еских процессов одного существа на такие же процессы другого. - Так это и есть наша с вами секретная связь? Марта посмотрела на часы. - Вы будете при этом присутствовать, - сказала она и только теперь залпом выпила бокал, снова наполнила его и опять выпила. Глаза ее неестественно заблестели. Не знаю, что здесь действовало: алкоголь или пейотль? Марта принесла из соседней комнаты пишущую машинку. Споткнувшись о ковер, она чуть не упала вместе со своей ношей. Поставив машинку на столик, она виновато улыбнулась. - Конечно, для черной магии не хватает курений, - сказала она, посмотрев на золотые часики. Если бы в воздухе плыли клубы дыма, если бы слышались какие-нибудь бесовские постукивания и над горящими углями колдовала бы страшная старуха, а не элегантная подвыпившая дама, то, пожалуй, все выглядело бы естественнее. Где-то в Америке другой участник телепатической пары в эту минуту тоже готовился к сеансу. Я попыталась представить себе скучную комнату разведывательного офиса, залитый чернилами стол и пишущую машинку на чернильном пятне... Я настолько ярко представила себе все это, словно я, а не Марта приняла дьявольское индейское средство. Неужели вокруг меня все так заполнено тайной силой внушения, что я против своей воли вовлечена в это "научное колдовство" и вижу внушаемые моей соседке галлюцинации? Я не сказала об этом Марте, но она, странно усмехнувшись, произнесла заплетающимся языком: - Известно много случаев, когда внушаемое на расстоянии принималось... другим человеком. Мне стало не по себе. - А это не опасно? - непринужденно спросила я и добавила: - Для нас... Марта рассмеялась: - Неужели увиденные кем-то сны или записанные ни с того ни с сего пришедшие на ум строки могут быть признаны даже чекистами разоблачительным материалом? Нет, мисс Эллен!.. Я не ответила. Недокуренная Мартой сигарета дымилась, источая дурманящий запах. Марта сидела за машинкой, полузакрыв глаза, словно прислушиваясь. Что же будет? "Автоматическое письмо", о котором я читала, будто бы внушаемое медиуму на спиритическом или телепатическом сеансе? С помощью чего же это делается, если не посредством электромагнитного излучения? Нечто, не знающее расстояний и препятствий, подобно тому, как не знает их тяготение? Или, может быть, здесь причастен поток частичек "нейтрино", пронизывающих космос со скоростью света? Они не имеют ни электрического заряда, ни массы покоя, не знают ни преград, ни расстояний!.. Марта, застыв в сомнамбулической позе, все еще не начинала сеанса. Вдруг она открыла глаза с неестественно расширенными зрачками: - Он передал мне сейчас, что сеанс откладывается на несколько минут. Ждут важного сообщения, - сказала она, замедленно произнося слова и смотря куда-то поверх моей головы. - Кто передал? Кто "он"? - спросила я, силой воли отгоняя уже знакомое видение канцелярии со столом и пишущей машинкой на чернильном пятне. - Кто он? - переспросила Марта. - Индуктор... Внушающий... А я перципиент, принимающий внушение. Но наша телепатическая пара особенно ценна тем, что мы можем меняться ролями. Я передаю, он принимает. Потому мне и платят так много. - Сколько же надо платить, скажем, крысам, бегущим с корабля в предвидении его гибели? - Я не крыса, - процедила Марта, сверкнув на меня глазами. - Предчувствия и гадания - это чепуха и невежество, ничего общего не имеющие с парапсихологией. Телепатия - это свойство реального, материального мира. Но люди одарены шестым, "телепатическим" чувством в разной степени, порой и не подозревая о нем. Оно атрофировалось у человека на протяжении тысяч и тысяч поколений. - У животных оно было развито сильнее? Марта перегнулась через стол. Губы у нее запеклись, словно у нее был жар, глаза сузились: - Не у животных! Это чувство мы получили не от низших по развитию существ, а от высших!.. - Ах, от ангелов!.. Простите, сразу не догадалась. - Отбросьте суеверную чепуху. Вы же ученый, физик, материалист, как здесь говорят. Лучше поймите, что мозг наших предков был более развит, чем наш. - Обезьяны будут в восторге! - объявила я. Марта покачала головой: - Человек не произошел от "земной" обезьяны. - Несчастный Дарвин!.. Кто только его не опровергает!.. - Дарвина глупо отрицать. Его теорию эволюции надо распространить и на другие планеты, помимо Земли. Только тогда можно дать ответ, почему мозг пещерного человека не отличается от современного, как и мозг ученого и дикаря, которые, увы, оба, подобно пещерному человеку, не в состоянии использовать все возможности дарованного им Природой мозга. А ведь Природа слишком скупа, чтобы наделять живое существо органом, которым оно не в состоянии пользоваться. Вам, конечно, известно, что современные люди в малой доле используют свои десять миллиардов мозговых клеток даже к концу жизни. - Что вы