холодно рассмеялся он. - Тем не менее, - настаивал Малыш. - Впрочем, это даже лучше... Но я от вас, дорогой, ничего подобного не слышал. Ральф Рипплайн непринужденно поднялся. Мистер Джордж Никсон тяжелым выжидающим взглядом смотрел ему в спину. Ральф почувствовал взгляд и обернулся. Рот его улыбался, но не глаза... Мистер Джордж Никсон уже знал, что делать. Он деловито зашагал по палубе и чуть не споткнулся о небольшую платформу с глыбой мрамора, которую только что сюда вкатили. Прославленный скульптор, итальянец, приглашен был на яхту изваять статую Рипплайна. Наступил час, когда Ральф позирует ему. Вся яхта тогда священнодействовала. Люди затаив дыхание смотрели на оригинал и выступающую из мраморной скалы застывшую, но совершенно живую копию великолепного Ральфа, баловня судьбы, успеха и счастья. В запыленном мраморной крошкой синем халате, в берете, с зубилом и молотком в руках, носатый маленький скульптор мерно откалывал от мрамора крохотные кусочки, потом верными движениями резца удалял все лишнее, оставляя воплощенное в мрамор великолепие здоровья и удачи. Само собой разумеется, что мрамор не запечатлел старых, зарубцевавшихся ран, напоминавших о скверной "марсианской ночи". Миссис Амелия Никсон хлопотала. Наступал кульминационный момент праздника. Было объявлено, что мисс Элизабет Морган, занятая приготовлениями к свадьбе, прибыть на яхту не сможет. Она просит мысленно представить ее в воздухе на крыльях рядом с любимым. Автоматы убирали паруса. Яхта шла малым ходом. На воду спустили скутер. Мистер Ральф Рипплайн, бронзово-загорелый, стоя на водных лыжах, летел за пенной струей скутера, выпрямившись во весь рост. Он готовился к предстоящему полету. - Как он красив! Как ловок! - слышались женские голоса. Скутер делал круги вокруг яхты. Ральф, держась за буксирующую его веревку одной рукой, мчался на водных лыжах то лицом вперед, то спиной. Он наслаждался быстротой, солнцем, соленым ветром и брызгами. С кормы яхты бросили тонкую нейлоновую нить. На скутере поймали ее. Потом спустили огромные черные крылья, напоминающие крылья исполинского грифа. Скутер отошел от яхты, натянув незаметную на фоне воды и неба нить, которая была прикреплена к крыльям. Ральф, стоя на водных лыжах, надел черные крылья. На яхте защелкали автоматы. Исполнительные механизмы совсем убрали паруса. Яхта быстро набирала ход, она шла против ветра, со спущенными парусами. И тем не менее скоро она уже неслась, едва касаясь воды. Ральф мчался на водных лыжах по волнам следом, незримо связанный с судном, с атомными двигателями, заменившими сейчас паруса. Он взлетал на гребни волн, пролетал над ними. Но вот, прыгнув с очередного гребня, он уже не опустился на следующий, он стал подниматься на крыльях, косо поставленных к встречному ветру. Крики восторга прокатились по яхте. Черный демон взлетел выше мачт. Он клонил крыло то вправо, то влево, взмывал вверх, опускался почти к самой воде, едва не касаясь пенных гребней, потом снова летел, щеголял своей силой, ловкостью. Озабоченный мистер Джордж Никсон получил новую депешу. Сидя один в каюте, он в бешенстве ударил кулаком по столу. Но что можно было сделать? Никсон представил, как десять черных тел, напоминая гигантских летающих рыб, выскочили из глубины океана и, подобно черным демонам, поднялись в воздух, нет, выше воздуха, ушли по плавным кривым за атмосферу, где рядом с солнцем светят звезды, чтобы упасть в строго рассчитанном месте на Черном континенте. Он уже не мог их остановить. Бессильно сжимая кулаки, мистер Джордж Никсон метался по каюте. Яхта убавляла ход. Ральф Рипплайн ловко опустился на воду и несся теперь по ее поверхности без лыж, на одних пятках, вздымавших буруны. Скоро яхта "Атомные паруса", выключив двигатели, легла в дрейф. Еще раньше скутер догнал ее, перехватил нейлоновый линь и подвез Рипплайна к судну. Ральф не пожелал снять свои исполинские крылья. Вместе с ними Ральф гордо поднялся на сверкающую палубу, где его встречали восхищенные гости. Среди них был и Малыш с непроницаемым лицом. - Ну как полет?! - весело крикнул ему Ральф. - О, полет был изумительным! - ответила за мужа миссис Амелия. - Мы все в восторге! Какой расчет! - Какая смелость! Какая красота! Окружившие Ральфа девицы старались завладеть его вниманием. - В следующий раз я полечу с кем-нибудь из вас, - пообещал он. - А как же мисс Лиз? - Она, кажется, нездорова, - сказал Ральф и испытующе посмотрел на Малыша. - Она совершенно здорова, сэр, - тотчас отозвался мистер Никсон. - Я только что получил известие. - Ах, как жаль, что она не смогла приехать, - огорчилась Амелия. Ральф изменился в лице. Он сбросил с себя крылья и, оттолкнув их ногой, подошел к Никсону. - Совершенно здорова? - Все, абсолютно все там совершенно здоровы. - Все? Малыш