гостя. Так в нудную районную жизнь Лидии Кругловой ворвался житель ташкентского пригорода Рахманкул Нуретдинов. Он не был сто вторым сыном эмира Бухарского, как в шутку любил говорить о себе. Но имел деньги, не просто большие, а в понимании Лидии - огромные деньги. От торговли ранними овощами, фруктами, самодельным вином, каракулевыми шкурками. О том, что такая коммерция называется спекуляцией и наказывается по закону, ослепленная сладкой жизнью Лидия узнала лишь на суде над Рахманкулом. На суде вместе со словом "спекуляция" часто звучало слово "преступление". "Но какое же это преступление?" - возмущалась Лидия. Отправляясь в Сибирь с ящиками овощей или фруктов, Рахманкул имел справку, что все это выращено его трудами на приусадебном участке. А то, что Рахманкул прикупал на местном рынке еще добрую толику товара, Лидия не брала в расчет. Он возвращался с чемоданчиком денег! Так ведь не грабил же он банк или сберкассу. Цены такие на сибирских рынках устанавливал не Рахманкул. Лидия следом за Рахманкулом повторяла, что сибиряки должны быть благодарны Рахманкулу. Без его дорогой, но очень нужной продукции сибиряки вовсе бы захирели без витаминов. И Лидия готова была вместе с Рахманкулом возносить хвалу аллаху за то, что сибирские потребсоюзы никак не развернутся скупать овощи и фрукты по местным дешевым ценам в среднеазиатских колхозах. Молить аллаха, чтобы многие годы у сибирских деятелей не было надежных овощехранилищ и чтобы поскорее исполнился головокружительный проект обводнения всех земель Средней Азии... Вот дожить бы до такого дня! Сколько под благодатным узбекским солнцем можно будет разбить новых садов, сколько Рахманкул и его предприимчивые дружки выручат денег на сибирских рынках. Как завороженная, слушала Лидия Рахманкула о коране, вековых устоях Востока, священном праве правоверного мусульманина иметь гарем... Но чаще всего о деньгах, о всесилии их. О том, что только человек большого ума, великой настойчивости и беспощадности способен изыскивать источники добывания денег, сколько ему хотелось бы их... Рахманкул и Лидия были убеждены, что о действительных доходах скромного рабочего совхоза знают лишь они. Но однажды, когда Рахманкул пересчитывал выручку, дверь дома бесшумно распахнулась и в зашторенную веранду вошли двое в милицейской форме. Минуло еще несколько месяцев, и Рахманкул по приговору суда на десять лет уехал в очень далекие края, а Лидия осталась одна, без привычных денег. Снова, так сказать, родное Шарапово. В нем показалось Лидии холоднее и глуше, чем прежде. Так называемый отчий дом совсем врос в землю, а праведные речи матери стали еще нуднее: - Снова ты, Лидка, восвояси со стыдом, как с братом... Вовсе стала попрыгуньей-стрекозой. Смотри, как бы и тебе не пришлось плясать на морозце босиком... Ведь заматерела уже... А ни мужа настоящего, ни дитенка. Одна только сладостная жизнь на уме. Лидия морщилась, отмахивалась сердито от материнских нескончаемых нравоучений, а в памяти оживал голос мудрого Рахманкула: "Красивая женщина - драгоценность, а драгоценность нуждается в прекрасной оправе. Прекрасная же оправа - деньги". И снова танцы под пластинки в районной чайной. По старой памяти Лидию навещал районный архитектор. Но прежнего веселья не было. Или это мать своими проповедями спугнула его? А может, потому, что никак не уходит из памяти смуглый человек с хитрыми глазами и неумолимо тают остатки его денег. Районный архитектор, Аркадий Лузгин, отмечал день своего рождения. В числе самых почетных гостей была и Лидия. Уже успели поднять не один тост за здоровье хлебосольного именинника, когда в зал столовой, где совершалось торжество, уверенно и по-хозяйски вошел Федор Иннокентьевич Чумаков. С радостным воплем ринулся из-за стола навстречу высокому гостю виновник торжества. Следом за своим неизменным поклонником устремилась, хотя и не официальная, но всеми молчаливо признанная хозяйкой застолья Лидия. Пока Аркадий трепыхался в медвежьих объятьях рослого, могучего Чумакова, Лидия успела оглядеть и оценить мужские стати известного ей понаслышке Чумакова. Что и говорить, хорош собою был Федор Иннокентьевич. Пожалуй, затмит даже незабвенного Рахманкула. И высок, и дороден, и в плечах размашист, и лицом свеж. А главное - первый в районе хозяйственник. У такого и сила, и власть, и, конечно же, деньги. И когда пришел ее черед быть представленной Чумакову, она взглянула на него своим испытанным взглядом, от которого мужики приходили в великое возбуждение, но сказала с рассчитанной простотой: - Лидия Ивановна, - опустила глаза и добавила вкрадчиво: - Можете, конечно, просто Лида... Но уверенный в себе Чумаков даже бровью не повел, не рассмотрел толком ее, как надеялась на то Лидия. Он прошествовал к столу, решительно отказался от "штрафного" стакана водки и в уважительной тишине, воцарившейся с