хотите сказать? - уже серьезно спросила я. - Между человеком и животным миром Земли нет связующего звена. Человек произошел от обезьяны, но от инопланетной обезьяны, и он ведет свой род на Земле от космических пришельцев, когда-то не смогших вернуться на свою планету, потерявших связь с родной цивилизацией... Увы, но они не смогли передать даров цивилизации своим одичавшим в чуждых условиях потомкам. Для этого ведь требовалось "образование", школы, библиотеки, индустрия... Всего этого не могло быть у застрявших на чужой планете пришельцев, занятых лишь только тем, как бы выжить. От былого величия своей культуры они передали правнукам лишь могучий мозг, который те не в состоянии были использовать, мозг, способный вместить несметные знания высшей культуры, до которого еще не поднялось ныне человечество в своем повторном восхождении по лестнице цивилизации. - Что же выходит... наши предки прилетели на Землю? - сказала я, не веря своим ушам. - Вполне возможно, - без тени сомнения сказала Марта. - И у нас с вами, дорогая, даже сохранилась память предков. Бредила она или издевалась надо мной? - Разве вы никогда не ощущали во сне состояния невесомости, разве не парили в воздухе без всяких мускульных усилий? Откуда эта память предков? Ведь мы произошли не от птиц... скорее мы произошли от тех, кто летал уже в космосе, ощутив незабываемое чувство невесомости, передающееся в виде воспоминания даже потомкам... - Потомки... марсиан? - сказала я, стараясь вернуть насмешливый тон. - Что же, наши предки были высланы с Марса и не посмели вернуться? - Кто вам сказал, что они были с Марса? Между Марсом и Юпитером была еще одна планета. От нее остались лишь обломки, расположившиеся теперь кольцом астероидов. Она взорвалась миллионы лет назад, эта планета Фаэтон... Как раз тогда на Земле внезапно появился человек... - ...обладая шестым чувством фаэтов? - Почему не предположить, моя дорогая, что наши предки не сотрясали воздух для того, чтобы передавать звуками свои мысли? Они просто и естественно читали мысли друг друга, как это способны и сейчас делать... влюбленные или близкие друг другу. - Как же они лгали, как скрывали что-нибудь, как шпионили? - А им это требовалось? Впрочем, кто знает, почему взорвался Фаэтон? Может быть, цивилизация фаэтов, выходя в космос, познала и атомную энергию, дошла до своего естественного конца, до... ядерных войн, в результате которых взорвались все океаны планеты, содержащие, как известно, самое опасное ядерное горючее - водород. Я передернула плечами, как от озноба. Гибель цивилизаций космоса. О них когда-то говорил Буров, считая это столь же редким и исключительным, как самоубийство людей. Что-то возмутилось во мне. Я уже слышала это, нет... читала! Но где? Где? Вспомнила! - Зачем вы пересказываете мне содержание фантастического романа? Сказки! - Фантастика - отражение действительности! "Сказка - ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок", - заплетающимся языком закончила Марта. Она снова впала в сомнамбулическое состояние. Должно быть, подошел срок связи. Я поймала себя на том, что с волнением смотрю на нее. Я уже не иронизировала, я, кажется, всерьез верила и в телепатическую связь, и в унаследованное от несчастных предков вместе с неиспользуемым мозгом шестое, телепатическое, чувство. Затрещала пишущая машинка. Марта раскачивалась из стороны в сторону и бойко печатала с закрытыми глазами. Я была уверена, что в этот миг кто-то, сидящий в сером офисе за залитым чернилами столом, печатает те же самые строчки. От дымящейся сигареты Марты или от выпитого вина кружилась голова и даже слегка подташнивало, как при беременности. Марта резким движением переводила каретку. У меня перед глазами плыли дымные круги. Сигарета Марты лежала прямо на дымящейся бумаге. Я не могла двинуть ни руками, ни ногами, словно усыпленная на расстоянии... Марта кончила писать. Вдруг до моего затуманенного сознания дошло, что она должна ведь проверить мое кошмарное видение... Дедушка! Что с ним? Как я могла говорить о внушенных рисунках и звездных предках, когда дедушка, быть может, умер?! Вцепившись в ручки кресла, подавшись вся вперед, я смотрела на Марту. Она с трудом раскрыла глаза. - Что? Что? - спросила я хрипло. - Не знаю... Ничего не знаю, - устало сказала она. - Я только писала... - Обмякнув, она вдруг сползла с кресла на ковер. Только сейчас я пересилила себя, опустилась на колени и стала приводить ее в чувство. Когда я давала ей воды, зубы ее стучали о край стакана. С трудом я подняла ее и отвела в спальню, уложила в не прибранную с ночи постель, положила на голову мокрое полотенце. Потом вернулась в гостиную, открыла окно. Оттуда вместе с морозным воздухом ворвались клубы пара. Нужно было выветрить запах сигарет Марты. В моей спальне