ной. И как нажмешь на него - струя перца вылетает, как трассирующая очередь. И на пистолет даже похоже. Гена Ревич меня вперед послал. И наткнулся я сразу на часового. Здоровый такой бугай. Схватил меня за шиворот и вопит: - Хальт! Шмуциг кнабе! Руссиш швайн!* (* Стой! Грязный мальчишка! Русская свинья!) Тут я ему и задал перца, выпустил в глаза струю. Гитлеровец автомат выронил, взревел и меня отпустил. Начали офицеры из избы выскакивать. Почему часовой ревет, а пальбы нет? И все - прямо на Гену Ревича. Он их и приканчивал. А трофейное оружие - безоружным бойцам. И только тогда ворвались наши в избу - разгромили штаб. В деревне тревога: фашисты носятся, кто в касках, кто в кальсонах. Не знали они еще тогда про партизанскую войну. Блицкриг по нотам разыгрывали. Наши отошли. А меня в деревне оставили - увидеть, как и что. Наткнулись на меня разъяренные фрицы, схватили. Ну я реветь как заправский пацан. Они по-своему лопочут. Дали мне пинка... Я к своимм пробрался. Так и вооружался помаленьку наш отряд. Пробыл я в нем неполных два годах, пока с регулярной армией не соединились. А потом воевал, как и все. Теперь уже в пехоте, не в авиации. Меня в шутку звали "сыном полка". Бывали такие приставшие к частям мальчуганы. Гены Ревича я больше не видел. Думал: или погиб он где, а если жив остался, то, может быть, Берлин брал. Я до Берлина не дошел. После госпиталя направили меня в тыл, а потом демобилизовали. Кто-то придумал, будто я годы себе прибавил нарочно. Все не верили, что я и впрямь взрослый. Опять мне до смерти обидно было. Отправился я на Смоленщину. Добрался до родной деревни, а там - пепелище. Кое-где печки да трубы торчат. И некому рассказать... Так один я и остался. Пробовал в организации обращаться. Помочь не могут. Предлагают - в детдом, а моим рассказам о партизанщине не верят. Ушел я с родной Смоленщины, поехал в Москву. И посмотрел там Великий Праздник Победы. Толкался я в толпе на Красной площади. Радость вокруг, все обнимаются, целуются. Кто с орденами и медалями - тех качают. А я?.. Я радовался. Мало ли подростков здесь терлось, победу праздновали. Словом, за участника Великой Отечественной войны я не сошел. А счастлив был вместе со всеми". Глава пятая. ТУНДРА "Но в одном месте меня все-таки признали участником Великой Отечественной войны - в Главсевморпути. Там набор производился на далекие полярные станции. Я предъявил свои документы (они в полном порядке!). Сказал, что готов куда угодно, на любые условия. Меня направили в Усть-Кару механиком, потому как научился я кое-чему в армии: при саперах в запасном полку был, потом на походной электростанции работал - все из-за роста. На передовую не направляли, словно там рукопашная велась и при моей малорослости мало пользы будет. Но нет худа без добра. За время войны специальность получил. А в госпитале отлежал - это после бомбежки. Шальной осколок... Плыли мы до Усть-Кары из Архангельска на корабле. Впервые тогда ледяные поля увидел. Вроде степь заснеженная - а плывет! Но это уже в Карском море. А в Баренцевом отчаянно качало. Все в лежку валялись, а я между ними похаживал да посматривал. Волна меня не берет. Усть-Кара. Полярная станция на берегу зеркальной реки, в самом ее устье. Мостки сделаны около заправочных цистерн с горючим. Летающая лодка "Каталина" перед ледовой разведкой залетает заправиться. У мостков пришвартовывалась. Очень мне хотелось на ней полетать, службу в авиачасти припомнить. Но... Начальник станции - тип пренеприятный, грубый. Встретил не так, как полагается встречать людей, с которыми зимовать впереди. И сострил при первых же словах: здесь, мол, не детдом, работать придется и за механика, и за метеоролога. Я ведь всегда намеки болезненно ощущаю. Потому на зимовке ни с кем не сошелся, замкнутым, нелюдимым себя показал. И уже овладела мной "мания самоутверждения", как я теперь оцениваю. Хотелось во что бы то ни стало людям доказать, что не в росте дело. И я стал изобретать. Первой пробой, пожалуй, был тот фунтик с толченым перцем, который я вместо оружия в схватке с вражеским часовым применил. И начал я на полярной станции всякое придумывать. То от флюгера в дом привод сделаю, чтобы, не выходя за порог, определить, откуда и какой ветер дует, то самописцы непредусмотренные на приборы устанавливаю. И недовольство начальства вызвал. Скупердяй отчаянный попрекал меня каждой железкой или проволочкой, которые я для устройств своих брал. Я, конечно, тихий, застенчивый, пока дело до моих выдумок не доходит, а тогда становлюсь резким, ядовитым. "Злобным карлом" меня начальник обозвал после очередной стычки. От обиды сразу после дежурства в тундру я ушел. И показалась тундра застывшим по волшебству морем с рядами округлых холмов-волн. Покрыты они были пушистыми травами. Удивительно, с