его появлением, поднял рюмку "за здоровье, процветание и творческие успехи многообещающего нашего зодчего, Аркадия Лузгина". После чего снова облобызал "новорожденного", не спеша сел, не спеша наполнил свою тарелку закусками и стал не спеша жевать, наслаждаясь вкусной едой. Игривый беспредметный разговор за столом с приходом Чумакова незаметно пошел по иному руслу. Заговорили о хозяйственных и торговых неурядицах, о дефицитности многих товаров. Теперь за столом все чаще слышалось укоризненное слово "бесхозяйственность". Федор Иннокентьевич так же с наслаждением ел, не принимал участия в застольном разговоре. Но вот положил на стол нож и вилку, протер салфеткой яркие губы и в воцарившейся сразу тишине сказал, не напрягая голоса, как говорил, наверное, на совещаниях в своем кабинете: - Да, бесхозяйственность есть, только надо самокритично признать, что и мы с вами на местах не всегда активно поддерживаем руководящие органы. Как достичь достатка, тем более изобилия, когда мы с вами, вопреки многочисленным руководящим указаниям, не научились ценить народное добро. - Он отхлебнул боржоми и заговорил печальнее: - Не стану кивать на других, скажу о порученном мне государством хозяйстве. Как известно, наша передвижная механизированная колонна прокладывает линии электропередач напряжением 220 и 500 киловольт. Сооружения громоздкие, сложные. Ведем просеки в непроходимой тайге. Естественно, валим много леса. По-доброму надо бы разделать древесину, вывезти на специализированные предприятия. Да где взять для этого людей и транспорт? И то и другое у нас, как везде, в дефиците. И лежит по обе стороны просеки поваленный лес. Часть его разделываем, а львиная доля гибнет, превращается в труху, кормит разных короедов, заражает окрестную тайгу. - Чумаков низко наклонил над столом массивную голову: не то судьбе тайги соболезновал, не то лицо прятал. - А ведь это - дерево! Сколько в нем всяких полезностей. Лидия вздрогнула: показалось, ленивый и вместе с тем испытующий, как бы вопрошающий о чем-то взгляд, каким обвел компанию Чумаков, чуть задержался на ней. Показалось, Федор Иннокентьевич даже слегка подмигнул ей, как бы приглашая к чему-то... Лидия сидела, прикрыв ладонями разом запылавшие щеки. А перед глазами вдруг потянулись ряды мазанок в кишлаках, куда частенько приходилось наезжать вместе с Рахманкулом. И неизменные сетования за богатыми дастарханами о том, что надо строить и жилища, и кошары, и другие хозяйственные помещения. Незадолго до ареста Рахманкула Лидия услышала такой разговор: - Ты, Рахманкул, настоящий батыр базаров, - похвалил гостя председатель богатого колхоза. - Да только не пора ли тебе кончать с базарами. Бери от нас доверенность, езжай в свою Сибирь, заключи там договора, добывай лес. Полномочия даем неограниченные. В барыше будешь больше, чем от груш и винограда. Прав, тысячу раз прав этот умнейший, хозяйственный Чумаков: там же каждая доска на вес золота... - Вы, Федор Иннокентьевич, согласитесь продать бросовый лес колхозам Средней Азии? - осмелилась Лидия подать голос. - Отчего же нет? Если, конечно, все по закону. Разумеется, необходимо, чтобы у представителя колхозов имелись надлежащие полномочия, чтобы оплата производилась только предварительно и только по чековым книжкам. И главное, чтобы я получил разрешение треста и местных властей на такую операцию. - И в таком случае продадите строевой лес? - совсем осмелела Лидия. - О, нет! Только тонкомер, - решительно отрезал Чумаков. Замолк и сказал раздумчиво: - Хотя, конечно, могут быть обстоятельства... Дружба народов и прочее... Ну, и разрешение опять же... Через неделю Лидия Ивановна была в Ташкенте... ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 1 Все произошло именно так, как рисовала в воображении Лидия Ивановна. Взревел и заглох под окном автомобильный мотор, хлопнула дверца. Лидия Ивановна выглянула в окно... У подъезда стояла "Волга", только опоясана она была не красной, а синей полосой. И на этой полосе четко выделялось слово "милиция". Она покорно побрела к двери, сняла замок с предохранителя. На лестничной площадке загремели тяжелые шаги, кто-то остановился у двери напротив, послышался звонок в соседнюю квартиру, негромкий разговор. Потом раздался звонок у ее двери. Резкий, требовательный, властный. Не промедлив и секунды, Лидия Ивановна с облегчением открыла дверь. На площадке стоял знакомый ей по Шарапово капитан Стуков, еще один милицейский лейтенант и соседи-пенсионеры из квартиры напротив. - Гражданка Круглова? - официально, но больше для порядка спросил Стуков. - Лидия Ивановна? - Да. Круглова Лидия Ивановна, - ответила она. - Ознакомьтесь с постановлением прокурора на обыск в вашей квартире. Прошу добровольно выдать имеющиеся у вас драгоценности, деньги, а также оружие, если оно у вас есть. - Пройдемте в комнату, Василий