кивнул. - Как это может быть? - Вам нужно отдохнуть после полета, сэр, - сказал мистер Никсон. - Это было упоительно! - воскликнула одна из девиц, но увидела лишь загорелую мускулистую спину Ральфа Рипплайна. Он направлялся в свою каюту. - Он сейчас переоденется, он сейчас выйдет к ленчу, - старалась сгладить неловкость миссис Амелия Никсон. Ее муж ушел вместе с Рипплайном. Ральфу подали халат. Зябко кутаясь, он ходил по каюте. Мистер Джордж Никсон стоял около иллюминатора. - Ну! Как это могло случиться, чтобы все десять?.. - хрипло сказал Ральф. - Я знал, что это случится, но не мог остановить. Они уже вылетели из-под воды, как летающие рыбы... - Обойдитесь без аллегорий. Если знали, то ответите за это. - Я получил ценнейшее донесение агента. - Это что? Утешение? - Это козырь, который дорого нам стоил. Вот что сообщает наш агент. - Понизив голос, мистер Джордж Никсон прочел выдержки из донесения, которое так поздно было расшифровано: - "Советский физик Сергей Буров, отыскивая причину прекращения работы термоядерной установки "Подводное солнце" в Проливах, обнаружил: перед извержением подводного вулкана через дно стала просачиваться особая доатомная Б-субстанция, обладающая способностью поглощать нейтроны. В присутствии всюду проникающей Б-субстанции цепные ядерные реакции (атомные взрывы) становятся невозможными, как невозможна и термоядерная реакция. Сергей Бурав получил доатамную Б-субстанцию искусственно в лабораторных условиях. Метод ее получения известен и сообщается в приложении, он очень прост и не требует сложной аппаратуры. Физик Сергей Буров после взрыва атомной бомбы в Африке куда-то вылетел, взяв с собой необходимую для приготовления Б-субстанции аппаратуру. Агент Э 724". Ральф старался раскурить сигару, но спичка в дрожащих пальцах не зажигалась. - Мой репортер Рой Бредли, - продолжал ровным голосом мистер Джордж Никсон, - пишет о деятельности в Африке некоего физика Сербурга, который был уверен, что вторая бомба не взорвется. Его осведомленность и фамилия подозрительны. - Но это провал! - повысил голос Ральф Рипплайн. Мистер Джордж Никсон потряс донесением. - За такие сведения можно заплатить и провалом. Теперь мы знаем, с чем и с кем имеем дело. - А знаете ли вы, что надо делать? - Я знаю, как надо делать. Быстро. - Сербурга? - многозначительно спросил Рипплайн. Малыш кивнул и вышел. Яхта "Атомные паруса" с выключенными двигателями и спущенными парусами неуверенно поворачивалась то носом, то бортом к волне. Глава вторая "MADE IN USA" "Помощники Сербурга возились около атомной бомбы, а я шел по летному полю аэродрома и не мог прийти в себя. Я должен был превратиться в газ, оставив лишь тень на бетоне взлетной дорожки, а я шел по ней, видел солнечный свет, дышал пряным воздухом джунглей, все чувствовал и все помнил... Мне следовало бы сфотографировать невзорвавшуюся бомбу, взять интервью хотя бы у того же Сербурга... Но я ограничился лишь короткой депешей боссу, упомянув в восхищенных тонах о Сербурге. Я дал телеграмму с аэровокзала, потом прошел в бар. Черномазый бармен узнал меня и предложил мне русской водки и анчоусов. Я сказал подсевшему ко мне знакомому репортеру, что соседний табурет занят. Я воображал, что на нем сидит... Эллен. Я смотрел на нее сквозь прозрачную жидкость в бокале. Потом я пошел с ней той же самой дорогой, которой мы шли тогда. Я держал ее пальцы в своих... Лианы задевали меня, когда я пробирался по узловатым корням. Я задерживался на полуистлевших поваленных стволах и вдыхал аромат сумасшедших африканских цветов, которые, как тогда, были яркими, зовущими, кричащими... Да, да, они приветно вскрикивали, взлетая попугаями. Обезьяны, виляя лоснящимися задами, щелкали мне языками, как старому знакомому. Я шел без тропинки, но тем же самым путем, который вывел меня к шалашу. Неужели он сохранился? Нет, конечно, это был другой шалаш, построенный на том же месте игравшими здесь негритятами. В отличие от обезьян и попугаев они не узнали меня, испугались и убежали. В шалаше была такая же пахучая трава и орхидеи... Я забрался в шалаш и лег. Закрыв глаза, я мог протянуть руку и почувствовать прохладную свежесть березки... Снаружи послышались голоса. Мне не хотелось никого видеть, и я решил не выдавать себя. Оказывается, это были Сербург и Лиз. Я сразу не позвал их, а потом было уже неудобно... - Я задыхаюсь в этом ужасном марсианском наряде, - слышался голос Лиз. - Я не буду шокировать вас, Сербург, если сниму балахон? Ведь здесь безопасно? - Я могу отвернуться. - Сербург, не надо. В Африке люди ходят нагими. И это красиво. В другом месте вы меня такой не увидите. - Разве что на пляже. - Вы этого хотите? Выбирайте: Лонг-Бич, Майами, Антильские острова... Или Тихий океан? Таити, Полинезия... Там женщины делают ожерелья