какой быстротой вырастают они здесь в короткое арктическое лето, украшенные душистыми цветочками. И юркие зверьки размером с крысу безбоязненно шныряют - лемминги, пестренькие, симпатичные... И вдруг не поверил глазам. Деревца или кустика нигде не увидишь, а тут со склона холма-волны заросли кустарника сползают. Движутся, а не колышутся. Но сообразил я, что никакой это не кустарник. За торчащие ветки оленьи рога принял. Стадо оленей сбегало с холма и, нырнув в ложбину, взбиралось на следующий холм. И за ним скрылось. Олени малорослые и рога на бегу параллельно земле держат. Сами скачут, а рога будто плывут. Так животные энергию во время бега берегут: без лишней работы на поднятие рогов при каждом скачке. Из-за холма выехали нарты, запряженные шестеркой оленей - веером. Оленевод правил длинным шестом - хореем. Увидел меня, остановился, с нарт сошел. И не такого я уж малого роста рядом с ним оказался. Разговорились мы со старым Ваумом из рода Пиеттамина Неанга. Душевно пригласил к себе в чум, обещал познакомить с внучкой Марией. Быстроногая, яснолицая, узкоглазая и сразу за душу взяла, едва ее увидел. Подружился я с этими людьми, как ни с кем прежде. Старику трофейный немецкий радиоприемник подарил, который Гечка Ревич после первой операции против немцев мне отдал. Марию стал учить всему, что сам знал. Даже астрономии. В ту пору член-корреспондент Академии наук СССР Гавриил Андрианович Тихон наблюдал вроде бы растения на Марсе, создав науку астроботанику. Этот Марс, красненькую звездочку, я показывал Марии на небосводе. До зимы мы с ней ликбез прошли. На лету все схватывала, ко всему на свете жадная, любопытная. Я и рассказывал ей обо всем, даже о Древнем Риме, о восстании гладиаторов и вожде их Спартаке. Так стал я одним из первых учителей в тундре. Начальник полярной станции злился из-за моей дружбы с оленеводами, говорил, что я заразу на станцию занесу. Пролетело короткое арктическое лето, кончился полярный день, солнце заходить за горизонт стало. Пошли оранжевые зори. Оленеводы собрались перегонять стада на юг, к северным отрогам Урала. Заболел старый Ваум, не мог ехать со всеми. Вроде воспаление легких. Так по радио врач с Диксона определил. Узнал дед, что доктор сказал, и решил здесь, в чуме, зимой помирать. Но Мария не захотела его бросить. Зимний чум сама, как выпал снег, сложила из снежных кирпичей. Собак и немного оленей при себе оставила. Дельной показала себя девушкой, хотя и тихой. Во всем деда слушалась. Подозревал я, однако, что не только из-за деда она здесь осталась... Наши с ней занятия продолжались. На следующий курс "тундрового университета" вроде перешла, а я как бы до "профессора" дослужился. Известно, что на безрыбье и рак - рыба, а без оленей и лемминг - еда! Осенние вьюги принесли и снег и стужу. Зимой наладился я на лыжах к деду с Марией в гости ходить. В тундре пурга разыгралась, носу не высунешь. А мне дома не сидится. Начальник злорадствует: - Вот ведь какой компанейский, скажите на милость! А мы за нелюдима посчитали. Однако выходить в пургу запрещаю! - Старику заряженные аккумуляторы к радиоприемнику отнести надо. От мира они отрезаны. Пурга мне нипочем. Начальник знал, что упрямства во мне вполне на великана хватит, а не то что на "Злого карла". И пошел я, упрямый и неразумный, искать в снежной тундре чум Марии. Из-за летящего снега конца лыж не видно. Ну и заплутал. Ветер со всех сторон дует, а откуда дул, не поймешь. Досадно так погибать. Начальник в Главсевморпуть небось радиограмму даст: "Механик станции погиб из-за своей недисциплинированности и упрямства, нарушив прямой запрет выходить в пургу из дома". А главное - Марии не увижу, не позанимаюсь больше с ней. Но знал я со слов Ваума и Марии, как оленеводы поступают, когда застает их пурга в тундре. И закопался я, как и они, в сугроб и в воображении своем стал снег сгребать, целую гору снега со всей тундры. Мышцы напрягаю, чтобы пот на лбу выступил. Не знаю как, но приняла Мария сигнал от меня, теперь это телепатемой бы назвали. Сердцем приняла. Запрягла собак и помчалась мне навстречу. Собаки почуяли меня в сугробе. Нашли. Я обессилел совсем, полтундры снега мысленно перебросал, и все согреться не могу. Она меня откопала и отогрела. Отогрела в своем чуме. Отпаивала горячим чаем и жиром, согревала теплом своего тела. В один спальный мешок вместе с ней пришлось забраться. Стыдился, конечно, но сил не было сопротивляться. И признаться, не только сил, но и охоты противиться... А дед Ваум что-то там колдовал над огнем, кашлял и бормотал заклинания. Мария шепнула, что он обряд тундры совершает, чтобы нам с ней теперь вместе жить. Вместе, вместе! Я тоже так решил. И она согласилась. На собачьей упряжке поехали мы с Марией к полярной станции. Начальник встретил на