жалобно пищал Рой. Я хотела броситься к нему, но увидела пишущую машинку с напечатанной страницей. Рой надрывался. Я не могла пойти к нему, я читала: "Мистер Кир Сэхевс, русский князь Кирилл Шаховской, скончался в своей квартире два часа назад, завещав внучке выполнить его последнюю волю. Во имя идей, которым служил до последнего вздоха, он приказал ей, находящейся на посту, совершить подвиг до конца, ибо именно сейчас, в обострившихся условиях надвигающегося ледникового периода, будет сломлено последнее сопротивление коммунистов и великий русский народ-богоносец будет возвращен на свой исторический путь..." Строки плыли перед глазами. Рой кричал. Выглянула Марта с завязанной полотенцем головой. - Неужели вы не слышите? - слезливо спросила она. - Я пойду... я пойду теперь к Бурову, - мрачно сказала я и пошла к Рою". Глава четвертая ЛЕДНИКОВЫЙ ПЕРИОД "Мой "кадиллак", как условлено, стоял перед баром "Белый карлик". Босс сказал, что я должен участвовать в щекотливой операции Билла просто как журналист. Репортер ведь на все должен идти!.. Билл был из тех отчаянных парней, которые держат в страхе целые районы Чикаго или Нью-Йорка, навязывая испуганным клиентам свою "отеческую заботу", и если попадают в тюрьму, то лишь за неуплату налога со своих туманных доходов. Он гордился тем, что среди убитых им в перестрелках людей не было ни одного полисмена. Надо думать, что полиция отвечала ему столь же гуманным отношением, ибо к полученным им ножевым и огнестрельным ранам она отношения не имела. Это был огромного роста сутулый детина, чем-то напоминавший чисто выбритую гориллу. Вместо левой руки у него был протез с железным крючком, который был очень опасен в драке, заменяя стилет. Но сейчас Билл уже не пользовался им, как в юности, а мирно и величаво восседал в своем фешенебельном офисе в Даун-тауне, где помещалась его Ассоциация безопасности, решительно навязывая свои услуги частной охраны магазинов и фирм от... молодчиков, получавших задание от него же самого или от его конкурентов. Охрана эта, конечно, оплачивалась по очень высоким ценам, устанавливаемым самим Биллом. Ныне гориллообразный и респектабельный Билл сидел перед аппаратурой диспетчерской связи на вращающемся кресле и отдавал хрипловатым голосом ясные распоряжения своим младшим помощникам, гангстерам и рэкетирам по одной терминологии или доверенным лицам по другой терминологии, более удобной для деловых людей. Мне предстояло на этот вечер стать одним из таких доверенных лиц. Я знал, на что иду и ради чего... Конечно, в этом шаге можно увидеть логический конец скользкого и горького журналистского пути... На улицах, во всяком случае, было достаточно скользко. Люди падали на льду, автомобили заносило при торможении, в завывании весенней вьюги в городских ущельях то и дело слышался визг сирены "Скорой помощи". Однако "Скорая помощь" требовалась не только незадачливым пешеходам. Помогать пора было всему человечеству. Дело складывалось скверно. Кончилась весна, скоро июнь, а снег едва лишь подтаял. Ледяная корка не сходила с земли. Многие верили, что Солнце остывало. О Страшном суде говорили как о ближайших выборах президента, военные хунты и дальновидные правительства, консультировавшиеся с благочестивыми советниками "SOS", объявляли свои страны на чрезвычайном положении. В числе чрезвычайных мер, по крайней мере у нас, была и забота о повышении нравственности, поскольку на Страшный суд надлежало являться в "чистом белье". Для проверки чистоты этого нравственного белья по инициативе Ральфа Рипплайна у нас со дня на день должна была быть введена полиция нравов. Ждали принятия билля о морали. Но так как в предвидении этого билля некоторые лица, чья мораль показалась бы на Страшном суде сомнительной, могли скрыться, то... позаботиться о них было поручено Биллу, в доверенные лица к которому я и попал. Я отлично понимал, для чего я понадобился. Мой "кадиллак" стоял перед баром "Белый карлик". Я должен был выйти из бара с дамой, которая, конечно, по-прежнему доверяла мне, по возможности напоив ее там "до отказа". Мне поручалось потом бережно усадить ее в машину и... незаметно уступить место за рулем Биллу. Я мог вернуться в бар и дописывать свой репортаж... о сенсационном похищении мисс Лиз Морган. Мы сидели с Лиз за стойкой и пили коктейль "Кровавая Мэри", эту дьявольскую смесь томатного сока со спиртом. - Вспомнили обо мне, Рой? Не забыли, как делала вам предложение за стойкой, хотела выйти за вас замуж?.. - спрашивала Лиз, глядя на меня сквозь недопитую рюмку с густо-красной жидкостью. Лиз переменила прическу, и, как всегда при перемене моды, мне это не нравилось. Удивительная вещь эти моды! Казалось бы, они придуманы для вящего обольщения мужчин, но именно им-то они поначалу и не нравятся. Только привыкнешь