с кем общались, что делали, когда и как вернулись домой. Напишите все собственноручно. Думаю, вам это не составит труда. Погоду и ту помните отлично, а прочие подробности, конечно, у нас в памяти. Ночь та для всех памятна. А потому мы для точности спросим об этом совместно с вами Круглову и еще кое-кого... И тогда все станет ясно. Мы оба изрядно устали. Ступайте отдохните, подумайте, а утром, пожалуйста, ко мне. Утро вечера мудренее. Продолжим на свежую голову. 3 Пока Василий Николаевич Стуков, все более досадуя на Постникова, безуспешно пытался разбудить в нем совесть и искренность, в соседней комнате Денис Щербаков встретился с очевидцами событий той ночи. Первым был Владимир Семенович Поляков - водитель машины, которая 10 января 1978 года повезла по домам рабочих вечерней смены ДОЗа. Теперь Поляков был на пенсии, крепко прихварывал. Вошел, с трудом справляясь с одышкой, однако отмахнулся от предложенного Денисом стула и сказал колюче: - Я о ваших правилах, товарищ следователь, кое-что начитался и по телевизору насмотрелся. Знаю, что вопросы задаете только вы, но позвольте и мне задать вам вопрос, поскольку, извиняюсь, гражданская и человеческая совесть прямо-таки скребут мне душу. Повстречал на днях Степана Касаткина, козырем, понимаешь ты, ходит. И права ему на блюдечке поднесли. Так вот, интересуюсь я, товарищ следователь, да и многие затылки чешут: как же получается, где же здесь справедливость!.. - И не без ехидства прищурился на Дениса. - Так что предупреждаю, куда бы вы следствие ни поворачивали, я от своих прежних слов не отступлюсь ни на шаг. Я ведь не как некоторые, у которых в городе Степан, а на селе Селифан. Да еще к тому же собственные домыслы. Я рабочий человек, хотя и пенсионер, и про знак ветерена на своей груди тоже помню. Был я первым свидетелем по этому делу и останусь им. Я не с крыльца ДОЗа шоссейку просматривал. Я самым первым увидел лежавшего на дороге Селянина, и на моих глазах Касаткин его давнул, а после этого из головы Юрия хлынула кровь... Так какой же здесь к лешему несчастный случай?.. Денис, удивляясь легковерности иных обывателей и живучести предрассудков в таких населенных пунктах, как Таежногорск, учтиво сказал: - Все правильно, Владимир Семенович. Селянин лежал на дороге, и Касаткин задел его колесом своей автомашины, и кровь после этого хлынула из головы Юрия... Так вот, чтобы следствие не уклонилось никуда в сторону, расскажите все как было тогда, все по порядку. В ту ночь вы оказались как бы впередсмотрящим... Поляков не без раздражения тем, как ловко и вежливо отвел следователь его вопросы, утвердился на стуле, перевел дух и заговорил: - Был я, значит, в ту ночь в гараже дежурным. Автобуса у нас нет, людей развозим на грузовой с будкой в кузове. В одиннадцать пересменок на заводе, подал я во двор свою карету. Сели в нее люди, и двинулся я к Катиному логу. Там я высаживал Агафью Мохову... Ехать было тяжело, видимости никакой. Тянул я всего километров на сорок. Проехал минуты две - это чуть больше километра от ворот завода, и тут показалось мне, что на дороге что-то чернеет вроде. Я подумал: уж не березу ли ветром своротило? Притормозил, направил фары. Нет, береза на месте, а рядом с ней поперек дороги чернеет не то человек, не то зверь. Остановился я, значит, выскочил из кабины, стучусь к своим пассажирам в будку: ребята, мол, лежит кто-то на дороге. Ну, повыпрыгивали, присмотрелись: человек лежит, прильнул к гравию, как к подушке. Кинулись мы к нему - и тут сзади бортовой ГАЗ с кузовом под тентом. На такой скорости шарахнул что нас всех только ветром обдало, а он - колесом по лежачему. Того беднягу аж вдоль дороги развернуло. Кровь растеклась по шоссе... Добежали мы до него, ахнули - Селянин Юрий. Пульса нет... Поляков с усилием выровнял дыхание, долго молчал, видно, снова был мысленно на той дороге. - Потом я уже узнал, что это Степан Касаткин так его... Только если по правде, то у Касаткина хотя и большая вина, что пьяный гнал километров восемьдесят, а есть хоть маленькое да оправдание. Из-за моей машины не мог он видеть лежавшего Селянина, обогнул он меня правильно, а затормозить уже не поспел, я ведь до Селянина не доехал метров десять... - Выходит, Владимир Семенович, шоферские права Касаткину, правда, не на блюдечке, но вернули не совсем зря, - с усмешкой заметил Денис, - коли, по вашим же словам, не мог он видеть лежавшего Селянина. - Нет! Виноват Степан, и крепко. Нас всех он не мог не видеть. Гнал с такой скоростью, что половина моих пассажиров могла на шоссейке остаться. - Владимир Семенович, то, что могло случиться, но не случ