крыльце хмуро. Узнал про наше решение и про спальный мешок и велел расписаться в амбарной книге, где учет продуктам вел и каждую подстреленную куропатку приходовал. И появилась там запись о женитьбе Алексея Толстовцева на Марии Евсюгиной из рода Пиеттамина Неанга. - Жениться-то женились, скажите на милость! - усмехнулся он. - Только жить вам здесь вместе не придется. У меня штат укомплектован и продуктов в обрез. Бездушный был человек. Я ему говорил, что Мария оленей сюда приведет и он их в свою амбарную книгу заприходует, но он и слышать ничего не желал: - Олени, олени, скажите на милость! А муки для хлеба у нее нет? Вот то-то! Но пришлось ему, как радисту, отправить мою радиограмму начальнику Управления полярных станций, Герою Советского Союза Эрнесту Теодоровичу Кренкелю. Просил я перебросить "как бы поскорее" механика Алексея Толстовцева и его жену Марию (поваром) на любую полярную зимовку, куда угодно, хоть на Марс. Так и написал: "Хоть на Марс!" Вспомнил, как Марии про марсианские каналы и воображаемые на Марсе растения рассказывал. Кренкель был человек чуткий и шутливый. Мне потом привелось с ним повстречаться. Получил мой начальник от него радиограмму, что отправляет чету Толстовцевых на Марс зимовать, как только к берегам архипелага Франца Иосифа корабли пробиться смогут". Глава шестая. УЛИЦА ХИБАРОК Вскоре после посещения Алжира Николай Алексеевич Анисимов, о котором уже говорили как о "враге голода", побывал в Индии, еще не обретшей тогда независимость. Его поразили официальные данные англичан о стране, страдавшей под их владычеством. Так, в период с 1800 по 1825 год, за пять голодных лет, в стране умерли от голода миллион человек! Миллион трупов! Это надо было представить и содрогнуться. В следующую четверть века за два неурожайных года умерли четыреста тысяч человек. Если разобраться, то за каждый голодный год даже больше, чем в предыдущие годы. В следующую же четверть "золотого века" английского колониализма драгоценности короны королевы Виктории пополнились легендарным бриллиантом "Кох-и-нур" в 100 каратов, отнятым у последнего правителя покоренного Пенджаба. А за шесть "голодовок" в это время погибли пять миллионов человек! В последнюю же четверть девятнадцатого века число голодных жертв "благополучной викторианской эпохи" возросло до баснословной цифры в 26 миллионов человек, что равно населению средней европейской страны. Еще хуже стало в Индии в двадцатом веке, когда бедственное положение голодающей страны бесстыдно использовалось колонизаторами. Не слишком многим отличалось положение населения в соседней с Индией стране-великане, в Китае. Так, например, в 1927 году, по официальным данным, там голодали девять миллионов человек, в 1929 году - уже 37 миллионов, а в 1931 году - 70 миллионов человек. В царской России голод называли "народной болезнью". Ежегодно насчитывалось "неблагополучных губерний" от шести до шестидесяти. И положение в них было таким же, как в памятный для Коли год несчастья на Волге. Но голод не только сам по себе уносил миллионы жизней. Он способствовал появлению опустошительных эпидемий, косивших людей с подорванным здоровьем. Николай Алексеевич Анисимов, уже став академиком, убедился, что это вовсе не беда недавнего прошлого. Почти половина человечества недоедает в наши дни. Дефицит белка составляет 20 миллионов тонн! Если получать его только от скота, то не хватит миллиарда голов, которых просто нечем прокормить на земле. Никогда не забыть Анисимову голодающих в Латинской Америке. Местные ученые отговаривали советского академика от, посещения "грязных кварталов", где жила беднота. Но он все-таки пошел туда, где ютились люди, не имевшие ни заработка, ни даже пособия по безработице. (Были и такие!) Первым ощущением академика был смрад, шедший отовсюду. Босоногие, углеглазые и чумазые ребятишки бежали по пыли за богатым господином, каким представлялся им Анисимов, и тянули к нему худенькие ручонки. В пыли копошились пузатые дети с тонкими шеями и непомерно большими качающимися головами. Анисимов знал, отчего они так выглядят. Он уже раздал всю мелочь, какая была в его карманах. Сквозь проем, заменявший отсутствующую дверь в сбитую из всякого хлама хижину, виднелось жалкое жилище голодающих бедняков. Страна не страдала от засухи, леса не полыхали пожарами, на растрескавшейся земле не росла щетина. Напротив, природа здесь была с виду невообразимо щедрой. Но люди голодали. Они голодали потому, что не получали непосредственно от природы ее даров, а должны были покупать их у тех, кто ими владел. А покупать не на что, ибо никто не мог предоставить им работы. Один из несчастных, изможденный, унылый, ко всему безразличный, поникшим комком сидел у порога в свое убогое жилище и пустыми глазами без всякой надежды смотрел на