к платью-балахону или к туфлям с тяжелой, словно свинцовой, подошвой, к копне разноцветных волос на голове, к мертвенному цвету губ, только привыкнешь ко всему этому и женщины начнут тебе нравиться даже и в таком виде, как все опять меняется: платья, шляпы, туфли, губы, волосы и даже цвет кожи, неприятно поражая неожиданностью красок, линий и форм... Что поделаешь! Приходится привыкать и к этому. Или я уже начал стареть?.. У Лиз была новая прическа, волосы хитроумно размещались вверху крыльями бабочки, напудренная шея была обнажена, и я заметил на ней тонкие морщины, которые когда-нибудь станут складками. Впрочем, едва ли природа успеет завершить свою разрушительную работу на этом недурном женском теле. Не знаю только, что или кто этому раньше помешает: тускнеющее Солнце или Билл с теми, кто его нанял? Лиз делала мне предложение за стойкой... Но я сам еще раньше делал такое же предложение Эллен вот за этой самой стойкой бара, который тогда назывался не "Белым карликом", а как-то иначе... - К черту, Рой! Я уже больше не лезу за вас замуж. Я уже побывала замужем, черт меня подери! - С тех пор, Лиз, вы, кажется, не перестаете пить? - Не кажется ли вам, Рой, что это неплохой и доступный способ отстраниться от всеобщего сумасшествия? - Вы позволите отвезти вас домой, Лиз? - Позволю ли я? Я многое могу вам позволить, Рой... Можете везти меня хоть к дьяволу, если у него есть отель греха. Я поддерживал Лиз под руку, вернее, Лиз попросту повисла на мне. В таком неустойчивом виде мы выбрались в гардеробную, где смазливая девушка кинулась нас одевать. Лиз никак не могла попасть рукой в рукав манто и в конце концов ограничилась одним рукавом, волоча дорогой мех за собой по полу. Я сунул девушке доллар на чай и подхватил свою словно борющуюся с призраком даму. Мы вышли на освещенный подъезд. Снег искрился в лучах электрического света. Дюжий полисмен охранял порядок и благополучие платежеспособных джентльменов, посещающих "Белый карлик". Мой "кадиллак" ждал нас. За лимузином я увидел сутулый гориллообразный силуэт. Все разыгрывалось как по нотной партитуре. Лиз никак не хотела садиться. А может быть, я делал слишком много суетливых и ненужных движений, мешая ей сесть в машину. Думаю, что полисмен, Билл и его доверенные лица с изумлением смотрели за моими стараниями. Долго ли усадить подвыпившую даму в удобную машину?! Но я рассудил иначе, и сначала сам залез через сиденье пассажира на шоферское место. Это была совсем не лишняя предосторожность, потому что Билл уже налегал на запертую ручку с наружной стороны, намереваясь сесть на мое место, как было условлено. Когда я сел за руль, Лиз без всякой помощи плюхнулась рядом со мной. Теперь надлежало вставить ключ зажигания, открыть левую дверцу, посадить вместо себя Билла и идти в бар расписывать ужасы похищения гангстерами прекрасной Лиз. Но я сыграл не по нотам. Мотор моего "кадиллака" взревел. Билл, вцепившийся крючком протеза в ручку машины, несколько ярдов волочился по обледенелой мостовой, пока протез не слетел с его культи, так и оставшись висеть в виде людоедского украшения на моем "кадиллаке". Послышались выстрелы. Одна пуля прошла между моей головой и пышной прической Лиз, пробив лобовое стекло. Через маленькую дырку с сеткой лучевых трещинок со свистом ворвался ветер. Сзади надрывались полицейские свистки. - Куда вы гоните, Рой? - совсем трезво спросила Лиз. - Куда?.. Я это не очень отчетливо себе представляю, Лиз. Но вот от кого я вас увожу, это мне более или менее ясно. - Вот как? - сказала она и присвистнула. Оказывается, эта дьявольская девчонка играла не хуже меня и все прекрасно заметила. Ей не слишком долго пришлось объяснять обстоятельства дела. За углом я резко нажал на тормоза, что недопустимо на обледенелой дороге. Но я сделал это умышленно, рассчитывая на то, что произошло. Машину мою занесло, она повернулась вокруг вертикальной оси и сразу же ринулась в обратном направлении к бару. Мы пролетели мимо гангстеров, садящихся в автомобиль, чтобы гнаться за нами, мы промчались мимо все еще свистевшего полисмена, выбежавшей из бара смазливой гардеробщицы и неизменных зевак... Никто не мог допустить, что это наш молниеносно вернувшийся автомобиль мчался сейчас мимо них. Ведь номера на нем заботой Билла были залеплены снегом. Мало ли автомобилей снует взад и вперед по ночному Нью-Йорку! Но я был уверен, что выехать из города нам не так просто. Все "кадиллаки" будут перехватывать. Уж об этом позаботятся и Билл и... босс. Но я не мог поступить иначе. Я знал, чем все это грозит Лиз. Я мог бы объяснить свой поступок даже самому боссу. Ведь билль о морали подготавливался Ральфом Рипплайном. Новый закон, опиравшийся на церковь, не признавал гражданского развода для брака, заключенного в церкви. А это значило, что