Николаевич, - убито сказала Лидия Ивановна. - Вот сберегательная книжка. Все, что осталось. И драгоценности есть. Даже с товарными чеками. Все куплено в магазинах "Ювелирторга". Оружие отродясь не держала. Да вы же знаете это, - и как-то по-ребячьи добавила: - дядя Вася... Стуков, тщетно пытаясь скрыть проступавшую в каждом движении неловкость, перелистнул сберегательную книжку, заглянул в коробочки с драгоценностями и сказал дрогнувшим голосом: - Как же это ты, Лидия? - прокашлялся и продолжал: - Конечно, по закону я обязан обращаться только на "вы"... Но ведь ты же наша, шараповская. Отца твоего, Ивана Кузьмича Круглова, я помню. Жили и росли с ним на одной улице, в армию призывались вместе. Я тебя с малых лет знаю. Помню, как ты в клубе со сцены декламировала: "Вы всегда плюете, люди, в тех, кто хочет вам добра..." Стишки этого поэта, который песню еще написал про то, что вальс старый теперь, а кругом этот... - Твист! - машинально добавила Лидия Ивановна. - Во-во, твист, - даже обрадовался Стуков. Чувствовалось, что этот разговор очень нужен капитану для того, чтобы дать выход переполнявшей его горести и бессильному состраданию к этой непутевой, сломавшей свою судьбу женщине. И, продолжая этот разговор, он сказал: - Раньше-то я только прозу признавал, думал, стишки - так, забава, складные слова, и только. А теперь понял: большой в них, в стихах этих, смысл. Лидия Ивановна следила за лейтенантом, который в строгом соответствии с требованиями криминалистики начал по часовой стрелке осмотр ее жилища, сказала: - Да. "Вы всегда плюете, люди, в тех, кто хочет вам добра". - И спросила печально: - Мать-то жива еще? - Неужто тебе и это неведомо! - ахнул Стуков, и лицо его побурело. - Померла Анна Федоровна прошлой зимой. Схоронили ее соседи и Заготзерно, откуда она ушла на пенсию. - И вдруг, озлившись, добавил: - Тебе не давали телеграмму, не знали адреса. Надьке Жадовой ты вот оставила свой адрес, а родной матери - нет... В комнате воцарилась тишина. Только слышались шаги милицейского лейтенанта да приглушенные перешептывания понятых. Но вот Стуков, сидевший у стола напротив хозяйки, сказал укоризненно и вместе с тем соболезнующе: - Эх, Лидия, Лидия. Как же это ты ударилась в такую жизнь? Ведь в каком городе поселилась... Загляденье, сказка! У нас сугробы еще не сошли, а тут пьянеешь от весенних цветов. На базар пришел, глаза слепнут от фруктов. Баба ты красивая, выбрала бы мужа да и жила бы на радость. Растила детишек, а ты... Ведь тридцать шесть уже... - Тридцать пять, - встрепенулась Лидия, но, встретив укоризненный взгляд Стукова, спросила: - А что со мной будет, Василий Николаевич? - Что будет? - строго начал Стуков. - Этапируем в Шарапово, где творила свои художества. Проведем следствие, выявим связи, сообщников. А там суд отмерит по содеянному тобой. - Он вдруг вскинулся на стуле и спросил с хитроватой прищурочкой: - Что же ты не удивляешься ни приезду моему, ни обыску, ни тому, что я тебя конвоировать собрался в родимые твои места. Или знает кошка, чье мясо съела? - Знает, - убито подтвердила Лидия. - То-то, что знаешь, - укоризненно, но не без гордости сказал Стуков. - Я ведь, можно сказать, землю перерыл, а все твои договора, все накладные прочитал своими глазами, подсчитал все купленные тобою кубики. Прямо иллюзионист Кио! Рассчитываешься в Таежногорске за тонкомер, а здесь, я поглядел, - все понастроено из деловой древесины. Теперь твой черед подсчитывать все рублики, которые ты себе в карман положила за эти кубики и своим радетелям раздарила. Учти, кое-кто из них свои подсчеты уже представил нам. Ну, и сама знаешь про чистосердечное признание... Лидия Ивановна прикрыла ладонями разгоревшиеся щеки и сказала, глядя куда-то в себя: - Что же, Василий Николаевич, чем в таком вечном страхе незамужней вдовой дрожать, лучше срок мотать. Да и все, видно, вам все известно... - Да вроде бы знаем кое-чего. Так вот, гражданка Круглова Лидия Ивановна, - уже строго сказал Стуков, когда удалились исполнившие свою миссию понятые. - Обязан я вам официально предъявить обвинение в хищении в особо крупных размерах лесоматериалов с просек Таежногорской ПМК "Электросетьстроя" и в даче взяток должностным лицам. Признаете ли вы себя виновной в этом? Лидия Ивановна набрала в грудь воздух, будто запеть собралась, но сказала очень тихо: - Признаю, Василий Николаевич. Признаю полностью. Куда денешься, но подробно все поясню только в присутствии Чумакова. - Это что еще за фокусы? - заворчал Стуков. - Что же, принуждать не имею права. Обвиняемый - не свидетель, он может вовсе отказаться от дачи показаний... - И стал записывать, повторяя вслух: "Виновной себя признаю полностью, но подробные пояснения о содеянных мною преступлениях дам в присутствии товарища Чумакова Ф. И." - Все еще товарища? - чуть насмешливо спросила Лидия. - А как бы ты думала? Товарищ Чумаков таким товарищам товарищ, что нам с тобой и во сне их увидеть боязно... 