из цветов. Я надену дурманящую гирлянду вам на шею. На мне будет только "бикини", оставляющий открытыми бедра. - А в Африке пусть взрываются атомные бомбы? - Почему проклято мое поколение?! - с горечью воскликнула Лиз. - Мы ведь не живем, мы все время доживаем последние минуты, подобно смертникам, которым предоставлен свободный час перед казнью... Нас упрекают в безверии. А во что верить, если те, кто был до нас, отняли у нас все, во что можно верить? Нас упрекают в распущенности. А для кого беречь себя, кому хранить ненужную верность, во имя чего? Чтобы радиоактивностью было поражено непорочное тело? Чтобы ничего не познать, ничего не почувствовать? Люди прошлого были счастливы, они могли думать о будущих поколениях, о потомках. У нас не будет потомков... Или они будут дикими, обросшими шерстью, беспалыми, одноглазыми, проклинающими тех, кто жил до них и дал им жизнь! - В ваших словах много яда, Лиз. - Да. Это потому, что против нашего поколения применено отравленное оружие, непредусмотренное никакими Женевскими соглашениями. Раньше чем убить нас атомом, нам отравили сознание неизбежностью конца. - Но ведь вы приехали сюда, Лиз. Что заставило вас сделать это? - Ах, Сербург!.. Я ненавижу тех, кто говорит так, как я. Я не хочу так думать, но я думаю. Я убежала от самой себя, от роскоши и удовольствий, чтобы, рискуя собой, принести хоть какую-нибудь пользу. Вы верно сказали: я хотела быть нужной. Но, Сербург, мы с вами видели здесь такое. Вот Рой проклинает бога, богохульствует... А кого нам надо благодарить за невзорвавшуюся бомбу, за то, что мы с вами живы? - На вашем месте, Лиз, я благодарил бы не бога, а вон тех людей, которые устанавливают решетчатые башни. - Что это? Радиолокаторы? - Не думаю. - Зачем они? - Они стоят повсюду. - Это язычники. Они устанавливают решетчатых идолов. - А главное - заставляют их излучать что-то фиолетовое. - Правда! Мне показалось еще утром, что поднялся чуть фиолетовый туман. Вы еще сказали, что это не туман. - Это был не туман, - подтвердил Сербург. - Сербург, я покажусь вам ужасной свиньей, если сознаюсь... - В чем, Лиз? - В том, что очень богата. Мы могли бы с вами уехать куда бы вы ни пожелали. Хоть в вашу Швецию. - А если я живу не в Швеции? - Куда угодно. Но только не думайте, что я хочу купить ваше внимание. Я кое-что уже в вас понимаю. Вы мне кажетесь очень сильным. Это смешно, но мне показалось... мне показалось, Сербург, что вы приказали бомбе не разорваться. - Это так и было. - Вы хотите свести все к шутке. Сейчас вы скажете, что живете где-нибудь в Гималаях или в Советском Союзе. - Именно это я и хотел сказать. Я подскочил в шалаше, не веря своим ушам. Что это? Словесный пинг-понг? Сербург возвращает мячи? - Я вам не нравлюсь? - непоследовательно спросила Лиз. Я вспомнил, как мы говорили с Сербургом о любимых женщинах. Конечно, Лиз очень хороша, оказывается, богата и без ума от Сербурга... Из какого теста он сделан, чтобы вести себя, как каноник? - Леди и джентльмены! - крикнул я. - Вы нарушили границы сеттльмента и вторглись в мои владения. Здесь у трав запах любовного напитка. - Ой, Рой! - крикнула Лиз. - Не выходите! Я не одета! - Не прикажете ли мне завидовать Сербургу? - Не завидуйте ему. Он так и сидит спиной ко мне. Я выбрался из шалаша и убедился, что Лиз уже надела защитный костюм. Кстати, он был элегантен и вовсе не походил на балахон. Мы пошли мимо аэродрома к отелю. По дороге видели решетчатые параболоиды. Отстав от Лиз и Сербурга, я подошел к ажурной башне, весело приветствуя негров, и присел на корточки. Они решили, что я один из помощников Сербурга, и, обнажая белые зубы, стали показывать мне полированный щиток управления с кнопками. На нем не было привычной для меня надписи. Она была сделана не с помощью латинского алфавита, хотя буквы и были похожи... Мое подозрение крепло. Я догнал Лиз и Сербурга. Дело близилось к полудню. Солнце стояло прямо над головой. Экватор. В небе беззвучно летела эскадрилья бомбардировщиков. Грохот их двигателей обрушится позже, когда они уже пройдут. Небо расцветилось белыми хвостами догоняющих ракет. Подбитые бомбардировщики снижались. Выше и ниже них кружили истребители двух враждующих лагерей. Воздушный бой нельзя было рассмотреть. Все совершалось с непостижимой быстротой. Кто-то продолжал лететь, кто-то падал дымящей свечой. - Какой ужас! - прошептала Лиз. - Почему они не сбросили бомб? Сербург указал на небо. В нем вспыхнула звезда. Она сверкала в лучах солнца, круто снижаясь. Бомбардировщики еще виднелись на горизонте. - Что это? Что?!. - воскликнула Лиз, бросаясь к Сербургу, словно ища у него защиты. - "И пятый ангел вострубил, и я увидел звезду, павшую с неба на землю, и дан ей был ключ от кладезя бездны..." - со странным выражением в голосе