полиция нравов, когда она начнет действовать, обязана будет силой водворить блудную супругу Лиз к ее требовательному мужу мистеру Ральфу Рипплайну. Об остальном лучше было не задумываться... Босс считал, что я должен помочь гангстерам, которые безобидно "попридержат" Лиз до начала действий полиции, похитив ее из бара. Я выполнил задание босса, но без помощи Билла. Я сам похитил Лиз. Лиз успела все это себе уяснить из нескольких брошенных мною фраз. - Рой, я всегда считала вас настоящим парнем. - О'кэй, Лиз! Я хотел бы сделать в жизни хоть одно настоящее дело. - У вас были шансы получить в затылок настоящую пулю, - сказала Лиз, указывая на дырку в стекле. - У нас еще есть эти шансы, Лиз, пока мы не переберемся на тот берег Хедсон-ривера. - Через туннель? - О нет, Лиз. В туннеле нас легче всего перехватить. Мы хоть один раз используем остывшее Солнце и в летний месяц пересечем Хедсон-ривер по льду. Мы съехали на лед мореподобной реки в том месте, где прежде стояли паромы. По-видимому, такого сумасшествия от нас гангстеры и полицейские не ожидали. Как ни остыло бедное Солнце, но все же днем снег таял, с крыш небоскребов свисали огромные сосульки, которые, срываясь, калечили прохожих. Лед на Хедсон-ривер был шершавый, как бетонное шоссе, фар из предосторожности я не зажигал... Лед хрустел, я всем своим существом ощущал, как проседает он под колесами машины. Спасти нас могла только скорость. Лиз окончательно протрезвела, сидела, молча вцепившись в мою руку. Я управлял только одной рукой и гнал, как на треке... Что ж... погибнуть подо льдом? Немного раньше, немного позже... какая разница! Пьяных, лунатиков и одержимых бережет великий бог исключений. Погибшие под колесами, сорвавшиеся с карнизов или другим способом сломавшие себе голову об этом не повествуют. Поражают удачей только случайно выжившие, воображая, что исключение, под которое они попали, является "законом". Мы проскочили через Хедсон-ривер по ломающемуся льду вопреки всем законам и взбирались теперь по крутому берегу штата Нью-Джерси. Хорошую машину, черт возьми, купил я в дни антиядерного кризиса! Я благословлял начавшуюся метель. Дырка в стекле верещала, как полицейский свисток. Мы уже выбрались на нужное нам шоссе, где совсем не встречалось машин. Мы мчались в белую муть, которую не могли пробить фары. Начинало светать. Фары скорее мешали, чем помогали. Я выключил их. Лиз склонилась ко мне, положив голову на мое плечо, и мирно спала. Это было то самое шоссе, по которому мы с Эллен ехали к отцу на ферму. Интересно, не приревновала ли бы Эллен меня, увидев сейчас здесь в таком виде и в такой компании? Впрочем, увидеть что-нибудь было невозможно. Я не знаю, мчался ли кто-нибудь за нами, но я гнал "кадиллак" так, словно меня уже хватали гориллы за колеса. Становилось все светлее, и я ощущал, что слепну. Страх охватил меня. Я ничего не видел в снежных рассветных сумерках. Стеклоочистители лихорадочно и бесполезно работали. Я оказался словно в белом мешке. Все вокруг было тускло-бледным, одинаковым, неясным, слившимся в один рыхлый снежный ком, который обнимал и машину, и шоссе, и, наверное, всю нашу несчастную обледеневшую Землю... В снежном обмане конец стерег меня на каждом ярде. Если бы шоссе делало повороты, я бы уже давно оказался в кювете. И вместе с тем убавить скорость было нельзя. Я вел машину вслепую, не отличая в снежной мгле ничего... Меня выручало какое-то неведомое чувство. Лиз по-прежнему держала меня за руку, и я боялся высвободить ее и, не сбавляя скорости, управлял одной рукой. Но я все-таки не ослеп. Оказывается, я видел... И я затормозил. Машину занесло, она сделала полный оборот вокруг вертикальной оси, как это было около бара, чудом не свалившись с насыпи, и остановилась. На шоссе лежали запорошенные снегом тела людей. Я не решился на них наехать. Я остановился. Лиз проснулась. - Что? Приехали или попались? - спокойно спросила она. Она все-таки была настоящая девушка! - Надо посмотреть, что тут такое, - сказал я, открывая дверцу. Только теперь я заметил, что на дверце висит "рука Билла" с крючком, но снять ее так и не успел. Из-под колес на меня смотрело мертвое лицо, с которого ветер сдул снег. Это была индеанка, некрасивая, широкоскулая, худая, изможденная... Черные волосы разметались патлами. Я подошел к другому телу. Тоже индеанка. Она походила на первую, как родная сестра. Мне даже показалось, что я заплутался в белой мути и вернулся к первому трупу. Но та лежала под самыми колесами автомобиля, будто я сшиб ее. Неподалеку словно ползла по шоссе и застыла, притаилась старуха... Может быть, у этих, теперь замерзших, индеанок мы с Эллен когда-то покупали смешную сувенирную дрянь? Что купила тогда у них Эллен? Нож для снимания скальпов и томагавк, которые, конечно, были