Анисимова. Николай Алексеевич, с его способностями к языкам, умел объясняться по-испански. Он присел рядом с голодающим на фанерную ступеньку и казался по сравнению с ним седым великаном. - Добрый день, сеньор. - Добрый день, почтенный гранд, - отозвался голодающий. - Я хотел бы расспросить вас о вашей семье. - Чего ж расспрашивать? Вчера схоронили сынишку. Да завтра родится новый. Жена на последнем месяце ходит. Вот ртов столько же и останется. - Отчего же он умер? - Господь так пожелал. Остальных шестерых не прибрал, а этого взял к себе. - Может быть, ребенок недоедал? - Все недоедают, добрый сеньор. Нет таких у нас, которые не недоедают. Сытый человек - это недобрый человек. Добрый всегда голодает. Если вы добрый, я бы вам предложил перекусить, да не знаю, найдется ли у жены. - Вы работаете где-нибудь? - Редко. Очень редко когда работаю. Анисимов посмотрел на вздутые жилы на высохших руках. - Кем вы работаете? - Как придется, сеньор. Могу делать все, что угодно. - И вы все умеете? - Нет, почему же? Я ничего не умею. В этом моя беда. Если бы я умел, было бы легче, но и обиднее, сеньор. Обиднее не иметь работы, если что-то умеешь. - И вы не получаете пособия? - Я не член профсоюза. А если бы им стал, то, спаси святая дева, вылетел бы отсюда, вы уж мне поверьте. Никто не позволил бы мне жить в этой вонючей яме со своими отпрысками. А жить надо!.. - Что же вы едите, сеньор? - Что придется, что придется. Часто - ничего. - А если вам предложить искусственную пищу? - Искусственную? А какая она? Если лучше коры деревьев, которую мы обгладываем, то можно и ее. Голод - лучшая реклама даже для любой завали, пусть и искусственной. - Но искусственная пища не уступает естественной. - Не пробовал, не пробовал. Но попробовать всегда готов. Вы не коммивояжер, сеньор? Может быть, у вас найдется кое-что из этой искусственной пищи? Только в долг. Идет? - Я не решался предложить вам. Но, если вы не против, то вот несколько коробочек. Бесплатно. - Консервы? - Пустые глаза собеседника загорелись. - Нет, не консервы, просто лабораторная упаковка уже приготовленной пищи. Здесь вот баранина, здесь жареная картошка. Вы можете разогреть ее прямо в банках. - Бесплатно? Так что же вы молчали, сеньор? Бог да воздаст вам за вашу доброту. Оказывается, и среди сытых есть добрые души. Но все равно мы пир устроим с вами вместе. Мария, - закричал он, - благодари пресвятую деву, разводи огонь! Есть еда! Сидели за фанерным ящиком, заменявшим стол. Вкусно пахло, аромат плыл по всей улице, и проходившие удивленно останавливались, завистливо заглядывая в дверной проем. Ребятишки тряслись от жадности, хватая свои куски. Их угольные глаза разгорелись. И грязные ручонки тянулись к Марии, раскладывавшей яства на обрывки газет, заменявшие тарелки. Хозяин блаженно щурился, пережевывая ароматный кусок. - Уверяю вас, сеньор, - говорил академик Анисимов. - Это не баранина, хотя на вкус и запах кажется такой. И вовсе не картошка. - Будет вам смеяться над бедными людьми, добрый сеньор! Или вы думаете, что мы забыли, как пахнет баранина и жареная картошка? Клянусь всеми святыми, года три назад мы ели их. Анисимов кивнул. Он посмотрел на жену хозяина хибарки. Она ела, и слезы текли по ее ввалившимся щекам из потухших черных глаз. Дети чавкали, повизгивая от восторга. Анисимов тяжело вздохнул. Глава седьмая. ВЕЧНЫЙ ГОРОД Инженер Юрий Сергеевич Мелхов вышел в Риме из знаменитого стеклобетонного вокзала, и шум, грохот, итальянская речь, подобно горной лавине, обрушились на него. Он жадно оглядывался вокруг. Он так мечтал об этой минуте. Его случайный спутник, американский журналист Генри Смит, узнав, что у командированного на химический комбинат под Римом русского есть свободный день, вызвался быть его чичероне. Еще в поезде он восхитился Юрием Сергеевичем, как он выразился, "импозантным европейцем", даже принял его за англичанина - безукоризненная английская речь и умение элегантно одеваться. Юрий Сергеевич знал за собой эти качества, но не подозревал, что может произвести за рубежом такое впечатление. Рослый, видный, он действительно умел держаться "с прирожденным, достоинством", и жена его Аэлита еще со студенческих лет считала его красавцем. Осторожность никогда не покидала Юрия Сергеевича, и он присматривался к новому знакомому, решив про себя, что готов поиграть с ним в предложенную игру. Добровольный гид, увлекая за собой русского инженера, тараторил: - Вот он, Вечный город, город тысячелетних парадоксов. Смотрите, одна теснота на улицах чего стоит! Прямо перед ними столкнулись две автомашины, помяв крылья. Их владельцы, темпераментные итальянцы, обычно так шумно разговаривающие, теперь лишь обменялись визитными карточками. - Бизнес! - глубокомысленно заметил Смит. - Берегут время. Около витрины