2 Василий Николаевич Стуков вошел в кабинет Дениса Щербакова, должно быть, прямо с аэродрома, с дорожным портфелем, не по-здешнему загорелый. Молча порылся в раздутом портфеле, извлек из него румяное яблоко, положил на стол перед Денисом и улыбнулся: - Отведайте, Денис Евгеньевич. Так сказать, гостинец. Подсел к столу, хмуро, но не скрывая удовольствия, посмотрел, как Денис вгрызался в сочное яблоко. Потом, отвечая каким-то своим, видимо, не дававшим ему покоя мыслям, сказал: - Все-таки трудная у нас работа, Денис Евгеньевич, мучительная порой. Правильно вы однажды заметили: молоко надо выдавать нашему брату за вредность производства. - Что, Василий Николаевич, нелегкая выдалась поездка? - Поездка как поездка. Мотался по кишлакам, пролил семь потов под тамошним злым, даже в марте, солнцем. Трудность в другом, Денис Евгеньевич... Есть у нас, в Шарапово, обелиск Вечной славы. На нем фамилии моих однополчан, с которыми хлебал солдатскую и свинцовую кашу. Пятился в активной обороне аж до самой Волги, а потом города брал обратно. Пятьсот фамилий шараповцев, не вернувшихся с фронта. Среди них семеро Стуковых, отец мой, два родных брата, ну, и, значит, четверо более дальних родственников. В этом же списке и сержант Иван Кузьмич Круглов. Вместе с этим Ваньшей Кругловым мы на пересыльном пункте грызли мерзлые концентраты и на фронт ушли с одной маршевой ротой. Дальше уж нас разбросала война. Помню я Ивана Круглова так, что вижу его даже с закрытыми глазами. - Стуков махнул рукой, провел ладонью себе по лицу и сказал глухо: - А теперь вот этапировал я в Шарапово арестованную мною в Ташкенте родную дочь Ивана Круглова, Лидию. Вы человек начитанный, интеллигентный... Вот как вы понимаете? Мне, солдату, службисту, милиционеру легко это?.. - Трудно, Василий Николаевич, очень трудно, - не скрывая волнения, подтвердил Денис. - Тяжкий хлеб у нас с вами. Заместитель прокурора области однажды в минуту откровенности признался, что довелось ему давать санкцию на арест школьного друга, который был уличен в махинациях. А что делать, Василий Николаевич? Еще древние греки утверждали: "Платон мне друг, но истина дороже". А тут ведь - закон!.. А в общем-то, ох, как я понимаю вас, Василий Николаевич. И если так уж трудно, может, мне одному врубаться в эти лесные дебри? Блеклые губы Стукова мгновенно поджались, и голос стал таким, как в самые первые дни их общения: - Не обижайте, Денис Евгеньевич. В предвзятости и кумовстве не повинен... Говорил я вам уже - солдат я и коммунист... И вам верю: вы лишку не отмерите, не возведете напраслину и не пойдете на послабление. Верьте и вы мне. Даже если передо мной дочка однополчанина... - Ну что же, Василий Николаевич, - Денис улыбнулся, - будем считать, что мы с вами полностью объяснились. По-мужски и профессионально. Как я понял вас, Лидия Ивановна Круглова находится в здешней КПЗ. Следовательно, мы с вами не ошиблись в допущениях и в командировке у вас появились веские основания для ее ареста... - Да есть кое-что, - уклончиво ответил Стуков. Потом, не скрывая переполнявшую его гордость, сказал, ровно бы о сущем пустяке: - Семь потов пролил, но обшарил там всю округу. И сам, и вместе с узбекскими ребятами - джигиты они все-таки - пересчитали каждое бревнышко. Двенадцать тысяч кубиков - тютелька в тютельку. Стоят, вернее, лежат в различных постройках. В жилых и хозяйственных. - И все строевой лес? - Почти, но сверх того - около трех тысяч кубометров тонкомер. Для маскировки. А свыше двенадцати тысяч кубиков деловой древесины. Правда, во всех накладных значится только тонкомер. И отпускная цена тонкомера. Провел соответствующие экспертизы - строевой лес. Станция отправления - Таежногорск. Отправительница - Круглова Л. И. Все даты отправления... Денис несколько раз прошелся по комнате, остановился перед Стуковым и сказал: - Спасибо вам, Василий Николаевич. Не случайно мне говорили о вас, как об очень опытном следователе... - Круглова признала себя полностью виновной в хищениях деловой древесины и в даче взяток должностным лицам, но заявила, что подробные показания она даст лишь в присутствии Федора Иннокентьевича Чумакова. - Опять Чумаков! - сказал Денис. - И на какие же размышления это вас наводит, Василий Николаевич? Зачем потребовалась ей очная ставка с Чумаковым? В чем намерена она его изобличить? Ведь не в неверности же собственной жене. Так в чем же? В получении взяток? В попустительстве хищениям леса или еще в каких-то, мягко говоря, неблаговидных поступках?.. - А я думаю, что Чумаков для Кругловой, - сумрачно заметил Стуков, - это уловка, оттяжка времени, может быть, поиск той самой каменной стены, за которой можно получить меньше оплеух. Ведь что бы вы ни говорили, а Чумаков - это