сказал Сербург. - Что это? - совсем испугалась Лиз. - Апокалипсис? - Но не выйдет из кладезя дым, как из большой печи, и не помрачится солнце и воздух от дыма из кладезя, и не выйдет из дыма саранча, чтобы жалить людей, подобно скорпионам! Сербург замолк. Я знал, что он не так прочитал библейский текст, но не успел ему возразить. Продолговатое, сверкавшее в лучах солнца, серебристое тело, напоминавшее исполинскую летающую рыбу, врезалось в джунгли. Я не знал, чего ожидать: взрыва, смерти, землетрясения или трубного гласа Страшного суда. Негры около параболоида запрыгали, размахивая руками. - Рой, - сказал Сербург, - собирайте своих газетчиков. Вам будет на что посмотреть. Я жду в джунглях на месте падения. - О'кэй, - отозвался я. - Дело пахнет сенсацией. - Лиз, - продолжал Сербург, - откройте свое инкогнито и возьмите на себя труд собрать представителей ООН, которые есть поблизости. Приведите их к шалашу. Кажется, ракета упала где-то недалеко. Я посмотрел на Лиз. - Да, - сказала она. - Я - Элизабет Морган. Я свистнул. - Это была ракета? - спросила мисс Морган. Сербург усмехнулся. Я не стал терять времени. Мой "джип" стоял около канавы, ограничивающей летное поле. Мы сели в него с мисс Морган, на которую я теперь посматривал с искренним удивлением, и помчались к отелю-госпиталю. Репортеры бежали мне навстречу. Я узнал, что в разных местах страны упало с десяток баллистических ракет. Ни одна не взорвалась... Я не хотел верить ушам. Ведь конфликт был локальным, его нельзя было расширять. Репортеры ехали, пока это было возможно, на моем "джипе". Все взрослое население негритянской деревни ушло в глубь джунглей, очевидно, к месту падения ракеты. Просека, на которой росли банановые деревья, была полна возбужденных негров. Она показалась мне знакомой, но я не видел шалаша. Неужели ракета попала именно в шалаш? Нет, вероятно, это была совсем не та просека. Мы ведь долго ехали по дороге. Ушедшую в землю ракету откапывали. Здесь уже находились помощники Сербурга, которых я знал в лицо. Сейчас они начнут разделывать тушу гарпии... Подъехала мисс Морган в сопровождении представителя госдепартамента Соединенных Штатов, индийского генерала, командовавшего здесь отрядом войск ООН, исландца, наблюдателя ООН, и посла одного из арабских государств. Негры работали на славу; они выкопали искусственный кратер, обнажив с одной стороны ушедшую в землю головку ракеты... боеголовку с термоядерным зарядом. Репортеры спрыгивали в яму, пачкая свои костюмы в жирной земле. Сербург показывал внизу отливавший в синь, как лезвие безопасной бритвы, металлический защитный конус головки, нагревшийся при прохождении атмосферы. На нем отчетливо видны были буквы "Made in USA". Мороз прошел у меня по коже. Я механически фотографировал невзорвавшуюся водородную бомбу и толпившихся около нее людей. Я вылез из ямы и подошел к мисс Морган. У нее было заплаканное лицо. Это поразило меня едва ли не больше того, что я видел вокруг. Люди разговаривали вполголоса. Представители ООН под председательством индийского генерала, сидя на поваленном ударной волной дереве, составляли протокол. Представитель госдепартамента созвал пресс-конференцию. Она состоялась в джунглях под открытым небом, в тени банановых листьев. Из-за лиан выглядывали любопытные обезьяны, очень заинтересованные тем, что здесь происходит, хотя это было непостижимо не только для обезьяньего ума, но и для моего... человечьего... Представитель госдепартамента был сухой молодой человек в темных очках, немного сутулый. Мне он не понравился. - Джентльмены, - начал он, - я уверен, что вы заинтересованы в сохранении мира на нашей планете. Автоматические ручки забегали по раскрытым блокнотам. - Государственный департамент уполномочил меня заявить, что США не имеют никакого отношения к чудовищному недоразумению - провоцировать конфликт между великими ядерными державами и использовать в своих целях некоторые детали аппаратов, изготовленные в США. Это дело гангстеров или международных террористов. Они украли атомные бомбы, как этого давно боялся мир. Американское правительство никогда не брало и не возьмет на себя ответственность за оголтелых частных лиц. "Made in USA" - сделано в Америке! Миллионы фотографий с этой надписью обойдут все газеты мира! Я посмотрел на мисс Морган. Может быть, эта ракета с термоядерной боеголовкой сделана на одном из заводов, контролируемых ее семейством. Я не сказал ей об этом. - Скажите, сэр, - спросил один из моих приятелей, - могла ли эта ракета прилететь сюда с границы между Европой и Азией? Мне стало не по себе. Еще вчера, пожалуй, я сам мог бы задать этот гнусный вопрос. Представитель госдепартамента ответил, что не располагает сейчас никакими баллистическими данными, позволяющими судить о том, откуда