модного магазина с восковыми улыбками манекенов американец указал на яму археологических раскопок напротив: - Внизу каменные плиты, исхоженные матронами. Были ли среди них вот такие же хорошенькие мордашки? - И он подмигнул витрине. Новые знакомые бродили по городу два часа, Смит показывал фонтаны: - Для итальянцев открытие каждого фонтана не только праздник, но и бизнес, завидное зрелище для туристов. А туризм - индустрия! И чичероне тащил Мелхова дальше по душным от автомобильных газов улицам. - А вот и древний водопровод! - воскликнул он перед каменными виадуками, странно выглядевшими на фоне стеклобетонных зданий. - Сработанный рабами Рима, - отозвался Мелхов. - Браво! Так сказал Маяковский. Юрий Сергеевич покосился на спутника, а тот продолжал: - Вот выучусь как следует русскому языку и приеду к вам в Россию корреспондентом своей газеты. Тогда вы покажете мне Москву. Как это у вас говорится: "Долг платежом прекрасен"? - Не совсем так, но вроде, - усмехнулся Мелхов и подумал: "Видно, не зря прилип этот американец, на связь в Москве рассчитывает". Они дошли до Ватикана, этого отгороженного древней стеной самостоятельного "государства попов" в центре итальянской столицы. Смит по-хозяйски показывал опереточно наряженных стражников, охранявших вход в город святого престола. Их средневековые двухцветные камзолы походили на шутовское одеяние скоморохов, но привлекали внимание туристов, плативших валютой за любопытство, охотно Ватиканом удовлетворяемое. Посещение музеев Ватикана с фресками Микеланджело перенесли на другой день, а сейчас зашли в величественный собор св. Петра, где на полу начерчены размеры всех крупнейших церквей мира, которые могли бы поместиться внутри этого храма. Смит даже отыскал отметку величины Исаакиевского собора в Ленинграде. Им повезло. "Нельзя побывать в Риме и не видеть римского папу". Совершалась какая-то церемония, и перед наполнявшей собор толпой вынесли в кресле старичка. Служитель в рясе поднес микрофон, и папа заговорил по-итальянски. - Наплевать, что не понимаем, - шепнул Смит. - Важно, что мы его слышали. Но нам пора! И американец потащил Мелхова смотреть римский форум. С почтением разглядывал Юрий Сергеевич тесно поставленные, частью обломанные колонны. "Здесь когда-то толпились люди в тогах и решали судьбы мира". Он сказал об этом Смиту. Тот обрадовался: - Мы побываем на другом форуме, где люди не столько определяют судьбы мира, сколько пекутся о них... Этот форум оказался конференцией ООН по вопросам продовольствия. Проходил он не среди тесных колонн, а в огромном современном зале с потолком, напоминавшим стеганое одеяло, за которым скрывалось хитрое акустическое устройство. Однако оценивать его не требовалось, так как Смиту, предъявившему корреспондентскую карточку, и сопровождавшему его Мелхову выдали при входе по радиоприемничку с наушниками. Поставив стрелку на шкале против определенной цифры, можно слышать выступающего на знакомом языке. Передачи принимались из кабин переводчиков. Когда устроились в ложе прессы, на трибуну поднялся английский профессор Смайльс, демограф и футуролог. Суховатый, седоусый, аристократичный, воплощенная респектабельность. Мелхов мысленно поставил себя рядом с ним, взяв его за образец. - Мне кажется весьма значительным, что в Вечном городе решаются "вечные проблемы". Нет лишь уверенности в вечности. Я далек от мысли упрекать мужчин и женщин, моих современников, тем более что у меня самого трое детей и мы с женой еще полны жизненных сил, но я искренне сожалею, что слишком много семей как бы подражают мне и тем самым приближают человечество к демографическому взрыву. Мелхов, слушая оратора по-английски, ради любопытства включил русский перевод и ужаснулся: смысл речей беспардонно искажался. Надо думать, что основные доклады здесь заранее переведены. Впрочем, не мешало бы ввести международный язык: эсперанто или латынь. Англичанин продолжал свою учтивую речь, смысл которой сводился к тому, что безрассудно размножающееся человечество без войн и былых болезней ныне увеличивается вдвое не за тысячу лет, как прежде, а за тридцать семь лет. - Нет средств предотвратить цунами, - патетически заканчивал мистер Смайльс, - цунами, которое обрушится на нашу грешную Землю. Я сожалею, но приходится радоваться хоть тому, что мы живем в этом веке, а не через тысячу лет, и все еще плывем среди звезд на перегруженном корабле "Земля". - И, поклонившись, он оставил трибуну. В следующих выступлениях было меньше учтивости, риторических перлов, но больше убийственных цифр. Во всем мире дефицит белка в год - 5х10 в 15 степени калорий.