Чумаков!.. Денис резко, точно споткнулся, остановился перед Стуковым, заговорил энергично, убеждая себя и выверяя каждое слово: - Сговорились все, что ли, с этаким рабским придыханием: Чумаков! Федор Иннокентьевич!.. Только почему-то при этом забывают, что репутация бывает и дутой, что она не всегда адекватна подлинной сущности человека, что человек способен рисоваться, выказывать себя в выгодном свете, что механизм общественно-привлекательной мимикрии у отдельных глубоко аморальных субъектов доведен до высочайшего совершенства, до артистического блеска. - Все понимаю, - горестно вздохнул Стуков. - И дутый авторитет, и рисовку, и эту шибко ученую мимикрию. Только вот приложить это конкретно к Чумакову... - Трудно, - с усмешкой договорил Денис. - Гипноз имени, психологическая инерция... - Гипноз, инерция... Опять ученые словечки. А я правильно говорю: трудно... И не то трудно, что поверить не могу, будто Чумаков к лесоторговле этой приложил свою вельможную руку... А профессионально говорю: трудно! Нам с вами, дорогой мой самоуверенный и пылкий коллега, трудно будет доказать причастность вышеназванного Чумакова и привлечь его по всей строгости. И у вас, поди-ка, случалось. Доподлинно знаешь, что перед тобой прохиндей и хапуга... Да множество уважаемых и влиятельных товарищей пытаются остановить тебя на всем скаку. Сначала по телефону сожалеют о досадном недоразумении, потом высказывают искреннее недоумение, как это, мол, хороший, заслуженный человек ошибся, попал под влияние, вляпался в неблаговидное дело. Может, оговаривает кто или нажал ты на него и он с испугу берет на себя лишку... А дальше требования: спустить на тормозах, закрыть глаза, мол, конь о четырех ногах и тот спотыкается. А дальше уж без дипломатий: ты, мол, устал, пора тебе на заслуженный отдых... Кружишь-кружишь по этакой спирали и впрямь сомневаться начнешь, убеждать собственную душу, что конь о четырех ногах и тот спотыкается. И в конце концов вручаешь этому хапуге или прохиндею постановление о прекращении уголовного дела за нецелесообразностью привлечения к уголовной ответственности и о применении мер общественного воздействия. Да еще с этакой подленькой улыбкой, за которую самому стыдно до смерти, а вручаешь... Ну ладно, я слаб душой, стар. В этом Шарапово у меня все корни, и кроме Шарапово мне и работать негде... А разве с вами, Денис Евгеньевич, не случалось такого?.. Денис молчал. Стуков со своей житейской правотой, похоже, снова брал верх над ним. Вспомнились тягостные разговоры в разных кабинетах. По молодости лет ему, правда, не предлагали уйти на пенсию, но прозрачно намекнули: не лучше ли попробовать свои силы в качестве адвоката или юрисконсульта. Но у него хватило сил противостоять натиску... - Случалось, - подтвердил Денис. - То-то и есть, что случалось, - печально констатировал Стуков. - Рветесь вы, Денис Евгеньевич, в бой на Чумакова, а, простите меня, ни острого оружия, ни нужных боеприпасов... - И вдруг заговорил, как бы читая по-писаному, должно быть, повел речь о давно продуманном им, взвешенном, во что верил прочно: - Я в свое время проявлял интерес к истории. Ну, к слову сказать, заглядывал и в петровскую табель о рангах. Помните, четырнадцать классов? С четырнадцатого класса до первого, от коллежского регистратора до канцлера, что соответствовало генерал-фельдмаршалу. Мы с вами по этой табели - капитаны - особы девятого класса, то есть титулярные советники, птички-невелички. Песня такая была: "Он был титулярный советник, она генеральская дочь, он скромно в любви объяснился, она прогнала его прочь..." Так вот, по этой же табели Чумаков - его превосходительство, статский генерал... Трест у него, то есть целая дивизия, и ворочает он ежегодно десятками миллионов рублей... Защитников и покровителей у него добрая рота. И давайте пораскинем мозгами, к чему Федору Иннокентьевичу с его достатками и перспективами пускаться в авантюры с какой-то разбитной и не шибко чистоплотной бабенкой?.. - Спасибо вам, Василий Николаевич, - иронично сказал Денис, - за напоминание про табель о рангах, но табель о рангах в октябре семнадцатого года отменен. И перед лицом закона Чумаковы точно такие же граждане, как все в стране. - Он покружил вокруг задумчиво молчавшего Стукова и азартно спросил: - Какие, по вашему, Василий Николаевич, два самых страшных врага человека? - Ну, пьянство, наверное. Жестокость. Глупость. Уже не два, больше получается. Можно и дальше перечислять: эгоизм, бездуховность, суперменство... - И все-таки это, пожалуй, лишь производные от главных причин, разъедающих не столь малое число душ человеческих. Я убежден: два самых опасных врага человека - это властолюбие и корыстолюбие. Они коварно подстерегают нас на пути, как едва присыпанный снежком гололед. Одни осмотрительны, устойчивы на ногах, благополучно преодолеют опасное