прилетела ракета, но считает очень важным получить донесения от радарных станций, которые могли засечь полет ракеты. - Почему не взорвалась боеголовка? - спросил мрачный человек с усами. Представитель госдепартамента пожал плечами. Тогда вышел Сербург и сказал, что он хотел бы ответить на этот вопрос. Репортеры оживились. Представитель госдепартамента объявил пресс-конференцию законченной. Сербург поднял руку. - Леди, - поклонился он в сторону мисс Морган, - и джентльмены! - обернулся он к репортерам. - Позвольте мне продолжить пресс-конференцию по поручению Советского правительства. Да, я ждал чего-то подобного! Я смотрел на мисс Морган. У нее было бледное, почти прозрачное лицо, на котором неестественно горели глаза. - В эту минуту весь мир слушает заявление ТАСС, содержание которого я вам сообщу. - Что это, Рой? - Лиз вцепилась мне в руку. - Кто он? - Кто вы такой? - грубо выкрикнул тот самый репортер, который хотел занять сегодня табурет у стойки рядом со мной и спрашивал, не с территории ли СССР запущена сюда ракета. Сербург улыбнулся. - Я советский физик, обыкновенный ученый, задачей которого было помешать атомным бомбам здесь взрываться. Мое имя Сергей Буров. - Сергей Буров! Сербург... - прошептала Лиз. - Я уполномочен сообщить, что усилиями советских ученых найдена субстанция протовещества, обладающая свойством поглощать нейтроны. Мы назвали ее Б-субстанцией. Как известно, для цепной реакции атомного взрыва требуется, чтобы из разбитого ядра атома вылетали свободные нейтроны, которые разрушали бы соседние ядра атомов, откуда, в свою очередь, вылетали бы стремительные снаряды-нейтроны. В присутствии доатомной Б-субстанции эта реакция однозначно невозможна. Субстанция захватывает нейтроны, которые могли бы разрушить ядра. Поглощая нейтроны, она увеличивается в объеме... Получить ее крайне просто. Вы видели расставленные в джунглях излучатели? Достаточно облучить ими воздух - и вся округа будет прикрыта "атомным щитом" - Б-субстанцией, невидимой, если не считать чуть заметной фиолетовой дымки. Именно эта субстанция, которая насыщает сейчас окружающую атмосферу, не позволила взорваться второй атомной бомбе и баллистическим ракетам с термоядерными головками. Как известно, меч породил щит, ядро - броню. Репортеры молчали. Все были ошеломлены. Наконец все тот же бойкий парень решился задать вопрос: - Мистер Буров, что грозит вам по возвращении на Родину за разглашение военных секретов? Буров-Сербург улыбнулся. - Я ведь уже сказал, что говорю по поручению Советского правительства. В сообщении ТАСС, которое передается сейчас на всех волнах и на всех языках, подробно сообщается, как построить излучатель и получить доатомную Б-субстанцию. Это может сделать любая страна, будь она размером с Сан-Марино или с Соединенные Штаты Америки. Атомный щит над каждой страной ничего не будет стоить, отныне он поднимется над всем земным шаром, наполнит земную атмосферу... - И исключит ядерную войну? - звонко спросила Лиз. - Да, мисс Морган. Ядерные взрывы становятся невозможными на Земле, тем самым исключаются войны, ненужным становится атомное оружие, в чьих бы руках оно ни находилось: в государственных, гангстерских или частных. Это и уполномочен вам я заявить от имени стран, давно предлагавших отказаться от ядерного вооружения. Я смотрел на Сергея Бурова и не мог осознать всего, что произошло. Вместо того чтобы попытаться представить себе, что будет теперь в мире, я вдруг вспомнил, что все, кто здесь находится, - и Лиз Морган, и я, Рой Бредли, и другие американцы, так же, как и летчики посланных сюда эскадрилий, - были обречены на гибель. От всей страны не осталось бы ничего... Тот ужас, который я видел в уничтоженном городе, где кто-то двигался, умирал или помогал друг другу, этот ужас показался бы свидетельством жизни по сравнению с той мертвой пустыней, которая осталась бы на месте пышных джунглей, рудников и городов, на том месте, где жили миллионы людей, у каждого из которых были свои заботы, свои мечты и желания... Ничего бы не осталось. И меня бы не было. А мисс Морган? Ее тоже не было бы... не было бы ее ненужной Сергею Бурову любви... Ошеломленные репортеры не расходились, хотя Сергей Буров ответил на все вопросы и объявил пресс-конференцию законченной. Сергей Буров подошел к мисс Морган и ко мне. Он по-приятельски улыбнулся нам. Лиз протянула руку Сергею Бурову и застенчиво улыбнулась: - Я никогда не думала, что коммунисты такие. - А я подозревал, что мистер Сергей Буров коммунист, - признался я. - Я не знаю, нужно ли вас благодарить от имени всего человечества, но от имени одного человечишки, оставшегося в живых, я благодарю вас, кем бы вы ни были. Сергей Буров рассмеялся и похлопал меня по плечу. - Что же теперь будет с моим поколением? - с горькой