* Каждому человеку в день надо 3000 калорий. Значит, питанием не обеспечено по меньшей мере 1,8 миллиарда человек, то есть половина человечества. (* Все приводимые цифры заимствованы из официальных материалов продовольственной конференции ООН в Риме 5-16 ноября 1974 года.) Положение с зерном удручающее. Резервные запасы пшеницы во всем мире уменьшились к 1974 году с 49 до 39 миллионов тонн. Последующие засухи и недороды еще больше ухудшили положение. Не лучше и с мясом. Когда нет зерна, скот кормить нечем, и его забивают. Тогда появляется избыток мяса, как, например, в Западной Европе. Но потом цена на этот продукт подскакивает, и он становится недоступным. Попытки увеличить засеваемые зерном площади завершились приростом всего лишь в 0,7 процента, но это достижение сводится на нет капризами природы в других районах: засухами или проливными дождями, ураганами или наводнениями. Климатологи объявили, что "наша планета вступила в период растущего непостоянства и резких аномалий в погоде". Говорили о мировой торговле зерном, как о панацее от всех бед, но оказалось, что Индия и Китай, составляя 36 процентов населения земного шара, получали лишь 9 процентов проданного зерна. На трибуну поднялась модно одетая энергичная дама в темных очках и обличающим тоном заговорила о детях: - Нет большего ужаса, чем тот, который я испытала, встречая детей, ослепших из-за нехватки витамина А. Казалось бы, нет ничего проще выращивания моркови, и вместе с тем на одном только Дальнем Востоке, исключая Советский Союз, из-за недостатка витамина А слепнут сто тысяч детей ежегодно. Я видела этих несчастных, и мне страшно представить себе, что за десять лет их наберется достаточно для заселения миллионного города слепых! - Дама жадно выпила стакан воды. - А детская смертность? В развивающихся странах она в десять с лишним раз превысила смертность в развитых. Так не за благо ли надо считать, что программа искусственного ограничения рождаемости дала результат. Там, где ее применяли, 2,2 миллиона детей не появилось на свет. Оратора прервал возглас кардинала Марителли: - Анафема всем! Проклятье небес! Да низринется дьявол оттуда! Возмущенная дама в знак протеста покинула трибуну, но на деле уступила свое место кардиналу. - Что слышал я? Кровь стынет в жилах от слов, произнесенных здесь, в городе первых христиан! Чем гордиться? Убийством, которое якобы предотвращает будущую смерть? Каждое живое существо имеет право не только жить, но и начать жить! Никакое ограничение рождаемости недопустимо, оно проклято святой церковью! Кардинал Марителли метал молнии, его глаза горели, словно в них пламенем отражалась кардинальская мантия. Его длинное лицо с неистовым взглядом пророка просилось на полотно. Но рецептов, как выйти человечеству из тупика, он не знал. Кардинала сменил на трибуне довольно прозаический профессор Мирер, американский специалист по сельскому хозяйству, экономист и демограф - благообразный, сытый джентльмен со сверкающей лысиной, золотыми очками и тонким носом. Он видел выход лишь в полном пересмотре технологии сельского хозяйства, приведя в пример удачливых американских фермеров. В мире, который, по его утверждению, кормят Америка, Канада и Австралия, все определяется спросом и предложением. Цены, цены! Вот показатель нашего хозяйства на земном шаре, закончил он. Председательствующий объявил, что следующим выступит советский академик Николай Анисимов. Юрий Сергеевич учился по учебникам Анисимова, но никогда не видел этого прославленного химика и обрадовался, что услышит его. Не меньший интерес к речи Анисимова проявил и Генри Смит, впрочем, как и все сидящие в зале. Советский ученый сказал, что уверен в возможности выйти из тупика, который, по словам выступавших, якобы грозит человечеству. И этот выход - в использовании так называемой "искусственной пищи", в создании мировой пищевой индустрии. Она может прийти на помощь тем странам, где в отличие от его страны с развитым сельским хозяйством не производится пищевых продуктов в достаточном количестве. Хотя резерв, страхующий сельских тружеников от погодных капризов, был бы полезен повсюду. Глава восьмая. УРОК ЖУРНАЛИСТИКИ Заседание конференции закончилось, но Генри Смит не отпускал русского инженера, который, оказывается, сам писал в газеты. - Слушайте, парень! - фамильярно хлопнул он его по плечу. - Если мы коллеги, то я заинтересован в вашей дружбе. - Мелхов и бровью не повел, предоставляя американцу раскрыться. - Но и вы должны быть заинтересованы в ней. Поэтому я дам вам сегодня урок журналистской техники. О'кэй? Смит был так настойчив, что Мелхов уступил. Оказалось, что "урок" состоится в одном из шикарных ресторанов, куда Мелхов один не решился бы заглянуть. А Смит был там своим человеком. Величественный метрдотель, умевший показать, что соткан из одних улыбок, подобострастно проводил их через огромный зал с запахом первоклассных кушаний, ароматом дорогих сигар, тонких духов и приглушенным