изготовлены на заводах "Рипплайн-стилл-корпорейшен", туфли с мягкой подошвой, орлиное перо... Она еще горевала, что в продаже не было головного убора вождя... Она хотела носить его в деревне, но носила там косынку, завязанную под подбородком, стиль "а-ля рюсс"... Она оказалась русской, и она ушла в Россию совершать подвиг, выполняя клятву, от которой освободил ее старый князь, а я... я даже не мог ей дать об этом знать. Лиз вышла из машины и рассматривала трупы умерших от голода и замерзших людей. - Здесь недалеко должна быть резервация, - сказал я. - Как-то я хотел посмотреть ее, но не привелось. Но я все равно знаю, что там нет ванн и клозетов. - Там нет еды, Рой, - сказала Лиз. Да, конечно, она была права. Еды в резервациях не было! Она вообще исчезала... не только из резерваций. Конечно, продуктов питания в мире было нисколько не меньше, чем год назад, ведь новый урожай поспел бы только к осени, но остывшее Солнце основательно влияло на конъюнктуру рынка, как выразились бы у нас в газете. Надежды на новый урожай могли остаться только у людей, потерявших от голода разум. Лед покрывал поля. О севе не могло быть и речи. Цены на продукты бешено подскочили. Их еще по введенным карточкам можно было покупать в Нью-Йорке, но... только тем, кто работал на предприятиях особого правительственного списка. Остальные... на остальных людей запасов все равно бы не хватило. Голодные дни антиядерного кризиса казались мне теперь днями благоденствия. Еще бы! Ведь, стоя на панели, можно было дождаться миски горохового супа!.. Признаться, я старался не думать об умирающих с голоду, поскольку я сам не попал в их число. У меня была работа, у меня был босс... А теперь? Теперь передо мной на шоссе валялись трупы умерших с голоду. И теперь у меня была Лиз, но не было больше работы у босса. Должен признаться, что размышления - убийственная вещь при отсутствии перспективы. К счастью, багажник моего "кадиллака" был предусмотрительно до отказа набит продуктами. Убирая трупы с шоссе, я сказал об этом Лиз. Мы сели в машину и тихо поехали сквозь белую мглу. Впереди нам почудилось темное пятно. Я еще больше сбавил скорость. На нас надвигалась толпа... Стало светлее, снег перестал идти, и мы могли рассмотреть странную процессию, которая обходила наш стоявший автомобиль. Мне показалось, что я схожу с ума. Что это? Последствия снежной слепоты? Галлюцинация, привидения?! В машину заглядывали провалами глазниц трупы... Мимо брели скелеты, на которых висели заснеженные тряпки. Мне показалось, что я снова перенесся в разрушенный атомным взрывом город... и настал день Страшного суда: все покойники, ссохшиеся, полуистлевшие, встали из могил и бредут на последнее слушание их дел... у Высшего Судии. У Лиз были круглые от ужаса глаза. Ей, наверное, тоже казалось, что она видит процессию вставших из гроба. Но она сказала: - Рой, сейчас же откройте дверцу. Это голодный поход... Они умирают с голоду. Я открыл дверцу, мы вышли. Жалкие подобия людей окружили нас. Они смотрели на нас жадными глазами, заглядывали в машину. Мне стало жутко. Сам не знаю почему. Ведь я достаточно слышал о былых голодных походах и в Америке, и в других странах, но... Ведь статистикой установлено, что даже в лучшие годы ежегодно в мире умирает с голоду не один миллион людей! А вот видеть - это совсем другое, чем читать о том. Появились женщины, которые тащили на себе живые скелетики детей. Они шли в Нью-Йорк за хлебом. Они уже давно ничего не могли купить... Их были тысячи... Снег перестал идти. Теперь видна была печальная черная процессия завтрашних похорон, которая растянулась по прямолинейному шоссе, уходя за выпуклость холма. - Надо что-то сделать. - Надо уехать, - шепнул я, - пока нас... не съели. Лиз гневно сверкнула глазами, я прикусил язык. - Откройте багажник, - скомандовала она. Я сдвинул шляпу и почесал затылок. Не могу сказать, чтобы я долго сопротивлялся. Я просто стал больше уважать Лиз и меньше себя. Я доставал из багажника продукты, а Лиз тут же отдавала их сначала женщинам и детям, потом всем, кто тянул к нам исхудалые руки с шевелящимися пальцами. Люди кричали от радости, на глазах у них были слезы. Я стал противен себе: как только повернулся мой язык сказать, что они могли нас съесть! Консервы тут же раскрывались, их ели руками, стоя или сидя на снегу. Ели с плачем, с рыданиями... Подходили все новые толпы живых скелетов. В багажнике у меня уже ничего не осталось... Через толпу прорывались изголодавшиеся люди, они вырывали куски хлеба, пачки печенья, коробки с сухарями у тех, кто раньше завладел ими. Я шепнул Лиз, что надо сесть в машину. Но она стояла не шевелясь, смотрела на начавшуюся свалку, прижав кулаки к подбородку. И тут голодающие стали надвигаться на нас, требуя еды. Какой-то старик с