иронией спросила Лиз Морган. - Оно не обречено? Как бы оно не возмутилось, что вы связываете ему руки, ограничиваете свободу чувств и желаний, вдруг устранив близкий, привычный и все извиняющий конец мира! - И все-таки конец ядерным войнам лучше ядерного конца мира, - сказал Буров. - Вы не будете меня уважать? - тихо спросила Лиз. - Буду, - пообещал Буров и крепко пожал руку сначала Лиз, потом мне". Глава третья БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА "Москва, апрель... Дедушка, милый, родной! Ты ужаснешься моим мыслям. Выдержу ли я, окажусь ли достойной твоего замысла? Я достигла многого, вошла в их науку, оказалась на решающем участке. Мне не дано совершить подвиг на миру, я иду на смерть в темноте. Из этой темноты я сообщила о самом их сокровенном, что могло сделать их сильнее нас. Я была горда, даже счастлива... И вот... Все оказалось прахом. Нелепым, широким жестом они вдруг обнародовали то, что, кроме них, известно было только мне одной. И подвиг мой оказался ненужным, пустым... С тяжелым чувством въезжала я в твой родной и любимый город. Я хотела бы увидеть его именно таким, каким ты помнил его, о каком рассказывал мне еще в детстве. Но где эти занесенные снегом переулки, трогательно кривые, с уютными особняками, в которых жили твои Зубовы, Шереметевы, Шаховские?.. Где бесчисленные маковки церквей, темные богатства икон и пестрая нищета на паперти? Где санки с медвежьим пологом, где лихачи в лакированных шляпах, подпоясанные кушаками, угодливые половые в ресторанах, бородатые купцы в поддевках, зазывающие в лавки с запахом материи, где звонкий цокот копыт по булыжной мостовой? Я въезжала в город с аэродрома. Я не воспользовалась подвесной железной дорогой, которая вела прямо в центр, мне хотелось въехать по старинке, хотя бы на автомобиле. Улица, расточительно широкая, как площадь, была едва ли не прямее нашей Пятой авеню и тянулась на десяток миль. Она казалась мне единым монолитом тысячеглазых домов, в которых живут люди иного времени, иной страны, страны, где повернуты вспять реки, орошены пустыни, разлились по дерзкой воле новые моря, где решено было отказаться от сжигания топлива для получения энергии и где изобилие началось с энергии. Старые тепловые станции дорабатывают свой век, как когда-то забытые теперь паровозы. Здесь отказываются и от сжигания нефти. Уголь и нефть оставляют потомкам, чтобы делать из них ткани и меха, пластмассы, дамские чулки и медикаменты, даже искусственную пищу. Здесь почти жертвенно заботятся о будущих поколениях. Ради них люди десятилетиями отказывались от насущного, отдавали жизнь в боях, экономили, строили, воспитывали новых людей для жизни по-новому. Это новое трудно постигнуть. Можно еще понять, что электричество применяют повсюду, заменяя им и бензин и газ, не жгут больше дров даже в деревнях, можно еще понять, как небольшой электрической автомашиной, аккумуляторы которой заряжаются у любого фонарного столба, вправе воспользоваться каждый, взяв ее прямо на улице и оставив потом заряжаться у тротуара для следующего желающего на ней ехать, можно понять начавшееся расселение жителей городов ближе к природе: быстрые средства транспорта позволяют им жить среди лесов и полей, да и места их работы, цехи заводов часто строят теперь не за общей заводской оградой, а рассеянными вдоль шоссе, вблизи новых поселений. Все удастся понять, но невозможно постичь их психологию. Для них главным стал не комфорт, не устойчивое благополучие, работа, которая у нас служит лишь средством достижения всего этого. У них она возводится в ранг потребности. Девочка, смешная и милая, еще бутон, полный грядущей силы и прелести, сидя рядом со мной, наивно гордилась всем этим вместо того чтобы думать о танцах или выпивке за стойкой, как, увы, делают ее сверстницы у нас. Первый небоскреб, на который она мне указала, целый город этажей вместительнее нашего Эмпайер Стейт-Билдинга, был расположен очень удачно, его капризный зубчатый контур напоминал воздушные замки, которые я в детстве представляла себе, глядя на летящие облака. И такой же сказкой детства показалась мне симфония красок, в которые недавно оделся город. Они применили цветной асфальт на мостовой и цветные плиты тротуаров. Машины на улицах встречаются только ярких цветов, их пестрый поток в разноголосом шуме города играет красками, как мечтал об этом когда-то Скрябин. Своеобразно использован цвет в домах, их архитектура пересмотрена теперь в общем плане цветовой симфонии города. Я убеждала себя, что хочу видеть только старину, ее благородный темный налет... Я внутренне протестовала против того, что старое и прекрасное отодвинуто на задний план, прикрыто новым и чуждым. Оно наступало на меня, теснило со всех сторон, смущало... Мне требовалось собрать все свои