шепотом. Бесшумные лакеи в белых куртках с черными галстуками-бабочкой проносили подносы, ведра с замороженным шампанским, отодвигали стулья, разливали вино по бокалам и с артистическим изяществом раскладывали заказанные яства по тарелкам. Столик для мистера Смита оказался в уютной нише, отделенной от зала стеклянной перегородкой с изображением богини, выходящей из пены. Смит что-то шепнул метрдотелю, и тот понимающе кивнул. Через несколько минут он так же проводил в нишу за стеклянной перегородкой напротив двух важных особ, в которых Юрий Сергеевич узнал выступавших сегодня на конференции ученых. Метрдотель с видом полководца перед боем сам принимал заказ, а Мелхов и Смит каким-то чудом слышали каждое его слово. Впрочем, чудес здесь не было, если не считать извлеченный американцем из портфеля аппарат, установленный на столике. Очевидно, он улавливал колебания стеклянной перегородки в нише напротив, усиливал их и превращал в звуки. - Бифштекс синьору? О сэр! - слышался голос метрдотеля. - У нас, как в Англии, процветает культ бифштексов, поверьте мне, джентльмены! Итальянская кухня - это для мелких туристов. Прикажете с кровью? Ничего не придает мясу такой естественности, как вкус крови. И соответственное вино. Вы разрешите по моему выбору? - Ну, если мистеру Смайльсу бифштекс, то мне ростбиф, - вступил другой голос. - Только не засушите. И пожалуйста, не из мороженого мяса. А то у нас пока замороженное мясо доставят с чикагских боен в Нью-Йорк, оно теряет весь смак, некую свою неповторимую прелесть. - О, как верно говорит синьор профессор! - восхитился метрдотель. - Я боюсь проронить хоть одно ваше слово! - Вам в Риме такого не понять. Не так ли, Смайльс? - Мне не хотелось бы, мистер Мирер, усомниться в этом, тем более что в Лондоне с мороженым мясом имеют мало дела. - Вот видите! Кстати, Смайльс, ваша речь на конференции мне показалась впечатляющей. Цунами из человеческих тел! Здорово сказано! - Мне очень приятно узнать это из столь авторитетных уст. Хотелось бы верить, что некоторые высказанные мной мысли пойдут на пользу человечеству. - Чепуха, проф! Никто нас не послушает, не перестанет размножаться. Впрочем, как и вы сами. На нашу людскую братию узду не наденешь, как на католических священников. - Я согрешил бы перед богом, если бы сказал, что не боюсь этого. - Вот видите! А ростбиф здесь недурен. Должно быть, бойни у них рядом, под Римом. Мясо парное. - Едва ли я ошибусь, если соглашусь с вами, поскольку вкус крови у бифштекса таков, словно пьешь ее у только что зарезанного теленка. - Не пробовал, но доверяю вам. И всех этих доступных каждому свободному человеку удовольствий задумал лишить нас своим планом спасения человечества ученый-коммунист из России! Ха! Я не новичок. Знаю, что такое искусственная пища. У нас в Штатах ее делают из сои. Но... Из нефти! Всем! Простите! Тьфу!.. - Я тоже знаком с достижениями в этой области. Но мне кажется, что они нуждаются в основательной научной проверке. - Проверка никогда в науке не мешает. Но стоит вдуматься в эту "белковую утопию", которая нам преподнесена. Что, если в самом деле маленькие лабораторные достижения распространить на весь мир? Это же "белковая бомба"! - "Белковая бомба"? - изумился англичанин. - Она много опаснее ядерной. Позвольте налить вам, проф? Отменный коньяк. Курите сигары. Гаванские. От контрабандистов. С этой Кубой никак не наладить иной торговли. - Опаснее ядерной? Я следил за исканиями химиков, читал литературу, но такой поворот мысли для меня полная неожиданность. Вы заинтриговали меня, сэр. - Интриги, именно интриги! Вы правильно вспомнили это слово. Мы с вами образованные люди и должны видеть дальше собственного носа. Если из лаборатории выпускают джинна и он распространяет свое влияние по всему миру, то... Разве это не дьявольский план подрыва мировой экономики? - Вы так думаете? - Я экономист. И прихожу к научному выводу. Я не химик. Я не обязан знать, как они это делают. Но я анализирую социальные явления и знаю, к чему это приведет! Они не остановятся перед тем, чтобы лишить нас рычагов стабилизации и гуманизма. - Вы имеете в виду экспортируемое США, Канадой и Австралией зерно? - Еще по одной! У нас с вами общие идеалы. Всякой лошади нужна узда. В наше время в глобальном масштабе такой уздой была пшеница. А он хочет пустить по миру всех фермеров Американского континента, разводя в своих чертовых колбах нефтяные выродки. И ему потребуется, как он сказал, для того чтобы накормить весь мир, всего пятьдесят тысяч тонн нефти! Смехотворная цифра! В морях танкеры больше разливают при перевозках. А теперь найден способ превращать нефть в белки! Это ли не "белковая бомба"? - Мне не хотелось бы выглядеть ретроградом, но я предвижу возражения медиков. Что порождено нефтью - канцерогенно. - Здорово