место. Другие послабее духом и ногами, падают в полный рост и тотчас же впиваются в них микробы этих злых напастей... Достаточно один лишь раз даже не сказать, а только подумать: "Я должен стать превыше всех" или "Я должен иметь больше, чем все". И человек сломан, душа его мертвеет. Он превращается в пройдоху, готового на любую низость, лесть, подлость. Благопристойный гражданин становится мещанином, стяжателем, скрягой... Этой горькой участи, к несчастью, не всегда способны избежать даже потенциально крупные личности. И на свет является беспощадный тиран. Либо же, а такое тоже не исключено, смешной в своих потугах на величие честолюбец... - Все верно, Денис Евгеньевич. Только не верится мне, что Чумаков - богатырь сорока двух лет от роду, видный хозяйственник, отмеченный орденами, искренне уважаемый и далеко не неимущий, продал душу черту, растянулся на этом вашем гололеде. - Я, в отличие от вас, не усматриваю в этом парадокса: как же так, сам Чумаков - и вдруг?.. Боюсь, Василий Николаевич, что это "вдруг" стряслось с ним много раньше, когда он, как сам мне исповедовался, отчетливо осознал цену каждой копейки и понес через жизнь расхожую истину, что в рубле этих копеек - сто. Тогда-то он из чувства уязвленного самолюбия решил жить всем на зависть. То есть поскользнулся на льду корыстолюбия... А дальше... Дальше события развивались в соответствии с неумолимой логикой стяжательства. Корыстолюбие неутолимо. Можно удовлетворить самые обширные и самые изысканные потребности чревоугодия. Но с тем, что касается денег, вещей, степени комфорта, дело куда сложнее. Всегда найдется некто, кто по меркам корыстолюбца живет лучше него. У кого больше денег, больше золотых колец на пальцах, красивей обставлена квартира. И такой субъект способен искренне страдать от своей мнимой ущербности и готов на любое преступление, чтобы превзойти соперника. И предела такому соперничеству нет. Всегда появляется нечто, чего еще нет у тебя. При этом некоторые теряют голову. Мне случалось вести дела расхитителей, у которых было изъято пятьдесят костюмов, сто двадцать пар обуви, которые имели две дачи, три автомашины. Это, конечно, уникумы. Но глядя на них, ломаются души у таких, как Чумаков. Рождаются более мелкие, но не менее опасные хищники... - А причина? - спросил Стуков. - Думаю, что в нашу жизнь вторглось множество привлекательных вещей раньше, чем успели воспитать у людей подлинную культуру потребления, привить им меру истинной ценности вещей в быту человека. Помните у Евтушенко: "Вещи зловещи..."? - И еще, наверное, мещанство, - брезгливо сказал Стуков. - Мещанин питается вещизмом. Вещизм кормится мещанством. 3 Солнце разлеглось на выметенном дочиста мартовскими ветрами небе. Заискрились заплатки льда на стеклах гостиничных окон. Начиналось двадцать первое утро Дениса Щербакова в Шарапово. В коридоре райотдела Дениса поджидал Павел Антонович. - Здравия желаю, - поприветствовал он следователя. - Здравствуйте, Павел Антонович. Рад вас видеть. - Какая там радость, - отмахнулся Селянин, подавая тяжелую, заскорузлую руку. - Я уже позабыл, когда она была, радость. И от меня людям только докука. В кабинете окинул Дениса испытующим взглядом, сказал с уже знакомой ершистостью: - Стало быть, опять зигзагами. По прямой-то, видно, трудненько. Касаткина обелили, теперь, слыхать, и Постников ни при чем. А вы вместо того, чтобы найти виновников смерти Юрия, вдруг лесной торговлей заинтересовались. - Говорят, все в жизни взаимосвязано и переплетено. - Какое там переплетение: бревна эти и смерть моего сына. - А вы от кого узнали, Павел Антонович, про то, что мы вникаем в лесные дела? - От самого авторитетного и знающего человека. - Селянин даже приосанился. - От Федора Иннокентьевича Чумакова. Посетил он меня, не побрезговал. Ладно мы с ним вечер посидели. Он мне и сказал: поскольку государственное следствие лесными делами заинтересовалось, а занимался ими в мехколонне только твой покойный сын, то у него об этих делах какие-нибудь записки остались. Мало ли там что. Пометил себе для памяти мелочь какую или расчеты. Тебе, говорит, они без надобности, ты их можешь выбросить запросто, а для следствия они могут стать документами. Так ты мне их отдай, а я передам следователю, поскольку с ним хорошо знаком. Порылся я у Юрия в столе, в книгах, никаких записок нет. Так и доложил Чумакову. Чумаков вроде бы остался доволен. - Остался доволен и не просил вас молчать о его визите? Не обращался к вам ни с какой просьбой? - Да вроде бы ни с какой. Хотя, постойте... Верно, пробросил: ты, мол, сильно-то, Павел Антонович, не распространяйся о наших с тобой разговорах. Сам знаешь, могут истолковать превратно. Ненароком набросят тень и на Юрия. Поскольку власти, похоже, ищут жуликов. - Что же вы нарушили приказ Чумакова? Разгласили мне ваши секреты? Павел Антонович смутился, но