силы, чтобы противостоять ему, помнить о долге, приверженности только твоему пути, по которому должен все же пойти наш народ-богоносец, каких бы успехов он ни добился на пути ложном и мнимом. И я оказалась сильнее коварного искуса, смогла посмотреть на все это холодными глазами. Поперечные улицы то и дело ныряли в туннели - здесь все пересечения сделаны на разных уровнях. Наконец улица стала узкой, уже непрямой. Где-то рядом чувствовались твои переулки... Мелькали высокие ажурные краны, железными руками перестраивающие город, но переулки еще были, были... Я только не успевала заглянуть в них... Но вот мы выехали на мост через совсем неширокую реку, и меня ослепило играющее на солнце золото куполов. Старинные башни, непревзойденные по своей красоте, стены, знававшие следы ядер, соборы, хранившие останки властителей Руси... Мне предстояло работать в огромном институте, требовалось пройти формальности. Я страшилась. У меня были для этого основания... Не потому ли я так легко оказалась в суете лабораторий Великой заполярной яранги, что работы там умышленно не скрывались? Я проходила по улице, которую ты помнишь еще с вековыми деревьями, ныне уничтоженными, и рядом с особняком знаменитого певца, друга твоего отца, видела высокое здание, где люди говорили на привычном мне языке, но куда я не смела ни зайти, ни говорить, как они... Мне нужно было оправиться после удара, требовалось вновь найти себя. Когда-то ты говорил о Великом расколе, повторенном ныне историей с удесятеренной силой, рассказывал о неистовой силе женщины, на которую я должна походить... Я захотела увидеть ее и немедля пошла в художественную галерею. Крепко сжав зубы, я искала нужный мне зал. И вдруг замерла, словно перед распахнутым окном. Я увидела заснеженную улицу с санной колеей, толпу народа. Она сидела в розвальнях, исступленно подняв руку с двуперстным крестным знамением... И я, раскольница конца двадцатого века, позавидовала ей, той, которая могла перед всем народом поднять закованную в цепь руку, звать народ на истинный путь... Я же должна была таиться и молчать... Я всматривалась в лица окружавших ее людей. Ужас и сочувствие женщин, материнское горе нищенки, благословение на подвиг сидящего на снегу юродивого... Я увидела даже тебя, спокойного, углубленного в себя, тебя, странника с посохом, посылающего меня на подвиг из чужедальней страны... Рядом с розвальнями шла сестра и последовательница боярыни Морозовой княгиня Урусова... А кто пойдет рядом со мной? Я стояла перед картиной, углубленная в свои мысли, и вдруг услышала разговор на родном языке. Я была окружена толпой американцев, которых сразу узнала по произношению и одежде. Их привела маленькая девушка в смешных круглых очках. Она старательно выговаривала английские слова: - Первые наброски картины позволяют думать, что художник во время работы над картиной видел мрачный кортеж смертников 1881 года. Через Петербург тогда провезли повозки, на одной из которых спиной к лошади сидела на скамейке Софья Перовская с доской на груди, где было написано: "Цареубийца". Первый набросок боярыни Морозовой художник сделал тоже с доской на груди, лишь впоследствии убрав ее. Дедушка! Ты только подумай! Героиня, которую ты мне ставил в пример, оказывается, списана с цареубийцы!.. - Софья Перовская, прикованная цепью за руки, ноги и туловище к скамье, была в черном арестантском одеянии, на голове ее был черный платок в виде капора, как и на этом этюде. - Девушка указала на другую стену зала, где развешаны были эскизы к большому полотну. - На ее бледном лице, как говорили, играла уничтожающая улыбка, глаза сверкали. Очевидец записал: "Они прошли мимо нас не как побежденные, а как триумфаторы, такой внутренней мощью, такой непоколебимой верой в правоту своего дела веяло от их спокойствия". Я не могла стоять, опустилась на стул, который кто-то подвинул мне. С кого мне брать пример? С цареубийцы? Ведь ты так гордился родством с царствовавшим домом!.. - Вам нехорошо? - спросила меня незнакомая красивая женщина. Я кивнула. - Я провожу вас, вы позволите? В каком отеле вы остановились? В "Украине"? Я вышла на воздух вместе с нею. Она окликнула такси. Мне не нужен был отель - я остановилась на квартире своей руководительницы, которая жила вместе с дочкой и с мужем-летчиком, постоянно отсутствовавшим. Но я все же села в такси. Я позволила себе быть несобранной, воображая, что не занята сейчас делом. Какая это была страшная ошибка! Мы обменялись с незнакомкой несколькими фразами, и вдруг я поймала себя на том, что говорю по-английски. Она была американкой из той группы, которую привела к картине девушка в очках. И теперь она везла меня в отель "Украина", воображая, что я такая же, как и она, туристка. - Как вам нравится наша Москва? - спросил на