сказано, старина! Привить всему человечеству рак, и оно вымрет. О'кэй! Вот вам и решение демографической проблемы! Но мы встанем ему поперек дороги, не так ли, проф? - Возможно, ему и удастся ввести в заблуждение кое-кого, но мне кажется, не тех, кто тверд в своих убеждениях, кто привержен вековым традициям. - Мы хорошо пообедали, приятель! Выпьем последнюю рюмку за процветание человечества. И маститые ученые, грозившие миру гибелью, очевидно, выпили теперь за его процветание. - Ну, мистер Мелхов, - прошептал Генри Смит, вставая из-за стола и одергивая свой клетчатый костюм. - Нам не просто повезло, когда мы слушали папу римского. Считайте, что сейчас мы, как репортеры, вытащили выигрышный билет. И я покажу вам, как надо получать по нему. Аппарат я оставляю, и вы все услышите, пейте кофе. И было бы неплохо кое-что записать. Потом сочтемся. И он решительно направился через зал к столику двух профессоров, скрытому за стеклянной перегородкой, напоминающей витраж. Мелхов растерялся, не зная, как вести себя. Хотел было демонстративно уйти, но, поразмыслив, остался на месте. Заказал кофе. - Это у вас здорово получилось, джентльмены! С "белковой бомбой", - услышал Мелхов голос Смита. - Будь я проклят, здорово получилось. Наш почтенный шеф-редактор запоет псалмы от восхищения. Он высоко блюдет мораль и набил руку на поисках коммунистических "бомб" всякого рода. Мы с вами поладим, о'кэй? - Простите, сэр. Возможно, я ошибусь, но мне кажется, что ни я, ни мой глубокоуважаемый коллега профессор Мирер не беседовали с вами ни о каких "белковых бомбах". Мы впервые видим вас. - Зато я не впервые! Я знаю, на кого смотреть, не правда ли? Да, мне вы пока о "белковой бомбе" не говорили, но... разве вы ничего не говорили о ней? - с хитрецой спросил Смит. - Как мне кажется, вы не могли нас слышать. - Пустое, проф! В ваше время мир прослушивается вдоль и поперек. И стоит это не так уж дорого... в оборудованных местах. - Вы подслушивали нашу беседу? - Вопрос американского ученого прозвучал вполне деловито. - Свобода слова, джентльмены, заключается не только в том, чтобы произносить любые фразы, но и чтобы слышать их. Не правда ли? Юрий Сергеевич расслышал: кто-то откашливается. - Во всяком случае, я хочу перевести столь интересную беседу, которую вы вели между собой, на рельсы интервью. Разве не стоит? - Мы не против прессы, - проворчал Мирер. - Вот и отлично. О'кэй! Что вы говорили до сих пор, нам известно. - И Генри Смит постучал по столику. Мелхов видел проходившего мимо метрдотеля. Тот по-прежнему был соткан из улыбок, но старался не смотреть на ниши. - Чего вы хотите? - послышался голос Мирера. - Пустое. Ваше мнение по поводу одного проекта: как человечеству, слишком усердно размножающемуся, справиться со своей похотью и всемирным потопом из человеческих тел? - Построить Ноев ковчег, как сделал библейский Ной, и бежать с Земли? - спросил Мирер. - Не пойдет. В космосе нет пока звезды обетованной. Дело в другом, джентльмены. Все очень просто. Надо ввести налог ООН, одинаковый для всех стран и народов. Тысячу доларов, а хотите и больше, за каждого третьего ребенка. - Я готов заплатить, - солидно вставил свое слово англичанин. - Вы заплатите, проф, я, пожалуй, тоже смогу заплатить, но... миленькие черненькие и желтенькие папаши и мамаши могут и не собрать требуемой суммы. А если ввести еще премию за бездетность? Ха! Неплохо, не правда ли? - Хочешь иметь большую семью, сумей прокормить ее и заплатить налоги. Это не так уж глупо, - заметил Мирер. - Я, надеюсь, не отвлеку вас, если проведу некоторую аналогию, - вставил профессор Смайльс. - У некоторых мусульманских народов право каждого магометанина иметь многих жен обусловлено обязательством предоставить каждой новой жене отдельную комнату. Правда, дополнительный налог на жену, кажется, не предусмотрен. - А зря! - хохотнул Генри Смит. - Я бы заплатил хоть стоимость этого интервью за некую хорошенькую бесовочку, к которой моя благоверная не имела бы права ревновать. Ислам - это вещь! Не правда ли? - Итак, налог на каждого третьего ребенка, - солидно продолжал мистер Мирер. - Об этом стоит подумать и вашим читателям, и руководителям ООН, а также входящим в ООН странам. - Браво, джентльмены! Я так и думал, что мы с вами поладим. О'кэй? Не выпить ли нам по этому случаю еще по одной? Когда Генри Смит, очень довольный собой, вернулся к своему столику, где его должен был ждать этот русский простофиля, то застал лишь официанта, убирающего грязные тарелки. Русский инженер Мелхов исчез. Смит со злости сбросил на пол тарелку и тут же заплатил за нее. Зато по счету платить не пришлось. Русский сделал это за него. Конец первой части Часть вторая БОЛЬШОЕ И МАЛОЕ Жизнь не те дни, что прошли, а те, что запомнились. П. П. Павленко