вылезающими из орбит глазами и седой щетиной на лице кричал громче всех. Лиз протянула в машину руку и достала свою кожаную сумочку. Она вынула из нее деньги и стала совать их шевелящимся мертвецам. Я видел, как вырвали у нее из рук сумочку... Деньги высыпались на шоссе, но никто не поднимал их. Лиз всполошилась, хотела поднять помаду и пудру, но их втоптали в снег. А сумку, кожаную сумку разорвали на части... и обезумевшие люди тут же пожирали ленточки кожи. Сумка была съедена. И тогда нас с Лиз оттолкнули от машины. К сиденьям тянулись скрюченные руки... сверкнул нож... Великолепная обивка красной тисненой кожи была изрезана, сорвана, съедена... Я пытался защитить свое добро, но был избит этими слабыми, едва стоящими на ногах скелетами. Лиз тоже помяли. Я не знаю, почему с нее не содрали ее меховое манто и не съели его. И крики, вой, плач, завывания... И когда в машине не осталось ни кусочка кожи, нам позволили сесть на жалкие, вылезшие пружины... На ободранной, изувеченной машине с незакрывающимся багажником, крышку которого помяли, когда очищали его содержимое, мы тихо двинулись через голодную толпу. Скелеты медленно брели мимо нас, держась друг за друга. Эти ничего не знали, они не ели ни наших продуктов, ни сумочки Лиз, ни обивки "кадиллака". Они шли без надежды, гонимые мукой голода, шли в город, где могут быть магазины, где были когда-то магазины... Лиз плакала. Черт меня возьми, я тоже не мог совладать с собой". Глава пятая ЛЕДЯНОЙ ШАР "У невысокой скалы с косыми слоями, срез которых огибала снежная дорога, я узнал свое любимое место и остановил изувеченный "кадиллак". И у меня и у Лиз затекли ноги. Почти сутки мы были в пути. Кроме того, я предложил Лиз воспользоваться крутым поворотом шоссе у скалы, поскольку природа не предоставила нам большего комфорта. Уже темнело. С горьким чувством я смотрел на снежное поле внизу. Здесь когда-то было зеленое море кукурузы. Оно всегда служило мне символом американского благополучия: откормленный скот, молоко, масло, консервы, мука, экспорт, текущие счета и поджаренные початки, которые я так любил еще в детстве и которые с таким аппетитом мы уплетали с Эллен на ферме у отца... Теперь перед глазами в сумеречном свете вечера расстилалось безбрежное мертвое снежное море. Прежде в это время заканчивался сев. Вырастет ли здесь еще когда-нибудь кукуруза?.. Вернулась Лиз, посвежевшая, умывшаяся снегом. - Я в отчаянии, - сказала она, - у меня не осталось ни пудры, ни помады. Я, вероятно, ужасно выгляжу. Я усмехнулся: - А я в отчаянии от этой чертовой пудры, которая покрыла отцовские поля. Они действительно ужасно выглядят. - Как? Ферма уже так близко? Я кивнул. Лиз оглянулась на машину, осмотрела мою оборванную одежду. Ее наряд был не лучше. Манто, оказывается, все-таки порвали живые скелеты... - Я не могу в таком виде показаться вашим родителям, - сказала Лиз. Я махнул было рукой, но она строго посмотрела на меня: - Как выглядит ваша машина!.. Вы обязаны завтра утром заняться ею, надеть хотя бы чехлы на эти гнусные пружины, выправить багажник. - Утром? - устало спросил я. - Так не лучше ли это сделать на дворе фермы, в гараже? Лиз решительно замотала головой. - Нет, - сказала она. - Мы не можем явиться туда как побитые собаки. Рой, вы не сделаете этого! Будьте мужчиной. Я не переставал удивляться Лиз Она вечно ставила меня в тупик. Было решено, что переночуем в машине. Съехали вниз к тому месту, где мы с Эллен прятались в кукурузных джунглях и где я собирался защищать ее от леопардов, аллигаторов и анаконд. Сейчас мне предстояло защищать Лиз от зверей пострашнее. Я остановил автомобиль на обочине. Спинка переднего сиденья машины откидывалась, и получался матрас двуспального ложа. Надо ли говорить, что вылезшие пружины не делали его особенно приятным. Я не знал еще, чем мне удастся утром прикрыть эти вывороченные машинные внутренности. Однако утро светлее вечера во всех отношениях. Я чувствовал себя разбитым и дорого бы дал за теплую постель в мотеле. Лиз принялась устраивать наше ложе с помощью своего манто и всего, что попадалось ей под руку. Укрылись мы моим пальто, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть. Это была неспокойная, но целомудренная ночь. Я несколько раз просыпался, чувствовал трогательное мерное дыхание Лиз, прислушивался к завыванию ночной метели и снова засыпал... Погони не было, очевидно, мы затерялись в снежном просторе, если нас искали, то в гостиницах. Я снова просыпался, прислушивался. Мне хотелось повернуться, но я считал это неучтивым. Лиз уютно устроилась на моем плече. Теперь я даже боялся пошевелиться и в конце концов уснул. Проснулся от ощущения, что кто-то смотрит на меня. Я открыл глаза, вздрогнул и сразу разбудил Лиз. Мы оба сели, виновато озираясь. Через лобовое