хорошем английском языке шофер такси. Я поразилась его произношению. Моя спутница приняла это как должное и стала выражать восторги: ей понравился Кремль, Оружейная палата, она пленена университетом, мечтает поступить на последний курс (она окончила Колумбийский университет). Я спросила шофера, какое у него образование, если он так владеет английским языком. Шофер ответил, что высшее. - Вам не удалось найти работу по специальности? - удивилась моя спутница. Мы стояли перед красным светофором, и шофер мог обернуться. У него были тонкие черты лица. Он улыбнулся: - Нет, я работаю по специальности. Я химик-почвовед. - Простите, мы все же не понимаем... И шофер рассказал об удивительном движении, начавшемся в этой непонятной стране, в которой, по словам химика-шофера, многие хотят быть учеными, писателями, художниками. Молодежь поставила вопрос: кто же должен заниматься тяжелым физическим трудом, который пока требуется, и обслуживать других? Ведь у всех здесь равные права на труд чистый и приятный. И вот среди молодых людей нашлись многие, кто пожелал в свободное от основной работы время выполнять самый обыкновенный обслуживающий труд: кто-то работает на канализации, кто-то ухаживает в больницах за больными, кто-то спускается в шахты, а наш знакомый водит такси. - Мне это доставляет радость, удовольствие. Я люблю водить машину, - говорил он. - Но я и ремонтирую ее. Он снова удивил нас, отказавшись взять плату за проезд. Плата за проезд у них отменена недавно на всех видах городского транспорта, в том числе и за такси. Мне стало неловко. - Неудобно, - сказала я, - что мы взяли такси. Мы могли бы доехать на автобусе. Моя спутница тоже была смущена. - Конечно, такси берут, когда торопятся или когда едут с вещами. Но ведь вы иностранки, - извиняюще сказал нам на прощание шофер и уехал. Моя спутница настояла, чтобы я зашла к ней. - Меня все удивляет в этой стране, - говорила она, когда мы поднимались на лифте. - Автомашинами тут пользуются, как у нас лифтами. Хорошенькая лифтерша улыбнулась. Американка снимала в отеле неуютный трехкомнатный номер. - Мне как-то не по себе здесь, - вздохнула она, раздеваясь. - Я не сразу поняла, что номера в отелях бесплатные, как и квартиры для всех... Платить нужно лишь за роскошь, за лишнее, чем не принято здесь пользоваться. Американка обязательно хотела, чтобы я пообедала с нею, но мне не улыбалось сидеть в ресторане с иностранкой, достаточно я уже допустила оплошностей. Я сослалась на свое недомогание, и мы решили обедать в номере. Пришел благообразный официант с лицом мыслителя. Мы уже готовы были принять его за профессора, отдающего дань общественному долгу, но он оказался обыкновенным официантом, почти не говорящим по-английски. Мне нельзя было выдавать своего знания русского языка, и мы объяснялись с официантом с большим трудом. Американка хотела получить необычный обед, который здесь, как и в любой заводской столовой, подавали бесплатно. Она заказала самые дорогие кушанья, армянский коньяк и шампанское, чтобы обязательно заплатить за них. Я не помню, когда я пила крепкие напитки. Кажется, только после катастрофы в Проливах... Моя новая знакомая пила очень много. - Зовите меня просто Лиз, - сказала она. - Я вовсе не туристка. Я приехала сюда потому, что не могла не приехать. - Вы из Штатов? - осторожно спросила я. Она отрицательно покачала головой, смотря в налитую рюмку. Потом подняла на меня глаза: - А вы? - Я уезжаю в Штаты, - не задумываясь, ответила я. - Я много пью, потому что... потому что видела такое... Я не хочу, чтобы вы видели что-нибудь подобное. У меня закралось подозрение: - Вы из Африки? Лиз показала глазами на спальню, одна стена которой была огромным шкафом. - У меня там висит защитный противоядерный костюм... У него тоже был костюм, но он выглядел в нем не как в марсианском балахоне, а элегантно. У него был щит в руке, которым он прикрыл целую страну. Я могла пойти за ним на край света. И вот я здесь. - Это было очень страшно? - спросила я. Лиз кивнула. - Вы знаете, - сказала она, - смертельный ужас очищает, перерождает... Я знала одного журналиста. Я мечтала разрубить его пополам. Одна его половина злобно измышляла... Это он придумал, будто дикарской стрелой нарушены Женевские соглашения об отравленном оружии, а потом всячески расписывал теорию второго атомного взрыва. Но, к счастью, у него есть и другая половина. Я не хотела бы поверить, что это он придумал то, о чем кричат сейчас наши газеты. - Простите, Лиз, мне не удавалось здесь следить за нашими газетами. - Ах боже мой! - с горьким сарказмом сказала она. - Все поставлено на свои места. Что такое ядерный щит, которым коммунисты прикрыли африканскую страну, секрет которого обнародовали, исключив тем возможность применять ядерное оружие? Чт