ответил с достоинством: - Про вас он не заикался даже. Я ведь не где-нибудь среди кумушек на базаре. А в нужном месте. И нужному человеку... Я вас, прошу прощения, теперь уже почитаю за своего, поскольку разбираться приехали в причинах гибели Юрия. - Спасибо, если так, Павел Антонович, - тепло сказал Денис. А Селянин, удивляясь своему душевному порыву, а может быть, уже сожалея о нем, заговорил сумрачно: - Век бы мне их не знать, дел этих лесных. Вы человек городской, начитанный, может, посмеетесь надо мной. Да только сызмальства я вырос в понятии, что не бывает никакой торговли на чистом сливочном мюле. Даже присказка такая есть: не обманешь, не продать... Да зачем куда-то далеко залетать. Бывало, Фрося моя вынесет на базарчик к рейсовому автобусу редиску. И трухлявая есть в пучке. Так ведь она отмоет, причешет ее, да так, что купят с лету. Или сальце выложит на прилавок, вывернет его тем боком, в котором мясные прожилки почаще... А потому, если говорить прямо, тянуло меня за душу, что сын мой в дела продажные впутался. Часто его выспрашивал: все ли, мол, у тебя чисто, не имеешь ли от кого навара, потому что выпивать стал частенько. Лес-то, понимаете сами, он кому дрова, кому громадная ценность. А в тайге его все еще прорва. Юрка, бывало, только усмехнется в ответ и разные ученые словечки: ныне, мол, предприимчивость и ловкость в большом государственном почете. Ну, а главное: не бери, мол, в голову, батя, Федор Иннокентьевич самолично каждому бревну ведет счет и с просек наших не спускает глаз. Покуда Федор Иннокентьевич на своей должности, со мной все нормально... Денис признательно думал о том, какое важное, если не сказать сенсационное, сообщение сделал этот простодушный человек. И давая выход неотступно преследовавшей его мысли, спросил: - Помните, вы рассказывали мне, что Юрий увлекался "Спортлото". Видели ли вы когда-нибудь у него карточки "Спортлото"? - Видел. Не раз. Фрося даже выметала из избы ненужные, - и встревожился: - А к чему бы вам это? - Да так, к слову. Известно вам, что ваш сын имел не только крупные сбережения, но еще и приобретал ценные вещи? - Помню, за неделю, до того, как с ним получилось, вернулся он из области и показал мне золотое кольцо с камушками. Купил, говорит, дешево, по случаю. Надену, сказал, его на палец своей невесте. И похвалился, что на кольце мастер в магазине нацарапал мелконькие буковки Т. С., значит, Татьяне Солдатовой. - Павел Антонович, покряхтывая, поднялся, постоял у окна, не то смотрел на тихую улицу, не то прятал навернувшиеся слезы... Потом заговорил медленно, тяжело: - Да, Татьяна Солдатова... Не судьба, значит. А крепко она ему зашла в душу... - Павел Антонович, - чувствуя неловкость за такой разговор, начал виновато Денис. - Могли бы вы показать это кольцо? Павел Антонович отошел от окна, растерянно посмотрел на Дениса: - Так нет у меня этого кольца. - Где же оно? Мне известно, что в свой последний вечер в кафе ваш сын надел это кольцо на палец Солдатовой, а когда она отказалась принять подарок, забрал кольцо и положил к себе во внутренний карман пиджака. - Одежду Юрия, в которой он был в тот вечер, мне выдали наутро в больнице. Точно по описи. Кольца при мертвом Юрии не было. - И вдруг вскинулся от внезапной догадки: - Так, может, за это кольцо и убили моего сына на дороге? Грабеж получается... - А вы могли бы узнать это кольцо? - Как сейчас вижу. Я ведь кроме этого кольца других за всю жизнь не держал в руках. Ну, кольцо, значит, обыкновенное, золотое, блещет. На цветочек похоже. Камушки сверкают сильно. И я говорил: буковки Т. С. И снова Павел Антонович, помрачневший, отрешившийся от следователя, стоял у окна, смотрел на почернелые сугробы и как бы раздумывал вслух: - Шибко подлую роль эта Танька Солдатова сыграла в судьбе Юрия... Я ведь к вам неспроста приехал. Когда Геннадий, старший мой, на похороны Юрия прилетел, привез он с собой последнее письмо Юрия, которое тот за два месяца до своей кончины отправил ему. В этом письме прямо сказано: Татьяна всему горю главная причина. Павел Антонович долго не мог попасть дрожащими пальцами во внутренний карман пиджака. Наконец-то извлек пожелтевший, затертый конверт. Денис взял конверт, начал читать: "Генка, братан, здравствуй! - и вдруг подумал, что он давно занимается историей гибели Юрия Селянина, но вот впервые как бы слышит его самого. - Как там твои сейнеры, траулеры и весь рыболовецкий флот? Не помню уж, сколько футов надо морякам под килем для полного спокойствия, но желаю тебе именно столько, сколько надо. А я, брат, хоть и сухопутный, хоть и от океана черт-те в каком далеке, а сижу на мели. Да так прочно, что никакой кран не отдерет задницу от этой мели. Не подумай, Генка, что бедствую или обижен по службе. Живу денежно и пьяно, но тошно. Живу в авторитете, а вот рта не могу раскрыть. Если тявкну