стекло, протерев снаружи его от снега, на нас смотрела знакомая мне веснушчатая рожица моего Тома. Он накрыл нас здесь, лежащих в объятиях друг друга. Он не скакал на одной ноге, не кричал озорным голосом: "Э-э-э! Как не стыдно! Голубочки, любовники! Кошки на крыше!.." Он только печально и осуждающе смотрел на меня, сразу узнав, что со мной не Эллен. Я, наверное, покраснел, как баптистский проповедник, уличенный в краже дамских панталон. - Кто это? - возмутилась Лиз, поворачивая к себе зеркало заднего обзора, чтобы привести в порядок волосы. Они уже не лежали у нее, как крылья бабочки, а скорее напоминали прическу недавней моды, заимствованной у пещерного века. - Это Том... Мой племянник, Том, - пробормотал я. - Так представьте меня ему, - сказала Лиз и улыбнулась мальчишке. Том скривился в гримасе. Я открыл дверцу. - Хэлло, Том! - сказал я. - Это Лиз... моя жена. Лиз быстро взглянула на меня. Том оторопело уставился на нас. Потом по всем правилам этикета шаркнул ножкой: - Простите, дядя Рой, я совсем не думал... Дедушка подпрыгнет до потолка. Мы совсем не ждали. Позвольте вас поздравить, миссис Бредли. Лиз мило протянула мальчику руку: - Мы будем друзьями, не правда ли, Том? В особенности когда я действительно выйду замуж за Роя, - и она рассмеялась. Том посмотрел на меня, на нее и тоже рассмеялся. Потом он заинтересовался увечьями, нанесенными моему "кадиллаку". Лиз была удивительно настойчива, и мы втроем кое-как привели машину в относительный порядок, использовав чехол запасного колеса. Лиз оказалась по-женски искусной. Теперь хоть не видно было проклятых пружин, которые всю ночь впивались мне в бок. Делая вид, что непринужденно веселы, мы поехали на ферму. Пораженные старики обрадовались мне, но Лиз встретили недоуменно. Мать, оказывается, была очень истощена и не вставала с постели. Сестра Джен с плохо скрываемым торжеством рассматривала изорванное дорогое манто Лиз. Мы все собрались около материнской кровати. Я не хотел делать из чего-нибудь секрет. Я рассказал, почему Лиз здесь, правда, не уточнив ее родословной. Мой старик покачал седой, словно облинявшей, головой: - Полиция нравов. Это нехорошо. Этим можно было бы возмущаться, если бы... Ты знаешь, Рой... Я совершенно разорен. У меня были подготовлены семена, но я не смог их использовать. Ты видишь, поля покрыты ледяной коркой. - Это новые ледники, мистер Бредли, - сказала Лиз. Старик не понял. - Ледяная корка на полях, - стал он дотошно объяснять. - Я уж думал, нельзя ли посеять все-таки. Пытался вспахать обледенелую землю, сломать ледяную корку. У меня ничего не вышло, Рой. Вот, может быть, теперь, вместе с тобой?.. Иначе я совсем разорюсь, Рой... Бедный старик, несчастный фермер, он не видел дальше принадлежавшего ему, уже несколько раз заложенного и перезаложенного участка... Он горевал о своем разорении, не в состоянии объять мыслью весь обледенелый мир, скованный новым ледниковым периодом. Настало время второго завтрака. Отец виновато посмотрел на меня: - Надеюсь, Рой, ты приехал не с пустыми руками? Джен засуетилась. - Я могу сбегать к багажнику, - предложила она, накидывая на себя пальто. - Пора готовить ленч. Мы с Лиз переглянулись. - Он не дает кукурузы. Бережет на семена, - сказала мать, не то извиняясь, не то жалуясь, и посмотрела на мрачного отца. Отец отвернулся, чтобы не встретиться со мной глазами. А я был рад этому. Я тоже не мог смотреть на него. Я сделал знак Джен, и она, удивленная, успевшая надеть пальто, стала раздеваться. - Нам слишком быстро пришлось уехать из Нью-Йорка, - сказал я, оправдываясь. Любопытно, что я не смел сознаться в единственном приличном поступке, который совершил в жизни, я не мог сказать, что мы с Лиз отдали все продукты голодающим. Мать встала с постели, несмотря на общие протесты, принялась хлопотать, хотя Лиз уверяла, что мы с ней совершенно не голодны и последний раз великолепно поели в мотеле, где ночевали... Отец сумрачно смотрел на нее. И вдруг в дом ворвался Том. Оказывается, он удирал из дому и носился на мотоцикле по окрестностям. - Полиция! Полиция! - кричал он, круглыми глазами смотря на меня. - У тебя есть револьвер, дядя Рой? У нас есть дедушкин кольт и охотничье ружье. Мы будем отстреливаться, дадим бой, как индейцам!.. Отец сел за стол и опустил на руки голову. - Полиция! - в отчаянии сказал он. - Я еще вчера слышал, что билль о морали подписан президентом. Полиция нравов рыщет по вашему следу. - Не беспокойтесь, - сказала Лиз. - Ведь у вас есть револьвер, Рой? Или просить у вашего отца? - Боюсь, что огневая мощь нашего укрепления будет недостаточна, - усмехнулся я. - Не беспокойтесь, - повторила Лиз. - Дайте мне оружие. - Вы можете попасть в апельсин на лету? - осведомился я. - Нет, я просто застрелюсь, - спокойно ответила Лиз. Мы с отц