невзначай, такие кедры в здешней тайге повалятся, что аж земля затрясется. Словом, срываться мне отсюда надо по-быстрому, а то как бы меня не заглотнула "зубастая акула". Старикам, сам понимаешь, открыться не могу. А тебе, когда увидимся, выложу все без утайки. Отец все нудит: пора, мол, своим обзаводиться сынком, внуком, значит, Павлу Антоновичу. Я б с радостью. Семья там и прочая прелесть. Да где она, семья эта? Есть тут, правда, одна золотоволосая... И я, тебе честно скажу, готов душу свою прополоскать дочиста и швырнуть к ее ногам, пусть ходит по ней. Только, видно, и в этом я невезучий. Она в сердце и уме держит другого. Так что, Гена, будь благодетелем, шли вызов. Готов там у вас быть, кем скажешь: хоть палубу, как ты говоришь, драить, хоть рыбам обрезать хвосты. Только бы подальше от здешней благодати: "акул", кедров, разборчивых девчонок. И вообще подальше от всех. Твой брат Юрий". ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 1 Капитан Стуков впустил в комнату Круглову, прикрыл за собой дверь и сказал: - Вот, знакомьтесь: капитан Щербаков - старший следователь УВД. И включил магнитофон. Стоявшая перед Денисом женщина была так вызывающе красива и так не к месту элегантно одета, что он только хмыкнул смущенно. В присутствии красивых женщин старший следователь УВД краснел и терялся. А тут еще ситуация, прямо скажем, своеобразная: и высказать свое восхищение нельзя, и глаз отвести невозможно. Лидия Ивановна безошибочным женским чутьем оценила состояние молодого следователя, но сказала сердито: - Мне кажется, в этой комнате не хватает еще одного человека. Я предупреждала Василия Николаевича, что подробно расскажу обо всем только в присутствии Чумакова. Денис стал объяснять, что ее требование пока невыполнимо: очную ставку, по закону, он может устроить лишь после того, как предварительно будут допрошены оба ее участника, то есть она, Круглова, и Чумаков. - Закон, конечно, что нож острый, - со вздохом сказала Круглова. - А я мечтала, как погляжу в бесстыжие глаза товарища Чумакова. Как выложу здесь правду-матку про то, чего простить себе не могу с той ночи, когда погиб Юра Селянин. - Пристукнула кулаком по колену и со слезами выкрикнула: - Не могу!.. Два года ночь ту проклятую позабыть. Пусть мне тоже не поздоровится... Ведь мог Юрий остаться живым. Он же шел навстречу нам. Останови я машину, ухвати Игоря за руку, когда увидела Юрия, и был бы Юрий живой... Денис подал ей стакан с водой и сказал настороженно: - Я не совсем понимаю вас. Вы с Постниковым встретили на дороге Селянина. Каким образом могли вы предотвратить его гибель? - А так вот и могла. Только струсила в ту минуту. Побоялась сводить под одной крышей Игоря Постникова и Юрия Селянина. Постников ведь знал, что на Селянина я, втайне от Юрия, не могла наглядеться... Денис посмотрел на Стукова и заметил, как тот пожал плечами: бабья, мол, благоглупость. - А какая опасность угрожала тогда Селянину? - Страшная, - сказала Круглова твердо. - Останови я машину, был бы жив Юрий. Ведь видела я, видела ясно, что у березы дожидался Юрия злодей. - И не сдержалась, всхлипнула. - Какой еще злодей? - сердито спросил Денис, опасаясь, что и эти слезы, и искренние слова - всего лишь уловка для затяжки следствия, для направления его на ложный, никуда не ведущий путь. И упрекнул: - "Злодей!" Слово-то выбрали какое... - А кто же он еще, как не злодей? Да еще самый лютый. - Звонкий голос Кругловой как бы надломился и звучал вроде бы откуда-то издали, и каждое слово давалось ей с великим трудом. - Да кто же там стоял, в конце концов, у той березы? - не выдержал Стуков. - Бандит, что ли, уголовник какой, вам известный? Может, Кешка Сморчков - тогдатошная гроза здешних мест? В ту пору как раз объявлен был на него всесоюзный розыск... - Нет, не гроза... А гордость и краса здешних мест - Федор Иннокентьевич Чумаков, который, по вашим словам, Василий Николаевич, таким товарищам товарищ, что нам с вами на них и взглянуть боязно. - Как Чумаков?! - разом воскликнули Стуков и Денис. А Василий Николаевич начал увещевать: - А ты, девка, не того, не переложила в тот вечер лишку, не примерещилось тебе? Соображаешь, кого называешь? - Соображаю. Чумаков там был. Это точно. Денис быстро прошелся по комнате, успокаивая себя, спросил настороженно: - Прикажете, Круглова, понимать вас в том смысле, что товарищ, - он нарочито выделил голосом это уважительное слово, - товарищ Чумаков затаился в темноте у березы и дожидался идущего по дороге Юрия Селянина, чтобы лишить его жизни? Почему же вы два года назад не сказали об этом? - Именно так. Чумаков! Затаился и подкарауливал Юрия... - ни секунды не колеблясь, подтвердила Круглова. - А не сказала?.. Так ведь меня никто не допрашивал. Все верили: Юрия задавил Касаткин. Да если бы и спросили, не сказала бы ни словечка. Мы с Чумаковым вр